Чёрный флаг анархии
ЧЁРНЫЙ ФЛАГ АНАРХИИ
(рассказ)
Около мусорных баков Трофимов разжёг костёрчик. Попрыскал из баллончика с бензином для зажигалок на кучку порванных в сердцах страниц и обложек, некогда почитаемых им книжек – и поджёг. Без всякого трепета в душе. Как поп-расстрига, вдруг разуверившийся в священном писании и многочисленных комментариях к нему.
Майская ночь опустилась на микрорайон, застроенный сплошь панельными пятиэтажками. Тишина царила на улицах, перечисленных с первой до пятнадцатой с одинаковым названием «Парковая». Лишь издалека доносился неясный гул от оживлённой автомагистрали, и на тёмном небе гуляли сполохи от рекламных огней в центральной части города.
Очередной книжкой, разорванной Трофимовым и кинутой в костёр был вузовский учебник «История КПСС». Потом, самым кощунственным образом с иезуитским изуверством, исказив мимику лица, разорвал и кинул в огонь купленные им на книжном развале двадцать лет назад один том Ленина и один том Сталина. Рвал, вынимая по одному из стопок, цветные агитационные плакаты с лозунгами «Слушать – и слышать», «Скрепляй скрепы!», «Народ – вперёд!». Костёр разгорался - и ничего не дрогнуло в сердце Трофимова, как в сердце Тараса Бульбы.
Трофимов уже глубоко уверовал, что истина находится в его сердце. Истина, которую он познал лишь совсем недавно и которую от него хотели скрыть разные демагоги в словесном поносе. Каким он был наивным простачком, каким Буратино с деревянной головой, когда в порыве молодого организма рванулся строить Байкало-Амурскую магистраль, презрев домашнее уютство и жертвуя здоровьем во имя трудовых подвигов. И он по-щенячьи верил, что следуя по пути, указанном на лозунгах, обретёт смысл и радость в проживаемой жизни.
Сквозняком из подворотни вскружился тополиный пух в тротуарных закоулках. Из облака поднявшегося пуха в ночной темноте всплыло что-то похожее на огородное пугало в сером балахоне до пят, в головном уборе, похожем на женскую шляпку и с тележкой на верёвке, верещащей колёсиками.
Трофимов чихнул от тополиной пушинки, попавшей в ноздрю, и посмотрел внимательно на существо в темноте за костром. Тип в балахоне остановился, и его тележка перестала дребезжать. Затем он подошёл ближе к костру, поднял с асфальта оторванную обложку, прочёл название и спросил вежливым голосом:
- Вот зачем эсеры убили графа Мирбаха?
- Какого графа? – враждебно грубо в ответ спросил Трофимов.
- Германского посла. В восемнадцатом году, после революции.
- А-а, - уже удивлённо протянул Трофимов. – Это давно… А я подумал, сейчас они это сделали… Ну, и зачем они убили этого графа?
- Эсеры как самые ближайшие политические союзники большевиков знали об их связях с Германией и подозревали, что именно на германские деньги были подкуплены активисты в рабочей прослойке и матросских экипажах. А те, в свою очередь, раздавали эти деньги направо-налево взбудораженной толпе. И пошло-поехало. Закрутилась так называемая революция. Обыкновенный дворцовый переворот. Так бывало с пещерных времён, со времён Древнего Рима – а Германия таким простым образом ликвидировало свой восточный фронт.
- А графа-то зачем убили? – спросил опять недоумевающе Трофимов.
Ему понравился голос этого типа в балахоне. Вещал он ровным, хорошо поставленным голосом, точно лекцию читал для понимающей публики.
- Чтобы вбить клин. А как не будет помощи от Германии – так большевики и хряпнутся. А эсеры проведут тогда разогнанное учредительное собрание, в котором у них подавляющее большинство мандатов и получат власть в стране. Законным путём, заметьте.
- Ушлые какие эти эсеры, смотри-ка, - покрутил головой Трофимов. – Но большевики всё равно победили. Значит, они умней были?
- Что для меня и загадка, - со вздохом произнёс тип в балахоне, присаживаясь на свою тележку. – Каким таинственным образом они вызвали в народе всплеск такого энергетического потенциала?
