Логос Джона Барта

 
Аккуратно, по косточкам, разбираем творчество родоначальника "чёрного юмора".

(Для ЖЖ-шников: Всё последующее "критикостёбописательство" о Джоне Барте будет комплектоваться под тегом Джон_Барт ..... милости прошу). Для читателей ПРОЗА.ру, а также для Самиздата, это сообщение лишено всякого смысла. Но, поскольку требуется известная "буквальность" при копировании оригинала, то оно и попало сюда. Вероятно, что и дальше здесь будут попадаться "глупые непонятки".
     Месяц с хвостиком назад один "взаимный фрэнд" назвал мои графоманские потуги сходными с творчеством Джона Барта. Что это за тип я толком не знал. Так, слышал фамилию мимолётом. На звук ассоциировался с поэтом. Так что значения этой личности (как и жанру поэзии - за редкими исключениями) не придавал никакого. После того, как меня “проассоциировали”, я, естественно, заинтересовался.
Кое что из биографического вычитал в Википедии. Кое что из текстов – совсем кратко – прочёл. Больше всего - из первой категории информации - мне понравилось то, что Барта относят к одному из основателей “чёрного юмора”. Об этом я слышал раньше, мимолётом,  значения не придавал. Но, опять же, вопрос не изучал: ну не интересно это было.
На этот раз стал сравнивать с собой: ну есть у меня юмор, много, может не особо фонтанистый. Ну-у-у, ирония присутствует. Ну-у-у, мычим, мычим: что ещё? Ага, вот, обнаружил: ёрничества в изобилии. выдохся: кажется, это всё.
     - Да, этого не отнять, - говорю сам себе, - такой уж вышел из меня, если и не образец сапиенса, то, как минимум, "человек царапающий".


1. Неспешное чтение

    Изучить этого писателя я решил с кайфом. “С кайфом” это значит, что читать надо бумажную книгу, а не паршивый онлайн. Онлайн ничем не пахнет. В общем, я заказал книжку Барта на Озоне. Причём, не лучший его романчик, а просто один из последних. Так получилось. Называется “Всяко третье размышление”. Чтобы книжке этой не было скучно в дороге, заказал ещё с пяток других, которые также давно подмывало прочесть. Одна из книженций – это Сэмюэль Беккет. Его имя упоминается рядом с Дж.Джойсом, которого я, если выразиться чуть выспренней обычного,  боготворю. Поэтому, собственно, мне тоже было интересно.

В общем, через пару недель я получил все эти книжки. Сфоткал две названные. (Они в хедере этой статейки - под китайской свинюшкой-копилкой). 

     Начал читать обе. Параллельно. Ибо терпения не хватает читать одну книгу. Обычно у меня в читке 3-5 книг, а то и больше. Читаю по мере надоедания одной из них. После возвращаюсь. В общем, процесс долгий, зато не скучный: от всего этого я получаю БЕЗРАЗМЕРНОЕ удовольствие.

      Попробую сообщать читателям ЖЖ свои ощущения по мере чтения. То бишь, не торопясь. Такой-вот “запальчивый” план медленной осады. 

      А покедова всем “пока!”

2. "Прескриптум"

Так, так, так. Как без него. У каждого писателя в книге всегда столько неясностей, как оказывается после, что писатель, написав книгу до конца и прочитав её на трезвую голову, видит много недосказок всяких. Чтобы не переписывать заново и разом снять несколько проблем общего характера, он и пишет так называемый “прескриптум” (в противоположность “постскриптуму”). Так и тут.

Пробуем анализировать.


