Стивен Эриксон
За здоровье мертвеца
От редактора
Перевод выполнен Кинициком Карбарном. Редактором была проведена сквозная вычитка, за основу взят официальный перевод «Малазанской Книги Павших». Так же были исправлены опечатки и ошибки, допущенные переводчиком.
Предупреждение фашиствующим, отсюда и отовсюду: не читайте этого или ослепнете!
Умирающих здраво набивают ватой и выставляют в стеклянных гробах как примеры благой жизни.
Имид Фактало, бригадир команды, возвращающей брусчатку к Стене, был сбит падающим фургоном, потерял сознание и так стал святым. Выпачканные грязью лица товарищей-рабочих с изумлением смотрели сверху вниз, как он моргает и открывает глаза. Небо над обыденными лицами поистине казалось блистающим обиталищем Госпожи Благодеяний, Богини Здоровья, ибо в ее изящно-костистых руках Имид Фактало ощутил себя на краю падения. Если, разумеется, возможно упасть вверх, оторвавшись от тяжелой как свинец земли, и с веселой радостью утонуть в обширной синеве.
Однако славное возвышение так и не произошло. Нет, просто вестники были посланы в Великий Храм и уже возвращались, ведя достойных, чьи розовые рубахи и панталоны завязаны над суставами и набиты ватой, дабы зрителям виделась мускулатура полнокровных здоровяков. Осунувшиеся лица были намазаны яркими румянами. К ним присоединились трое Здраворыцарей, высших сановников в белых мантиях и лязге отполированных, гравированных серебром доспехов — Имид увидел во главе троих самого Инвета Суровия, Чистейшего из Паладинов, и тому не было нужды красить лицо (квадратная челюсть, широкий нос), ибо оно было вполне пунцовым, так ясно виднелись полнокровные вены и артерии под почти лишенной пигментов кожей. Имид и сам, как все впервые видящие Инвета Суровия, предположил худшее — что Паладин слишком привержен элю, вину и прочим запретным порокам праздной жизни — но это было не так. Инвет Суровий не стал бы главным среди Рыцарей, будь он столь падшей душой. Строго говоря, ничто неподобающее не прошло сквозь его губы за всю жизнь. По крайней мере, внутрь.
— Вы, сэр, — рокотал он сейчас, сверкая глазами из-под края ослепительно освещенного солнцем шлема, — недостойный червь из соляных болот, коего зовут Имид Фактало? Значит, череп ваш совершенно треснул? Ныне вы немы так же, как и глухи? Богиня приемлет ущербных физически и душевно, знайте это к своей радости, сэр. Теперь вы дважды или даже трижды благословлены. Различия весьма важны, не так ли? Но я вижу, глаза ваши бегают, намекая, что зрение вас не покинуло. Итак, дважды, как я и сказал. Ну, Имид Фактало, бывший бригадир дорожников третьего прясла Стены, будьте почтены знанием, что после рокового случая, столь обильно оросившего кровью и лик ваш, и камни под вами, я нарекаю вас Святителем Госпожи.
Имид Фактало уставился снизу вверх на Рыцаря и, туго зажмуривая глаза, застонал и пожалел — от всего сердца — что проклятый фургон его не убил.
— Купец так и сказал, здесь Чудно, — сообщил Эмансипор Риз, щурясь на далекие высокие стены с какими-то непонятными, косо свисающими знаменами. Подержанный фургон, на облучке которого они сидели, дико подскочил на горной дороге.
— Гм, — вздохнул Бошелен, — я не вижу почти ничего, способного поддержать его наблюдение.
— Нет, хозяин, город называется Чудно, это последний и отдаленнейший город-государство полуострова. И, если учесть, что за шесть дней мы видели одну хижину, я склонен согласиться с торговцем: он поистине отдаленнейший.
— Возможно, — согласился заклинатель, дернув себя за острую бороду. — Тем не менее, единственно чудным я мог бы назвать ровный ряд трупов, нанизанных на пики той далекой стены.
Эмансипор вгляделся еще пристальнее. Не знамена, значит, висят там косо.
— И вы называете это чудным, хозяин?
— Да, именно, мастер Риз. Не кажется ли вам, что Корбал Брош будет доволен?
Лакей уперся спиной в стенку фургона, разминая узлы на пояснице.
— Я готов допустить, хозяин, — начал он осторожно, — что городские власти не поглядят снисходительным взором на кражу своих, э... украшений.
— Полагаю, вы правы, — пробормотал Бошелен, и высокий лоб покрылся морщинами раздумий. — Но, возможно, есть больший повод для тревоги: не опередили ли слухи о наших эскападах в предыдущем городке наши смертные тела?
Эмансипор Риз вздрогнул и крепче сжал вожжи в артритических пальцах.
— От всей души надеюсь на обратное, хозяин.
— Возможно, на этот раз мы не станем рисковать. Что скажете, мастер Риз? Объедем город? Найдем дальнюю деревню и подходящее морское судно, пересечем залив?
— Превосходная идея, хозяин.
Во время разговора дорога оставалась пустой, пыль от встречной телеги торговца успела осесть на вершины деревьев, что виднелись за неровным краем дорожной насыпи. Но тут, словно вызов решению Бошелена, спереди раздался стук сапог, через миг на дороге показались двое путников. Мужчина и женщина, несущие небольшой, но явно тяжелый сундук.
***
В сем мире добродетелей третий и самый ненавистный демон, Порок, познал одиночество, отчаяние и унижение. Что вовсе не правильно, если хорошенько подумать. Из трех вышеупомянутых эмоциональных состояний Инеб Кашль был отлично знаком с двумя последними. Отчаяние и унижение — их он вселял в окружающих. Страдать от этих бедствий, подобно всем, кто стал жертвой его соблазнов, было... неприемлемо. Ну, может, слово подобрано не вполне правильно, но чувство вполне подходит.
Чего нельзя сказать про одежду танцора, которую он нынче носит — она явно подходила личности более высокой и широкоплечей. Что за грустная истина, размышлял он, пробираясь по мусору переулка за Дворцом Земных Восторгов в поисках... чего-то, хоть чего. Грустная истина: телесные искусства рано или поздно не могут не сдаться одряхлению. Талант и мастерство уступают путь ноющим мышцам и хрупким костям. В мире нет места стареющим артистам, сей брутальный факт стал еще очевиднее, едва демон обнаружил мертвого танцора. Морщинистое лицо незряче смотрело на звезды, отражая слабое удивление или даже гнев от пришедшей наконец мысли, что такому согбенному старцу уже не выкинуть затейливого коленца. Да, наверняка громкий хруст, сопровождавший последний пируэт, прозвучал особенно мерзко.
Демон сомневался, что у него были зрители. Еще один горький для постаревших мастеров факт — никто не смотрит, никому не интересно. Прыжок, кувырок и треск, руки раскинуты на грязной мостовой, лежи нетронутый никем, кроме мелких пожирателей плоти, живущих в живом теле и только теперь осмелившихся выйти наружу.
Порок всегда был убежищем артистов. Когда не остается ничего иного, еще есть выпивка. Сомнительные плотские услады. Избыток излишеств на переполненных блюдах. Войско презренных предсмертных желаний и мириады субстанций, позволяющих исполнить желания. Или позволявших. Прежде, в добрые старые дни.
Но отныне в Чудно правят добродетели, правят грозно и надменно. А люди танцуют на улицах. То есть иные танцуют или пытаются, только чтобы умереть. Как бы последняя щедрота. Щедрот в эти дни много. Жить чисто, жить с непоруганной честью. Умереть медленно. Умереть внезапно. Но, увы, всегда умереть. Демон же, даже захоти умереть, не в силах выполнить желаемое. Он существует, на манер скрытых потребностей, и видит неизменность природы грустных смертных. Пригибайся и подныривай, избегая неизбежного: пробуждения мелких пожирателей плоти. В конце... будет конец и только конец. Бедная почва.
Многие ли наслаждения, мрачно размышлял демон, поистине чисты? Многие ли жизни проплывают лебедями сквозь множество засад, устраиваемых телесным миром? Вот иной сорт танца, с неистово хлопающими крыльями на пятках, и он особенно непривлекателен. Вычурный, манерный, с отрицающими жестами и спазмами крайностей. Демон находил такое зрелище угнетающим. Строго говоря, что не убивает?
Руки, копающиеся в мусоре позади Дворца Земных Восторгов, коснулись и схватили некий предмет. Толстопузая глиняная бутыль, дно поцарапано и горлышко отбито, но в остальном... идеальна. Демон поднес ее к глазам. Да, раньше она содержала спиртное.
Инеб не удержал широкой улыбки, расщепившей грязное прыщеватое лицо, поднес бутыль к носу и втянул миазмы затхлого аромата. Ей наверняка много лет, той поры, когда Дворец служил совсем иным обыкновениям, когда внутри предлагали совсем иные дары, нежели зеленые листья.
Отвислые губы вытянулись, лаская холодную глазурь, пробуя сглаженные узоры клейма изготовителя. Красный кончик языка порхал над острым краем горлышка. Он принюхался, фыркнул, погладил бутыль пальцами и плюхнулся в кучу отбросов. Есть мелкие пожиратели плоти, и есть такие же мелкие, незримые твари, что прилипают к памяти вкуса и запаха. Полночи пройдет, прежде чем бутыль отдаст последнюю кроху.
***
— Никогда не интересовался, что стало с Похотью?
Крошечные глазки Наузео Неряха сузились посреди вялых складок жира, но единственным его ответом стало звучное извержение газов откуда-то снизу. Он вытянул маслянистую грязную руку и подхватил личинку с груды гнилых овощей, и заботливо поместил ее на высунутый язык. Язык втянулся. Короткий хруст и причмокивание.
— А казалось, — продолжала Сенкер Позже, подавляя зевоту, — из всех нас она была самой... упорной.
— Может быть, — прогнусил Наузео, — потому мы ее и не видим. — Он взмахнул рукой. — Переулок дает скудную добычу, он остался тощим крысам, визгливым личинкам и ненадежным воспоминаниям о прошлой славе. Не говоря уже о жалком нашем собрате, Инебе Кашле.
— Твои воспоминания, не мои, — возразила Сенкер Позже, сморщив пуговку носа. — Твоя слава покоилась на излишествах, и все они были слишком, на мой вкус, неистовыми. Нет, этот переулок и его скромный ритм вполне меня устраивают. — Она вытянула вовсе не отличавшиеся чистотой ноги и поудобнее погрузила их в мусор. — Не вижу резона уходить, а жаловаться — и того меньше.
— Рукоплещу твоему самообладанию, — сказал Наузео, — и апломбу. Лежишь тут день за днем и наблюдаешь за моим умалением. Я стал сплошными складками кожи. Даже запах моей персоны из мерзкого стал затхлым, из затхлого земляным — словно я всего лишь обрубок гнилого пня на залитой солнцем поляне. И, смею указать со всей кажущейся неделикатностью, ты тоже стала меньше, чем была, дорогуша. Кто теперь поддается твоим чарам?
— Никто? Но, признаюсь, мне не хочется беспокоиться.
— Так и начинается путь к исчезновению, Сенкер Позже.
Она вздохнула:
— Полагаю, ты прав. Надо что-то делать.
— А именно?
— Ох, я подумаю позже. Гляди, вон милый жирный червяк, ползет — вон там!
— Вижу. Увы, слишком далеко.
Сенкер Позже слабо улыбнулась ему.
— Очень мило, спасибо.
***
Сундук был заполнен монетами. Закатное золото и отбеленное мочой серебро, ядовитый блеск для измученных глаз Эмансипора. Ничего хорошего никогда не приходит от богатств, ничего, совсем ничего.
— Мы Святые Славных Трудов, — сказал тот, кого звали Имид Фактало.
— Кажется, это достойное звание, — заметил Бошелен, стоявший перед жителями города Чудно с заложенными за спину руками.
Неподалеку Эмасипор Риз развел костерок и готовил подогретое вино, ибо ветер становился все холоднее. Скромные обыденные задания всегда сопровождают ужасающее, огромное зло. Он думал, что так будет всегда. Особенно в компании его хозяев.
И еще он ощущал нечто поистине гнусное в окрестных водах.
— Достойное звание, говорите, — отвечал Имид таким тоном, словно только что проглотил горсть пепла. — Кажется со стороны!
— Именно, — поднял брови Бошелен. — Я ведь только что подтвердил.
— Ну, на деле это мерзость. Скажу вам, — произнес Имид, и левая его щека задергалась, — что лишился работы. Нынче я все дни провожу в молитвах среди тысяч других святых. Святые! Единственное, что у нас общего — неуклюжая тупость или прогнившая удача, или то и другое сразу.
— Вы слишком суровы к себе, — сказал Бошелен. — Чтобы заслужить такой благородный титул...
— Нужно чуть не умереть на работе, — резко вмешалась женщина. — Ошибки, аварии, слепой случай — вот что делает святыми в Чудно!
Бошелен нахмурился, когда его прервали. Гримаса становилась все суровее. Он потуже натянул длинный, обшитый шелком плащ.
— Если я правильно понимаю, причисление к святым зависит от увечий, полученных на общественной службе?
— Вы поняли в точности, — подтвердил Имид Фактало. — Позвольте объяснить насчет Чудно. Все началось с внезапной смерти прежнего короля, Некротуса Нигиле. Такой тип правителя вам отлично знаком. Мелочный, порочный и развратный. Нам он очень нравился. Но потом он помер, и трон достался его менее известному брату. Вот тогда-то всё начало разворачиваться.
Женщина рядом подала голос.
— Король Макротус Чрезмерно Заботливый, и нет приязни в его титуле.
— А ваше имя?
— Святая Элас Силь, сэр. Один сотрудник ударил меня вязальной спицей в затылок, идиот. Я истекла кровью. Но оказалось, что даже святым не прощают долги. Только как я могу расплатиться? Работать не позволяют!
— Значит, новый король — новые законы.
Эмансипор помешал теплое вино. Запах вызывал приятное, похожее на сон головокружение. Чуть выпрямив спину, сидя на корточках, он начал набивать трубку ржавым листом и дурхангом. Эти действия привлекли внимание святых; Эмансипор заметил, что Элас облизнулась.
— Это Воля к Здоровью, — сказал Имид Фактало, кивнув Бошелену. — Макротус возвысил культ Госпожи Благодеяний. Он нынче стал официальной и единственной религией города.
Эмансипор прищурился, глядя в глаза женщины. Была бы привлекательной, думал он, достанься ей иная роль. А так... Элас Силь, святая с морщинистой шеей, жертва несчастного случая или злого умысла. Слуга поднес к трубке горячий уголек. Смутно вспомнил, что какая-то старая карга в Скорбном Молле придерживалась сходных понятий о здоровом образе жизни. Возможно, тенденция распространяется подобно некоей ужасной чуме.
Имид Фактало продолжал:
— Новые Запреты заполняют целые тома. Список Губительного растет день ото дня, и целители неистово отыскивают новое и новое.
— Все, что убивает, — подхватила Элас Силь, — запрещено. Король желает, чтобы его народ жил здраво, и если некоторые не хотят делать необходимое, Макротус делает это за них.
— Если желаете Благословения Госпожи в посмертной жизни, — сказал Имид, — умрите здраво.
— Умрите не-здраво, — сказала Элас, — и похорон не будет. Ваш труп повесят на внешней стене.
— Отлично, — отозвался Бошелен. — Но чем вам можем помочь мы? Очевидно, вас нельзя сделать не-святыми. И, как вы видите, мы простые путники, у нас нет армии.
"Хотя армия охотится за нами". Однако Эмансипор оставил это добавление себе.
Имид Фактало и Элас Силь переглянулись, мужчина втянул голову и чуть подался вперед.
— Сезон торговли окончен, но новости все же путешествуют. Рыбачьи лодки и так далее. — Он постучал по сломанному носу. — У меня на дороге друг с хорошим зрением, сидит на вершине Хурбова холма, так что весть пришла вовремя.
— Вы те самые, — сказала Элас тихо, не отводя взгляда от мешавшего вино Эмансипора. — Двое, но всего трое. Половина города, который вы недавно посетили, стала пеплом...
— Простое недопонимание, уверяю вас, — пробормотал Бошелен.
Имид Фактало фыркнул:
— Нам донесли вовсе не так...
Бошелен откашлялся, предостерегающей гримасой заставив святых замолчать.
— Следует ли счесть, что не только вы ожидали нашего исцеляющего появления, но и ваш король? Соответственно, вряд ли он будет рад нашему присутствию.
— Макротус мало внимания уделяет вестям из ближних городов — в конце концов, все они лишь ямы разврата.
— Его советники и военачальники столь же мало информированы? Как насчет придворных магов?
— Они все пропали, эти маги. Изгнаны. Что до остальных, — пожал плечами Имид, — такой интерес встретил бы со стороны Макротуса суровое осуждение, намекая на страсть к порочным наслаждениям или опасное любопытство.
— Вино готово, — произнес Эмансипор.
Головы святых резко повернулись, в глазах загорелся жадный интерес.
