Иван Петрович Сидоркин, интеллигентный мужчина с живыми светлыми глазами, помнящий послевоенные годы, прорыв в космос и поднятие целины, ехал по делам в Москву. Он был удивлен, что на перроне и подле вагонов не толпился народ. До отправления поезда оставалось пятнадцать минут, как раз самый наплыв пассажиров. Поздоровавшись с проводницей, мельком взглянувшей в его билет, он поднялся в тамбур. Еще больше его удивило то, что вагон оказался полупустым, а в указанном ему купе вообще не было ни души.
Сидоркин не спеша поковырялся в дорожной сумке. Извлек шлепанцы, туалетные принадлежности, затем поставил в рундук под своей полкой сумку и плюхнулся на обтянутую хорошей искусственной кожей, предписанную ему билетом нижнюю полку.
По вагону, скорее по привычке, нежели по необходимости, прошлась проводница, пожилая полная женщина и несколько раз громко произнесла:
- Провожающие, покиньте вагон. Поезд отправляется через три минуты.
Провожающих не было и покидать вагон оказалось некому. Иван Петрович еще раз удивился малолюдности пассажиров в вагоне решив, что видимо причиной тому стоимость билетов, раскрыл журнал с кроссвордами и уткнулся в него. В дороге или на больничной койке, куда он стал частенько попадать, чтобы коротать время он обычно разгадывал незамысловатые, на его взгляд, словечки.
Поезд просвистел и тронулся. Перрон качнулся и медленно пополз за окном. Через минуту-другую колесные пары весело застучали по стыкам рельсов. Поезд ускорял ход.
Дверь резко распахнулась. Худощавая довольно высокая девчушка в джинсах и яркой майке с рюкзаком на спине влетела в купе:
- Все, думала опоздаю! Хорошо, что в последний вагон успела заскочить, - сообщила она скорее сама себе, нежели сидящему с журналом седовласому мужчине.
- И что же это вы, барышня, так припозднились? Прощание с любимым затянулось? - добродушно поинтересовался он.
- Если бы. Маршрутка в пробку из-за аварии на дороге попала. Хорошо, что водитель сообразил и дворами объехал затор, иначе точно не успела бы. Пока по вагонам пробиралась, хоть отдышалась, а то вообще, язык на плече был, - проговорила девушка, снимая рюкзак.
- Выбирай себе место и садись отдыхай. Нечего столбом в проходе стоять.
- А что, кроме нас в купе никого нет?
- Как видишь. Ты да я, да мы с тобой. Присаживайся, будем знакомиться. Меня зовут Иван Петрович, а тебя как звать-величать?
- Я, Люба, - девушка расположилась на нижней полке, облокотившись на рюкзак.
- Любовь значит. Хорошее имя.
Дверь в купе снова открылась, пропуская проводницу:
- Ваши билеты, пожалуйста.
Пассажиры достали свои билеты и протянули ей для проверки.
- Чай будете заказывать?
- Чай, пожалуй, попозже. А вот два комплекта обеда и две скляночки "Путинки" можно сейчас доставить, - пробасил Сидоркин.
Проводница сделала запись в своем блокнотике, подозрительно глянув на него:
- С вас триста восемьдесят рублей.
Девчушка полезла в свой рюкзачок и вытащила розовый кошелек.
- Сиди, Люба! Я расплачусь. А ты эти деньги лучше на мороженое в Москве потратишь.
Проводница смерила укоризненным взглядом мужчину и девчушку:
- Да, пока сиди, а потом ляжешь, - с назидательной нотой в голосе сказала она и вышла из купе, оставив приоткрытой дверь.
- Дядя Ваня, можно я вас так буду называть?
- Можно.
- Мне, как-то неудобно за ваш счет обедать, - сказала Люба.
- Не удобно, милая, зонтик в кармане раскрывать. Ты лучше скажи откуда и куда едешь?
- Из Сербинска. Слышали о таком?
- Наслышан. Военный закрытый городок.
- Ну да. А еду в Москву, документы в институт сдавать. Я школу в этом году закончила.
- Похвально. И кем, Любаша, стать хочешь? Артисткой поди?
- Нет, дядя Ваня. Экономистом хочу стать. В артистки я личиком и фигуркой не вышла, - тряхнула темно-русыми, стянутыми резинкой в низкий хвост волосами Люба.
Проводница выставила из сетчатой металлической корзины на столик контейнеры с салатами, два керамических горшочка, хлеб, вилки с ложками и две стограммовые баночки с металлическими крышками водки "Путинка".
