ГЛАВА 11
О ТОМ, ЧТО ПОРОЙ ОСТАЁТСЯ НАДЕЯТЬСЯ ЛИШЬ НА ВРАГА
Луковка была на грани обморока, её знобило, тело сотрясали беззвучные рыдания, а из глаз непрерывно текли слёзы, оставляя на щеках мокрые дорожки. Не могло быть и речи о том, чтобы куда-то сейчас перемещаться. Нужно было срочно подыскивать подходящее место, где она могла бы успокоиться, отдохнуть и оправиться от потрясения.
Ближайший жилой квартал располагался в полукилометре отсюда, но Луковка в своём теперешнем состоянии вряд ли смогла бы столько пройти. Конечно, можно было отнести её на руках, но и я после «встречи» с Мюллером находился не в лучшей форме.
Оптимальным вариантом было - переправиться на противоположный берег реки, где, подбираясь к сАмой воде, густо, как опята на гнилом пне, лепились разнокалиберные домишки садового товарищества «Сибирячка». Я помог Луковке устроиться в лодке, уложил туда наши вещи, забрался сам и, орудуя веслом, поплыл, взявши курс на хлипкий дощатый причал, наполовину ушедший под воду.
Причал тянулся сразу от калитки в некрашеном, покосившемся заборе; дверь калитки болталась на единственной петле. Участок оказался запущенным: в заросшей бурьяном теплице не хватало стёкол, возле лодочного сарая ржавела мятая моторка, а домик, сколоченный из разнокалиберных стройматериалов, напоминал декорацию к фильму о постъядерном обществе. Я сразу подумал, что здесь не лучшее место для привала, но Луковка была совсем слаба, и пришлось довольствоваться тем, что есть.
Я уложил её на пыльном продавленном диване и укрыл своей ветровкой (она тут же забылась беспокойным сном), а сам тщательно обследовал временное пристанище на предмет продуктов питания и путей отступления. Один раз я уже потерял бдительность, и мне не хотелось снова наступать на эти грабли.
С путями отступления дела обстояли особенно хорошо: забор вокруг участка оказался таким непрочным, что можно было без труда повалить его в любом месте. Но, с другой стороны, и нападения тоже можно было ожидать откуда угодно.
Из продуктов питания посчастливилось отыскать соль, бутылку подсолнечного масла, банку тушёнки, початую пачку перловки и связку сушёной рыбы совершенно каменной консистенции. Чай и сахар у меня были свои, кроме того, в домике нашлась двадцатилитровая алюминиевая фляга на две трети наполненная водой - не густо, но завтра можно будет прошвырнуться по окрестностям в поисках чего-нибудь посущественней.
Сегодня мне не хотелось оставлять Луковку одну, а в том, что придётся здесь задержаться, я уже почти не сомневался. Хуже ей не становилось, но улучшения тоже не наступало, и пока она спала, я решил заняться приготовлением ужина в надежде, что вечером она, может быть, всё же почувствует себя лучше, и согласится немного перекусить.
С тех пор, как я очутился в Щели, у меня ни разу не возникало необходимости что-либо готовить – в магазинах хватало халявных полуфабрикатов и готовых блюд. А если, изредка, хотелось вдруг разнообразить свой рацион какой-нибудь домашней пищей, то в холодильнике любой незапертой квартиры всегда можно было отыскать кастрюлю супа, а на плите – сковородку жареной картошки или сотейник с тушёным мясом. Максимум, что от меня требовалось – это разогреть.
Но сегодня мне предстояло сварганить полноценный ужин от начала и до конца.
В рассохшемся кухонном шкафчике, я отыскал относительно чистую кастрюльку, наполнил её водой и поставил на огонь. Для этого у меня всегда имелись с собой таблетки сухого спирта, тренога от реторты, добытая в кабинете химии и плоская алюминиевая пепельница. Точно в такой же, мой батёк плавил канифоль, когда ему нужно было что-нибудь спаять. Вместе с паяльником и припоем, она неизменно хранилась на полочке в туалете.