Элас Силь прошептала:
— Нам запрещены такие... пороки.
Брови лакея поднялись.
— Полное воздержание?
— Вы не слушали? — зарычал Имид. — Все нелегально в Чудно. Ни алкоголя, ни ржавого листа, ни дурханга, ни сонной пыли. Ни для святых, ни для других.
Элас Силь добавила:
— И мяса нет, только овощи и фрукты, и рыба с тремя плавниками. Забой скота — жестокость, а красное мясо очень нездорово.
— Ни проституции, ни азартных игр. Все удовольствия подозрительны.
Эмансипор только хмыкнул в ответ. Постучал трубкой по ноге, сплюнул мокроту в огонь.
— Любопытно, — сказал Бошелен. — Чего же вы хотите от нас?
— Свергнуть короля, — бросил Имид Фактало.
— Свергнуть, то есть низложить.
— Верно.
— Низложить, то есть устранить.
— Да!
— Устранить, то есть убить.
Святые снова переглянулись. Но не ответили.
Бошелен обернулся изучить далекий город.
— Я склонен, — заявил он, — предварить согласие на ваши посулы неким предостережением. Последняя возможность, если угодно, сказать иное слово, забрать деньги и вернуться назад — а моя свита попросту двинется к другому городу. Вот мое предупреждение: в нашем мире есть вещи похуже заботливого короля.
— Вы так думаете, — буркнула Элас Силь.
Бошелен ласково ей улыбнулся.
— Ну, как? — требовательно спросил Имид Фактало. — Нет больше вопросов?
— О, вопросов очень много, добрый сэр, — отвечал Бошелен. — Увы, не вам я должен их задать. Можете идти.
***
Здраворыцарь Инвет Суровий стоял над корзиной с рыдающим младенцем и сверкал глазами на шестерых женщин, что болтали у колодца.
— Чье это дитя?
Одна женщина торопливо отошла от толпы.
— Колики, о Славно Чистый. Увы, с ними ничего нельзя сделать.
Лицо Здраворыцаря покраснело.
— Абсурд, — рявкнул он. — Должно быть какое-то лекарство, чтобы заставить замолчать сосунка. Не слышали последнего Запрета? Крикливые дети будут конфискованы за беспокойство, причиняемое благополучным горожанам. Их отнесут в Храм Госпожи, где научат Путям Благости, кои включают в себя обет молчания.
Слушая слова Инвета, несчастная мать бледнела. Остальные женщины у колодца торопливо расхватали чад и разбежались.
— Но, — заикнулась она, — лекарства, к которым мы привычны, нынче стали вне закона...
— Лекарства вне закона?! Сошла с ума?
— Они содержат запретные вещества. Алкоголь. Дурханг...
— Вы, матери, завели обычай осквернять кровь и дух детей? — Одна эта мысль чуть не вызвала у Инвета удар. — Удивляться ли, что столь гнусные нарушения запрещены? И ты осмеливаешься назвать себя любящей матерью?
Женщина схватила корзинку.
— Я не знала! Я заберу ее домой...
— Поздно! — Он сделал знак троим достойным, и те выбежали из-за спины. Началась борьба за обладание корзинкой; наконец один достойный заехал женщине в глаз. Она завопила и отпрянула, отпуская ручку, и достойные, выхватив корзину, побежали по улице. Женщина отчаянно зарыдала.
— Молчать! — проревел Инвет. — Публично выражать эмоции запрещено! Рискуешь арестом!
Женщина пала на колени и начала умолять его в самых униженных выражениях.
— Встань и отряхнись, баба. — Инвет облизал губы. — И благодари за милость.
Он зашагал вослед достойным и их вопящей добыче.
Вскоре они прибыли в Великий Храм Госпожи. Главный вход с высокой платформой и квадратным алтарем, из коего по временам вздымался глас Госпожи, донося до народа ее распоряжения, считался слишком открытым для доставки плаксивых детей. Соответственно, Инвет и его достойные подошли к скромной боковой двери, один из достойных отбил причудливый ритм. Миг ожидания, и дверь с треском открылась.
— Дайте-ка, — велел Инвет и принял корзинку с захлебывающимся краснолицым ребенком. Вошел в коридор и закрыл за собою дверь.
Жрица перед ним — в рясе и под вуалью, что вовсе не скрывало излишнюю полноту — голодными глазами смотрела на девочку.
— Превосходно! — прошептала она. — Сегодня уже третья. Госпожа восторгается новым Запретом.
— Я удивлен, — буркнул Инвет. — Вскоре тут будет тысяча вопящих детей. Где же Госпожа обрящет покой?
Жрица склонилась и щипнула руку девочки.
— Пухлая, — промурлыкала она. — Хорошо. Да. Покой Храма скоро восстановится.
Инвет Суровий нахмурился, гадая, почему ее слова вызвали легкое беспокойство, но потом хмыкнул, отгоняя мысль. Не Здраворыцарям спорить с прочими служителями Госпожи. Он передал корзину.
Дитя, всё это время вопившее, тут же замолкло.
Рыцарь и жрица склонились, глядя в широко распахнутые глаза.
— Словно новорожденный воробушек, — пробормотала жрица, — когда скворец близко.
— Ничего не понимаю в птицах, — сказал Инвет. — Я ухожу.
— Да, уходите.
***
Ворона уселась на задок фургона, перья трепал поднявшийся с закатом бриз. Эмансипор отметил ее появление гримасой.
— Голоден, как думаете?
Бошелен, сидевший на походном складном стуле напротив лакея, чуть качнул головой.
— Он сыт.
— Почему вы эдак смотрите на меня, хозяин?
— Я думаю, мастер Риз.
"О нет".
— Насчет свержения доброго короля?
— Доброго? Не понимаете, мастер Риз, сколь безупречно коварен королевский гений? Любая вообразимая тирания возможна, если твердит о благополучии населения. Излишняя забота? Разумеется. Но если она творится рьяно и с невинно раскрытыми глазами, что делать гражданам? Жаловаться, что им делают добро? Вряд ли, ведь чувство вины избрано добрым мучителем основным своим орудием. Нет. — Бошелен встал и повернулся лицом к темному городу. Обеими руками зачесал назад волосы, глаза блестели в сумерках. — Мы видим гений, простой и откровенный. И нам предстоит померяться умом с умным королем. Признаюсь, во мне вскипает кровь при мысли о таком вызове.
— Рад за вас, хозяин.
— Ах, мастер Риз, полагаю, вы до сих пор не осознали угрозы, которую король несет таким, как вы и я.
— Ну, честно... нет, не осознал, хозяин. Верно вы сказали.
— Вынужден разъяснить всю логику со всей возможной простотой, чтобы ваш необразованный разум ухватил все оттенки смысла. Желание блага, мастер Риз, ведет к усердию. Усердие же ведет к лицемерному самооправданию, кое рождает нетерпимость; из сего мигом проистекает суровость суждений, допускающая жестокие наказания, они вызывают всеобщий ужас и паранойю, постепенно подводя к мятежу, следствием которого станет хаос, распад и конец цивилизации. — Он не спеша обернулся, взирая на Эмансипора. — А мы зависим от цивилизации. Лишь в ее объятиях можем мы процветать.
Эмансипор нахмурился.
— Желание блага влечет гибель цивилизации?
— Именно, мастер Риз.
— Но если главная цель — достижение благополучия и здоровья подданных, какой в том вред?
Бошелен вздохнул:
— Ладно, попытаюсь снова. Богатство и здоровье, говорите вы, описывая благую жизнь. Но благополучие — понятие относительное, зависящее от контекста. Получаемые блага оцениваются по контрасту. Так или иначе, результатом явится самодовольство, навязчивое желание ублажить всех, кого считают менее чистыми, менее везучими — омраченными, если вам угодно. Но вечная ублаженность ведет к скуке и равнодушию. Равнодушие, мастер Риз, ведет к распаду — это естественное следствие. Отсюда и конец цивилизации.
— Ладно, ладно, хозяин. Перед нами благородная задача предотвратить конец цивилизации.
— Отлично сказано, мастер Риз. Признаюсь, что нахожу моральный аспект нашей миссии на удивление... освежающим.
— Значит, у вас есть план?
— Верно. И да, вам отведена в плане важнейшая роль.
— Мне?..
— Вы должны войти в город, мастер Риз. Незаметно, разумеется. Там вы должны исполнить следующие задания...
***
Незрячие глаза долгое время смотрели, ничего не видя. Не удивительно, ведь вороны уже давно выклевали из жутких орбит все, что было можно съесть. Не осталось ни век, чтобы моргнуть, ни жидкостей, чтобы слезы оросили иссохшие края. И все же Некротус Нигиле, прежний король Чудно, не слишком удивился, заметив, как медленно рисуется перед ним нечеткая, зернистая сцена, заполнившая все поле зрения, в коем была прежде лишь темнота, приветствие самой Бездны.
Оказаться вытащенным обратно и поселенным в сухой, исклеванный птицами труп на северной стене города, в плоть, которую в лучшие дни называл своей — это было если не удивительно, то все же неприятно. Что еще хуже, он понял, что способен говорить.
— Кто сотворил со мной такое?!
Голос отозвался откуда-то снизу, скорее всего, с уровня грудной клетки.
— У меня есть не один ответ, король Некротус.
Тетива, которой душа была притянула к телу, оказалась недостаточно прочной, позволяя ему выглядывать наружу. Посмотрев вниз, он увидел двух ворон — они сидели на ржавой горизонтально торчащей пике, на которую нанизали его труп.
— Ах, — пролепетал Некротус. — Теперь я понял.
Одна из ворон склонила набок голову.
— Поняли? Как мило.
— Да. Вы явились спорить со мной. О моей жизни. Моей судьбе, оставшимся в земной жизни любимым. Но... чем заслужил я такую ироническую милость?
— Собственно, — сказала первая ворона, — обсуждать мы будем не вас, а вашего брата.
— Макротуса? Этого скользкого червя? Зачем?
— Во-первых, ныне он король.
— Ох. Конечно. Нужно было подумать. Наследников нет. Впрочем, полно бастардов, однако законы тут строги. Я планировал официально усыновить одного, но он умер. И, прежде чем выбрать другого, я сам умер.
— Неужели? Кажется, вы были беспечны. Кстати, мой компаньон произвел некие предварительные действия с вашим трупом и выявил остатки яда.
Некротус обдумал сказанное.
— Недоносок разделался со мной! Боги подлые, не думал, что он такой!
— Точнее говоря, он испортил поддерживавшую вашу жизнь алхимию, Некротус. Нам это кажется странным, учитывая его любовь к здоровью.
— Ну, я ведь жульничал, не правда ли? Такого он не терпел. Макротус, знаете ли, изобрел механизм. Величиной в целую комнату. Влезал в упряжь и разрабатывал все мышцы, все суставы. Машина тренировала его, крутила. Проводил в этой штуке целые дни. Я решил, что он сошел с ума.
— Расскажите нам, — продолжала ворона, — о вашей Госпоже Благодеяний.
— Богиня из мелких. Мрачная, гадкая, нос как у свиньи. Вздернутый, понимаете? Ну, так ее изображают идолы и статуи.
— Богиня?
— Полагаю, да. Верили, что обитает она в яме под Великим Храмом. А что?
— Ныне она официальная покровительница города.
— Эта кровожадная сука? Боги подлые! Не засохни я здесь, все было бы... было бы... да, совсем иначе было бы!
— Кстати, должен сказать, вы на стене не одиноки.
— Не одинок?
— Теперь я должен спросить, не пожелаете ли вы принять участие в свержении брата, короля Макротуса?
— Хватит ходить вокруг да около. Послушаем ваш план, каркуши.
***
Эмансипор встал у кустика, слушая птичьи приветствия заре и облегчая мочевой пузырь.
— Внимательно смотрите на этот желтый мутный поток, мастер Риз...
Слуга вздрогнул от голоса за спиной.
— Хозяин! Вы, гм, удивили меня.
— И поток стал струйкой. Если вам интересно, я полагаю, что несколько малых заклинаний способны превратить токсины вашей струи в пламя, и весь куст вспыхнет. Но я сказал — смотрите внимательно. Через несколько дней вы изумитесь, узрев поток столь чистый, что он мало чем будет отличаться от воды.
Эмансипор закончил несколькими спазматическими струйками, отряхнул, оправился и начал возиться с завязками штанов.
— Боюсь, хозяин, я вас не понимаю...
— Чтобы свободно жить в городе, мастер Риз, вам придется отречься от всех нездоровых привычек. Похоже, вы вернетесь с задания новым человеком.
Лакей уставился на Бошелена.
— Отречься? Полностью? Но нельзя ли пронести...
— Ни в коем случае, мастер Риз. Ну же, избавляйтесь от всего ценного. Толпа торговцев на нижней дороге обрела идеальную густоту.
— Не уверен, что мне хочется.
— Ах, но вы ведь мой наймит? Контракт предусматривает...
— Ладно! Разумеется, хозяин, — вскрикнул он и добавил тоном более сдержанным: — Нельзя ли позавтракать, пока не сошел туда?
— О, давайте. Пусть никто не скажет, что я жестокий хозяин.
Они вернулись в лагерь, где Риз торопливо набил трубку ржавым листом и дурхангом, вытащил пробку из винной бутыли.
— Когда закончите, — сказал стоявший рядом и следивший Бошелен, — возьмите дикий анис, что растет вдоль дороги. Пожуйте перистые листья, что должно помочь в сокрытии разнообразных запахов, исходящих от вашей персоны. Жаль, что мы не нашли дикий лук и чеснок, а также скунсов корень... Не налегайте на вино, мастер Риз, я не желаю видеть вас шатающимся и падающим у ворот Чудно. Вы так дымите, что городская пожарная команда может подняться по тревоге. Да, да, достаточно, мастер Риз. Анис...
— Это фенхель, хозяин.
— Неужели? Да, именно.
Голова кружилась. Слуга подошел к сорнякам и начал рвать тонкие как паутина листья со стеблей.
— Чувствую себя чертовой гусеницей.
— Той, с черно-белыми полосками? — спросил Бошелен. — Раз сообщить, что они преображаются в самых прекрасных бабочек.
Эмансипор поглядел на хозяина.
Тот поглядел в ответ.
Момент тишины. Бошелен откашлялся.
— Да, гм... вам пора.
***
Имид Фактало бродил по улице Гонца, лицо его странно дергалось. Эти спазмы начались несколько дней назад — последствия ранения головы. А он-то считал себя полностью исцеленным. Но сейчас... в дополнение к спазмам у него появились странные мысли. Желания. Незаконные желания.
Он сомневался, правильно ли поступили они с Элас. Но теперь поздно. Тот заклинатель, Бошелен, был... страшным. Необычно, зловеще пугающим. В его смертную душу словно никогда не забредали простые человеческие помыслы; всё, что в ней таится — холод и тьма. Истории, которые слышал Имид, насчет города дальше по побережью... говорят, есть и второй колдун, привычный скрываться, наделенный самыми гнусными аппетитами. Итак... Зло.
Понятие, о коем Имид думал редко, хотя сейчас оно его преследовало. В старине Некротусе было мало приятного. Типичный набор мерзких привычек, свойственных всем наделенным абсолютной властью. Он готовил десятки репрессивных законов, объясняла Элас Силь, желая обогащаться и роскошествовать за счет простого народа. Но плати подати, не убивай, не грабь известных особ — и за всю жизнь не столкнешься с трудностями. Разумеется, систематическая коррупция с легкостью спускается вниз, яд цинизма заражает не только короля, но и самого низкого стражника. Взятки решают почти все проблемы, а если не помогают они, помогает прямое и грубое насилие.
Иначе говоря, жизнь была простой, текла прямо и не заставляла морщить лоб.
Возможно, была и полной зла. Зла апатии, равнодушия, смиренного принятия подлости. Злой король делает злой знать, та обращает ко злу купцов, и так далее, вплоть до злобных уличных псов. И все же Имид Фактало жаждал возвращения тех времен. Ибо, как оказалось, король, рьяно одержимый добром, наделяет всех нижестоящих каким-то неистовством, а из него проистекают все виды жестокости. Рожденная суровоосужденчеством (Элас Силь настаивала, что такое слово существует, по крайней мере, теперь), грубая сила благих идей воплощается в жизнь без гибкости и снисхождения. Результат так же разрушителен для людского духа, как и любые гнусные замыслы Некротуса Нигиле.
Зло имеет мириады лиц, и многие светятся красотой и гениальностью.
А иные, как у Бошелена, не выражают ничего. Совсем ничего.
Имид не мог решить, что же его пугает сильнее.
Он подошел к дому Элас, трижды постучал, как велит обычай, и сразу вошел, ибо новый закон это позволяет. Уединение ведет к... уединенным делам. Вошел, значит, и нашел ее торопливо выскакивающей из-за портьеры, торопливо оправляющей платье. На лице было написано чувство вины.
Имид в ужасе застыл в двух шагах от порога.
— Кто там у тебя? — спросил он. — Его оскопят! А ты... тебя...
