Маргарита Каранова
Александр Каранов, мл.
Сборник рассказов-воспоминаний о приключениях и проблемах школьника г. Пущино, гимнаста Детско-юношеской спортивной школы, студента МФТИ Каранова Саши (22.08.1969 –21.02.2000). Яркие эпизоды раннего детства, школьных лет и юности, происходившие в семидесятые – восьмидесятые годы двадцатого столетия, отражают особенности и события того времени, ставшего уже историей. В связи со спецификой некоторых сюжетов, некоторые имена и фамилии вымышлены.
Для детей и взрослых любого возраста.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ДЕТСТВО
Ключик для котенка
Чарующие дни теплого августа. Мы с мамой и папой на берегу реки заряжаемся ее могучей энергией,я смотрю начеткие отражения в прозрачной воде белых облаков. Облака всегда похожи на что-то или кого-то. Если внимательно смотреть на небо, можно обнаружить много интересного.
«Интересно, кто там сейчас гуляет?» – подумал я, посмотрел вверх и сразу же увидел среди лилейно-белых перин и подушек белого пушистого котенка.
Да… котенок – моя мечта.
– Смотрите! – воскликнул я. – Даже у неба есть котенок! Только у меня его нет!
– Тебе сейчас только три года, – ответила мама. – Подрастешь, поумнеешь – тут же заведем котенка!
И я размечтался поскорее поумнеть. А слова «завести котенка» понял по-своему. Однажды, найдя в своих игрушках ключик от ка¬кой-то заводной машины, я принес его маме и сказал:
– Мама, вот ключик. Мы будем заводить им нашего котенка...
Спустя два или три года у Фроськи, обитающей в подвале нашего дома, появились котята. Об этом узнали девочки из наше¬го дома и сообщили всем, кому только можно. Эти девочки и раньше заботились об этой милой серой кошечке, но сейчас перевели ее на усиленное питание, подкармливая рыбкой,колбаской, сметаной и регулярно подливая молоко в блюдечко.
Мы с приятелем Димой тоже стали носить ей то мясо от беляша, то булочку. Мне нравилось заводить ее к нам в квартиру: мечтая обрести хозяина, Фроська соглашалась следовать за мной. И я мечтал, чтобы она поселилась у нас вместе со своими котятами. Однако мама была уверена, что Фросебудет у нас плохо: я замучаю ее своей нежностью. Ей мерещилось, что я буду обнимать ее без меры, не буду выпускать из рук… а кошки не выносят бесцеремонного обращения.
– А некоторые дети еще и целуют их! –восклицала она, содрогаясь от ужаса. – И потом, от кошек не только шерсть, но и микробы, – а руки ты не всегда моешь, так что я за тебя не могу ручаться.
Так и не согласилась, чтобы Фроська переехала к нам.
А однажды летом мы с Андреем играли в футбол на асфальтовой площадке возле нашего дома. Отбирая у меня мяч, он, как это водится иногда у мальчишек, – сделал мне подножку. На этот раз подножка не сошла удачно, и я упал на бок, головой на бетонный поребрик площадки. Здорово ударился. Я не мог сразу встать, и Андрей испугался, помог мне подняться.
– Сильно ударился? – встревоженно спросил он.
– Еще как, – пробормотал я и поплелся домой.
У меня сразу разболелась голова и дома я уснул, ничего не сказав бабуле.
Когда мама пришла с работы, я спал.
– И давно спит? – спросила она у бабушки.
– Часа полтора.
– Ты сама его уложила? Не время спать: семь часов, а его обычно и в два не уложишь.
– Пришел и сразу пошел на диван, лег и уснул, –встревожившись, ответила бабуля.
– Странно…
Мама стала будить меня.
– Санечек! Просыпайся! – ласково сказала она, наклонившись ко мне.
Я открыл глаза.
– Меня тошнит, – слабым голосом сказал я.
Мама и бабуля заволновались.
– Что с тобой, деточка?
– Не знаю. Голова болит.
– Может быть, перегрелся? – спросила мама у бабули. – Санечка, давно заболела голова?
– Сразу, как Андрей сделал мне подножку.
– Подножку? –ахнули мама с бабулей.
– Так это, выходит,сотрясение? – растерянно посмотрела мама на бабулю.
– Выходит, сотрясение. Нужно вызывать скорую.
Мама расстроилась еще сильнее.
– Обязательно скорую? – пробормотала она. – Может, он полежит до утра? А если голова не перестанет болеть к утру, тогда вызовем.
– Да ты что? – возмутилась бабуля. – Если сотрясение, он должен быть немедленно в больнице.
– А как ты упал? На голову или как-то иначе? – продолжила расспросы мама.
– На голову.
– Ну, вот видишь. Нужно вызывать скорую, – подытожила бабуля.
«Скорая» приехала быстро. Папа, вернувшийся к тому времени с работы, взял меня на руки и понес к машине. Я не сопротивлялся и не возражал: голова болела так сильно, что мне было безразлично, что со мной делают и куда везут.
В больнице выяснилось, что у меня, в самом деле, довольно серьезное сотрясение мозга. Теперь я должен был три недели лежать в больнице.
Мечты сбываются
Это были самые скучные дни в моей жизни. Голова перестала болеть на третий день, но вставать с кровати не разрешали. Я имел право лишь ходить в туалет, находившийся рядом с нашей пала¬той, и сидеть на кровати.
Как же развлекаться в таких условиях?
Помогали мама и бабуля, приходившие ко мне каждый день. Бабуля работала в больнице, а маме врач выписал пропуск. Мне позволяли смотреть картинки в книжках и детских журналах, которые они приносили, а я рассматривал их, не читая: при сотрясении это на какое-то время запрещается. Маме разрешили читать для меня книжки, и я с радостью слушал всё, что она читала. А еще мы с удовольствием болтали.
– Санёк, а помнишь, как в прошлом году ты шлепнулся на улице, совсем не больно, и сказал, что у тебя землетрясение мозга? – вспомнила мама.
Про землетрясение мозга я помнил. И про машины, которым почему-то можно по лужам ездить, почему-то они не простужаются, а вот мне по лужам ходить нельзя. И про солнышко, которое, согласно моей детской вере, тоже засыпает в кроватке.
Я с удовольствием слушал мамины воспоминания о моем детсадовском детстве. Они забавны – я потом расскажу о них, – но сначала надо завершить о моем «землетрясении», а затем продолжить о котенке, к которому я когда-то подобрал ключик.
Из "Мурзилок", которые приносила мама в больницу, я делал самолетики и отправлял в полет. Они кружились по палате и приземлялись на пол. Мои соседи по палате, дядя Миша и дядя Толя, поднимали самолетики, если я очень хорошо просил их или если моих бумажек накапливалось слишком много.
Вот вернулся из коридора дядя Миша – огромного роста, усатый, голос у него толстый и сам он, наверно, добрый.
– Дядь Миша! Поднимите, пожалуйста, самолетик! Он под столом! – извиняющимся голосом просил я.
– Ну, Саша! Ай да Саша! Тебе же врач сказал лежать, а ты все время скачешь на кровати. Какая польза от такого лежанья? Тогда уж лучше скачи по полу! – сетовал дядя Миша, наклоняясь за самолетиком. – Вот не будешь смирно лежать, голова будет всю жизнь болеть.
Самолетики надоели. Нужно придумать что-нибудь новенькое.
– Мама, принеси мне моих солдатиков или танк, или солдатиков, танк и машинку, – попросил я маму, – ту, что маленькая, тяжеленькая, моя любимая!
– Что ты, нельзя приносить игрушки. Это же хирургическое отделение!
Обидно, что нельзя... Но надо выходить из положения. И тогда был изобретен хоккей. Из серебряной фольги, которая оставалась у меня от конфет, я стал делать шарики – это были хоккеисты. Хоккейным полем служило одеяло. Я азартно гонял своих хоккеистов щелчком пальцев по полю, стараясь подыгрывать советским игрокам. Когда бабулька пришла проведать меня, матч между сборной Советского Союза и Чехословакией был в разгаре.
– Бабуль, смотри, вот у меня вратарь, вот – правый нападающий, вот – центральный нападающий. Это – наши, а это – чехи, – объяснял я, чтобы бабушке было понятно, за кого болеть.– Вот шайба у чешских хоккеистов. Бросок! Промах! Шайба переходит к Харламову!
Иногда шайба или неосторожный хоккеист попадали за пределы поля, то есть моей кровати. И тогда нужно было снова просить проходящего мимо дядю Мишу или санитарку, моющую пол, чтобы их подняли. Если в палате, на мое счастье, никого не было, я спускался и поднимал сам.
Наверно, дяде Мише скоро надоело наклоняться, и сам я тоже ему надоел. Он стал убеждать меня и маму, что я уже здоров и меня надо выписывать. Меня не нужно было уговаривать: я– за. А мама ссылалась на врачей, которые полагали, что я еще не отлежал положенные три недели.
Тем временем моя фольга испарилась: я всю израсходовал на хоккеистов, которых постепенно растерял. Но не бывает безвыходных положений – даже в больнице!
Когда вечером пришла мама, я весело сказал ей:
– Хочешь, я покажу тебе свою новую футбольную команду?
Мама опешила. Ничего не видно – ни шариков, ни бума¬жек, ни фольги, а я предлагаю ей что-то смотреть.
– Что-то я ничего не вижу, – сказала мама.
– А вот! – и я показал маме катышки, которые я делал из шерсти, выщипываемой из одеяла. Я продемонстрировал удивленной маме, как я их делаю. Отщипнув несколько волосинок из одеяла, я скатал их – защитник готов. Еще отщипнул, скатал – вот и вратарь.
– Теперь понятно?
– Бедненький мой! – растрогалась мама. – И чего только ты не выдумаешь…
И ей стало жалко меня, такого веселого и неунывающего.
Она сделала паузу, а потом загадочно проговорила:
– А знаешь, какой сюрприз мы тебе придумали?
– Какой?
– Угадай.
– Новую машину? – стал угадывать я. – Автомат с фонариком?
Не то. Что же тогда? Кажется, догадываюсь…
– Котенка?
Угадал! Скоро у нас будет котенок!
– Я попросила девочек из нашего дома, чтобы они подыскали ка¬кого-нибудь симпатичного. А они сказали, что скоро будут раздавать Фроськиных котят, и мы тоже сможем взять.
– Почему они сейчас не раздают? – спросил я с досадой. – Фроська – бездомная кошка, ты можешь и без них взять.
– Без них нельзя – это их право, они же шефствуют над ней. Ты лишь по настроению приносил кошечке еду, а они – регулярно. А когда родились котята, – они пеленки им принесли, бегали то и дело в подвал проведать. Так что они сами должны решать их судьбу.
С этого момента моя жизнь в больнице стала проходить в нетерпеливом ожидании, когда же, наконец, девочки отдадут нам котенка. Едва успеет мама войти в палату, как я тут же обрушиваю на нее один и тот же вопрос:
– Ну как, принесли котенка?
И вот за два дня до моей выписки в нашей квартире появился котенок!
Дело было так.
В то время, когда мама была у меня в больнице, к нам домой при¬шла Ира, девочка из нашего дома, и принесла котенка. Дома был только папа.
– Тетя Рита просила, чтобы мы принесли вам котенка. У нас один остался, остальных уже раздали. Вы возьмете его? – сказала Ира.
– Ну, раз договаривались с тетей Ритой, – возьму, конеч¬но, – сказал папа.
Когда мама пришла домой и увидела серенькоеполосатое существо, она расстроилась:
– Не очень-то красивый... Я же просила, чтобы дали самого красивого. Худющий, хвостик тонкий, кривой, шерсть короткая, а я хотела пушистого…
Она держала в руках бедного котенка и внимательно рассматривала со всех сторон.
– А глазкикакие красивые! – вдруг обрадованно воскликнула она. – Посмотри, какие красивые и умные у него глазки! Это же самое главное!
Папа посмотрел. Глаза и мордочка котенка ему тоже понравились.
И котенок остался у нас.
На другой день мама стала рассказывать мне, как приёмыш вел себя в первый день. Слушал я с огромным удовольствием!
Тишкины спектакли
И вот я выписан из больницы. Меня встречает новый член семьи.
Зря котенок не очень сильно понравился родителям. Мне понравился и даже – очень! Черные полоски на серо-коричневом фоне– самый распространенный кошачий окрас,самый древний в мире. На лапках– поперечные полоски, на спинке – продольные; на шейке –в два ряда, словно ожерелье. Глаза – ярко зеленые, умные-преумные, носик – нежно-розовый, подбородок – беленький!
Котенка назвали Тишкой. Он оказался таким же веселым, как и я; его понятливость была удивительна. Если он ходил по подоконнику в бабушкиной комнате, то так аккуратно, что не касался комнатных цветов, –именно этим он покорил бабулю.
– Тиша, спой что-нибудь, – ласково просила мама, наклонившись к котенку.
Уговаривать не нужно! Громкое, животворящее мурлыканье начиналось немедленно. Одно но: мы все удивлялись, почему он выполняет только мамину просьбу. Если просил папа, я или даже бабуля, он равнодушно смотрел на нас умными глазками и молчал. Или отворачивался в сторону.
У нашего любимчика были различные приемы, чтобы выпросить вкусненькое или добиться нашего прощения за какую-то провинность. Сначала он просто мяукал, потом кувыркался на спинке, красиво и ласково выгнув белую шейку и лукаво поглядывая на нас. Или заваливался на спинку, смешно поднимал лапки, сворачивался баранкой и улыбался... Кто устоит перед таким очарованием?
Говорят, что кошки плохо поддаются дрессировке. Возможно, поэтому наш Тишка дресси¬ровался сам. Когда мы обедали, он вставал на задние лапы, передней опирался о ножку стола и начинал клянчить. Мы, конечно, не всегда выполняли его просьбы, – чтобы он не объелся (с ним такие случаи бывали). Как-то раз получилось, что он, оттолкнувшись передними лапами от ножки стола, случайно сделал шаг назад на задних лапах. Мы бурно отреагировали и тут же бросили ему кусок жареной рыбки. Догадливый Тишка мгновенно сообразил, почему мы так расщедрились и после этого стал ежедневно тренироваться, используя ножку стола как поддержку в первом мгновении старта. Очень быстро он научился делать не один, а два шага, потом больше… еще больше. Вскоре он свободно ходил без всякой стартовой опоры. И, конечно же, он легко вычислил: чем больше и лучше его работа, тем больше и качественней вознаграждение. Так что старался изо всех сил… однако степень усердия зависела от его аппетита.
Когда нам хотелось, чтобы Тишка исполнил свой коронный номер, мы говорили просто: "Тишка, пройдись!". Котенок не ломался, не заставлял себя уговаривать, а с удовольствием принимался за работу.
Успехи не вскружили голову творческой натуре. Полосатый артист на достигнутом не остановился, но стал совершенствовать свое мастерство. Топая на задних лапках, он иногда, – наверно, чтобы удержать равновесие, – взмахивал одной или обеими передними. Сначала это получалось непроизвольно. Заметив, что всякий раз, когда он делал такой жест, мы приходим в восторг и не скупимся на вознаграждение, котик стал делать взмахи уже сознательно. С каждым разом они получались все интересней, точней и разнообразней. Более того, он догадался, что именно новые трюки приводят нас в неописуемый восторг, и стал придумывать их сам, проявив себя как незаурядная творческая личность.То обе лапки поднимал вверх, то одну, то одной лапкой тер мордочку, шагая на задних, то обеими тер, как будто умывался на ходу. А иногда одной из лапок делал жест, похожий или на пионерский салют, или на честь, которую военные отдают офицерам. Замечательно было и то, что он творил уже не ради куска сырой трески (он получал свое питание в нужном количестве), а ради аплодисментов, которые ужасно нравились ему, ради удовольствия порадовать нас и быть в центре внимания. Он оказался удивительно честолюбивым животным, ему по вкусу пришелся наш восторг. Тишка настолько увлекся своим творчеством, что решил давать нам концерты уже на стуле. Да! Он запрыгивал на стул, вставал на задние лапы, передние поднимал к верху и крутил ими так, будто танцевал барыню.
– Тиша, пройдись-ка, – просит папа, удовлетворенный еще не завершившейся вечерней трапезой.
Тиша устал и как раз надумал вздремнуть у бабушки на коленях. Но как существо долга, он встает, выходит на сцену и шагает.
– Не так. Плохо прошелся, – укоризненно говорит строгий папа.
Это значит, что Тишка или мало прошагал, или лапками поленился взмахнуть. И котик послушно исправляет "халтуру”. Расчувствовавшийся папа отламывает кусочек своего жареного хека и благодарит артиста. Получив заработанную честным трудом рыбку, Тишка залезает в самое надежное место, под буфет, чтобы его сегодня уже никто не беспокоил; из-под буфета, как обычно, торчит его тонкий хвост, уже менее кривой, чем в раннем детстве.
Такой добродушный и не злопамятный! А если нахулиганит, зная, что могут наказать, – залезает в свое надежное укрытие и выжидает, когда страсти улягутся, и нам надоест сердиться. Понимает, что виноват: предупреждали ведь, что со стола ничего нельзя брать без разрешения, даже жареную рыбу. Проходит некоторое время – и наш друг выползает из своего бункера, подходит к тому, перед кем провинился и смотрит на него выразительно, будто говорит: "Ты на меня уже не сердишься? Тогда давай помиримся!”
И ему говорят: ”Ну, ладно, что с тобой поделаешь! Раз осознал ошибку, – прыгай!" Тишка тут же прыгает на колени и, растроганный, начинает благодарно мурлыкать.
Однажды с газовой плиты свалился чайник, поставленный неправильно, когда я наливал себе чай. На кухне, кроме Тишки, никого не было. Когда на шум появился папа, Тишка тут же залез под буфет – на всякий случай. «Пока найдут виновного, мне уже попадет. Лучше не рис¬ковать», – благоразумно подумалон.
А еще ему нравится приглашать нас в игру. Играет не на шутку: пускает в ход и клыки, и когти, и нужно быть очень осторожным, чтобы он, увлекшись, не цапнул как следует. Он любит, чтобы последнее слово было за ним. Если победителем выхожу я, поверженный Тишка быстро встаёт, отряхивается, чуть ли не ползком подкрадывается сзади, стремительно бросается на противника, то есть на меня, легонько кусает в ногу и, довольный, что отомстил, с достоинством отходит.
Весь наш дом узнал, что у нас не просто кот, а кот ученый, и дети приходили к нам смотреть на чудеса, которые он вытворял. А однажды, после такого концерта, исполненного на кухне, был объявлен номер Оли, моей троюродной сестренки, которая жила в этом же доме. У Оли абсолютный музыкальный слух, она изумительно пела и танцевала. Мы с удовольствием слушали ее выступление, громко восхищались… Тишка сидел под столом, и нам казалось, что он, после своего блестящего номера, теперь тоже радуется за маленькую Олю. Не тут-то было!
Когда Оля спела еще одну песенку, смолкли аплодисменты и затихли восторги, в наступившей тишине из-под стола вдруг раздался голос нашего кота. Какой же это был противный и какой выразительный голос! Мы никогда такого не слышали! В нём были раздражение,возмущение, оскорбленные чувства. Или зависть? Способны ли коты на зависть?Мы все чуть не лопнули от смеха.
Вот так он показал, что сам предпочитает быть в центре внимания и свою популярность ни с кем делить не намерен.
Бегство
У меня горе: пропал Тишка.
Было лето, каникулы. Я отучился во втором классе. Мы только что переехали на новую квартиру: из двухкомнатной в шестом доме в трехкомнатную – в соседний дом, пятый.
И хотя новая была значительно больше старой и находилась рядом с домом, в кото-ром мы жили раньше, мне совершенно не хотелось переезжать, не хо¬телось расставаться со старым, уютным гнездышком. Похожее чувство я испытывал, когда мои родители выбрасывали старые поломанные игрушки. Я не любил, когда мама выкидывала предметы, которыми я когда-то пользовался: остатки набора кубиков или дырявая пластмассовая бита для игры в городки. Однажды, когда мне было пять лет, я увидел в му¬сорном ведре свои старые домашние тапки, и мне стало так жалко их, будто они были живыми… Вызволив из ведра старых друзей, я принес их маме и укоризненно сказал:
– Мама, не надо их выбрасывать!
– А что же с ними делать? – удивилась мама. – Они ведь уже малы тебе.
– Пусть лежат, на память…
А однажды мама показала мне чайную чашечку с нарисованными на эмали зелеными елочками и сказала, что я пил из нее, когда мне было два года. Я сразу же растрогался и предупредил маму:
– Мама, не выкидывай ее никогда. Пожалуйста. Я не люблю, когда выбрасывают мои вещи! Мне их очень жалко!
Мне жалко, когда исчезают свидетели и молчаливые спутники моего уходящего детства. Это для других они неодушевленные! Душа ушедших дней раннего детства остается в этих старых, вышедших из употребления, вещичках. С ни¬ми связано столько забытого, но забытого не навсегда! Ведь если на глаза случайно попадется игрушка или какая-то вещичка, – ты тут же вспомнишь что-то милое, связанное с ней и ушедшее. А если не вспомнишь детали событий, то вспомнишь запах тех дней, когда ты в этих стоптанных коричневых ботинках со сбитыми носами пинал резиновый мяч, разрисованный как глобус, и иногда, хорошо разбежавшись, падал.
И когда я смотрю на полинялые и облезлые кружочки с дыркой простеньких деревянных пирамид, которые я собирал в раннем возрасте, я верю, что когда-то был совсем маленький.
При переезде папа выбросил целый ящик ненужных, поломанных иг¬рушек. Я не стал делать из этого трагедию, но в душе огорчился.
– Квартира – не музей и не склад, – объяснил папа.
Так что я, как никто, понимал Тишку в его нежелании расставаться со старой квартирой и ее привычными родными запахами.
Сразу стало ясно, что нашему трогательному и добродушному котику новое жильё пришлась не по вкусу. Еще бы! Кто из кошек благосклонно относится к переездам на новое место?! А Тишке пришлось не только покинуть уютную обжитую квартиру: он пережил двойной стресс! У прежней хозяйки, с которой мы совершили обмен, была собака! Она переехала, но ее запахи остались! После тщательного обнюхивания каждого угла Тишка понял, что здесь ему не жить. С го¬ря и от страха он забился в угол туалета, и мы не сразу смогли его найти.
На следующий вечер папа принес из старой квартиры забытые карнизы для штор. Когда он позвонил, я открыл ему дверь и некоторое время держал открытой, чтобы папа благополучно занес в прихожую эти длинные металлические конструкции.
…Пропажу нашего кота мы заметили только утром. Зная, что кошки привязаны не к хозяину, а к жилью, мы поняли, что Тишка должен был устремиться в сторону своего прежнего местожительства. Однако на улице он никогда не гулял, а значит, вряд ли мог ориентироваться.
Мы встревожились. Я тут же отправился на поиски. На всякий случай, сначала я побывал в старом доме, но хозяйка сказала, что Тишка там не объявлялся, иначе ее Джимми лаял бы.
О своей беде я рассказал Димке, встретившемуся возле подъезда.
– Надо органи¬зовать спасательную экспедицию, – тут же отреагировал Димка.
Он вызвался помогать. Я сбегал домой, взял спички, отрезал кусок колбасы для приманки, и мы направились в подвал старого дома. Больше всего я боялся, как бы моего любимого котика не порвали дикие бездомные котяры (среди них встречаются иногда очень жестокие).
