Свой своему поневоле друг
(Русская народная поговорка.)
Родился я первого июня 1930-го года. Однако не знаю: названный день рождения предполагался по – старому стилю, что означало бы по существу июня четырнадцатого, или по-новому? И я не уверен, что родился именно в Силантьевке. Я был в семье пятым ребёнком: первыми до меня рождались две девочки, которые умерли в раннем возрасте; в 1923-м году родился мой старший брат Пётр; за Петром в 1928-м году был брат Иван, который умер совсем немного не дожив до моего рождения, и с моим рождением родители мои, не мудрствуя лукаво, нарекли меня также Иваном. И вот уж пролетело девяносто лет жизни полной загадок, успехов и разочарований, несбывшихся надежд и неисполненных обещаний, а неразгаданного вовсе как бы и не убывает – нет нет да и всплывёт в воспоминаниях что-либо эдакое-такое, и причём вполне довольно значимое.
Семейство наше некоторое время проживало в поселении, состоявшем всего из несколько дворов и расположенном около озера Узынколь. Здесь жили в основном рыбацкие семьи Крутьковых и Поляковых. А вот уже к 60-м годам там был построен посёлок и создан совхоз «Маяковский». По некоторым слухам во время приватизации один из Поляковых, Иван, застрявший на обжитом старшим рыбацким поколением его родителей месте, выкупил озеро в собственность.
Забегая вперёд расскажу: как выяснилось, я до совершеннолетия жил на свете, как бы, неофициально, «инкогнито». Когда при оформлении документов для поступления в военное училище в военкомате потребовали у меня для подтверждения моей личности свидетельство о рождении или паспорт - ни того, ни другого у меня не оказалось. Для решения этого вопроса я обратился в районный ЗАГС, и тут выяснилось, что запись в соответствующей книге подтверждает наличие на этом свете Крутикова Ивана Алексеевича, но только 1928-го года рождения. Слава Создателю, разрешилось это недоразумение легко, просто и в самые кратчайшие сроки, несмотря на отсутствие тогда всех теперешних, необходимых для этого средств, имеющихся в распоряжении современных работников. После обследования в районной поликлинике мне выдали справку о том, что по физическому и умственному развитию я соответствую восемнадцатилетнему возрасту и, на основании этой справки, в ЗАГСе мне выдали свидетельство о рождении.
Теперь вполне возможно допустить, что и родился я в том же рыбацком посёлке, что около озера Узынколь, который находился примерно в двадцати с лишним километрах от районного центра, и посему родители мои не нашли возможности вовремя узаконить моё вторжение в этот мир; да и поселение наверное тогда не имело ещё никакого административного статуса.
Отношения мои с этим миром не заладились чуть ли не с первых дней моего появления на свет. Сначала я «подхватил» воспаление лёгких. Дело было зимой. Кто-то из моих нянек меня, разомлевшего в хорошо натопленной нашей избушке, подкатил к входным дверям, которые кто-то в это же время отворил, - меня охватило холодом, и я серьёзно простудился. Подозреваю, что этой нянькой вполне мог быть мой старший брат Петя. Меня выходили, но на память об этом у меня на лёгких остались два небольших обызвествлённых очажка, о чём я узнал лишь уже при прохождении медицинского обследования при поступлении в военное училище.
В другой раз, теперь уже летом, в какой-то коляске повёз меня мой брат по проулку к озеру. Везёт это он меня и горько плачет. И тут идёт нам навстречу наша тётя Мария, самая младшая из матушкиных сестёр, и самая нами любимая, всегда весёлая и неунывающая. Сколько сказок и весёлых историй она нам рассказала, сколько песен мы с ней перепели. Позже, когда она стала жить в городе Кустанае, мы, приезжая по каким-не то делам в Кустанай, останавливались только у тёти Марии, всегда приветливой, радушной, всегда готовой поделиться последним, что у неё есть. К сожалению, умерла она второй, после одной из своих старших сестёр. И вот, как говорится в старых добрых русских народных сказках, добрейшая наша тётя спрашивает Петю:
- Петя, что случилось? Куда ты везёшь Ванюшку и отчего так горько плачешь?
- Эх, тётя Мария! Если бы ты знала, как надоел мне этот Ванька. Вот, везу его на озеро, утоплю я его, - ответил мой брат и, видит Бог, исполнил бы задуманное: непременно осуществил бы свой опасный замысел, не повстречайся нам на пути тётя Мария, посланная моим Ангелом-Хранителем для спасения моей детской души. И после этого все мои годы впоследствии я ощущал покровительство свыше, о чём теперь уже могу говорить с полной уверенностью. И в предельно «щекотливом» положении, и в простых житейских, не очень угрожающих ситуациях, всегда оберегал меня мой Ангел-Хранитель.
