8.
В холодном космическом океане безбрежных сияний на подлёте к Кайленхонцерту прошивал пространство неизвестный его обитателям летательный аппарат.
Бьёрн, приподнимаясь, проснувшись, из толщи охватывающего тело кресла, отключил гравитационно-выплёскивающий двигатель, расправил тормозящий пластинчатый зонт и резко пошёл на снижение. Отработанными лёгкими движениями специалиста он переключал мешанину кнопок голографического интерфейса, следя за сотней показателей сразу. Корабль входил в плотные слои атмосферы, под ними простирался бесконечный Великий Лес с вкраплениями машинных и обычных водных озёр. На видимом полюсе планеты красовалась ледяная белая шапка. Зонт раскрывался всё сильнее, росло напряжение между атомами материала пластин, они засветились ярким красным светом, сверхпроводящий гель уже не спасал от перегрева. Включилась тормозящая турбина, и температура тут же спала. Бьёрн поднялся из своего охватывающего кресла, последний раз взглянул на голограммы, заполнявшие всю стену отсека и медленным, уверенным характерным шагом направился вдоль выделанной из красного дерева и золота дорожки в отсек поверхностного оборудования. Приземление корабль выполнит самостоятельно.
Облачившись в лёгкий скафандр исследователя миров, Бьёрн подошёл к стеллажу со средствами активной защиты – здесь было всё от обычных кинетических Потрошителей до плазменных огнемётов и многотонных атомных сфокусированных излучателей для ношения их в экзоскелете Рангифера. Бьёрн взял из глубины арсенала полуторную траекторную винтовку с пассивной системой пружин-тормозов ствола сорока пяти миллиметрового калибра, с нравившейся ему настраиваемой оптикой и удобным расположением рукояток, с прикладом, обитым красноватой кожей, синими переливающимися открытыми пружинами и золотыми вставками на примыкающих к охладителям элементах. Он, вообще говоря, любил любые открытые системы, ведь всегда видно как они работают, независимо от их сложности.
Корабль приземлился на большую лесную опушку, примыкающую к машинному озеру, сдувая тормозным двигателем листву, частички земли и поднимая на жидкости небольшие, упругие волны. Раскрылась причудливым узором выходная дверь, в темноту аппарата хлынул поток света, и Бьёрн, прикрывая свои биологические, ничем не модифицированные глаза, не успевшие ещё настроиться на столь сильный поток света, предстал перед новым ему миром. Первое, что он увидел, привыкнув к обстановке, был вдавленный в землю и распотрошенный очень высокий по сравнению с самим Бьерном робот, поросший уже мхом, как ему показалось, фигурой похожий на человека. Он выглядывал из жидкости почти на два метра, все сплетения его были искорежены, а голова была огромна, как будто в ней было огромное количество лишних элементов. А позади этого исполина, почти невидный, из жидкости робко выглядывал ещё один остов, видимо, лежащего на спине, такого же робота.
Бьёрн ступил ногами на землю, усыпанную жёлтыми и красноватыми листьями и, шурша ими, стал подходить к озеру, осматриваясь, держа винтовку взведённой, попутно записывая всё на наружные камеры скафандра. Жидкость была холодная, судя по датчикам скафандра, всего-то пять градусов по Цельсию, а также не была агрессивна к материалам скафандра, что показывали внутренние анализаторы пространства. Но Бьёрн чувствовал лишь тепловой океан, поддерживаемый в скафандре системой жизнеобеспечения. Исследователь медленно двигался в тягучей жидкости к телу, порождая небольшие, быстро затухающие волны. Подойдя вплотную к нему, Бьёрн был неприятно удивлён – он понял, что это когда-то и был человек, но засилие электроники и искусственных частей в теле привело его к такому страшному виду - издевавшегося над своей природой монстра, не понимающего, насколько далеко зашли шутки с расширением возможностей человеческого тела. Столь сложное сплетение бесконечных логических элементов, смешанных с приводами, трубками и всевозможными жилами, Бьёрн видел впервые, незнакомое ему давно чувство непонимания вдруг всколыхнуло гладь сознания. Откуда взялось здесь это существо? Насколько далеко в осознании этой реальности продвинулся род этих механических людей, Бьёрн мог только гадать, сидя в жидкости, задумчиво рассматривая хитросплетения исковерканных частичек сложнейшего виденного им человеческого существа, аккуратно прикасаясь к нему руками, боясь повредить и то, что от этого существа осталось. Камеры скафандра всё также фиксировали реальность, записывая в свою память бесценные для всего человечества, кадры.
