— Бабуль-бабуль! — не унимался пятилетний Миколка, светловолосый вихрастый мальчуган, елозя и постанывая за широкой цветной занавеской на печи. — Бабуль, ну расскажи сказку!
Матрёна Ивановна, щуплая и юркая старушка, с тощей седой косицей, выбившейся из-под светлого платочка, копошилась у шестка, готовя пойло корове. Она уже битый час слушала надоедливое нытьё городского внучонка, подкинутого ей на лето дочерью, улетевшей с очередным кавалером на юга.
Матрёна Ивановна мысленно проклинала себя за то, что приучила несмышлёного Миколку, обделённого материнской лаской да заботой, к сказкам и небылицам, которые сама выдумывала для внука.
И вот теперь, пацанёнок уснуть не мог без очередной бабушкиной истории, канюча до темна сказку и отвлекая Матрёну Ивановну от домашних дел.
— Вот погоди, Миколушка, — задабривала бабушка обещаниями внука, в надежде, что тот устанет, дожидаясь её с обрядни и заснёт. — Сейчас Малюту подою, кормов ей задам, тогда и сказка будет.
С этими словами старушка удалилась в стаю, проворно подхватив ведро с пойлом и подойник. Нарочно Матрёна Ивановна долго порхалась с коровой, выжидала время и надеялась, что печная теплынь смотрит Миколку к её приходу. Малюта, переминаясь с ноги на ногу, мелко дрожала от приятного процесса дойки. В коротких перерывах между жвачкой, корова, то и дело, выкидывала из кормушки старое сено, поддевая его острыми, как вилы, рогами, будто искала сочную и душистую траву, которую щипала днём на пастбище.
— Что, голуба моя, не нравится? — хозяйка, закончила обряжаться, встала, разогнула затекшую спину, поставила полный подойник на низенькую скамеечку, и ласково подладила Малютку по крутому чёрному боку. Корова тяжело вздохнула, будто понимая Матрёну Ивановну, вытянула шею, закатывая большие сливовые глаза, давая хозяйке вволю почесать нажаленную оводами шкуру. — Ну, потерпи уж, девонька, немного осталось до свежего сенца, потерпи.
Напоследок, потрепав животинку за ушами, старушка подвесила скамеечку на большой ржавый крюк в стене, шутливо наказав Малюте не подминать сидушку в навоз. Тихонько и опасливо ступая по узким ступеням, Матрёна Ивановна поднялась со двора на мост, неуклюже скособочась под тяжестью полного подойника. С трудом водрузив ведро с молоком на широкий стол, она недолго постояла, прислонясь к тёплой бревенчатой стене, и перевела дыхание, растирая занемевшие руки .
Последние лучи умаявшегося за долгий день солнца, острыми пиками пронзали щели выцветших занавесок, рисуя на крашеных половицах чёткие светлые линии с миллионами кружащихся внутри пылинок. Захлопнутая дверь, ведущая во двор, лишь чуть-чуть всколыхнула воздух и тотчас невесомая кутерьма ожила, превращась в танцующий пыльный водоворот.
Двери в дом с моста были завешены старой тюлью в мелкий сетчатый узор, ограждая жилище от комаров.
Матрёна Ивановна прислушалась к звукам в доме: мерно и гулко отсчитывали время старые ходики; радио, плавно и ненавязчиво источало приятную музыку; где-то под полом скреблись мыши да в стае отбивалась от мошкары, лупя себя по бокам длинным хвостом, Малютка. Миколка более не ныл, прося сказку и старушка искренне про себя порадовалась, что внук заснул. Она достала из разного шкафчика чистые банки, проворно процедила через марлю густое пахучее молоко, закинула банки полотенцем и откинув тюль, вошла в горницу.
— Бабуль! Бабуль, мне не спится. — тонюсенький плаксивый голосок с печи мигом заставил Матрёну Ивановну очнуться от вечерней тягучей полудрёмы, зазывающей ко сну.
— Ты что, Миколушка, не спишь? — не показывая своего недовольства зевнула старушка. — Али меня дожидаешься, голубчик.
Мальчонка высунул из-за шторки белёсую голову и, потирая кулачками заплаканные глаза, захныкал :
— Ну, бабушка... Ну расскажи...
— Смотри-ка, большой мужик уже, а рёву, как от девчонки! — стыдила плаксу Матрёна Ивановна, гремя в кухне пустым подойником. — Укладывайся уже, я скоро. Будет тебе сказка!
Миколкины губки, раскрасневшиеся от плача, вмиг растянулись в широкой улыбке и довольный мальчуган исчез за шторкой.
" Выревел ведь, сорванец! — ухмылнулась сама себе старушка, опорахивая тряпицей крошки со стола в ладонь. — И как потом матка с ним совладает в городе? Ведь никаких сказок не надо было, а тут дёрнул меня чёрт, дуру старую, — на-ка, Миколушка, послушай бабкины россказни, — так ведь теперь и не спит, ждёт сказку. Да разве же напридумываешь их столько, сказок-то ? "
Через несколько минут Матрёна Ивановна освободилась, выключила радио и одёрнулась печную занавеску. Внимательно посмотрев на внука хитрыми чёрными глазами она улыбнулась и, поправляя одеяло, заметила, что веки мальчонки отяжелели от маяты и ожидания :
— Ой, ты, рёвушка-Миколушка, гляди-ка, во всю уже слепаки сватаются, а ты, неуёмный, сказку дожидаешься. — нараспев тянула старушка, убаюкивая внука. — Ну, какую сегодня сказку слушать будешь? Про слепаков? Про дедка-Суседка? Или про Терёху-мерёху?
