Этери проснулась только утром. За прошедший вечер Макс навёл в квартире полный ажур – не стыдно было бы и гостей позвать. Сбегал в гастроном, на рынок, купил продуктов, какие смог достать. И утро встречало Этери запахом блинов, фирменного рецепта Максима Родионова. Кофе, правда, был только молотый, растворимого достать не удалось. Но, запах в квартире стоял зачётный!
Этери села на диване. Голова не кружилась и не болела. Подташнивало, но, скорее от голода. Спина ещё побаливала. Лопатка чесалась. Шов на ноге почти зажил. Аппетитный запах манил и звал на кухню.
- Это что так пахнет? – спросила Этери, открывая кухонную дверь, в которой начисто отсутствовало стекло.
Максим застыл на месте с туркой в руке.
- Ты зачем встала? Тебе надо лежать. Давидыч сказал, как минимум неделю лежать.
- Да? А зачем? Я в норме…почти. Чуть-чуть чешется под лопаткой.
Максим растерянно произнёс: «Да?...Ну ладно…». Что «ладно», он уточнять не стал, но вспомнил слова Давидыча о том, что «девочка-то ваша, не так проста, как кажется».
- Садись, ешь, я Саню позову.
Гусарова он застал проснувшимся.
- А гостья наша почти совсем выздоровела, - негромко и многозначительно произнёс Макс, - а ты как себя чувствуешь?
- Хорошо, по сравнению с позавчерашним – просто отлично.
Гусаров вошел на кухню, ожидая увидеть бледную, слабую Этери. Но девушка бодро уминала за обе щёки румяные блины, запивая их ароматным кофе.
- Вот и замечательно, - бодро произнёс Гусаров, - я же говорил – организм молодой, сильный, справится. Он и виду не подал, что удивлён не меньше Макса.
Завтрак удался на славу. Этери и Гусаров наперегонки уплетали блины, так что хозяину досталось только два блинчика.
После завтрака Максим как хозяин остался мыть посуду, а гости пошли в зал.
- Так что ты делала в подвале? И что там взорвалось?
- Мне просто показалось…
- Что показалось?
- Что кто-то позвал, кому-то нужна помощь, - выкручивалась Этери, но её попытки выглядели весьма неубедительно.
«Пойду, вынесу мусор,- крикнул из прихожей Макс». Наверное, он понял, что в зале затевается серьёзный разговор.
- Послушай, детка…
Этери раздраженно перебила:
- Ну какая я детка?! Можешь называть меня по имени?!
- Могу. Но, мне приятно называть тебя «детка», - он помолчал немного, а потом продолжил, - Так сложилось, мне не довелось воспитывать своих детей. Жена увезла сына, когда ему было четыре года. Сейчас он уже взрослый. И ничего не знает обо мне.
- Ты скучаешь по нему?
- Нет…не скучаю. Тоскую. Мне не хватает его и его матери. Наверное, если бы она не ушла тогда, всё могло бы сложиться иначе. Хотя… всё сложилось, как сложилось.
- А почему ты не удержал её?
- Не знаю. Наверное, виной всему водка. Думал, что никуда она не денется, а когда понял, что потерял её, было уже поздно. Так что, не обижайся на «детку». По возрасту ты мне годишься в дочери. И мне бы хотелось иметь такую дочь.
Этери промолчала. Она никогда не была ни чьей дочерью. Она сразу была самостоятельной человеческой единицей. С программой развития, расписанной на всю жизнь. Да и по возрасту, вряд ли тянула на его дочь, они были почти ровесники. Однако, здоровье, гены и тренировки делали её похожей, скорее, на подростка.
- Так что, послушай, детка…хоть ты и рассказываешь мне сказки про спорт, про кино и прочую дребедень, но я вижу, что ты сама по себе. И ты не отсюда. Я не знаю кто ты, зачем ты здесь. Но, документов у тебя нет. Жизни нашей ты не знаешь. Совершенно не знаешь. И…ты не стремишься дать о себе знать родственникам или близким, не стремишься уехать. Значит, тебя никто нигде не ждёт. Чем я могу тебе помочь? Достать документы? Я не могу этого. Но, есть один способ. Тебе надо попасть в больницу, к моей замечательной Анне Сергеевне. Правда, главврач там сменился, но попробовать нужно. Ты должна притвориться, что ничего не помнишь, ни своего имени, ни фамилии, ни - где живёшь. Конечно, тебя объявят в розыск, будут проверять, не ищет ли тебя кто-нибудь. Не числятся ли за тобой криминальные дела. Врачи будут обследовать. Но, ты должна стоять на своём: очнулась на свалке, кто ты и откуда – не знаешь. Через какое-то время тебе выдадут официальные документы. А с ними ты сможешь уехать куда угодно, найти работу, и вообще…легализоваться.
