Сколько времени после падения Асоев находился без сознания, можно было только догадываться. Пришел он в себя в коконе, который состоял из снега, камней, старой пожелтевшей травы и веток. Ощупав себя со всех сторон, обнаружил запекшуюся кровь на голове, несколько ссадин, сильную боль в левой руке и отсутствие шапки, которую, вероятно, потерял при падении. Все говорило о том, что падение спровоцировало схождение лавины, которая его изрядно потрепала, но и спасла, накрыв снежным одеялом и не дав замерзнуть в этом, не иначе как аллахом предусмотренном убежище. С трудом превозмогая боль в руке, Асоев начал двигать частями тела, сгребать ладонями рыхлый снег вниз и притаптывать его ногами, чтобы расчистить пространство и попытаться высвободиться из снежного плена. Внезапно до Асоева донесся какой - то непонятный шорох и храп. Храп был как человеческий и Асоев подумал, что в ледяном плену оказался еще с кем то. Он громко крикнул восточное приветствие:- «Ассалому алейкум, бародар» - «Мир Вашему дому, брат», ибо женщина в такое время в таком месте могла оказаться, если она только не в здравом уме, впрочем, и мужику в здравом уме здесь было делать нечего.
После крика на короткое время храп прекратился, послышалось какое - то мычание - «…уж не корова ли»,- подумал Асоев, но храп вскоре возобновился. Несмотря на работу, все тело содрогалось от холода. Ватный стёганый халат (чапан), в который он был одет, местами пропитался водой и кровью и отдавал неприятным холодком, к тому же левый рукав был изорван вдоль всей руки, висел лоскутами, и тоже не добавлял тепла. Асоев стал вести подкоп в сторону возобновившегося храпа. Приминая снег, удалось сделать лаз в нужном направлении. Работа продвигалась медленно, но спустя часа два, рука провалилась в пустоту, из которой повеяло теплом и одновременно неимоверной вонью. «Так должен пахнуть шайтан»- подумал Асоев. От неизвестности и животного страха, по телу прошел холодок, появилось желание закидать отверстие снегом от греха подальше, но свое дело сделали холод, голод и усилившаяся от работы боль в левой руке.
Для придания себе хоть какой-то уверенности, Асоев потрогал поясной нож – «корд», который, к счастью, оказался на месте. Эти ножи, сделанные из черной мягкой стали с нарезной ручкой и клеймом мастера, являлись обязательным атрибутом любого повара, либо охотника. Достаточно было пары движений затупившимся ножом по выделанной коже – правиле, чтобы можно было на лету пересечь человеческий волос, порезать огурцы, лук, либо помидоры (хорошая хозяйка делает это одной рукой, ловкими движениями, строча как из пулемёта), этими же ножами, при крайней необходимости и умении, можно было забивать скотину, выделывать шкуры. На всякий случай нож был вынут из ножен. Проведя кожей большого пальца по острию и почувствовав на ощупь тонкую борозду от пореза, Асоев определил, что нож находится в должной кондиции.
Еще минут сорок понадобилось, чтобы тело протиснулось в лаз. Переместившись в новую яму, Асоев с облегчением увидел тусклый свет, идущий из отверстия неправильной формы, откуда - то сверху. Луч света терялся где - то на полпути, но после полной темноты, он казался слепящее - ярким, как луч прожектора передвижной киноустановки, по воскресным дням приезжавшей из районного центра для показа агитационных фильмов. Закрыв на минуту глаза, чтобы отвыкнуть от света, Асоев стал осматриваться вокруг. Вскоре стало ясно, что поток снежной лавины занес его в небольшую узкую пещеру. Сверху над головой под довольно сильным уклоном нависала огромная скала, которая сливалась с плитой в основании, а справа пространство запирала каменная глыба, к которой примыкала масса, оставшаяся от лавины. Снег, перемешанный с камнями и частоколом переломанных как в гигантской мясорубке веток, являлся непреодолимой преградой. Асоев вдруг осознал, что он, весь оборванный, голодный и замерзший, да, по всей видимости, еще и с вывихнутой рукой, находится в каменном плену, надежда на выход из которого маячила где то впереди в виде тусклого света.
