Решил устроить себе маленький мастер-класс: обрисовать комнату, в которой я сплю. Пожалуй, описывать вещи намного проще, чем людей с их лицами, характерами и поступками. При этом не надо специально выстраивать сюжет — тоже плюс. Здесь есть сходство с документалистикой, с работой натуралиста. Хотя даже в безсюжетном потоке необходимо выбрать какой-то порядок и направление движения: то ли нисходящий от общего к частному, то ли наоборот. А может писать эскизно, безпорядочно, по ходу движения мысли и глаз? Пусть будет так. Преамбула финита.
Итак, моя комната прямоугольной формы с окном на юго-запад. Внизу, через дорогу, расположен небольшой школьный стадион. Если дети не на каникулах, оттуда в первой половине дня доносятся их звонкие голоса и крики. В целом — это радостный и бодрящий фактор. Правда, после тяжелой ночи может и раздражать.
Солнце здесь бывает по утрам, отраженное белыми стенами домов и светлой листвой акаций, а по-настоящему заглядывает вечером, как правило, не надолго. Зимой, когда деревья стоят обнаженные, через окно хорошо видны домики на склонах Тепе-Оба.
На подоконнике - керамический горшок с тощей, высокой геранью. Света ей не хватает? Наверно, я плохо ухаживаю за цветком. Иногда с огорчением вижу поблекшие, высохшие листья и со вздохом обрываю их, чтобы спрятать следы своего нерадения о растении. Шторы, как в гостиной, здесь нет, только белая занавеска со светло-кремовым оттенком.
Не знаю, как назвать свое спальное место. Скорее всего сие есть довольно жесткая тахта с двумя подлокотниками, один из которых находится в изголовье. Подлокотники и боковушка тахты обиты рельефной тканью по фактуре и цвету напоминающей сотовый мед. Упершись в обивку открытой растопыренной ладошкой, испытываешь неподдельное осязательное наслаждение.
С обивкой тахты гармонически сочетается рисунок линейчатых структур зеленоватых обоев. На плоскости ближней стены возникает как бы схема лабиринта, у которого кажется нет конца и края.
Выше здесь висит довольно изящное бра в виде цветка. Светильник опутан своим шнуром подобно Лаокоону. Дергать, чтобы загорелась лампочка, не за что — цепочка китайского производства уже оборвалась. Итак, бра мое служит, что называется, для красоты.
Смотрим вниз. Пространство на полу между тахтой и мебелью занимает ковер. Преобладание малинового и красного цветов в его окраске рождают ощущение тепла. Вписанные в ромбы витиеватые черные и белые узоры, а также вензели вдоль краев звучат как тягучая мелодия Востока. Ковру, наверно, лет семьдесят. В киевской нашей квартире он висел на стене в гостиной. Теперь за него больно - один край будто бы обгрызен и хочется его спрятать или обрезать.
В ногах у меня передвижной маленький столик на колесиках. На нем сейчас стоит, видавшая виды, зеленая настольная лампа. Чтобы включить ее ночью, приходится привстать и сложиться пополам, доставая клавишу. На том же столике портрет покойной жены в красной эбонитовой рамке. Олины глаза смотрят успокаивающе и ласково, хотя иногда меняют выражение. Чаще всего они глядят с глубоким сочувствием. На нижней полочке там массажный валик с шипами для стоп, разные мази и прочее.
Люстра не современная, но не совсем уже древняя. Наверно, ей лет тридцать. Она представляет собой три плафона бежевого цвета грушевидной формы на подвесах разной длины. Два плафона, которые внизу, могут при сквозняке приходить в контакт, издавая мелодичный звон. Лампочка вкручена только одна.
Над головой у меня небольшая картина, скорее набросок. Он выполнен на куске дсп толщиной чуть больше пальца. Торцы обшиты материей. Работа маслом моей племянницы — профессионального художника: пейзаж с мазками-пятнами в духе импрессионизма... Сейчас она пишет в совсем другой манере. Изображен, как мне представляется, край обрыва с цветущим деревом и двумя скалами вдали. Белесое небо занимает небольшую часть картины, в основном правый верхний угол.
С другой стороны окна висит киевский настенный церковный календарь за 2005 год. Его тема: "Духовники и старцы Святой Руси последнего времени". Отрыт он на изображении дорогого приснопоминаемого прот. Михаила Бойко, отошедшего ко Господу в 2003 году.
Отдельного упоминания заслуживает старый широкий и крепкий стул. Таких сейчас уже нет. В домике под Киевом, где мы с женой прожили около семи лет, он стоял на застекленной веранде. Обшивка у него износилась и ее поменяли на новую светло-зеленую. Помог Саша, сын киевского друга Сергея, с которым мы вместе были в грузинской паломнической поездке.
В комнате много мебели темно-коричневого цвета советского времени. Одних только книжных полок - семь. Кроме того есть длинная "конструкция", состоящая из трех частей. Внизу — три секции, каждая с двумя распашными дверцами. В центральной части — свободный проем, где до недавнего времени стоял проигрыватель 60-х годов. Справа есть отделение с откидной крышкой. А остальное пространство за раздвижными стеклами опять же заполнено книгами. Считай, еще восемь дополнительных полок...