- Потому что загнали в мозги народу марксистско-ленинское учение? Очаровали сказкой. Я сам такой был, - и Трофимов кивнул на костёр.
- Возможно так, молодой человек. Я наблюдал из темноты, как вы с упоением уничтожали первоисточники. Большевики просто-напросто проявили экстраординарную степень политической подлости. Ленин обобщил из мировой истории все способы прихода к власти насильственным путём и применил теорию Маркса о вечном антагонизме между командирами и солдатами. Всё, думаю, таким именно образом, молодой человек.
- Я – не молодой человек, - буркнул Трофимов, - я ещё БАМ строил. Даже имею за свои трудовые показатели четыре грамоты и два ценных подарка. И на пенсии уже два года.
- Ах, прошу прощения, если этим эпитетом я вас обидел… Просто привык со студенческой аудиторией общаться. Был когда-то профессором, преподавателем органической химии в институте Губкина.
Тип в балахоне назвал своё имя-отчество, изобразил лёгкий поклон, привстав с тележки. В ответ Трофимов тоже, чуть приподнявшись с ящика, назвал своё имя-отчество.
- Эко вас как жизнь подвела, - Трофимов кивнул в сторону мусорных баков. – С чего это так? Тоже правду в жизни ищете? Выгнали с профессоров за правду?.. Меня вот тоже из бригадиров дворников попёрли за правду в глаза.
- Правда и истина – самые большие абстракции в философских рассуждениях. Эти категории находятся за пределами недвойственной реальности и не поддаются никаким конкретикам. Понятие бог – и то звучит конкретней, поэтому, чуть в чём заминка – сразу ответ перенаправляют богу.
Трофимов ничего не понял – и покрутил головой. Но тут же возразил уверенно:
- А нет! Вот при Сталине была и правда и справедливость для народа. И знали, для чего живут.
Профессор горестно вздохнул и посмотрел на Трофимова, как на студента, несущего чушь на экзамене.
- Сталин тоже действовал по методу – вбить клин. Он был умелым тактиком, но в стратегическом мышлении – элементарный восточный деспот-узурпатор. Сколько таких типажей знала мировая история, которые свою личную власть считали величайшей ценностью и поэтому тряслись над ней, как Кащей над иглой в яйце…
Профессор говорил, как по заготовленном конспекту и в то же время проницающе всматривался в своего слушателя.
- … Вам знакомо учение об анархизме? Что это такое и куда зовёт?
- Про батьку Махно, что ли? - небрежно спросил Трофимов.
- Отчасти и про Нестора Ивановича как реализатора-практика идей Бакунина, Бланка, Кропоткина… Вы, я вижу, человек с пламенной душой борца, - произнёс профессор, приподнимаясь с тележки, - и вот предлагаю вам посетить моё жилище. Там в более достойной обстановке в общих чертах расскажу вам об анархистском направлении в государственном строительстве. Возможно, заинтересуетесь. Пойдёмте, пойдёмте. Чайку попьём, поговорим…
Они в четыре ноги затоптали костерок. В четыре руки покидали истерзанные, недожжённые книжки в мусорный контейнер. Пошли неспешащим шагом по ночной улице под повизгиванье тележки на верёвке у них за спиной.
Профессор, будто разговорившись после долгого запрета на разговоры, продолжал запальчиво:
- …Свободу нельзя внедрять в народ искусственно, без предпосылок к осознанию её значения. Значение свободы надо осознать. Что, к примеру, натворил Советский Союз с африканскими народностями под знаменем борьбы с колониализмом – сплошной бардак получился в результате. Изгнали бледнолицых колонизаторов – и давай друг дружку мутузить в непрекращающейся братоубийственной войне. А от всего социализма переняли только красные знамёна с символом автомата Калашникова. Им, видишь ли, символ серпа и молота показался не таким вдохновляющим к свободе…
Все улицы в округе были застроены панельными пятиэтажками, на некоторых из них разрежалось уже надстраивать мансардные каморки. Профессор и жил на такой жилплощади, состоящей из одной комнаты-кухни. На столе из двух досок во всю длину стены располагалась и кухонная утварь, и печка-свч, и электроплитка, и залапанный в жёлтых разводах ноутбук. У противоположной стены – раскладушка, застеленная спальными мешками разнообразной расцветки.
