Что может быть лучше, чем одиннадцатый класс? Не сомневаюсь, что так думают многие взрослые, которые скучают по своей юности. Любой человек, будь он трижды везунчиком или неудачником, который поставил не на ту карту в самом начале пути, мечтает оказаться в теле подростка с мозгами зрелой личности. Мне же хочется сдать чертовы экзамены и, наконец, вдохнуть полной грудью. Как же страшно взрослеть, брать на себя ответственность и самому выбирать жизненный путь. К такому выводу я пришел за последние полгода, когда стал проводить больше времени с репетиторами, чем со своими друзьями.
А тут еще и подкралась весна с ее соблазнами. Этот март оказался на удивление теплым и солнечным. Настала чудная пора, когда девушки снимают куртки, прячущие от глаз интересные подробности, а я надеваю свои фирменные белые кеды, синюю джинсовку с потертостями, объединяюсь в стаю со своими приятелями и выхожу на охоту. Вечер пятницы есть вечер пятницы – время, когда я свободен от каких-либо обязательств перед учебниками и бесконечными тестами. Предвкушая веселое времяпровождение, я шел на место встречи, которое, естественно, изменить нельзя. Место, которое есть у каждой уважающей себя компании.
Мои благодатные размышления прервал телефонный звонок. Достав из кармана потертый смартфон и взглянув на разбитый экран, все хорошее настроение вмиг улетучилось. Виновником печали стала бабушка, которая пожелала поговорить со мной в такой неподходящий момент. Не сказать, что я плохо к ней отношусь, но все же разговорами с ней можно пытать людей. Больший заряд занудства, пустословия и раздражения можно получить лишь перед экраном телевизора в разгар очередного политического ток-шоу. Я долго думал брать трубку или отключить звук, отложив свою учесть на будущее. Идти к парням было еще порядочно, поэтому я выбрал меньшее из зол. Поднеся гаджет к неподготовленному уху, я услышал оглушительное:
-Аллоу, Дима, привет! – звенящий голос этой женщины я никогда не спутаю с другим.
-Привет, ба, - с нарочным безразличием отвечаю я.
-Как у тебя дела, когда приедешь в гости? - последовал предсказуемый вопрос.
Недолго думая, я сослался на дикую занятость и отложил поездку на неопределенный срок.
-Ты же знаешь, я готовлюсь к экзаменам, совсем нет времени на отдых, вот выбрался прогуляться, голову проветрить... Ба, а как там дед? Давно что-то мне звонит. Передавай ему привет, - вежливо спросил я, попутно переводя тему.
-Что с ним станется, прихворал немного. Да ничего, жить будет, куда он от меня денется. Не переживай, сынок, все хорошо, занимайся своими делами.
Наша емкая беседа породила во мне много мыслей. Обычно мы обменивались дежурными фразами, после чего диалог заходил в тупик, и телефонная связь прекращалась. На этот же раз разговор с бабушкой переключил меня в режим ностальгии, погрузив в омут воспоминаний.
В ее голосе я услышал нотку заботы и сочувствия к дедушке. Это было очень странно для меня, знающего об их взаимоотношениях в семье. В детстве я часто приезжал на летние каникулы в деревню, давая тем самым возможность родителям отдохнуть от меня - маленького сорванца. Однако я приезжал не в дом, в котором царит взаимоуважение, покой и любовь. Скорее наоборот, я часто становился свидетелем громких ссор, полных взаимных упреков, оскорблений и мата. Иногда едва не доходило до драки, часто из уст каждого из супругов исходили слова с желанием приблизить смерть. Мне было сложно понять, что к чему, кто виноват, но я знал, что мужчина должен оставаться мужчиной и держать себя в руках. Именно поэтому я всегда вставал на защиту бабушки.
Я знал, что дед много пьет, чем заработал себе сахарный диабет. Мне было трудно понять, что является причиной его пагубной привычки, но я всегда сочувствовал ему. Я подозревал, что в этом свою роль сыграла его единственная жена. Она неустанно попрекала его в слабоволии. Многие скандалы начинались после того, как бабушка находила в шкафу очередную пустую бутылку. Едким дымом от сигарет «Прима» пропахла вся комната деда, куда я захаживал редко, из-за страха получить по шапке от бабушки. Она всегда говорила мне:
-Не общайся с ним, ты же видишь, что он вечно пьяный! Ничему хорошему он тебя не научит!
Они явно не могли ужиться, однако продолжали жить вместе. Их поезд взаимной ненависти катился по накатанной колее, сбивая все на своем пути. Возможно это старая советская привычка – страх осуждения общества в купе с боязнью начать новую главу жизни и потерять нажитое.
Единственным местом, где дед напоминал мне человека, не потерявшего желание жить, была рыбалка. Каждая наша встреча была ознаменована разговорами о совместном увлечении. Он с детской улыбкой на лице рассказывал мне о найденном им новом месте, где можно знатно порыбачить. Это было похоже на игру, в которой каждый знал свои обязанности. Дед отвечал за удочки, проверял состояние лесок, варил перловку для прикорма рыбы и готовил свою белую «Пятерку» к поездке по извилистым дорогам нашей деревушки.