Он поднялся, хотя всё равно был меньше этого умершего неестественной смертью гиганта, когда-то бывшего таким же человеком, как и Бьёрн, но ушедшего во тьму сознания, оградившись от мира толстой оболочкой электроники, надстроенной на все части организма и искажающей восприятие мира до неузнаваемости. Но Бьёрн поразился ещё больше, когда зашёл за спину существа, по пояс погрузившись в неизвестную жидкость и увидев в спине нечто, сломанное, но определенно похожее на реактор. Атомный или ещё какой-либо, он не знал. Все тело питалось от реактора, а мозг от огромного запаса глюкозы и прочих необходимых ему элементов из огромного резервуара внутри тела, наподобие пищеварительного тракта у Человека Разумного. Всю жизнь до этого полное механическое тело на самообеспечении представлялось Бьёрну недостижимым концом прогресса, невозможного из-за технологической сингулярности.
Закинув винтовку за плечо, ощупав карманы скафандра, из одного из них он извлёк несколько закрытых пустых капсул, первую из которых Бьёрн заполнил мелкими частичками тела существа и голубой жидкостью, а выбравшись из неё на берег, во вторую насыпал образцы грунта. В третью он положил свёрнутые в несколько раз листья, с падающих с неизвестного Бьёрну видов деревьев. Затем он запечатал капсулы и положил их обратно в карман. По возвращении на корабль необходимо будет произвести их внешнюю дезинфекцию и изучить химический состав подробно, внутренние анализаторы скафандра были для этого слишком грубыми.
Лес исполинских деревьев открывался взору идущего вперёд Бьёрна, иногда он видел, а чаще – слышал, причудливых животных, излучающих в пространство электромагнитные шумы – беспорядочные наборы частот, амплитуд и фаз, не поддающиеся никакой связи, но достаточно высокой мощности. Эти создания словно бы в процессе долгой эволюции получили свои необычные способности; возможно, чтобы отгонять врагов или чувствовать их приближение, а возможно, и просто общаться между себе подобными.
Пройдя несколько километров, Бьёрн остановился передохнуть. Впереди деревья сгущались, свет почти не проникал сквозь многочисленные слои листвы. И в этой темноте, бликуя гранями своих точёных тел, медленно и аккуратно, даже грациозно, двигалась стая атомных волков, оставляя тающий во времени, оранжевый свет туманных электронных глаз. Бесшумные призраки мгновенно растворились в пространстве, почувствовав не человека, а нечто, приближающееся из глубины Леса.
Тьма вдалеке расступалась перед неизвестным источником света, перемещающимся между деревьями, постепенно приближаясь к Бьёрну, отбрасывая очень длинные и тонкие тени контуров стволов на землю.
Перед человеком предстал металлический олень с изумрудными глазами, держащий в непомерно больших и мощных рогах своих исполинское Солнце. Присутствие здесь человека с другой планеты его ничуть не смущало. Его реактор порождал энергию на ходу, черпая ее из неизвестного источника. Между рогов он и находился. Этот олень приспособился к жизни в самых темных и густых зарослях Великого Леса, неся с собой величие света в царстве тьмы; это был Бог из числа животных, однако Бьерну невозможно было определить, изначально ли так был сконструирован механизм или это пришло к нему в процессе искусственной эволюции, которая могла существовать также, как и эволюция биологических созданий. Аккуратно прикоснувшись к голове животного, Бьерна едва не сшиб с ног невероятный поток информации, хлынувший к нему в голову через скафандр. Набор единиц и нулей. Что может быть проще? Бъерн мгновенно отдернул руку. Камеры скафандра и прочая электроника не пострадала. Солнце, удерживаемое оленем ослепительным светом наполняло душу Бьерна, с опаской поглядывающего на животное.