Мы обошли подвал, проверили все углы, затянутые липкой паутиной и заваленные пылью, заглянули за какие-то ящики, спугнули несколько бездомных кошек… Увы, Тишки нигде не было… Наверно, из старого дома Тишку прогнали коты. Ведь он для них чужой. Откуда им знать, что Тишка жил уже целый год здесь, на пятом этаже: на улице-то он не появлялся, не завоевывал в смертельной схватке с другими котами право на эту территорию. Они и прогнали его, а он не смог постоять за себя. Не исключено, что он принял бой. Не исключено, что с честью дрался. Но более вероятно, что он проиграл сражение с опытными, матерыми котами. Ведь он молодой, ему чуть больше годика. А в нашем старом доме коты – настоящие пираты.
И я представил ужасную картину, как после поражения Тишка ковыляет куда-то в поисках незаселенного котами места, клок шерсти выдран, ухо надорвано... Бедный, жалкий, глупый. На душе у меня становится совсем скверно.
Искать! Скорее искать! Мы снова советуемся с Димкой и решаем, что после предполагаемого неудачного путешествия в свой старый дом Тишка образумился и решил вернуться в новый. Скорее всего, он не запомнил своей новой квартиры, поплутал без толку по этажам и решил заночевать в подвале этого нового дома.
И мы отправились в подвал.
– Тишка! Тишка! – умоляли мы отозваться несчастного.
Никто не отвечал…
На следующий день мы решили обследовать все дома нашего района. Все крыши. Все подвалы. Ведь должен же он где-то скрываться!
Мы заглядывали под каждый куст, каждую щель. Увидев издалека кошку, похожую на Тишку, мы с радостным воплем бежали к ней:
– Тишка! Тишка!
Однако все эти "похожие" кошки, завидев нас, спешили скорее скрыться.
Так прошла неделя. Мы всё блуждали и блуждали по городу в бесплодных поисках. Свою тактику мы изменили: заметив "подозрительную" кошку,не бросались к ней, а подходили осторожно, внешне спокойно (а в душе взволнованно), рассматривали и, разочарованные, отходили. Если кто-то из знакомых говорил, что видел кошку, похожую на Тишку, мы тут же устремлялись туда, приглядывался, высматривал…
Папа после работы тоже отправлялся на поиски, иногда повторяя наши маршруты. Каждый раз, поднявшись с подвала наверх, он тщательно осматривал себя: в подвале было много блох, и они с радостью бросались на новеньких. Как ни странно, но нас с Димкой они не трогали. А, может, мы просто не замечали их.
Наверно, папа уже смирился с тем, что наш кот никогда не найдется, и перестал делать обходы подвалов и чердаков нашего микрорайона.
А я, уже один, все ходил и ходил по городу. Если мне некоторые кошки казались "подозрительными", то и я казался им подозрительным. Наверно, я и людям внушал опасение: в подвальной паутине, с прилипшим к одежде мусором, печально-отрешенный, одержимый манией преследования всех полосатых серо-бурых кошек.
– Мама, неужели Тишка уже никогда не найдется? – вернувшись домой, с робкой надеждой в голосе обращался я.
И мама, тоже робко, пыталась успокоить меня.
– Если будете искать последовательно, – найдете. Не мог же он исчезнуть бесследно! Наверняка обосновался в каком-то месте. Нужно искать серьезней. А вы не ищите, а блуждаете беспорядочно. И папу нужно уговорить. Пусть поможет!
Больше всего я боялся, что Тишка не смог найти в городе не занятой котами территории и его отовсюду прогнали если не коты, то люди, – поэтому он решил уйти, куда глаза глядят. Уж тогда-то мы его не найдем.
Мне стали сниться страшные сны, в которых наш кот умирал с голоду, истекал кровью из-за ран, нанесенных в неравном сражении или убегал от преследователей.
И вот в субботу утром, очнувшись от ночных кошмаров, я пришел к маме.
– Всё! Тишка никогда не найдется! – сказал я и разревелся. – Мама, неужели я уже никогда его не увижу?
Мама сама чуть не заплакала.
Был как раз выходной. Мама подошла к папе, лежа читающему какую-то фантастику.
– Саша, неужели так трудно найти кота? Это же не клад искать! Хоть бы ребенка пожалел. Посмотри, как переживает!
Папа обиделся.
– Это я всерьез не искал?! Да меня в подвале блохи чуть не съели!
– Ну и что? Ты должен был хотя бы весь наш район проверить. Он не мог далеко уйти.
– Ну ладно, Санька, пойдем искать, – согласился папа, взял фонарик, и мы, прихватив колбасу как приманку снова отправились на поиски.
На сей раз мы решили еще раз спуститься в подвал нашего нового дома.
И вот мы бродим по темному, пыльному подвалу, посыпанному, как пудрой, блохами, и всматриваемся в каждый угол.
– Тишка! Тишка!
Потом прислушиваемся… Молчание.
И вдруг мне показалось, что где-то кто-то слабо мяукнул.
– Папа, пап! – схватил я отца за руку. – Он отозвался!
Но папа сам не слышал и мне не поверил.
–Тебе показалось!
– Нет! Не показалось!
И я снова стал звать, еще громче:
– Тишка! Тишка!
Остановились. Прислушались. Тишина…
– Тебе почудилось, – обречённо сказал папа.
Я был сильно подавлен, но сдаваться не собирался.
– Нет, папочка! Не почудилось!
– Ну ладно, давай сделаем минуту тишины. Может, снова объявится…
Мы умолкли.
И вдруг откуда-то издалека донеслось слабое "мяу".
– Правда, мяукает, – обрадованно удивился папа.
Мы рванули в сторону, откуда слышалось «мяу».
В нашем подвале много кладовок: каждая квартира имеет свою кладовку; все они, на всякий случай, запираются.Возле одной из них мы остановились: кажется,здесь…
Я торопливо сунул в щель под дверью, запертую на замок, кусочек колбасы. В ответ раздалось такое голодное "мяу", что мы поспешили сунуть еще. Чувствовалось, что колбаса мгновенно съедается.
Тишка это или нет? По голосу, такому тоскливому и измученному, не определишь. Но если и не Тишка, – все равно надо спасти несчастного заключенного. Кто его сюда запер? За какие грехи?
Папа посмотрел на номер квартиры, запечатленный краской на двери кладовки, – 84. И тут же помчался к хозяевампросить, чтобы открыли.
Вскоре он вернулся с бородатым мужчиной, державшим в руке ключ.
– Здесь никого не может быть! – восклицает мужчина. – Меня месяц не было в подвале!
Он отпирает дверь, и мы заходим.
В кладовке никого нет…Мы поражены.
– Я же говорил! – торжествует мужчина. – Никого и не должно быть! Как могла попасть сюда кошка? Я месяц сюда не заходил. Окон нет, дверь заперта… Вам показалось!..
Я был оскорблён таким недоверием!
– А колбаса?! Она исчезла! Мы её под дверь подсовывали, а кончик оставляли снаружи!
– Кис-кис! –стал звать папа.
В кладовке стояло несколько ящиков и корзин. Мы стали обследовать их. Бородатый мужчина стоял, скучая: он все еще не верил, что в этой темнице может жить какое-то существо… кроме мышей и блох, конечно.
– Так вот ты где!!!
И папа извлекает из какого-то угла, из какой-то щели между корзинами тощее, дрожащее от испуга, существо.
Это наш Тишка.
–Тишка! Тишка! – кричу я, забираю кота у папы и прижимаю к себе – так крепко, чтобы до конца прочувствовать и поверить в своё счастье, от которого у меня даже слезы выступили.
Теперь скорей домой: обрадовать маму.Но папа не спешит. Его, как и бородатого мужчину, интересует тайна Тишкиного появления в этой конуре. Тем более что кот сбежал восемь дней назад, а сюда не заходили целый месяц. Эта тайна интригует и меня.
– Все-таки здесь должна быть какая-то щель, – рассуждает папа. – Нужно найти ее.
И он просматривает стены помещения. Сначала снизу, потом взгляд его скользит вверх…
И вот все мы видим на потолке, в углу, небольшое отверстие, достаточное, чтобы через него пролезла кошка. И папа, и бородатый мужчина догадываются, что кладовка расположена под лестницей нашего дома. Мы выходим из подвала.
Заходим в подъезд, походим к лестнице и за ней, действительно, обнаруживаем щель, через которою Тишка прыгнул в свою тюрьму.
Сбежав от нас, он, наверно, не смог выбраться из дома, так как дверь в подъезде могла быть закрытой. Возможно, кто-то спугнул его, и бедняга, обезумев от страха, устремился под лестницу, а там увидел спасительное отверстие. Не задумываясь, он устремился в эту дыру,грохнулся вниз и очутился на полукладовки, ставшей его тюрьмой…
Тишкина тайна
Дверь открыла мама. Увидев меня с Тишкой в руках, она глазам своим не поверила.
Мы с папой, перебивая друг друга, рассказываем, как было.
– Но почему вы раньше не могла найти его в этом подвале? – недоумевает мама.
– Может, не так тщательно осматривали подвал, – подумав, отвечает папа.
Тишка, выпущенный из моих рук на пол, первым делом принялся обнюхивать квартиру. Ну и похудел же он! Нужно срочно кормить! А какой возбужденный! Бегает, бегает… мяукает странно, с новыми, особыми интонациями.
Из опасения, что у него с непривычки, а точнее с отвычки, может за¬болеть желудок, мы сначала дали ему немного еды. Зато молока налили сто¬лько, сколько он сможет выпить. Ну и лакал же он!.. Вечером мы уже смелей давали ему любимые лакомства, а на следующий день давали столько, сколько съест.
Любимые лакомства... Теперь у него всё стало любимым, и он ел то, от чего всегда отказывался: белый хлеб, творог, сыр, вареный и жареный картофель, борщ, – в общем, всю человеческую пищу. Да с какой охотой! Видно, голодовка кое-чему научила его и там, в страшной темнице, он сожалел о несъеденных когда-то корочках и прочей вкуснятины. Я был особенно потрясен, когда, спустя несколько дней после Тишкиного возвращения, мама обронила возле плиты несколько макаронин, и бывший гурман тут же слопал их.
Смотрели мы на Тишкино обжорство с удовольствием. Мы с ужасом представляли, какой страшный голод пришлось пережить бедняжке...Может, одну мышку ему удалось поймать, но ведь запить было нечем! Ни молока… ни воды… И так – целую вечность, без всякой надежды на избавление…
И вот что особенно любопытно. В первые три дня Тишка неотступно следовал по комнатам за любым из нас, особенно за мамой и бабулей, и все что-то рассказывал, рассказывал... Да!!! Это был настоящий рассказ!!! Он так выразительно, с такими разнообразно-сложными интонациями и переливами голоса жаловался на злоключения, постигшие его после бегства! И не повторяясь, а находя все новые и новые кошачьи «слова» для горькой исповеди, то возмущаясь и негодуя, то горюя и раскаиваясь о своей глупости.
Раньше он лишь в исключительных случаях позволял мне фамильярничать, зато теперь разрешал гладить и даже при этом громко мурлыкал! А к двери он теперь даже близко не подходил. Когда кто-то звонил и её открывали, убегал в комнату, пережидал, а после того как дверь захлопывалась и гость уходил, осторожно высовывал из-за угла мордочку: «Можно выходить?»
И стал панически бояться мужчин. Если к нам приходил кто-то, ему незнакомый, он прятался в укромном месте и сидел там, пока «этот тип» не уходил. В присутствии «типа» его нельзя было извлечь из укрытия даже жареной треской.Именно поэтому он в той подвальной тюрьме спрятался от нас под корзинами: с нами был чужой мужчина…
Тишка – воспитатель
Тишка был лучше обыкновенного будильника – самозаводящийся и не умолкающий. Он не затихал до тех пор, пока не вставал тот, кто был ему нужней всего, или тот, у кого нервы были слабее. Бабуля поднималась раньше всех и всегда в одно и то же время: в восемь ноль-ноль она должна быть на работе. Скоро Тишка понял это и стал будить ее персонально, именно в то время, когда ей пора было вставать, в семь утра. Он подходил к двери бабушкиной комнаты и начинал протяжно мяукать. Мяуканье это не было противным, как у некоторых котов, но зато было настойчивым. Когда оно не помогало, Тишка засовывал лапки под дверь и делал попытку отворить ее. Стоило ему услышать шорох в комнате, как тут же интонации его голоса менялись, становились уверенней, но он продолжал горланить до тех пор, пока не открывалась дверь.
И тогда Тишка подскакивал, задирал хвост, с победным воплем мчался к холодильнику, изящно падал на спинку и, сложив вплотную вытянутые лапки, забавно протягивал их вверх, потом переворачивался то на один бок, то на другой, поглядывая на бабулю: «Видишь, как я для тебя стараюсь?»
Полюбовавшись маленьким спектаклем, бабуля открывала холодильник и доставала кусок мороженой морской рыбы (а речную он не ел). Как обычно, – всегда, везде и со всеми, – она не скупилась, и Тишка, громко мурлыча, в знак благодарности подставлял ей спинку: «Гладь! Разрешаю!».
Нас удивляло то, что, несмотря на закрытую дверь бабушкиной комнаты, котенок (точнее, кот, потому что Тишке шел уже второй год, он очень вырос и, имейте в виду, похорошел) абсолютно точно знал, в комнате она или нет. Если было ночное дежурство на скорой помощи, до восьми утра, Тишка в семь утра молчал, зато в половине восьмого подходил к нашей двери – это было время нашего подъема – и начинал концерт.
Были у нашего сокровища и маленькие слабости. Одна из них безобидна – это жадность. Даст ему бабуля поесть, как следует, но вдруг на кухню заходит мама. Он тут же притворяется голодным, начинает усиленно мяучить и тереться мордочкой об холодильник. Попадалась мама на его удочку или нет, неважно, – он то же самое требовал и от папы, зашедшему на кухню вслед за мамой. Всех, кроме меня, он считал своими должниками.
Вторая слабость. На нашем балконе были подвешены длинные, неглубокие ящики для цветов, наполненные землей. Тишка очень любил наведываться к ним, портил землю, и цветы уже не росли. Мама и бабуля ругали его, и он знал, что поступает плохо, но так хотелось сделать ямку в земле и потом с наслаждением закопать все, что надо, – вместо того, чтобы сидеть на бортике унитаза! Мы обо все догадывались, если видели, что наш котик бежит через зал со стороны балкона. Сообразив, что уличен, он ласково и лаконично мяукает на ходу, пытаясь оправдаться: «Да это я так… дышал воздухом…»
Третья слабость Тишки была совсем не безобидна. Догадываетесь, о чем речь?Она свойственна именно котам,и из-за неё многие предпочитают держать в квартире кошек. Эта слабость называется «метка». Возникла она после исторического побега, когда бедняжка мучился неделю в подвале. Тишка – кот ученый, так что свои маленькие и большие дела делал в унитаз, стоя на его бортике, однако в определенных местах квартиры через каждые два месяца появлялась небольшая лужица. Такими местами был угол в прихожей возле калошницы и угол за швейной машиной в бабушкиной комнате.
Поставленная метка означала неприкосновенность территории: "Место занято”. Никто не посягал на его владения, но кот, невзирая на всеобщее осуждение, продолжал ставить свои пахучие знаки и однажды из-за этого у нас чуть не случился пожар.
А было так.
В субботу утром, после того так мама отправила меня на улицу дышать воздухом, она зашла в мою комнату, чтобы вытереть пыль. Вдруг она почувствовала едкий запах и даже разглядела в комнате дым. Сначала она подумала, что дым проник с улицы, где, может быть, жгут костер. Решив уточнить, в чем дело, она, на всякий случай, подошла к магнитофону и тут услышала подозрительное жужжание, которое бывает, когда магнитофон включен; она увидела выползающую из него струйку дыма…
Мама тут же выдернула вилку из сети – жужжание прекратилось. От¬крыла крышку. Все нормально: выключатель в положении "выключено".
Но тогда почему же он дымит? Пластмассовая панелька возле выключателя расплавилась и обуглилась; напротив нее на крышке – сажа, в комнате резкий неприятный запах. Возле лунки, где помещается кассета с магнитной лентой, лужица. Вода? Но откуда?
А вот и папа вернулся из магазина. Начинается экспертиза. Сначала папа смотрит на повреждение, которое случилось в магнитофоне при возгорании. К счастью, это не так страшно: надо только заменить выключатель и, возможно, предохранитель.
– Как это произошло? – недоумевает мама.
Папа объясняет, что эта странная вода замкнула контакты выключателя, вследствие чего задымили провода, но, к счастью, загореться они не успели.
Если бы в это время никого не было дома, конечно, начался бы пожар. Сначала загорелась бы крышка магнитофона, потом книги, лежащие на нем, рядом стоящий книжный шкаф. А когда кто-нибудь из соседей заметил бы дым,вызвал пожарную машину и она бы приехала, – сгорело бы много.
Установили, что странная вода на магнитофоне была кошачьего происхождения: ею была сбрызнута кипа книг, которые я небрежно навалил на магнитофон; оттуда водица стекла под крышку и попала к выключателю.
А Тишке – хоть бы что... Ну, ткнул его папа мордочкой в лужицу, шлепнул по попке. Нарушитель отряхнулся и скрылся под буфетом.
Мне прочитали наставление о том, что я своей неаккуратностью и нежеланием складывать на место книги и учебники подтолкнул животное к преступлению.
А бабуля поправила:
– Не преступление совершил Тишка, а провёл урок: таким способом он решил приучить моего внука к порядку.
А себе родители намотали на ус: в целях безопасности все приборы, работающие на электричестве, после использования отключать от сети.
Волшебники изумрудного города
Своё прошлое нужно знать, хотя самому о раннем детстве очень мало удаётся вспомнить. Но для этого существуют наши мамы – они напомнят. Моя мама так и сделала. И вот что она поведала.
…Теплый летний день. Выходной. Мне почти четыре года.
– Ну что, на какую природу пойдем сегодня? – спрашивает мама. – На речку или в лес?
– На речку! – убеждённо отвечаю я. – Там катера, баржи, моторки. А в лесу вместо моторок комары жужжат.
Да, радостно видеть издалека "катательный” (как я называл в детстве) теплоход «Заря», летящий к нашей пристани! Подходя к берегу, катер изрыгает позади себя белопенный бурун – это изумительно! Как грибы из лукошка, высыпают на берег пассажиры. Катер принимает новых счастливцев, грозно взвывает двигатель – «Заря» продолжает полёт, и шипящая пена буруна бросается за ней. Наступает другой ошеломляющий момент. Волны, образованные теплоходом, устремляются к берегу, раскачивают ялики и с досадой разбиваются. Я представил, как сижу в одной из лодок и качаюсь вместе с ней на волнах.
– Но ведь, Санёк, мы все время на речку ходим, а в лесу уже давно не были, – почему-то хочет переубедить меня мама,
– А зачем же ты тогда спрашиваешь, куда идти?
– Интересно узнать, что тебе нравится больше.
Вооружаюсь сачком для бабочек, ведерком для земляники, и мы отправляемся в лес.
Заметить среди зеленой травы на высоком тонком стебельке красные ягоды земляники – праздник. Даже жалко срывать и портить красоту. Но что поделаешь – слишком вкусно!
У нас соревнование: кто наберет больше ягод. Вообще-то я люблю соревнования, но мне почему-то больше нравится выигрывать. Сейчас я чувствую, что мне не удастся вырваться вперед и предлагаю маме высыпать мою землянику в ее банку, – чтобы собирать вместе без соревнований.
– Нет уж, хитренький Саня, у меня первый сорт, а у тебя – второй, – возражает мама. – Сколько в твоем ведерке зеленых ягод и мусора? Листочков, травинок?! Уж лучше ты отдельно собирай. Только гонись не за количеством, а за качеством. И не ешь, пока не соберешь, иначе тебе за мной не угнаться.
Сначала я мужественно терплю, не ем. Потом забываю о мамином наказе: рву и ем, ем и рву. Заметив, что папа снисходительно улыбается, глядя на меня, я застенчиво объясняю:
– Папа, знаешь, почему я ем землянику?
Конечно, папа не догадывается.
– Потому что я ее обожаю.
Моя рука прикасается к чему-то мягкому и влажному. Царевна-лягушка! Царевна не успела догадаться, что надо драпать, зато я успел взять ее в руки и стал рассматривать с большим интересом.
И вдруг папа восклицает:
– Лось! Смотрите!
В трех шагах от нас неторопливо шел лосенок, с большими рогами и отвислой верхней губой. Папа с мамой, обо всем забыв, уставились на животное, пока оно не скрылось в зарослях. Конечно, такое событие было бы интересно и мне, ноя не успел сообразить, что в жизни, наверно, только раз мимо тебя в лесу может пройти сохатый. Или вообщени разу. Я лишь на мгновение поднял голову, чтобы посмотреть на это чудо. Лягушка казалась мне не менее чудесной; я впервые в жизни поймал ее, и она могла в любой момент выскользнуть из рук. Отвернувшись от роскошного зверя, я снова наклонился над ней, чтобы успеть хорошенько рассмотреть, пока она не вырвалась.
– Лучше лягушка в руке, чем лось в лесу,– изрекает папа, удивляясь, что лягушка увлекла меня больше, чем лось.
– Папа, я устал разрываться на части! И земляника, и лягушка, и лось – все сразу…
…Вечером мама читает мне "Волшебника изумрудного города”. Элли с Тотошкой, Железный дровосек, глупый, но добрый соломенный Страшила и трусливый Лев вселяются в наш дом, и маленькая девочка Элли ходит по нашим комнатам и поет свою чудесную песенку. Почему они такие симпатичные? Потому что добрые и умеют дружить? А каков великий и ужасный Гудвин в своей тронной комнате! А тот большой горшок смелости?
– Мама, это наша книга? – спрашиваю я.
– Нет. Тетя Таня Щипакина дала почитать.
– А ты купи у нее!
– Что ты, Санёк! Кто же продает также хорошие книги?
– А ты ее за двести миллионов рублей купи!
– Да ты что!? Таких денег ни у кого нет.
– Ну, тогда давай перепишем ее.
– Вот научишься писать и сам перепишешь. А мне некогда.
– Мама, но ты же – волшебница. Сделай так, чтобы эта книга стала нашей.
– Эх, Санёчек! Разве на такое чудо хватит моей волшебной силы?..
Как только я научился писать, мама снова взяла у тети Тани эту книгу. Перечитав её, я понял, что мне нелегко вновь расстаться с таким праздником… И меня осенило: надо переписать! Мне показалось, что синий цвет в стержне шариковой ручки не годится для такой чудесной книги, – непременно нужно красным! Но красного стержня дома не оказалось, поэтому пришлось использовать красный карандаш.
Начал я с воодушевлением, но быстро устал: работа с карандашом шла медленней, чем хотелось. И тогда я догадался, что время, затраченное на переписывание, можно употребить на чтение другой, не менее интересной книги. Ведь их так много! Успеть бы все прочесть!
А эти, переписанные мною красным карандашом странички, мама сохранила в своем архиве.
Красное стеклышко
Воспоминания о прошлом
Самые лучшие праздники – те, когда дарят подарки. Но есть вроде бы и праздники, но не тебе дарят, а ты должен дарить.
Например, 8 марта. Чем плох этот праздник? Весна пришла, всем хорошо, весело; все поздравляют женщин. Однако сколько ответственности перед ним! Нужно готовить маме подарок! Причем засекреченный! А у меня ведь еще и бабуля! И ей нужен подарок!
Камешек, который я нашел вчера на дороге и который мне очень нравится, им не подаришь. Подшипник, которым я так дорожу и который мог бы осчастливить и Генку, и Димку, – тоже им не подойдет. Только сейчас я начинаю понимать, какие капризные и непростые эти женщины.
Вот сегодня мама подметала пол и вместе с мусором хотела вымести и подшипник, и тот самый камешек. Хорошо, что я вовремя подоспел и поднял их с пола.