— Ох, тише. Никого там нет.
Он выпучил глаза.
— Мастурбировала? Это против закона!
— Ну, никто ведь не доказал, что это нездорово.
— Не физически, да, но эмоционально нездорово! Разве есть сомнения, Элас Силь? Твой ум вовлечен в низменные желания, низменные желания ведут к подлым позывам, подлые позывы ведут к искушению, а искушение ведет...
— К краху цивилизации. Знаю. Ну, Имид, чего нужно?
— Э, ну... я пришел, э... признаться.
Она надвинулась на него, пахнув женским духом, и вся скривилась:
— Признаться, Имид Фактало? В чем тебе признаваться святой, если не в искушении? Лицемер!
— Признаю свое лицемерие! Ну, довольна? У меня... импульсы. Понятно?
— Ох, забудь, — ответила Элас, садясь в ближайшее кресло. — Все так ничтожно, согласись. Слышал? Теперь они крадут детей. Плача, дети нарушают закон. Играя в войну на улице, дети нарушают закон. — Она всмотрелась. — Ты сегодня делал предписанные упражнения?
— Нет.
— Почему лицо дергается?
— Не знаю. Может, побочный эффект.
— Благой жизни?
— О, какая ты остроумная.
— А не поупражняться ли нам вдвоем?
Глаза Имида сузились.
— Что ты задумала?
— Нечто весьма незаконное. Твой визит мне помешал.
— Это было не упражнение!
— Твои признания в тоску вводят, Имид Фактало. Разумеется, я вижу в этом вызов.
— Ты омерзительна. — Он помолчал. — Скажи еще что-нибудь омерзительное.
***
Эмансипор Риз успел вспотеть, пока прокрадывался через городские ворота. Нервы дико плясали, его чуть подташнивало. Наверное, всему виной пыль, вонь волов и пот мулов — так подумал он, виляя между фермерами, что гнали нагруженные телеги в узкий проход. При благословении Опоннов он выполнит задания к завтрашнему дню и сможет вернуться к разумному образу жизни, если таковой возможен для слуги двух господ-убийц.
Он надеялся, что жена хорошо поживает на его жалованье — там, в Скорбном Молле. Недоноски должны учиться в школе, хотя старший, наверное, уже стал подмастерьем. Прошло целых четыре года. Срок длиной в жизнь, если вспомнить всё, что довелось пережить лакею со злосчастного пьяного дня, когда он пришел в "Отель Печальника" и постучался в номер Бошелена.
Она и любовников могла уже найти, подозревал он. Моряки, рыбаки, а может и парочка солдат. Он даже не возражал бы. Одиноко жить матери, когда супруга нет рядом.
В двадцати шагах за воротами Эмансипор отошел от движущихся телег, мычащего скота. Огляделся, пытаясь понять, чем отличается это место от бесчисленных виденных раньше городов. Во-первых тут было тише. Справа, в конце узкого проезда виднелась какая-то площадь, горожане стояли на ней рядами, размахивая руками и подпрыгивая. Он принялся гадать, не очередные ли это святые, все до одного с треснутыми черепами, совсем спятившие. Уличных мальчишек почти не было видно, и никто из них не отличался крайней оборванностью, не просил гроша, сидя в сточной канаве. Нет, улицы выглядели удивительно чистыми.
Если это хорошая жизнь, она вовсе не так уж плоха, решил он.
Разумеется, долго она не продлится. Не с Бошеленом и Брошем, замышляющими полный развал. Он ощутил укол сожаления.
— Что ты тут делаешь?
Эмансипор обернулся.
— Извините?
Вставшая рядом женщина носила белые эмалевые доспехи, белый плащ с золотистой шелковой оторочкой. Лицо словно принадлежало мраморной статуе — изваявший ее скульптор был явно одержим идеей совершенства, не забыв отполировать и бледные щеки, и ровный, симпатичный нос. Блестевшая на губах алая помада заставляла думать, будто она выпила флакон крови. Холодные, жесткие, синие глаза смотрели на него с горделивым презрением.
— Бездельем маешься, гражданин.
— Строго говоря, я колеблюсь.
Она моргнула и нахмурилась.
— А есть разница?
— Конечно, — заверил Эмансипор. Он решил было объяснить разницу, но передумал.
— Ну, — сказала она наконец, — колебаний мы тоже не любим.
— Тогда я пошел.
— Да. Но сначала — куда ты пойдешь? Судя по выговору, ты какой-то иноземец... и не смей отрицать! А мы озабочены иноземцами. У них неуправляемые идеи. Я должна знать о тебе всё, начиная с причины визита в Чудно. Ну, начинай говорить!
Ее тирада привлекла зевак, и все они с нескрываемым подозрением пялились на Эмансипора, ожидая ответа.
Бусины пота усеяли его морщинистый лоб. Лучше бы на проклятые вопросы отвечал Бошелен. А еще веселее, Корбал Брош — с его пустыми бусинами-глазами, вялой и простоватой улыбкой. Лакея обуяло вдохновение, он обратил к яростной женщине остекленевший взор.
— Кто ты? Голова болит. Где мы?
Ухмылка ее стала еще свирепее.
— Тут я задаю вопросы.
— Что стряслось? — спросил Эмансипор. — Я очнулся как раз за воротами. Я был... я работал. Да, работал в команде, чистил дренажную траншею. Там был такой большой камень, его хотели сдвинуть... я натужился... И — боль! В голове! Клянусь Госпожой, я даже не знаю кто я!
Из толпы послышался вздох. Затем:
— Святой!
Женщина спросила:
— Тебя огласил кто-то из Здраворыцарей?
— Гм, не думаю. Не помню. Может. Что сегодня за день?
Кто-то сказал из толпы:
— День святого Эбара, о избранный!
— Семь месяцев! — вскрикнул Эмансипор. И проклял себя. Слишком долго. О чем он думает?
— Семь месяцев? — Женщина-Здраворыцарь подступила ближе. — Семь месяцев!?
— Я... думаю так... — заикнулся Эмансипор. — Что нынче за год? "Идиот! Делаю всё хуже!"
— Второй Год Правления Макротуса.
— Макротуса! — возопил лакей. "Бормочущий идиот, прекрати! Немедля!" Еще одно вдохновение. Эмансипор закатил глаза, застонал и рухнул на мостовую. Крики в толпе, люди подбежали ближе.
Разговоры...
— Так это он?
— Самый первый из Святителей Славных Трудов? Сказал "семь лет", верно? Клянусь, я слышал. Семь!
Здраворыцарь зарычала:
— Миф о Первосвятителе... то есть мы искали, искали и не нашли его или ее. Да этот человек — чужак. Первосвятитель не может быть чужаком.
— Но, Благая Владычица, — настаивал кто-то, — он всё рассказал верно! Первый святой, вестник грядущего! Королевские Пророчества...
— Я знаю Королевские Пророчества, гражданин! — бросила женщина. — Берегись, или я решу, что ты громко споришь в общественном месте!
Раздался звучный голос:
— Что тут творится?
Женщина ответила с некоторым облегчением:
— А, Инвет Суровий. Будьте так любезны, помогите разрешить ситуацию.
Мужской голос раздался ближе.
— Ситуацию? Ситуации не одобряются, Сторкул Метла. Даже рыцари низшего ранга, вроде вас, должны знать!
— Я готова доказать верность каждого шага, о Чистейший из Паладинов.
— Должны и докажете, или ваши действия окажутся особенными или, Госпожа убереги, уникальными. Не считаете ли вы себя уникальной, Сторкул Метла?
Ее голос вдруг стал тихим.
— Нет. Конечно нет. Чистота внутренней моей незначительности абсолютна, о Чистейший. Могу заверить...
— Что тут случилось? Кто этот бессознательный человек?
Назойливый горожанин поспешил ответить:
— Первый из Святых, о Чистейший Паладин Здравия! Человек без памяти на семь последних лет!
— А почему он без сознания?
— Он ослабел от допроса Здраворыцаря. Это было... ужасно! Благословение Госпожи, что вы подоспели!
Ни возражений, ни возмущений от невезучей Сторкул Метлы; лежавший у самых ее ног Эмансипор ощутил прилив сочувствия. Быстро схлынувший. Пусть поджаривается, решил он. И открыл глаза — что немедленно было замечено. Сфокусировал взгляд на Сторкул Метле. И... снова стон, снова демонстративный обморок.
— Она сделала это снова! — прошипел горожанин.
— Извините, Сторкул Метла, — рявкнул Инвет Суровий, — но вам надлежит ожидать Рыцарского Суда в Дневном Храме Здоровья.
Еле слышный ответ:
— Да, Чистейший Паладин.
Эмансипор услышал удаляющиеся шаги.
— Очнитесь, Первосвятитель, — сказал Инвет Суровий.
Идеально. Глаза Эмансипора затрепетали, открывшись. Он посмотрел ошеломленно, а затем с явной приязнью в утомленное, словно резцом вытесанное лицо рыцаря в доспехах.
— Я... никогда вас раньше не видел, — пролепетал лакей. — Но вижу чистоту вашей души. Вы, должно быть, паладин. Вы, должно быть, сам Инвет Суровий.
Блеск удовлетворения появился в строгих голубых глазах.
— Вы правы, Первосвятитель. Есть малоизвестное пророчество, что я должен найти вас и доставить к королю. Вы сможете встать?
Эмансипор с трудом встал. Чуть пошатнулся и был поддержан рукой в перчатке.
— Идемте, Первосвятитель Славнейших Трудов...
Колени лакея подогнулись, что заставило паладина торопливо его подхватить.
— Что такое, друг мой? — в тревоге спросил Суровий.
Не обращая внимания на растущую толпу, Эмансипор выпрямился снова и прильнул к паладину.
— Это... видение, о Чистейший. Ужасающее видение!
— Поистине печально! Что вы узрели?
Эмансипор слабо приподнял голову. Нужно было что-то придумать, и побыстрее...
— Для ушей Короля и никого иного!
— Ни даже для Великой Настоятельницы?
— О, да. Для нее тоже.
— Тогда нам нужно спешить. Вот, беритесь за руку...
***
Здраворыцарь Сторкул Метла прильнула к задней стене Дневного Храма и бессмысленно выпучила глаза. Ее окатывали волны ужаса. Она обречена. Рыцарский суд никогда не благоволит к подсудимым. Слишком часто она принимала участие в судилищах, чтобы не сознавать горькую истину; слишком хорошо помнила нутряное удовольствие, с коим вплетала свой голос в хор осуждения. Преступления против Здоровья — нет сомнений, нынче это самое серьезное обвинение, и серьезность становится только серьезнее. Нахмурившись от этой мысли, он потрясла головой, испугавшись вдруг, будто теряет рассудок.
Но, может, это к лучшему. Безумие словно кокон, сплетаемый вокруг себя за миг до приговора.
Будь проклят Инвет Суровий! Любому Здраворыцарю ясно: миф о первом святом — выдумка. Тот чужак — всего лишь хитрый ловкач, достаточно умный, чтобы извлечь выгоду из драгоценных суеверий и польстить самолюбию Суровия. Если кто и заслуживает приговора, так паладин Чистоты, топчущий город в удушающем облаке невозмутимой праведности, облаке таком густом, что лучшие горожане задыхаются.
Ах, но что сделала она сама? Разве Инвет Суровий не самочинно поставил себя во главе всех? Разве не склонен он к конформизму, не черпает уверенность в посредственности окружающих?
Посмеет ли она бросить вызов?
— Он сожрет меня живьем, — прошептала Метла. — Кого я обманываю? Он уже затачивает для меня пику на стене. Во имя Госпожи, нужно выпить! — С этим восклицанием рот ее лязгнул, закрываясь. Она огляделась, с облегчением убедившись, что рядом нет никого.
И тут тихий скрипучий голосок произнес:
— Кто-то упоминал выпивку?
Голова Сторкул Метлы дернулась. Казалось, голос исходит откуда-то справа, но там никого нет.
— Кто говорит? — спросила она.
— Я поймал на редкость восхитительный след.
Здраворыцарь всмотрелась и заметила небольшую, причудливо наряженную фигурку около правого сапога.
Фигурка пошевелилась.
— Не узнаешь, Сторкул Метла? Да, эти одеяния мало мне подходят. "То был танцор, кружащий вихрем торжество..."
— Дурак, — ощерилась Сторкул. — Эти одежды принадлежат кукле-марионетке. Я вижу веревочки.
Фигурка пропищала:
— Кукла? О! я истощился!
— Ты Порок, — сказала она. — Инеб Кашль. Почему ты еще не умер?
— О, ты не понимаешь! Я только и смог подползти к тебе! Зов твоего желания... я слышал!
— Ты ошибся...
— Ах, и ложь! Отлично! Да, ложь хороша. Я начинал со лжи!
— Тихо! Люди услышат.
— Лучше и лучше. Да, будем с тобой перешептываться. Выпивка, да? Спирт, верно? Я уловил след, ведущий за Внутренние ворота. Говорю тебе, след, полный всяческих излишеств. Спирт, ржавый лист, дурханг...
— Внутренние ворота? Ну, я как раз оттуда!
— Кто-то вошел в город, милочка...
— Кто-то? Чужак? Да, чужак. Я так и знала!
Она замолчала, размышляя. Видения неслись сквозь разум. Драматические выступления, сцены триумфа, падения иноземца и самого Инвета Суровия. Но не стоит действовать слишком быстро. Нет, пусть эти двое объединяются и дальше, каждый пособляя другому в великом обмане. Да, теперь она видит. Скоро в Чудно будет новый Поборник Чистоты.
Но вначале...
— Отлично, Инеб Кашль. Мы идем по следу.
— Восхитительно! Подними же меня, женщина с темным сердцем. Через Внутренние ворота на прямой путь наружу!
— Тихо! Слишком ты шумный! — Склонившись, она подобрала крошечное существо, Инеба Кашля. — Больше не говори, — шепнула она, — пока я не дам знать, что безопасно.
У ворот она переглянулась с выбежавшим стражником.
— Здраворыцарь, что у вас там?
— Ужасный ребенок, — сказала она. — Заразный.
Мужчина чуть подался назад.
— Заразный?
— Дети не невинны, лишь неопытны. Весьма частое недопонимание. Вот этот шумлив, скандален и заботится лишь о себе самом.
— Особенный ребенок.
"Любая мать сказала бы тебе, кусок ослиного дерьма, что таковы все дети мира..." — Воистину. Такой особенный, что нет выбора: нужно удалить его из города во плоти.
— И что вы намерены с ним сделать?
— Оставить волкам. Бросить в корзину и в ближайшую реку. Продать опасным, ничего не подозревающим работорговцам. Еще не решила, стражник. Ну, соблаговоли встать в стороне, дабы испарения гнусного чертенка не отравили тебя...
Стражник сделал еще шаг назад и нервозно махнул ей рукой.
***
Чуть дальше на дороге она помедлила.
— Ладно, никого рядом. Куда теперь?
— Прямо вперед, — отвечал Инеб Кашль. — Сорок шагов, затем налево, на тропу лесорубов и на холм. Самый верх. Боги подлые, запах силен и о, сколь сладостен!
Гнуснейшие желания ускоряли каждый ее шаг наверх. Весьма тревожно. Да, прежде она была — очень давно — слишком снисходительной к себе тварью. Сладкой соблазнительницей на службе этого самого, зажатого под локтем демона. Как мед в ловушке для ос, мохнатая мышка в змеиной яме, шлюха на задах храма. И это была славная, пусть вредная, жизнь. Она признавала, что тоскует по тем дням или, скорее, ночам. Что ж, не подстрой тот чужак и Инвет Суровий ее неизбежное падение, так и продолжала бы она новую незапятнанную жизнь Здраворыцаря, чистая думами — ну, почти всегда — и полная благочестивых порывов к правильному образу жизни. Ее уважали бы и боялись, представительную и поставленную намного выше жалкой массы подлецов, что заполонили улицы Чудно. Подлецов, заслуживающих лишь насмешливого презрения.
Ну, здесь скрыта истина менее известная. Стремление к здоровью должно бы удлинять жизни, но пока что стресс убивает старательных граждан как мух. Ясное дело, средний горожанин не готов к задаче благой жизни. Жертвы упражнений и избытка овощей. Как оказалось, слава благополучия требует жертв. Лекари докладывают, что наиболее типичными жалобами стали запоры и заворот кишок.
— Вот вам, — бормотала она чуть слышно, карабкаясь по лесной тропе. — Что нужно городу, это хорошая прокачка. Ха.
— Для начала, — подтвердил Инеб Кашль. — Да, истинно. Хорошая очистка системы. Взрывное избавление от...
— Хватит тебе, — зарычала Сторкул. — Я говорю сама с собой.
Демон придушенно фыркнул.
— А мне так не показалось.
— Так и есть.
— Отлично, но я ведь услышал иначе.
— Неправильно услышал.
Прижатое рукой к боку существо задергалось, засучило цветастыми конечностями.
— Ладно! Прости! Прошу прощения!
— Это, — сказал кто-то третий, — отлично сделано.