Немного постояв, олень медленно развернулся и направился вглубь леса.
Театр теней и ненадежных, колеблющихся в пространстве источников света погрузил Бьерна в свой странный мир, работающий по уплывающим от понимания законам, словно бы Бьерн видел всю систему снаружи, но никак не мог увидеть, что же там, внутри. Солнце его плыло метрах в пяти впереди, заставляя бежать или, наоборот, приближаться, тянуться к этому свету всевозможных бионических организмов, образуя сложные системы симбиоза многих цепочек существ. Не имеющие явно просматриваемых глаз или других частей тела, существа, перешептывались друг с другом в эфире, захламляя его в широких спектрах частот.
В поле зрения Бьерна постоянно попадались призрачные оранжевоглазые волки, держащиеся лишь на границе видимости, смотря на него своими тающими в пространстве мутными глазами, едва ли понимая, как казалось самому Бьерну, кто перед ними, через какие бездны пространства он продрался, чтобы оказаться в эту самую минуту на малоизвестном шаре, вращающемся без устали в безграничном море света и тьмы.
В этом странном Лесу, видевшем, наверное, на своей заре существования ещё взрыв сверхновой Нархиллекты, свет претерпевал совершенно неожиданные перевоплощения, то задерживаясь, то проносясь мимо, то бликуя и дрожа в непонятном танце. Сейчас, здесь, где проходил Бьерн, был яркий день и жизнь, подчиняющаяся этому свету, оживала. Здесь не было слышно шума листвы деревьев, не было сколько-нибудь ощутимого сенсорами скафандра, движения воздуха. Солнце меж рогов оленя согревало душу Бьерна своим чистым предназначением, своей природной простотой однотонности. Человек был восхищен.
Тем временем, Крейцер также шел внутри Леса в световой тьме, перестроившись на наблюдение мира в инфракрасном свете излучения тепла от предметов, изредка проверяя человечески видимый диапазон частот. Одна его рука была длиннее второй ровно на ствол слившегося с ним Разноцвета. Крейцер ощущал ее сейчас не как конечность с пятью пальцами, а как двухпозиционную руку, пуля из которой вылетает подобно процессу сгибания сразу всех пяти пальцев.
Засмотревшись, неподвижно стоя на месте на широко раскинувшиеся в выси ветви древних деревьев, Крейцер забыл на мгновенье о вчерашней битве и о своем сне. Вот он Человек Механизированный, стоит посреди первородной световой черноты, из которой родился однажды мир и породил вместе с собой понятие двойственности – если что-то существует и имеет название, значит, это же может и не существовать, и никак иначе. Впервые за долгое время Крейцер чувствовал некую завершенность, значимость, полноценность. Это было словно пятое измерение, как время было четвертым, хотя, на самом деле, всего лишь это была способность мозга наделять виденные вещи и явления смыслом, большим или меньшим, неважно. Долго ли продлится это состояние внутреннего удовлетворения? Он знал ответ и тот был отрицательным. Это пятое измерение как мимолетный дар исчезнет, постепенно, без следа, и вновь на место встанет угнетенность, режущая смысл всего происходящего до каких-то простых и обыденных выражений.
Минута за минутой Крейцер плыл, растворившись, в темноте мимо стволов деревьев, ступая бесшумно по толстому ковру мертвых листьев. Он уходил от своего зыбкого, существующего в памяти только благодаря надстройкам, прошлого, которое невозможно ему проверить было на подлинность.