Вода в кастрюльке быстро закипела, я посолил её, всыпал перловой крупы и накрыл крышкой, а когда каша сварилась, вывалил в неё банку тушёнки и хорошенько перемешал. Получилось весьма недурственно, но оценить моё кулинарное мастерство было некому.
Луковку продолжало лихорадить: губы запеклись, кожа на скулах натянулась, лицо покрылось испариной и пылало. Она что-то беззвучно шептала, морщась в болезненной гримасе, глазные яблоки под закрытыми веками ходили ходуном. Заварив в большой металлической кружке крепкого чая, я до поздней ночи просидел рядом с ней, держа за руку, смачивая губы водой и меняя на лбу холодные компрессы.
За окном царило начало июля, и настоящей темноты пока ещё не было. Остаток ночи я провёл в полудрёме, вздрагивая от малейшего звука. В порывах ветра чудились приглушённые голоса - казалось, за тонкими стенами домика кто-то осторожно ходит, вполголоса обсуждая планы вторжения. Несколько раз, вооружившись старой лыжной палкой, я выскакивал на крыльцо, но, конечно же, никого там не обнаружил. А уже под утро мне померещилось, что в дальнем углу комнаты молча стоит Володька Мюллер и угрюмо смотрит на меня тёмными провалами глаз. В испуге я вскочил со стула, на котором просидел всю ночь, повалив его на пол, и уже тогда окончательно проснулся.
Естественно, никакого Володьки в комнате не оказалось.
А чуть погодя проснулась Луковка и попросила пить. За ночь ей немного полегчало, она перестала бормотать во сне, жар спал, а дыхание выровнялось. Вяло поковырявшись в тарелке с кашей и выдув большую кружку чая, она вознамерилась было опять притулиться на диване, но я силком выгнал её на улицу, надеясь, что солнечный денёк хоть немного поднимет ей настроение. Она покорно уселась на лавочку, вкопанную у стены дома, закрыла глаза и просидела так до полудня, не меняя позы и ни на что не реагируя.
Несколько раз я садился перед ней на корточки и окликал по имени. Она измученно улыбалась, наощупь, не открывая глаз, находила ладонью моё лицо и ласково проводила пальцами по щеке. Я готов был разрыдаться от бессилия, но понимал, что ей это не поможет.
В полдень Луковка снова вернулась в дом, легла на диван, и почти сразу же заметалась в бреду, вскрикивая и скрипя зубами. Она опять и опять переживала события вчерашнего дня, и я не в силах был ничем облегчить её страдания. А вскоре объявились похитители снов.
Я совсем забыл о них, поглощённый заботой о Луковке, но они-то о нас не забывали никогда. Незаметно, тихой сапой они следовали за нами, влекомые нашими сновидениями, безошибочно определяя то место, где последний раз нами овладевали грёзы.
Я заступил им дорогу в домик, но это не стало для них помехой: они плавно обогнули меня, просочившись прямо сквозь стены по сторонам от дверного проёма, и застыли в изголовье дивана, на котором спала Луковка. К счастью, пока что им нечем было здесь поживиться: незадолго до их появления, Луковке стало лучше. Её кошмары на время отступили, уступив место благотворному сну без сновидений, но я понимал, что вскоре они снова вернутся, и тогда лучше бы нам с ней быть подальше отсюда.
Переправившись вчера через реку, я оттолкнул лодку от причала, чтобы её присутствие не выдало возможным недоброжелателям наше местоположение, но отплыла она совсем недалеко, снова запутавшись в прибрежных камышах. Можно было сплавать за ней, перенести туда Луковку и дойти на вёслах до дачного кооператива «Гладиолус», который располагался в нескольких километрах выше по течению, а потом, когда похитители доберутся и туда, тем же путём вернуться обратно.
План был неплох, но одновременно с ним в моей голове зародился другой – безумный и рискованный. И похитители снов должны были сыграть в нём главную роль.
Из всего того, что я о них слышал, сложилось представление, что это коварные мародёры, цинично обкрадывающие нашу память в момент, когда мы находимся в особенно уязвимом состоянии – спим. Но ведь большинство здешних обитателей, до того как покинуть родное «пространство», неделями и месяцами спокойно спали, ничего не ведая о похитителях снов, и тем не менее не стали «этими», которых, несмотря на общее мнение, в Щели единицы.
