Вот вам софа, раскиньтесь на покой.
А. С. Грибоедов. "Горе от ума"
Овсяные хлопья номер два, пятьдесят девяносто, со скидкой сорок два девяносто, так это ещё ничего. А вот хлеб ржаной простой, пятьдесят пять девяносто без скидки, у них нет скидки на хлеб – так это уже чего, в совокупности.
Да пакет на кассе – шесть рублей пакет! Видано ли! Бесполезный пакет шесть рублей. Иногда я верю, что жизнь просто сон и никакого смысла нет в этом сне. Так, воображение.
Софа на кассе – это не воображение. Безначально круглая, как до грехопадения. Работает руками так быстро, что не уследишь.
– Пакет?
Я прежде носил в кармане многоразовый пакет, свернув его в три погибели. Экономия! Святая дева Экономия! Восклицал герой Шефнера, студент.
Софа отучила меня от многоразовости. Однова живём! Гуляй, рванина! Восклицал не помню кто. И я восклицаю с ним, а потом пересчитываю мелкие на ладони.
– Десять копеек, – строго смотрит Софа на меня, не на меня – куда-то в самую мелочь греховного и неподобного бытия.
– Не знаю... есть ли? Я посмотрю.
– Есть, – говорит Софа уверенно.
Стрижка каре, круглая форма. Будь все женщины такие, как Софа, я им всем давал бы по десять копеек. Не жалко.
– Вы, наверное, когда знакомитесь, тоже: "Пакет?"
– Ну уж вы думаете – я совсем! – отвечает мне Софа.
Она так быстро работает руками, что не уследит ни один боксёр. В ринге или в клетке ей не было бы равных.
Но Софа работает уже на другого. А мне пора уходить, а какое уходить, если я до кассы так и не дошёл, увлёкшись как маленький подросток апперцепцией.
Вы небось подумали, я идиот? Пожалуй, так. Но – в первом значении. Сборник "Евангельский текст в русской литературе", там статья Кунильского. Мне так понравилось, что даже списал себе на подкорку: "...частный человек, вообще простой человек, незнатный...".
Я подхожу, купив хлеб, к полкам с овсяными хлопьями. Слышу голос охранника:
– Вы под это себе положили. Вот, оттопыривается.
– Молодой человек! У меня с двенадцати лет оттопыривается! Дай бог, чтобы у вас так оттопыривалось.
Обычный рядовой скандал в торговом зале. Так я познакомился с Никитой. Нет-нет. Ни-ки-тА. Это женщина. Как в одном фильме Люка Бессона. "НикитА". Я, правда, не видел, но кто мешает нам думать, что эта Никита в одно лицо с той? Или та с этой. В конце концов, бедный ум не различает, где реальность, а где – изображение. Так писал русский философ, который умер в Праге в 1959 году.
"Можно предположить, что сотворение человека не закончилось, что процесс продолжается к нашему обоюдному удивлению. За неимением достоверной информации с той стороны, остаётся эта сторона, настолько уже самодовлеющая, что рече безумец "нет той стороны" не только и не столько в сердце своём, сколько во всеуслышание. Ну ему воздастся, конечно, по заслугам, а мы сами лучше зададимся вопросом: а что собственно происходит, что мы понимаем под сотворением человека? Это, разумеется, само(о)познание. Иное понимание происходящего по эту сторону того самого и предлагать-то неловко, да и боязно: а ну да захвоснёт на один мах!"
Я вышел из-за полок. При моём появлении охранник примолк обидчиво. Никита моментально сделалась круглая и улыбнулась мне и хлебу, как это умеют только женщины: с подкупающей искренностью. Круглость её форм достигала исходных величин до грехопадения.
Женщины вообще не круглые. А вы думали?.. Не-е... Они квадратные, треугольные, какие угодно, – в плане, – а круглыми становятся в изображении и в уме смотрящего на них. Острые углы и грани в три дэ – это потом, в происходящей из воображаемого и желаемого действительности.
Мне женщины не нужны. Иногда – для Софочки – покупаю мужской журнал. Она делает удивлённое лицо, что совершенно не идёт женщине, с точностью до копейки знающей что почём. Надутые воображением журнальные девы и недели не проживут на овсяных хлопьях номер два и хлебе ржаном простом. Я не идиот.
Никита продержалась два месяца, прибавила в рацион пиво и сигареты – и прожила. По вечерам, они долгие без интернета, я рассказывал ей содержание ненаписанных книг. Она курила, пила пиво и ждала смерти. Всё как у людей.
Тяжеленько ей было без зеркала и без своего Флобера. У меня в квартире нет зеркал. Было одно в прихожей и ещё одно в ванной. Но я вынес их во двор, у нас дом девятиэтажка, начитавшись Мамлеева с его метафизическим некрореализмом. Бр-р-р... Нет уж, ненаписанные романы лучше, бодрее, человечнее, что ли...
Городишко небольшой у нас. Тыщ двести. Одна-другая пропадут, так это ещё ничего. А ну как сто? Двести? Масса моя не позволяет. Масса, она должна питаться. Это вам не астральное тело на луне, Гоголь малёха не допетрил, натура натурата – мало не центнер живого веса! Хлопья овсяные... хлебушек. Не воробей. Не поймаешь.
– Когда ты смотришь, мне всё кажется – ты меня раздавишь. У тебя и взгляд удавский.
Говорила Никита.
– Вот потому я и убегаю всё время в палатку за сигаретами и за пивом. Или спускаюсь на простынях прямо в розовые кусты. Знаешь, как болит! Шипы...
Шипы. Резаные руки. Голова взята в скобки. Когда иду, центнер живой, углы сглаживаются, а тёрки и непонятки остаются в книге плохих писателей. Уравнивать жизнь с её продолжением – это вам не когти на руках отрастить. И рад не давить, да ведь голем явится, во-он за углом надувается приблизительным шаром и прячет острое в изображении. Берегись острого. Прятали вилки от Афанасия Ивановича – правильно! Ещё бы Афанасия Ивановича спрятать от вилок.
Девять ноль два, семь семь... и так дальше. Девушка познакомится с мужчиной для приятных встреч. Я хохотал. А ниже! Софа, самовывоз. Я дико хохотал!
Вот вам Софа – раскиньтесь на покой.
– Ты видишь сны? Я видела сон, будто потеряла рукавицу. Не нашла. Потом примеряла сарафан прямо на пальто. А ещё рыба. Много-много корюшки... Рыба – это к плохому. У нас в детдоме говорили, будет рык. Крик, значит...
"Человек не бог и не может "из ничего", а предпочитает во всём обратный ход "от всего имеющегося". Сотворение идёт в порядке, обратном божественному: там от бездны и духа – к животным и человеку, а здесь от человека к животному – и далее к бездне... Такая вот деконструкция своего рода. Если свыкнуться с необходимостью возвращения, а свыкнуться придётся и сжиться, то деконструкция человека и параллельная, одновременная реконструкция бога (исходная позиция и начало творения) становятся действительным событием внутренней жизни. Это даёт свободу творца, не абсолютную (что невозможно твари), но достаточную, чтобы превзойти пределы самости и глянуть округ по-детски удивлёнными, благодарными очами."
Привыкли, маньяк – он в очках непременно и взгляд извиняется. Портфель, верёвка и вазелин. Ножик.
А я... Меня задерживали двести раз. Посмотрят – ну не он это, не он... Отпустят. А может, и не я.
Бедный ум не в силах нести разницу между воображением и реальностью. Так писал русский философ, который умер в Праге в 1959 году.
1 июля 2019 г.