Пили чай из стеклянных банок. Профессор опять, как по писанному, рассказывал о теории анархизма: что в крови у славянской нации природная тяга к анархическому образу жизни, и так было многие тысячи лет. Пока всего лишь тысячу лет назад чужаки-пришельцы, варяги-викинги не предприняли насильственным путём согнать свободные племена под своё государственное иго, чтобы рабы веками несли безропотно тягло государственных обязанностей. И тянули веками это тягло, как плуг по пашне. Но бурлил в крови вечный зов к анархизму как к свободе, и прорывался он, этот зов, в бунтах и восстаниях, массовом бегстве в неизведанные территории, дикие степи и дремучие леса. В разбойники уходили, в казаки, ушкуйники, партизаны. И партизанский способ военных действий именно – именно чисто анархистский, а не стройными рядами под барабан и приказы командиров.
Далеко за полночь распрощался Трофимов с профессором. Купил по пути домой в ночном ларьке «огнетушитель» ноль-семь «Букет Молдавии». Куча чувств бурлила у Трофимова в душе. Открыв дверь своим ключом, он крикнул с порога:
- Мар-рыя!.. Мария я такого человека встретил!..
Жена в ночной сорочке, с сонным видом вышла из комнаты.
- Чего вопишь? Весь народ уже спит давно, даже телевизор выключили… Выкинул, что ль, свою макулатуру?.. Вот и хорошо, - Мария зевнула, - а то ж целый квадратный метр занимало. Я туда уже креслу приспособила.
Трофимов показал жене вытащенный из кармана «огнетушитель». Она согласно кивнула в сторону кухни и предупредила:
- Только не вопи, как на митинге, что опять настоящего народного вождя обнаружил. Народ спит по всей квартире.
За кухонным столом, разлив портвейн по чашкам, Трофимов заявил значительно:
- Понимаешь, Мария, оказывается такой инстинкт из древности в нас живёт. В смысле, в русском народе. Есть у нас в нутрях вечный зов к анархизьму… А я это всегда в себе замечал, но никак окончательно разобраться не мог. А этот профессор химических наук глаза мне открыл. Настоящий мыслитель…
Жена, сонно моргая, вяло слушала восторги Трофимова. Отпивала культурно портвейн глоточками, закусывала, отламывая кусочки от батона.
- Ох, сколько тебе уже мыслителей встречалось. Опять, что ль, кучу макулатуры натащишь? Креслу в углу не трошь, там оно в самом месте приспособлено.
- Прикинь, Мария, этот профессор заради своей идеи ушёл из профессоров. Семью оставил, квартиру разменял, с помоек кормится, живёт в каком-то чердаке… А был большая шишка в те времена, когда нефтяные месторождения делили. У него был даже отдельный кабинет в том министерстве что на набережной Мориса Тореза тогда находилось… Впечатлил он меня, Мария. – Трофимов разлил по чашкам вторую порцию «Букета Молдавии». – Ох, впечатлил… А партизаны, прикинь, из русского народа произошли…
В мансардную каморку профессора Трофимов зачастил чуть ли не каждый день. Духота и жара стояли в каморке, находившейся под самой крышей. Мансарда, спроектированная по дешёвому проекту, не имела никакой теплоизоляции под кровлей из шиферных листов.
Сам хозяин, сморённый жарой, сидел в деревянном шезлонге, когда-то видимо выброшенном на помойку: широкое лицо всё в красных пятнах, хрящеватый длинный нос в каплях пота, неаккуратно стриженная бородёнка, напоминающая комки подмоченной кудельки. Профессор вытащил из микроволновки что-то в миске и предложил Трофимову, а тому уже была известна кулинарная концепция хозяина мансарды, что при микроволновом облучении все пищевые ингредиенты, собранные ночью по мусорным бакам, преобразуются в единую питательную субстанцию.
