«ЗАСТЕНОК» - ЗНАЧИТ «ЗА СТЕНОЙ»
Показательна судьба Селлявов. Их нельзя назвать полнокровными сторонниками королевского уклада, их называли выходцами из полоцких бояр. Действительно, в обзоре полоцких земель, сделанном для московского царя, они упоминаются в качестве владельцев деревень и сел в Веденичах, Кубличах, на реке Ушаче. Они традиционно селились по берегам крупных водоемов. Возможно, что и фамилия оттуда, производная от озера Селяво (есть такой водоем, один из крупнейших в Беларуси). Корень самостоятельности был в их наследственной линии. Даже герб был свой, отличный, единственный.
И на Лепельском озере им принадлежало «сельцо» - «Иван Селявин» упоминался в 1563 году как владелец либо Белого, либо Ледного, что стояли «по обе стороны» Лепельского озера.
А после возведения «города-ограды» Селлявы пропали из обзора на Лепельском озере. Что случилось, не скажешь. Предположительно, их вытеснили, возможно, земельный участок для создания «стен» был забран.
Не тогда ли появилось в обиходе слово «застенок» - место обитания за огороженной территорией? Кстати, за Лепелем, в местах расселения, было очень много различных фольварков и застенков. Несколько из них указывают на происхождение фамилий. Два фольварка, например, носили имена Азеруты и Озерцы, привязанные к небольшим одноименным водоемам. О последнем надо сказать особо. Сейчас он называется Азаренки. Удивительная интерпретация исконно природных явлений. Благодаря открытию прежнего названия, я узнал происхождение своей фамилии. Оказывается, Азоронок (Азаронак, Азарёнок) и Озерцы – одного корня. И Азеруты «из той же оперы». Аз - первооснова, начало, как и вода на Земле.
Приозерные населенные пункты – словно визитная карточка Лепельского края, их не счесть. Вот и Селлявы, держа в поле зрения главный объект – Лепель, далеко не ушли. Они объявились по-соседству – «за стеной», на Вороньском озере. Как свидетельствуют статистические отчеты за 1891 год, в имении Воронь проживала дворянка Фекла Иосифовна Селлява, владевшая поместьем «по раздельному акту». Ее центральная усадьба располагалась при въезде в деревню, опоясавшей западный берег Вороньского водоема, при той же военно-торговой «полоцкой» дороге. Кому обязано своим происхождением слово «воронь», никто не скажет. Исконнородственно многим языкам, в том числе литовскому и латышскому, и даже древнепрусскому. Ранее там селился Тадеуш Воронец, хорунжий литовской гвардии. А Селлявам Воронь досталась от борисовского судьи Йозефа Дышлевича, который приобрел имение «по женской линии» - от дочери литовского стражника.
Что же мы увидели спустя много лет?
КРЕСТ ИЗ КАМНЯ
От бывшего панского имения ничего не осталось, за исключением единственной хозяйственной постройки. Здание выполнено как крепостное и примыкает к дороге, смотрится как звено цепи – продолжение ряда «стен», может, потому и сохранилось. Его углы сложены традиционно – из красного кирпича, а вот остов – непробиваемый: из тесаного бута. Интересно, что подобные сооружения многочисленно можно наблюдать в прибалтийском регионе – в бывшей Курляндии.
Непросто такую кладку не то что разобрать, но и взорвать. В минувшую войну здесь шли упорные бои. Партизаны из Лепельской бригады долго сдерживали ожесточенный натиск фашистских карателей в период блокады. Последним убежищем народных мстителей, рассказали нам местные жители, стала церковь Вознесения Господня (p.w. Przemienienia Panskiego в определении польского Словника). Не в силах выбить оттуда отчаянный отряд с помощью стрелкового оружия, фашисты подтянули пушечные мортиры. Расстреливали долго и методично, пока религиозный объект не был полностью разрушен. Сегодня на месте того храма только следы основания. А вот крест – большой, каменный – мы увидели вмурованным в кладку той самой бутовой постройки. Загадочный символ. Вряд ли крест использовали в связи с недостатком материала. Что же хотели сказать предки? Что все мы смертны? Что наши сердца – не каменны, их вода не точит? Что только вера – в правду на земле – основа существования?
А может, это был знак – предвестник тех событий, что сотрясли край после революции? Могли ли хозяева обиталищ предполагать, что жизнь перевернется, и их наследие рухнет, как карточный домик?
Селлявы обосновывались капитально. За многие сотни лет их род разросся, к концу XIX столетия их «посевы» отмечались в разных местах Лепельского уезда. Им принадлежали мыза Меница в Воронечской волости, имение Матырино с фльварками Козино и Пески – в Ушачской, Паулье – в Тяпинской, Губино – в Каменской. На последнем стоит остановиться особо, так как оно ярко характеризовало мирскую направленность знатного рода. Помимо Губино, где был большой римско-католический костел, селлявинские наследники заботились о Макаровщине, где функционировал православный приход. Кроме того, представители фамилии отметились выдающимся вкладом в религиозную сферу – один из них был архиепископом (униатским) полоцким (1625—1647), а второй — митрополитом киевским (1637—1655).
Возможно, пример единения двух церквей, который был объявлен приоритетом средних веков, вдохновил местную знать на укрепление христианской веры, но нельзя не заметить очевидное – Селлявы уделяли первостепенное внимание сохранению духовной сферы. Еще предки Феклы (полное имя Янина Текла Барбара Кмитынич-Селлява) выстроили в Ворони каплицу святой Текли, с пятью красивыми алтарями. Действовала там также школа для сельских детей. Почитая, во славу мира и процветания, обе веры, Селлявы не отвергали христианские истоки. Воронь украшал уже упомянутый нами большой храм Вознесения Господня, сотворенный, очевидно, еще в эпоху Белой Руси.
Причт занимал значительную часть селлявинских угодий – 54 десятины и 2212 саженей, в то время как жилое помещение – дворянская усадьба располагалась на двух десятинах. Фёкле – Янине Текли больше и не требовалось. На 1891 ей приходилось всего лишь 18 лет, семьей еще не обросла.
На снимке: у Вороньской стены
27.06/19