Из современной мебели есть маленькая тумбочка и комод с четырьмя отделениями. Они не заслуживают внимания.
Лицо комнаты создают книги, небольшие иконы (подаренные или купленные в монастырях и храмах) и фотографии. Еще есть немного предметов и вещиц из раздела "разное". Опишу только отдельные моменты.
Три подвесные полки. На одной из них впереди книг фотография архиепископа Антония Михайловского. Имя не очень известное. Христианский философ и писатель, богослов, проведший около четверти века в тюрьмах и лагерях. Его несколько раз расстреливали, но Господь покрывал подвижника и даровал ему длинную жизнь. У меня есть книга святителя "День за днем". Книга, которую регулярно читала в заключении в Тобольске императрица Александра Федоровна. "Очень ее люблю, нахожу много слов утешения..." - писала она в письме Анне Вырубовой. Похоронен архиепископ Антоний в пос. Буча под Киевом. Я бывал на его могиле и однажды видел, как ради нас, пришедших, солнце в тот день играло будто на Пасху.
Еще - фотография матушки Алипии вместе с нерукотворным образом. Боль в глубоко сидящих глазах, желваки на щеках, беззубый открытый рот...Мощи блаженной давно обрели. Известно про великое множество чудес уже после ее смерти, но церковного прославления все нет и нет.
Изображение схиархимандрита Феофила, преставившегося в 1996 году, настоятеля Китаевской Пустыни. Довелось знать этого чудного старца, гонимого и властями, и священноначалием.
Фотография с видом Крымских гор. По краям - слева и справа - темные ветви дуба, а в центральной части два скалистых утеса с растущими на них соснами.
Дореволюционная почтовая карточка "Лесная тень" с надписями по-русски и по-немецки. Зима. Рыхловато-розовый снег со следами на нем. Узкая дорожка ведет к небольшой церкви на заднем плане. Между голых порыжевших сосен - длинные тени стволов. Какая-то удивительная умиротворенность и тишина...
А вот - современная почтовая открытка, эксклюзивная, выпущенная в Симферополе в 2012 году. Посвящена шестидесятилетию моего друга художника Георгия Когонашвили. Неканоническое изображение Христа с распахнутыми глазами, полными боли и слез. Под глазами - темные мешки. Такие не бывают на традиционных иконах. Лба не видно, он скрыт волнистой линией восточной накидки. А внизу открытки справа - маленькое фото самого Георгия. Редкие, зачесанные назад волосы. Взгляд, сосредоточенно устремленный куда-то вниз, а вообще-то в глубины своей души...
Много, слишком много духовной литературы, даже любимые книжки долго перечислять. Есть полка, полностью занятая избранными книгами из "Всемирки": Пушкин, Гоголь, Андерсен, Данте, Гете, несколько томов русской поэзии, Унамуно с другими испанцами и т.д. Просто полка с хорошей классикой: Аксаков, Бунин, Тургенев, Чехов, Достоевский, четыре тома словаря Даля, Монтень -"Опыты". Последняя книжка еще из отцовского наследия.Здесь же рассказы Шукшина, а сверху - "Доктор Живаго", который был взят почитать четверть века назад и остался надолго...
Впрочем, хорошие книжки живут во многих домах, хотя их и теснят постепенно всякие "ридеры". Поэтому, думаю, стоит отметить лишь нечто особое. Например, - две раковины, привезенные из командировки на Камчатку с берега Тихого океана. Одна сверху раскололась и никак не соберусь ее склеить. Орлиное перо, подаренное послушником, сыном друга, из космо-дамиановского монастыря. Теперь он - иеромонах и живет где-то в Сибири. Удостоверение на медаль "За оборону Севастополя", выданное отцу. Священник В., с которым я долго дружил и был в разных памятных паломнических поездках (спаси его, Господи!) взял его в рамочку и велел держать как икону. Сухие крымские травы высоко, где-то почти под потолком в светло-салатной вазочке. Невесомость и изящество в занимаемом объеме пространства. Подобную "икебану" можно увидеть в музеях Волошина в Коктебеле и Паустовского в Старом Крыму. Другая ваза,хрустальная, сохранившаяся с 60-х годов. Мы с отцом подарили ее маме на день Рождения. Она - насыщенного синего цвета с белыми узорами в виде изогнутых расходящихся пучков чего-то вроде колосьев. Позже я нашел плоское блюдо в дополнение к той вазе. Они теперь смотрятся как единое целое. Рядом - привезенная из Дивеево маленькая икона Серафима Саровского, согбенного, с палочкой в правой руке, идущего по снежной дороге. Икона батюшки опирается на вырезанную из дерева фигурку медведя. Ее подарил когда-то ныне покойный сосед Леонид, бывший летчик.
И, наконец, стоит упомянуть висящие на стене слева от дверей дядины часы. Им посвящен отдельный рассказ, в котором нет ничего придуманного: http://www.proza.ru/2018/05/08/770. На этом можно поставить точку.