Пётр «с младых ногтей» и до конца дней своих жил, подчиняясь только собственному убеждению: «когда нельзя, но очень хочется, то можно», а ему довольно часто чего-нибудь хотелось. Это был эгоцентрист самой высокой пробы. Удивительно, что по характеру он казался человеком добрым, жалостливым; за всю свою жизнь, он ни разу меня не ударил, даже не толкнул (хотя ни разу и не защитил), однако во всех случаях поступал всё же без ущерба своим основным принципам. Хотя у нас, как и у всех сельчан, был свой огород, где произрастали в то время действительно экологически чистые овощи, Петя предпочитал угощаться с чужих (чужой кисель всегда слаще), за что нередко бывал доставляем за ухо пред строгие очи родителя. Отец отчаянно порол его вожжами, которые каким-то чудом ещё сохранились в отцовском хозяйстве и теперь использовались только в «воспитательных» целях. Иногда перепадало и матушке, самоотверженно бросавшейся на защиту непутёвого, но всё равно горячо любимого дитяти. Для острастки за возможные более мелкие наши детские проступки на стене в избушке нашей висела двухвостка. Частенько «влетало» моему братцу за всякие его проказы. Ведь как было во времена нашего детства: если заметил тебя кто из взрослых за какой-нибудь непозволительной шалостью, мало того, что он сам надерёт тебе уши, так ещё и «заботливо» посоветует пожаловаться отцу. А отец, не так как теперь – не пойдёт с разборкой к твоему обидчику, а ещё добавит тебе, чтоб впредь неповадно было. А потому и порядок был везде не в пример теперешнему; молодёжь вела себя более прилично - была намного благовоспитаннее.
Однажды, в возрасте двенадцати лет, Петю привезли домой на салазках совершенно пьяного - молодые трактористы в порядке поощрения за оказанные им услуги (он для них по их просьбе бегал в магазин за водкой), «наугощали» его алкоголем до потери сознания. Петя лежал на полу на какой-то подстилке, а я сидел у его ног, безутешно плакал и всё спрашивал: не умрёт ли он. Услышав вскользь, что пьянчужки «закусывали» кислым молоком и, не разобравшись употребление какого продукта привело моего брата в такое состояние, я всю вину возложил на этот молочнокислый продукт и надолго отказался от его употребления. Будь мои родители педагогически просвещёнными людьми, они могли бы с большим успехом использовать сложившуюся ситуацию для предупреждения повторения подобного в моей будущей жизни - узнав истинную причину происшедшего с моим братом, я бы, наверное, никогда в жизни не взял бы в рот этой отравы - причины неисчислимых бедствий русских семей.
Я очень любил своего старшего брата и, желая общаться с ним как можно больше, ходил за ним по пятам, он же любым способом старался избавиться от моего присутствия. Его вольное, развязное поведение, свободное от каких-либо нравственных сомнений, казалось мне похвальным и достойным всяческого подражания. Я изо всех сил старался быть похожим на него. Но если для него всё было просто и естественно, для меня же, когда я, решив блеснуть какой-нибудь отчаянной выходкой из репертуара моего братца, как правило, попадал в крайне нелепое, а то и вовсе смешное положение, являлось поводом для глубоких моих душевных переживаний.
Пётр был, несомненно, талантливым человеком: он настолько артистично рассказывал всякие весёлые истории, иногда так искусно изображая участников своего повествования, что доводил, особенно чувствительных к юмору, чуть ли не до истерики. Часто он подшучивал и над собой. Повязав на голову косынку, становился перед зеркалом и, разглядывая в нём себя, говорил:
- Ну вот, если бы я родился девкой, на кого бы я был похож? Пришёл бы я этак на гулянье, меня бы и спросили: «И что ты, Нюрка, припёрлась сюда с таким носом?» Надо сказать, что нос нашего Пети был действительно довольно заметной частью его неунывающего "лика".
Я никогда не видел его читающим, но в его рассказах мне отчётливо прослушивалось что-то и где-то мною читанное, хотя всё им преподносилось от первого лица. Так, к примеру, история с демонстрацией первого в истории глухой деревни кинофильма, когда зрители, увидев движущийся на них с экрана паровоз, в панике бросились вон из клуба, встречалась мне, если мне не изменяет стремительно слабеющая память, в рассказах М. Зощенко.