а. Писатель поминает Гекльберри Финна и находит с ним некую параллельность в той связи, что  Мальчика-на-Плоту первоначально критика восприняла сильно отрицательно. Но прошло несколько лет и всё изменилось. А когда прошло сто сорок лет, то изменилось настолько сильно, что, пожалуй, не найти такого человека, хоть сколь мало знающего английские буквы, который не был бы знаком с Гекльберри хотя бы понаслышке.
б. Попутно, и не в заслугу писателю, а чисто ради критики своего именитого коллеги Марка Твена, разумеется, что совершенно как бы незлобно, Барт как бы немного и шутливо окунает Твена в профессиональную грязь, утверждая, что Гек, от чьего имени была написана книга, не мог бы этого написать, так как был довольно неграмотным. И, дескать, виноват в этом Твен, так как совершенно не придал этому факту значения. Таким образом Барт, приведя в пример ошибку коллеги, заранее намекает, что и в его произведении могут случиться казусы, но читателю не стоит обращать на это внимание. Ибо так же как и Твен, писатель Барт может по истечении некоторого времени стать подобным Юпитеру. А Юпитеру, как известно, положено больше чем обыкновенному быку.
в. Между делом, даже не пытаясь выделить эту важную мысль отдельным абзацем, Барт называет человека, от имени которого собирается вести повествование Самозванным Старпером-Писателем. Становится ясно, что Барт и впредь собирается самоиронизировать. Так же понятно (но пока не доказано), что под Старпером-Писателем скрывается сам он – Джон Барт. Но он не хочет этого открывать до поры до времени, а может и вообще никогда. Ибо описывать события, к которым причастен сам, гораздо удобней от чужого имени, дабы не изобличили в неправде или неумной фантазии.  Для этого, собственно, и существует “институт псевдонимов”. Ход Мысли Барта исключительно понятен. Стоит лишь только удивиться, что это само собой подразумевающееся дело Барт выставляет на первых страницах своего произведения. Что может говорить о двух вещах:
в1) Барт, как отпетый китаец, употребляет в пищу всё кроме Луны (потому что достать до неё не может).
в2) Барт немного стеснителен и даже частично не уверен в себе, и лишь поэтому раскладывает вокруг себя предохранительные соломки.

г. Барт знакомит читателя со своим главным героем и его женой. Главный герой, так же, как и его жена, имеют отношение к филологии и проживают в Стратфорде совсем рядом со Стратфорд-Колледжем. В голове тех читателей, которые знают другой (не американский) Стратфорд и знают родину одного из многочисленных версий Шекспиров, тут же поселяется мысль: сейчас начнётся перекличка этих двух Стратфордов. В этом ничего зазорного нет: какой из писателей не желал бы быть своеобразным Шекспиром своего времени? Правильно, никакой. Каждый более-менее сильный писатель примерял на себя шкурку это великого драматурга. (Про версионность Шекспира и про все ходящие вокруг него легенды сейчас умолчим).

д. Разумеется, что, как и положено самоироничному писателю (самому Барту и этому новоявленному герою-филологу) называет свою деятельность Без Малого Пустой Писаниной, а деятельность супружницы “межстрофной семинаристской”, а её стихи сравнивает с вытягиванием из себя жил.

Итак, благодаря “Прескриптуму” Барт очертил своих главных героев наперёд.

3. Продолжение прескриптума. Называется “Более или менее перезагрузку”.

Странное, конечно, склонение. То ли по прихоти переводчика, то ли Барт сам таков.

О чём тут? Автор объявляет имя главного героя. Его зовут Джордж Ирвинг Ньюитт. Верно же, если я дополню уже сделанное предположение, что речь пойдёт о самом Джоне Барте? Дополнение Ирвинг, разумеется, это намёк на Ирвинга Стоуна. Ну а Ньюитт – не совсем с потолка, но говорит о неком обновлённом Джоне Барте, представляемом теперь в роли Ньюита. (По мне Джон-Джордж ссплошшноежжужжание – совсем малая разница, почти знак равенства, как Иииван и селёдка Иииваси: в темноте не разобраться).

Всё это закономерно. Даже закономерны следующие извинения автора. А речь в них о том, что якобы (или на самом деле) этот герой получил в nn-ое время Нечаянный Ушиб Головы (полагаю, что теперь, и ранее уже немножко было) автор будет с почтением именовать многие события именами с большой буквы. Это – не скажу, что совсем уж по-детски, а несколько, простите за неостроумность, “по-дедски”. И многие писатели проходили эту школу писательской жизни, когда чуть ли не все происшествия с писателем, видятся ему достойными почтения и снабжения их соответствующими ритуалами.

Смотрим дальше. Ушиб Головы сопровождается некоторыми пояснениями. Пояснения сопровождаются умеренно заумными медицинскими терминами – вроде юмора такого. Но, без перебора. Ибо этот приём и так уже всем надоел. Прежде всего, благодаря комикам разговорного жанра.