– Мама, не выбрасывай их! Пожалуйста! Они мне очень нужны!
Так что с этими ценностями всё ясно – не будешь же дарить то, что выметается как сор.
А что, если подарить красное круглое стеклышко? Это – настоящая драгоценность. Мама о нем еще не знает. Когда я выменял его у Петьки на брызгалку и принес домой, то сразу же положил в шкатулку с мамиными украшениями. Как хорошо смотрелось стеклышко среди её бус и кулонов!
Но, кажется, мама ждет от меня другого подарка.
– Санёк, а что ты хочешь подарить мне к 8-му марта? – простодушно спрашивает она.
– Конфетку, – отвечаю невозмутимо, стараясь хранить тайну о красном стеклышке.
– Может быть, что-нибудь еще? –расхрабрилась мама.
– Шоколадку еще... – на ходу сочиняю я.
И тогда мама, совсем осмелев, предлагает:
– Может быть, нарисуешь что-нибудь? Ради 8-го марта... Ведь ты совсем не рисуешь. Другие дети, которым, как тебе, четыре года, любят рисовать...
– Я не умею рисовать, – грустно вздыхаю я. – Только дорожку умею.
– Ну, хоть дорожку нарисуй.
Не тут-то было! Я решил не сдаваться.
– Нет, я буду занят. Гвозди буду забивать.
Однако вечером, затаившись в комнате, всё-таки начинаю рисовать дорожку. Зеленую извилистую линию, заманчиво уходящую в бесконечность, за пределы бумажного листа...
Но сегодня, шестого марта, в саду утренник, посвященный мамам.
И бабулям! – это я про себя так думаю. Про бабуль почему-то на утренниках мало вспоминают. Несправедливо!Свою бабулю я люблю так же, как и маму. Просто сейчас, – я слышал от мамы, – бабули не так часто соглашаются жить со своими детьми, а раньше было по-другому. Моя бабуля живет с нами, помогает и украшает мою жизнь. Благодаря ей у меня двойная роль: и сына, и внука, – это делает мою жизнь богаче и многообразней.
К утреннику я выучил стихотворение и сегодня в детском саду должен рассказать его. Мы уже переоделись. Мальчики в белых рубашках и шортах, а вот девочки... Девочки стали красавицами: огромные банты, нарядные короткие платьица... И все мы – такие умытые и причесанные...
Подходят мамы. Сначала они заходят в раздевалку своей группы, издалека кивают своему ребенку, а некоторые успевают даже поцеловать. Затем снимают пальто и идут в зал, где будет утренник. Там они устраиваются на наших детских скамеечках. Тесно им на них, не очень удобно, но это чепуха, они согласны потерпеть.
Но почему моя мама не идет? Задерживается? Да, наверно, задерживается. Мое настроение начинает ускоренно падать...
Утренник начался. Я высматриваю и высматриваю маму среди других родителей. Может быть, она уже пришла, а я не заметал, и теперь она ловит мой взгляд.
Но мамы нет.
Уже читают стихи, танцуют, вместе со всеми танцую и я, но без обычного воодушевления.Скоро моя очередь рассказывать стихотворение, которое я выучил как подарок своей маме и хотел рассказать именно для нее.
Но мамы нет. Мне становится грустно и обидно. Все ведь пришли, кроме моей... Так хочется плакать…
И я заплакал.
– Саша, успокойся. Значит, мама не смогла прийти, – слышится добрый голос воспитательницы Анны Ивановны. – Ничего страшного. Через два часа придет за тобой, и ты ее все равно увидишь.
Мне не нужно через два часа. Мне нужно сейчас. От того, что голос Анны-Ванны такой сочувствующий, мне становится еще грустнее. Мое горе кажется мне таким большим, что нужно много слез, что¬бы залить его.
– Саша, сейчас ты должен рассказывать стихотворение. Успокойся.
И воспитательница вытирает мои слезы.
Но разве успокоишься?
– Не буду рассказывать, раз мамы нет. Не буду...
Меня оставляют в покое.
Утренник кончился. Мамы разошлись, забрав своих детей.
И тут появляется моя.
– Ну как, Санечка, ты хорошо рассказал стихотворение? – спрашивает мама.
Я молчу.
– Да он не рассказывал его, – отвечает за меня Анна-Ванна.
– Как так?
От неожиданности мамин голос становится очень тихим.
– Вы не пришли, и он такой рев устроил… отказался рассказывать.
– Мой сыночек!.. – расстроилась мама, убедившись, сколько горя причинила она мне своим отсутствием.
– Мама, а ты почему не пришла на утренник? – опрашиваю я.
Хотя я давно перестал плакать, мне все еще невесело.
– Не получилось у меня. Надо было закончить все дела на работе, а я не успела, – оправдывается опечаленная мама. – Ты же знаешь, как много у меня сейчас работы.
Мое горе, бывшее таким большим на утреннике, начинает уменьшаться, превращается в маленькую точку и вскоре совсем тает. А на самом деле оно не растает, а перейдет в маму. Она еще долго будет чувствовать себя виноватой и, вспоминая тот день, грустить вместо меня…
Потом разговоримся
Воспоминания о прошлом
Люблю, когда мне рассказывают о моем детстве: так интересно! Сам я многое забыл, потому что у детей до четырех лет память для большого срока еще не сформировалась.
И вот что рассказал папа.
Мы с ним возвращаемся из детсада – это совсем близко от нашего дома, почти напротив. Мне три года. Небо голубое, трава зеленая, солнце оранжевое – всё замечательно. Иногда я отвлекаюсь, чтобы покидать камешки, – это одна из моих любимых забав. Получается красиво и профессионально. Некоторые взрослые смотрят на меня так жалобно: им неприлично кидаться камнями, а так хочется! У меня большой опыт камнекидания, и я постоянно улучшаю мастерство. Даже в детском саду во время прогулки то и дело кидаю. Бедная Анна-Ванна! Она устала следить за траекторией полёта моих снарядов и без конца одёргивает меня:
– Саша Каранов, прекрати! Саша, перестань кидать камни!
Сколько раз Анна-Ванна жаловалась родителям...
Внезапно папа вспоминает, что мне задали учить стихотворение для утренника, посвященного лету.
– Санька, ты сегодня рассказывал воспитательнице стихотворение про лето?
– Нет, не рассказывал.
– А почему?
– А я рассказывал.
– Но ты только что сказал, что не рассказывал.
– А потом я рассказал.
Папа обескуражен. Пока он собирает свои рассыпавшиеся мысли, я выбираю направление, куда бы пульнуть плоский круглый камешек. Нужно кидать в ту сторону,где нет ни людей, ни кошек, ни собак. Я грамотный в этом вопросе.
– Какие происшествия были сегодня в саду? – спрашивает папа.
– Андрей порезал острым камнем руку. Ему сначала замазали руку, а потом завинтили.
Папа помолчал. Наверно, обдумывал, как бы расколоть меня на какое-нибудь чистосердечное признание.
– Убираешь игрушки на место?
– Да, сегодня убирал. Сначала поломатый танк отнес на место, потом другой танк, машины убрал все... Кубики собрал. А Анна-Ванна смотрела на нас и радовалась.
– Конечно, ей приятно, что вы становитесь людьми, – сказал папа. А то она устала жаловаться на вас: то игрушки не убираете, то деретесь, то визжите, то не спите, то не едите.
Но вот мы и дома. Бурная встреча с мамой, как будто бы меня не один день, а целый месяц не было дома.
И вдруг она замечает мелочь, на которую не успел обратить внимание папа, озабоченный задачами моего воспитания.
– Где ты так поцарапался? У тебя вся щека ободрана…
Я уклоняюсь от ответа, пытаюсь завести разговор на другие темы.
– Мама, смотри, какой камень я нашел! Он драгоценный?
– Конечно, нет. Так кто тебя так поцарапал?
Я снова изворачиваюсь.
– Мама, а у меня увеличительное стекло есть. Мне Мишка подарил. Смотри, как оно увеличивает!
Но мама не слышит моих слов. Она зациклилась на злополучной царапине.
– Санек, когда ты мне ответишь, где ты так сильно поцарапался?
– А во-первых, мамочка, ты пришла с работы и еще не переоделась…
Мама уходит переодеваться, а я замечаю на столе свою любимую сушку и начинаю весело грызть ее.
– Так как же ты все-таки поцарапался? – доносится до меня из другой комнаты мамин голос.
И вот она уже на кухне.
– Мама, ты разве не видишь, что я ем. Потом разговоримся…
И только поздно вечером, когда мама уложила меня спать, я не мог устоять перед ее ласковым голосом и решился приоткрыть свою тайну.
– А вот так! Лез через забор... Там в проволоке дыра…
И я тут же засыпаю…
По каким звёздам жить
Воспоминания о прошлом
А об этом рассказала мама.
Я устроил военные манёвры на новом, только что купленном, письменном столе и так был увлечен, что в пылу сражения не заметил, как боевой техникой заметно поцарапал стол. Я расстроен, мне хочется разделить с кем-нибудь своё горе. Но с кем? Выбирать не приходится. Только с мамой.
Я давно заметил: если не ждать, когда тебя разоблачат, а первым сообщить неприятную новость, меньше ругают. Мама уж точно не поставит в угол. Она просто огорчится, и мы с ней оба будем огорченные…
А папа... Когда как. Все зависит от характера моей провинности и от папиного настроения. Он может, едва взглянув на меня, только буркнуть, для порядка:
– Плохо!
И снова уткнется в газету или книгу.
Или:
– Я же говорил: не подходи к моим полкам с инструментами! А ты меня опять не послушался!
Если же папа смотрит хоккей, он может вообще не услышать меня. А еще он может – и это самый худший вариант – выслушать мое признание и, осуждающе взглянув, сказать:
– Ну что ж, не послушался… Тогда иди в угол.
И молча повернется к телевизору, а я, не вступая с ним в спор, встану в угол.
Прекословлю я только с мамой и с бабулей. С ними я долго мо¬гу сражаться за свою свободу. Иногда они не выдерживают мо¬его сопротивления, а иногда их заставляют отступить смягчающие обстоятельства... И тогда они говорят:
– Ну ладно, чтобыв последний раз! Договорились?
Я обещаю. Трудно разве дать обещание?! Только попробуй потом его выполнить! Я столько раз пробовал – не получалось! Если и не повторял старые ошибки, то делал новые. Мамины бусы недавно нечаянно порвал, будильник испортил, случайно уро-нив на пол, когда заводил. Да что перечислять…
Больше всего я волнуюсь, если испорчено то, что связано с папой. Однажды, когда мне было лет пять, я сломал в проигрывателе штучку с иголкой: самовольно ставил любимую пластин¬ку «Приключения Буратино». Ремонтировать проигрыватель приходится папе, так что его трудно обрадовать такой новостью. Что же делать? Как подготовить его? Что сказать?
Эти вопросы волнуют и маму. И мы советуемся друг с другом.
– Санёк, как ты думаешь, что мне сказать, когда папа спросит, кто сломал проигрыватель? – лукаво спрашивает она.
Не успеваю я что-то придумать, как она сама находит выход из положения.
– Ладно, когда он спросит, я промолчу, как будто не расслышала, и выйду из комнаты, будто у меня на кухне погорает картошка. А что ты скажешь, если он спросит тебя?
– Я залезу под диван, – подумав, отвечаю я.
И нам становится очень весело. Однако я понимаю степень своей вины и, как только папа появляется дома, меня не нужно уговаривать встать в угол. Он еще ничего не подозревает, а я уже там.
– Санька! Ты почему в углу стоишь? – спрашивает папа. – Я вроде бы еще не ставил тебя.
Я молчу. Папа уходит в зал и видит, что случилось с проигрывателем.
– Так ты опять сам ставил пластинку? Иглодержатель сломал… Тогда стой. Правильно сделал, что сам догадался встать.
Через пять минут мама предлагает освободить меня из добровольного заключения. Однако я так хорошо вошел в роль кающегося грешника, что нужны некоторые усилия, чтобы уговорить меня выйти «на волю».
Вот такой я бываю иногда... сознательный.
А иногда меня раздражает, что я все время должен повиноваться родителям. Почему я должен выполнять все их требования? Почему не наоборот?
Однако нужно быть справедливым: иногда и они меня слушаются. Например, если я прошу почитать книжку. Если мама не занята, – непременно согласится. А папа всё время занят. Бедный папа! После работы, только войдет в квартиру, скорей к телевизору! Смотрит его, смотрит, пока не закончатся все передачи (к тому времени я уже давно сплю). Так что он очень занят и читает мне очень ред¬ко.
– Почему я все время должен вас слушаться? –спрашиваю я родителей. – Почему я – непослушный ребенок? Может, это вы – непослушные родители?
– А вот почему, – терпеливо начинает мама. – Чтобы ребенок и даже взрослый могли выжить в этом сложном мире, они должен знать, по каким правилам жить, «по каким звездам» ориентироваться. Как в старые времена капитан корабля по звездам определял курс корабля, чтобы приплыть, куда следует. Сам ребенок еще не может сам делать выбор, как ему поступать, потому что не знает, что хорошо, что плохо, опасно или нет.Без знания правил он пропадёт. Вот пример: река только что замёрзла, лед еще тонкий, хрупкий, а детиотправились по льду на другой берег. Чем это закончилось? Ага… понял…
– А ты видел у тети Светы кошку, как она воспитывает своих котят? – включился папа. – Как она ходит за своим котёнком по пятам. Если надо, зовет за собой; если не то сделает, – шлёпает. Кошка! И так же другие животные.
Надо же! И у животных так же заведено: слушаться родителей. Не мне одному мучиться.
Мне положен отгул
Воспоминания о прошлом
Да, мама права: я всегда слушаюсь папу. Почти всегда. Объяснение простое: не послушаешься его – ни за что не простит, упрямый и принципиальный. И наказания придумывает какие-то ехидные: не смотреть мультики, не кататься на велосипеде, не выпускать на улицу... И если уж сказал, то всё: изменит свое решение только в том случае, если мама, мой адвокат, сможет переубедить его. Или в тех случаях, когда я несколько дней подряд буду тише воды, ниже травы. Буду мыть руки – без напоминаний, буду складывать игрушки и оде¬жду на место – без долбёжки. В общем, буду идеальным ребенком. Ох, как это трудно! Один день можно продержаться… Но несколько дней!..
Но вот, наконец, не смену папиного гнева приходит милость. Можно и отдохнуть, расслабиться. Пока я был идеальным ребенком, очень переутомился – мне положен отгул.
Не так уж плохо, когда один родитель – очень строгий, а другой –подобрее. Им приходится спорить между собой, и если я случайно услышу такой спор, начинаю догадываться, что все не так просто, нет готовых правил на все случаи жизни и не так уж легко принять справедливое решение.
Хорошо все-таки, что мама – слабохарактерная. Пока что и я – такой же. И мы с ней друзья! Нам хорошо друг с другом. Мы то ссоримся, то миримся. Иногда после ссоры, не помирившись, уйду я в печали спать без маминого: «Спокойной ночи»… Но вдруг в мою комнату тихонько открывается дверь, входит мама. Садится рядышком.
– Ты спишь? – опрашивает она тихо.
А у меня уже сердце замерло от предвкушения чего-то хорошего.
– Нет... не сплю…
– Давай помиримся! Ты ведь больше так не будешь?
– Никогда! – убежденно отвечаю я.
Оба растроганные, мы обнимаемся.
– Спокойной ночи! – говорит мама и уходит.
Теперь и у нее, и у меня на душе лег¬ко и спокойно.
Но иногда мама тоже бывает неправа. Это бывает, когда у нее ка¬кие-то неприятности. Тогда она становится раздражительной и нервной. Тогда она может накричать даже из-за пустяка. Неприятно, когда на тебя кричат. И обидно.
Через некоторое время мама остывает, горько сожалеет о своей вспыльчивости и с виноватым видом подходит ко мне.
– Санёк! Я была неправа. Накричала ни за что. Ты уж прости меня. Настроение сегодня неважное… а ты под горячую руку подвернулся…
Конечно же, я прощаю! Мы незлопамятные и не копим обиды друг на друга. Кто старое помянет, – тому глаз вон! Мне становится жалко маму… так хочется поправить её настроение.
– Мама! Ты не переживай! Лучше я вместо тебя переживать буду!
У меня на вооружении есть способы для поднятия маминого настроения: надо навести порядок в своей комнате, не тискать Тишку своими богатырскими объятиямии не мешало бы порисовать… хотя бы жирафов или танки. И еще помогает, если я, уходя на улицу, надеваю ненавистные синие сапоги, в которые я соглашаюсь влезать только в присутствии папы. Почему-то мне кажется, что над этими сапогами будут смеяться все мальчишки.
– Ну и пусть смеются! – говорит обычно мама. – А ты не обращай внимания. Правда не всегда бывает на стороне большинства. Посмеются и перестанут, если увидят, что ты – сильный и не поддался им. Нужно жить своим умом…
Кажется, сегодня мама убедила меня, и я решительно отвечаю ей:
– Да, все-таки надо мне свой ум завести! С сегодняшнего дня начну заводить! Только мне непонятно, как надо отстаивать свою правоту? Как узнать, прав ты или не прав?
Ледоход
Главное событие ранней весны произошло: настал праздник нашей реки – ледоход! Четыре месяца бедняжка была закована в лед, а сверху, для красоты и волшебства, присыпана снегом. Иногда на снегу возле реки мы видели следы лисы. Наверно, с того берега, из заповедника, наведывалась лисичка в деревушку, расположенную между городом и рекой. В сараях деревушки в то время обитала разная живность, даже коровы. Но лис интересовали курочки: не проведать их ночью по льду да по морозцу они никак не могли. Такой обмен шёл зимой: люди шли по льду на тот берег, звери – на этот. Человек – днем, звери – ночью.
Очень важно не прозевать ледоход. В те дни, когда он вот-вот должен начаться, я по нескольку раз в день смотрю в окно, не начался ли. Хорошо, что с окна третьего этажа нашей квартиры видна Ока!
И вот в субботу первого апреля утром с балкона я увидел, что поверхность реки, до этого белая и гладкая, посерела и стала неровной. Началось! Сообщаю новость родителям, и мы, позавтракав, весело шагаем на берег.
На реке уже полгорода. Многие пришли с детьми. Все смотрят разлив, насколько затопило деревья и кусты и как они стоят по колено в ледяной воде. Слишком близко к воде подходить опасно: берег обледенел, заострился, зазеваешься – нырнешь в ледяную воду. Поэтому мама с папой не спускают с меня глаз.
Вот наш старый знакомый: ручей. Недалеко от реки он вырвался из-под холма, под кронами старых лип прорезал ущелье с отвесными ледяными стенами и, подтачивая снизу берега, образовал гроты и таинственные пещеры с причудливыми сталактитами, с берега на берег небрежно перебросил ажурные венецианские мостики из тонких ледяных пластинок. Перепрыгивать с берега на берег не везде безопасно, так как хрупкий лед в некоторых местах со¬всем ненадежен. Я опустил прутик в студеную колючую воду, чтобы из¬мерить глубину ручья. Прутик сломался, и шумный, жизнерадостный поток вынес свою добычу в широкое устье. Достигнув то, к чему он стремился, ручей влился в гостеприимные воды реки.
Дул довольно сильный ветер, волны сердито бились о ледяной берег, и эта суровая красота напоминала шторм в море.
Основная масса льда прошла ночью, и на реке было не так уж тесно от льдин. Были они разные, все на что-то похожие: то на белого медведя, то на корабль, плот или просто могучий айсберг. А вот плывёт целый дом – где-то в верховьях снесло пристань. На¬шу пристань не снесло: у нас ее пока нет. Зато два старых списан¬ных катера, стоящих на берегу уже несколько лет, исчезли.
Скрылся под воду и огромный самодельный катер, сделанный инженером Тиграняном. Этот катер – достопримечательность нашего города. Кто ни разу не видел его, подойдя к причалу, непременно спрашивает: "А где катер Тиграняна?". И каждый показывает. Но его и без показа видно, только не знаешь, в самом ли деле он самодельный.
Народ интересуется:
– Что, катер Тиграняна снес¬ло?
– Да нет, не снесло – ушел под воду, – отвечают народу.
– И как же он теперь? Подъемным краном будет доставать?
– Да что вы! Вода спадет, и он снова будет на берегу!
А что несется вскачь на середине реки? Какое-то чудовище. Плывет не бестолково, а почти дельфином: то передней частью энергично погружается в воду, то задней. Квалифицированно плывет.
– Это что? – показываю я на чудовище.
– А ты разве не догадываешься? – мгновенно ориентируется хитренькая мама. – Это ихтиозавр.
Ну и скажет! Они миллионы лет назад вымерли, да и холодно им здесь…
Пока мы рассуждали об ихтиозаврах, чудище уплывает далеко, зря растревожив моё воображение. Все-таки жаль, что не ихтиозавр. Так и хочется, чтобы эта кланяющаяся вверх-вниз штуковина была не простая коряга, а какое-то одушевленное, неведомое существо…
Почему всегда так хочется необыкновенного и чудесного? Весь мир, в котором мы живем, чудесен и удивителен, а нам и этого мало. Нужно еще и еще чудеснее?
И жить бескрайностью дорог
Папа сбился с ног, разыскивая меня по городу. Прочёсывает мои любимые места: барскую усадьбу, пруд, тарзанку, где мы с друзьями любим раскачиваться на верёвке, привязанной к толстой ветке дуба над невысоким обрывом.
А мама обзванивает знакомых, не зашел ли я к кому-нибудь.
Меня нигде нет.
Мама волнуется, не случилось ли что со мной: ведь здесь и река, и лес... Да и вообще… мало ли что бывает!
Папа уже вернулся после безуспешных поисков и нервничает, но мама нервничает заметней.
А дело в том, что в конце августа мне исполнится шесть лет, и я пойду в школу. То есть я теперь совершенно взрослый человек. С детским садом покончено: в мае был выпускной утренник, и детский сад подарил выпускникам портфели.
Впереди три месяца настоящей свободы! Днем взрослые на работе, и мне разрешено гулять возле дома. Под честное слово, конечно, что никуда отлучаться не буду и, когда родители придут на обед, буду обедать вместе с ними. Мы договорились, что во время своего гулянья на улице ключ от квартиры я буду вешать на шею, на шнурке, чтобы в любой момент иметь возможность вернуться домой. Но однажды я умудрился посеять его, и тогда родители решили, что лучше оставлять ключ возле двери под ковриком. В те времена в нашем городе все так делали.
Мой жизненный опыт подсказывает мне, что надолго моего послушания не хватит. Не смогу я без уклонов следовать «жизненно важному» закону, требующему от меня невозможного.
И когда мне разрешают погулять возле дома, я возле него остаюсь ненадолго. Тем более что Мишку тоже выпустили... Одна голова – хорошо, а две – лучше, а нас обоих в последнее время манит муза странствий, поиск неведомого. Покрутившись какое-то время на детской площадке, у нас созревает решение: выдвигаемся в лес.
Но кто, зайдя в лесное царство, тут же выходит из него?
Мы весело сбегаем в овраг, исследуем русло Любожихи, любуемся чистыми камешками ее прозрачного дна, восторженно обнаруживаем запруду бобров – деревья, поваленные их острыми резцами. Ждем, когда хоть один бобр выйдет позагорать на бережок. Не выходит ни один! Ждем терпеливо… Вдруг вспоминаем передачу «В мире животных», где предупреждали: бобры – ночные животные и выходят из своих хаток поздно вечером.
Барабанщики-дятлы бодро барабанят свою дробь. Кукушки жалуются на весь лес, какие они несчастные мамы и как никто не хочет их понять... Если прислушаться к птичьему хору, можно легко различить отдельные мелодии невидимых глазу пташек – их не всегда услышишь в городе. Это тоже увлекательное занятие!
