Сюжет рассказа навеян когда-то, не помню точно где, но кажется в интернете, прочитанной миниатюрой, автора которой не удосужился запомнить или записать. Вроде было ни к чему. А теперь вдруг образовался рассказик. Выражаю заочно ему или ей свою искреннюю признательность. Надеюсь, что без обид и претензий. Общность сюжета, в конце концов - это отнюдь не плагиат и даже не подражание.
Я был слесарь шестого разряда,
Я получки на ветер кидал, —
Получал я всегда сколько надо —
И плюс премию в каждый квартал.
В. С. Высоцкий
После вчерашнего голова не просто болела, она гудела словно огромный медный колокол на звоннице, по которому звонарь бил здоровенным языком раз за разом, и трещала, как спелый сахарный арбуз в мощных руках знатока, проверяющего ягоду перед покупкой, сдавливая ее со всех сторон.
Честно говоря, вчерашние события Толян помнил смутно. Он потерялся во времени и пространстве.Где-то и с кем-то пили – это точно, но где и с кем – как в тумане. Потом, вроде, кого-то били, вон все костяшки сбиты в кровь, но кого? А потом, видать, били его, не зря же болят и спина и скула, и ребра ноют. Но, похоже, переломов нет, раз может идти. И память, все-таки, отшибло не до конца: добрел он по всем признакам до своего дома, не перепутал. Что ж! Мужик Толян был здоровый: под сотню весом, ростом всего десять сантиметров до двух метров не дорос, да и силушкой природа не обидела.
Странно, выпить он всегда мог,, даже не скажешь сколько, ибо ни разу еще не случалось определить предельную норму. Вот, похоже, и сейчас он так эту норму и не узнает, хотя явно ее не только достиг, но и перевыполнил. Ну, не помнил Толя ничего из вчерашних приключений.
Может, употребил он какую-нибудь гадость паленую, иначе с чего бы это?!
Гул в голове понемногу стихал, пропорционально насыщению легких свежим ночным воздухом. Стоп! Ночным? Так сейчас еще ночь? Значит, это не вчера он гулял, а еще сегодня? Ну, так это же в корне меняет дело! Получается, что не так уж и сильно он провинился перед Люськой! Одно дело не прийти ночевать, явиться на следующий день. И совсем иной разговор – задержаться после работы и явиться ночью. Все равно, понятно, виноват, но степень вины разная.
Если не ночевал дома – сразу подозрения: а где ночевал, у кого, с кем? Может у какой подружки или у шлюхи был? Попробуй докажи, что ничего в голове не сохранилось! Так тебе и поверит Люська! Ни за что! А вот припоздниться с работы, задержаться – это совсем другое дело, другой коленкор. Это она понимает, что мужику при всех обстоятельствах, иногда расслабиться, поддержать компанию просто необходимо. Попилит, конечно, два дня сердиться будет, в кровать не пустит, заставит на диванчике неудобном корячиться, к себе за «вкусненьким» не подпустит, но недолго. Люська –она же добрая, ласковая и сама до «вкусненького» охочая, так что надолго этой ее злости не хватит.
Эти мысли Толяна успокоили и окрылили. Не так уж значит, все хреново! Ребра заживут, сбитые руки тоже не навсегда, хотя, конечно, надфиль держать будет поначалу несподручно. А классному слесарю-инструментальщику Толику Бандорину надфиль –первейший инструмент. И окошко в матрице пропилить, да еще и конус для выхода деталей сделать, и пуансон после прошивки до нужного размера довести… Без надфиля да его Бандорина золотых рук все это не сделаешь. А не сделаешь – не будет ни двух сотен зарплаты по седьмому разряду, ни премии в конце месяца за высокое качество и перевыполнение плана участка. А с чем тогда Толя Бандорин к своей Люське после получки придет?. На какие шиши купит ей новые сапоги, да колготки?. Так ведь и Люська не дура, не позволит ему эти самые колготки не купленные на свою попку натянуть. И не один день придется тогда ему на продавленном диванчике коряжиться, а может, целую неделю, а то и до следующей получки. Люська не злопамятная, но помнит долго. Так что надфиль – это для слесаря Бандорина вещь необходимая, и сбитые пальцы – похуже, чем сломанные (тьфу, тьфу!) ребра.