Ушиб головы плавно переходит на темы грехопадения. Тут писатель подчёркивает некую “листопадную пору”, пробегая через Йом-Кипур (снова что ли - как хороший  писатель, то еврей? ну да ладно) и коснувшись “издательских отказов”, которые лишили Ньюита авторского тщеславия (?). Ну конечно – так мы и поверили!  Далее снова грехопадение и сравнение себя с Создателем Книги Бытия лишь ради того, чтобы связать-противопоставить беспорядок в своей голове с обучением порядку в учебном заведении.

Тут автор подводит нас к теме торнадо, который пронёсся однажды над жильём героя, а заодно и над всем городком. Мы сразу всё понимаем: тут-то и начнётся перелом в жизни. Мы уже предвкушаем изменения в книге всвязи с исчезновением места жительства. Хороший приём для обоснования жанра хождения – надо взять его на заметку!

Обращаем внимание на предложение почти огромной длины – в 18 строк (простим так и быть – это же ещё ничего не значит: писатель увлёкся и балуется синтаксисом, тем более, это не огромность, а так себе - настоящий "тьфу" против последней главы джойсовского "Улисса", где вообще без знаков препинания. Тут хоть есть обо что запинаться!).
А также чисто лингво-синтаксический приём образования новых слов и якобы создания философских смыслов конструированием оных при помощи наклонных дефиксов (скобок/черточек/палочек/дробей – нашли тут новый смысл?). Цитирую “видение/греза/морок/умопомрачение/;…” и так далее. Ну да ладно. Прощаем и этот фокус. Постмодернистам позволено и не такое.

Хочется поздравить переводчика за слово “охохонюшки”, а также поблагодарить автора за соблюдение уже отмеченной традиции: “Сиволапые Совпадения”.

Перед покиданием прескриптума автор ещё раз извиняется перед всей планетой Земля, так как, по его мнению, природа не везде разумно распорядилась со сменой времён года, что может существенно повлиять на расшифровку его книжных эксерзисов.

Завершают прескриптум заглавные буквы: “ПЕРЕЗАГРУЗКА”.
На предмет лёгкости чтения: оценка "4-" - терпимо.
------

4.
4.1 ПЕРВЫЙ ЛИСТОПАД

Две страницы подряд герой Джон И.Ньюитт довольно уныло и дотошно описывает географию своей малой родины, находя параллели между двумя Стратфордами – американским и английским (о которых мы уже говорили). Между делом обмолвливается о совсем уж древнем возрасте себя и своей жены – оба профессора литературы в разных жанрах. Он снова примащивает к себе поближе писателя Джона Барта, как бы особенно не зная его, но зато употребляя работы этого писателя в своей профессорской практике. Та же история и с женой по фамилии Тодд.
Так и хочется сказать: «Да хватит уже притворяться, господин сэр Джордж Ньюитт, мы уже давно всё поняли, а именно, что ты и есть Джон Барт. И не надо нам вешать сказочную лапшу на уши – достаточно первого намёка. Не такие уж глупые читатели в двадцать первом веке. Ты ведь сам в нём живёшь. Просто трави дальше».
Ньюитт травит дальше. Травля проистекает на собственном автомобиле «хонда-сивик», на челночном автобусе, на круизном судне, на самолёте и в фургончике «Вольво». Итогом этих перемещений оказывается аэропорт Стокгольма. А главная мысль, которую вылавливает читатель, это: «велосипедисты в офисных костюмчиках» и «как же всё чисто вокруг!»
Для дедушки с бабушкой – оба литераторы – такое описание вполне годится, ибо возраст – дело нешуточное. Для писателя же постмодерниста, к каковым Барта довольно-таки справедливо подтянули литературоведы, дело это несколько подзатянуто, тяжеловато читается, совсем не смешно.
В общем, я начинаю понимать, что виновен в этой тяжеловесности вовсе не Джон Барт, а Джордж Ньюитт - превращён он старанием Барта в козлика отпущения.
Так что задумка с передачей прав от автора (= прототипу) герою, но с постоянным наблюдением со стороны автора-прототипа, это вполне логичный, хоть и слегка путаный для читателя ход. Приходится по ходу дела расшифровывать молочночернильные тайнописи Барта. Со второго прочтения это даётся довольно легко. С первого же - не очень: башка немного трещит и совсем не больно, а даже любопытно, разламывается по швам.
А также хочу отметить жирными буквами, что тут-то как раз и начинается «постмодернизм».
Но, пока что он (постмодернизм) не интересен. Пелевины с Сорокиными закручивают крепче!
Во всяком случае, как говорят современные учителя «правильной литературы», которым можно верить, а можно и нет, книга не захватывает читателя с первой минуты. А как бы наоборот, она заставляет читателя не без труда проковылять по довольно побитым ступеням, ведущим к главному входу в книжный «храм», даже не периода зрелой классики, а чуть подкрашенного средневековья.
Ну что ж, ведь мы же знаем, что постмодернизму вовсе не чужда эклектика, а также специальной, экзекуторской длины предложения, и даже ворчливый китч. Простим старику Барту все эти вступительные прелюдии.
Всё равно он для нас аж с семидесятых годов классик, а с девяностых учитель, а с двухтысячных - «уважаемый дружище, сколько ж Вам лет, да Вы как молодой, да Вы ж на голову выше всех».
В общем, в длиннотах и отсутствии стрельбы на первых секундах, виновен не сам Барт, а престарелый профессор Ньюитт со своей, надеемся, не нудной, женой.