- Легали…что?
- Ну, начать официально существовать. Ты молодая, сможешь получить образование, найти работу.
- Я, вообще-то математик по образованию, - хмыкнула она, - Причём, с историческим уклоном.
- Тем лучше…поступишь на матфак в университет. Получишь диплом.
- А если окажется, что я знаю математику несколько…глубже, чем её знают сейчас?
- Подумают, что ты вундеркинд.
Этери молчала, думала о том, что это преступление – разглашать знания, до которых общество ещё не доросло. Но, в конце концов, узнав, в каком состоянии современные знания, она сможет понять, в каких границах ей держаться. А ещё лучше - заняться чем-то прикладным.
- Ладно, разберусь…Видимо, всё-таки, нам придётся поговорить по душам. У меня нет другого выхода.
Она помолчала, собираясь с духом. Она знала, что Гусарову отмеряна всего лишь неделя. Через неделю его не будет. И изменить это не в её силах. Она попыталась, но у неё ничего не вышло. Универсальная таблетка от всех известных болезней ему помогла, но это временно. Слишком изношен организм, слишком слабый иммунитет. Может, отсрочит его смерть на какое-то время.
- Ты прав, я не отсюда. Не только не из этой страны, но и не из этого времени. Моей целью был ты. Вернее, моим заданием. Я должна была отсканировать твои картины, записать твои стихи…
Гусаров встрепенулся, недоверчиво посмотрел на неё…и захохотал.
- И из какого же ты времени?! Сколько лет нас разделяет? Пятьсот? Тысяча? Когда я буду нужен?
Почему он сразу поверил ей? Наверное, давно понял, что изменить хоть что-то в его судьбе может только чудо.
- Триста…с небольшим, - серьёзно ответила она.
Гусаров перестал смеяться, грустно спросил:
- И что, меня у вас знают?
Ей хотелось соврать, сказать, что его знают все, от мала до велика, что он у них такой же классик, как Пушкин. В глазах его была такая детская надежда на чудо…Но, посмотрев ему в глаза Этери поняла, что соврать не сможет. Он видит её насквозь.
- Знают…избранные. И ценят. В моём времени литературой мало кто интересуется. Только специалисты и историки литературы.
- Чёрт, - выругался он, - Сейчас знают, в основном, бомжи и психи, а в будущем будут знать только избранные…Хромая судьба… Не достучаться мне до людей.
Этери смотрела на его расстроенное лицо, и ей было жаль. Жаль, что не смогла соврать, жаль, что и в будущем он не будет известен и оценён по достоинству, жаль, что он скоро исчезнет из её жизни и из жизни вообще.
- Я тебе обещаю, что тебя узнают все, вот сукой буду! - запальчиво крикнула она, и почувствовала, что у неё щиплет в носу.
Гусаров удивлённо посмотрел на неё.
- Мадемуазель, Ваш словарный запас пополняется из неизвестных мне источников. Мне кажется, что я не позволял себе выражаться при Вас.
- Это я от Макса слышала. А что, - хихикнула она совершенно по-детски, - Очень выразительно!
- И всё-таки, не стоит будущему светилу математики изъясняться языком улицы.
- Знаешь, Гусар, наверное, я не стану светилом математики. Скоро будут очень тяжелые времена. Наука, лет на двадцать, перестанет существовать. В чести будут мясники, проститутки и бандиты. Так что, математику придётся отложить до лучших времён.
- Что, всё-таки коммунизма не будет?- усмехнулся Гусаров, - Хоть в этом я оказался прав.
- Не будет. И Советского Союза не будет.
- Ты что такое говоришь? Как это не будет?! - глаза Гусарова налились гневом, скулы окаменели, - России не будет?!