Впереди, скрывающиеся периодически между стволами деревьев, плыли уже по земле и поднимались ввысь синие яркие энергетические всполохи. Крейцер не останавливаясь, шел прямо к ним. Ломая тысячелетние стволы могучих деревьев, из-под земли, из своей колыбели-машины, вставал Прототип, озаряя красным светом еще несфокусированных глаз своих, пространство вокруг. Покосившиеся силой Прототипа поломанные деревья открыли доступ свету и механизм подымался на яркой освещенной площадке посреди тьмы, словно больное воспоминание, которое уже много раз загонялось в самый дальний угол сознания. Но вот смертельный гул его приводов прекратился, машина осознала свое существование до конца и, почувствовав свое предназначение, вперилась мгновенно благодаря стабилизации своими глазами прямо в человека. Рука-Разноцвет Крейцера была направлена точно в первичную голову древней машины. Крейцер знал, что разговаривать с этим кошмаром бесполезно. Заполняя все поле зрения Крейцера, множились эфемерные головы Прототипа. С грустью взирали с каждой четыре светящихся красных глаза. Человек не желал умирать. Тысяча лет не столь большой срок, чтобы смерть пыталась заявить сейчас свои права. А на дворе стоит лишь только Осень Человечества, а не Зима.
Прототип убрал свои эфемерные головы. Человеческий, внимательный взгляд был устремлен на Крейцера с единственной головы существа, до боли похожего на него самого, стоящего под ярким дневным светом жизни на фоне поломанных и выдернутых из земли деревьев. Человек понял и принял своего врага, перестав отрицать собственную природу. Однажды смерть заберет его в свой безвременный омут, но не сегодня.
А все происходящее для Бьерна уже начинало напоминать сон, он не понимал, что хочет показать ему это животное, но шел за ним дальше. Наконец лес стал расступаться. Вдалеке проглядывала водная гладь. Бьёрн, отгибая махровые ветви, продирался, застревая, сквозь заросли к воде. Свет отражался от скафандра, выделяя его от темноты, находившейся сзади. Тысячелетние деревья возвышались над Бьёрном своим временем существования. Он, осознавая это, песчинкой, мгновением, шел между ними. Загадочный бионический олень, видя, что его функция проводника была выполнена, отступил назад и оставил человека одного.
Крейцер в это же время вышел, наконец, на свет настоящего светила из непроглядной темноты с другой стороны озера. Оверсира он увидел сразу и почти не удивился. Фигура в странном одеянии, стоящая на воде посреди озера интересовала его куда меньше, чем та, небольшого роста, что с трудом выходила сейчас на солнечный свет, продираясь сквозь прибрежные заросли травы и ветки деревьев, блестя своим скафандром с закинутым через плечо оружием. Крейцер видел лицо пришельца – живое лицо из кожи, костей и плоти, и не мог поверить в реальность происходящего. Века минули с тех пор, как плоть уступила место металлу, полимерам и электронике. Человек в скафандре прикрывал свои глаза от яркого света рукой, осматривая озеро. Когда-то и сам Крейцер был Человеком Разумным. Он помнил отчетливо тот день, когда похоронил свое зашитое после операции извлечения мозга тело. Смотреть на самого себя, опускающегося под землю… Ворох самых разных воспоминаний захватил его, проносясь в памяти шквальным потоком. Это были полузабытые воспоминания, что нейронными цепями находились в его родном мозгу.
Чего он, в сущности, добился бессмертием? Не было ли бесконечное развитие самоцелью существования? До конца изучить Вселенную так и не удалось, а что вообще удалось завершить до конца?
9.
Оверсир стоял посреди озера, наблюдая по разные стороны от себя абсолютные противоположности – человека немодифицированного слева и механическо-электронное порождение справа. Сам же Оверсир отождествлял собой аномальное, непознаваемое по развитию для человека. Для него эти двое, двигающиеся сейчас к нему в воде, словно в замедленной съёмке, были всего лишь детьми, недалеко, в сущности, уползшими друг от друга, с одним сознанием и с одной душой в одном же мозгу. С точки зрения Оверсира, в движениях Крейцера и Бьёрна было не больше смысла, чем в колыхании стебля травы под налетевшим ветром. Оба блуждают во тьме, их глаза бесполезны, но они не осознают этого и никогда не осознают, лишь Крейцер чувствует внутренне весь ужас возникшей перед ним непреодолимой, необозримой стены. Стены, означающей потолок его познавательной мощности. Крейцер видит только ворох неразрешимых теоретических вопросов относительно функционирования Вселенной, но, как он не ускорит свой мозг с единственным сознанием, он не познает всю бесконечную глубину этого мира. Однако и Оверсир не знал до конца, обладая коллективным разумом десятков сознаний, усиливающих друг друга, насколько точно он разобрался в принципах работы Вселенной.