- Приятного аппетита! - пробурчала она и снова недобро зыркнула на мужчину.
Иван Петрович проводил её недоуменным взглядом и достал из похожей на косметичку сумочки кожаный футлярчик, в нем прятались две крохотные граммов на двадцать пять - тридцать серебряные стопочки. Внутренне сомневаясь в правильности поступка, поставил одну из них на столик на стороне девушки, а вторую подле себя. Открыл баночку "Путинки", при этом он выжидательно посмотрел на свою юную попутчицу. Та кивком головы выразила свое согласие. Мензурки наполнились прозрачной резко пахнущей жидкостью.
- Ну что, Любаша, за удачу во всем!
Попутчики чокнулись, выпили и приступили к трапезе.
Сидоркин был ошарашен тем, что молоденькая девчонка запросто опрокидывает одну за одной стопочки, но дабы не обидеть девчушку, продолжал наравне с собой наполнять ее мензурку. Видя, как она не морщась вливает в себя жгучую жидкость, не забывая закусывать, он понял, что для нее это не впервой. Скорее всего она уже знала толк в выпивке.
Иван Петрович, за делами и заботами не заметивший, как выросли его собственные дети, отужинав, решил порасспросить молоденькую девушку об ее интересах, времяпровождении ее сверстников. Вот только с чего и как начать?
Задавать вопросы в лоб было как-то нетактично. Он решил выйти в тамбур, покурить, поразмыслить, как поделикатней влезть во внутренний мир представителя сегодняшней молодежи. Придумывать ничего не пришлось. Слегка захмелевшая девчонка сама начала откровенный разговор, как только он вернулся в купе.
- Дядя Ваня! Вы, наверное, удивились и осуждаете меня за выпивку?
- Да, если честно, то удивлен. И хотелось бы узнать когда и как ты пристрастилась к этому? Я, грешник, тоже не дурак выпить, а вернее остограммиться. Особенно, когда сажусь в поезд, чтобы немного расслабиться, отвлечься от мыслей о производстве и спокойно созерцать в окно пролетающие мимо картинки. - Сидоркин сделал небольшую паузу. В сотый раз подумал, что пора уж давно бросить работу, единственное, что его останавливало - это переживание за своё детище, созданное на голом месте в лихие девяностые. Через минуту он вернулся к разговору, - А что тебя, Любаша, сподвигло на выпивку?
- Ничего не сподвигло. Мы с девчонками и ребятами ещё с восьмого класса начали притыривать выданные родителями на пирожки денежки. А в субботу или воскресенье, перед тем как идти на дискотеку складывали все сэкономленное за неделю в одну кучу, покупали на все бормотухи, выпивали по кругу из одного стакана, прихваченного кем-то из дома, и веселенькие шли прыгать на танцполе.
- А что, без этого не прыгалось?
- Скажете тоже, дядя Ваня! Без этого кайф не словить! Правда с бормотухи, если много выпить, голова потом болела. И уже в девятом классе мы перешли на водяру. Она хмелит быстрей, да и по деньгам не накладно.
- Да, хорошее вино сейчас дорого стоит, а бормотуха, она и есть бормотуха, - как бы рассуждая про себя, тихо произнес Иван Петрович.
Ему вспомнилось, как на первом курсе института они покупали стоящий копейки "Солнцедар" или "Алжирское", которым говорили в Африке заборы красят. Тырили в автомате с газировкой на время стакан. Потом обязательно возвращали его на место. Кажущийся полученный кайф скоро проходил. Оставалось только противное ощущение вкуса от выпитой гадости. Ванька Сидоркин вскоре от этой компании откачнулся и до конца учебы в институте больше не прикладывался к спиртному.
- А, что это вы, дядя Ваня, задумались? Молодость свою вспомнили?
- Есть малость. Ну, а вы, выпили, попрыгали под гремящую музыку и разошлись по домам или как?
- Сначала так оно и было. А вот, когда водочку начали выпивать, после ста пятидесяти граммов на секс всех почему-то тянуть стало. Забивались всей толпой в какой-нибудь глухой угол парка и там всё начиналось...
- Что не со своим парнем?
- Ну что вы! При чем тут свой парень? - удивилась Любаша. - У нас в компании все свои. Кому под руку попадешься, с тем и ...
В купе снова зашла проводница забрать пустые тарелки и горшочки. Окинула внимательным взглядом девчонку и по-недоброму злобно снова зыркнула на Ивана Петровича. Когда дверь купе закрылась за ней, разговор плавно продолжился.
- Опасные однако, у вас, Любаша, игры.