- Конечно, - сказал профессор, разделив на две порции что-то желеобразное зелёного цвета, - в начале любой политической деятельности должно быть создание организации. Эти, которые раздали природные ресурсы, как солеварни опричникам при Иване Грозном, имеют свою организацию, объединяющую интересы новой элиты… А при анархизме в государственном масштабе не будет никакой элиты. Но для этого конечного результата нужна организация. Все мы, конечно, вышли из жилетки Ленина, и был прав он, что нельзя по-библейски, бродя по полям и дорогам странником-проповедником пропагандировать свои идеи. Должен быть передовой отряд, сплочённый идеей в концентрированном выражении. И прыскать этой идеей в разбавленной до популярного восприятия пропорции в народные массы. Как из пульвизатора.
Согласно покивав головой, Трофимов спросил робким голосом:
-И как, у вас уже есть организация? Давайте и я туда вступлю. Я раньше много куда вступал. Всё искал верный путь. Читал разные книжки, на собрания ходил, на митинги всякие, в акциях участвовал. Но всё они все какие-то трухлявые, болтливые, не конкретные… Хочется конкретное дело делать. Чтобы побыстрее было видно этот самый результат. У-ух, - Трофимов, оскалив зубы, потряс кулаком с бледнеющей татуировкой «ДМБ – 74».
Молча, склонив голову к левому плечу, как Ленин в кино, профессор посмотрел на своего гостя изучающим взглядом. Потом спросил, как показалось Трофимову, слегка картавя:
- А вам знакомо, батенька, слово конспирация?
И тем же временем, пыхтя от жары, профессор поднялся с шезлонга, заходил по свободному пространству своего жилища и с горячностью в голосе принялся объяснять, что наступает критический момент, который ожидает уставшая от ожидания исторических перемен народная масса. И народная масса уже готова для вздыбливания России на дыбы под чёрным флагом анархии во имя реального воплощения в жизнь идей гармоничной свободы, заложенной в гены народа.
- Вот вам и самый конкретный результат. Если готовы к реальной борьбе в первых рядах борцов, примем вас в эти ряды.
- Может, выйдем на воздух, - просяще попросил Трофимов, уже плохо соображая от жары и общей напряжённой атмосферы в мансарде. – А то, ух, чувствую себя, как в той печке, - кивнул он на микроволновку.
Вышли наружу. Низкие тучи предвещали близкую грозу. Пошли по улице быстрым, целеустремлённым шагом. Белая тенниска на крепкой, коренастой фигуре Трофимова на груди и спине темнела тёмными потными пятнами. На тощей фигуре профессора была видавшая виды студенческая стройотрядовская курточка со множеством изрядно затёртых эмблемочек на рукавах и нагрудной части. Трофимов случайным взглядом обнаружил среди этих эмблем и картинку с рельсоукладчиком под буквами «БАМ». И выразил громкий восторг. Даже по панибратски хлопнул профессора по плечу, назвав его на «ты».
- Тоже БАМ строил? Я помню, полно туда студентов сгоняли нам в подсобники. В каком году там был? На каком участке?
Потом понеслись ностальгические восторги: «Тында! О-о!.. А помнишь?!»
- Я там шесть лет жопу морозил, - гордо упомянул Трофимов.
Оказалось, что профессор всего на три года старше его и в одно время бывал на том строительстве знаменитой железнодорожной магистрали в качестве командира одного из студенческого десанта от московского горкома комсомола.
- Наше тогдашнее политбюро с трусливой мудростью понимало, что во времена, когда нет войны с внешним и внутренним врагом, нужно куда-то перенаправлять нерастраченную энергию молодёжи. Вот и придумывали разные комсомольские стройки. То целину покорять, то - вот как для таких романтиков, как ты, БАМ строить. И побольше трудностей, чтобы дурь молодая из мозгов выветривалась, чтобы излишек энергии аннигилировать. Правильно делали, тактически. Чтобы дурь всякая молодежи в голову не лезла при полном отсутствии проявлений для собственной инициативы. И я сам, признаюсь, был одним из тех, образно выражаясь козлов, которые вели баранов в нужную для правительства сторону.
- О-о, вожак был!.. Номенклатурный комсомолец! – Трофимов растроганно хлопнул совсем уже по простому пятернёй по спине профессора.
От нахлынувшего умиления он даже предложил зайти в пивной павильон на входе в парк. Но профессор отрицательно мотнул головой и твёрдо ответил, что на службе себе расслабляться не позволяет.
- На какой службе? – удивился Трофимов, не убирая восторга с лица.