Так может быть суждение о них ошибочное? Может быть предназначение похитителей снов - вовсе не стирать личность, а избавлять от душевных мук, не давать сойти с ума, помогать, без лишних страданий, примириться с новообретённой действительностью. Ведь какие сны обычно снятся в Щели – душные кошмары о беспросветном будущем или изматывающие психику воспоминания о невозвратном прошлом.
Я решил дать похитителям снов карт-бланш, позволив им забрать из кошмаров Луковки всё, что они посчитают нужным. Конечно, окажись моя теория насчёт них ошибочной, я тоже рискую быть стёртым из её памяти, как непосредственный участник угнетающего её рассудок воспоминания, но мне невыносимо смотреть, как она мучается, и я отважусь пойти на этот риск. Если же, проснувшись, она не вспомнит меня – я, во что бы то ни стало, постараюсь снова завоевать её сердце. А не удастся – найду в себе силы смириться, пусть это и будет нелегко. Главное, чтобы она снова стала прежней – весёлой, самоуверенной, беспечной и нагловатой Луковкой, которую я так люблю.
Кошмары не возвращались к ней до позднего вечера, и я уж было подумал, что всё образуется само собой, и вмешательство похитителей снов не понадобится. Но ночью Луковку снова залихорадило, а я в первый и последний раз увидел похитителей снов в действии.
Сперва по ним пробежала лёгкая судорога, словно рябь от ветра на воде, а потом, беззвучно вибрируя, они стали тянуться в сторону Луковки, растягиваясь и утончаясь, накрыли собой её голову и принялись ритмично сокращаться, жадно подрагивая, словно присосавшиеся пиявки. Зрелище казалось настолько омерзительным, что я с трудом поборол в себе желание тотчас же схватить Луковку на руки, выскочить из дома и бежать, куда глаза глядят. Остановило меня лишь то, что я отчётливо видел, как с каждой минутой всё более разглаживается её лицо, на щеках появляется румянец, разжимаются стиснутые в кулачки пальцы. Это длилось совсем недолго, а когда закончилось, Луковка спокойно посапывала в уютной позе, подложив под щёку ладошку и счастливо улыбаясь во сне.
Ей явно что-то снилось сейчас – что-то очень хорошее и приятное, но похитителей снов это уже не интересовало. Поспешно принимая прежнюю форму, они пятились от дивана в сторону двери, и значит, я не ошибся насчёт них. Будет о чём рассказать Сашке при встрече, хотя вряд ли он мне поверит: не так-то просто ему будет подвергнуть сомнению авторитет Профессора и Андрюхи. Но найдутся люди, которые поверят.
Может и «обнулители» вовсе не те, за кого их принимают «следопыты». Может быть, они просто возвращают заблудившихся в родное «пространство» (заодно оживляя погибших), а их метания по Щели рассматривают, как отчаянную попытку отыскать дорогу домой.
А похитители снов, между тем, медленно удалялись в сторону города – может быть, почувствовали, что там кто-то уснул, а может быть, просто поняли, что здесь им больше делать нечего. Я мысленно помахал им рукой и вернулся в домик.
Кроме дивана, на котором безмятежно сопела Луковка, в комнате имелось ещё одно ложе – древняя панцирная кровать с выцветшим полосатым матрасом без простыни. Туда я и завалился. Матрас пованивал кислятиной и был покрыт неприглядными рыжими пятнами, но меня это не беспокоило – я уже почти двое суток толком не спал.
Из объятий морфея меня выдернул весёлый луковкин голос:
- Вставай, лежебока, а то всё проспишь!
Её губы чмокнули меня в уголок рта, а нос ласково потёрся о щёку. Я попытался поймать её за талию - она, смеясь, увернулась, но затем позволила сцапать и притянуть к себе. Устроившись рядом на матрасе, она обвила рукой мою шею, положила голову на плечо и жарко задышала в ухо.
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2019/12/13/1512