Любопытные, строгие белки спускаются с сосен на землю и внимательно рассматривают нас, нисколько не пугаясь. Одной мы, наверно, не понравились: она стала цокать, сердито поглядывая в нашу сторону. А, может, пообщаться хотела.
Когда солнце приближается к вершинам деревьев и становится не так жарко, мы чувствуем, что проголодались, и принимаем решение идти домой. Мы не видим, какие мы пыльные и неопрятные, не обращаем внимание, что промокли кеды… Нас уже томит предчувствие неизбежных оправданий.
И вот я нажимаю на кнопку звонка…
– Явился – не запылился, – сурово говорит папа, открывая дверь. – Нет, очень даже запылился. Ну, и видик... А мы весь город обыскали...
Я объясняю. Тихо, виновато.
– В лес ходили?! Но мы же не разрешали тебе отходить далеко от дома! Ты бы о нас подумал, мы с ног сбились, не знаем, где ещё тебя искать. Решили уже в милицию звонить. Эгоист бессердечный! В душ и в угол!
Довольный, что выполнил свою отцовскую миссию, папа отправляется к телевизору смотреть футбол.
Мама плетется за ним и что-то шепчет, но так, чтобы я не слышал. Кое-что доносится до меня.
– Может быть, не надо сейчас в угол? Он же устал, он ведь с самого утра на улице. Ему надо поесть да в постель.
– Вот ты всегда так, – отвечает папа сердито. – Потому он тебя и не слушается. Ты всегда его прощаешь. «Санечка, ведь ты больше не будешь?» И твой Санечка скажет: "Не буду", – а сам все равно по-своему будет делать.
Обычно спокойный и уравновешенный папа почти вне себя. Он него¬дует и возмущается – из-за меня, из-за маминой уступчивости, из-за того, что ему пришлось столько бегать, разыскивая меня.
Мне предлагают умыться и поужинать. Все, кроме бабули, уходят в другие комнаты. Я ем, опустив нос в тарелку и опасливо поглядывая на дверь, в которой должен появиться кто-то из родителей, чтобы провозгласить приговор. Если поставят в угол, – я к этому готов… лишь бы не придумали что-нибудь похуже… связанное, например, с велосипедом. Может, не придумают? Может, обойдется?
На кухню входит папа.
– Неделю не будешь кататься на велосипеде! – холодно произносит он и удаляется.
Приговор суровый, зато томительная неизвестность кончилась. Кроме того, можно уповать на досрочную амнистию за примерное поведение. Я жую котлету и смотрю на сидящую напротив бабулю с видом человека, готового перенести и не такое за возможность «и восхищаться и дышать,и жить бескрайностью дорог»…
На барском пруду
Мы с Мишкой отправились порыбачить на барский пруд. Миша вырос за лето, он – богатырь. Кстати, это единственный мальчик, которого я в детском саду мог побороть только один раз (а он меня – тысячу). В саду он никогда не жаловался на аппетит, даже просил добавку. И мы – кто с восхищением, а кто с недоумением – смотрели на него, когда он съедал вторую порцию каши. Хороший аппетит – не единственное достоинство Миши. В нашей детсадовской группе он был самым самостоятельным. Ни воспитательница, ни родители не помогали ему одеваться в те времена, когда нам было по четыре года, и мы были еще неумейками. Он всё делал сам, делал хорошо и быстро. Даже ботинки правильно зашнуровывал. Рассудительный, серьезный, он казался взрослее нас. Таким же рассудительным он и остался.
Удочки мы взяли с собой, а вот червей не накопали: Миша решил, что на дне пруда наберем мотылей – красных, тонких, но не очень длинных червей, которые потом превращаются в куколки, а из куколок – в комаров.
Пруд этот, расположенный между Окой и заброшенной барской усадьбой, уже давно никем не чистится и весь покрыт зеленой ряской. Конечно, в нем никто не купается. Да и зачем здесь купаться, если в нескольких метрах – река, а там – простор, чистота и воздуха больше, чем здесь. К тому же пруд со всех сторон окружен зарослями крапивы и лопухами в человеческий рост, здесь мрачно и неуютно. Когда-то вокруг него, вплоть до самой кромки воды, регулярно косили траву, поэтому казалось, что земля покрыта зеленым бархатом. Представляю, как было красиво.
У нас есть цель и мы не обращаем внимания на мелкие неудобства, смело окуная в воду прихваченные с собой поллитровые банки и затем выливая из них воду на землю в надежде, что посыплется мотыль. Не сыплется! Что ж, вновь зачерпываем. Опять пусто. И куда подевались эти тонкие красные червячки, будущие комары? Скоро весь пруд вычерпаем, а их все нет.
– Слушай, Санька, а ведь не так надо мотыля добывать! – вдруг спохватывается Миша. – Его нужно доставать со дна вместе с илом. Я вспомнил, как мой отец это делал.
– Что ж ты раньше не сказал!
Мы залезаем в пруд и, смело окунув руки в густое, мягкое дно, выплескиваем неприятно пахнущую черную жижу на берег. Да, кто-то в ней копошится. Он самый, мотыль. Наконец-то маленькая победа!
Насаживаем мотыля на крючок, стараясь делать это профессионально, чтобы жало крючка прошло вдоль туловища червяка. Потом отходим друг от друга на небольшое расстояние, садимся на землю, закидываем удочки и ждем. Ждем молча, – чтобы рыбу не распугать своими разговорами. Мы уверены, что в пруду много рыбы, и не сомневаемся, что рыбалка будет удачная.
Я поглядываю то на свою удочку, то на Мишкину. Он – точно так¬же. Наши сердца горят нетерпением и томительно-приятной надеждой. Я мечтаю о том, как приду домой с рыбой, и Тишка, подняв кверху хвост, будет бегать вокруг меня, мяукать и прыгать, пытаясь достать рыбку, которую я буду держать высоко над ним… как он будет ходить на задних лапах... Нет, не буду его долго мучить, – решаю я в своих мечтах, – только чуть-чуть, чтобы слегка размялся.
Что-то не клюёт. Молчать надоело. Теперь мы с Мишей пережи¬ваем вслух, почему не ловится.
– Как ты думаешь, почему не клюет? – интересуюсь я.
– Да мы же мало еще сидим. Рыбак иногда с четырех часов утра до самого обеда сидит и приходит домой без рыбы. А мы пять минут только посидели.
– Каких пять минут! Полчаса сидим уже!
Я уже не мечтаю о полной целлофановом пакете свежей рыбы. Хотя бы одну рыбёшку... Хотя бы маленькую...
– Знаешь что, Санька, здесь мелко, поэтому не клюет, – соображает Миша. – Нам нужно зайти в воду, тогда удочки достанут до более глубокого места.
Идея мне понравилась. Зашли мы по колено в не очень-то теплую во¬ду. Стоим. Дно мягкое, как перина. Теперь я знаю, что эта перина – черный, жирный, неприятно пахнущий ил.
Ждем...
– Знаешь что? – наконец, приходит и мне в голову свежая мысль. – Нужно ло¬вить не на мотыля, а на других червей – земляных или навозных. Наверно, они уже объелись мотылем, в пруду его вон сколько!
Я достаю удочку, чтобы посмотреть, нет ли хоть кого-нибудь на крючке. Пусто… Только огрызок мотыля торчит.
– Миш! А у меня пол мотыля осталось. Значит, сожрали… Значит, здесь живет рыба!
– А я и не сомневаюсь, что она тут живет. Просто нам не везет. В следующий раз другую приманку будем насаживать...
Вдруг я замечаю у приятеля на коже что-то длинное и коричневое.
– Ой, Мишка! Что у тебя на ноге?
Мишка смотрит… берет в руку, пытается отодрать. Не отдирается.
– Да это же пиявка! – говорю я.
– И у тебя тоже! – восклицает Миша.
Я смотрю на свои ноги и, в самом деле, вижу пиявку, да не одну! Пытаюсь снять, но это получается не сразу. Наконец, отцепив скользкую упрямую тварь, я беру её двумя пальцами и рассматриваю.
– А присосалась она присоской! – вдруг обнаруживаю я. – Вот присоска, смотри!
Но Миша тоже сообразил, где у нее присоска – круглое, плоское окончание уплощенного змеевидного туловища пиявки. Он прикладывает пиявку к руке, и она тут же впивается в нее. Он размахивает рукой, что¬бы стряхнуть ее. Не тут-то было! Только насосавшись вдоволь крови, пиявка сама отваливается от его руки и падает в воду.
Через некоторое время мы поняли, что стали добычей кровожадных тварей. Не поймали ни одной рыбки, зато были оккупированы целой армией не очень симпатичных существ. Только не думайте, что мы испугались их: возиться с ними было даже забавно, как и с майскими жуками, которых мы ловили весной фуражками и сачками.
– Мишка, пошли, что ли, отсюда, – насытившись впечатлениями, предложил я. – А то они скоро всю кровь у нас выпьют.
Отодрав всех пиявок, мы вышли на берег, подняли с земли свои банки и целлофановые пакеты и двинулись домой.
А дома я сообщал каждому лично – и папе, и бабуле, и маме:
– У пиявок есть присоска!
Но никто этой новости не удивлялся.
– А я разве не говорила этого тебе? – спросила мама.
– Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, мамочка! Сегодня я это понял!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ШКОЛА
О справедливости
В нашем городе открылась еще одна школа, вторая, недалеко от нашего дома. Школа сразу стала знаменитой, так как называлась экспериментальной (по-простому, – эксперименталкой), потому что детей принимали в первый класс не с семи лет, а с шести. Ведь наш город научный… а где наука, там эксперименты, – это мы знали с детского сада.
При школе была новинка тех времён – бассейн. Многие родители решили определить своих детей именно сюда, чтобы они научились плавать, – тем более что город стоит на берегу реки.
Как только мне исполнилось шесть лет и одна неделя, – наступило Первое сентября. Я с большим удовольствием направился в эту самую Эксперименталку – с портфелем, подаренным в детском саду на выпускном утреннике. Учиться хотелось, решать задачи нравилось, тяги к знаниям – хоть отбавляй!
Мне понравилось всё! Парадная линейка в школьном дворе, море цветов, улыбок, сияющие глаза, блестящие парты, учительница кажется доброй феей.
А в 70-е годы у нас в городе был обычай: первые от начала учебы дни родители приходят к окончанию уроков, чтобы встретить своего первоклашку. Не очень понятно: они же носились летом, где угодно, без родителей… я тоже отправлялся в путешествия без родителей…
Шёл третий день обучения. Моя мама пришла в школу к окончанию наших занятий. Прозвенел звонок с последнего урока. Малышня, выскочив из класса, радостно полетела к родителям, тут же нетерпеливо засыпавших их вопросами.
Меня среди этих счастливцев не было. Минуту подождав, мама спросила у какой-то девочки, почему не выходит Саша Каранов.
– А он наказан! У него не было карандаша, и Анфиса Григорьевна оставила его после уроков, чтобы он делал задание, которое было на уроке.
– А разве не нашлось ни у кого лишнего, чтобы выручить человека?
– Нашлось! Но учительница сказала: «Надо не выручать, а проучать, чтобы в другой раз не забывал».
Когда мама вошла в класс, я с мокрым лицом сидел за партой перед раскрытой тетрадкой и выводил буквы. Я не очень-то понимал степень своей вины и не мог оценить, справедливо или несправедливо поступили со мной, но мои слезы являлись подтверждением несправедливого устройства этого мира... У меня же невольная ошибка произошла – не злой умысел! Я всего три дня в школе, и этот казус случился со мной впервые. Получилось, что из-за этого несчастного карандаша меня дважды наказали: на уроке, когда все писали, а я не мог писать, и это было очень неприятно, и после уроков, когда все весело попрыгали домой, а меня, как арестанта, оставили делать это задание. Дома меня тоже ставили иногда в угол из-за моих прегрешений, – в основном, невольных, – но я не испытывал от этого обиды и не плакал: за дело – так за дело, главное, чтобы справедливо. Иной раз сам отправлялся в угол, не ожидая, когда меня направят.
А вечером я узнал от родителей, что давным-давно, когда меня еще не было на свете, а они учились в первом классе, было не так. Если ученик забывал дома ручку или карандаш, учительница обращалась ко всем ученикам в классе, нет ли лишнего. Лишний всегда находился, и человека выручали. Но учительница при этом обязательно делала наказ: «Смотри, в следующий раз не забывай!». Тому, кто выручил, было приятно, что помог товарищу, а провинившийся в следующий раз уже не забывал, зная, какой переполох будет из-за него в классе. И даже брал с собой лишний карандаш или ручку: вдруг кто-нибудь забудет!
Почему-то мне не хотелось обвинять свою первую учительницу в том, что она несправедливая. «Уж лучше я буду неправ, чем Анфиса Григорьевна», – думал я.
Однако мама была возмущена до глубины души:
– Ребёнок всего третий день в школе, а она с ним, как инквизитор, поступает… Ни сердца, ни совести…
– Может и прав тот, кто строго наказывает, – тогда наверняка не повторишь ошибок, – возразил папа и склонил голову над магнитофоном.
Однако мама категорически возражала:
– Мы же не Европа! Это там всё по закону, а про совесть они не понимают. А в России издревле – по совести, прежде всего – по совести. Да ладно, твой случай – чепуха по сравнению с тем, что пережила моя грозненская подруга Лида.
И она рассказала.
Первого сентября Лида впервые пошла в школу; ждала этот день как праздник... Она не ожидала никакого подвоха, когда садилась за парту, и вдруг видит: ее белоснежный фартук выпачкан черной краской. Парты покрасили незадолго до начала занятий, краска высохла не везде …
Не так уж велика была бы эта неприятность, если бы… Но на перемене учительница поставила весь класс вдоль стенки, провела беседу о чистоте и после этого вывела Лиду на всеобщее обозрение. «А сейчас посмотрите на эту девочку, которая в первый же день так испачкалась. С таких не берите пример!» – радостно подытожила она.
Но ведь на парте не было надписи: «Я не высохла!». Каково было первокласснице в первый же день получить такое обвинение! Ты представляешь, что она пережила?
– Бедняжка… – вздохнул я. – Итак плохо: фартук испорчен… И еще позорят… А что дальше? Она заплакала?
– Лида не стала оправдываться, что-то доказывать, молча направилась к своей парте, молча взяла свой портфель и молча покинула класс. Когда шла домой, слезы текли ручьем. Дома она сказала, что никогда не будет учиться у этой учительницы. Её мама на другой же день пошла к директору, всё объяснила, и Лиду перевели в другой класс. Так что, сынок, несправедливость может случиться в любом месте, в любое время… когда ее совсем не ждешь…. Мир несовершенен, и мы, люди, неидеальны… что поделаешь, бывают ошибки… Не надо слишком переживать из-за мелочей. Мы же – сильные, правда?
Мой папа в Порт-Артуре
Детство моего будущего папы прошло в Порт-Артуре, куда воинскую часть моего военного дедушки Михаила переправили после окончания Великой Отечественной войны. После 23 августа 1945 года, когда мы победили Японию, Порт-Артур стал советским городом. Дедушка продолжал командовать в артиллерии, а его семья была размещена в многострадальном, но таком живописном Порт-Артуре на берегу Желтого моря. На противоположной стороне, справа, – если смотреть на море, – красовался мыс Тигровый хвост. Старший брат Юра говорил младшему, что видит щныряющих по нему тигров, и тогда маленькому Саше (моего папу, как и меня, звали Сашей) казалось, что и он видит тигров, хотя мыс находился далеко и никто не мог их видеть.
Дети военных, независимо от возраста, свободно гуляли по всему Порт-Артуру, но никто никогда не терялся. Вообще-то китайцы относились к русским хорошо, хотя и с некоторой настороженностью. Каждый шаг детишек китайцы отслеживали и тут же сообщали родителям:
– Мадам! Ваш сын на море ушел!
– Мадам! А ваши дети на речке!
– Мадам!А ваш сын в порт направился часов пять назад!
Во время отлива мой будущий папа с братьями собирали крабов на берегу, выковыривая их из “норок”. Но Саше, которому было пять лет, этим не занимался, так как очень боялся и крабов, и пауков. А младший брат Ваня не боялся.
Потом жарили крабов на костре, и мой папа ел их с удовольствием. Крабы были маленькие, сантиметра четыре в диаметре.
У соседа в Порт-Артуре он свистнул удочку и отправился в то место, где добывали соль. Это место представляло собой прямоугольные ямы, которые во время прилива заполнялись водой. В отлив вода испарялась, и в том месте оставалась соль, однако не только соль, но и рыба. Китайцы ловили ее на удочки, сделанные из обычной палки. А у нашего Саши – удочка настоящая, хорошая, из бамбука, он только что где-то ее свистнул. Однако рыба у него почему-то не ловится: позже он понял, что нужно на крючок цеплять наживку. Его удивило, почему никто из китайцев не научил его, хотя они видели, что малыш мучается без наживки.
А однажды они с ребятами пришли в порт – это было довольно далеко от дома. В порту разгружали вагоны. И чуть они не уехали в этих вагонах не знамо куда. Как вернуться домой, дети не знали. Но все-таки вернулись: всю компанию вывел мой будущий папа, которому было тогда пять лет.
В другой раз Саша гулял по городу с ребятами постарше, они вдруг быстро помчались куда-то и Саша отстал от них. Мальчик сначала терпел, а потом нервы сдали и он разревелся от обиды и несправедливости, хотя дорогу домой отлично знал: ему был знаком каждый уголок Порт-Артура.
Идет он по городу и ревет вовсю.
Навстречу военный патруль.
– Ты кто такой?
– Саша Каранов.
И военные забирают малыша в комендатуру. С утра не евшего кормят кашей и ведут домой. А им навстречу уже бежит мама, которая бросила работу, чтобы направиться на поиск сына. Этот факт моего папу удивлял: «Откуда она узнала, что я один в городе, но, главное, почему бежала ко мне, зная, что в Порт-Артуре никто никогда не теряется?». Да очень просто: патрульные позвонили в воинскую часть, там сообщили маме, и ее отпустили, чтобы она забрала сына из комендатуры. Хотя они итак уже шли к нам домой.
Получив из рук патрульных своего сына, мама шутливо спрашивает малыша:
– И за что же тебя в комендатуру забрали? Водку пил?
– Нет… Кашу ел!
Когда его семья уезжала из Порт-Артура, в Корее была война: Северная Корея воевала с Южной. Папа помнит, как они плыли на корабле в Советский Союз, как все боялись, что американские самолеты будут их бомбить. Помнит, как с этих самолетов сбрасывали листовки, а мальчишки подбирали их, делали голубей и бросали за борт. Потом их всех загнали в каюты (наверно, чтобы не поднимали листовки и не читали их) и стали собирать эту бумагу в мешки.
Детство моего папы было не менее интересным, чем моё, но, к сожалению, в эту книгу оно не поместится. Поэтому только упомяну, что он со школьных лет увлекался астрономией, и его интерес передался по наследству мне, – тем более, что постоянно подогревался его рассказами о звездном небе, показом темным вечером планет, знаменитых созвездий и звезд. Дома у нас висела карта звездного неба, на письменном столе всегда лежал «Астрономический календарь» на каждый год, который папа покупал для того, чтобы отслеживать движения небесных светил.
Научившись читать, стал и я изучать доступную моему разумению литературу по астрономии. Но еще до того, как я относительно освоился с обитателями Космоса, со мной произошел забавный случай.
Очень темным безоблачным вечером я вышел на балкон и стал осматривать небосвод. Едва приступив к поиску знаменитого Ориона, охраняемого Большим Псом с его великолепным Сириусом, как вдруг на черном-пречерном небе я заметил ослепительно сияющий шар. Точнее, шарик, но он был крупнее всех остальных небесных жителей! И как великолепно он сиял! Моему потрясению не было предела.
Убедившись, что мне не грезится, я устремился в комнаты.
– Папа! Я открыл сверхновую звезду! Сверхновую! Пойдем, покажу!
Мы с папой вышли на балкон.
Моя сверхновая звезда так выделялась на небосводе, что и папа увидел ее сразу.
– Вынужден тебя огорчить – это Венера.
Мой восторг сразу испарился, я погрустнел… Ведь так хотелось сверхновой!..
Мои «открытия» продолжались и потом, хотя были скромнее, чем эта «сверхновая звезда». Я открывал мир для себя, и каждый раз делал это впервые.
Дальние страны
В моем детском дневнике начирикано: «Мы с Генкой не раз отправлялись в путешествия. Однажды мы запланировали идти за три моста. Дошли до Спас-Тешилово, где жили древние люди. Впрочем, не очень древние, недавно жили, пятьсот-шестьсот лет назад… У них была крепость для защиты от врагов. И вал вокруг крепости, и ров… Всё, как надо. Стали мы рыться в земле, в надежде откопать клад. Вместо клада нашли очень древний черепок, но мы и ему обрадовались! Нас захватил сильный дождь, мы продрогли, но домой не хотелось, и мы пошли ловить пиявок в барском пруду».
Мне нравится познавать мир, который был всегда до моего появления. Это удивительно: мир – всегда, а я – только что. Люблю удивляться! Всё ведь для меня – впервые. Когда мы с папой шли в лес, и я увидел бабочку махаона в зеленой зоне, – дух захватило от ее красоты. А по каким скалам мы с пацанами лазили за Балковым, в деревеньке Алфертищево! Не настоящие эти скалы, невысокие, но все равно здорово!
Как можно больше увидеть, узнать, понять! Наверно, поэтому люблю путешествия… А еще люблю играть в разбойников, ходить в лес и на Оку, кататься на санках… В своей детской тетрадке от 5 декабря 1976 года, не заботясь о скромности, я запечатлел: «Очень люблю играть в снежки. Это увлекательно, особенно потому, что я очень меткий и всегда попадаю в цель. Сегодня я играл в снежки с большими ребятами – было здорово».
Возвращаюсь к теме.
Гена Скворцов – натуралист. У него на балконе живёт целое семейство волнистых попугайчиков, они занимают несколько клеток. Летом, проходя мимо их балкона на первом этаже, всегда слышно их нежнейшее воркованье. Кроме того, у Гены есть рыбки, черепаха и морская свинка. Всех он кормит, за всеми ухаживает. У него был и уж. Я видел, как Гена кормил его мышами, – ужасное зрелище, лучше не смотреть! Потом уж сбежал. Прохожие, увидев его, скользящего по асфальту, подняли панику: «Змея! Змея!».
Миша Самосин – шахматист, он играет в шахматы со своим папой. Мне тоже очень нравятся шахматы, но играть мне не с кем. Когда-то и я играл с папой, но однажды, после своего проигрыша, расплакался. И тогда папа объявил:
– Раз ты плачешь, я больше никогда не буду играть с тобой в шахматы.
Как ни уговаривала его мама отказаться от такого приговора, он свое обещание выполнил. Однако я не забросил шахматы и играл сам с собой. Маму огорчало это почти до слез, но быть моим партнером в игре она отказывалась: у нее итак много забот.
Когда, неожиданно для себя, я узнал, что Миша тоже любит приключения, я сделал вывод: он – приключенческий мальчик. С тех пор я стал всюду за ним мотаться. Мы ходили к трубе, на тарзанку, на съёмки фильма, забирались в школьный сад, носились, прыгали, гоняли, забивали, догоняли, взбирались, перелезали, крались, спускались и иногда даже ходили пешком.
Ни слова не говоря родителям, мы с Генкой и Мишкой решили отправиться пешим ходом в дальние страны. Цель была смутная, неопреде¬ленная, но манящая в сторону Серпухова. Каждому из нас в душе казалось, – хотя никто не говорил об этом вслух, – что по дороге мы непременно увидим что-то необыкновенное, а в самом Серпухове – тем более.