Голос раздался с вершины холма, до коего оставалось лишь три шага. Сторкул Метла встала, глядя на мужчину.
— Что? — спросила она. — Что отлично сделано?
— Вы чревовещательница, верно? Удивительная профессия, я всегда так считал, полная загадочного волшебства и особенных отклонений психики...
— Она не чревовещательница, — рявкнул Инеб Кашль, все еще дергаясь.
Седобородый мужчина в элегантном наряде почти улыбнулся.
— Прошу вас обоих — я на редкость благодарный зритель, вы обрадуетесь щедрости, с коей я заплачу за представление.
— Я Здраворыцарь Сторкул Метла, а не фокусница! Кто вы такой и что тут делаете? Что там за вашей спиной на вершине — лагерь? Отвечайте на вопросы, чтоб вас, во имя Госпожи Благодеяний!
— Ответь ей! — добавил демон с гнусавой хрипотцой.
Мужчина хлопнул в ладоши.
— О, поистине отлично.
Рыцарь и демон завыли от ярости.
— Какое зрелище!
Сторкул Метла отбросила демона и подскочила к мужчине. Шлепнувшийся позади в пыль Инеб завопил:
— Чую ржавый лист!
Незнакомец отступил на шаг, воздевая тонкие брови.
— Исключительная драма, — заявил он. — И высочайшее колдовство, ибо я не вижу ниток...
— Молчать, проклятущий мерзавец! — Она заметила на дальней стороне вершины фургон и двух белых как кость волов; оба тупо переминались, как и подобает скотам... хотя тут животные повернули к рыцарю головы и она осеклась, видя глаза — черные словно ониксы. Неподалеку было кострище, рядом с кругом камней лежали две бутылки. — Алкоголь! Я так и подозревала! — Она развернулась к чужаку. — Незнание запрета — слабая защита! Я должна вас арестовать и...
— Один момент, — прервал ее мужчина, поднимая длинный палец и упирая в подбородок. — Если незнание запрета — слабая защита, как насчет незнания подобающих методов защиты?
— Чего?
— И насчет вашего незнания насчет наиболее подходящего для меня обвинения? — спрашивал мужчина, ритмично постукивая пальцем о подбородок. — Есть ли у вас подходящая защита?
— Я знаю, каковы подходящие обвинения!
— Тогда почему вы столь туманны?
— Я не туманна!
— Ах, — сказал он со слабой улыбкой и лениво покачал пальцем.
— Молчите оба! — закричал демон, выползая на вершину. — Сторкул Метла, ты забыла свои желания? Забыла, что привело нас сюда?
Рыцарь развернулась и уставилась на Инеба Кашля, сражаясь с побуждением раздавить его пяткой. Усмирив себя наконец, она снова встала лицом к чужаку.
— Демон прав. Я здесь не в качестве Рыцаря Здорового Образа Жизни.
— Рыцаря Здорового Образа Жизни? Вижу, — задумчиво кивнул иноземец. Скучающий взор скользнул к Инебу Кашлю. — И настоящий демон, хотя сильно уменьшенный. Знаешь, ты отлично подошел бы для декоративных целей. Будь у меня каминная полка... увы, путешествия сопряжены с лишениями.
— Каминная полка! — яростно взвизгнул демон. — Я был некогда великаном! Тираном Гедонизма! Так меня называли. Демон Порока, о проклятый заклинатель, не знал равных! Все они склонялись предо мной — Обжорство, Лень и даже Похоть!
— Вы воплотились в Чудно? — удивился мужчина. — Как необычно. Кто бы ни был ответственен на столь исключительную вашу наружность... хотел бы я встретить ту женщину.
Сторкул Метла склонила голову набок.
— Женщину? Откуда вы знаете, что это женщина?
Мужчина еще чуть задержал на ней взгляд и отвернулся.
— Прошу, друзья, присоединиться ко мне у скромного очага. Вон там, в поклаже лакея, мы найдем толику запретных веществ. Я уверен. — Жест в сторону груды золы, блеск магии...
Ближайший куст объяло пламя.
Мужчина вздрогнул.
— Нижайшие извинения. Я не намеревался, уверяю вас. — Новый жест, и в костре возникли дрова, потекла теплота, резкий треск возвестил о явлении огня. А куст тем временем буйствовал, разбрасывая языки пламени странных оттенков. Сторкул Метла придвинулась ближе, влекомая манящим теплом костра. За ней полз Инеб Кашль, кряхтя и вздыхая — кажется, он направлялся к винным бутылкам.
— Не думайте, — заявила Рыцарь, — что я пришла сюда ради поддержания вредных для здоровья привычек.
— Вредных, говорите, — отозвался мужчина, морща широкий лоб и роясь в затрепанном кожаном мешке. — Это лишь вопрос воззрения. Я почти всегда приветствую вино, считаю его целебным и — в умеренных дозах — оживляющим дух. Как видите, ничего вредного.
— Оно оглушает мозг, — сурово отвечала женщина. — Даже убивает, хотя постепенно, часть за частью. Еще более опасно, что вино проникает в кровь и ослабляет естественную дисциплину.
— Естественную дисциплину? Боги подлые, какое интересное воззрение!
— Ничего особенного. Это механизм, использующий инстинктивное желание быть здоровым.
— Но не благополучным.
— Здравие и благополучие не противоречат.
— Какое пылкое заявление, госпожа Метла. О, как я был невежлив. Бошелен. Как видите, я всего лишь благородный путешественник. Не имеющий намерений — честно говорю — обосноваться в вашем славном городе.
— Что с вашими волами, Бошелен? — требовательно спросила она. — Эти глаза...
— Редкая порода...
Инеб Кашль фыркнул, добравшись до бутылки; голова вытянулась, крошечный язык лизал горлышко и пробку.
— Дяя... Умм... Омм... — Он лизал темное пористое стекло, словно кот.
— Вот вам, — сказал Бошелен, вытаскивая целую груду. — Ржавый лист. Дурханг в виде сушеного листа и мягких катышков. Белый нектар — где же он его нашел, в Худовом королевстве? Мак утурль... хмм, все эти снадобья призваны вызывать ступор, успокаивая донельзя возбужденные нервы. Не думал, что флегматичный мой лакей страдает подобными недугами. А вот и вино. Персиковый ликер, и грушевый ликер, а вот китовая сперма — Королева Снов, что же он с ней делает?! Ну, уверен, мастер Риз не обидится, если вы попользуетесь его обширными запасами — особенно ради поддержания полезных привычек. Я и сам отведаю немного фаларийского...
Сторкул Метла смотрела на россыпь запретных веществ. Из губ вырвался тихий стон.
***
За торжественным входом открылась длинная, широкая колоннада, по ее сторонам высились вертикально стоящие гробы с покойниками. Крышки были стеклянными, но, увы, мутное и пузырчатое стекло не могло полностью скрыть обитателей. Расположившееся между мраморных колонн воинство как будто сопровождало тусклыми, запавшими глазами Эмансипора и Инвета Суровия, пока они шагали вдоль долгого прохода. Вдали виднелась двойная дверь.
— Здравые Мертвецы, — сказал Паладин Чистоты, все еще поддерживая слугу рукой. — Как видите, все в полном порядке. Чисты духом и телом. Вот славное доказательство наград жизни, не запачканной гнусными излишествами, что прежде терзали наш народ.
— Почему все они гримасничают? — удивился Эмансипор.
— Почти все пришли в объятия Госпожи через болезни кишечника.
— Смерть от запоров?
— Усердное здравие. Многие горожане ели слишком много травы.
— Травы?
— Вы не помните ничего подобного? Ну, откуда вам? Вы стали Святителем во время Некротуса Нигиле. Да, трава как отличный заменитель мяса. Наши хирурги рассекают все трупы — и раньше они разрезали желудки, чтобы найти плотные куски мяса, оставшиеся не переваренными в телах жертв долгие годы. Воистину ужасно. Теперь же, разумеется, они находят спутанную траву, куда менее отвратительное зрелище — в конце концов, коровы мрут от такого постоянно.
— А теперь и коровы, и горожане.
— Вы удивились бы, Первосвятитель, их сходству.
Эмансипор поднял глаза и заметил в выражении красного лица Паладина какое-то темное удовольствие. Чуть запнувшись, Инвет Суровий продолжил:
— Возьмем вот этот труп, здесь... для примера. — Они встали перед одним из гробов. — Видите ровную бледноту? Видите, как блестят отросшие волосы? Вот, дружище, знак красоты, монумент высшему здравию.
— Не могу не согласиться всей душой, — сказал Эмансипор, с удивлением взирая на болезненное выражение, навеки застывшее на лице несчастной дамы за сине-зеленоватым стеклом. — Воображаю, родственники весьма рады видеть ее здесь, во дворце.
— О нет, — отозвался Инвет, — совсем нет. Безумие поразило всех до одного сразу после ее смерти — я не совру, сказав, что жажда мяса довела их до людоедства. Левая нога... да, да, завернутая. Поэтому остальная семья находится ныне на пиках.
Устрашенный Эмансипор смотрел на Паладина.
— Что могло довести любящую родню до такого?!
— Моральная слабость, Первосвятитель. Это как чума, всегда готовая заразить граждан, и величайшая ответственность Здраворыцарей — убедиться, что слабость вырвана с корнями и повешена на высокой стене. Скажу вам: сегодня мы заняты не меньше, чем год назад. Даже больше, наверное.
— Не удивлен, что так мало народа на улицах.
— Бдительность, Первосвятитель. Суровые требования, но мы им соответствуем.
Они продолжили путь по залу с высокими сводами. — Но не женщина, что... первой заметила меня.
— Сторкул Метла? Я уже давно слежу за ней. Была проституткой, знаете ли. До Запретов. Падшая женщина, тварь, полная гнуснейших пороков, искусительница ужасного гедонизма, исключительная угроза цивилизации — обращение ее случилось столь резко, что я не оставлял подозрений. Мы с вами верно поступили, обнажив ее неготовность. Сегодня же ночью она претерпит суд.
Эмансипор моргнул, ошеломленный чувством вины.
— Не может быть второго шанса, Паладин?
— Ах, вы поистине святой, изъявляя подобные чувства. Отвечаю: нет, не может. Сама идея "ошибок" изобретена ради оправдания безответственности. Мы можем быть совершенными, и вы видите шагающим рядом истое совершенство.
— Вы достигли совершенства?
— Да, верно. Обсуждать эту истину значило бы проявить собственное несовершенство.
Они оказались около двойной двери. Инвет Суровий коснулся больших колец — но створка, что справа, внезапно открылась сама, край ударил Паладина по носу со смачным хлюпающим звуком. Мужчина попятился, брызнула кровь.
Эмансипор же запнулся, башмак угодил в пятно крови — он потерял равновесие и качнулся вперед, сквозь дверь, и врезался в ошеломленную служанку. Голова утонула в объемистом животе.
Она судорожно выдохнула и, пока Эмансипор падал лицом вниз, рухнула сверху — большой таз слетел с головы, масса сырой травы размером с человеческий мозг взлетела в воздух, словно ожив, и тоже шлепнулась на пол, разваливаясь и брызгая сочным мятным соусом...
... прямо под левый сапог шагнувшего вперед Инвета Суровия. Паладин поскользнулся и тяжело плюхнулся на задницу.
Застонав, Эмансипор столкнул с себя женщину и перекатился набок. Сзади, из коридора, доносились сиплые вздохи Инвета. Служанка только сейчас сумела глубоко вздохнуть, уже не так панически закатывая глаза. А откуда-то из помещения доносился до ушей Эмансипора странный механический звук, повторяющийся равнодушный ритм. Смаргивая слезы, он встал на карачки и осмотрелся.
Массивная железная конструкция — рама, зубчатые колеса и шкивы — занимала комнату, и в сердцевине ее, связанная ремнями и мягкими обручами, была фигура. Подвешенная на высоте руки над полом, конечности непрерывно сгибаются и разгибаются, словно фигура ползет по воздуху, но поймана на месте; космы волос медленно качаются в такт разнообразным тянущим, толкающим и крутящим усилиям.
Механизм был столь велик, что не давал подойти близко к повисшей в середине фигуре. Король Макротус — а кто еще это мог быть? — висел спиной к входу и не слышал произошедшего столкновения. Он упражнялся бесконечно, усердно — не человек, а вечное движение.
Инвет Суровий шатался, проходя в дверь; лицо его исчертили полоски крови из сломанного носа. Он сплюнул, полные боли глаза уставились на всё ещё сидящую на полу служанку.
— Шлюхино отродье! Пагуба цивилизации! Я осужу тебя здесь и сейчас!
Король Макротус не отреагировал на его рев — рука ритмично поднимается, противоположная нога опускается — он казался ужасно худым и до странности дряблым, словно кожа потеряла эластичность.
Эмансипор встал.
— Паладин Чистоты, это случайность!
— Случайности суть знаки слабости! — Инвет Суровий, насколько мог видеть лакей, стал сгустком слепой пламенной ярости.
— Следите за языком! — рявкнул Эмансипор.
Здоровяк развернулся, алая челюсть отвисла.
С бешено колотящимся сердцем Эмансипор выставил вперед палец, обвиняя.
— Вы приговорите всех Святых Славных Трудов, Паладин? Всех до одного? Разве они не жертвы случайностей? Осмелитесь карать мой народ?! Перед ликом самого возлюбленного короля?!
Инвет сделал шаг назад.
— Нет, конечно! — Глаза метнулись к Макротусу в упряжи, потом снова к Эмансипору. — Но она всего лишь баба...
— Служащая самому королю! — подчеркнул Эмансипор. — Более того, она ранена... исполняя... — добавил он с внезапным вдохновением, — свершая славный труд! — Лакей возложил руку на трясущуюся женскую голову. — Теперь и она Святая!
— Таковое провозглашение, — сказал Паладин, — должен утвердить Здраворыцарь...
— Да, никто иной как вы, Инвет Суровий. Король Макротус станет свидетелем колебаний?
— Нет! Сим провозглашаю женщину Святой Славных Трудов!
Эмансипор помог женщине встать. Прильнув к уху, шепнул:
— Иди отсюда, милая. Быстрее!
Она поклонилась, подобрала таз и поспешила прочь.
Эмансипор нашел в кармане платок и передал Паладину, дождался, пока Инвет вытрет лицо, проводя тряпицей по носу — снова и снова, и снова. И еще, назад и вперед — глаза вдруг заблестели, став алчными. Лакея медленно затопляло потрясение. Платок... Пыльца д"баянга... о боги...
— Паладин... Король, кажется, не склонен...
— Как всегда, — произнес Инвет Суровий непривычно мягким голосом. — О да. Слишком занят. Упражняется. Упражняется. Вверх-вниз и вверх-вниз, упражнение! Мы слишком задержались. Летаргия — грех. Давай уйдем. — Он снова поднес платок к носу. — Упражнение. Пора патрулировать улицы. Все сразу, да. Дотемна. Я смогу. Ты не веришь? Я тебе покажу!
Паладин выкатился из комнаты.
И Эмансипор оказался наедине с королем Макротусом. А тот упражнялся и упражнялся.
***
— Одежда слишком тесная, — пожаловался Инеб Кашль.
— Ты малость раздобрел, — заметил Бошелен. — Вот, друг, выпей немного вина.
— Да, отлично. Выпью. Но я чувствую себя... ограниченным.
Рядом вышагивала Сторкул Метла, женщина, сражающаяся сама с собой. Инеб был разочарован, что она все еще сопротивляется сладостному зову этих чудесных веществ. В очередной раз глотнув из бутылки, демон почти прижался к Бошелену.
— Заклинатель, — шепнул он. — О да, знаю кто ты. Ты и ворона, кружащая над головой. Некроманты! Расскажи, что вы тут делаете?
Бошелен оглянулся на Здраворыцаря, потом обратил все внимание на демона. Погладил острую бороду.
— Ах, сейчас это выглядит загадкой?
— Упомянутый тобою лакей. Он ведь в городе? Закупает припасы для вашего путешествия? Возможно, не только это. — Инеб снова улыбнулся. — Я умею вынюхивать заговоры, о да.
— А теперь? Но я хотел спросить, где твои приятели-демоны?
— Подозреваю, в каком-нибудь переулке. Кроме Давай Еще — она пропала.
— Давай Еще?
— Демонесса Похоти.
— Пропала? Давно ли, Инеб Кашль?
— Примерно со времени внезапной кончины Некротуса.
— Насколько скоро после принятия венца король Макротус объявил о запретах?
— Одежда меня душит!
Бошелен склонился.
— Позволь расстегнуть эти пуговки — о, они только для вида. Ясно. Ну что, срезать одежду?
— Нет. Лучше еще глоток. Да. Отлично. Запреты? Примерно через неделю, и еще раньше он начал ... готовить путь. Превращая культ Госпожи Благодеяний в местную религию. Если подумать... этот акт предвещал всё последовавшее. Новонабранная армия благочестивых, право полиции следить за поведением любого гражданина Чудно. Клянусь Бездной, нужно было предвидеть! — Дернув воротник, Инеб Кашль метнул взгляд на Сторкул Метлу и прильнул к заклинателю. — Вы что-то планируете, да? Ну? Скажи!