4.2
Итак, до двадцатой страницы мы побывали в прескриптуме, а также въехали в ПЕРВЫЙ ЛИСТОПАД . Именно по временам года Джон Барт распределил свой постмодернистский труд.
Да, каюсь. Я заглянул в содержание. И «промежду прочим»  узнал,  что жанр его романа называется «роман в пяти временах года».  На шмуцтитуле этот факт зарегистрирован. Но он отмечен такими маленькими буквами, что даже я, намереваясь «критически пробежаться» по роману, не придал этому особого значения.
Однако, по мере углубления в текст, само собой как-то начинаешь понимать, что это придумано не зря, что в этом есть какой-то смысл, который для поэзии был бы в самый раз, а вот для прозы… А вот для прозы это надо ещё проверить.
Думаю, что   на ближайших страницах не найду ответа на  вопрос – годится ли хронологию (сюжет ли) прозаического романа дробить именно так, ибо для употребления впрок это ровно ничего не говорит, так как речь не о войне, когда погода имеет существенное значение. Имею в виду, что времена года имеют значение для любви, путешествий, и для войны. Расшифровку опускаю, считая это утверждение априори правильным.
Здесь же писатель собрался философствовать (если судить по шикарному названию) на темы литературы и жизни, привлекая к этому авторские и «главногеройские» реминесценции, а также  отвлечённую болтовню «о том о сём американском и приоритетном, в связи со всем миром».
Одно можно отметить уже заранее: писатели, придумывающие сами под себя жанр, явно хотят выделиться из толпы себе подобных. Они считают, что писать под известные жанры не совсем как-то приличествует звёздам. В каждом своём новом романе «звездатые писатели» сочиняют какой-либо новый жанр - в надежде, что этот жанр войдёт в анналы истории как новый «литературный ТЕГ», по которому в будущем: 1.  Его легко можно будет найти; 2. По дате возникновения «тега» всяк поймёт, что первооткрывателем жанра был именно этот человек.
В общем ладно. На двадцать первой странице мы вместе с семьёй Ньюиттов/Тоддов, а также ещё с одной семьёй (также из двух человек – уж не знаю, стоит ли запоминать их имена, так не известно, претендуют ли они на роли героев второго плана или просто случайные попутчики, которые должны будут раствориться в ноосфере, не совершив ничего выдающегося для содержания)… Итак,  эти четверо покинули Стокгольм, и попали на территорию порта.
По дороге в порт указанная семейка вместе с другой затеяла с водителем автобусика ("швецкой" национальности) небольшую перепалку. Ничего в ней особенного нет. Но, тем не менее, мы узнаём, что:
- «… у вас тут нет заморочек насчёт миньшинств, с которыми маемся мы, амариканцы».
- «…всё дело в более справедливой экономике, лучшей системе здравоохранения и более просвещённых законах о наркотиках».
- «… правильно говорить не «дофигенные», а «офигенные», да и последнее слово есть сленговый эвфемизм, заменяющий сами знаете что».