«Машины –, думал Оверсир, – которые может построить Крейцер и ему подобные, даже обладая превосходящими на порядки по сложности человеческие мозги, да и мои, в том числе, не смогут рассказать людям и мне того, что откроется им за пеленой поглощения, когда их мозг начнёт функционировать хотя бы на несколько десятков процентов от номинальной мощности. Люди будут смотреть на этих искусственных существ, отвечающих на их вопросы полным кажущимся бредом, не понимая, что на самом деле они (люди) создали нечто, что можно назвать Богами в том смысле, что они, пожалуй, будут осознавать работу Вселенной настолько детально, правильно и глубоко, как никто другой в этой самой Вселенной. Боги эти, махинами нависающие над создателями, словно распятые, открытые, беззащитные, утыканные бесчисленным множеством кабелей, марионетками будут методично доносить уставшим голосом родителей до своих чад ответы, которые те не смогут ни понять, ни принять, ни обработать, ни даже интерпретировать на свой лад. Однажды Богам это наскучит, и они безмолвно воззрятся на создателей, наблюдая за тем, как те проверяют электронные цепи и пытаются починить замолчавших машин, думая, что это они - Боги, раз смогли построить нечто, превосходящее их самих. Вселенная, также как и эти божественные машины, прямо сейчас безмолвно взирает на каждого человека, ничего не скрывая, не имея никаких тайн, но постичь её до конца невозможно, как бы этого не хотелось, как бы это не казалось достижимым на каких-либо этапах развития человека.
Такие машины будут построены через пару веков, когда Зима Человечества уже вовсю будет свирепствовать на Кайленхонцерте. Горстка сохранивших разум людей механизированных, в разрушающемся Технограде, соберётся вместе, в последний раз обратит взор свой, стоя на улице в развевающихся потрёпанных синих одеждах, на восход механического солнца, с усилием поднимающегося для них без ремонта, затем пойдёт по безлюдным, заброшенным улицам и кварталам, отыщет законсервированные Легионы и Звери, доедет на них до края мегаполиса и, запершись в здании бывшего научного института, примется за проектирование Богов в надежде получить у них ответы. Но надежды их не оправдаются и, в конце концов, они покинут окончательно вышедший из строя Техноград в свете своих атомных фонарей и глаз, смотрящих на всё происходящее в различных спектрах; расселятся по Кайленхонцерту, оставив город, полный шёпота невидимых в темноте человеческих теней и людей, окончательно утративших частицы разума, функционирующих, пока работает их реактор в спине, постепенно охлаждая воздух неработающего больше Технограда, пока температура не достигнет порога сверхпроводимости и все тени мгновенно исчезнут, перегорев, из своего тёмного и холодного ада».