- Сейчас увидишь, - таинственно сказал профессор, шагая впереди по узкой парковой дорожке.
Асфальтовая дорожка перешла в тропинку, и они углубились в самую парковую дремучесть. Подошли к дощатому сараю, потемневшему от времени и покрытому в некоторых местах синим мхом. Внутри, среди всякого хозяйственного инвентаря, в полосках света через щели крыши Трофимов рассмотрел трёх или четырёх мужчин, сидевших на корточках кучно, точно в каком-то ожидании.
Профессор поздоровался с ними за руку, представил Трофимова:
- Наш новый боевой соратник. Партийная кличка у него будет – Бам.
Сначала Трофимов решил возмутиться за такое сразу присвоенное прозвище, похожее на клоунское, типа Бим – Бом. Но потом быстро понял, что это про тот самый БАМ, который он строил, и передумал возмущаться.
Все присутствующие, подходя по очереди, пожали Трофимову руку и представились, назвавшись по кличке. И лишь один из четырёх, видимо новичок, назвался без конспирации: «Серёжа» - но затем тут же поправился: «Лихой». Который «Лихой» был, судя по лицу, возраста лет восемнадцати. Остальные – мужики от сорока до возраста матёрого пенсионера. Но все подтянутые, бодро-упругие, со скрытой внутренней харизмой.
Уселись кружком, на разных предметах пригодных для сидения. А профессор, засунув большие пальцы рук в нагрудные кармашки стройотрядовской штормовки, расхаживал по земляному полу сарая. И говорил, точно внушая по гипнотизёрски.
Трофимов сразу понял, что это не та лекция, которую полагается записывать в тетрадку. Это про то, что надо делать именно «конкретно». Сейчас профессор излагал уже не теории про анархизм, что при личных беседах, а именно выдавал инструкции, почти секретные.
- … И не по центру города надо работать. Что там, в центре – глистообразная интеллигенция, элитарная прослойка, разлагающаяся в своей уютности. Работать надо по городским окраинам, в бурлящей гневом части населения. А то ж вон, как один из наших – перфекционист, едрит его богема-мать… Прибил свою мошонку к булыжникам на площади. И какой эффект?.. Смех презрительный. Не всколыхнулся народ… А надо всколыхнуть! Лучше бы было в таком случае пригвоздить свои причиндалы к мраморным ступенькам мавзолея. В этом, хотя бы, был бы символ. Не понял этот соратник моих основных идей, что свобода воли для свободы политического творчества. И загремел в психушку… Его пример, как говорится, другим наука.
Соратники внимали наставнику хмуро и молчаливо. И Трофимов почувствовал даже в этот момент какую-то объединяющую энергию, как лампочки на одной электрической цепи.
- … И не захват власти, твержу я вам, цель анархистского движения. А разложение существующей власти. Распад её естественным, эволюционным путём. Эта власть, захватившая не легитимно управление страной, как пираты чужой корабль, и разграбившие весь товар на его борту, теперь сами в полном неведении, что делать с пассажирами корабля. Покидать пассажиров в море – это для них самый простой способ решения проблемы, а затем устремиться дальше для захвата очередного богатого судна. Не способна эта власть к созиданию по своему родовому проклятию, потому что нарушила космические законы эволюции. И по этому родовому проклятию во всех последующих поколениях, начиная с большевиков, эта власть выродилась до степени генетического уродства. И наша задача, повторяю вам постоянно, способствовать процессу распада властных структур до полной невозможности её функционирования…
Энергия голоса оратора заставляла невольно у его слушателей сверкать глаза и крепче сжимать челюсти. В полосках света, пробивающихся через щели в крыше, крутились в бешеном темпе пылинки, изображая в своём хаосе какой-то определённый смысл.
- … И будет народная форма правления. Государство как механизмом будут управлять простые бухгалтера. А народные собрания будут назначать периодически аудиторов для проверки их работы. Народ начнёт жить свободно, без всяких там надсмоторщиков, министров, губернаторов – и прочих паразитов. Наша задача – выращивать в народной гуще росток свободы, как некий антибиотик против заразы угнетения. И как говорил один из теоретиков анархизма, для развития революционности в народных массах не хватает у народа перца в жопе. Вот в этом наша задача в текущий момент... И взовьётся тогда над страной чёрное знамя анархии. Как символ истинной свободы…
Сарай покидали поодиночке. Первым ушёл профессор.