4.3
Не получается писать каждый вечер. А прочитано больше, чем написано. Попробую ускориться. На улице орут выпускники то ли школ, то ли техникумов – какие уж тут писульки: грядет великий ночной трах до самого утра. Во всяком случае так было полста лет назад. Сейчас трах начинается не со школьного выпускного, а с конца 8-го класса – как только созреют с***ки с п***ми. Простите. Отвлёкся.
------------------------------------------------------------
Ньюитт/Тодд и Хэли+Манди покинули «собственно Стокгольм – чарующий, весь в прожилках каналов – и оказались в порту…»
История круизов семьи Ньюиттов/Тоддов, а также особенности их времяубивания - в городах и на палубах, а также финансовые основы путешествий,  уместилась в одной странице. Это, пожалуй, рекорд краткости Барта в описании чего-либо материально осязаемого.
Исследования Манди в области составления экскурсионных планов – 1 страница.
История урагана «Джорджо» и его отпочковавшегося «шептуна» - торнадо категории F3 – 4 страницы.
Перлы:
- «безбожные боги»,
- «Испытывавшие Огромное Облегчение Наблюдателей Непогоды». Я бы советовал перевести этот выспренный термин по-русски грубо зато точно: «обосравшиеся от страха».
- крыша, перешедшая в разряд «Унесённые ветром». Да, некоторое остроумие всё же посещает Барта.
- «kaput»,
- «мочить якоря».
Снова продолжение круизной истории, упоминание между делом и без особого смысла имён Набокова, Борхеса, Кальвино… Хотя, почему же между делом, вовсе не между делом, а как «фигуральный средний палец» шведской Академии, не присудившей Нобелевской премии указанным лицам. Разумеется, писателям, таковым как профессор Ньюитт и сам прототип Барт. Данные сведения очень кстати. Это как намёк Шведской Академии: «не забудьте Джона Барта». Тут, конечно, само собой возникает казус  из отношений «писатель – псевдоним - прототип»: кому при таком «книжном раскладе» присуждать Нобелевскую премию – бессловесному прототипу Барту или многословному книжному герою Ньюитту? Правда же, любопытный расклад?
Две страницы хватило Барту на то, чтобы промчаться от порта Дувра, минуя Лондон, к самому уорикширскому Стратфорду- на(над)-Эйвоне и поселиться в домашней гостинице «ночлег и завтрак».
Тут вот и случилась оказия с днём рождения Ньюитта, которому сам Ньюитт придаёт отчего-то огромное значение (видимо, это станет ясно после). Оказия заключилась в подарке 77-летнему Ньюитту от 60-летней с хвостиком мадам Тодд. Прекрасная фраза «весело полюбили друг дружку» говорит о том, что:
1. Барт опроверг первоначальные ощущения читателя о почти полном отсутствии у него настоящего живого юмора;
2. 77-60-летние американские пенсионеры даже ближе к границе жизни вовсе даже не лишены собачковых инстинктов.
Намёк русскоязычному читателю прост: будьте такими же, и, пребывая в загранице, почаще поглядывайте друг на друга и берите пример с престарелых американцев.
Перлы:
- «тандем наших тухесов»
- «гузно» как заменитель русской «жопы, задницы». «Гузно» в книге упомянуто всвязи с использованием этой части тела профессором Ньюиттом при втискивании его в кресло якобы самого Сервантеса во время написания «Дон Кихота».
Отмечу также витиеватый, искусственно состаренный язык текстов (сообразуясь с возрастом и профессией старика Ньюитта). Правда, тут, вполне вероятно, имеется вкусовой вклад переводчика, но, тем не менее, вот вам несколько выдержек, характеризующих сказанное:
- «Случай дать образцовый ответ на сей вопрос…»
- «мелкий дождичек погружает в уныние всё вокруг, но не наши души…»
- супруг же её, по его обыкновению, усердно читает туристичекий путеводитель да записывает кое-что в блокнотик, каковое занятие по Её мнению…»
- «Чего данный покорный луга вышеупомянутого сладостного языка ухитрился не проделать в свой всё-же-недурственно-проведённый 77-й».
Про двадцатистрочные предложения скромно умалчиваю, ибо, во-первых, вы уже предупреждены где-то ранее. А во-вторых, в английском оригинале это же предложение выглядит всего лишь строк на 12-15, что русскому испытанному уху не так уж смертельно. Повезло англичанам с их «кратким словарём своих кратких слов»!
Как бы невзначай, а на самом деле очень даже важно для всего последующего действа, профессор Ньюитт разбивает себе в кровь  лоб об высокие ступени Шекспировского дома.
Стоит ли дальше объяснять – зачем это случилось, или читатель сам догадался?
Всё правильно. Именно по этой причине начнутся головоломные реминесценции, связанные с именем великого драматурга. Был ли он, или он был несколько ненастоящим – это уже решать не мне. О том написаны десятки, если не сотни диссертаций, малых исследований и толстых полудетективных книг.
С великими людьми по-другому не бывает.
К этому же процессу приобщения решил присоединиться и сам Джон Барт, используя для этого черепную коробку книжного профессора Ньюитта.
Пересказ дальнейших деталей до начала следующей части, которая называется «ЗИМА» особого смысла не имела бы вообще, если бы именно в эти последующие философские рассуждения Джон Барт не вкладывал бы собственно ЦИМУС своей книги. То, что касается завязки, напряжения, развязки и всего прочего, мы, видимо, не дождёмся. Ибо это зрелый и специфический ПОСТМОДЕРНИЗМ самого Барта-как-источника-постмодерна, а не заднее ответвление от литературной собаки.
К так называемой «завязке» под огромным натягом можно отнести разбиение головы профессором Ньюиттом об крыльцо Шекспировского роддома.
Таким немного скучным образом, следуя по стопам Джона Барта, мы прошли-таки первый этап книги.
Но, до части второй «ЗИМА» ещё целых 16 страниц. О них мы поговорим далее, так как мы (Николай II-й) сами ещё не разобрались - так там всё круто заверчено (Блаватская отдыхает). Во всяком случае, на первый взгляд.
А для сегодняшней лекции достаточно.