— Я задумал изъять у твоей спутницы некое количество крови.
Демон выпучил глазки на волшебника, облизал губы.
— Ох. Сколь... сколь много крови ты имеешь в виду?
Бошелен изучал бутылочку с китовой спермой.
— Ну, это зависит от чистоты.
— Ага, понимаю. Она должна быть чистой. Думаю, Бошелен, ее кровь поистине чиста. Значит... речь идет о смертельном изъятии?
Брови заклинателя взлетели. Он поднял бутылочку и уставился на густой осадок, попытался его растрясти.
— Трудно сказать, увы... О, гляди, они еще живы — как такое может быть? Я уже не уверен, что сперма принадлежит киту. Нет, вовсе нет. Забавно.
— Когда ты планируешь ее попросить?
На аскетичном лице волшебника отразилось недоумение.
— Попросить? Ну, я и не думал просить.
— А кровь, — сказал Инеб, напряженно вставая на корточки, — что ты намерен с ней делать?
— Я? Ничего. Но мой спутник использует ее для ритуала воскрешения.
Демон всмотрелся в небо, отыскивая ворону. Ее там не было. Он неловко дернулся.
— Воскрешение. Конечно, кто о таком не задумывался? Я тебе отвечу. Я не задумывался, потому что не знаю твоих планов.
— Уверяю, ничего драматического. Свержение короля Макротуса. Мы постараемся сохранить население Чудно, насколько возможно.
— Хотите трон?
— Для себя? Вряд ли. Что мы будем с ним делать? Нет, считай это милостью.
— Милостью?
— Ладно. Нам заплатили за быстрое уничтожение здешнего губительного стремления к здоровью. Хотя, должен сказать, мирское богатство меня мало беспокоит. Скорее это вызов, интрига. — Бошелен выпрямился и повернулся к Сторкул Метле. Еще миг, и заклинатель вытащил нож.
***
Жизнь Имида Фактало никогда много не стоила. По крайней мере, таково было его обдуманное убеждение. Ни жены, ни детей; он не из тех людей, за которыми охотятся женщины — разве что он бы их обокрал. Фактически, одиночество знакомо ему как старый друг. Хотя... иметь друга ведь значит не быть одиноким? Размышляя, он вынужден был прийти к заключению, что одиночество не похоже на старого друга. Да, имей он друга, было бы с кем обсудить мысли — для того и нужны друзья — и беседа оказалась бы вдохновляющей.
Он сидел на ступеньке своего скромного, не ведающего дружеских визитов обиталища и следил за белкой, бестолково мечущейся у основания дерева. Она трудилась уже несколько недель, собирая припасы, предвкушая грядущую зиму. Забавно, но подобные грызуны тоже презирают общество. Одиночество — их желанное состояние. Вот что значит, подумал он печально, жрать орехи и семечки.
Нынешнее смущение твари не имело видимой причины, Имид подозревал, что причина затруднений лежит внутри — некое особенное завихрение в крошечных мозгах. Возможно, она переживает моральный кризис и потому так скачет в пискливом бешенстве.
Во всем виноват треклятый лакей, сказал себе Имид. Теплое вино, ржавый лист и дурханг, настоящий рог изобилия запретных веществ. А его равнодушный апломб в поглощении сказанных субстанций почти лишил Имида способности дышать. Жесток как белка, вот он каков. Довел Святителя Славных Трудов до искушения и хуже... до мыслей о насилии.
Тут он услышал ритмичный шум с улицы, со стороны Великого Храма Госпожи. Толпа. Далекие крики.
Имид Фактало увидел, что белка замерла на месте, повернув набок голову. И сбежала.
Шум становился громче.
Святой подался вперед, глядя на улицу.
Новые крики, треск разбиваемой посуды, тяжелый грохот — он увидел волнующуюся, заполняющую пространства между домов массу. Толпа полным ходом направлялась к нему.
Встревожившись, Имид Фактало встал.
Сотня горожан или больше. Лица искажены ужасом и паникой, среди них и святые. И достойные. И монахини — да что ж это?!
Они клубились напротив стоящего Имида, царапая друг дружку, проходя по упавшим. Плачущий ребенок закатился на уровень ступеней, Имид поймал его и поднял за миг до того, как сапог достойного ступил на то же место. Отшатнувшись и ударившись лопатками о стену хижины, Имид пялился на несущуюся мимо толпу.
А за всеми был Паладин Чистоты, Инвет Суровий. Он выхватил меч, полированная сталь сверкала над головой. Он словно шагал, возглавляя парад. Или гоня овец.
— Слабаки! — ревел Паладин. — Бегите, сборище кусков дерьма! Все вы осуждены! Я видел ваши лица! Чуял смрадное дыхание! Все вы нечисты! Никто не избегнет моей кары!
Заметив Имида с умолкнувшим ребенком на руках, Инвет Суровий нацелил на него меч.
— Ты свидетель!
Имид смотрел. Ребенок на руках тоже смотрел. С крыши над головами смотрела белка.
В другой руке Инвета был платок, которым Паладин стирал с лица сохнущую кровь. Глаза мужчины устрашающе сверкали.
— Назови себя! И будь свидетелем! Или претерпишь участь Нечистых!
— Мы свидетельствуем! — пискнул Имид. Ребенок благоразумно издал булькающее гугуканье.
Торжествующий Паладин Чистоты двинулся дальше, гоня свое стадо.
Что-то горело около Великого Храма, изгибающийся столп дыма поглощали темные, почти черные тучи.
За Инветом кто-то крался. Имид вздрогнул, поняв, что к нему направляется Элас Силь.
— Элас!
— Тихо, идиот! Не видел его? Он сумасшедший! — Она замолкла. — Ребенок не твой!
— Я что, говорил иначе?
— Тогда почему его держишь? Не знаешь, как это опасно? Он может обгадиться, может заплакать или, того хуже, задергаться!
— Его кто-то уронил.
— На голову? — Она подошла и поглядела пристально. — Вот пятно — это синяк?
— Может быть...
— Ради Госпожи, он Святой? Имид, ты обнаружил самого молодого Святого Славных Трудов!
— Чего? Просто ребеночек...
— Святой!
— Каких трудов? Дети не трудятся! Элас Силь, ты сама ополоумела!
— Гляди на его лицо, идиот. Как раз трудится!
Нечто теплое потекло по боку Имида, он ощутил вонь.
***
Тем временем толпа осужденных росла. Четыреста двадцать шесть с привеском человек неслись, топча упавших, по проспекту Зеленого Языка. А по сторонам, на малых улицах и в переулках, разливались сточные воды мятежа.
Пастух, гнавший тридцать коров на двор купца, утратил контроль над перепуганным скотом. Через миг коровы бешено загрохотали, врезаясь прямиком в скопище тяжело груженых телег под Монументом Синджа — древним кирпичным сооружением в двадцать этажей высотой, непонятного происхождения и неведомого назначения.
В телегах были бочонки с желейным маслом. Они нагревались весь день, мокрое дерево успело покрыться блестящей патиной. Арто, знаменитый прежде Глотатель Огня (слава коего успела превратиться в золу), как раз проходил мимо. Он успел обернуться и увидеть набегающих с выпученными глазами коров, и тут же массивная рогатая голова ударила его, горшок с угольями сорвался с плеча и полетел, разбрасывая искры во все стороны.
Последовавший взрыв услышали все горожане Чудно; рыбаки в гавани, вытаскивавшие четырехперых рыб из сетей, успели поднять головы и увидеть летящий к небу огненный шар, который сопровождали вверх тормашками не менее трех коров. Затем Монумент Синджа пропал с глаз среди пламени и ядовито-оранжевой пыли.
***
Бошелен неторопливо стер белой тряпкой кровь с лезвия ножа. Мельком глянул на Инеба у ног, потом на запад, где солнце сползало с неба в свою ночную пещеру. Величаво, как фигура героя с гобелена.
Демон лежал рядом, доведенный до неподвижности — одежды куклы стали ловушкой.
— Ладно, — прорычал Инеб. — режь. Только осторожнее!
— Тебе не нужно беспокоиться, демон, — заметил Бошелен, приседая и доставая кинжал. — Но если так и будешь дергаться...
— Не буду, обещаю!
Хлопанье быстрых крыльев возвестило возвращение вороны. Над Инебом пронесся густой пряный запашок, и рядом с Бошеленом возник второй. Здоровенный лысый мужчина, кожа оттенка хорошо отваренного и очищенного яйца (и, наверное, столь же скользкая на ощупь). Маленькие запавшие глазки рассматривали демона с холодным любопытством.
Инеб попробовал умаслить его зубастой улыбкой.
— Знаю, что ты думаешь. Но нет. Не я. Не гомункул. И не голем. Я настоящий демон.
Мужчина облизал пухлые губы.
Инеб замолчал, во рту вдруг пересохло.
Кончик кинжала скользнул под жакет над самой выступающей точкой живота. Начал резать снизу вверх.
Бошелен поднял руку, предлагая компаньону окровавленную тряпицу.
— Солнце село, Корбал Брош. — сказал он. Жакет с треском разошелся. Заклинатель начал работать над рукавами.
Корбал Брош взял тряпицу и поднес к лицу. Глубоко вздохнул и отвернулся с улыбкой. Отошел на пару шагов, швырнул тряпку к ногам, сделал несколько жестов в воздухе. Кивнул Бошелену.
— А нечистые, Корбал Брош?
Круглое лицо исказилось недовольством, почти что вызовом.
— Ах, разумеется. — Бошелен вздохнул. — Прости, друг.
Еще три разреза, и одежды упали с Инеба. Демон встал, истово вдохнув воздух. Удовлетворенно выдохнул.
— Превосходно! Так много лучше. Я новый демон.
Сторкул Метла шаталась.
— Истекаю кровью, — сказала она писклявым, дрожащим голосом.
Инеб ощерился:
— Он лишь уколол тебе пальчик, женщина!
— Кажется, мне дурно.
Бошелен спрятал кинжал.
— Прошу, садитесь, госпожа Метла. Инеб, налей нездоровому Рыцарю вина.
***
Туника промокла и воняла. Имид Фактало бежал по улице, Элас Силь рядом. Ребенок извивался в руках, но личико его было довольным.
Позади них гонец-скороход, миновавший только что шесть лиг и соответственно утомленный телом и разумом, влетел в горящее здание. И больше не показывался. Паникующие животные и люди разбегались во всех направлениях, спасаясь от дыма, искр и золы. Фонарщики не вышли на работу, предоставив сражаться с подступающей тьмой лишь отсветам пожаров.
Элас схватила Имида за руку.
— Сюда!
Узкий, вьющийся переулок.
— Не вредите нам! — трубно закричал кто-то впереди.
Они замерли, вглядываясь в сумрак.
— Не губите!
Имид Фактало шагнул, различив две фигурки в куче мусора. Обе до нелепости крошечные. Слева мужчина, кожа — сплошные морщины, словно на золотистой фиге. Рядом женщина, крошечная, но несомненно женщина в полном смысле слова, словно какой-то извращенный изобретатель измыслил грудастую тонконогую куклу, дабы тешить нездоровые фантазии.
— Мосты Бездны, — прошептала Силь. — Кто это?
Морщинистый ответил:
— Я Обжорство, известный многим друзьям как Наузео Нерях. Я моя спутница — Лень, или Сенкер Позже. Неужели я чувствую это? Нечто... неминуемое? Живительное? О да, о да. А ты чуешь, Сенкер?
— Лениво нюхать.
— Ах да! Тебе снова скучно жить... Не ко времени.
Имид Фактало сказал:
— Запах? Разве что детская неожиданность.
— Не это. Что-то еще. Что-то... чудесное.
За спинами улицу огласили крики.
— Что там? — спросил Наузео.
Элас Силь снова потянула Имида за руку.
— Давай уйдем.
Они обошли демонов.
— Куда же? — сказал Имид.
— В Великий Храм. Передадим ребенка монахиням.
— Хорошая мысль. Они уж знают, что с ним делать.
Позади Наузео Нерях подполз к Демонессе Лени.
— Мне лучше, знаешь? Лучше. Странно. Перемены идут в Чудно, о да.
Крики стали ближе.
— Надо бежать, — сказала Сенкер.
— Бежать? Зачем?
— О, ты прав. К чему беспокоиться?
***
Эмансипор Риз вышел из тронного зала. Хотя, говоря по правде, это вряд ли можно назвать тронным залом — разве что если считать железные рамы, зубчатые колеса и ремни, механизм размером с комнату, троном.
Впрочем, почему бы нет? Разве аппарат не находится в состоянии постоянного противостояния, балансирования? Разумеется. Метафорически тоже. Король в середине, отягощенный правом рождения и подвешенный в структуре иллюзорных понятий об иерархическом превосходстве. Как будто неравенство можно оправдать словами о традиции, а подразумеваемые допущения самоочевидны и потому неопровержимы. И разве его фанатическое стремление к здоровью не стало такой же иллюзией превосходства, на этот раз в моральной сфере? Как будто рвение само по себе добродетель.
Увы, это часть горькой природы человека — так размышлял Эмансипор, шагая по широкой и длиной колоннаде. Все выработанные человечеством утонченные системы верований служат лишь подпитке собственного эго. И удержанию в узде всех, у кого эго не столь наглое. Бесконечное множество кинжалов у чужих глоток...
Разбившееся стекло оборвало его раздумья. Блестящие осколки летели с обеих сторон коридора. Странные и зловещие фигуры выкарабкивались — здоровые мертвецы! — из прямостоячих гробов, руки тянулись, хватая воздух. Ужасные стонущие звуки неслись из сухих, сморщенных губ, широко разинутых ртов.
— Свобода! — Вопли их становились все громче, все отчаяннее.
Эмансипор Риз выпучил глаза. Застонал и прошептал:
— Корбал Брош...
Труп обернулся к нему, запавшие глазницы как будто видели Эмансипора. Он зашел не так далеко, как большинство остальных, и непонятная жидкость текла по вялым щекам. Челюсть несколько раз двинулась, треща, и труп сказал:
— Это все ложь!
— Что?
— Мы идем. Все. В одно место. Здоровые, больные, убийцы, святые. В одно жуткое место! Переполненное, такое переполненное!
Мертвые, уже давно понял Эмансипор, редко когда говорят что-то приятное. Но всё же каждый сообщает что-то особенное. Он начинал испытывать восхищение разнообразием индивидуальных кошмаров, которые изобретает смерть.
— На что оно походит? — спросил он. — То переполненное место?
— Огромный рынок, — отвечал труп, хватаясь пальцами за пустоту. — Так много еды. Сокровищ. Так много... вещей!
— Ну, звучит не так уж плохо.
— Но у меня нет денег! — Труп издал скрипящий вопль и вцепился ногтями себе в лицо. Отвернулся, что-то бормоча. — Нет денег. Нет денег. Нет денег. У всех есть деньги — даже у головорезов! Почему не у меня? О, почему не у меня?
Эмансипор промолчал.
Мимо прошла мертвая женщина. Она приседала, словно собирая невидимые предметы.
— Этот не мой! — выла она. — И это не мой! О, где мое дитя? Чьи это дети? Ох, ох! — Она прошла дальше, подхватывая и бросая невидимых детей. — Они такие уродливые! О, кто ответит за уродливых детей?!
Колоннада заполнилась бродячими трупами. Впрочем, они мало-помалу, словно случайно, смещались к внешним дверям. Эмансипор подозревал: вскоре они начнут искать живых, любимых, ибо этим обычно и заняты неупокоенные, дай им шанс. Жаждут вымолвить последние упреки, злобные обвинения и пустые жалобы. Почти всегда жалкие, лишь изредка опасные. И все же это будет ночь, которую мало кто из горожан сможет забыть.
***
— Бездна подлая, — шепнул Имид Фактало, — этот тип выглядит действительно нездоровым!
Сжавшаяся рядом в полутьме Элас Силь хмыкнула и прошипела:
— Потому что он мертвый, идиот!
Человек, волоча обрубки ног, кое-как двигался по площади перед торжественным входом Великого Храма. Открытое пространство, заваленное грудами мусора и полное неприятного вида луж, было пусто — если не учитывать неупокоенного одиночку. Где-то за громадой храмового здания начались пожары, в ночном небе повис мерцающий дым. Вопли и крики ужаса неслись во всех сторон, с каждой улицы и аллеи, из доходных домов и особняков.
— Что творится? — спросил Имид дрожащим голосом.
— Попробуй воспользоваться здравостью своего рассудка, дурак, — рявкнула Элас. — Это твоя вина. Твоя и моя, Имид Фактало.
Он заморгал и резко повернулся, сверкнув глазами.
— Но мы все, все святые!.. Мы с тобой только отнесли деньги! — Он уставился на ковыляющий труп. — Они ничего не говорили насчет, насчет... гм, поднятия мертвых.
— Они некроманты!
— И как это поможет избавиться от короля Макротуса?