рис 11
И мы тронулись в путь. Если туристы идут на такое рассто¬яние, то берут с собой воду и еду. Хотя было очень жарко, но мы пошли налегке, без воды и еды.
Идем вдоль дороги, по которой несутся "Москвичи», "Запорожцы, "Жигули"; два раза проползли автобусы. Город остался далеко позади.
Пройдя поле, на котором растет горох, подкрепившись и сунув под майку ворох стручков, – мы решительно шагаем дальше.
Миновали Селино и Вечери, почти дошли до моста через Оку – вёрст десять мы уже одолели. И вдруг мне показалось, что уже не так сильно, как раньше, хочется идти дальше. Наверно, то же самое почувствовали и мои спутники. Мы еще не признаемся в этих рыхлых ощущениях и продолжаем шагать к мосту.
И вдруг дружно останавливаемся.
– Что-то пить хочется, – задумчиво говорит Мишка.
– И мне тоже, – подхватывает Генка.
– Надо поворачивать обратно, – предлагает Мишка. – Дальше что-то расхотелось. Санька, ты хочешь идти дальше?
Я отрицательно мотаю головой.
– А ты, Генка?
Генка тоже не хочет.
Поворачиваем обратно. Нас не радует, что нужно пройти столько, сколько мы уже прошли, чтобы дойти до своего города, ставшего теперь таким родным и желанным. Все сильнее хочется пить. Мы чувствуем, что к нам подкрадывается усталость, а с ней и желание поскорее добраться до дома и там, на ходу, едва успев вымыть руки, выпить бокал компота и схватить ватрушку.
Мимо нас проносится серая "Волга" и тормозит метрах в семи от нас. Предчувствуя что-то хорошее, живо подходим. Из окна высовывается молодой водитель.
– Далеко идёте?
– В Пущино.
– Садитесь! Подброшу!
Нас не нужно уговаривать, и мы тотчас оказываемся на заднем сиденье. Как потерпевшие кораблекрушение радуются своим спасителям, так и мы обрадовались нежданному счастью! Машина мягко покатила нас в сторону города. Чистая, нарядная обивка салона "Волги" подчеркивала наш неприглядный походный вид: пыль на руках, грязь на лицах.
Водитель оказался веселым и общительным. Всю дорогу он разговари¬вал с нами, расспрашивал.
– Что-то далековато вы забрели. Устали, небось? А лет вам сколько?
– Мне через месяц будет семь... – отвечаю я. – Во второй класс перешел… Миш, тебе сколько?
– Восемь, – отвечает Мишка.
– А книги любите читать? – спрашивает водитель.
– Я очень люблю, – отвечаю я. – Миш, ты любишь?
Будто вспомнив что-то не совсем приятное, Миша пробурчал недовольно:
– Не всегда люблю… потому что от дела отвлекают…
– А я люблю и не люблю, – говорит Генка. – Смотря что…
Но вот и родные девятиэтажки.
– Вы в каком районе живете? – поинтересовался водитель.
– «АБ»!
Водитель высадил нас недалеко от нашего дома. Вышли из машины мы не с такой большой радостью, как недавно вошли: хотелось еще покататься.
– Спасибо! Большое спасибо!
А когда водитель отъехал, мы чуть ли не хором воскликнули:
– Какой хороший человек!
Казалось, что вокруг живут только хорошие и добрые люди, вся планета заселена ими; недобрые, в виде семиглавых Змей Горынычей, водятся только в былинах и сказках, а других недобрых мы давно победили.
Переполненный обилием впечатлений, я нажимаю на кнопку звонка своей квартиры.
15 мая 1977 г.
Лето в Грозном – это прекрасно!
Мои родители – не коренные грозненцы. Детство мамы прошло в Грозном; потом она училась в Московском университете и была распределена на работу в Пущино. Детство папы прошло в Порт-Артуре, потом – в Уссурийске. В 1957 году, когда папа учился в пятом классе, Хрущев совершил массовое сокращение армии и его отца, дедушку Мишу, демобилизовали. Вот тогда он с семьей и переехал в Грозный, где жил его друг. А дедушку Василия Тимофеевича Гончаренко, маминого папу, замечательного специалиста по сварочным работам, вместе с его организацией направили в 1944 году в Грозный для восстановления нефтяных заводов.
Когда я закончил первый класс, мы с папой отправились в Грозный к его родителям. Мама с нами не поехала, потому что была очень занята на работе и не брала даже отпуск. Я обещал ей, что каждый день буду писать письма, хотя не очень-то люблю это занятие. Однако впечатления переполняли меня; даже папино первое письмо из Грозного заканчивается словами: «Санька, как приехал, так за ручку схватился, писать письмо».
И вот о чем я поведал маме и бабуле.
Дорогая бабуля! Дорогая мамочка!
Передаю привет от бабушки и дедушки!
Доехали нормально, только папу тошнило немного. По дороге мы выпили много лимонада. Дома едим клубнику, которую вырастила бабушка Нина. У них очень много и попадаются такие огромные!
У бабушки с дедушкой есть собака Малыш и кот Васька.
Я нашел красноармейскую звезду дедушки, и папа приделал ее на мою фуражку.
Бабуля! Поменьше работай!
27 мая 1977
У бабушки с дедушкой есть новый огород, и мы поедем туда за клубникой. Кроме того, мне скоро разрешат купаться.
Папа однажды увидел крысу и почти убил ее кирпичом.
Васька убегает от меня! Всегда!
Я очень люблю кататься на трамвае. Жаль, что в нашем Пущине нет трамваев, а то бы тоже катался.
Скоро мы будем строить сарай.
Читаю «Тома Сойера» и бегаю босиком.
Мама! Мы с папой были в твоей школе. А еще папа показал симпатичный кирпичный коттедж на улице 8 марта, 27, в котором две квартиры и в одной из которых прошло твое детство. Ты рассказывала, что этой квартирой в 1948 году наградили твоего папу Василия Гончаренко, изобретателя и рационализатора, моего деда, за героический труд во время войны.
Как обидно, что в этом доме теперь живут чужие, незнакомые люди…
29 мая 1977
Познакомился с соседским мальчиком Русланом. Однажды мы с ним съели всю клубнику.
Мы с папой играли в шахматы! И с дедушкой – тоже!
Я дрессировал Малыша. Но ты, мама, не волнуйся насчет микробов: я до него не дотрагивался.
Мы были в доме игр! Я подбил сначала один корабль, потом еще четыре, а потом еще пять. И два самолета. Третий летал и не слушался. Мы с папой ударяли правильно, но он не падал.
Что передают по телевизору?
Мы с папой катались на лодке! Я немного научился грести веслом!
Мы с папой купались! Я залезал на папу и нырял! На этом Грозненском море вода тёплая!
1 июня 1977
Мой друг Руслан уехал! Но послезавтра он снова приедет! Мы с ним знаем одну ценную тайну! Я вам говорить не буду! Очень скучаю о вас!
Я забавлялся с пластилином. Делал танки, авианосцы и самолеты. Папа тоже сделал танк и самолет. А «катюшу» я сам сделал. Мой дедушка – артиллерист, во время войны он испытывал новые «катюши», поэтому он мне показал, как надо ее делать.
3 июня 1977
Приехал мой друг Руслан!
Васька уже больше недели не возвращается домой и не ест.
Погода у нас чудесная! Папа купил две хорошие книжки: «Дорогие мои мальчишки» и «Бригантину».
Ты смотрела «Мальчика со шпагой»? Я смотрел!
Сегодня я ел сладкие белые штучки, которые растут на дереве. Я залез и ел, несмотря на то, что находился в очень неудобной позиции!
Кроме того, ел помидоры, очень хорошие помидоры! Они как раз стали поспевать!
Мы с папой ездили на аттракцион, играли в охоту (попал 5–6 раз) и морской бой (попал 5 раз). Стрелял из винтовки и попал три раза.
Два раза покатались на карусели, а потом – на лодках! Стреляли в тире! Там было очень хорошо! Мы поедем туда и завтра, папа обещает.
Мама, извини, но я собаку трогал. Но ты меня не предупреждала, что это делать нельзя. Наш Малыш – очень хороший пес!!!!!!!!!! Его нужно трогать! Он любит ласку!
Мне купили футболку «Майти Маус» – могучий мышонок. И купили мне носки.
6 июня 1977
***
Мы с дедушкой поедем на Нефтеперерабатывающий завод имени Ленина! Он там работает.
Мы пускали много кораблей и запустили самолет!
Наш Малыш раньше на меня лаял, а теперь позволяет мне гладить его и даже слушается.
Мы сейчас отделываем дом! А вчера ездили на огород. Там было очень хорошо! Я объедался клубникой, очень крупной, работал и сломал тяпку. На огороде много ящериц. Здесь они крупнее, чем в Пущине.
9 июня 1977
Если нельзя войти через дверь…
В младшей группе детского сада, когда мне было три года, воспитательница Нина Ивановна удивлялась: я делал то, на что другие ребята не отваживались. Например, моментально перелезал через высокий забор, когда мы играли во дворе детсада и мяч оказывался по другую сторону площадки. До моего появления в этой группе кто-нибудь из малышей отправлялся за мячом в обход, через калитку, – это далеко, и все ждали, когда же посланец возникнет в нужном месте сетки и перебросит мяч обратно. С моим появлением всё изменилось. Пока воспитательница выбирает, кого же ей отправить за мячом, – я одним махом перепрыгиваю через забор, перебрасываю мяч и тут же спрыгиваю обратно.
И что особенного? Сетка-рабица, сделанная из толстой проволоки, сплетенной в ячейки, за которые так легко цепляться руками, карабкаясь вверх. Проделывание мною таких трюков– то же самое, что плавание для рыбы.
Но однажды, когда мне было шесть лет, и я только что окончил первый класс, произошел не шуточный случай.
Лето. Папа изобрел уникальный прибор и на неделю уехал с ним в командировку в Киев. Бабушка улетела на Урал к военному сыну, а мама ушла в магазин за хлебом. Уходя, мама попросила меня сидеть дома и ждать ее возвращения.
рис 12
Веселые крики ребят, доносящиеся с улицы, были так заманчивы, что я не видел ничего преступного в том, чтобы пренебречь просьбой мамы. Захлопнув дверь, я скатился по перилам лестницы со своего третьего этажа, вылетел в распахнутую дверь нашей девятиэтажной башни и – да здравствует свобода!
А вот и мама возвращается из магазина, и я радостно бегу ей навстречу...
Но почему она совсем не рада мне? Почему она смотрит так испуганно?
– Ты... захлопнул дверь? – спрашивает она, едва не заикаясь…
– Конечно, захлопнул! – весело восклицаю я.
– Но мы теперь не сможем войти! Я не взяла с собой ключ!
Я потрясён…
Мы ломаем голову и перебираем возможные варианты проникновения в нашу квартиру. Был бы папа дома, придумал бы что-нибудь обязательно… А нам на ум приходят только два способа нашего спасения.
Первый способ: взломать дверь. Не очень хороший способ: и дверь жалко, и ночевать пришлось бы незапертыми, – не в деревне ведь живем.
Второй способ. Кто-то должен по веревке спуститься с балкона четвертого этажа на наш балкон на третьем этаже и изнутри открыть дверь. Но здесь два критических момента. Во-первых, важно, чтобы соседи, живущие над нами на четвертом этаже, оказались дома: сейчас лето, многие на море. Во-вторых, кто станет тем смельчаком, который отважится спускаться по веревке с четвертого этажа на третий?
Не успела мама озадачиться над этим, как я сказал:
– Только не вздумай возражать: спускаться буду я.
Мама не разделяла мою отвагу и не сразу согласилась с моим решением.
А с верхними соседями повезло. Они не успели уехать на море, зато уже вернулись с работы и даже не ушли в гости, в магазин или на Оку. Дядя Толя и тетя Майя, тренер по гимнастике, с большим участием отнеслись к нашей проблеме, заволновались, стали обсуждать варианты проникновения в нашу квартиру. Мой проект под названием “Спуск” они восприняли с уважением. К тому же у них оказалась совершенно новая, недавно купленная бельевая веревка.
– Но выдержат ли руки моего сына? – волновалась мама. Вдруг они ослабнут, разомкнутся... или он испугается высоты, голова закружится?
– Мама, а ты знаешь, сколько я висел на тарзанке у реки? Ты не знаешь! А ты видела, что я на ней вытворял? Не видела! А ты хоть знаешь, что такое тарзанка? Нет? Я расскажу тебе потом, что такое тарзанка! А в школе по канату как я взвивался вверх, ты видела?! У меня огромный опыт!
Такими словами пытался я убедить расстроенную маму, не знавшую, что такое тарзанка и не видевшую меня на вершине каната под куполом спортзала, но все-таки ободрённую тем, что у меня есть опыт верхолаза.
Да, мы высоко взбирались на деревья, перекарабкивались по толстым веткам с одного дерева на другое, стоящее поодаль; висели на сучьях, а потом спрыгивали с них на приличной высоте на землю, перепрыгивали с крыши одного гаража на крышу другого... Все эти трюки в нашей мальчишеской среде называлось тарзанкой.
Но спускаться с четвертого этажа балкона на третий – нечто иное.
Тем временем дядя Толя привязывал веревку к перилам.
– А вдруг она перетрется? – интересовалась неугомонная мама.
– Не перетрется, – спокойно отвечал дядя Толя. – Она новая и из шелковой синтетики.
И вот все готово. Дядя Толя помог мне взобраться на перила балкона, хотя я не нуждался в этой помощи, – но что поделаешь, так уж положено. Он еще и подстраховал меня, когда я брался за веревку, поддерживал меня за руки, когда я уже повис над землей.
Прошло не более секунды – я на балконе своей квартиры. Отпираю дверь, жду маму, уже спускающуюся (по лестнице, а не по верёвке) от соседей к нам домой. Вот она заходит, не веря своему счастью…
Я слегка взволнован от неожиданного приключения, и жду выговор. Чувствуется, что мама колеблется, не зная, ругать меня за непослушание, причинившее столько волнений, или простить за отвагу. Решила начать с выговора.
Однако в нашей семье было заведено правило: не только родители критикуют сына, но и сын имеет право высказывать свое мнение об их ошибках. Таким образом, иногда у нас получались плодотворные дискуссии.
– Мама, вот ты такая умная, а на самом деле ты не права. Почему я должен слепо выполнять все твои приказы? Если бы ты, уходя, предупредила, что не взяла ключи, я бы ни за что не убежал. Но я-то этого не знал!!! Предупреждать надо!
– Надо слушаться родителей! Правило такое знаешь? – отвечала мама.
Но я строптиво держал оборону.
– Надо объяснять смысл своих приказов! У нас не армия!
А когда папа приехал из командировки и узнал об той истории, он тут же заменил коварный замок на тот, с которым без ключа дверь захлопнуть невозможно. И еще он сказал: «Что ж вы не сообразили пожарников вызвать? Они бы лестницу свою приставили, третий этаж для них – чепуха!».
А нам и в голову не пришло… Пожарники – они же для пожара…
Зато я после этого стал более внимательно относиться к запретам своих родителей, не относиться к ним как к капризам взрослых. Мало ли что, вдруг «без ключа»…
Вот такая история. Были и другие, подобные, но родителям я не рассказывал… Ведь я иногда забывал положить в портфель ключ… Возвращался из школы, а дома никого не было… Как же я попадал в квартиру на третьем этаже?
Не скажу. Ни в коем случае не скажу…
Острые ощущения
Наше сегодняшнее приключение с Генкой с виду совсем простенькое.
Носились мы с ним по просторам, носились и под конец так слились с природой, что не сразу можно было понять, где природа, а где – мы.
Усталость не препятствовала нашим беспечным забавам. В случае чего можно было присесть на пенек или поваляться в стоге сена. Впрочем, с сеном надо быть поосторожней: однажды я так повалялся, что меня вечером тошнило и сильно болела голова. Однако что делать, когда хочется есть? Не идти же домой! Казалось бы, так просто: ворвался домой, схватил горбушку и тут же исчез. Но на практике так не получается: сначала домашние выражают восторг, что сам пришел, не пришлось искать, а затем арестовывают, заставляют мыть руки, усаживают за стол и кормят обедом. А если твоим добрейшим и любимым домомучителям почему-то не нравится погода, – могут вообще оставить дома.
Лучше не рисковать! Терпеть или выкручиваться!
Что касается терпения… на сегодняшний день оно у нас уже иссякло. Мы тщетно пытались найти несколько копеек где-нибудь на улице, чтобы купить хлеб. Некоторое время мы бродили, уставившись глазами в землю. Однако на этот раз не повезло: нашли только две копейки. А ведь бывали случаи, когда находили по двадцать, как раз на буханку.
И мы придумали. Место для осуществления придумки было подходящее: в момент её возникновения мы находились недалеко от дома, где на первом этаже жил дедушка Гены.
– Давай свистнем хлеб у деда! – предлагает мой друг.
– Давай!
Мы, конечно, понимаем, что можно просто попроситъ хлеб у дедушки, и он, конечно же, поделится. Но так ведь неинтересно! И наша хрупкая мораль отступает перед удовольствием испытать острые ощущения.
Генка как хорошо знающий местность назначен разведчиком. К тому же, на правах родственника, он не вызовет подозрение.
Мы подходим к окну дедовской квартиры. Окно хоть и на первом этаже, но высоко. Наклонившись, я подставляю Генке плечи и, таким образом, он залезает на подоконник и толкает окно, которое, нам на радость, открывается. Приятель тихо спрыгивает в комнату, на цыпочках подкрадывается к другой и видит, что дед спит. Тогда Генка подбегает к окну, докладывает, подает мне руку, мгновение – и я в квартире. Крадучись, добираемся до кухни. Целая буханка свежего черного хлеба, только что принесенного из булочной, лежит на голубой пластмассе буфета. Мы хватаем её и, испытывая чувства уже не разведчиков, а профессиональных грабителей, кидаемся прочь.
Выпрыгнув из окна, скрываемся за углом дома, делим буханку пополам и тут же набрасываемся на нее. Нам не удается съесть её всю сразу, зато кое-что остается на оставшуюся часть дня.
После такого подкрепления появившуюся силу нужно куда-то деть: нам приходит в голову устроить облаву на подвальных кошек. Ничего плохого, конечно же, мы не собираемся им сделать, но слегка попугать этих удивительных животных забавно.
Дверь в подвал заперта. Лезем через узкое подвальное окошко. Кое-как протиснувшись, прыгаем вниз. Скоро наши глаза привыкают к темноте, и мы видим, как там сыро. Вчера прошел дождь и, наверно, поэтому здесь лужи.
Вскоре мы замечаем сидящую в углу кошку. Подходим. Из моей руки падает кусок недоеденного хлеба, кошка тут же хватает его и исчезает.
Острая боль вдруг пронизывает меня. Что это? Неужели змея?
Я в страхе смотрю вниз. Ура, не змея: я наступил на большой полукруглый осколок бутылки, валявшийся на полу. Так как я был в сандалиях, осколок не поранил ступню, но зато повернулся и острым, как копье, концом со злостью вонзился мне в ногу чуть повыше. Кровь потекла, как горный ручей.
Прочь отсюда! Генка помогает мне вылезти из окна, потом выбирается сам, и мы вновь идем к его деду – его дом находится рядом с этим домом. На этот раз мы заходим к нему не через окно – через дверь. Дед уже не спит.
– Где же тебя так угораздило! – хрипловатым голосом, укоризненно и в то же время с жалостью произносит дедушка, не похожий на сказочного деда, – без бороды и палки, довольно молодой на вид.
Вздохнув, объясняем.
Дедушка достает из шкафа белую тряпицу, отрывает от нее ку¬сок и туго, как следует, забинтовывает мне ногу. Кровь останавливается.
– Надо к врачу сходить, – говорит дедушка, а то заражение может быть.
Про исчезнувшую буханку он не вспоминает. Наверно, не подозревает нас. А может быть, еще не знает?
Мама, когда вечером, после работы, узнала обо всем, чуть не упала в обморок и тут же повела меня к хирургу.
…В кабинете хирурга, пропахшем йодом и чем-то еще страшновато медицинским, мне не по себе. Строгий и насмешливый хирург (все хирурги шутники и насмешливые) осматривает ногу, говорит, что ничего страшного, до свадьбы заживет, и мне делают перевязку.
Рана зажила через неделю. А шрам остался на всю жизнь как память об острых ощущениях.
Выталкивающая сила
Во втором классе я стал ходить на плавание. Абсолютно правильное решение: каждый должен уметь плавать. Тем более, если живешь на реке.
В нашей школе бассейн и секция плавания. У меня получалось хорошо, технику плавания я осваивал быстро.
– Папа! Я научился держаться на воде! – сообщил я после первого занятия в бассейне. – Это просто! Но не так, как думают, – всё наоборот!
И я стал объяснять:
– Когда человек не умеет плавать и не знает о выталкивающих свойствах воды, ему кажется, что он тонет, и он хочет выскочить на поверхность. Но как только выскакивает, – тут уж, действительно, начинает тонуть: у воды наверху выталкивающей силы совсем мало. И начинается паника. Зато, чем больше человек погрузится в воду, тем больше толща воды, – тем больше ее сила выталкивания. Главное, без паники!
– Да, Санька, ты меня удивил, – усмехнулся папа. – А то я так и не узнал бы о выталкивающей силе воды…
рис 13
Два раза в неделю я бегал на плавание с пакетом, в котором были плавки, большое банное полотенце, голубые резиновые тапочки-вьетнамки и голубая резиновая шапочка. Зимой мама вечно волновалась, как бы я не простудился, возвращаясь из школы с мокрой головой.
– Ну вот, голова, как всегда, мокрая, даже вода течет, – расстроенно говорила она, когда я возвращался с плавания. – Надо как следует вытирать!
Она раскрывала мой большой пакет и развешивала для просушки полотенце, шапочку, скомканные синие плавки с металлическим якорем на боку, ставила возле батареи вьетнамки.
А я, будто не слыша, спешил делиться свежими впечатлениями:
– Руками не так важно двигать, когда плывёшь. Важно ногами шевелить и еще телом, но с руками, конечно, лучше.
Я радостно рассказывал дома, как меня хвалит тренер, называет перспективным, и мне говорят, что он на меня «глаз положил».
– Я уже брасом умею... Я сегодня осваивал баттерфляй – у меня хорошо получается баттерфляй! Теперь, мамочка, я буду в Оке плавать, и ты мне не запретишь! На тот берег поплыву. А летом поедем на море (мы ведь, поедем?) – и на море буду плавать!
– Ну вот, голова, как всегда, мокрая, шапка набекрень, – расстроенно твердила мама, когда я возвращался с бассейна. – И когда же ты будешь вытираться, как следует? Зима, ветер! Легко простудиться!
Трудный выбор
Наш Академгородок в семидесятые годы был совсем молодым, а руководство нашей страны было заинтересовано развивать науку, – поэтому в нашем научном городке беспрерывно что-то строилось и открывалось. Очень скоро у нашей секции плавания появились конкуренты: в октябре открылась детско-юношеская спортивная школа (сокращенно – ДЮСШ, в народе – спортивка) со специализацией по лыжам и спортивной гимнастике. Тренерам новой спортивной школы нужны были ученики, поэтому сразу после летних каникул они стали ходить по всем школам, чтобы отбирать самых подходящих для гимнастики девочек и мальчиков – с отличной координацией движений, ловких, подвижных, стройных.
Побывали они и в нашем третьем классе на уроке физкультуры и сразу заприметили меня. Юлия Витальевна Щербинина, высокая красавица с огромными черными глазами, подошла ко мне после урока, спросила имя, фамилию, адрес и записала в блокноте.