Так, размышляя о превратностях судьбы и стараясь не слишком сильно шевелить гудящей головой (если колокол не раскачивать, то и язык не будет о стенки биться!), Толян потихоньку добрел до арки своего двора на канале Грибоедова, поднялся по сткпенькам к двери парадной, толкнул дверь и оказался в подъезде. В нос ударили знакомые запахи ленинградских парадных. Здесь всегда воняло! Толя вспомнил кино"Окно в Париж" и рассмеялся. Там мужик, который жил давно во Франции, неожиданно с тоски и при помощи друзей вновь попадает в ленинградскую парадную, но с завязанными глазами. И недоумевает:
– вы меня, что в общественный туалет ведете?
От смеха башка снова загудела непереносимо, и Толян поспешил потихоньку, держась за перила, подняться на третий родной этаж. Ага, все путем! Вот и знакомая, красиво, с выкрутасами да с вывертами, собственноручно обитая темно-синим кожзамом, дверь. Что ж, Толя Бандорин не ботан какой с руками из жопы! Толя Бандорин как-никак слесарь седьмого разряда, да не просто абы какой слесарь. Не ремонтник, не сборщик, не сантехник, а инструментальщик! Высшая каста! Он, конечно, и автомат продольного точения отремонтировать и настроить могёт, и в бойлерной кран текущий поменяет. А вот пусть кто-то из тех, что слесарями себя называют, попробует зазоры с точностью до сотки между матрицей и пуансоном в штампе выставить! Да еще и без щупа! Хрен им в глаз. Это только инструментальщики могут. И Толя – не последний в их рядах!
Он нащупал в кармане связку ключей, порадовался, что не потерял. А то пришлось бы уже с лестницы начать выслушивать Люськины наезды. Постоял, несколько раз глубоко вдохнул затхлый, пропитанный запахами, воздух парадной, успокаивая дыхание после подъема по ступеням. Стараясь не шуметь, осторожно повернул ключ в замке, порадовался, что на днях, в выходной смазал и сам замок, и дверные петли. Так что дверь без лязка и скрипа впустила его в квартиру. Он не стал зажигать свет, чтобы никого не разбудить, и аккуратно ступая в темноте, прошел по коридорчику до своей двери. Столь же бесшумно открыл ее и попал в прихожую, своего рода предбанник. Отсюдаз одна дверь вела в их с Люськой спальню, где нынче Люська и должна была ждать своего кормильца, а другая в полутемную, с окном в стенку соседнего флигеля, каморку-чулан, где как раз и стоял ненавистный, но, видно, неизбежный диван с вылезшими наружу пружинами.
Толя даже не помышлял о Люськиной кровати и готов был породниться с диванчиком – виноват, понимаю, готов понести наказание! И только он уже приготовился толкнуть дверь, ведущую к прокрустову ложу, как неожиданно из – за двери в спальню до него донесся ласковый голос его ненаглядной. Сразу разобрать слова через стенку,да с шумом в голове Толяну не удалось, но то, что это говорила подруга, не было никаких сомнений.
–Странно! С кем ей там говорить?! Ведь я же здесь, вот перед дверью, а не рядом на кровати.–Толя совсем перестал дышать, приник к двери и обратился в слух. Не оставалось сомнений, что Люська там не одна и с кем-то разговаривает.
–Что, милый, проголодался? Еще бы столько энергии потратил, всю меня истоптал, спать не дал!
–Это ж как понимать?! Это ж е что еще за милый?! Толя не верил своим ушам, но продолжал, затаив дыхание прислушиваться, слегка даже приоткрыв дверь так, что появилась тоненькая щелочка.