Другая история, также встречавшаяся мне в каком-то издании, в рассказе моего брата выглядела следующим образом. Попросил его, вроде бы, дядя Григорий помочь в уборке картофеля, и Пётр с готовностью согласился. Всегда готовый к озорной авантюре Пётр был по душе дяде Григорию. Это были, можно сказать, родственные души. Не только никого из племянников, никого даже из собственных детей не любил дядя Григорий так, как любил он нашего Петра. Картофельный участок дяди находился рядом с главной сельской дорогой, отделённой от неё лишь канавой. Дядя Григорий лопатой извлекает картофельные клубни из земли - Пётр, отряхнув их, бросает в ведро. По дороге идёт казах Абдрахман и ведёт за руку своего пятилетнего сынишку. У Петра, глядя на них, созревает план: «обстрелять» прохожих картошкой. Он выбирает две картошки: большую для Абдрахмана, маленькую - для мальчишки. Сначала большую картошку он запустит в Абдрахмана, чтобы тот, занявшись решением своей проблемы, оставил без опеки своего меньшего спутника, и в этот момент уже полетит в намеченную цель картошка поменьше. Сказано-сделано! Петр взял в руку картошку, ту, что покрупнее и, хорошо размахнувшись, запустил её в Абдрахмана. То ли Петя не сделал «поправки на ветер», то ли его подвёл «глазомер», но «снаряд», запущенный с прилично сообщённой ему скоростью, описав заданную траекторию, стукнул по голове... мальчишку. Малец упал и завопил. Абдрахман, мгновенно оценив обстановку, бросился в погоню за метателем картофеля, дядя Григорий за Абдрахманом на выручку обожаемого племянника. Чем окончилась эта драматическая история я, увы, уже не помню.
В школе брат учился без желания, хотя второгодником я его не помню. Как я уже говорил, в посёлке у нас была только начальная школа и, после её окончания в следующий, пятый класс, нужно было ходить за семь километров в Большую Чураковку в ШКМ (Школу Колхозной Молодёжи). Будучи учеником шестого класса, он серьёзно увлёкся автомобилями, завёл знакомство с шоферами и с их помощью стал понемногу осваивать вождение - с утра отправляясь в школу в Большую Чураковку пешком - к вечеру возвращался домой из Кустаная на автомобиле. Шестой класс он каким-то чудом, всё - таки, окончил - в определённых способностях отказать ему было нельзя; когда же он окончил шофёрские курсы, и получил права, я не помню, но шофёром он все-таки стал.
Лёгкий, весёлый, бесшабашный, общительный Пётр быстро заводил знакомства и, к сожалению, часто с людьми не лучших человеческих достоинств, в результате чего стал регулярно «отдыхать» в местах «не столь отдалённых». Первая «ходка» случилась, когда ему было шестнадцать лет - около года он отсидел за хулиганство.
Очень любил мой старший брат готовить. Захотелось ему как-то испробовать «диетического, легкоусвояемого кроличьего мяса». Своих кроликов у нас не было. Но для нашего «кулинара» это не было неразрешимой проблемой – кролики были у соседей. Они «с приятелем вдвоём», таким же юным прохиндеем, организовали себе обед проворно, «без шума и пыли», но тяжёлых объяснений избежать не удалось – вычислить похитителя кролика соседям не составило особого труда - слишком прославлен был своими подвигами в родном краю наш кулинар.
В другой раз захотелось Пете попить молочного киселя. Теперь трудно себе представить магазин, где бы на полках давно не было никакого товара, кроме нескольких никому не нужных вещей, и продавец там был бы просто в роли некоего охранника всего этого хлама. Вот такое положение было в наших лавках в начале войны. И, если выпадал такой счастливый случай, когда в нашу торговлю поступал какой-либо пошивочный материал, очереди за ним образовывались задолго до рассвета, а то и с вечера. Всё, из чего что-то можно было пошить, шло в употребление. Я помню случай, когда мама моя пошила мне рубашку из фланелевых женских платков с яркими цветочками по краям. Так и на этот раз, чтобы добыть хотя бы самую малость материала из неожиданно поступившего завоза, мама с Петей чуть заполночь пошли к магазину и заняли очередь.
Мама заступила на «пост» перед самым открытием магазина, и брат, «сменившись», придя домой, тут же приступил к осуществлению задуманного предприятия. Он вскипятил молоко, растворил в нём необходимое количество сахара (наверное из довоенных запасов) и, в довершение процесса, засыпал крахмал. Все ингредиенты моментально превратились в единую, похожую на уплотнившееся желе, массу, совершенно непригодную к употреблению в задуманном качестве. И тогда он обратился ко мне:
- Иван, ты не видел, как мать варит кисель?
Иван всё видел и знает, в каком порядке готовится этот напиток – он парень очень наблюдательный. После моей консультации брат успешно осуществил задуманный план.
В начале 1942-го года Петра призвали в армию. Вначале он попадает в узбекский город Самарканд, в танковое училище. Но стать танкистом ему было не суждено. Под жарким среднеазиатским солнцем у него, выросшего в относительно прохладном климате, открылось какое-то хроническое носовое кровотечение (из его рассказа), и он вынужден был оставить училище.