— Бабуль, — уже в полусонном забытьи прошептал Миколка, — расскажи про Бабайку.
Шёпотом, стараясь не разогнать чуткий сон внука, Матрёна Ивановна начала рассказ, усевшись на скамеечку возле жаркого белёного печного бока, и поддавшись обволакивающему мареву теплыни.
" Жил-был Бабайка в лесу: грязнущий, чернющий, борода да волосья путаны-не чёсаны, руки-ноги не мыты-не гоены. Рубаха да штаны дыроватые. Глаза злющие, ногти длиннющие. На весь свет был Бабайка обижен, сиротиной одичалой жил в своей землянке, а по ночам ходил в соседнюю деревню. По окошкам позыркает, по дверям босой ногой пнёт, собак дворовых до смерти напугает, да так, что те и тявкнуть не смеют. А высмотрит в каком доме дитёнка вредного да непослушного, который кашу не ест, по полу в слезах да истериках катается, да спать вовремя не ложится — тотчас достанет мешок, проберётся в горницу да и утащит ребятёнка к себе в землянку. Посадит в клетку да голодом будет морить и вичкой жиденькой хлестать, уму-разуму и послушанию учить. А уж как начнёт такой дитёнок себя хорошо вести, так отпускает его Бабайка на все четыре стороны. Редко кто из детишек до дома-то доходил, а кто и выживал в дремучем лесу, да дорогу назад находил, так уж потом такой шёлковый был: родителям не перечил, кашу доедал, зазря не капризничал и спать вовремя ложился. А уж если забудется, заигравшись, да шалить начнёт, так отец с матерью мигом про Бабайку напомнят."
Матрёна Ивановна протяжно зевнула, пригревшись и закемарив за сказкой около печи. Она нехотя поднялась с лавки и, стараясь не скрипеть половицами, прошмыгнула в кухоньку. С печки тихой мелодичной песенкой слышалось посапывание уснувшего Миколки.
За вечерний чаем она просидела чуть дольше обычного. Задумчиво глядя в окошко, старушка вспомнила, как вот так же, давным-давно, со сказками, она укладывала спать старших сыновей на печи, качая в зыбке маленькую дочку. Нахлынувшие воспоминания разбередили душу Матрёне Ивановне. Она промокнула глаза кончиком белого платка и тяжело вздохнула, гоня от себя эту нечаянную слабость. Отворив настежь облупившиеся оконные створки, старушка выпустила наружу серую, видавшую виды, марлю, прикрыла посуду на столе вышитым рушником и отправилась спать. По пути она проведала спящего внука, заботливо поправила сбившееся одеяло, погладила Миколку по светлым волосам и мысленно поблагодарила Бога, обернувшись к иконе в углу, за то что все живы и здоровы.
****
— Мамулечка, ну расскажи мне сказку... — настойчиво ныл Миколка, ворочаясь в своей постели. Он давно бы уже заснул, но задорная музыка и громкие крики из гостиной мешали мальчику и сон никак не шёл. Ребёнок пытался вспомнить те сказки, которые каждый вечер рассказывала ему бабушка, но топот и смех гостей смешали в его голове все сказочные образы в непонятную сумятицу.
Несколько раз Миколка выбегал к гостям, смешно путаясь в новой, не по размеру, пижаме, и звал мать, но та лишь на минутку прибегала, уводя сына от шумной компании, суетливо укладывала в постель, и целовала в высокий лоб, убирая светлые волосы в сторону. От неё густо пахло духами сигаретным дымом.
— Коленька, ну какие сказки! — почти срываясь на крик, негодовала мать, поправляя копну белых кудрей и вытирая помаду с лица сына. — Уже час ночи! Мне не до сказок, гости ждут. Давай, милый, ты уже большой мальчик, постарайся уснуть без сказок!
Женщина щёлкнула кнопкой ночника, погружая комнату сына в серый полумрак и торопливо вышла, брякая ключом в замке двери детской спальни.
Мальчик долго лежал в темноте, пока глаза его не привыкли к мгле, а вещи не стали размыто -различимыми в бледном свете, струящемся из-за плотных штор. Миколка встал с постели, и не выпуская из рук длинноухого плюшевого зайца с глазами-пуговками, подошёл к окну и распахнул занавески. Одинокий фонарь на той стороне улицы кидал тусклые блики на мостовую. Резкие порывы осеннего ветра кромсали тополя, обрывая с веток последнюю редкую листву. Деревья неуклюже качались из стороны в сторону, словно причудливые великаны в странном танце.
— А бабушка мне каждый вечер сказки рассказывала, — шмыгая носом и чувствуя близкие слёзы, жаловался Миколка игрушечному зайцу. — Я, когда вырасту, то Бабайкой стану работать, и взрослых, которые не слушаются, вицей стегать и уму-разуму учить!