Трофимов в возбуждённом настроении, чуть ли не в попрыгивающей походке, слегка заблудился в парковых дебрях. Настроение у него было боевое, задорное, как по молодости лет на БАМе после праздничного митинга, когда так зримо представлялась полная победа социализма в мировом масштабе – как только произведут смычку восточного и западного участка магистрали, так тут сразу и победа.
По пути домой Трофимов зашёл в отделение банка за получением пенсии. Пересчитав выползшие из банкомата купюры, он пнул железный аппарат ногой и обозвал генетическим вырожденцем.
Дальше по пути домой Трофимов заглянул в ближайший к дому супермаркет чем-нибудь отовариться с полученной пенсии. День был воскресный, и народу в этом самом большом в микрорайоне магазине было много. И народ был какой-то возбуждённый, наэлектризованный, задень кого-нибудь локтем – и будто разряд тока долбанёт. То ли народ обнаружил внезапное повышение цен на какие-то виды продовольствия, или просто погода такая была с магнитными бурями.
Толкаясь тележками и пластмассовыми кошёлками, покупатели по неясной причине толпились у прилавков с расфасованными разными крупами. Одна старушка щуплого вида и в лыжной шапочке несмотря на уличную жару взялась организовывать подобие очереди.
- Отвыкли, бараны, от порядка! В очередь, в очередь становись!.. – неприятным, скрипучим голосом, привыкшим командовать, внушала она толпе, возжаждущей крупяных изделий.
- А говорят, горох скоро подорожает? - послышались вопросительные голоса. – На два с половиной процента!
- Рис подорожает! – воскликнул кто-то уверенно. – Рис у нас не произрастает. И на него санкции объявили. Берите, граждане, рис про запас. Советую…
- Скоро всё подорожает!.. Хлеб, вон – на два рубля. А, значит, скоро и макароны в цене взлетят. Запасайте, товарищи, макароны!..
Трофимов у стеллажа с ликёро-водочными напитками обозревал ассортимент. Рядом мужик с опухшими подглазьями, в замызганных шортах и мягких домашних тапочках, зажимая в подмышках две тетра-упаковки с вином, сосредоточенно подсчитывал на ладони мелочь.
- Слышь, земляк, - обратился этот мужик к Трофимову, - понимаешь, какая неприятность – не хватает на вторую коробку. А от одной у меня никакого впечатления не будет… Займи тридцать рублей, а я завтра отдам. Я тут, в этом дворе дворником работаю. Подходи завтра утром. А-а?
С чувством профессиональной солидарности Трофимов от всей души выдал ему пятьдесят рублей одной бумажкой. В свою магазинную кошёлку после бутылки водки Трофимов положил ещё и всего, что его распахнутая душа в этот момент пожелала на пенсионную получку, включая даже триста грамм ветчины и палку копчёной колбасы, не считая всякой мелочи в консервных банках.
У кассы на выходе опять не организованно возбуждался народ. Та же старушка в лыжной шапочке опять обзывала народ баранами и раздавала руководящие указания. Трофимов в глубине распахнутой души почувствовал к старушке некую ревнивую враждебность. Помня указания профессора, что надо использовать любые ситуации народного недовольства для пробуждения ростков свободы, он сначала поддакнул старушке, чтобы перевести фокус внимания на собственную персону – а потом резко выкинул в толпящихся покупателей противоположный лозунг:
- А вот нечего нами командовать!.. Докомандовались!.. Вон до какого бардака докатились. Свободу совсем отняли у народа!..
Народ с кошёлками и тележками затих в мгновенной задумчивости. И в то же мгновение за окнами супермаркета оглушительно громыхнул грозовой разряд, и сплошной стеной ливанул дождь.
Старушка как-то скукожилась, точно змея, сворачиваясь в кольцо, и зашипела по змеиному, будто гадюка в лыжной шапочке. Но её шипенье уже плохо прослушивалось сквозь шум дождя и очередной разряд грома. А Трофимов в раз ощутил себя – ну, если не Лениным на броневике, то почти Жириновским на трибуне. Он ещё раз выкрикнул про свободу и про вечный зов русского народа.