– Саша, ты хотел бы заниматься спортивной гимнастикой в нашей школе? – спросила она.
– Хотел бы, но я уже хожу на плавание.
Рядом с Юлией Витальевной стоял мужчина противоположной наружности: у него были голубые глаза, светлые волосы, а рост поменьше, чем у Юлии Витальевны. Это был Юрий Владимирович Щербинин, лыжный тренер и директор школы.
– Ты научишься делать сальто, работать с кольцами, на перекладине, прыгать через коня, овладеешь акробатикой, – добавил Юрий Владимирович. – Наверно, смотрел по телевизору выступления гимнастов на олимпиадах? Тебе хотелось бы делать то, что умеют они?
– Хотел бы… Но у меня секция плавания…
– Ты все равно подумай и посоветуйся с родителями.
Сначала дома я поделился новостью с бабулей – она первая приходила с работы. Потом с нетерпением стал ждать возвращения родителей, чтобы поведать и им о новом соблазне в моей жизни.
– У меня сюрприз! – провозгласил я, как только они открыли дверь.
– Какой еще сюрприз? – испуганно спросила мама.
– Сегодня на уроке физкультуры у нас были тренеры из спортивной школы; они отобрали меня в секцию спортивной гимнастики.
И скромно добавил:
– Одного из класса.
Родители опешили.
– А как же плавание? Ты ведь уже ходишь на плавание два раза в неделю…
– А я и сам не знаю! Но плавать я уже научился – может, больше и не надо...
– Но сам ты что хочешь?
– Всё хочу! И плавать, и прыгать, и кувыркаться…
Через день на наш домашний адрес пришло письмо на мое имя с приглашением вступить в секцию спортивной гимнастики при ДЮСШ.
Родители окончательно растерялись. Весь вечер мы с папой, мамой и примкнувшей к нам бабулей спорили и обсуждали, как быть: вступать или не вступать. Вступать – означало бросить плавание, а не очень этого хотелось. Но ведь и гимнастика в тот период моей детской жизни была для меня очень уж привлекательна.
– Выбирайте сами, а я мучиться из-за такого выбора не хочу. Но ты, мама, всегда переживаешь, что я после бассейна с мокрой головой иду по улице – твои переживания закончатся.
– Ни одного забора не пропустишь, чтобы не перелезть… ни одного препятствия, чтобы не перепрыгнуть, – заметила мама. – На дерево, как кошка, взвиваешься… На горки, пригорки взлетаешь… Да, акробатика, – это, пожалуй, твой спорт...
– Ты забыла: еще в снежки люблю играть, и очень метко их кидаю! – добавил я.
– В снежки все любят играть, – вставил папа.
– Но не все так метко кидают!
А папа продолжил:
– В гимнастике столько интересных снарядов! Конь, кольца, брусья, перекладина… Наверно, гимнастика больше соответствует твоей стихии.
– Да! Гимнастика – это здорово! А плавание – это прекрасно!
– Но тебе-то чем больше хотелось бы заниматься? – осведомилась бабуля.
– Всем!
– А мне кажется: раз уж ребенок начал одно, не следует бросать и кидаться в неизвестное другое, – заметила бабуля.
– Но эта мокрая голова зимой в пургу, по улице… я вечно с ума схожу, как бы не простудился, – добавила мама.
– Да… что верно, то верно, – согласилась бабуля.
Мама вспомнила, как мы были в обезьяньем питомнике в Сухуми, мне не было еще пяти лет. Папа с мамой не успели оглянуться, осмотреться кругом, как я уже взлетел по металлической сетке на верх вольера, где находились мартышки. И вдруг кто-то из посетителей удивился: «А это что за обезьянка наверху?». Засмотревшиеся на мартышек родители тут же спохватились и дали команду, чтобы их «обезьянка» немедленно спустилась вниз.
– Утро вечера мудренее, – сказала мудрая бабуля. – Пусть всё уляжется за ночь, и решение само придет завтра. Куда спешить?
– Правильно, – обрадовался папа, увидев, что головоломка откладывается до следующего дня, а там, глядишь, и без него примут решение. – Спешка нужна лишь при ловле блох.
Такая сначала каша была у меня в голове! Я и не знал, что так трудно выбирать, когда поверхностно знаешь о том или ином поприще, а о подводных камнях вообще ничего не подозреваешь… когда и то нравится, и другое....
Однако моё утро не стало мудренее вечера. Я быстро уснул, не успев ничего толком обдумать. Ночью мне снилось, как я прыгаю через коня, кувыркаюсь, упражняюсь на брусьях. А еще снилась зеленая вода школьного бассейна, и я осваиваю технику баттерфляя… Утром было не до обдумываний: проснувшись и умывшись, я тут же помчался в школу.
Вечером я объявил:
– Родители! Решайте сами! Я замучился – не могу выбрать!
Родители, включая, конечно, и мудрую бабулю, посовещались немного, и папа самолично озвучил их решение:
– Плавать “на бытовом уровне” ты научился. На воде в случае чего не растеряешься, на море и на реке плавать уже сможешь. Но все-таки твоя стихия – это гимнастика.
И так я стал учеником двух школ: обычной и спортивной.
Красная шапочка
Загадочные создания впервые очаровали меня, когда мне было семь лет. Пленила меня одноклассница, которую звали Яна. Она казалась такой уверенной, даже слегка самоуверенной, и мне почему-то нравилось смотреть на неё. Говорила она победительным тоном, ясно и правильно; взгляд серых глаз был смелым, а улыбка, мелькающая на ее хорошеньком личике, была очень милой. Как у большинства девочек поколения 70-х, ее светлые волосы были подстрижены в стиле «шапочка», и зимой она тоже носила шапочку, красную, с большим, веселым помпоном.
Я решил не откладывать в долгий ящик и, пока другие не перехватили дивное создание, на одной из больших перемен, когда все вышли из класса, а она закопошилась с портфелем возле своей парты, подошел и сделал предложение.
– Яна! Ты хочешь стать моей женой?
– Женой?.. А когда? – без тени удивления спросила она, щелкнула пеналом и утопила его в портфеле. – Сейчас, что ли?
– Нет. Когда станем взрослыми.
– А… я думала: сейчас.
Помедлив несколько секунд, она великодушно обрадовала меня:
– Тогда я согласна!
На этом наши отношения, вытесненные изобилием других впечатлений, фактически закончились. Мы радостно улыбались друг другу, столкнувшись где-нибудь на лестнице или у классной доски, но общались мало и даже подзабыли о своих намерениях стать мужем и женой.
В четвертом классе у нас вместо учительницы Нины Григорьевны на каждый предмет появился отдельный преподаватель. Все они были хорошие… кроме Аиды Бурхановны, преподававшей русский и литературу и ставшей нашим классным руководителем. Она не вызывала, а тонким голосом на самой высокой ноте выкрикивала фамилию ученика, и мне не хватало чувства юмора, чтобы весело относиться к этому пронзительному, резкому взвизгиванию, похожему на зловещий крик птицы гуахаро, раздающийся из глубокой пещеры. Услышав фамилию Каранов, я вздрагивал, – и это невзирая на то, что имел репутацию отважного парня.
– Как я ненавижу этот урок! – пугал я маму по утрам своими стонами в те дни, когда по расписанию был русский. Она-то, наверно, мечтала, чтобы русский был моим любимым уроком…
И тогда, по настоянию моей активной и мудрой бабули, после четвертого класса я был переведён в Первую школу. Обсуждая с завучем новой школы вопрос о моем переводе, мама попросила, чтобы меня определили в 5 «Б» класс, где русский и литературу преподаёт выдающийся учитель Нина Викторовна Шаклунова.
Как же теперь наслаждался я уроками русского языка и литературы! Как же мне нравилась Нина Викторовна! А разве только мне? Ее обожали все ученики, все до единого!!!
А потом, уже после моего ухода, произошел дикий случай: Аида Бурхановна велела моим бывшим одноклассникам «вздуть как следует» Илюшу за то, что тот забыл принести из дома книгу для стенда, посвященного Октябрьской годовщине. Ученики, старательно выполняя задание классного руководителя, умудрились выбить бедняге зуб! А Илюша не из драчливых был, и даже за себя обычно не стоял, а рассказывал отцу, если что случалось, и тот уже сам наводил порядок, мог и уши надрать.
После этого случая все родители дружно явились к директору и выложили перед ним накопившиеся факты. Директор велел хулиганке-учительнице написать заявление «по собственному желанию». Другие ученики из моего бывшего класса последовали моему примеру и тоже перешли в щукинскую школу.
А девочку Яну в красной шапочке я уже никогда не видел.
Давление земной коры
Любопытно всё, что связано с явлениями и законами природы! В шесть лет я залпом прочитал книгу «Из чего всё», принялся читать «Популярную астрономию», журналы «Юный натуралист», но с особенным интересом читалось о вулканах, землетрясениях, миражах, смерчах, полярных сияниях.
Когда я закончил третий класс (мне еще не было девяти лет), мы с папой были в Грозном у дедушки Миши и бабушки Нины. К нам на Дербентскую улицу зашел бывший папин одноклассник, дядя Боря Антипов.
Тепло, хорошо, все расположились в небольшом дворике белого домика с голубыми ставнями, одна стена которого, согласно обычаю прошлого, выходит на улицу и поэтому окна на ночь закрывают ставнями. В России ставни в частных домах бывают редко, но здесь – Кавказ! Высокий забор – это тоже характерно для Кавказа – покрашен зеленой краской. Его дощечки почти без просвета пригнаны одна к другой, отделяя прилегающий к дому участок от улицы и делая жизнь его обитателей невидимой для посторонних.
Я сижу на заборе, свесив ноги вниз, во двор; мои руки время от времени тянутся вверх к жирным фиолетовым ягодам тутовника, ветви которого касаются изгороди.
Мы с дядей Борей обмениваемся вопросами: он спрашивает меня об учебе, спорте, о книгах. А мне хочется получить представление о его работе, о нефтяных скважинах и вышках. Любопытно, на какую глубину бурят скважины.
– Только что, в этом году, грозненским нефтяникам удалось пробурить на семь с половиной тысяч метров, – гордо отвечает дядя Боря.
– Здорово! А глубже можно?
Так дети устроены: им всегда хочется выше, дальше, быстрее, глубже, сильнее!
– Нет, пока нельзя, – отвечает старший собеседник и, решив заинтриговать меня, добавляет,– и никто не знает, почему…
– Наверно, давление земной коры не позволяет, – объясняет младший и ловко спрыгивает с забора.
Одноклассник дядя Боря почему-то ошеломлен моим ответом.
– Верно!– восклицает он. – Тебе восемь лет, а ты уже понимаешь такое?!
И потом, встречаясь с моими родителями, он вспоминал, как я, восьмилетний хлопец, удивил его. А ведь такой пустяк…
Июнь 1977 г.
Безоблачное начало
В нашу группу спортивной гимнастики вошло семеро ребят: шесть из Первой школы, «щукинской», и один – из экспериментальной, это я. Первые занятия были интересными: мы резвились на брусьях, бревне, прыгали через козла, висели на кольцах. И вдруг – скучища: вместо того, чтобы учиться гимнастическим трюкам, нам предложили тянуть носки. Одно занятие тянем… ладно, так уж и быть, потерпим… Второе занятие тянем… Третье – и снова тянем!
После четвертого занятия по программе «Тянем–потянем» я решительно объявил родителям:
– Всё, бросаю гимнастику! Ничего интересного! Буду снова на плавание ходить, шлифовать баттерфляй! “Носочки тянем – потянем! Носочки тянем, тянем! Вот так тянем… Еще дальше тянем!..”
– Это только в начале так! – стал убеждать папа. – Всем в начале скучно. Музыканты тоже сначала гаммы разучивают, пальцы разрабатывают – разве интересно? И в обычной школе начинают с палочек и крючочков, а не с сочинений и изложений.
– Сначала – аз и буки, а потом – науки, – добавила мама.
И я смирился… чтобы научиться творить интересное, надо сначала освоить скучное и неинтересное.
И в самом деле, вскоре начались махи, перемахи, наскоки, соскоки, повороты, перевороты и много других увлекательных штучек.
Однако первые два года тренеры часто менялись. Иногда, в отличие от гимнастической секции девочек, мы вообще оказывались без руководителя, и за нами присматривал лыжный тренер Юрий Владимирович или, чаще всего, Майя Васильевна из девичьей гимнастики. Это с ее балкона на четвёртом этаже я спускался по веревке на свой третий этаж, когда у нас не было ключа. Тогда я не знал, что нас с Майей Васильевной породнит спортивная гимнастика.
Несмотря на беспрерывную смену тренеров, мы умудрились достичь каких-то результатов и даже выезжали на областные соревнования. Я занял первое место среди гимнастов своего возраста (восьмилеток). Мне вручили грамоту победителя.
Вот что я делал на этих соревнованиях. Вольные: два шага, круг руками, мах ногой в упор, шаг, стойка, кувырок, равновесие, мах ногой, бег, рандат, упор, шпагат, упор сидя, мост с поворотом, мах ногой, прыжок ноги врозь. Конец.
Перекладина: вис, переворот, фляк, мах дугой, сзади соскок.
Прыжок прогнувшись.
Брусья: угол, угол ноги врозь, три маха, соскок.
Кольца: три маха, вис прогнувшись, угол, три маха, соскок.
Я был капитаном нашей сборной, все тренеры хвалили меня, какой я смелый, ответственный, не боюсь рисковать, отличная координация движений, пластика, быстрая реакция. И всегда добавляли: «Перспективный». К похвалам я относился спокойно, но победы любил. А кто не любит побеждать? А бабушке нравилось поучать меня, и она говорила:
– Лучшая похвала – похвала твоей собственной совести, ее согласие с тем, что делаешь хорошо и правильно.
– Бабуля, не беспокойся! Моя совесть довольна мной. Когда будет что-то не так, я тебе скажу.
Мне казалось, что человек не всегда может правильно оценить качество своей работы, и мнение общества – важное подспорье в жизни.
Бороться!
Гранитный пол вестибюля ДЮСШ с полосками воды, не успевшей высохнуть после мытья, розовел чистотой. Босые девочки в купальниках бесшумным ручейком проскальзывают вслед за своим хореографом в спортивный зал с зеркалами, балконами для зрителей, большим зеленым ковром на полу, ямой для прыжков, еще не заполненной дефицитным поролоном.
Я учусь уже в четвертом классе, и третий год занимаюсь в спортивке. Постоянного тренера нет, и мы весело и беспечно по два часа в день занимаемся общефизической подготовкой. То под присмотром Майи Васильевны, то – Владимира Яковлевича, лыжного тренера и директора школы. А то вдруг появляется новый человек и нам представляют его как нового тренера. Через несколько месяцев этот тренер испаряется, как и его предшественник. А мы продолжаем бегать, выжимать километры на обсыпанных желтой хвоей тропинках зеленой зоны, тянуть носки, делать висы, отрабатывать рондат-фляки.
Такой спорт меня вполне устраивает. Я делаю то, что нравится, а времени на тренировки уходит столько, что остаётся и на другие интересы. Меня не огорчает, что при выполнении простого сальто тренер все еще подстраховывает нас, успевая схватить гимнаста за майку, когда прыжок делался неправильно, – и тот смешно повисает в воздухе, как заяц на крючке подъемного крана в мультфильме "Ну, погоди!".
Мои родители слишком увлечены своей работой и в дела спортивной школы особо не вникают.
– Да что вы! У них все еще нет постоянного тренера? – удивляется мама, выслушав однажды встретившуюся на улице другую маму, Костину, беспокойную, досконально вникающую в дела спортивной школы и озабоченную отсутствием системного подхода к тренировкам. – Выходит, они там дурью маются?
– Маются дурью, – сокрушённо подтверждает Костина мама. – Ни дела, ни покоя, что называется. На тренировки бегают почти ежедневно, а толку – чуть. Или в другую секцию лучше отдать ребенка, или что-то делать. Время-то идет. Их ровесники в нормальных спортивных школах уже двойное сальто делают, а наши и в простом сальто на майке все еще висят.
– Да… – вздыхает моя. – Наш Санька ходил сначала на плаванье, с удовольствием ходил... Сдернули мы его оттуда. И что же делать?
– Бороться! – решительно отвечает Костина мама. – Нужно добиваться, чтобы в школу прислали постоянного тренера!
Моя мама как-то вяло смотрит на Костину и снова вздыхает. Она не уверена, нужно добиваться или не нужно, стоит бороться или не стоит, ей хочется уклониться от этого процесса. Однако у Костиной мамы твердые убеждения на сей счет, и, как вскоре выяснилось, ее взгляды дополняются постоянной активной жизненной позицией. "Слово и дело", – ее девиз. Вооруженная тем и другим, она поднимает родителей на борьбу. Самые активные отправляют челобитные в разные инстанции, устраивают собрания, встречи с руководством школы, ходят, требуют, убеждают, томятся в беспокойном ожидании… два года томятся. И добиваются своего.
Но об этом позже…
Самые чистые учебники
Отбарабанили пятый класс – сдаем учебники в библиотеку, хотя с некоторыми расставаться не правильно: могут пригодиться для экзаменов.
– Обертки прошу снимать! – предупреждает библиотекарь Тамара Никитична аккуратистов, обычно девочек, у которых книги завернуты в бумагу, – чаще всего, изнанку обоев, оставшихся от ремонта. Книги по каждому предмету Тамара Никитична складывает в отдельную стопку. Молча вычеркивая в карточке название, иногда она комментирует внешний вид неопрятного учебника:
– Фу, какой залапанный… Руки никогда не моешь?
Очередь подходит к Грише Ракитину. Он достает из портфеля учебники и молча складывает на стойку. Тамара Ильинична берет в руки «Историю», «Русский язык», «Математику»… любуясь, смотрит на них и улыбается.
– Вот, пожалуйста, перед нами – мальчик, а какие чистые учебники! Самые чистые!
Все, кто был в очереди, взрываются хохотом.
– Да он ни разу их не открывал, оттого и чистые!
Да, Гриша Ракитин – феномен всех пятых классов. Нигилист, никогда не выполняющий домашние задания. Наш классный руководитель Раиса Евгеньевна Болотина сокрушается:
– Это ужасно! Колония по нему плачет… Раньше можно было хоть на второй год оставить, а сейчас – ни-ни, переводи из класса в класс до самого восьмого, и уж только после этого – ПТУ. Родители не контролируют, мальчишка сам по себе.
В те времена в системе образования была необходима внешкольная работа с учениками, и однажды, в начале шестого класса, Раиса Евгеньевна предложила моей маме проводить с классом какие-нибудь полезные занятия, вроде лектория или клуба…
Мама согласилась. Ей хотелось, чтобы в школах давали общее представление об изобразительном искусстве, направлениях в живописи, основах архитектуры. Тем более что в некоторых школах и в экспериментальной, из которой я ушел, в то время уже появился предмет МХК – мировая художественная культура. А в нашей, щукинской, его не было, и маманьке было обидно.
– Мама, а ты не опозоришься? – спросил я, заметив мамину подготовку к своему первому занятию.
– Постараюсь… Главное, чтобы ребята не уснули, а мысли их – проснулись.
– Если уснут, – не беда, – поправил я. – Главное, чтоб не шумели. Вообще, мама, ты слишком не обольщайся: в нашем классе одержимых жаждой познания немного. Тем более, – живопись, архитектура… Я и то не особо увлекся, когда ты подсовывала мне журналы «Юный художник», альбомы всякие… Ой, мама, ты не знаешь, что тебя ждёт…
Еженедельно по средам, к началу шестого урока, с диапроектором, с коробкой цветных диапозитивов (слайдов), с рулоном репродукций, она торопилась в наш класс. На работе ей разрешили взять плотные черные шторы на окна, чтобы в темноте показывать диапозитивы. Ребята на перемене, вскочив на подоконник, с удовольствием развешивали их. Бывало, если в её коллекции не хватало слайдов и бумажных репродукций с нужными художниками, она приносила толстые фолианты по искусству из домашней библиотеки, а в них накануне делала закладки.
Класс решил назвать наши сборы «Эврикой». Если бы мы знали, что такое название в то время было распространенным, – придумали бы другое. А Гриша Ракитин сделал свой комментарий:
– «Эврика» – открытие. И школу также нужно назвать – мы каждый день делаем тут открытия.
В классе дружно засмеялись.
– Ракитин каждый день делает открытия! – слышался голос Миши Афонина.
– Учебники открывает и тут же закрывает! – добавила Ира Федорова.
На первую парту устанавливался диапроектор «Свет». Двое ребят в конкурентной борьбе с другими желающими усаживались показывать картинки. Победа доставалась, в основном, Грише.
Мама, которую здесь величали Маргаритой Васильевной, в школе оказалась хитрей, чем дома, когда уговаривала меня читать «Юного художника». Она придумала особый подход, чтобы нам не было скучно; увлекательно рассказывала о картинах, которые стоят копейки, пока художник жив, но превращаются в миллионы, когда тот в нищете уходит из жизни. Поведала о разнообразии художественных методов и стилей, о революции в искусстве в начале двадцатого века. Развесит на доске репродукции Куинджи, Ван Гога, Пикассо, Поленова – вперемешку, по несколько репродукций каждого, а нам надо сгруппировать работы каждого автора отдельно… Или покажет картину художника и предлагает вникнуть в ее смысл, проникнуться настроением. Объясняет, какая разница между репродукцией и оригиналом…
Именно здесь Гриша Ракитин проявил себя. Да не абы как, а лучше всех. Уже в самом начале маме понравилось даже то, что он сражался с другими учениками за право показывать диапозитивы. «Это хороший знак, – сказала она дома. – Что-то ему интересно, – значит, не безнадежен». Удивил он ее и тем, что никогда не отвлекался на «Эврике», быстро соображал, на вопросы отвечал одним из первых и очень часто – правильно. У нигилиста, о ком «скучала колония», обнаружилось отличное абстрактное и логическое мышление! И он оказался любознательным!!!
Мы дома так радовались такому открытию! Мама немедленно поделилась новостью с Раисой Евгеньевной и Ниной Викторовной, нашей «литературой», и ее слова они приняли на вооружение.
– Вот видишь, Саня, не зря мы наш клуб назвали «Эврикой», – поведала мама свои впечатления. – Одно открытие уже сделано. О Ракитине учителя говорили как о безнадежном существе, по которому колония плачет.
Взяв Тишку на руки, я добавил:
– Фокус Гришки в том, что он не делает домашние задания. Просто игнорирует – и всё. Ему по барабану, что будет двойка, – все равно переведут в другой класс. Самые чистые учебники у кого? У Ракитина! Никогда не открывает! Никакого стимула, никакого самолюбия! А я заметил: он хорошо соображает не только на «Эврике», но и в математике!
Мама обрадовалась, что Гриша соображает в математике и поинтересовалась:
– А как же родители?
– Они работают на стройке. Им кажется, что это нормально, если у них будет династия простых строителей. Они тоже думают: «Какая разница? Все равно до восьмого класса будут переводить в следующий, а потом – в ПТУ».
И мы с мамой придумали коварный план извлечения незнайки из трясины равнодушия к знаниям.
Я заметил, что Гриша на тех уроках, когда было разрешено свободно рассаживаться по партам, норовит устроиться рядом со мной, и решил воспользоваться этим. Я не стал уклоняться от него как от никчемного ученика, был дружелюбен, не демонстрировал свое превосходство школьного авторитета и спортсмена. Грише моя благосклонность оказалась по душе; чувствовалось, ему хотелось быть рядом. Мы быстро разговорились; Гриша рассказал о своем любимом друге, овчарке, – это была его гордость. У меня в то время был только Тишка, – о нем, таком умном и самодрессирующемся, я тоже рассказал.