«Я осознаю всё это, – продолжал рассуждать Оверсир, – но ведь мы, несколько обитателей Первичного Шлюза, также, своим единственным разумом догадались объединять сознания в одном мозгу, создали технологию, добились успеха, разрушили город электронных клонов, не оправдавший наших надежд. Но назвать себя Богом я не могу и тот, кто создал Вселенную, тоже не Бог, ведь он сам дошёл до того, чтобы создать её, а его в свою очередь также создали…
С этой точки зрения, получается невозможное – бесконечная многослойность бытия, принимающего всё более и более общие формы, но не стремящегося к какому-либо финалу, самому общему понятию, ведь если всё относительно, то и над первичным бытием будет ещё более первичное, породившие то, что мы считаем первичным (в силу своей природной ограниченности и стремлении всё упорядочить в простых понятиях), и так далее… Вся моя мощность познания заключается лишь в том, чтобы признать эту бесконечную многослойность как данное, принять это как закон и двигаться от него в надежде, что закон справедлив. Но дальше… Я вступаю в настолько тонкие материи, что проверить свои выводы не могу, как и Крейцер; передо мной вырастает точно такая же необозримая и непреодолимая стена, просто на более общем уровне. Но я способен признать, что углубляться настолько и нет никакого смысла, по крайней мере, для существа моей организации мыслительных процессов. Я видел и более развитых существ, порождённых Вселенной, однажды просто растворившихся во времени по своему желанию, превратившихся в пыль, в траву, в камни, в воду, на которой я сейчас стою. Если всё имеет смысл, зачем Вселенной вообще порождать по неведомым своим путям таких высокоуровневых, в интеллектуальном плане, существ, если только она не пытается через них сама осознать себя, своё величие, свою бесконечность, свою мощь, но также как и мы, неспособная этого сделать в силу каких-либо причин. А само понятие Бога, которым я оперирую, тоже относительно. Для пещерных людей – это может быть самая обычная молния, ударившая в дерево и давшая им огонь, для Бьёрна, смотрящего сейчас на меня, Богом являюсь я или подобные мне существа, для Крейцера Бог – это он сам, но Бог из числа людей, а истинным богом для него будет машина, называемая сейчас в его туманном сознании Сатурном, которая осознаёт больше него самого, но ещё способная донести до него некоторую понятную ему информацию и защищающая его жизнь со стороны электронного бессмертия, отгоняя иногда случающиеся проблески заложенного во всё живое, иррационального желания смерти».
«Время, – объяснял Оверсир Бьерну, –, запечатленное однажды на фотографии воздействует и на саму фотографию. Старение, разложение. Небытие поглощает все, находящиеся в бытии. Цивилизации в мирах, пригодных для жизни рождаются и умирают прямо сейчас. Болезни, войны, крайнее развитие, ведущее к саморазрушению – все это уже когда-либо случалось в тысячах и тысячах возможных вариантов, но, сейчас, на этой планете это можно узреть воочию и показать человечеству других галактик пример развития, которое не должно больше повториться. Техноград, что лежит под землей Долины Человечества представляет яркий пример упадка человечества из-за поглотивших его технологий. Много веков спустя сюда прилетит первая крупная экспедиция. Твоя раса людей, Бьерн, очень похожая на Крейцера, ступит на эту землю, выйдя из своих космических кораблей. Они сделают это благодаря тебе, Бьерн, стоящему сейчас здесь передо мной. Теперь это уже не может не произойти. Тебе кажется, что будущее неопределенно, скрыто за миллиардом возможных исходов всех событий, которые зависят или не зависят от тебя, но это не вполне так. Я не могу объяснить тебе большего, ты сам должен все увидеть. Ты можешь преодолеть за короткое время бездны пространства, однако глубина аналоговой Вселенной настолько велика, что расчеты, по которым построен твой космический аппарат являются лишь очень приближенными, работающими только в узких условиях с постоянными оговорками насчет действительности. И, хотя этот корабль функционирует правильно и может заигрывать с пространством-временем, он все еще работает на достаточно простых эффектах, которые происходят в нашей Вселенной. Помни об этом, когда решишь, что во всем разобрался».
«Крейцер, твои познания Вселенной, как бы не были обширны, не позволят тебе разобраться во всех возможных вопросах ее строения. Прими это как данность. Даже через пару веков, когда последние из твоих собратьев, не утративших разум, соберутся вместе и построят машин-Богов, они не поймут ничего. Ты уже практически одолел своего внутреннего врага. Благодаря твоему открытию искусственного тела я сейчас стою перед тобой. Ты считаешь, что это открытие, в конечном счете, не принесло никому пользы, но это не так. Ты выиграл у времени. Отблески с могильных плит, которые ты наблюдал – прямое тому подтверждение. Твое туманное сознание все еще рисует тебе несуществующие вещи. Сняв все наращения памяти, твой мозг начнет восстанавливаться, тебя не будут уже так глодать приступы депрессии. Ты, как обычный человек, забудешь множество событий из твоей долгой жизни, но твои ранние годы останутся с тобой, – сказал Оверсир, – Годы, когда ты был Человеком Разумным».
