Карета дилижанса остановилась возле театра. Торжественно подпирающее небесный свод здание театра античным великаном возвышалось над посетителями в сырую пасмурную погоду. Колонны тяжёлые, натужные держали на себе фронтоны, усыпанные барельефами, по бокам на возвышениях в нишах, обрамленных архивольтами, стояли крылатые статуи серафимов с лирами в руках.
Широкая лестница перед порталом, ведущим внутрь театра, с высокими ступенями, возвышаясь отрывала восходящих по ней от земли вознося и забирая в свой особенный мир, приводя к нужному настрою и духовной высоте. Её белоснежный мрамор выгодно контрастировал с чёрными кованными перилами.
Нищий, сидевший подле лестницы с коробочкой для подаяния, своими культями прижимал к себе какую-то мохнатую, облезлую дрянь. Щенячьими ждущими глазами, взирал он на поднимающихся по лестнице господ, вытягивая и вознося к ним свои обрубки, в ожидании какой-либо монетки, но горделивые и импозантные господа надменно склонившись над нищим только пинали попрошайку по его обрубкам и лицу изящными лакированными туфлями, а дамы в сопровождении «воспитанных» кавалеров заливались звонким смехом, затем в полном презрении морщили свои носики.
Нищий в этот момент опускал свой притупившийся взгляд вниз и смотрел в никуда, в опустевший мир внутри себя.
В огромной зале театра с полусферическим сводом потолка и особой отделкой стен, всё было устроено для правильной передачи звука и его усиления.
Царствовавшая на потолке люстра, поражавшая воображение своими масштабами, сделанная из миллионов мелких хрустальных стекол, дорого давшаяся мастерам её созданным, стала медленно загасать.
Представление началось.
Симфония исполняемая оркестром, то звучала очень тихими вкрадчивыми мелодиями фаготов, аккуратно и медленно погружая в мечтательную меланхолию, то вдруг происходил настоящий оркестровый взрыв из мощных басовых труб, альт труб, тромбонов и из этого всего рождалась басовая основа мелодии, резко подчёркнутая ударными, и на самом верху этой мелодии, будто ангел на цыпочках или танцующий мотылёк, легко и мелодично прогуливалась скрипка, создавая изумительную сольную партию, с ней начинала заигрывать вторая скрипка вступая с ней в ангельское общение, они то создавали закрученный в спираль узор мелодии, затем раскручиваясь обратно, то дополняя друг друга, вели повествование в унисон, разбивая пьесу на диалоги, расходились в разные стороны. Оркестр будто был подчинён настроениям скрипок, и дирижёр ведомый партией скрипок, дирижировал самозабвенно, как будто сам себе.
Нищий, заслышав партии скрипок, встал с места. Его глаза наполнялись слезами и текли буквально градом, в его угасающем разуме, яркой вспышкой появлялась картина двоих молодых влюбленных, исполняющих очень чувственный дуэт, в котором сливались их сердца и чувства, создавая шедевр.
Но реальность пронзала обидой, больно, до невозможности. Вырвался крик отчаяния и безвольное онемевшее тело повалилось наземь, содрогаясь в горьком плаче.
Чем торжественнее и величественнее брала партии скрипка, тем одухотворённее становилась атмосфера в зале, слышались восторженные захлебывающиеся голоса, и тем сильнее хотелось стать меньше и дальше от этого мира нищему, закрывающему уши своими обрубками, словно звуки разъедали его, превращая всё слышимое в боль.
По окончанию симфонии, покидавшие театр люди, находились под впечатлением от прекрасной музыки, как будто вырвавшей их на какое-то время в розовый мир иллюзий и мечтаний, подаренных гением.
И опять этот нищий загородил им дорогу, отвешивая поклоны, подобные изяществу маэстро после концерта.
- Ты кто такой?! Сумасшедший? – с отвращением спросил один из господ. Нищий только открыл свой беззубый рот и не владея собственной речью из-за долгого отсутствия собеседников, лишь родил на свет безжизненное мерзкое: - Ооо!
- Пшёл к чёрту! - господин швырнул в него несколькими монетами да так, чтоб избавиться быстрее от попрошайки и не портить послевкусие от концерта, ещё пока царствовавшее в умах, выходящих из театра.
Когда в человеке рождается гений, мир радуется, как дополнительной симфонии, состоящей из набора красок и чувств, помещающей каждого в этот особый маленький рай, созданный ненадолго гениальным маэстро, а вот когда ещё в живом он умирает, мир его словно презренную больную псину отторгает с отвращением, и умирает он долго и мучительно, театрально и больно, забытым и надруганным.