В Эксе, куда ни пойдёшь, всюду Сезанн.
Церковь Мадлен? Там его крестили.
Огромный и древний (старше Иисуса) собор Святого Спасителя? Там Сезанна обвенчали с Гортензией Фике.
Гора, которая, если смотреть с воздуха, изогнутой ящерицей нацелилась на город - а если бродить и ездить по Эксу и окрестностям, появляется из ниоткуда и так же быстро исчезает? Гору он всю жизнь рисовал, чтобы доказать: природа гениальна. И чувствам, которые она вызывает, есть место в Лувре и на холсте.
Шпиль бывшей часовни мальтийского ордена иоаннитов - той, где располагается нынче музей Гране? Там была школа искусств, где учился Сезанн, и куда после смерти не взяли его картин. Директор музея был непреклонен и клялся всем святым, что, пока он жив, этого безобразия в музее не будет. Категоричный директор давно умер, а картин Сезанна в музее Гране по-прежнему почти нет: все они рассеяны по галереям мира и частным коллекциям.
И даже если вы ходите, вовсе не поднимая глаз, забыть о Сезанне всё равно не удастся: там, где пролегали его излюбленные пути-дороги, в тротуар вмонтированы блестящие медные плашки с первой буквой его имени и гербом Прованса.
Но знаете - если бы экскурсоводом была я, мы встретились бы на углу пассажа Агар и бульвара Мирабо.
Во-первых, какой Экс без бульвара.
А во-вторых, в квартирке над шляпным магазином отца, расположенном когда-то в угловом доме, прошло детство маленького Поля. И хотя родился он не здесь (мать предпочла на время родов уехать в другой дом - законным сыном Поль станет только в пять лет), его первые впечатления о жизни - именно отсюда.
Пассаж Агар - как город в городе, где царит атмосфера музыкальной шкатулки. Внешне он представляет собой крытую галерею, соединяющую бульвар и площадь у дворца юстиции. Из этой галереи можно попасть в магазины и ресторанчики пассажа, и оттого создаётся ощущение другого измерения: город шумит где-то позади, но конечный пункт путешествия не достигнут - и даже пока не выбран.
Всё впереди.
Говорят, во времена сезаннового детства на бульваре кипела торговля (честно говоря, она тут непобедима, как торфяники - просто теперь огонь вспыхивает по расписанию). Здесь останавливались разноцветные деревенские дилижансы и почтово-пассажирские кареты. Росли не платаны, а вязы (их потом срубят - не в последнюю очередь из-за того, что в дни революции использовали как виселицы). Жизнь между прохладой и сумраком галереи и бьющим в глаза солнцем и красками юга - мне кажется, она видна на картинах, из-за которых будет сломано такое множество копий.
Потом мы пошли бы в квартал Мазарини. Во-первых, пора-пора-порадовать тех, кто помнит кинематографического кардинала (а расширять город на юг решил его брат, архиепископ Экса), во-вторых - тут расположен коллеж Бурбон (ныне - лицей имени Огюста Минье), где Сезанн сдружится с Золя. Дорога в школу пролегает по улицам семнадцатого века, и мы бы увидели те же особняки, те же фонтаны и оратории (ниши с фигурами святых), что и неразлучные друзья без малого двести лет назад.
Полюбовавшись фасадом коллежа - внутрь, увы, не попасть, это по-прежнему школа - мы бы отправились в музей Гране. Посмотрели бы сезанновых купальщиц, портреты жены художника и его друга, писателя Эмиля Золя.
Дружба с Золя - это целая история, подарившая обоим детство, полное роскошных мальчишеских приключений. От одной легенды про то, что краснозём в Толоне сочится кровью ста тысяч балтийских варваров (амбронов и тевтонов), погибших в столкновении с легионерами Мария, по коже бегут мурашки - и легко представить, как Сезанн и Золя декламируют соснам и цикадам стихи Гюго, которые кажутся созданными специально для юных романтиков, вдохновлённых Плутархом. "Лучи и тени", "Песни улиц и лесов", "Четыре ветра духа" - читал ли их кто-нибудь с большим чувством, чем те, что излазили все бибемусские каменоломни и утёсы горы Сент-Виктуар, бессчетное количество раз выкупались в речке Арк, ночевали в пещерах и шалашах - и предвкушали, и нещадно торопили грандиозное будущее.