Держась за сходящийся свод, Асоев побрел на свет, но, подойдя поближе, оторопел – непосредственно у отверстия, из которого лился свет, он увидел морду медведя. Морда была огромной, с большим количеством шрамов, что выдавало бывалого разбойника. Медведь лежал, свернувшись комом, медленно дышал, и в такт его дыханию оттопыривалась, пострадавшая от праведных битв губа, вызывая храп, который Асоев принял за человеческий. Приглядевшись внимательнее, Асоев заметил, что приобняв медведя, сзади к нему пристроилась медведица, и, если бы не ситуация, могла бы вызвать умиление почти человеческая любовная сценка. Обычно медведица зимует с потомством отдельно от медведя, и лишь в том случае, когда она в силу тех, либо иных причин не понесла, может уйти в зимовку вместе с медведем. По всей видимости, ялая (бесплодная)- промелькнуло в мозгу Асоева.
Вокруг животных были разбросаны пучки старой травы с кусками глины, из чего он сделал заключение, что лавиной была частично разрушена медвежья берлога, а звери при этом не пострадали и продолжали благополучно спать. С учетом того, что морда медведя находилась у самого отверстия, проделать здесь лаз не было никакой возможности. Достаточно было одного неосторожного движения, чтобы медведь проснулся. Он содрогнулся от одной мысли о том, что могло случиться после пробуждения зверя!
Асоев попытался было соорудить себе постель из травы, но спать в мокрой одежде было крайне неуютно. По всей видимости, от переохлаждения началась лихорадка. В полудремоте Асоев помнил, как начал, почему то раздеваться, а затем наступил провал. Проснувшись, Асоев ощутил вокруг себя тепло, «Слава аллаху» - подумал он, что это только сон! Подумалось также, что надо попросить жену дать ему чего-нибудь поесть, он согласен даже на сухую лепешку. Еще пришла мысль, что необходимо устроить ритуальный плов на харам (грех, с арабского) для соседей, чтобы такой нехороший сон (по преданиям все плохие сны нашептываются шайтаном в левое ухо, но не всем, а только тем, у кого имеются грешки), не дай Бог, не воплотился в жизнь. В полудреме, испытывая приятное расслабление под удивительно теплой курпачой (одеялом), Асоев попробовал потянуться, но на щеке вдруг ощутил дурно пахнущую слизь и сильную боль в левой руке. Сон в мгновения ока рассеялся. Ощупав в кромешной темноте окружающее пространство, Асоев с ужасом осознал, что находится между двумя медведями, почти голый, но согретый телами животных. Пахло зверем, к тому же из пасти медведицы на его лицо капала слюна.
Асоев осторожно приподнял лапу медведицы и выскочил из-под туши на холод. Он долго на ощупь искал свои вещи, но найдя их, одеть не решился – они оставались сырыми и холодными. С чапаном повезло больше – обшарив всю пещеру, он нашел его, наброшенным на медведицу. За время его сна на теле зверя чапан согрелся и почти высох, укутавшись в него, Асоев попытался осмыслить ситуацию. Первое, подумал он – это не сон, второе – высвободиться никакой возможности нет, он в плену, и третье – очень сильно хочется есть.
Поковырявшись ножом возле стыка плит, где имелась небольшая прослойка земли, Асоев откопал несколько корешков и двух земляных червяков. Мысль съесть червей, сразу отпала, ибо это была явно не халяльная (разрешенная) пища, пришлось отпустить их в расщелину, зато корешки были тщательно пережеваны и съедены. В почти бесплодных метаниях по пещере прошел весь день. Как только свет в отверстии стал тускнеть, Асоев разложил сырые вещи на медведях и начал готовить себе ночное ложе, для чего пришлось вновь побеспокоить медведицу, которая, поворчав во сне, вновь позволила приподнять обвисшую, но не на шутку тяжелую лапу, и, как бы закутаться в мягкую и теплую шерсть на брюхе. Тугие складки, накопленного за лето жира, позволили комфортно устроиться под медведицей. Если бы не опыт предыдущей ночи, Асоев никогда бы не полез под спящую медведицу, так как, глядя на ее тушу со стороны, упорно лезли в голову мысли о реальной возможности быть раздавленным при любом ее неосторожном движении. К тому же медведица, по всей видимости, видела сны, так как периодически ее тело напрягалось, когти на лапах выпрямлялись и превращались в грозное оружие. Достаточно было двинуть ими по телу, чтобы от Асоева осталось одно мокрое место и теплые воспоминания, но медведица «лапы не распускала», соблюдая во сне правила приличия, возможно, отработанные медвежьей породой за тысячи лет совместных зимовок.
Дополнительное неудобство доставляли блохи, которые мириадами норовили влезть в рот и нос. Асоев подумал, и испугался своей мысли - «А вдруг я чихну, как отреагируют на это медведи?», но усталость взяла свое, и Асоев забылся продолжительным сном, в котором вновь оказался дома в окружении любимой жены и детишек.