— Тсс! С ума сошел? Больше ни слова!
Имид Фактало вгляделся в ребенка на руках.
— Клянусь Госпожой, — прошептал он, — что мы наделали? Какую жизнь найдет здесь этот ребенок?
— О, расслабься. Трупы постепенно распадутся на части. Тогда мы просто подберем куски и захороним.
— Думаешь, — сказал Имид странным тоном, — все умершие...
Элас Силь широко распахнула глаза. — Ты что-то таишь, а?
— Нет! Ничего такого. Только, гм, моя матушка... да, я люблю ее всем сердцем, но все же...
— Не очарован идеей новой встречи? — Элас метнула ему особо мрачную улыбку и фыркнула. — Думаешь, у нас проблемы? Я столкнула муженька с лестницы.
Имид выпучил глаза.
Она засмеялась:
— Ну, разве мы не идеал святости!
Мужчина глянул на площадь.
— Думаешь... думаешь, он там?
— Почему бы нет?
— За что ты его убила?
— Писал стоя.
— Что?
Она сверкала глазами:
— Грязь, верно? Я говорила вытирать край урильника. А он? Никогда! Ни разу! И наконец мне хватило! Ну, чего смотришь? Это же справедливое и милосердное убийство. Вообрази — даже тут прицелиться не мог! Наверное, сам со стыда сгорал!
— За то, что не мог прицелиться, или за то, что не вытирал?
— Я приготовила всяческие доводы, очень здравые. На случай, если у стражи будут подозрения. Они не интересовались, впрочем, ведь я дала взятку. Конечно, это были времена Некротуса.
— Конечно.
— Смотри, путь свободен. Идем.
Они вылезли из укромного места и поспешили на площадь.
***
Инеб Кашль скакал с ноги на ногу, не сводя глаз с языков пламени, что лизали дымное подбрюшье туч. Взгляд его метнулся к Бошелену.
— Чувствую там голод. Желание... ублажать себя!
Колдун кивнул, складывая руки на груди.
— Должно быть, это нездоровые мертвецы.
Сторкул Метла озиралась с пьяной порывистостью.
— Но в Чудно нет алкоголя! Ни капли! Ни ржавого листа, ни дурханга! Ни шлюх, ни игорных заведений!
Бошелен послал ей свою полуулыбку. — Моя драгоценная, ваша наивность очаровательна. Интересно, сколько тайников сейчас открываются в полах? Сколько дверей в давно запертые погреба распахивается со скрипом? Когда живые видят приход мертвых, возвращающих доступ к тщательно хранимым сокровищам... ну, даже такие святоши, как вы, способны сделать правильные умозаключения.
Инеб Кашль подпрыгнул к Сторкул Метле.
— Еще вина?
Она протянула кубок, и Порок налил до краев, стараясь не расплескать ни капли — хотя ему так хотелось оказаться на готовых впасть в горячку улицах Чудно. Закончив, он заметил, что Корбала Броша не видно, а сам Бошелен одевает плащ и проверяет, хорошо ли начищены сапоги.
— Благой заклинатель, — начал Инеб, — ты куда-то спешишь?
Тот чуть помедлил с ответом, разглядывая демона.
— О да. Пришло время войти в любимый вами город.
Инеб скакал на месте.
— Отлично! Ох, какой случится праздник! Живые и мертвые, все там будут!
— Работа Корбала Броша окончена, — промурлыкал Бошелен. — Начинается моя...
Инеб Кашль скакнул к нему ближе. Ему вовсе не хотелось всё пропустить.
Сторкул Метла встала на ноги и зашаталась.
— Бордель Гурлы. Он снова откроется, дела наладятся. Гурла мертва, но какая разница. Почти никакой. Клиенты не заметят отличий. Моя комната еще там — они ждут меня. О, давай поспешим!
***
Очевидно, заметил Эмансипор, вуаль цивилизации воистину тонка, ее так легко сорвать, обнажая разврат. Разврат ждет, ждет, как и всегда, первого намека на беспорядок. И все же взрыв анархии стоило видеть. Обширная площадь перед дворцом заполнилась людьми, большинство было ужасающе мертво, во всех стадиях жуткого разложения. Впрочем, для них это оказалось незначительной помехой: фигуры шатались, размахивая бутылками в костлявых руках, напитки лились по ногам. Какая-то женщина разлеглась на ступенях дворца, потягивая ржавый лист из кальяна, дым вытекал из многочисленных дыр в грудной клетке. Давно скончавшаяся проститутка выхватывала из толпы вполне живых — себе на беду — людей, требуя долги за давно оказанные услуги. Призывы устыдиться сотрясали воздух.
Горожане дрались с мертвыми родственниками за обладание различными запретностями, и трупы, как правило, проигрывали — живые могли отрывать им руки и ломать хрупкие лодыжки. Ну не ужасно ли — делать такое с родней, живы они или мертвы? Но раз замки сломаны, выпустив всяческие виды желаний, последовавшая война вполне понятна.
И все-таки, думал стоявший на вершине дворцовой лестницы Эмансипор, происходящее порядком... неожиданно. Восстание мертвецов, здоровых и нездоровых, не должно столь легко порождать гедонистическое пламя. Бошелен что-то сделал, подмешав перчику в готовившийся суп? Вероятно...
Новые дома объяло пламя, воздух стал горьким от дыма и падающей золы. Думая, что же делать теперь, он сидел на грубых камнях. Озадаченно смотрел на шутовское безумие площади.
***
Инеб Кашль, Бошелен и Сторкул Метла стояли на дороге перед городскими воротами, глядели на ряд пронзенных пиками фигур на стене. Ожившие, но пришпиленные, ноги дергают и пинают, пятки трещат, лупя по неровным камням.
— Я видел, — произнес Бошелен, — танец в далекой стране. Очень похожий.
— Те танцоры тоже были прибиты к стене? — спросил Инеб.
— Нет, но все равно что... Да, мой слуга согласился бы — их нужно было прибить.
Инеб смотрел на дергающиеся фигуры. Иные упирались руками в бока.
— Понимаю тебя, — сказал демон.
— Что же, — вздохнул Бошелен. — У ворот не видно стражи, то есть мы можем войти невозбранно. — Некромант зашагал к грязному проходу. И тут же замер. — Но вначале я должен дать обещание. — Он снова посмотрел на стены. — Ах, вот он.
Один жест. Инеб увидел, как один из танцующих трупов сползает с пики и медленно опускается, все еще дергая ногами и упирая руки в бедра.
Рот трупа широко открылся.
— Не могу остановиться! — взвизгнул он. — О, помоги остановить адский танец!
Демон видел, что останки короля Некротуса готовы упасть наземь, и поспешил шмыгнуть в сторону, в канаву. Раздался шлепок, ноги и руки задергались, затем поднялась мертвая голова на шаткой тощей шее.
— Дорогой Король, — произнес Бошелен, — вы свободны, так что приглашаю присоединиться. Мы идем на Чудно.
Труп поднялся, пошатываясь.
— Хорошо! Да. Хочу голову ублюдка! Хочу сорвать ее и бросить в воздух, а потом пинать по улице. О, давайте посетим дорогого братца, да. Поскорее!
— Очень похоже, — сказал Бошелен, первым входя в ворота, — что большая часть занавеса приличий вашего города истончилась, король Некротус — нет, разорвалась — вовсе не по моей вине. Рад видеть такое доказательство моих излюбленных идей.
— Чего? — пьяно пробормотала Сторкул Метла. — О чем эт вы?
— Ну, трансформируя метафору, благочестие есть тончайшая патина, сделанная достаточно мутной для сокрытия природы нашего рода, но все же весьма хрупкая.
— Кому это интересно? — взвыл Некротус. — Я лишь хочу назад трон!
— Ах, но примут ли граждане правление неупокоенного короля?
— Они охотно принимали выродков с мертвым мозгом, колдун, — проскрипел Некротус. — Почему бы не сейчас?
Да, — сказал Бошелен, — вполне верно, что простой люд наслаждается скандалами в королевских семействах. Подозреваю, они вполне удовлетворятся.
На улице за воротами они остановились. Горожане вышли из домов в ночь, дышащие и бездыханные, опрятные и растрепанные, пышущие здоровьем и распадающиеся. Грубые крики и хриплые, скрежещущие стоны, дикий смех и звон разбитых бутылок. Пламя ярится на фоне неба, дым колышется и нависает. Да, заметил Инеб Кашль, перед их взорами развернулись все драмы.
Мертвый художник преследовал владельца галереи, требуя денег голоском столь писклявым и жалостным, что демон ощутил позыв убить человека во второй раз (не то, что из жалости, скорее насладиться процессом). Но, пока Инеб раздумывал, не пуститься ли в погоню, эти двое скрылись, уйдя по широкой улице. С другой показалась толпа замшелых детишек, очевидно, вылезших из тайного захоронения в чьем-то дворе. Они уже успели найти своего убийцу и шагали, дико распевая и размахивая, будто трофеями, оторванными членами тела. Инеб отметил необычную деталь: у разорванного убийцы было три руки — или же дети оказались небрежными, как свойственно детям. А может, считать не умеют. Так или иначе, беспризорники кажутся счастливыми, а счастье вещь хорошая, не так ли?
— Это тошняк, — сказала вскоре Сторкул Метла. — Пойду искать бордель, там хоть разумные люди.
Бошелен чуть поклонился.
— Дорогая моя Здраворыцарь, благодарю за помощь. Надеюсь, вино помогло восстановить силы?
Она моргнула:
— Восстановить? О да. Восстановить, оживить, усиленно напитать, возвысить и уравновесить. — Она начала озираться с диким видом, вперяя взор в каждые попадающиеся глаза. В конце концов ее привлекли глаза мертвеца. — Ох, ты не в полном порядке, верно?
Сухое лицо исказилось.
— Только что заметила? — Но затем Некротус улыбнулся. — А мне даже приятно. Ты моего типа женщина... думаю... теперь.
Сторкул приосанилась.
— Только не делай ложных выводов, — сказала она заносчиво. — Я дешево не отдаюсь.
— Отвратительно, — пробормотал Инеб, — но мило.
— Продолжим? — спросил Бошелен Некротуса; тот задергался и кивнул.
Сторкул Метла ушла, пошатываясь — наверное, на поиски родного борделя.
Король Некротус некоторое время спазматически пытался расчесать длинные, спутанные и заляпанные клейким гуано волосы, а затем зашагал, покачиваясь и выбрасывая в сторону одну ногу.
— Ох, я снова буду плясать?! Всю дорогу до дворца! Ох! Какое уничижение!
Некромант глянул на Инеба Кашля, поднимая брови.
Демон кивнул.
— Абсолютно. Я с вами. Не хотелось бы пропустить, сэр. Ни за что.
— Но я, — сказал Бошелен, — хотел бы от тебя кое-чего другого.
— Гадкого?
— Ну, да. Полагаю, что да.
— Ладно, я готов.
***
Инеб Фактало, дитя и Элас Силь оказались почти рядом с широким фронтоном Великого Храма Госпожи и вытаращили глаза, глядя на десятки тел, усыпавших ступени ведущей к подножию алтаря лестницы.
— Тут была резня, — сказал Имид дрожащим голосом.
Элас хмыкнула и покачала головой:
— Не обязательно. Видишь кровь? Я не вижу крови.
— Ну, довольно темно...
— Даже под факелами.
— Никто не шевелится.
— Тут я согласна — всё чертовски странно. Идем поближе, Имид. Посмотрим.
Парочка зашагала через площадь. Многоквартирный дом пылал в двух кварталах за храмом, взметывая искры в небо. Храм Госпожи превратился в силуэт на светлом фоне и казался запечатанной гробницей — нигде ни огонька.
Элас фыркнула.
— Типично. Затаились словно в осаде. Полагаю, так и есть. Мы не услышим в скором времени никаких дерзких проповедей с алтаря, да? Богиня, похоже, спряталась в какой-нибудь норе.
— Шшш! Во имя Бездны, Элас, ты сошла с ума?
— Сошла с ума? Да. Совершенно сошла.
Они подошли к подножию лестницы и россыпи тел, тел, которые начали шевелиться от звука их голосов. Головы поднялись, мутные глаза устремились к пришельцам. Имид и Элас замерли и замолчали.
— Она нас не спасет! — пропыхтела какая-то женщина. — Нездоровые... везде! Пьянка... и дым — везде! Ах, мне дурно. Только поглядите на них! Больные, отвратные, слабые, негодные!
— Больные, отвратные, слабые, негодные! — подхватил хор.
Бормотание звучало как припев.
— Больные, отвратные, слабые, негодные!
— Госпожа сохрани, — прошептал Имид. — Добродеи! Гляди, они чахнут на глазах!
— Вспомни обучение в школе святости. Распущенность есть чума. Губительный сонм пожирающих демонов, гниль для разума, тела и души. Распущенность есть подлое бегство от природного ничтожества, тогда как уничижение есть истинный путь. Почему? Потому что это единственно честный путь.
Имид уставился на нее.
— Ты не веришь в эту чепуху, правда?
— Нет, разумеется. А они верят.
— И верования убивают их?
— Точно.
— Но это безумие! — Имид Фактало шагнул вперед, ребенок захныкал в руках. — Слушайте! Я Святой! Слушайте меня все!
Бормочущие замолкли, сверкающие в свете факелов глаза озарились надеждой.
— Не видите, что ли? — продолжал Имид. — Трезвость означает чистоту взора, а чистый взор означает, что вы видите истину! Видите, сколь несправедлива, жестока, равнодушна и мерзка ваша жизнь! Видите, что другие контролируют вас, каждый аспект вашего жалкого существования, и не просто контролируют — о нет, выворачивают вас наизнанку!
Вздохи, перешедшие в общий глухой стон, ответили обличениям Имида.
— Ты не смеешь!
— Дурак, мерзавец!
— Нет-нет-нет, не хочу слышать, нет!
Ребенок заорал.
— Это лишь работа губами! — кричал Имид. — Никто из власть предержащих не даст и...
— Молчать!
Команда прозвучала громогласно, шумно и звонко вылетев из входа в храм. Добродеи повернулись, издавая крики облегчения. Имид и Элас уставились на женщину в сером, вставшую справа от алтаря.
— Это Громогласная Монахиня! — крикнул кто-то.
Дитя вновь заорало.
Колени Имида подогнулись — серая женщина устремила на него обличающий палец.
— Ты! — зашипела она.
— Я! — ответил он машинально.
— Возгласитель ложных истин!
— Чего? — сказала Элас Силь.
— Богохульник! Провозвестник Всего, Что Нельзя Знать!
— И ладно! — крикнул Имид, вдруг необъяснимо осмелев. — Слишком поздно для этого, не находишь?
Новые вздохи. Хуже того, толпа сгустилась на площади за их спинами. Мертвые и живые заодно.
— Ох, — сказала Силь. — Ты попался.
Монахиня подняла руки над головой.
— Требуется суд! — закричала она — Госпожа Благодеяний заговорит! Она будет говорить со Святейшего Алтаря!
Странный скрежет раздался из квадратного камня рядом с женщиной. А затем трепещущий голос:
— Я чую ребенка?
***
Удар по огромной дряблой щеке, еще один, и еще, и еще и....
— Стой! Прошу! Не бей меня!
— Наузео? Очнулся?
Мутные, довольные глаза заморгали, унылое лицо скривилось в гримасе.
— Инеб Кашль. Что ты, пытаешься меня убить?
— Я пытаюсь тебя разбудить!
— А я спал? Не удивительно, знаешь ли. Я наполнен и едва не взрываюсь — что за ночь! Так нежданно!
Инеб Кашль стоял на грудной клетке Демона Обжорства — а может, только на левой груди, ибо Наузео Нерях распух, заполняя весь переулок, плоть от стены до стены, еще плоть — тянется и громоздится до выхода на улицу.
— И все же, — сказал Инеб, издав пивное рыганье, — мне нужно, чтобы ты встал и собрался. Предстоит путешествие.
— Путешествие? Куда?
— Недалеко. Обещаю.
— Не могу. Будет слишком тяжело. Я готов лопнуть — боги, откуда столько алчности?
Инеб присел и поскреб заросшую челюсть.
— Подозреваю, была подавлена. Спрятана, скрыта. Кстати, насчет пищи — видел на улицах хоть одну собаку? Кошку? Лошадей? Я тоже. Ночь стала кровавой баней, а она и наполовину не прошла. Кто мог бы вообразить всё это?
— Так что случилось?
— Кто-то в городе нанял двоих некромантов, Наузео, чтобы свергнуть власть ужаса. — Он потянул себя за нос, распухший и чешущийся от пыльцы. — Кажется, они отлично начали.
— Некроманты?
— Да. Один из них — также заклинатель и пленитель демонов, и я нервничаю. Нервничаю, Наузео, да уж. И все же он не пытался напасть, я вижу в этом добрый знак. Я был так слаб...
— Значит, беспокоиться нечего? — Наузео чуть колыхнулся, горы плоти зарокотали, качаясь под Инебом. — Теперь мы слишком сильны. Нет в живых такого пленителя, что смог бы взять нас, столь ободренных.