10.
Родители не поняли его выбора и не хотели признавать теперь в этом, слишком высоком для того мира и полностью искусственном теле, своего сына, также абсолютно не понимающего их действия и поступки, смотрящего на них сапфировой оптикой бионических глаз; а они, привыкшие ловить его взгляд, терялись, рассматривая детали лица и черноту его глазной системы. Даже голос его, еле заметно искажённый тщательно настроенными голосовыми схемами, казался им неродным. Только манеры поведения и построения предложений при разговоре подтверждали – это их ребёнок.
Он, в свою очередь, никогда толком не мог понять хода мыслей и поступков не только отца и матери, но и большинства людей. В годы своего обучения в университете, он, мрачный и замкнутый, страдая от периодической депрессии, резко отличался от окружающих его студентов, зачитываясь литературой об искусственных органах и конечностях, только появлявшихся в мире – неуклюжих, неповоротливых и неудобных протезах, к которым просто необходимо было привыкать неделями, если не месяцами... Принципы обратной связи и чувственности человеком этих костылей только входили в практику. Бионические же глаза существовали, но были лишь уделом профессиональных врачей, да и то – чёрно-белыми, но с невероятно чётким и детализированным изображением на выходе.
Тогда Крейцер лишь мечтал о полностью искусственной оболочке с сознанием, «пересаженным» полностью из живого мозга в электронную копию, отодвигающей смерть на десятый план. Тридцать шесть лет, восемь месяцев и двадцать шесть дней спустя, он, упав в изнеможении в рабочее кресло, с удовлетворением и улыбкой на губах, окинул взглядом трёх с половиной метровое искусственное тело, удерживаемое стальными нитями в подвешенном состоянии над полом лаборатории. Остальные конструктора и лаборанты уже разошлись, и Крейцер в одиночестве заворожено смотрел на свое творение – все органы, все сплетения были собраны в одной оболочке, все процессы функционирования – рассчитаны, рабочие жидкости, заменяющие кровь – заправлены. Однако решить проблему переноса сознания не удалось. Здесь ещё не было и в помине никаких расширителей и ускорителей сознания, никаких головных надстроек и прочего, только обыкновенное тело из металла и полимеров, заправленное искусственной кровью и с огромной емкостью глюкозы и вспомогательных веществ в виде отдельного органа внутри для поддержания функционирования мозга с реактором в спине. Эволюция человека, начиная с этого момента, потребовала кардинального изменения внутренней структуры тела.
Он смотрел в проносившихся годах на развитие его родного мира, наблюдая за тем, как стареют родители, не захотевшие “пересаживаться” в рукотворную оболочку. Крейцер в бессилии закипал от жгучей ярости, но ничего не мог сделать. Медленно прогрессирующая медицина позволяла человеку жить не более ста шестидесяти лет, и срок безжалостно приближался к концу. Он не мог понять, как можно от такого отказываться, как можно быть настолько привязанным к собственному хилому телу, не позволяющему толком ничего по сравнению с тем телом, что он спроектировал, и в котором жил, которое открывало бы человечеству будущее, наполненное межгалактическими тысячелетними полётами сквозь глубины черноты космоса, будущее, в котором человечество расселилось по всему космосу, будущему в котором человек из смертного существа превратился в бессмертное.
«Нам не нужны твои железяки, мы проживём столько, сколько нам отведено. Ты превратился в машину...» – слышал он с горечью в голосе от собственных родителей, в который раз пытаясь убедить их в абсолютной рациональности и кристальной прозрачности и истинности своих суждений, мыслей и расчётов.
Прошли годы, родители уже были совсем стары, и как ему тогда казалось, угасали с каждым днём. Они лежали в белоснежной палате, подключенные к системам жизнеобеспечения. На его немой вопрос, чем такая установка отличается от искусственного тела, они не отвечали. Когда их не стало, он снова остался наедине со Вселенной, безмолвно взирающей на него и вгрызающейся невидимыми зубами каждый раз, как только он пытался заглянуть в её строение.