Покупатели у кассы обернулись общим взором на него. Послышались одобрительные реплики. Должник Трофимова на сумму в пятьдесят рублей крикнул хриплым голосом:
- Долой олигархов! Долой капитализм!
- Долой! – взвились ещё несколько мужских и женских голосов.
- Выйдем, товарищи, на улицу! Пройдём сплочёнными рядами с криками «долой»… И к нам присоединятся тысячи других сплочённых жаждой свободы. Долой всякую власть над народом!.. – Трофимов уже чувствовал, как в опьянении, лёгкое головокружение от достигнутого ораторского успеха. – Свергнем всех надзирателей над собой!.. Всех этих министров и губернаторов, всех этих вырожденцев генетических.. Выйдем на улицу, пройдёмся сплочёнными рядами!..
Но тут, только он сделал короткую паузу, переводя дыхание, как старушка в шапочке выкрикнула резким пронзительным голосом:
- Куда на улицу?! Там дождь, вон какой хлыщет!.. Что вы, граждане, слушаете придурка?!
- Ты куда нас зовёшь!? – завопил и «должник», потрясая над головой двумя коробками с вином. – Ты против президента нас зовёшь?! А бей его, братва, провокатора!.. – и он рванулся сам от своего места у кассы к концу очереди в сторону Трофимова.
В своём порыве по пути мужик сбил чью-то тележку, гружённую продуктами. По кафельному полу рассыпались и раскатились, подпрыгивая, горошины и апельсины. Сам мужик поскользнулся на горошинах, плюхнулся навзничь, но продолжал кричать: «бей его!».
Группа покупателей в человек пять-шесть, в основном женского пола, с истеричными возгласами сожаления об испорченных покупках, сбила Трофимова с ног и пихала его тело ногами и кто-то колотил по его голове французским батоном и палкой колбасы. На призывные крики магазинного персонала прибежали охранники. Раздались трели полицейских свистков. Трофимов на карачках прополз несколько метров, перепачкав ладони в разбитых яйцах и рассыпанной вермишели. Поднялся в рост – и рванул наружу.
На улице продолжал лить дождь. Не обращая внимания на дождь, покряхтывая и матерясь, Трофимов вымыл руки в ближайшей луже, отряхнул брюки и разорванную спереди тенниску.
Взбешённый до крайности и промокший до нитки, но купив всё же в попутном ларьке две бутылки дешёвого портвейна, Трофимов заявился домой. Мария обомлело уставилась на вошедшего мужа, на его мокрый вид, на синяк под глазом и царапину на лбу.
- Давай, Маша, в нашей комнате сядем. Не хочу родне в таком виде вдруг обнаруживаться. Весь авторитет растеряешь… И подай что-нибудь сухое из одёжки. И стаканы давай.
И Трофимов показал жене два портвейна, зажатые в руке, как две гранаты в последнем отчаянном, боевом порыве. Он вообще, принципиально, считал, что возвращаться домой без бутылки, это как древнему охотнику в свою пещеру без охотничьей добычи.
Переодевшись, с намазанным зелёнкой лбом, выпив первый стакан, чуть уняв нервную дрожь, Трофимов говорил жене с глубокой печалью, и выковыривая ногтем из-под другого ногтя обломок вермишелины:
- Эх, Мария, тупой у нас народ… Народ такой тупой, как бараны, ей-богу… Какая им свобода, Маша. И зачем за такой народ себе душу надрывать?.. Думаю, ошибается этот химический профессор со своим анархизмом. При настоящем, по-научному, анархизме эти бараны друг дружке глотки перегрызут. Им пастуха сурового с большим кнутом надо.
Мария, понимая состояние супруга, ограничилась половинкой стаканчика портвейна, остальное, оставив мужу. Трофимов в мрачном молчании допил всё оставшееся, покурил в форточку и лёг спать.
В тяжёлом от пережитого сне ему приснился могильный монумент из чёрного гранита, высеченный в форме развёрнутого флага. По фронтальной части памятника славянской вязью слова: «Героическому и пламенному борцу за народное дело, не понятого неблагодарным народом». Затем строчка в самом низу текста: "Он строил БАМ" - и две даты через чёрточку.
=== «» ===