И вот на уроке математики Татьяна Ильинична ходит по рядам и собирает тетради с домашним заданием. Подходит к Ракитину, берет в руки его тетрадь и открывает.
– А где домашнее задание?
Григорий молчит.
– Пусть завтра придут родители, – спокойно говорит учительница.
На перемене Гриша, как обычно, подходит ко мне. Я сдержанно отстраняюсь от него, не объясняя причины.
Когда на следующий день он снова делает попытку подойти ко мне, я роняю через плечо:
– Домашние задания, значит, не делаем…
И холодно отхожу в сторону. Ко мне тут же подлетает Игорь Жулдыбин – и мы с ним бежим на физкультуру.
Родители Ракитина так и не пришли в школу: днем они не могли прийти – работа такая, на стройке. Зато на сей раз наш разгильдяй домашнее задание выполнил. Для меня это была равносильно маленькой победе.
Так и появилось правило: как только Гришка не делал уроков, я тут же реагирую, но без нравоучений, – холодным взглядом, и не бойкотом, а предельной сдержанностью в разговорах и отстраненностью. Действовало безотказно. Как только лентяй улучшал качество учебы, я снова улыбался и даже сам подходил к нему – он был так рад!
Отношение Гриши к учебе стало довольно быстро меняться. Теперь он не только выполнял задания, – он хорошо их выполнял. Его зауважали прилежные ученицы. Изменилось отношение учителей. Все увидели, что он – способный ученик, умеет работать и, конечно, не безнадежен. Подивились, как легко дается ему математика. Да и с другими предметами проблем не было. Когда после окончания восьмого класса происходил отбор, кого переводить в десятилетку, а кому рекомендовать поступление в ПТУ, вопрос о Ракитине даже не стоял!
А Слава Королев – тот самый, у которого золотые руки, кто сам собрал мотоцикл в седьмом классе, но у которого с учебой – никак, – не был рекомендован в девятый класс. Дальнейшая судьба его неизвестна. Я уверен, что и к нему можно было бы найти какой-то особый, индивидуальный подход и пробудить интерес к восприятию школьных знаний. Уверен! Но, увы…
Наша дружба с Гришей крепла. Когда меня после гимнастики увлек большой теннис, подключился к теннису и Гриша. После школы мы с ним встречались на корте, и играли около часа. А корт – это тоже элемент воспитания. На корт нашего Академгородка ходят аристократы научного мира, общение с ними облагораживает человека, – это не то, что грубовато-простоватая атмосфера нашего, по словам Нины Викторовны, «очень сложного» класса…
Но и это не всё. После получения аттестата зрелости Гриша поступил на работу в СКБ. Именно там он увлекся компьютерами – до такой степени, что решил поступить в институт на факультет программирования. У него оказался талант. Проработав в НИИ года три после окончания вуза на мизерной зарплате (это были 90-е годы), он нашел в США работу программиста и покинул нашу страну.
Сейчас он работает в Силиконовой долине. И снова не то и не так, и нет повода для радости, ведь мы теряем драгоценный генофонд.
Первая охота Тишки
Первая охота Тишки была успешной.
Однажды теплым летним утром Тишка, как обычно, сидел на подоконнике на кухне. Дышал воздухом. Вдруг он увидел ласточку, сидевшую на перилах балкона. Он тут же приготовился к прыжку и, выждав момент, сиганул к птичке.
И он поймал свою первую добычу! Спрыгнул с перил. Гордо, но скромно, он посмотрел вокруг: все ли видят его успех.
Затем он направился в большую комнату и стал играть с птичкой, как это принято у котов перед тем, как слопать жертву.
И вдруг в комнате, откуда ни возьмись, – мама:
– Птичка погибает!
Вырвала у охотника ласточку и тикать с ней на кухню, чтобы выпустить в окно. Но перепуганная птичка вырвалась у нее из рук и – под стол. Наконец, мы поймали бедняжку и выпустили в окно.
А Тишке выдали кусочек трески в качестве контрибуции.
А 22-го июля мы со спортсменами ездили в зоопарк. У меня с собой ничего не было, ни денег, ничего. Но я сам виноват: мама предлагала и то, и другое, а я категорически отказался. Потом пожалел. Зато мне очень понравились звери. Особенно белые медвежата. Они играли между собой. У каждого была цель: столкнуть друг друга в воду. Один, очень хитрый, в воду не лез. Медвежонок плывёт в бассейне, а второй – за ним, и вдруг – раз! – второй прыгает на первого, и они ласково кусаются. А третий стоит над ними и иногда бьет их по спине своей лапой.
К нам в Пущино из Мурманска приехал мой бывший одноклассник Вадик Дягилев. Мы с ним уже виделись и успели ограбить школьный сад. В саду в это время много вишни, вот-вот поспеют яблоки – так что будем делать налёты.
Мы с папой делаем планер, завтра или послезавтра он будет готов, и мы пойдем его выпускать. Я сплю на балконе, Тишка спит у меня на плече, а я это не замечаю.
У нас три тренировки в день:
Первая тренировка с 700 до 805;
Вторая – с 900 до 1205;
Третья – с 1430 до 1600.
Очень тупо.
В субботу две тренировки. В воскресенье отдыхаем. Завтра у нас суббота.
Пока все.
24 июля 1981 г.
Отойди немедленно!
В Грозный из Феодосии:
Здравствуйте, дорогие дедушка и бабушка!
Я в городе Феодосия. У нас тепло. А у вас?
Вчера мы были на экскурсии в Крыму, в Судаке. Очень понравилось. Побывали в крепости, построенные генуэзцами. Хорошо сохранилась. Особенно стены в два метра толщиной с бойницами, в которых находились арбалетчики, стрелявшие во вражескую армию. Хорошо сохранились склады для боеприпасов и продовольствия и мечеть.
Я залез на скалу, встал на край, а папа стоял внизу и переживал за меня, но ничего поделать не мог, лишь кричал: «Отойди немедленно! Отойди сейчас же!». А потом мне рассказал, как когда-то в детстве также стоял на краю глубокого ущелья, и мой дедушка Миша кричал ему то же самое, а мой будущий папа, как и я, хоть бы что…
Там же, в Судаке, мы пошли на пляж купаться. Был очень большой прибой, вышиной с метр. Но мы все равно плескались. Туда и обратно ехали на катере, любуясь Золотыми Воротами и бывшим вулканом – горой Кара-Даг. Вдалеке прыгали дельфины – я видел их. Дельфины после слонов – самые умные животные.
Папе на катере стало плохо: укачало. Его даже вырвало. Это от того, что были очень большие волны, и корабль трясло. Всё остальное хорошо.
Я плавал в подводной маске, но неглубоко, не волнуйтесь, Видел подводную жизнь: она удивительна и прекрасна. Прочитал Жака Кусто и Тура Хейердала. Хочу на остров Пасху.
Передаю привет от мамы и папы! Мы к вам вряд ли приедем: деньги кончились. На билет уже не хватает, а то бы приехали. Жалко!!!
До свидания!!! Пишите!!!
От Санька.
20.06.1981 г.
В Грозный из Пущино:
Здравствуйте, дорогой дедушка и дорогая бабушка!
Поздравляю вас с дедушкиным праздником Ракетных войск и артиллерии и с дедушкиным днем рождения! Желаю вам крепкого здоровья, бодрости и долгой жизни.
Как ваше настроение? А у меня обычно хорошее. Учусь в школе на 4 и 5. Занимаюсь спортивной гимнастикой. В декабре буду сдавать на взрослый разряд, обязательную программу.
У нас две тренировки в день. Одна тренировка в семь утра, вторая – полпятого. Встаю в шесть утра, ложусь в десять вечера, но еще в постели украдкой читаю что-нибудь интересное.
Многое научился делать за этот год. Я не очень устаю, потому что привык к нагрузкам.
Сегодня я выбил на тренировке два зуба, а теперь страдаю, потому что оголён нерв. Но эти два зуба я не до конца выбил, они там остались, так что не думайте, что я теперь беззубый.
В школе у нас от четырех до шести уроков, а один раз в неделю – семь, так что не скучаем. Летом я ежедневно ходил на рыбалку. Поймал четыре леща, подлещиков, налимов, окуньков. Лето было дождливое и холодное, но мы успели и поплавать, и в волейбол поиграть. В общем, живем хорошо и дружно. Всё идет, как по маслу.
Скоро зима. Мы с папой будем ходить на лыжах в лес и кататься на коньках.
Вашу посылку мы получили, большое спасибо за нее. Штаны теплые, хорошие. Жалко, что они немножко малы. А, в общем, нормально.
Сегодня я был на городской олимпиаде по физике. Завтра скажут, какое у меня место. Мне кажется, что всё решил правильно.
У меня мало свободного времени, но не жалуюсь. Недавно ездили в Москву смотреть соревнования по спортивной гимнастике в спорткомплексе «Олимпийский». Было очень здорово. Увидел многих гимнастов. Больше всех понравился Юрий Королёв. Очень хорошо выступал.
Ваш Санёк
Ноябрь 1981 г.
Новый тренер Бедосей
В этот день я вернулся домой из спортивки необычно поздно: был уже десятый час... Едва папа успел открыть дверь после моего, как всегда, нетерпеливого, звонка, едва я успел переступить порог, как тут же восторженно выпалил свою новость.
– У нас новый тренер! Теперь настоящий! Мы спросили: «Вы к нам навсегда или на три месяца?" Он засмеялся и сказал: "Постараюсь подольше..."
– Хорошо бы так, – как всегда, лаконично ответил папа, – но почему ты пришел так поздно? Половина десятого, между прочим...
– А ты как думаешь? Сегодня у нас – смотр боевых рядов и настоящая тренировка. Думаешь, мы, как раньше, будем по два часа тренироваться? "Забудьте об этом!" – сказал Алексей Алексеевич. Забудь и ты, папа!
Я скинул кеды, вытянул ноги и с чувством приятной усталости привалился к спинке стула. Дверь скрипнула, открылась, и в прихожей возникла мама, только что вернувшаяся с работы (она возвращалась поздно, когда шли опыты).
– Мам, у нас новый тренер!
– Поздравляю! Наконец-то! Надеюсь, не на три месяца?
– Нет! Навсегда!
– Ну и как, понравился новый тренер? – спросили меня за ужином.
– Понравился. Особенно – мне, – ответил я, украдкой бросив Тишке, ласково трущемуся о мои ноги, кусочек котлеты.
– А почему: особенно тебе?
– Угадайте с трех раз!
Стали думать и гадать все вместе: папа, мама и лучшая в мире отгадывальщица, бабушка.
– Наверно, его любимая книга "Таинственный остров"? – пошутила мама.
– Холодно, мамочка, – ответил я.
Удалось отгадать лишь после того, как я совсем тихо прошептал подсказку, произнеся волшебное для меня слово, заветную мечту: «Болотные сапоги...».
Подсказку услышала только бабушка и сразу же правильно распорядилась ею.
– Наверно, он, как и ты, любит рыбалку?
– Угу… любит и обещает ловить с нами.
– Я угадала, угадала! – радовалась бабушка.
И прибавила в мой адрес:
– Уже десять часов. В это время дети твоего возраста спят, а у тебя еще уроки не сделаны. И о чем думают твои родители? Спорт, тренировки... да ради бога, но ведь всему должен быть предел! На первом месте должна быть учеба!
Я отдал честь и направился к своим тетрадкам и учебникам.
…И началась новая жизнь.
Новый тренер был симпатичным, высоким, худощавым, с добрыми серыми глазами. Только что окончил Институт физкультуры, прибыл из Вологодской области. Его звали Алексеем Алексеевичем, но ребята из нашей секции быстренько дали ему подпольную кличку: Бедосей.
С первых же дней стало ясно, что Алексей Алексеевич будет относиться к делу серьезно. Под его руководством и при непосредственном участии работа закипела. Стали устанавливать вторые брусья, а первые брусья – перестанавливать, потому что, как выяснилось, они неправильно стояли. Углы ямы для прыжков стали обкладывать поролоном, который раньше не могли достать, а Алексей Алексеевич тотчас и раздобыл откуда-то. Вторую яму, находящуюся пока совершенно в нерабочем состоянии и на которую не хватило дефицитного поролона, временно закрыли досками, чтобы не провалиться случайно. Между делом не забывали о тренировках, которые стали носить профессиональный характер. Заботясь о спортивной форме своих питомцев, тренер не забывал и о наших родителях и каждую субботу приглашал на субботники – слишком много работы накопилось в спортзале.
Ежедневные тренировки стали привычными, как и то, что я возвращаюсь домой уже в десятом часу вечера, – а не в шестом, как бывало раньше. Теперь я полон впечатлений и тут же щедро делюсь с родителями. Устаю, но жизнь в спортивной школе мне нравится своей динамикой, содержательностью, возможностью преодолевать препятствия.
Спустя неделю после появления в школе нового тренера, вернувшись из спортивной школы, я сделал неожиданное объявление.
– С завтрашнего дня и далее будить меня утром в шесть пятнадцать! Кроме, надеюсь, выходных…
Сделав небольшую паузу, я взглянул на маму, творившую на плите ужин: было любопытно, какое впечатление окажет на неё такая новость.
– То есть как это: в шесть пятнадцать? – чуть не заикаясь, переспросила мама. – Почему в шесть пятнадцать?
Довольный её реакцией, я хладнокровно произнёс:
– А потому, что отныне в шесть пятьдесят у нас будет утренняя тренировка. За тридцать пять минут я должен одеться, умыться и пройти два километра до школы.
– Так еще ведь надо и поесть, – добавила потрясённая мама. – Но как же ты будешь успевать в главную школу к половине девятого?
– В главную – успеется.
Раньше в главную школу меня будили в семь сорок – эта процедура была мучительной: победа над сном, несмотря на мою репутацию волевой личности, каждое утро давалась с трудом. После того, как появился Бедосей, за стол для приготовления уроков я садился около десяти вечера: другого времени не было. Конечно, я делал только письменные задания. И по-прежнему всё сам, по-быстрому и без помощи сочувствующих. На просьбу мамы нарисовать за меня контурные карты по географии я отвечал категорическим отказом и небрежно заштриховывал их цветными карандашами, накапливая аргументы для предстоящего возмездия учительницы Милены Исидоровны. Невзирая на бурные протесты родителей, норовил почитать перед сном интересную книгу, так что засыпал около двенадцати.
Но на другой день, когда мама подходила утром к моей кровати и говорила: "Санечка, уже шесть пятнадцать", – я тут же открывал глаза, молча лежал несколько секунд, а затем вскакивал.
– Съешь сырник! Санечек, ну, съешь хотя бы сырник! – умоляла мама, держа в руках блюдце с сырником, пока я зашнуровывал кеды.
– Не хочу! – категорически отбрыкивался я, стремительно распахивал дверь и четким спортивным шагом выходил из квартиры.
– Не забудь сходить в буфет! – в отчаянье кричала вдогонку мама.
Затем она выходила на балкон, откуда было видно, как сквозь холодный ветер темного декабрьского утра торопливо шагал ее сын с портфелем, набитом учебниками, с переобувкой в черном сатиновым мешочке. Мама вздыхала из-за своей не отпускающей материнской жалости... Ей так хотелось верить, что утренние тренировки продлятся не слишком долго! И еще мама вспоминала, как родители совсем недавно мечтали о таком тренере, целеустремленном, деловом, увлеченном...
А вечером бабуля напоминала ей о том, как она в двадцатые годы на Северном Урале ходила в школу в другую деревню, находившуюся в семи километрах от ее дома. И зимой, и осенью. И это только в один конец. А маме казалось, что такого быть не может, и моя бабуля преувеличивает.
– А когда была метель, учительница забирала меня к себе домой – она жила в этой же школе – и вечером учила вышивать и вязать, – рассказывала бабуля.
Бунт
Уж на что была активной Костина мама, но и ей не по нраву пришлись утренние тренировки. И не потому, что самой тоже приходится рано вставать, но… всему должна быть мера. Таким образом, обе мамы оказались в одной партии – умеренных. Они сговорились вместе направиться к Бедосею и объясниться.
…Тренер выходил из зала, где проходила тренировка, договаривая на ходу указания, которые он раздавал нам – каждому отдельно и всем вместе.
– У настоящего спортсмена должна быть здоровая спортивная злость и воля к победе! – отчеканил он, стоя спиной к холлу, где его поджидали две мамы.
Затем скорым шагом приблизился к родителям.
– Здравствуйте! Я вас слушаю!
Мамам не хотелось, чтобы в их интонациях сквозили нотки недовольства и каких-то претензий. Не хотелось спугнуть хорошего тренера и хорошего человека, которого недавно с таким трудом, наконец-то, обрели их дети... Не хотелось обидеть, испортить ему настроение. Поэтому они спросили очень мягко и осторожно:
– Алексей Алексеевич, мы хотели бы уяснить для себя: утренние тренировки будут всегда или только до тех пор, пока ребята не обретут хорошую спортивную форму?
– Всегда.
– Но ребята слишком переутомляются, спят на уроках... Тяжело нести такую нагрузку, ребятам десять лет всего…
– Современная гимнастика очень развита, очень продвинулась. Это совсем не то, что было лет двадцать назад. Такие успехи достигаются ценой сверхусилий. Если вы хотите, чтобы из ваших ребят вышли хорошие гимнасты, вы должны смириться в том числе и с утренними тренировками. Иначе – нет смысла. Тем более что ребята запущены: до десяти лет с ними гимнастикой всерьез не занимались.
И тренер извинился, что не может более уделить внимание родителям, так как ребята в зале без присмотра, и откланялся.
– А мы хотим, чтобы наши сыновья стали хорошими гимнастами ценой сверхусилий? – выйдя из здания школы, спросила моя мама Костину. – В отличие от физкультуры, большой спорт вреден для здоровья – это уже всем известно.
Костина мама молчала…
Дома обсуждение животрепещущей темы продолжилось. Позиция папы была еще рыхлой, – в отличие от категоричного мнения бабушки, считающей ранние утренние тренировки перегрузкой, вредной для детского растущего организма.
Мама горячо поддерживала ее:
– Я не хочу, чтобы наш сын стал хорошим гимнастом такой ценой! Я понимаю, когда спорт для здоровья, а когда для рекордов ценой здоровья, – нет, не надо…
Как я относился к этому вопросу в то время, в начале пятого класса? Как солдат. Раз надо, – значит, надо. И занятия гимнастикой были мне достаточно интересны, тем более что я был лучшим гимнастом в группе, а это как-то грело. Мое собственное отношение к возникшей проблеме еще не было сформировано. Я пока не знал, что я хочу, что мне надо, нужно ли мне профессионально заниматься гимнастикой, какая у меня цель в жизни, какое поприще я хочу выбрать, чтобы не жалко было отдавать ему все силы и время. Я не жаловался, что у меня такая нагрузка, что в шесть пятьдесят – начало тренировки, к восьми тридцати летишь с тренировки в главную школу, до двух или полтретьего – там, потом домой, чтобы закинуть ранец, слегка перекусить, тут же снова мчаться и в четыре часа, – без опозданий! – быть на месте. Дисциплина – как в армии и шесть часов серьезной физической нагрузки и сосредоточенности. А с тренировки – не раньше, чем в половине десятого.
– Вам не угодишь! – комментировало спортивное начальство, узнав о недовольстве родителей. – То им слишком плохо, то им слишком хорошо.
Раз, два! Раз, два!
Так и продолжалась наша спортивная жизнь.
Спорт, бывший не так давно для меня чем-то вроде забавы и приятно-полезным времяпрепровождением, ворвался в мою жизнь, как ветер-баргузин в неутепленные окна, и стал постепенно вытеснять всё остальное, уже независимо от моей воли.
– У-у-ух! – полчаса назад едва вырвавшийся из "цепких объятий" любимого Бедосея, падал я на стул в прихожей. – Чай!.. Мама! Скорей чай!..
Раздевшись, вытягивал поперек кухни ноги, откидывался на спинку стула и залпом выпивал сразу две чашки смородинового морса, который мама тотчас же протягивала мне вместо чая.
…Сегодняшним субботним вечером я еле-еле ковырял в тарелке с салатом – совсем не хотелось есть.
– Ну и замотал сегодня Бедосей! Уже, помучив как следует, отпустил нас домой – мы едва-едва доползли до раздевалки… И вдруг кааак выпрыгнет из зала: "А давайте-ка еще ходьбу с приседаниями поделаем! Ну-ка, ну-ка! Раз, два! Раз, два!.." А мы не то, что с приседаниями ходить, – мы как нормальные люди ходить уже не в силах!
– И как? Приседали?
– Еще бы! От Бедосея разве отвяжешься? – я отодвинул от себя тарелку с любимым салатом оливье. – Не хочется есть. Не уговаривай, устал. Пойду спать.
Мама жалобно смотрела на меня, но я был неумолим. Из своей комнаты выплыла бабушка и, услышав мои слова, сурово покачала головой:
– Ничего себе тренировочки… Ничего себе спорт... Для здоровья должен быть спорт, а не спорт ради спорта во вред здоровью… Ребенок после тренировки есть уже не может – вам нужен такой спорт? С шести утра на ногах! Утренние тренировки – только во вред! Я с детскими врачами говорила на эту тему!
Она вновь покачала головой и хмуро умолкла, убежденная в своей правоте.
А я, даже не заходя в ванную, направился в свою комнату, взял со стола недочитанный том Купера, незаметно, пока никто не видел, сунул под подушку и сказал уже повеселевшим тоном, предвкушая двойное удовольствие – от отдыха и от хорошей книги:
– Проверю-ка я свою реакцию на постель!
После этого резко, под прямым углом, оттолкнулся от пола и взлетел на кровать. Вытянувшись на простыне, я даже засмеялся от блаженства:
– Реакция на постель – отличная!
Тут же спохватился и крикнул так, чтобы мама в другой комнате могла услышать:
– Мам! Завтра буди в пять утра!
Ошеломлённая мама немедленно примчалась в мою комнату.
– Завтра воскресенье! – кипела она. – Как так можно? Даже в выходной не отоспаться? Сейчас одиннадцатый час, а в пять утра снова будить? Даже не в шесть пятнадцать, а в пять! Нет, это уж слишком...
Я стал разъяснять моей бедной маме:
– Мы с Бедосеем идем на рыбалку, а не на тренировку. Сбор в шесть утра у Института белк;!
– Хотя бы в выходной Бедосей оставил вас в покое! После такой трудной недели не дать выспаться?! Итак ежедневно до десяти вечера!
– До полдесятого, – поправил я и мечтательно вздохнул: – Рыбалка – это святое! А ты, мама, лучше порадуйся за меня, что завтра на любимой реке буду заниматься любимым делом. Папа разве пойдет со мной на рыбалку? Нет. А Бедосей пойдет.
– Ну что ж, – покорно вздохнула мама, – придется будить. Но только не в пять, а в пять двадцать. Успеешь.
Она вздохнула и ушла на кухню варить яйца и собирать еду для завтрашнего похода.
Бегом на рыбалку
Солнце перевалило на другую сторону девятиэтажной башни и все ниже и быстрей опускалось к месту своего отдыха.
– Пора бы и честь знать, – ворчит бабушка, – сколько можно держать детишек? Обед остыл...
Но вот и долгожданный звонок. Так звоню только я, энергично и быстро, несколько раз подряд нажимая на кнопку. В квартире поднимается такой трезвон, что Тишка просыпается, спрыгивает со стула и с криком "Мяу!" устремляется к двери, чтобы встретить меня.
– Наконец-то! – с облегчением вздыхают мама и бабушка.
Пока у нас с мамой идет разборка, бабушка включает газ и ставит на огонь сковородку с котлетами и кастрюльку с супом. Я начинаю свой рассказ уже с порога, не останавливаясь во время переобувания, умывания и, тем более, за столом. Впечатлений много, очень хочется поделиться.