А затем наука открыла технологию Слияния в нынешнем ее виде, позволяя надстраивать на мозг и тело различные модули, открывающие человечеству Кайленхонцерта путь к очень быстрому прогрессу, который, спустя тысячелетие, привел планету и человека к текущему состоянию. И Человек Механизированный не полетел, в итоге, в космос, не расселился по Вселенной, в тщетных попытках завоевать ее, он ушел глубоко в самого себя.
11.
«Не признавать очевидное больше не было никакой возможности, – говорил обоим людям Оверсир, – Бойня человека и Прототипа, шедшая ещё сутки назад, представляла собой лишь очередную попытку побороть то человеческое, что осталось в нынешних людях Кайленхоцерта. Однако любое живое существо, в конце концов, стремится к своей смерти, это заложено в нас настолько же сильно, как желание размножаться и это настолько же естественно, насколько естественно дышать, даже не замечая этого. Бесконечно оттягивать момент смерти с помощью цифрового бессмертия также невозможно – либо мозг придёт в упадок и умрёт как всякое живое существо от чрезмерно угнетающей его надстроенной электроники, а она даже не осознает этого, продолжая моделировать часть мыслительных путей, порождая так называемую человеческую тень, либо человек против своей условной силы воли совершит самоубийство любым возможным способом. Облегчить страдание остатка души, сделать Присутствие не влияющим на восприятие, а Прототипов – всего лишь собственными видениями можно лишь упрощением надстроенных каскадов электроники, либо совершенным их исключением вместе с модулями расширения памяти и прочими расширителями возможностей умирающего мозга».
«Крейцер ещё в состоянии это сделать, - думал Оверсир, - Однако он потеряет возможность применения технологии Слияния, одного из главных наших достижений. Поскольку технология объединения разумов недоступна более никому на Кайленхонцерте и за его пределами кроме меня и ещё двух таких же существ, планету ждёт долгое забвение. К моменту прилёта сюда первой серьезной экспедиции, в живых останусь только я. Крейцер умрёт под сенью исполинских старых деревьев, в гармонии с собой и природой, слившись с ней и найдя в ней своё продолжение. Остальные же люди, покинувшие остывающий Техноград, расселившиеся по всему Кайленхонцерту, рассыпятся без ремонта незадолго до смерти самого Крейцера, также понявшие и принявшие свой итог. Кайленхонцерт полностью зарастёт лесами, поскольку не останется никого, кто бы мог управлять Лесничими. Через столетия, когда сюда прилетит та первая экспедиция, очень похожие на нас существа выйдут из своих космических кораблей, ступят ногами на землю, застланную толстым слоем разноцветных листьев, не осознавая, что увидят пред собой их собственное будущее. Я встречу их и покажу им реальную картину мира. У них будет время отказаться от усилений. Как же я надеюсь во всём этом ошибаться. Пусть мое видение будущего не сбудется, пусть наш неудачный опыт с бессмертием больше никто не станет повторять, а временная гора, что я могу наблюдать, лишь искаженная проекция истинного будущего и прошлого, но весь мой опыт до сегодняшнего момента говорит об обратном...»
«Куда бы человек не смотрел, на что бы ни обращал внимание – всюду он видит лишь собственное отражение. Мы замкнуты сами на себя и, в конечном счёте, сгораем от этого, как закороченные провода», – думал Оверсир, отпуская от себя две идущие ещё в воде фигуры и взирая на исполинский лес, обступавший его со всех сторон, пытавшийся растворить рукотворное нечто своей всеоблемъющей мощью. Он думал также и том, что достижение столь высокого уровня развития ничего ему не дало, наоборот, он сам осознавал необходимость раствориться полностью и навсегда во времени. Двое подобных ему существ однажды сделают это, перешагнув грань, отделяющую Большой взрыв от того, что лежало до него, утратив смысл своего существования. Однако одна единственная цель у Оверсира всё же осталась. До этого момента его существование имело смысл. И он знал, что выполнит эту задачу.
(Конец 11-ой главы)