В коллеже считали, что Золя станет художником, а Сезанн - писателем.
Жизнь, как мы знаем, рассудила иначе, хотя в парижскую Академию изящных искусств Сезанна не примут с формулировкой "пишет с излишествами" - словно зная, что он ещё и пишет.
Что касается нашей экскурсии, дело бы, пожалуй, уже близилось бы к полудню. Идущим по стопам Сезанна не мешало бы немного подкрепиться и передохнуть. Поэтому прямо из музея мы пошли бы по Итальянской улице. Её бутики, цветочные лавки, булочные и ресторанчики на любой вкус и кошелёк - прекрасная возможность достичь гармонии между желанием всё посмотреть, страстью всё купить и потребностью всё попробовать. Не все возможности осуществимы - но кого это останавливало...
В общем, если вы пообедаете и не растеряете краеведческого энтузиазма, мы продолжим.
До кладбища Сен-Пьер из центра города можно дойти минут за двадцать. Пока мы шли бы по нему к могиле художника, то поговорили бы о его одержимости горой Сент-Виктуар.
Он рисовал её 40 лет маслом, карандашом и акварелью.
На сайте сезанновского ателье говорится, что известно 87 работ с изображением горы. Какой она у него только не была: и тёмно-серой, и розово-лиловой, и охристо-красной с синевой и зеленью; занимающей львиную долю пейзажа - или грозящей вот-вот исчезнуть деталью третьего плана, стихией кристаллообразных мазков - или линией, по которой происходит разлом пейзажа на разные миры... Не доходя пару десятков шагов до места упокоения Сезанна, я сказала бы, небрежно взмахнув рукой : "Да что там говорить - смотрите сами..." - и гора действительно показалась бы из-за верхушек деревьев - так, чтобы, когда мы окажемся на месте, оказаться прямо позади креста над могилой мастера.
Потом мы съездили бы туда, откуда он её писал. Чтобы влюбиться в серебристый светящийся конус одного дня, пожалуй, недостаточно - но можно попробовать понять причины его одержимости.
"Взгляни на Сент-Виктуар. Какая мощь, какая властная жажда солнца - и что за меланхолия вечером, когда морок спадает... я подолгу сижу, глядя на неё, без движения, не зная, не умея этого написать" - жаловался Сезанн в своих письмах - и смертельно обиделся на Золя, изобразившего себя, его и вечную муку всех художников в романе "Творчество".
Плутарх считал, что рождение, юность, характер, деятельность и смерть описывают любого героя самым исчерпывающим образом.
Порвать навсегда с самым лучшим и давним другом за то, что он понял тебя как никто другой, и рассказал об этом во всеуслышание (пусть даже и с большой любовью) - в этом весь Сезанн. Восторженность, чередующаяся с раздражительностью, болезненная застенчивость и вспышки яростного гнева - ничего не поделаешь, таков характер. И художника, и его картин: видны одновременно интеллект и страсть, покой и порыв, мгновение и вечность.
Золя умрёт первым, и Сезанн, получив это известие, запрётся в своём ателье и прорыдает несколько часов в голос, как ребёнок.
Ателье, куда мы поедем вечером - это история закатная, по Плутарху - завершающая. Сезанн приобретёт участок земли в конце жизни и построит на нём ателье по собственному вкусу: с высоченными окнами, так что свет начнёт наконец устраивать мастера, и он отметит: "Я продвигаюсь - медленно, но продвигаюсь..." На последние четыре года оно станет местом его служения искусству - с укладом, неотличимым от монастырского. Здесь он напишет последние натюрморты и "Больших купальщиц". Яблоки, гора и иногда люди - любимые предметы исследования этого философа, вглядывающегося в вечность.
Купив билет в ателье и разглядывая кисти и муляжи яблок, можно попробовать представить, что Сезанн, наняв извозчика, уехал на пленэр - или вовсе ушёл туда пешком, как за неделю до смерти.
А можно просто пройтись по саду, выйти на улицу имени художника и пойти вверх, иногда оглядываясь назад. Далеко внизу будет виден вечерний город цвета сезанновых полотен. И горная цепь Звезды. И Сент-Виктуар.
По улице Поля Сезанна идти можно бесконечно.
Впрочем, оглядываться - тоже.
Чтобы убедиться вживую: в Эксе, куда ни пойди, всюду Сезанн.