– Бабуль! Мам! Вы думаете, мы шли на речку?
После легкого замешательства бабули и мамы, я продолжаю:
– Нет, мы не шли!
– Летели, что ли? – скептически спрашивает бабушка.
– Почти что! Прямо от "Белка" – кроссом! Бедосей впереди и приговаривает: "Дыхание ровное!" А мы – трюх-трюх, бежим, дыхание ровное, рюкзаки за спиной, удочки в руках.
Когда у меня хорошее настроение, я люблю рассказывать весело, с воодушевлением и подробностями.
– А ловили рыбу, знаешь как? На живца! На стук! На мотыля! На геркулес!
– И много поймали? – спрашивает бабушка.
– Много. В том числе и щуку, на полпуда. Еле вытащили, чуть с крючка не сорвалась.
В этом месте я отвернулся и подмигнул маме, тем самым давая знак, что разыгрываю бабушку.
– Уху сварили, вкусняцкую! Ну, там еще налим был, подлещики, лещ. И у вас сегодня уха! Я сравню, чья вкуснее!
Сравнивал я с большим удовольствием и вскоре объявил результат:
– Никакого сравнения! Наша лучше! На костре! Дымом пахнет!
Однако чтобы не огорчать бабушку, которая старалась, готовила, я хвалю и домашний супчик:
– Бабуль, не расстраивайся. Уха из мороженой горбуши – это тоже класс! Только запаха дыма не хватает… Спасибо, бабуленька, очень вкусно!
Бегом на рыбалку
Солнце перевалило на другую сторону девятиэтажной башни и все ниже и быстрей опускалось к месту своего отдыха.
– Пора бы и честь знать, – ворчит бабушка, – сколько можно держать детишек? Обед остыл...
Но вот и долгожданный звонок. Так звоню только я, энергично и быстро, несколько раз подряд нажимая на кнопку. В квартире поднимается такой трезвон, что Тишка просыпается, спрыгивает со стула и с криком "Мяу!" устремляется к двери, чтобы встретить меня.
– Наконец-то! – с облегчением вздыхают мама и бабушка.
Пока у нас с мамой идет разборка, бабушка включает газ и ставит на огонь сковородку с котлетами и кастрюльку с супом. Я начинаю свой рассказ уже с порога, не останавливаясь во время переобувания, умывания и, тем более, за столом. Впечатлений много, очень хочется поделиться.
– Бабуль! Мам! Вы думаете, мы шли на речку?
После легкого замешательства бабули и мамы, я продолжаю:
– Нет, мы не шли!
– Летели, что ли? – скептически спрашивает бабушка.
– Почти что! Прямо от "Белка" – кроссом! Бедосей впереди и приговаривает: "Дыхание ровное!" А мы – трюх-трюх, бежим, дыхание ровное, рюкзаки за спиной, удочки в руках.
Когда у меня хорошее настроение, я люблю рассказывать весело, с воодушевлением и подробностями.
– А ловили рыбу, знаешь как? На живца! На стук! На мотыля! На геркулес!
– И много поймали? – спрашивает бабушка.
– Много. В том числе и щуку, на полпуда. Еле вытащили, чуть с крючка не сорвалась.
В этом месте я отвернулся и подмигнул маме, тем самым давая знак, что разыгрываю бабушку.
– Уху сварили, вкусняцкую! Ну, там еще налим был, подлещики, лещ. И у вас сегодня уха! Я сравню, чья вкуснее!
Сравнивал я с большим удовольствием и вскоре объявил результат:
– Никакого сравнения! Наша лучше! На костре! Дымом пахнет!
Однако чтобы не огорчать бабушку, которая старалась, готовила, я хвалю и домашний супчик:
– Бабуль, не расстраивайся. Уха из мороженой горбуши – это тоже класс! Только запаха дыма не хватает… Спасибо, бабуленька, очень вкусно!
Раздумья
Зима отметила свой уход величественным ледоходом, и, не успели мы оглянуться, веселой походкой со своими гостинцами – солнцем, цветущими садами и нежной зеленью – явился всеобщий любимец, май. Потянуло на волю, к солнцу, к дворовым играм… Хотелось прыгать за майскими жуками, кататься на велике, играть в волейбол. Так много хотелось! Ведь это – май!
С какой же радостью мы выкатывались из спортивного зала на свободу! Как пьянели от весеннего воздуха! Нет, занятия гимнастикой не разочаровали меня! Но, как любила повторять моя бабушка, всё должно быть в меру. В моем сознании стала зреть мысль, что слишком много спорта для меня – непозволительная роскошь, и что нет у меня жажды стать гимнастическим асом. Да, мне нравились кувырки вперед – назад, махи вперёд – назад, махи на брусьях, отмахи на перекладине; прыжки, перекаты, стойки на руках. Висы прогнувшись, на кольцах, мне нравились меньше – они статичны, а сила нужна, как у Геракла… мне по душе стремительность упражнений, которые сроду не сделаешь без отваги, ловкости и молниеносной реакции. Не очень по душе были мне и круги на коне: в них я не чувствовал романтики и геройства. У меня классная прыгучесть, координация, смелость, волевые качества – у меня всё, что нужно для гимнаста. Одного не хватает: спортивной злости и мечты стать профессиональным спортсменом, стремиться к вершинам гимнастики. Меня бы вполне устроил статус спортсмена на любительском уровне. Мне жалко столько времени отдавать мышцам, развивать физическую ловкость и силу, зная, что существует множество захватывающих умственных занятий! Хочется в интеллектуальной сфере быть не менее ловким и сильным, чем в гимнастических трюках. Хочется решать мудрёные задачи… умственные победы для меня более предпочтительны. Да, во мне произошел перелом: я понял, что меня больше привлекает умствование, я люблю думать.
Вот если бы продолжительность тренировок была короче… ну, хотя бы с трех часов до шести, а не до девяти… А еще лучше, если бы тренировки были не каждый день. Но не для того, чтобы лучше и тщательней делать уроки, а ради познания, ради полезного разнообразия. Хотелось бы записаться в какой-нибудь кружок при Доме пионеров… вроде авиамодельного… или в шахматный… Хотелось бы читать художественную и научно-популярную литературу намного больше, чем сейчас… Сегодня, например, меня ждал под подушкой недочитанный «Виконт де Бражелон»… Опять придется читать ночью, сунув фонарик под одеяло, чтобы родители думали, будто я сплю. Долго почитаешь в таких условиях? Страниц тридцать-сорок – и я сплю. Вчера приснился д'Артаньян в каких-то бесшабашных драках, и мушкетеры хором кричали: «Один за всех и все за одного!» и бросались к нему на помощь. А сегодня снился простодушный Портос, он втолковывал лично мне: «Я дерусь, потому что я дерусь!».
Сюрпризик
С позавчерашнего дня Алексей Алексеевич стал учить нас рандат-флякам, требующим и смелости, и концентрации внимания. Рандат-фляк – это моё любимое. Рандат – это колесо с разворотом на 180 градусов, а фляк – переворот тела с ног на руки и обратно. Сначала с вальсета (это такой особый подскок) делаешь рандат, а потом переворачиваешься на фляк. Алексей Алексеевич внимательно следит за процессом и делает Игорю поправки:
– Таз уходит в сторону! Контролируй сваливание тазом назад!
Когда приходит моя очередь «кувыркаться», он комментирует:
– Вялый мах руками! Сильно сваливаешь назад!
Я повторяю упражнение, и вдруг в момент переворота с рук на ноги у меня резко колет в боку. Я прикладываю руку к этому месту на правой стороне живота; тренер тотчас обращает внимание на мой жест и болезненную гримасу.
– Что с тобой, Саша?
– Очень больно.
Алексей Алексеевич немедленно отправляет меня в кабинет нашего спортивного врача Татьяны Васильевны Пермяковой.
Наш врач проводила у нас медосмотры раз в год, оказывала первую помощь, когда случались травмы, – а у гимнастов они случались чаще, чем у лыжников, – и определяла пригодность к тренировкам после болезни. В общем, для нас это был свой, нужный, человек. Мы уважали ее, понимая, что она – профессионал, отлично знает свое дело; нам нравилось, что Татьяна Васильевна улыбчива и приветлива. Но и это не всё. Однажды мы узнали, что отец Татьяны Васильевны – летчик, а это слово само по себе завораживало. И это – не всё! Он – Герой Советского Союза! Его фамилия Тарловский. И мы стали восхищаться Татьяной Васильевной, будто не ее отец, а она была Героем Советского Союза.
Внимательно прощупав мой живот и выявив болевую точку, – с той самой правой стороны, где находится бесполезный, но коварный отросток, – Татьяна Васильевна предположила, что боль может быть вызвана воспалением аппендицита. Она написала что-то на листке бумаги и, сложив его, вручила со словами:
– Саша, вот тебе направление к хирургу.
– Татьяна Васильевна! У меня аппендицит? – с тревогой спросил я.
– Возможно. Но, скорее всего, не острый.
– А какой лучше, острый или не острый?
– Когда острый приступ, приходится оперировать. А если не острый, лучше подождать, понаблюдать. Очень часто приступ в неострой форме проходит сам собой и, даже бывает, что больше никогда не возобновляется.
– У меня – не острый! – уверенно заявил я, еще не определившись в новых обстоятельствах и не представляющий перспективы в случае острой формы.
– А домой ты сможешь самостоятельно дойти? Или все-таки вызвать "скорую"?
– Смогу, – бодро ответил я.
– Ну, тогда переодевайся и иди. Немедленно!
Я направился в зал, чтобы сообщить тренеру о своем уходе и сказать "до свидания". В зале стоял тот особый шум, который бывает во время тренировок гимнастов: возгласы тренера, бдительно следящего за ребятами, отрабатывающими сальто, крики ребят, бодрый скрип перекладины, глухой, энергичный выдох матраца после приземления гимнаста, одолевшего коня.
Как бы ни были ребята заняты своими рандат-фляками, их внимание тотчас переключилось на меня.
– Аппендицит? – угадал Игорь, делавший шпагат на ковре недалеко от входной двери. Со стороны могло показаться, что в интонациях его голоса сквозила едва заметная зависть.
– Возможно. Но, скорее всего, не острый.
Игорь хотел еще что-то сказать, но, увидев, что тренер находится уже рядом со мной, притих, отошел к мату и сделал рандат без фляка. Без фляка потому, что на стадии обучения этому трюку без присмотра тренера делать фляк запрещено – в целях нашей же безопасности.
– Ну как, Саша? – обеспокоенно спросил тренер.
– Татьяна Васильевна сказала, что похоже на аппендицит… но, скорее всего, не острый.
– Ну ладно, иди, пока он у тебя совсем не заострился, – огорченно промолвил тренер, и мне даже жалко стало его, будто не у меня, а у него признаки аппендицита.
Я вернулся с тренировки значительно раньше обычного, вид у меня был торжественный.
– Что за чудо?! Досрочно освободили? – удивилась мама.
– Да! Досрочно! Читай! – с трудом скрывая ликование, я протянул ей записку. – А Татьяна Васильевна, наш врач, звонила тебе?
– Нет, не звонила. А зачем ей звонить?
Мама встревоженно развернула записку.
В этот момент зазвонил телефон – это была Татьяна Васильевна.
Приятным голосом она поведала маме о подозрении на мой аппендицит, о том, что его признаки налицо и меня нужно показать хирургу, причем немедленно, а направление она уже дала.
Был девятый час вечера, но еще светло. Цвела сирень, черные майские жуки пулей проносились в теплом, душистом воздухе. Я хотел прыгнуть, но тут же вспомнил, что у меня болит бок и передумал.
– Тебе и сейчас больно? – обеспокоенно спросила мама.
– Да, больно.
– Очень больно? Или терпимо?
– Не знаю. Может быть, не очень. Мы, гимнасты, приучены к боли. Терплю.
Мама кротко посмотрела на сына и вздохнула.
– Мам! А зачем мы идем к хирургу? – вдруг спросил я.
– А... ты разве не знаешь? Чтобы посмотрел тебя, разобрался, острый аппендицит или не острый.
– Если острый, – что тогда?
– Тогда операцию будут делать.
– Операцию? – удивился я, как будто впервые о ней услышал… до моего сознания что-то стало доходить.
Татьяна Васильевна в школе во время моего осмотра намекнула об операции, но я-то сразу не проник в суть возможного события... Теперь мои мысли заработали в новом направлении.
– А сколько дней лежат в больнице после операции? – небрежно осведомился я.
– После аппендицита, – если без осложнений, – дней десять.
– Неплохо.
– Но беда в том, что после этого еще два месяца нельзя заниматься спортом, – а ты итак много пропустил – Алексей Алексеевич не переживет такое.
Я был потрясен.
– Два месяца! Целых два месяца! Вот это сюрпризик!
Моему изумлению не было предела.
Потерпел бы!
От нашего дома до больницы метров триста, так что вскоре мы оказались в приемном покое.
Белый кафель стен, кушетка, накрытая белой простынкой, стол с журналом записей и термометрами, острый медицинский запах... Как бы ни привлекательна была чистота, но не по себе тому, кто пришел сюда и в волнении, а то и в страхе ждет вмешательства медицины в свою личную жизнь.
А вот и дежурный хирург Надежда Ивановна! Она, как все пожилые хирурги нашей больницы, участница Великой Отечественной войны; у нее ласковый голос и доброе лицо, которое дымчатые очки делают еще более красивым. Ее имя вполне соответствует внешности и греет надеждой.
– На что жалуемся? – весело спрашивает Надежда Ивановна. – Аппендицит? Ну, это мы сейчас проверим!
Она аккуратно прощупывает мой живот со всех сторон, после каждого надавливания спрашивая: "Больно?"
– Как тебя зовут? Саша?! Очень хорошо. Моего правнука тоже зовут Саша. Ложись на кушетку, на спину. Так. Теперь резко согни правую ножку в колене. Не больно? Нет? Повернись на левый бок... так. Больно? Тоже не больно?
Надавливая то в одной области живота, то в другой своими умными пальцами, доктор определяла у меня наличие признаков аппендицита.
– Ну что ж, – вздохнув и в чем-то сомневаясь, сказала она. – Сделаем анализ на cito. Посмотрим, сколько лейкоцитов в крови.
И доктор вызвала дежурного лаборанта. Немедленно явилась гордая и строгая женщина с яркими веснушками на лице. В руках у нее был штатив, заполненный пробирками, на шее висела резиновая трубка с пипеткой на конце.
– Вы, Надежда Ивановна, разве допустите, чтобы я отдежурила без вызовов? – укоризненно пошутила она. – Вы этого не допустите!
– Нет, конечно, – засмеялась Надежда Ивановна.
Гордая женщина уколола мой палец, отобрала пипеткой с трубочкой кровь и удалилась в лабораторию для подсчета лейкоцитов. Пока она подсчитывала их под микроскопом в своей лаборатории, я сделал попытку прощупать свои перспективы на будущее.
– Мне будут делать операцию? – осторожно спросил я.
– Сейчас посмотрим анализ. Если плохой, – возможно, и сделаем. Но ты не волнуйся: у тебя, наверно, не острый приступ, я не чувствую, что у тебя острая боль. А в таком случае мы обычно не оперируем.
– Нет. У меня – острый приступ, – уверенно произнес я.
Мой тон и мои слова прозвучали неожиданно для врача, желавшего успокоить юного пациента. А какой неожиданностью оказался мой настрой для мамы!
Тем не менее, Надежда Ивановна, пока не подозревающая, что перед ней не совсем обычный пациент, продолжала сеанс положенной психотерапии:
– Не волнуйся, Саша, не волнуйся! Не похоже, чтобы был острый. У кого острый, тех на "скорой" привозят, а ты сам пришел. А знаешь, как кричат те, у кого сильное воспаление?!
– Вообще-то он у нас терпеливый, – заметила мама. – Уколы, прививки всегда переносил с достоинством, не пищал, не плакал. Тем более он – спортсмен, гимнаст.
И, подумав, признаваться или нет, решилась и скромно добавила:
– Чемпион области.
– Ах, вот как! – улыбнулась Надежда Ивановна и, как мне показалось, с уважением посмотрела на меня. – Да ты, оказывается, молодчина! Спортсмен, и к тому же – гимнаст! А чем еще увлекаешься, кроме спорта?
– Читать люблю, – доверчиво признался я.
– И что же ты любишь читать?
– Приключенческое, астрономическое, научно-популярное, путешествия… О животных, особенно Даррелла. Чего только не люблю… только времени нет.
– А делать что-нибудь умеешь? – не унимался доктор.
– Снасти для рыбалки сам делаю, полку для книг недавно смастачил, на антресолях. Люблю мастерить!
И вспомнил еще, как недавно, вернувшись с утренней тренировки, захотел домашнего печенья – и сам испек, под руководством мамы.
Мама с воодушевлением подхватила эту тему:
– Да, он еще и кулинар. В воскресенье идет на тренировку к семи утра. В десятом часу прибегает домой. Однажды вернулся с тренировки, а я, стыдно признаться, еще сплю, отсыпаюсь за неделю. И он не стал будить – взялся сам делать печенье! И очень вкусное получилось.
– Но к тебе все-таки подходил: узнать, сколько соды, сахара, – уточнил я.
– Какой молодец! – сказала врач, обаятельно улыбнувшись. – Это замечательно, когда юноша может приготовить какое-нибудь вкусное блюдо. Например, приходят друзья, а у тебя для них торт или печенье собственного приготовления. Это так приятно всем!
Я не отдирал взгляд от двери, нетерпеливо ожидая результата подсчета лейкоцитов…
– А кем ты хочешь быть? – продолжила врач забавлявшую ее тему. – Наверно, спортивным тренером, – раз так серьезно занимаешься гимнастикой? Или даже чемпионом мира по гимнастике?
Я чуть с кушетки не свалился.
– Тренером!? Ни за что! Чтобы так мучить ребят, как нас мучают? Каждый день по семь часов тренировки! Домой не идем – чуть ли не ползем! И чемпион из меня не получится: у меня рост слишком высокий для гимнаста! И призвания нет к профессиональному спорту.
– А к чему есть призвание? – не унималась Надежда Ивановна.
– Я еще не определился… Как вариант – астрономия, физика или техника...
В дверях приемного покоя возникла строгая лаборантка, взявшая у меня кровь для анализа. Я настороженно посмотрел на нее.
Надежда Ивановна взяла листок с цифрами анализа, внимательно прочла, посмотрела на меня, затем перевела взгляд на маму.
– Ну что ж, Саша! Все в норме. Лейкоциты в норме, РОЭ в норме. Свободен! Операции не будет! Радуйся!
И она улыбнулась.
Однако радоваться мне было нечему…
И я решил бороться до конца.
– Наверно, в анализах ошибка. Я лучше анализов знаю, что у меня – аппендицит и его нужно вырезать. У меня ведь болит, очень болит!
– А что же тогда это может быть, если не аппендицит? – спросила мама с едва заметным вздохом облегчения.
– Скорее всего, это были колики, издержки растущего организма, – ответила врач. – Я не вижу ярко выраженной картины острого аппендицита.
Я не сдавался.
– Но ведь на тренировке у меня болел живот! А куда же сейчас делась боль?
– Ты там прыгал, делал резкие движения – вот и спровоцировал боль, – ответила врач, делая тем временем какую-то запись в большой тетради. Вы же там, на своей гимнастике, такие трюки делаете, что внутренние органы могут изменять свое нормальное положение, от этого на какие-то органы давление усиливается – и они реагируют… Ну, хорошо, давай еще прощупаю. Согни правую ногу в колене.
Я согнул, врач резко надавила в нижней области правого бока, затем быстро отпустила руку. Я слабо ойкнул.
– Ты считаешь, что больно? – спросила она.
– Больно.
– Очень?
– Очень.
– Ну, знаешь ли, Саша, когда бывает очень, – кричат. В общем, не знаю, что с тобой делать.
– Операцию делать, – решительно сказал я. – Это же рискованно: может заболеть когда угодно и где угодно. На соревнованиях, например. Что я буду делать?
Врач отложила ручку в сторону и с удивлением уставилась на своего пациента.
– А ты не боишься операции? – спросила она.
– Нет, не боюсь.
– Нет, вы посмотрите, – доктор всплеснула руками и почти беспомощно посмотрела на маму, – сорок лет работаю в хирургии, а впервые встречаю ребенка, чтобы не только не боялся операции, но на ней настаивал! Обычно наоборот: мы уговариваем. Некоторые плачут, даже кричат: "Не надо мне делать операцию, не надо!" Ты, Саша, удивительный мальчик! Может быть, ты не знаешь, что операция – это очень больно?
– Ничего, я потерпел бы! У нас на гимнастике травмы, знаете, как часто бывают? Терпим!
Надежда Ивановна сокрушенно покачала головой.
– Вы только послушайте, вы только послушайте... Впервые за сорок лет работы в хирургии... В общем, поступим так: вы пока идете домой и, в случае чего, вызываете скорую.
Когда мы покинули стены приемного покоя и погрузились в волны теплого, душистого мая, – мама спросила:
– А все-таки странно, Санек: куда испарилась твоя боль?
– Я сам удивляюсь, – искренне ответил я. – Может быть, я волновался, и волнение сняло боль? Или органы на свои места вернулись…
Увидев проносящегося мимо майского жука, я подпрыгнул, совсем забыв, что мне должно быть больно от прыжка. Мама с удовольствием отметила, как красиво, как профессионально я прыгнул, как ловко взмахнул рукой, чтобы поймать жука, и поймал.
– Советский Союз! – бодро воскликнул я, как всегда после удачного трюка и выпустил насекомое на волю.
А дома все вместе – бабуля, папа и мама – недоумевали, зачем я настаивал, чтобы мне сделали операцию и ждали от меня объяснений.
– Вот заладили, – с досадой отвечал я, вынимая учебники из портфеля и сосредотачиваясь для приготовления уроков, – почему, почему... По кочану! Сказал ведь: "Болит!" Значит, болит!
– Но мы же не рвемся под нож тотчас, как что-то заболело, – резонно заметил папа. – Сначала все-таки ждем, что само пройдет, и когда совсем невмоготу, соглашаемся на операцию.
Я ничего не ответил – лишь внимательно посмотрел на отца, открыл тетрадку и стал строчить письменные задания.
А перед тем, как заснуть, я успел еще раз утвердить себя в мысли о том, что у меня нет призвания к гимнастике. Возможно, оно и было, давно… когда мне было восемь– девять лет. Когда я решился поступить в ДЮСШ, я не ожидал, что гимнастика займет всю мою жизнь, – мне даже в то наивное время не хотелось бы этого. Мне не хотелось бы на вопрос «Почему ты занимаешься гимнастикой?» отвечать, как Портос из «Трех мушкетеров»: «Я дерусь потому, что я дерусь!». Я должен четко знать, какая у меня цель; должен быть убежден в этом. А о спортивной карьере я не хотел даже слышать. У меня были совсем другие устремления, и их горизонты все более и более раздвигал мир знаний, увлекательный и многообразный. Так хотелось объять его необъятность!
Нам в спортивной школе все время твердят: «Надо стремиться быть первым. Надо быть первым». А я уже не хочу быть первым в спорте. Я – высокого роста и мне нет охоты бороться со своим ростом. И вообще считаю это ложной ценностью: быть первым, особенно на том поприще, которое не считаю смыслом моей жизни. Конечно, это приятно, но пусть Картузов и Михеев становятся первыми, мне не жалко. Пусть Игорь Буренков будет чемпионом…
А откуда-то с верхнего этажа зазвучала песня:
«Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко, жестоко, не будь»…
И под эту мелодию я уснул.