- Успокойся. Россия-то, как раз, будет. Вот только отдельно от республик. Через девять лет разбегутся республики по своим персональным норкам. И, справедливости ради надо сказать, что инициатором будет Российский президент. Вернее, ему президентство пообещают в обмен на развал СССР, и он согласится. С радостью согласится.
Гусаров помолчал.
- Очень плохо будет? Хуже, чем сейчас?
- Хуже. Намного хуже. Люди перестанут уважать себя. Останется только стыд за свою страну. Бандиты придут к власти. Разворуют всё, что можно. Грязь, кровь, власть денег.
- Будет гражданская война?
- Небольшие: локальная в Чечне, в Грузии, в Карабахе, в Приднестровье. Но, со всеми вытекающими…
- В Чечено-Ингушетии, ты хотела сказать.
- Чечня и Ингушетия тоже разделятся.
- Твою ж…метель! Хорошо, что я не доживу…Кстати, а я не доживу? Когда я умру?
Этери выпрямилась, глаза её стали огромными. После паузы она сказала:
- Я не знаю…
- Ясно, инструкция запрещает разглашать…Да не бойся ты, вешаться я не побегу. Знаешь, я к смерти отношусь философски. У меня даже стихи есть об этом.
Он довольно долго молчал, потом, негромко начал читать:
Ты умрешь через час, ни минуточкой позже!
Авторучка рывками проползет по листу...
Свой последний часок ты продай подороже,
и секреты любви не тащи в темноту.
Обреченно метнись к сундукам и котомкам,
что на черный денек припасла голова.
Ты умрешь через час, так оставь же потомкам
все слова-самоцветы, изумруды-слова...
Чтоб лучилась лучинка, чтоб кричала кричалка,
чтоб гудела в стихах первозданная медь!..
Если жалко словцо и метафору жалко,
оглянись на часы: без пятнадцати смерть!
Хоть часок ты побудь настоящим поэтом,
расточительным в доску! – и не надо наград!..
А в последней строке попрощайся со светом:
мол, прощайте, друзья, чем богат, тем и рад...
(Через час – не умрешь,
и признаешься Лидочке:
обанкротился вдрызг, вылетаю в трубу!..)
...Но – прощание вычеркни,
все печальности вытопчи, –
ну, а с тем, что осталось, выходи на толпу!
- Видишь, я её не боюсь. Я столько раз умер, что теперь уже не боюсь.
Этери смотрела на его худые плечи. Потёртый свитер непонятного цвета висел на них, как на вешалке.
- Отчего ты умирал? От болезней?
- В основном, от предательства. Друзей, любимых. Болезни это следствие, а причина – всегда предательство. Меня предавали, я предавал. В основном, сам себя и предавал. Лидочку предал, сына предал. Талант свой, наверное, тоже предал. Иногда хотелось избавиться от него, отшвырнуть, как шелудивого кота. Но… с ним трудно, а без него - край! Я ведь понимаю, что такой талант, как у меня, раз в сто лет людям посылают, а может – в триста. А если он никому не нужен оказался? Если я не сумел его донести до людей? Выходит, напрасно жил.
Они помолчали.
- Так всё-таки, когда? – он испытующе смотрел ей в глаза.
Этери выдержала его взгляд. Она знала, что не скажет правду. Раз уж ничего не может изменить, то хотя бы…Что «хотя бы» – она не знала.
- Я, правда, не знаю. Я не должна была погружаться. В последний момент пришлось подменить человека. Я же математик, а не литератор, не искусствовед. Я и стихов-то не знала. За пять минут до погружения мне загрузили программу. О тебе я знаю совсем мало. Мне известно только, что ты один из самых талантливых поэтов последних трёх веков. Некоторые данные о тебе есть: место рождения, родители, брат, жена, сын. Но, о смерти твоей ничего не известно. Стихи тоже не датированы. Так что, приблизительно конец восьмидесятых - начало девяностых.
- Неужели ещё есть время, - усмехнулся он, - С трудом верится. Врачи мне гораздо меньше давали. Хотя, после твоей таблетки, я себя чувствую гораздо лучше.
- Вот видишь, это универсальное лекарство, очень сильное.