4.4
Прежде чем приступить к «атомизации» последующих текстов Барта, хочу всё-таки остановиться на ярчайшей черте Барта-писателя такой, как относительно сложные конструкции предложений. Ибо, этот свойство текстов Барта не то, чтобы совсем уже «достало», а просто идёт откровенный «спотыкач». И это скорее недостаток, нежели достоинство или простительное "своеобразие".
Для того, чтобы понять Барта в таких словесных конструкциях не достаточно обычной аккуратности чтения, требуется сверхаккуратность. Попытки осилить текст кавалерийским набегом к ясности вообще не приведут. Кроме аккуратности требуется буквально кропотливость вычитки, чтобы не пропустить ни слова – это свойство  с некоторой натяжкой можно отнести к плюсам – дабы не пропало ни крохи с Бартовского стола. Похоже, что Барт так просто хочет, потому что он Барт.
При этом нет в текстах каких-либо особых литературных изысков – язык Барта относительно лапидарен, в частности, мало новых словообразований – а словотворчество это свойство, характерное для постмодернистов. Во всяком случае с «Поминками по Финнегану» и даже с «Улиссом» Джойса в отношении новых слов, для расшифровки которых требуется напрячь мозг и при этом потерять суть предложения, - никакого сравнения.
Тем не менее  некоторые многосложные предложения Барта конкретно «достают» читателя. В этом особенность Бартовского стиля, по крайней мере, в этом произведении.
Негоже некоторым графоманам без специального образования обсуждать стилистику мэтров.
Однако, если отбросить ложную стеснительность в сторону и принятья за обыкновенный «школьный анализ» на уровне советов учительницы литературы типа «чтобы сделать меньше ошибок при расстановке знаков препинания я советовала бы сделать так», то можно отметить именно «навязчивую, по-стариковски шамкающую, старомодную до средневековости громоздкость».
 Её легко можно было бы избежать, если не ставить себя нахально (а не по неграмотности или испытывая ненависть к учительствующему читателю) в презумпционную позицию «я мэтр, и читайте меня такого, какой я есть». 
Вот пример из недавно прочтённого.
«И случилось так, что внимание Дж. вследствие сего раздвоилось: один, так сказать, глаз его смотрел в путеводитель, описывавший дом, к которому они уже подходят вплотную, другой  - на предмет этого описания, отчего пострадало, по крайней мере метафорически, его пространственное зрение, - и в результате Дж.И.Ньюитт неправильно оценивает необычайно высокие ступеньки дома, промахивается ступнёй мимо одной из них, теряет равновесие, восстанавливает оное, но с изрядным перебором, оступается и оскальзывается или оступается, шагнув вперёд, и оступается снова, отшагнув назад, и наконец падает ничком – от его стараний устоять на ногах карта, путеводитель и блокнот разлетаются в разные стороны – и врезается лбом в закраину ступени, обдирая попутно левую ладонь и правый локоть и корёжа, но не ломая вконец носовую перемычку его безоправных очков».