— Надеюсь, ты прав. Хотя кажется, эти некроманты слов на ветер не бросают. Сгонят Макротуса с престола, посадят кого-то менее жуткого, и Чудно вернется в нормальное, здоровое стояние упадка. Может, самого Некротуса — тот, второй, поднял его из мертвых.
— Ох, какое веселье!
— Да, но нам пора. Ты не видел Лень?
— Как, она была здесь...
Откуда-то снизу донесся слабый стон.
***
Еще способные двигаться горожане вовсе не мешали продвижению Бошелена. Хозяин Эмансипора Риз неспешно вышагивал, сложив руки за спиной, то и дело останавливаясь перекинуться словцом-другим с исковерканными, мертвыми и немертвыми горожанами, постепенно пробираясь к ступеням, на которых восседал слуга.
Бошелен поднял взор на Эмансипора.
— Король Макротус внутри?
Он кивнул.
— О да, он никуда не выходит.
— Я был в обществе короля Некротуса, — сказал некромант, озираясь, — но, кажется, нас разделили — такая толпа... ну, подробности не важны. Я так понял, мастер Риз, что вам еще не довелось поздороваться с трупом, желающим войти во дворец?
— Боюсь, что нет, хозяин.
— Да, вижу. Интересно, не удивлены ли вы тем, что события ускорились до поистине агрессивного темпа?
— С тех пор как Инвет Суровий выбежал из здания за моей спиной, весь город кажется сошедшим с ума.
— Инвет Суровий?
— Паладин Чистоты, хозяин. Владыка Здраворыцарей. Боюсь.... — Эмансипор запнулся, — ну, я одолжил ему носовой платок. Видите ли, он разбил нос. Обычная вежливость, и следует ли меня стыдить? То есть...
— Мастер Риз, прошу остановиться. Мне так не нравится болтовня. Насколько я понимаю, один из многочисленных ваших платов ныне в руках Паладина. И вашему разуму это кажется важным.
— Хозяин, помните поле д"баянга, что мы миновали пять или шесть дней назад?
Глаза Бошелена сузились.
— Продолжайте, мастер Риз.
— Ну, бутоны были открыты, так? Их называют маками, но это не настоящие маки. Уверен, вы знаете. Но воздух был полон спор...
— Мастер Риз, воздух не был полон спор, поскольку разумные люди остаются на дороге. Но я припоминаю, что случилось некое недоразумение — по меньшей мере, в вашем уме — и вы как бешеный побежали через поле, прикрывая нос и рот платком.
Лицо Эмансипора покраснело.
— Корбал Брош попросил меня понести женские легкие, вырванные тем утром... хозяин, они еще дышали!
— Какая мелочь...
— Простите, хозяин, но мне она не показалась мелочью! Согласен, это неподобающе — мой ужас и последовавшая паника. Признаю. Но вы же знаете, я не люблю живительную алхимию... ступор и одурение — согласен, да когда угодно — но живительные средства, вроде пыльцы д"баянга? Нет. Я их отвергаю. Отсюда платок.
— Мастер Риз, одолженный Паладину платок был полон спор?
— Увы, хозяин. Был. Я не хотел, но...
— Паладину хватило?
— Думаю, да. Им овладело внезапное рвение.
— Ведущее к... неразборчивости суждений?
— Можно и так выразиться, да.
Бошелен провел рукой по бороде.
— Необычайно. Маска благоразумия, мастер Риз, позволяет скрывать нетерпимость и творить всяческую жестокость. Но едва иллюзия отброшена, ужас насилия становится актом случайным, а возможно, и направленным на всех сразу. — Он помолчал, постукивая себя длинным пальцем по крылу носа, и безжалостно продолжил:
— Тот денежный сундук по праву принадлежит вам, мастер Риз. Поднимать мертвецов? Оказывается, нет нужды. Все, что требовалось — легкий толчок руки невинного и в чем-то наивного лакея.
Эмансипор смотрел на некроманта, отчаянно желая отбиться от обвинения, отвергнуть свою причастность — но не находил слов. В голове звучал лишь рефрен:
— Нет, не я, это не я. Это он. Кто он? Кто угодно он! Только не я! Нет, не я, нет...
— Мастер Риз? Вы совершенно потеряли цвет лица. Упомянуть ли, что я никогда не видел ваших глаз столь чистыми, а склеры так и сияют? Сила природы влечет всё вниз, к земле. Воображаю, как потоки токсинов кружат по ногам. Боюсь, ваши ноги буквально потеют кровью. Сильно. Но сейчас не время — нет, не пытайтесь отрицать. А теперь, прошу, ведите меня к королю Макротусу.
Эмансипор моргал. Ноги? Кровью? Макротус? — Рад провести вас к Макротусу, хозяин. Можете говорить с ним о чем угодно, но я подозреваю, что добра от этого будет мало.
— Я редко стремлюсь к добру, мастер Риз. Ну, не пора ли в путь?
***
Инвет Суровий никогда не ощущал себя таким живым, столь живым, что это его убивало — и отлично, ведь, кажется, он и сам преуспел в убийствах, если кровавые пятна на клинке можно считать доказательством, а он счел вполне доказанным осуществление святого суда над неполноценными немытыми кретинами, смеющими считать себя достойными гражданами Чудно, суда, что поистине уместен и является его правом, нет, его обязанностью как Паладина Чистоты, Паладина Совершенства, ведущего авангард сильных к здравой, благодарной смерти, и если он и благой его авангард то и дело шагает по каким-то младенцам, малышам и слабым костями старикам, тут уж ничего не поделать, ведь цель его праведна, столь праведна, что слепит как солнечный огонь, всепожирающий, дерзкосдирающий мясо с костей и да, он уверен, что "дерзкосдирающий" — подходящее слово и почему бы нет, не он ли Паладин Уместности, нет сомнений и гляньте, ночь юна и чрезвычайно ярка, правда, учитывая горящие хижины и горящих в них обитателей, ибо никто не заслужил смерти менее горькой, менее сдирающей, ведь судилище случается во всяких формах, во всех размерах, даже в населенных блохами пеленках с визгливыми подлинно раздражающими щенками, что выложены в ряд, сочные и пухлые, руками монахинь, а они, наверное, недурны под своими вуалями не то что такие мысли приемлемы ведь он Паладин Чести шагающий по улице огня не пещера ли это в преисподней где лишь огонь и муки а может и нет хотя лучше бы по мнению Инвета Суровия было такое место вечной боли для нездоровых кусков дерьма в скудной одежде из человечьей кожи которую пламя может съежить обнажая мясцо и ох как они станут извиваться и плеваться и брызгать мерзкими соками вечными потоками грязных ядов и плоть вывалится складка на складке желеобразная и усеянная огромными сочащимися порами — плоть наполняющая улицу и как ему пройти? Помилуй Госпожа, оно живое!
— Хлюп! — выдохнуло массивное тело при внезапном столкновении.
Дикое стремление Инвета прервалось. Он погрузился в мясистые складки, отскочил и упал на задницу, стирая воду с глаз. Из носа хлынула свежая кровь.
Трубный крик:
— Больно!
Паладин вскочил, зажимая нос платком. Он сумеет обойти! У него меч. Руби прямо, прямо, присед и выпад, наискосок и накрест! С ревом Инвет Суровий воздел меч.
В двадцати с лишним шагах бесформенная бульба размером с бочку — потное лицо Наузео Неряха — расплылось кверху, книзу и в стороны, выражая ужас, глазки широко раскрылись и выкатились, раздвигая складки век. Демон завопил.
И отпрянул, едва избежав касания опустившегося клинка.
Лязг железа о камень.
Паникующий Наузео Нерях подался вперед, напирая массой на Паладина, прежде чем тот сумеет замахнуться. Растянутая маслянистая кожа взяла Инвета Суровия в отчаянные объятия. Курчавые волосы и воспаленные поры, словно маленькие вулканы, беспорядочно облепили сопротивляющегося Паладина, извергая отвратные соки.
Рука Наузео опустилась, затаскивая суетливую фигурку в подмышку.
Где изобилуют все виды ужасов.
Инвет Суровий не мог дышать. Но ему не нужно дышать! Он Паладин ... паладин... он задыхается! Поглощенный плотской тьмой, тусклые волосы как черви ползут по лицу, лопаются прыщи, раскрываются трещины, обмазывая губы многолетней сальной грязью — ох, вкус, что это? Что он напоминает? Йогурт?
Йогурт. Последнее слово Инвета Суровия, жуткий всхлип рассудка.
***
— Отдайте мне ребенка!
Имид Фактало отпрянул, услышав змеиное шипение. Ребенок в руках затих, ставшие очень большими глаза уставились на святого.
— Дайте его мне!
Имид глянул на Громогласную Монахиню. Их публичные дебаты выродились в поток взаимных оскорблений, развлекший толпу, но не давший иных полезных результатов. Впрочем, один результат был: в процессе обмена словами одежда монахини растрепалась. Даже вуаль опустилась с одной стороны, показав край перекошенного от ненависти рта.
В коем Имид разглядел заостренные зубы. И выбросил вперед обвиняющий перст:
— Она подпилила зубы! Она хочет мое дитя? Это людоедка!
Толпы — непредсказуемые звери, особенно после целой ночи невыразимых испытаний. В ней находились матери, потерявшие отпрысков в Храме, отдавшие их монахиням вроде этой. С голодной ухмылкой и зубами, как у акулы. Обвинение Имида Фактало потребовало достаточного времени, мгновений ошеломленной тишины, чтобы свершить работу, чтобы уложились различные жуткие детали.
Затем — вопли, прилив яростного человечества, тянущего руки, издающего мерзкие животные звуки.
Монахиня заблеяла и попыталась сбежать.
Но далеко не убежала.
Имид Фактало не смог до конца созерцать последовавшую кошмарную сцену — Элас Силь обеими руками потянула его, обвела вокруг алтаря и к дверям храма. Увидев конечный пункт, Имид начал сопротивляться.
— Нет! Не туда!
— Идиот! — прошипела Элас Силь. — Эти зубы не были подпилены! Они гнилые! Просто пеньки! Женщины здесь хлебают пищу, Имид! Понимаешь?
Он оглянулся и увидел жалкие останки Громогласной Монахини.
— Поклясться готов, они были...
— Не были!
— О... суп из детей!?
— Да хватит, надоел! — Они были у дверей. Элас добавила: — Запомни этот замечательный способ оканчивать дебаты. Уж я-то запомню.
— По мне, они были вполне острые, — бурчал Имид.
Элас Силь ухватилась за железное кольцо и потянула.
К их удивлению, дверь распахнулась. Они смотрели в полумрак. Пустая комната, длинная и узкая, потолок сводчатый, отделанный золотыми листами. И никого.
— Где все? — шепотом удивился Имид.
— Давай отыщем.
Он, крадучись, вошли в Великий Храм.
***
Король Некротус Нигиле чувствовал себя весьма нездоровым. Для начала, отвалилась левая рука. Он нашел гнездо летучих мышей в паху. К счастью, они улетели во время неистовых плясок на стене. Но насесты, на которых они повисали, были острыми, и неприятные уколы пронзали изнуренную плоть, возрождая весьма мучительные ощущения. Ломота в укромных частях становилась нестерпимой.
Перешагнуть через собственную руку — это было неожиданностью. Только что она дружелюбно болтается у бока, и тут же попадается под ноги, в результате чего он падает лицом вниз и ломает челюсть, и теперь, стоит повернуть голову, подбородок болтается и хрустит. Вот итог панического бегства от толпы, толпы, начавшей зловредно охотиться на мертвецов и разрывать их на куски. Низменные предубеждения таятся даже под самым невинным обличьем. Король по прозвищу Нигиле не нашел в этом сюрприза, но был поражен полной несвоевременностью творящегося.
И теперь он потерялся. В своем городе. Безнадежно потерялся.
Поблизости не было горящих зданий, так что он ковылял в темноте, левая рука зажата в правой (Королевская Швея творит чудеса, если она еще жива), отыскивая приметные места.
Неожиданным и внезапным было преображение улицы — налетели туманы, небо стало свинцовым пятном, солидные врата возвысили арку в дальнем конце, врата целиком из костей. Из них выбрела тощая, горбатая фигура.
Некротус замер в двадцати шагах. Пришелец тоже встал, тяжело опершись на корявую трость. Поднял костяную руку и поманил.
Непреодолимое побуждение толкнуло Некротуса, он понял, что медленно шагает вперед.
— Кто ты? — прошипел он.
Голова в капюшоне склонилась набок.
— Владыка Смерти? Пожинающий Души? Костлявый Рыбак, забрасывающий всеобъемлющую сеть? — Вздох. — Нет, лишь один из его миньонов. Разве не наделен я великим потенциалом? Я так и говорил, но разве он слушал? Нет, никогда. Я подметаю тропу, верно? Полирую черепа врат, верно? Погляди на них — ослепительны, даже зубы совершенно без налета! Я не лентяй, нет, сэр, совсем нет!
Некротус пытался вырваться, но в ужасе наблюдал, как ноги тащатся вперед, одна и вторая, снова и снова, все ближе к вратам ужаса.
— Нет! Я поднят! Ты меня не возьмешь!
Миньон вздохнул:
— Корбал Брош. Один гнусный акт за другим, о, мы его презираем, да. Презираем и не только, ведь я назначен на поиски. Должен схватить его. Это уже что-то! Великий потенциал, и так я докажу свою ценность. Я собрал легион — все жертвы Корбала Броша — и мы его отыщем, о да, отыщем!
— Убирайся! — крикнул Некротус.
Миньон выпучил глаза.
— Что?
— Убирайся! Ненавижу! Не пойду сквозь адские врата!
Тихий голос:
— Ты... ненавидишь меня?!
— Да!
— Но что я тебе сделал?
— Ты заставляешь пройти сквозь врата!
— Не стыди меня за это! Я лишь выполняю работу. Ничего личного...
— Очень личное, шелудивый идиот!
— Ох, все вы одинаковы! Я утаскиваю вас от жалкого существования, но благодарны ли вы? Нет, никогда! Вы и ваши драгоценные верования, полчища заблуждений и бессмысленных религий! Тщательно выстроенный самообман, жажда обхитрить неизбежность. Это ты ненавидишь меня? Нет, я тебя ненавижу! Всех вас! — Тут миньон отвернулся и поковылял во врата.
Послышался громкий стук и сцена перед Некротусом растворилась, показывая смутно знакомую улицу Чудно. Он ошеломленно озирался.
— Не... он меня не хочет! Что ж, это хорошо, верно? Почему же я так... обижен?
Король Некротус продолжил путь. Ему нужно было понять, где он находится.
Двойной шлепок у ног. Он замер и посмотрел вниз. Две руки лежали на мостовой.
— Дерьмо.
Затем скатилась голова, левый висок сильно ударился о камни, в глазах дико заплясали искры.
Ох, это было совсем плохо.
***
Бошелен забрался в аппарат, проворно подныривая под снующие рычаги и огибая крутящиеся колеса, пока не оказался совсем рядом с королем Макротусом.
Стоя подле рассыпанного служанкой по полу ужина, Эмансипор Риз следил за ним с невольным восхищением. Некромант не делал упражнений, но оставался поджарым и ловким, всегда годным для сражения — в тех редких случаях, когда подводили колдовство, обман, коварство и удар в спину. Физически он казался человеком шестидесяти лет или даже старше, но двигался с грацией танцора. Результат жизни в достатке? Возможно. Но скорее — результат алхимии.
— Ну, хозяин? — крикнул лакей. — Сколько дней, как думаете?
Бошелен склонился для более внимательного осмотра.
— Не менее чем две недели, — заявил он. — Полагаю, разорвалось сердце. Внезапно и катастрофически. — Некромант оглянулся. — А как вы узнали?
Эмансипор пожал плечами:
— Он не ел.
Бошелен пробирался обратно.
— Ревнители энергичных упражнений почти никогда не сознают, — сказал заклинатель, — что понятие упражнений, отличных от обычной работы, есть дар цивилизации, происходящий от высокого статуса и сопряженного с ним наличия свободного времени. Настоящие труженики не нуждаются в упражнениях. — Высвободившись из лязгающего и жужжащего аппарата, он принялся отряхивать пыль. — Соответственно, существует важный факт, отлично известный труженикам, но забываемый фанатиками упражнений: тело, его органы, мышцы и кости неизбежно изнашиваются. Я полагаю, мастер Риз, что, например, сердцу дано ограниченное количество сокращений. Подобным же образом все мышцы, кости и другие части тела наделены известным лимитом функционирования. — Он торжественно указал назад, на трудящееся тело короля Макротуса Чрезмерно Заботливого. — Подгонять свое тело к этим лимитам... по мне, вот величайшее безумство.
Эмансипор хмыкнул:
— Хозяин, мне очень нужно уйти из города.
— Ах, но это было бы отступлением.
Они на миг молча уставились друг на друга.
Затем Бошелен кашлянул.
