Анастасии казалось, что поезд едва ползёт, останавливаясь на каждой маленькой станции. Долгие тридцать пять лет – целую вечность, казалось сейчас – она не была на родине, в Архангельске. Приняв после войны бельгийское гражданство, ничего не знала о родственниках, оставленных здесь. Слёзы она выплакала давно, ещё на войне, в концлагерях.
В купе была только одна попутчица, пожилая женщина. Анастасия обратила внимание на её неухоженные руки сельской труженицы. Попутчица печально поглядывала на красивую, с иголочки одетую иностранку, словно предчувствуя нерадостную её историю. В дороге люди раскрываются, вот и Анастасию потянуло... уткнуться в плечо женщине с этими всезнающими глазами, выплеснуть своё горе.
– Моя жизнь закончилась, точнее, началась другая, когда пришло сообщение, что убит мой любимый, Саша. Убит, в первом же бою! Жизнь потеряла смысл... Я кинулась в военкомат, стала проситься на фронт, меня не взяли. Тогда я пошла на курсы радистов. Недалеко от нашего дома была вышка, где учили прыгать с парашютом, параллельно я окончила и школу парашютистов. Теперь дорога на фронт была открыта. На барже перевезли нас, девчонок, на левый берег Северной Двины, погрузили в вагоны, в которых везли до этого скотину, там было сено. Но не получилось у меня отомстить за Сашу... Наш поезд разбомбили в неизвестном лесу. Мы, уцелевшие, стали выбираться из леса, держались подальше от железной дороги – боялись бомбёжки. Территория уже была захвачена фашистами, но мы этого не знали. Ночевали на какой-то поляне, почти на опушке. Очнувшись, увидела, как расстреливали девушек, которые не могли или не хотели идти. Надо мной склонился молодой немец с бесцветными глазами. «Господи, помилуй!» – я перекрестилась, а была ведь комсомолкой-атеисткой. Солдат дал автоматную очередь в землю, рядом, не в меня.
Пленных девушек отправили в разные концлагеря. Я побывала в трёх. Была брошена в чудовищную лагерную жизнь. Полтора-два года находилась в Освенциме. Освенцим – самый страшный лагерь. Работа разная, график изматывающий. Меня поставили санитаркой в больницу для заключённых. Лагерная больница – не для лечения, а для уничтожения больных. Несмотря на строгость режима, в лагере действовали подпольные группы. Больница являлась их штабом, и врачи-поляки были из самых деятельных активистов сопротивления. Другие врачи, в форме СС, назывались «докторами смерти».
В лагере существовали бордели. Девушек туда отбирали самых красивых. Многие из них выжили, благодаря дополнительному питанию и лучшим условиям содержания. Так называемыми «специальными зданиями» пользовались узники, а нелегально – немцы, среди них эсэсовцы. Девушек принудительно стерилизовали, удаляя яичники. Одна, молоденькая полька, Злата её звали, вслух говорила, что её не волнует отсутствие материнства – она хочет хлеба. Не могли девушки защитить себя, им хотелось выжить.
Многие фашисты заглядывались на меня. Остриженные наголо волосы быстро отросли. Даже в таких страшных условиях я оставалась привлекательной. Меня определили в группу женщин для личного пользования немецкими офицерами, в качестве прислуги-рабыни. Паёк выдавали приличный. Я делилась этим пайком с голодными женщинами, помогала, чем могла.
В школе и в институте я была активисткой. В лагере тоже приобщилась к подпольной работе, за что меня приговорили к казни через повешение. Спасли друзья-подпольщики. Затем многих девушек, и меня тоже, перевезли в другой лагерь, в Бельгию. Там я и познакомилась с бельгийским коммунистом, Жюлем. Бельгийцам давали усиленный паёк, которым он делился со мной и так помог выжить. Война шла к концу. Уже слышна была канонада русских «Катюш», но пришли союзники-англичане. Всех узников освободили. Многие были «живыми скелетами», не могли сознавать слово «свобода» и не знали, куда уходить. Отказывались верить, что им вслед не будут стрелять!
Я рвалась на родину, но Жюль сказал, что в России всех побывавших в немецком плену отправляют в сталинские лагеря, и десять лет мне гарантированы. Жюль показал мне русскую газету. Он был влюблён в меня, буквально на коленях умолял не возвращаться в Россию: «Уедешь – и я тоже с тобой поеду. Я без тебя жить не хочу».
Он был богатым и образованным человеком, знал русский язык. Имел хороший дом, но немцы забрали дом под свой лазарет. У Жюля осталась семья: жена и двое детей. Пока он находился в концлагере, жену преследовали. «Если выйдешь замуж за другого, сохранишь и детей, и себя», – так ей было сказано. Эва, так её звали, даже смотреть на других не могла, она любила мужа. Но, под давлением родителей, чтобы спасти себя и детей, она уступила, стала женой другого человека.
В ночь перед выходом из лагеря я не могла спать, думала, как быть… Жюля я не любила, как Сашу, но была благодарна ему за то, что осталась жива. К тому же, он подарил мне красивое обручальное кольцо. Дело не в кольце, конечно, а в тогдашней моей неприкаянности...
Жалеть теперь не о чем. Судьба! Я вышла замуж, трое детей у нас с Жюлем. Но и прошлое помнится. Тянет, страшно тянет в родные места. Только взглянуть... Если бы не война!..
А вагонные колёса стучали, выводили свою вечную дорожную песню, и породнившиеся в этой дороге попутчицы молча смотрели на уже мелькающие за окном северные ели…