Она помолчала, а потом тихо сказала:
- Ты спрашиваешь, что произошло вчера. Так вот, вчера меня пытались убить.
- Убить?! Кто?!
- Видишь ли, там, в моём времени, как оказалось, не всё так радужно и прекрасно. Я почти выполнила задание, я нашла тебя, отсканировала твои картины, стихи. Даже успела передать их в будущее. Там, в подвале я этим и занималась. Но, кому-то понадобилось, чтобы я не вернулась. И вообще, перестала существовать. Я знаю, ваш доктор догадался, что я не совсем такая, как вы. И это правда. Меня вывели, как выводят нужную породу животных. Специально для того, чтобы я добывала нужные сведения и знания. И это для них не жизненно важно, это просто хобби, увлечение. Они тешат так своё самолюбие, они коллекционеры знаний. Сами знания им не нужны, им важен факт обладания ими.
И в больницу мне нельзя. Если первый же врач распознал во мне чужую, то что говорить…Но ты обо мне не беспокойся. Я ведь специально выведена для того, чтобы находить нужные решения. Меня сначала создали генные инженеры, а потом с рождения обучали выживанию. Я сильная, я сумею. И я рада, что попала сюда, в это время. Я многое поняла о том, что такое жизнь, зачем она. И какой она должна быть. Мои кураторы просчитались, считая, что уничтожили меня. Это я уничтожу их. Отсюда. Я буду идти естественным путём. Это долго, очень долго. Но это надёжнее, чем самое совершенное оружие. Только воспитанием человека можно победить Союз Корпораций. Я просто не дам им возможности возникнуть.
Она помолчала, а потом продолжила:
- Они хитрые, они поняли, что самое надёжное рабство – это добровольное рабство. А главное, рабы должны быть счастливы своим рабством, должны любить его и гордиться им. Я пока не знаю, каким должен стать человек, но обязательно узнаю.
- Знаешь, ты Максу не всё рассказывай, не шокируй его, - попросила Этери, - сам реши в каких пределах ему нужно знать. Может быть потом…
Хлопнула дверь в прихожей, это пришел Макс.
- На улице теплынь, даже жарко. А ты что такой загадочный? – спросил Максим у Гусарова.
- Да нет, просто недоспал, видимо. Слушай, мне надо сходить кое-куда…
- К Олегу?
- Ну, да…проведаю старого приятеля. А то уедет на Алтай, жди его потом.
Этери рванулась было пойти с ним, но Гусаров остановил её.
- Тебе туда не надо. Останься, займись чем-нибудь. Я ненадолго. Так надо, поверь.
Этери нехотя осталась. Но на душе было тревожно. Макс принёс ей семейный фотоальбом, рассказывал о своих родителях, о жене и сыне, о своём детстве.
Этери слушала, но мысли то и дело уводили её далеко от этой комнаты, туда, где сейчас находился Гусаров. В конце концов, она не выдержала и спросила:
- Макс, а это опасно?
Макс растерялся, он не понял, к чему относится вопрос, потому что рассказывал в этот момент о том, как весело было съезжать с горки на ледянке.
- Да нет, мы все тогда катались на ледянках.
- Я не о том, - извиняясь, сказала Этери, - я о Гусарове. Этот Олег опасный человек? Или Гусарову опасно ходить по улице? Почему он не взял меня? Это как-то связано со мной?
- Так много вопросов, - растерялся Макс, - Олег хороший знакомый Сани, и человек он хороший. Ходить по улице для Гусарова не опаснее, чем сидеть у меня. А тебя он не взял потому, что пожалел. Тебе, вообще-то, доктор назначил постельный режим на неделю. А Давидыч плохого не посоветует. Да и одному ему сподручнее. Так что успокойся и не переживай.
Гусаров шёл быстрым шагом. Он торопился, был сосредоточен и молил всех богов, чтобы не встретить своих собутыльников, участкового или просто знакомых. Хотя встретить знакомых удастся вряд ли – обычно они, завидев его, переходили на другую сторону улицы, а если не успевали, то отворачивались.
Пешком идти до Олега было далековато, примерно с полчаса. И, хотя самочувствие Гусарова гораздо улучшилось, но он чувствовал, что сил у него недостаточно.