Я же, как ужаленный, бежал к навозной куче, чтобы пополнить запасы червей. Никогда не забуду то удовольствие, которое я получал от этого занятия, которое со стороны может показаться неприятным для городского нюха. И все же, я чувствовал себя таким взрослым, ведь мне доверили лопату! Держишь покрепче в руках черенок, ставишь инструмент на 90 градусов перпендикулярно поверхности, ногу на стальной лоток, подкоп и – бинго! Десяток бедолаг пытаются скрыться от моих ловких пальчиков, но все напрасно. Эти ребята посажены в стеклянную тюрьму в виде банки, ожидая своей участи.
После всех приготовлений, я ложился спать пораньше, чтобы на следующий день встать засветло, закинуть в себя пару бутербродов и поехать в очередное путешествие. Как говорил мой дед, проспать утренний клев – дело непозволительное. Наша рыбалка всегда превращалась в соревнование – тот, кто выудит больше рыбы, получит двойную порцию мороженого. Дед неустанно надевал свой офицерский бушлат, который гармонировал его пышным седым усам, легкой полнотой и маленьким зелено-болотными глазам.
У воды мы почти не разговаривали. Дед курил одну за одной. Папиросы придали пальцам на его правой руке желтый оттенок. Я наслаждался журчанием спокойной речушки, шорохом листвы прибрежных ив и отбивался от надоедливых оводов и мошек. Наше молчание прерывали байки деда и мои глупые вопросы о том и сем.
Я любил того деда, который научил меня правильно забрасывать удочку, не зевать во время поклевки, различать плотву от красноперки, правильно делать прикормку, ну и, конечно, ни в коем случае не шуметь на водоеме, чтобы не спугнуть рыбу. Иногда я перелавливал деда, но чаще чаша первенства доставалась ему. И вот сижу я поникший на переднем сидении машины, наслаждаясь вкусом поражения по пути домой.
И тут появляется он из магазина, победитель с двумя брикетами молочно-сливочного счастья в одной рукой, а в другой с огромным пломбиром, который едва помещается в моих маленьких пальчиках, исколотых крючком и обрамленных речным илом и засохшей рыбьей чешуей. И к черту гигиену – я начинал лопать прямоугольное лакомство прямо в салоне. Я возвращался домой с обляпанным, но довольным лицом никак не в ранге проигравшего, да еще и с ведром рыбы между сапог. Ну не добытчик ли?
А заканчивалась культурная программа традиционным поеданием только что пожаренной на сковородке рыбки. Ничего вкуснее я не пробовал. Нежное белое мясо, от которого исходил теплый пар, едва попав на язык, таяло во рту. Вприкуску с горбушкой свежего черного хлеба я смаковал сие угощение с непередаваемым словами наслаждением.
Да, несомненно, нас с дедом объединяла рыба, а разделил рак. Об этом я узнал уже через месяц после того, как бабушка позвонила мне в начале весны. Тогда она решила не расстраивать меня и не озвучивать диагноз, подварив мне возможность насладиться беззаботным временем.
Как я позже узнал, болезнь была диагностирована лишь на четвертой стадии, когда борьба с недугом была уже обречена на провал. В последний раз я увидел моего старика в военном госпитале в городе. Это было подобие человека – он ужасно похудел, одежда висела на нем, как на пугале, кожа побелела, глаза скукожились и стали безумно серыми. Я увидел в них одновременно страх и безразличие. В зеркале его души отражались усталость от пребывания в этом мире и желание угаснуть, словно тлеющий огонёк в небе, увешанном миллиардами звёзд.
Химиотерапия лишила его морщинистое лицо растительности, которая совсем недавно придавала его внешности шарм и явно прибавляла уверенности в себе. Того деда, которого я знал, выдавала лишь улыбка при взгляде на меня, который с наивностью говорил:
-Дедуль, держись, скоро нерест, а мы с тобой еще на пруд не ездили, помнишь, как ты мне его рекламировал?
В ответ он лишь кивнул и наградил меня нежным объятием, единственным за наше знакомство. Дед уполз из жизни как-то незаметно и буднично, словно дождевой червь, выброшенный на асфальт посреди большого города. Казалось бы, ты у всех на глазах, но никто не придает значения твоему увяданию.
Родственники давно вычеркнули деда из своей жизни, списав его в утиль как отработанный материал. Не сомневаюсь, что для них это был живой мертвец, влекущий жалкое существование в неуютной каморке. Пазл окончательно сложился на похоронах, на которые мой папаша благополучно опоздал, не успев отправить своего отца в последний путь, а бабушка забыла надеть платок, хотя рыдала больше других.
Я смог приехать в деревню лишь летом сразу после сдачи экзаменов, которые прошли для меня как-то на фоне. Многое выдавало в этом месте отсутствие деда. Его ржавую «Пятерку» продали соседям, удочки стали подпорками для кустов помидор, а любимый бушлат стал утеплением для вновь вылупившихся цыплят.
Стоя в комнате, ныне заставленной бабушкиными домашними цветами, я узнаю в ней пристанище деда лишь в запахе жженого табака, коим пропитаны обои, и стеллажах, забитых зачитанными до дыр книгами. Я так и не успел по-настоящему узнать его, а он не успел узнать меня. Мы остались незнакомцами, скованными узами родства.