- Да ничего страшного. Правда, мне уже дважды пришлось лечиться от такой любви, - то ли с бравадой, то ли, чтобы упредить возможное появление желания у дедушки, поведала девчонка и выжидающе замолчала.
Сидоркин же вспомнил, как с четвертого курса обхаживал свою Антонину - Тонечку. Но дальше страстных поцелуев дело не заходило. Близость случилась только в брачную ночь. И запомнилось это событие ему на всю жизнь.
В дверь купе постучали.
- Входите! Открыто! - громко отозвался Сидоркин.
Дверь отъехала в сторону и в проходе материализовался высокий молодой человек в белоснежной рубашке с коротким рукавом и черной элегантной бабочкой на застегнутом вороте. В левой руке он держал вместительный "дипломат" из темно-коричневой кожи.
- У меня сосед дико храпит, а я не выношу храпа. Вот проводница и посоветовала в ваше купе перебраться. А вы, случаем, не храпите? - Уставившись на Ивана Петровича спросил вошедший.
- До сегодняшнего дня в этом замечен не был. Для начала давай познакомимся. Девушку зовут Люба, а меня все Иваном Петровичем кличут.
- А я, Владимир Лощилин. Возможно слышали о таком?
- Ой, так вы артист?- расплылась в улыбке девчонка. - Приходилось бывать на ваших спектаклях. Вот обзавидуются подружки, когда я им расскажу, что со знаменитым артистом в одном купе ехала! - защебетала Любаша, пожирая глазами не переносящего храпа новоявленного пассажира.
- Да, я тот самый Владимир Лощилин, на которого ходит публика! - чванливо выдавил из себя артист. - А вы, Иван Петрович, меня не узнали?
- К моему стыду не узнал. Да и в театр я с некоторых пор не ходок.
- Почему так? Современные спектакли очень даже занимательны и откровенны.
- Вот поэтому и не хожу, что спектакли ваши больше смахивают на откровенную порнуху. Раньше мы с моей Тонечкой часто в театр ходили, а теперь, извините, ни ногой. Пойду-ка я лучше перекурю. - Иван Петрович поднялся со своего места и шагнул к зеркальной двери.
- Жаль. Очень жаль, что вы не поняли современного искусства, - проговорил ему вслед Лощилин.
В тамбуре Сидоркин жадно выкурил сигарету и полез в пачку за второй. Тут до него наконец дошло, что проводница своим воспаленным мозгом напридумывала невесть что. Поэтому так недобро и зыркала на него. Всплывшая в памяти фраза, которой он тогда не придал значения резанула по сердцу: "Да, пока сиди, а потом ляжешь." Он не понимал, как она могла принять его за похотливого ловеласа. Только вот просчиталась толстуха и пустила козла в огород.
Накурившись до головокружения Иван Петрович вернулся в купе. Любаша сидела напротив артиста и, жестикулируя руками, что-то щебетала.
- Молодые люди, не пора ли баиньки? - скорее не спросил, а предложил он попутчикам.
- Да, да! Конечно. Располагайтесь. Мы сейчас с Любочкой выйдем.
Иван Петрович застелил постель, лег и уткнулся в кроссворды. Молодых людей не было долго. А когда они наконец вернулись, ему бросились в глаза сильно порозовевшие щеки и чуть ли не пунцовые губы девчонки. Волосы ее выбились из-под резинки и спутанными прядями свисали на плечи. Белоснежная рубашка Владимира одной полой болталась поверх брюк, а элегантная бабочка смотрела на плечо.
- Ну что, Любочка, теперь баиньки? - спросил Владимир, слегка приобняв девчонку.
- Пожалуй. Только я переберусь на верхнюю полку рядом с вами.
- Да ради бога.
Вскоре молодежь утихомирилась и засопела, а Иван Петрович ворочался с боку на бок, никак не мог заснуть.
Поезд остановился у перрона ранним утром. Сидоркин не спеша сложил свои пожитки в дорожную сумку и вышел из купе вслед за молодежью. Спускаясь по ступенькам из вагона, он увидел уходящих к вокзалу Владимира и Любу, которая то забегала вперед, то прыгала вокруг важно вышагивающего Лощилина, снисходительно поглядывающего на нее.
Проводница стояла чуть в стороне от ступенек. Иван Петрович остановился напротив, смерил ее взглядом и тихо сказал:
- До старости дожила, а ума не нажила. Как ты могла додуматься до такого?
- Знаешь. Иди себе с богом. Я за тридцать лет всякого насмотрелась...