— Одна, последняя задача меня ожидает. Учитывая неожиданное развитие событий, полагаю, что ваши задания в Чудно выполнены. Посему позволяю вам удалиться.
— Хозяин, не могу выразить всю степень...
— Ладно. Еще одно. Не укажете ли направление к Великому Храму Госпожи Благодеяний?
— Конечно, хозяин.
***
Плечом к плечу с пьяницами, среди буйно ревущей толпы Демон Порока выбрел на обширную, кишащую народом площадь перед Храмом. Он пел, насколько хватало голоса, хотя прежде не знал такой песни. Жизнь снова стала чудесной, эту ночь Инеб Кашль не забудет еще долго. Или вовсе не вспомнит. Какая разница...
Они перешагивали части тел, многие из которых еще желали поучаствовать в вечеринке, если судороги извивающихся конечностей можно счесть доказательством. Пожары приблизились к храму, омывая стены мутным светом. У лестницы виднелась масса разлагающейся, но активно шевелящейся плоти — Демон Обжорства. Окруженный импровизированным празднеством, он походил на недожаренную кровавую отбивную, и грязные потные лица озаряло сияние экстаза. Людей то и дело тошнило, ведь они не готовы... но нет, поправил себя Инеб, их тошнит от излишеств, славных излишеств.
Он видел, как Лень возносят над головами десятки рук. Заметив Инеба Кашля, она слабо взмахнула дланью в белой перчатке.
Итак, все собрались, нужно лишь подождать блистательного спасителя, Бошелена. Он грядет провозгласить судьбу города. Инеб наслаждался предвкушением.
***
— Сладкие мои, я здесь! — Сторкул Метла широко раскрыла объятия, да так и застыла. Перед ней в Зале Оргий, на верхнем этаже борделя Хурлы, кто-то смутно шевелился в темноте. Их много, сообразила она, и все на карачках. Отличный знак. Да, судя по пыхтению и сопению, много отличных знаков.
Кроме вони, разумеется.
Кто-то осторожно вышел к ней.
К большому сожалению, глаза ее уже приспосабливались к сумраку.
— Почему ты такой грязный? — спросила она.
Дрожащий голос:
— Чтобы они были счастливы, конечно.
— Кто?
— Как кто? — Мужчина показал за спину.
— Мои свинки, вот кто.
Свинки? Ради Бездны, это действительно свиньи!
— Но тут же бордель! Хуже, третий этаж! Что мерзкие скоты делают здесь, где должны быть мерзкие скоты совсем иного рода!
— Я их прячу, вот что! Все сошли с ума! Хотели зарезать моих красавиц, но я не дал! Кто будет искать на верхнем этаже борделя? Никто! Никто кроме тебя, но ты ведь не поведешь свинок на бойню, верно?
Она надолго задумалась. Медленно опустила руки и вздохнула.
— Ладно, я просто задержу дыхание. Раздевайся, старик. Ты единственный мужчина в заведении.
— Я... я не могу! Они будут ревновать!
Слишком много нагроможденных разочарований. Сторкул Метла закричала.
***
Озадаченно блуждая по коридорам и залам под храмом, Имид Фактало, ребенок и Элас Силь слышали рев откуда-то сверху. Зловещий, словно на улицах города шла ужасная резня. По крайней мере, они так думали, ведь последним зрелищем из верхнего мира была жуткая смерть Громогласной Монахини.
Но здесь, внизу, лишь полнейшая тишина. Где монахини? Конфискованные дети? Они не нашли никого и ничего.
— Шш! — Элас Силь сжала его руку.
— Я ничего не говорил!
— Шшш!
Да, поблизости тихое бормотание. Они стояли в коридоре. Напротив был Т-образный перекресток, за ним дверь. Сквозь щели просачивался свет фонаря, доносился запах ароматических масел.
Элас потянула его к двери.
— Вот где, — пробормотал Имид.
Она оглянулась.
— Где они готовят детей, — объяснил Имид. Сердце тяжело стучало в груди. Он облизал губы, во рту вдруг стало ужасно сухо. — Ведут их за ручки, эти улыбчивые монашки. И хрясь! Падает топор! Чоп-чоп, кости в котел, старая карга помешивает громадной железной ложкой, слюна капает из беззубого рта. Тонкие голоса замолчали навек! — Он уставился на прикорнувшее в руках дитя. — Мы пришли не в то место, Элас!
— Ты сошел с ума! Говоришь как... как родитель!
И она распахнула дверь.
Полился свет.
И море лиц. Ангельские лица, бесчисленные детишки разных возрастов.
И все они закричали:
— Внутрь, скорее! Закройте дверь! — Голоса скорее сливались в какофонию, но Имид и Элас поняли эти две команды.
Они ввалились в сводчатую комнату, дверь со стуком захлопнулась.
Дети ринулись во всех сторон, увидев ребенка на руках.
— О-о! Еще один! Он? Она? Здоров? Не больной, о благословенная Госпожа, еще не больной!
Имид даже отпрянул, видя протянутые кверху руки.
— Убирайтесь, мерзкие твари! Болен? Никто не болен! Никто, говорю вам!
— Что, — спросила Элас Силь, — вы тут делаете?
— Нам хорошо!
— Чем хорошо?
Девочка чуть постарше вышла вперед.
— Мы защищены. От внешнего мира, этого ужасного, грязного, больного места!
— Больного? — удивленно повторила Элас. — О чем вы?
— Там плохие вещи, от которых мы болеем. Животные, от которых мы болеем! Мухи, птицы, мыши, крысы, все заразные, так и хотят нас заразить! И люди! Кашляют, сопят, вытираются! Мерзкие газы из задниц и еще хуже! И телеги, они могут нас переехать. Со ступеней можно упасть, в стену можно врезаться. Присоединись к нам, здесь безопасно!
— И здорово, — протрубил другой.
— А на что похож? — спросил третий мальчик.
Элас заморгала.
— Кто похож?
— Мир.
— Хватит, Чимли! — крикнула девчонка. — Ты знаешь, что любопытство убивает!
Кто-то в толпе кашлянул.
Головы закрутились. Девочка прошипела:
— Кто это сделал?
— Сейчас! — крикнул Имид. К счастью, Элас поняла. Они одновременно повернулись и ухватились за дверной засов.
Сзади:
— Глядите! Убегают!
Дверь открылась, и двое святых, один был с ношей, вырвались в коридор.
— Взять их!
Они побежали.
***
Король Некротус Нигиле созерцал вещи из новой точки. Перекошенной, почти перевернутой. Он пытался привести себя в движение ушами, но эффект был мизерным. Ясное дело, мышцы лица и скальпа не предназначены для перемещения головы. Обычно этим занимается тело, к которой голова прикреплена. Что за жалкое недоразумение.
В поле зрения показался большой отполированный сапог.
— Эй! — позвал Некротус.
Сапог сдвинулся, каблук приподнялся; рука коснулась головы короля и поправила ее положение. Некротус понял, что смотрит на присевшего Бошелена.
— Бездна укрощенная! — облегченно вздохнул король. — Я так рад, что вы меня нашли. Видите тело? То, что без рук — и без головы тоже. Оно не могло далеко уйти... ведь верно?
Бошелен взял Некротуса в руки и выпрямился. На лице некроманта было какое-то подозрительное выражение.
— Не говорю ли я в голове? — спросил Некротус. — Да, именно. То есть вы меня слышите?
— Я отлично вас слышу, король Некротус, — ответил Бошелен, чуть помедлив и повернув королевскую голову из стороны в сторону.
— Но не больно-то хотите услышать? — сказал король с гримасой.
— У меня есть, — ответил Бошелен, — стеклянный ящик, в который вы отлично поместитесь.
— Не посмеете!
— Да, отличный исход. Ну разве это не подарок?
— Дьявольщина!
— Да, благодарю вас.
Некротус, косо зажатый под рукой Бошелена, мог видеть улицу, по которой тот шагал. Король впал в гнев, но мало что мог поделать. Ох, королевство за тело!
— Вы будете его протирать, не так ли?
— Разумеется, король Некротус. Ага, вижу край толпы. Полагаю, мы близко к Великому Храму.
— И что нам там делать?
— Как? Нужно грандиозное откровение, чтобы завершить злосчастную ночь.
***
— Это что-то типа тоннеля, — сказал Имид Фактало.
— Сама вижу, — буркнула Элас Силь.
— Выбора нет. Я уже слышу тех ужасных щенков.
— Знаю, знаю! Ладно, я пойду первой. Закрой панель за ними.
Они нашли тайный проход лишь потому, что кто-то оставил дверцу нараспашку. Откуда-то из коридора позади доносились жуткие, леденящие кровь крики перевозбужденных детишек.
Имид вслед за Элас вошел в узкий проход, развернулся и втянул панель. Внезапная темнота.
— О ни разу не мятые сиськи Госпожи!
— Элас Силь!
— Заткнись! Я женщина и могу так ругаться. Постой, впереди не так уж темно. Идем. И почему ребенок у тебя на руках так долго молчит? Уверен, что он не умер?
— Ну, он обмочил меня в коридоре, а потом улыбнулся.
— Хм. Всегда удивлялась, как женщин удается уговорить на материнство.
— Уговорить? Не смеши, Элас. Они просто жаждут!
— Только раз. В первый раз.
— Не верю.
— Плевать мне на твою веру. Ты обычный мужик. А я знаю, что уж лучше спокойно проспать целую ночь, чем выбросить в забитый город еще одного сорванца и покрыться морщинами. Вся награда. Нет, спасибо. Я намерена оставаться вечно свежей.
— Чертовски уверен, это не так работает.
— У тебя была для сравнения только мать, а она выносила тебя.
— Но как ты умудряешься не беременеть... ну, я о том, что мы делали днем...
— Сила воли. Смотри, стало светлее — впереди какая-то комната.
— Слышишь эти звуки сверху? Что-то ужасное творится на площади, Элас Силь — и, похоже, мы к этому всё ближе. Или оно всё ближе к нам.
— Бездна подлая! Имид, ты когда-нибудь прекратишь нытье?
Они оказались в необычном круглом зале; пол был замощен, лишь в середине лежала глыба полированного дерева — она подалась под ними, словно не была закреплена. Низкий свод позволял лишь ползти на коленях. В середине обнаружился квадратный колодец, ведущий прямо вверх; на стене его висел одинокий, почти прогоревший фонарь. В помещении пахло потом.
— И что теперь? — спросил Имид.
— Положи ребенка, — странно благоговейным тоном сказала Элас Силь.
Имид поправил простыню и бережно поместил дитя на камни рядом с собой. Ребенок угукнул, перевернулся набок и срыгнул. Один раз. Затем снова лег на спинку, закрыл глаза и заснул. Имид отполз.
Фонарь замигал и погас.
Горячая кожа — руки, бедра...
— Элас! — запыхтел Имид, когда его потянули. — Не перед дитём!
Но она не слушала.
***
Некромант обладал умением, подумалось Инебу, расчищать перед собой путь, причем без видимых усилий и громких речей. Звуки затихали, словно Бошелен стал камнем тишины, брошенным в шумный пруд. Ну, в пруд, полный шумных рыб. Как-то так. Да, Инеб восхитился безмолвием, воцарившимся вокруг Бошелена, пока тот с зажатой под рукой второй головой шагал по храмовой лестнице и восходил на платформу.
Встав слева от алтаря, он повернулся лицом к пораженной толпе.
Некромант склонил голову (свою, ту, что на плечах), Инеб ощутил тихий поток колдовской силы — силы столь ужасной мощности, что демон ощутил, как подгибаются ноги. Даже самоуверенному Инебу стало ясно: он сам, и Обжорство, и Лень подобны детишкам перед этим человеком.
— Он мог взять нас, — прохныкал демон Порока, винная бутылка выпала из руки, разбившись о камни. — Мог связать нас, не уронив капли пота со лба. Ох. Ох нет.
Бошелен воздел правую руку, и внезапное молчание окатило толпу на площади. Голова Некротуса под левой рукой тоже смотрела, морща иссохшее лицо и строя гримасы. Некромант заговорил:
— Люди Чудно, слушайте! Вы до сей ночи были жертвами страшного обмана. Обман обнажится перед вами здесь и сейчас.
— Воздетая рука медленно сжалась в кулак.
Приглушенный вопль откуда-то... непонятно откуда.
Под десницей Бошелена медленно материализовалась фигура.
Инеб Кашль даже подскочил.
— Это!.. — крикнул он. — Это Похоть! Демонесса Похоти! Давай Еще!
Пышнотелая нагая женщина вопила в ужасе, скованная заклинанием Бошелена.
— Самозванка! — проревел некромант. — В личине Госпожи Благодеяний! Думали, Похоть процветает лишь на сексе и гнусных извращениях? Если так, друзья, вы неправы! Похоть рождена одержимостью! Одержимость порождает изуверство! Изуверство порождает гибельную нетерпимость! Нетерпимость ведет к репрессиям, а репрессии к тирании. А тирания, граждане, ведет к...
— К концу цивилизации! — заревела тысяча голосов.
Похоть кричала:
— Мне жаль! Жаль! Я не хотела!
— Верно, — отозвался он на выкрики толпы, не обратив внимания на Давай Еще. Она безудержно зарыдала. — Итак, — продолжал некромант, — благоразумие вернулось в Чудно. Ваша вера была извращена, искажена в гнусный фанатизм. Но к чему дальнейшие речи? Впрочем, мне выпало сообщать вам о кончине короля Макротуса. — Он покачал головой. — Нет, не от моей руки. Он умер от упражнений. Уже довольно давно. Увы, он не способен побывать здесь и обратиться к вам, ибо комната с телом зачарована, и поднять его невозможно. Однако всем вам будет полезно нанести визит в королевские палаты. Считайте их достойным храмом, вечно напоминающим о гибельном соблазне несдерживаемой похотливой активности.
Он прервался, оглядывая поднятые лица, и кивнул своим мыслям.
— Граждане, я предъявляю вам ваших новых правителей. Весьма достойных индивидов, канонических представителей всего подобающего. Этих людей вы с восторгом воспримете как образец для подражания во всех делах. — Еще один жест, и Давай Еще внезапно освободилась. С плачем вскочив, она тут же сбежала.
От алтаря донесся тяжелый хруст.
Бошелен чуть развернулся, согнул палец — и алтарь взлетел в воздух.
Чтобы явить на поднимающейся платформе новых короля и королеву Чудно.
Сплетенных в истовом любовном соитии и потому не осознавших своего явления, столь сосредоточенной была их миссионерская удаль.
Но порыв ночного ветра возвестил им о смене декораций. Головы поднялись, тупо оглядывая огромную толпу.
Люди смотрели в потрясенном молчании.
А затем словно взбесились.
***
Солнце уже выползло на горизонт, когда Бошелен вернулся к фургону и лагерю на холме за пределами окутанного дымом города.
Эмансипор наблюдал за ним с низкой и перекошенной точки зрения, ибо возлежал на спине, закинув босые ноги на колесо.
Некромант нес под рукой голову. Подойдя к слуге, он заговорил:
— Дражайший мастер Риз, что вы делаете?
— Токсины, хозяин. Я очищаю ноги. Не нужно кровопускания, нет, совсем не нужно.
— Вижу по мутному блеску в ваших глазах, — сказал Бошелен, — что медицинская помощь в любом случае окажется бесполезной.
— Весьма верно, — отозвался Эмансипор.
Бошелен ушел к заднику фургона; Эмансипор слышал, как он роется там. Вскоре он появился со стеклянным кубом, которого Эмансипор еще не видел.
— Что ж, мастер Риз... если ваши ноги уже очищены, насколько возможно — могу я предложить приготовить нам завтрак?
Эмансипор опустил ноги и встал.
— Боги подлые, — ругнулся он. — Ноги онемели. — Впрочем, добрести до кострища, в котором еще курились угли, он сумел. — Я согрел вино, хозяин. Налить кубок?
— Хмм? Отличная идея. И себе тоже.
— Благодарю, хозяин. — Эмансипор помедлил, разжигая трубку. — Ах, гораздо лучше, — сказал он, выдыхая клуб дыма. И зашелся в резком кашле, выплюнув комок мокроты в огонь, где тот на миг придал языкам необычайные оттенки, прежде чем исчезнуть подобающим образом. Эмансипор сунул трубку в зубы и весело запыхтел, разливая вино.
Близкий шелест крыльев возвестил прибытие Корбала Броша. Ворона подковыляла, следя, как Бошелен помещает короля Некротуса в стеклянный ящик и ставит на облучок. Казалось, король что-то говорит, но звуки не доносились, чему Эмансипор был рад.
Лакей встал и поднес Бошелену кубок.
— Тост, хозяин?
— Тост? Почему бы нет. Прошу, начинайте, мастер Риз.
Эмансипор поднял кубок. — За здоровье мертвеца!
Бошелен почти улыбнулся. Почти, но не совсем, как и ожидал Эмансипор.
— Верно, — воздел кубок некромант, — за здоровье мертвеца.
В стеклянном кубе король Некротус широко улыбался, как и подобает мертвым.