В общем, как вы видите, довольно читаемо, ничего сложного. Никаких новых словообразований. Но какое-то гаденькое чувство, что тут что-то не то.
Чтобы легче оценить этот пассаж попробуем представить, что написал это никакой не великий Джон Барт.
Во-вторых, ради холодной объективности, отбросим версию, что Барт «шарит» под старичка Ньюитта, страдающего великоречивым косноязычием якобы для стенографической точности и выявления образа.
Ведь, в конце концов, можно и не отказывать герою-старичку в его стремлении к пышнословию, а образ всё равно сохранить. Ведь мы читаем не прямую речь Ньюитта, а как бы его вольный мемуарный пересказ, аппелирующий к абстрактной публике, а не к самому себе для черновой читки под одеялом, когда можно было бы простить что угодно. Тем более он филолог и профессор, следовательно, на досуге можно было бы озаботиться об удобочитаемости.
Короче так. Представляем, что это написал не Ньюитт и Барт, а Петя Безфамильный, и выставил своё творение на русском сайте «Проза.ру».
Также представим, что  к этому творению прицепился никакущий графоман, полагающий, что он «шарит» в русском языке, орфографии, и в литературе в целом. При этом он хамит, чтобы до Пети лучше дошло.
Вот что он пишет.
Петя, главное замечание к этому отрывку такое (извини за грубость, иначе не могу), что нахрена такие подробности? Кому они нужны. Ведь ты не битву при Ватерлоо описываешь, а всего лишь падение на ступеньках. Что за школьные замашки считать, что кому-то интересно знать - какой именно ногой ты оступился бесчисленное количество раз, какую ты руку поранил и в какой последовательности. Ведь ты не Наполеон, где такие подробности могли бы заинтересовать историка! Ведь ты не преступление расследуешь, где именно так дотошно и пишут, а то и ещё хлеще. Поменьше пафоса, Петя! Нахрена ты пишешь о себе от второго лица? Думаешь, это тебе придаст важности? Нихрена, Петя,  важности тут никакой. Я вижу тут старание молодого человека выглядеть как-то поизящней при попадании в неловкую (до неуклюжести) ситуацию. Иначе, к чему тут высокопарность, употребление всяких слов типа «оное» - ты что, паря, в девятнадцатом веке живёшь. А как сообразуется девятнадцатый век с молодёжными словечками типа «врезается» - ведь это же словообразование характерно для века двадцатого. Хочешь сказать, что тебя неточно перевели с английского?
Может оно и так. Но, Петя, какого хера ты всю свою нелепую историю с падением затолкал в одно предложение? Думаешь, от этого оно станет выглядеть короче и сообразно кратковременности этого случая?
Ничего подобного, Петя! Все давно поняли, что ты обыкновенный лох, и что лох оступился,  и что лох расписывает своё лоховство в героическом стиле. Отсюда вся велеречивость.
Никакой ты не постмодернист, Петя, а обыкновенный фантазёр. И пишешь ты так, будто ты в восьмом классе средней школы и пишешь письмо девочке, чтобы твои бытовые синяки выглядели как боевые раны.
Сходи к учительнице, Петя, и пусть она тебя научит укорачивать предложения.
Оценка «три», Петя.

Coda