В руке, засунутой глубоко в карман его всесезонного и всепогодного плаща, была зажата белая прямоугольная «штучка», найденная в теле Этери.
Её нельзя было потерять, он это чувствовал. В ней был ключ к чему-то очень важному.
Впереди был городской парк, почти безлюдный по причине дурной славы: здесь любили собираться алкоголики, бомжи, вроде него, и прочие асоциальные личности. Почти сразу за парком, через квартал, был дом Олега.
Вот и парк, деревья здесь росли бессистемно, парк был облагорожен только с той стороны, которая прилегала к жилому массиву. А здесь деревья разрастались так, как велела им их природа. Ветви огромной дуплистой старой ивы спускались до земли, образуя шатёр, под которым в жару было приятно отдохнуть, не привлекая внимания дружинников и милиции. Гусаров ступил под её крону и вдруг понял, что не может шагнуть. Ноги будто приросли к земле. Онемение исходило от ладони, в которой была зажата «штучка». Поначалу он, было, испугался, но вдруг понял, что всё, что с ним сейчас происходит, не принесёт ему зла. Как будто кто-то шептал ему на ухо: «Всё хорошо, всё очень хорошо, это покой, это не больно, прислушайся к своим ощущениям, ты счастлив…».
Он уже не увидел и не почувствовал, что рука его пылала каким-то необычным холодным огнём, который поднимался всё выше и выше по телу. И вскоре мир погас, уступив место голубой туманной дымке. Он стал всматриваться в неё, будто ожидая что-то увидеть. И верно, скоро сквозь дымку стал виден силуэт, который с каждой секундой становился всё яснее и чётче. Это был силуэт женщины в длинных белых одеждах.
- Ты дева Мария? – спросил её Гусаров.
- Нет, я Смерть, - спокойно ответила она.
Лицо её было печально и задумчиво. Признание женщины не вызвало у Гусарова ни страха, ни отторжения. Он смотрел в её лицо и видел в нём черты всех женщин, которые любили его когда-либо: мать, женщины, имён которых он даже не помнил, но точно знал – они его любили. Не нашёл в ней только Лиды. Потому что это он любил её. И только её именем хотелось ему называть эту женщину.
- А где твоя коса? – спросил Гусаров и понял, насколько глуп его вопрос.
Женщина улыбнулась.
- Люди придумали её. Но, что они знают о смерти? Большинство боится меня, даже не представляя, как желанна я могу быть.
Голос её звучал спокойно и грустно, глаза излучали любовь и печаль.
Она взяла его за руку, как мать берёт ребёнка.
- Это всё? Больше ничего не будет? – с сожалением спросил Гусаров.
- Ну, что ты, это только начало, - ответила Смерть.
- И куда меня? В ад? – то ли спросил, то ли констатировал он.
- Твой ад был на земле. – ответила Смерть.
Гусаров чувствовал, как он становится всё легче и легче, и, наконец, будто перерезанная пуповина, связь с землёй прервалась, и его потянуло куда-то ввысь.
Участковый, с красивой фамилией Голубь, которая совершенно не подходила ему, шел по каким-то важным делам. Настроение у него было – легче застрелиться. Начальник наорал на него с утра, жена пересолила суп и наорала на него в обед, ныла язва, закончились деньги, а на вечер было назначено собрание по поводу усиления и улучшения всего и сразу, причём, своими силами. Шел он по своему участку, мимоходом поглядывая, нет ли чего криминального в его владениях.
На траве, под ивой лежало что-то непонятно-бесформенное. Голубь подошел поближе. Этот плащ он не перепутал бы с тысячей подобных – это был плащ Гусарова, его самого большого геморроя, который появился на свет исключительно для того, чтобы портить жизнь ему, лейтенанту Голубю.
Но, то, что было в плаще…не поддавалось никаким описаниям! Это была чёрная головешка, формой напоминавшая человека. Нет, это не могло быть человеком! Это был муляж! Чья-то злая шутка! Розыгрыш! Ну, почему на его участке?! Почему сегодня?! Совсем рядом участок Морозова, но жмурик почему-то, должен валяться на его, Голубя, участке.
План созрел моментально: всего каких-то пятьдесят метров и жмурик станет головной болью Морозова. Только бы никто не увидел!