Через короткое время он попадает на фронт и воюет до победы. В боях под Сталинградом был легко ранен и был отправлен на излечение, конечно же, в родной город Кустанай - у Петра по-иному быть не могло. Однажды вечером отец, вернувшись с работы, с этаким заговорщицким видом спросил:
- Кто из вас что видел во сне сегодня ночью?
Я, как потом выяснилось, видел воистину пророческий сон, но промолчал. Сон был из разряда современных кровавых кино-страшилок, которые я терпеть не могу из-за их людоедского, живодёрского натурализма. Мне приснилось, будто бы кто-то открыл дверь в нашу избушку и вбросил окровавленную голову моего брата со словами:
- Вот вам ваш Пётр!
Оказалось, мой братец Петя по излечении в госпитале получил кратковременный отпуск и сумел дозвониться к отцу на работу. В этот же день брат приехал домой и пробыл с нами несколько дней. После этого он ещё дважды самостоятельно «организовывал» себе поездку «на побывку», причём совершенно открыто, не скрываясь.
Всякий раз, когда остатки его подразделения после потери в кровопролитных боях значительной части личного состава должны были идти на переформирование, наш боец позволял себе краткосрочный отпуск по собственному желанию с целью восстановления потраченных в сражениях с противником физических и моральных сил. Как удавались ему такие рискованные предприятия, и как он на них решался в такое суровое время, выяснить мне не удалось. Отдохнув денька три «под крышей дома своего», он возвращался на фронт продолжать освобождение территории родной отчизны, вероломно захваченной фашистским агрессором. И вот, уже после войны, когда он появился в посёлке в четвёртый раз, какой – то бдительный землячок известил соответствующие органы, и они оперативно отреагировали. Но торжество «стукача» не состоялось: на руках у отпускника были все необходимые документы, подтверждающие законность его пребывания на родине в течение десяти суток.
Мне трудно описать отношение Петра к войне. О своих воинских «подвигах» рассказывать он не любил, а если это случалось, то делал это, как всегда, с присущим ему юмором, и было не понять где в его рассказах - правда, а где - вымысел. Первая его встреча с опасностью, связанною с войной, произошла во время налёта вражеской авиации на поезд, который доставлял фронту свежее пополнение. Пётр хотел было расстрелять самолёт из винтовки, но после первого же взрыва бомбы где-то невдалеке бросил винтовку, упал на пол и закрылся воротником шинели, пытаясь таким способом защититься от внезапно возникшей опасности для его драгоценной жизни.
На фронте Пётр служил в качестве водителя: перевозил людей и различные военные грузы. Однажды, переезжая на своём автомобиле через горящий мост (видимо деревянный), перевёз полный кузов солдат отступающего подразделения, успевших воспользоваться представившимся счастливым случаем. Только удалось машине проскочить на противоположную сторону моста, как мост обрушился. Долго после войны мой брат получал письма от тех, спасшихся при его неожиданной помощи, солдат, приглашавших в гости своего спасителя; он же не желая показывать себя героем, как всегда отшучивался:
- Никого я и не собирался спасать. От страха, с закрытыми глазами проскочил этот проклятый мост, и даже понятия не имел, что там у меня в кузове делается.
В мирное время братец мой вернулся к своему главному увлечению молодости: негласному изъятию излишков имущества государственных предприятий, (где ему иногда доводилось работать в перерывах между вынужденным, предлагаемым ему периодически соответствующими органами, помимо его желания, разумеется, «отдыхом»), не озабоченных надёжной охраной. Не знаю, мог ли Петя читать когда-либо «Сказки об Италии» М. Горького, но ещё в далёком детстве я нередко слышал, как он с особым удовольствием цитировал оттуда двустишие: «Если от многого взять немножко, то это не кража, а просто делёжка». Слова из бодрой советской песенки: «Всё вокруг колхозное, всё вокруг моё» он понимал буквально, и поэтому шуточная современная пословица: «Уходя с работы, унеси хоть гвоздь - ты ведь здесь хозяин, ты ведь здесь не гость!» - стала его трудовой заповедью. И что показательно, он серьёзно остерегался своих «единомышленников». Если ему случалось иногда заночевать в родительском доме, то, чтобы исключить проникновение непрошеных гостей в нашу избушку за поживой (неизвестно какой), в металлические скобы, вбитые по краям коробки дверей, ведущих из сеней в наши «хоромы», он вкладывал тяжеленный железный полутораметровый четырёхгранный лом, используемый отчимом при работах с жестью. Мать, поднявшись пораньше, чтобы выйти в сарай подоить корову, самостоятельно справиться с таким запором не могла и призывала Петра на помощь. Умер Пётр шестого ноября 1984-го года, немного не дожив до обретения гражданами бывшего СССР демократических свобод, которые бы позволили моему деятельному брату, доживи он до этого «счастливого» времени, блеснуть всеми гранями своего авантюрного таланта.