–Ладно, ладно, Тима, подожди, схожу на кухню, принесу тебе пожрать. Я там для своего котлет нажарила, а его где-то носит окаянного. Пусть потом себе локти кусает- мой Тимоха все съест заместо него. А пока иди ко мне, дай я тебя поласкаю, иди мой золотой, радость моя! Давай, залезай на меня, мой хороший, ласковый мой. Будешь у меня сегодня вместо моего засранца. Клади голову сюда на сиську,здесь мягонько, клади да не бойся, дурашка. Мой-то, видать, загулял надолго. Так что ты мне заместо него будешь, ласковый ты мой. ПогладьЛюсю, погладь. М там, и там гладь и язычком полижи. Приятно-то как. Молодец, Тима, молодец, умеешь ты женщине удовольствие доставить!
–Да что же это такое?! Несмотря на абсолютное и однозначное понимание происходящих за дверью событий, Толина больная голова категорически отказывалась верить в реальность .
Ах, сука! Хахаля, стерва, привела в дом, совсем страх потеряла! –В животе рос горячий ком, который медленно начал подниматься к груди, обжигая сердце и заставляя задыхаться .Мозги начали закипать.
–Убью! Убью, блин обоих! – И ее кончу, и его заодно. Толян не глядя протянул руку за спину, нащупал в темноте дверцу шкафа, с внутренней стороны которой аккуратно висели его инструметы, необходимые дома. Выдернул из ременного гнезда широкую стамеску с деревянной рукоятью, зачем-то провел пальцем по жалу, похоже, порезал палец – в темноте не было видно, но сунув палец в рот, почувствовал соленый вкус крови.
Он еще больше рассвирепел, словно кровь ударила по мозгам. И с диким ревом, размахивая стамеской, ворвался в спальню.
–Убью, твари! Зарежу! Где, где этот твой милый, давай его сюда, стерва! –Ревел Толян, но в комнате было также темно, как и в прихожей и он ничего разобрать не мог. Метнулся к двери и ударил по клавише выключателя.
–Давай, давай, шалава, приготовься! Зарежу обоих!– Кому ты здесь мои котлеты скармливаешь, да сиськи под голову подставляешь? Я, значит, как проклятый, в три смены корячусь за верстаком, не позволяю себе даже с ребятами стопку принять, а ты здесь мне заместителя нашла, гадина, курва ненасытная, стерва неприкрытая. Толик сейчас в порыве праведного гнева уже забыл о том, что где-то бухал, забыл, что смирился с участью быть за это наказанным ссылкой на старый диванчик. Он уже был уверен, что на самом деле пахал за тисками, зарабатывая премию сверхурочно для этой… этой…
Слов у него не было, одни буквы. Взгляд его скользнул по столу, на котором стояла его любимая , еще от матери оставшаяся тарелочка с розовым ободком. На ней лежала недоеденная котлета. И менно такая, как Толя любил - с зажаристой корочкой.Люська умела их делать – с лучком, с маслицем, из дважды перекрученной на мясорубке смеси говяжьего и свиного фарша, не пожалев яиц. В меру соленые и в меру перченые эти котлеты всегда вызывали у него обильное слюнотечение. Но сейчас их вид только еще больше завел Толяна:
–Давай, сучка, показывай, где твой этот Тимошка? Сейчас он у меня вместе с тобой вылетит в окошко!
Глаза постепенно привыкли к яркому свету люстры, и Толя, наконец, сумел сконцентрировать свой, хотя и значительно протрезвевший, но все-таки еще не совсем четкий взгляд на побелевшем лице Люськи, сидевшей на кровати с вытаращенными от ужаса глазами, обнимавшую обеими руками подушку, из-за которой выглядывала серая мордочка с усами и зеленовато-желтыми глазами.
–Вот он, Толечка, вот он Тимошка! Смотри, какой лапочка! Ну что он тебе сделал, что ты его зарезать хочешь?. Мне его Веруня принесла, пока на время. А если приживется, да ты согласишься, так и оставим, пусть живет, а?
Комок в груди постепенно рассасывался, кипение в мозгах утихало, и Толя Бандорин с удивлением смотрел на зажатую в руке стамеску. Он благосклонно кивнул:
–Пусть живет, конечно, если ты хочешь. Он поддел стамеской остаток котлетки с тарелки и мгновенно отправил в рот. Прожевал и ткт же проглотил с удовольствием.
- Но, чур, мои котлеты не жрать!