Часть 2, глава 4

   
Итак, Женя не ушёл. Он остался – на целый  «отпуск». А «отпуск» этот был произвольным, договор с музыкантами – на всё оставшееся лето.

За последние недели маленький Дин, детская которого была увешана портретами отца, привязался к «дяде Жене», и Женя скоро забыл, что тот – сын знаменитости. Это был просто ребёнок любимой женщины. Ничего особенного иного, чуждого, странного или удивительного Женя в нём не находил. Ребёнок как ребёнок. Разве только слишком самостоятельный – то убежит неизвестно куда, и надолго, а Дина его даже не ищет, не зовёт; то спит прямо на дереве, свернувшись комочком на развилке стволов. И смотрит так спокойно, внимательно и проницательно, точно древний, всезнающий и всепонимающий, мудрец, отчего становится не по себе. Ну и что, подумаешь - обыкновенный вундеркинд!

Женя пел ему детские песенки под местные гитары, смешно выводя слова тонким трогательным голоском, пытался в лицах изображать персонажей, подражал голосам своих любимых актёров и исполнителей, озвучивавшим мультяшки, удивляясь самому себе, как быстро всплыло всё это в памяти – может, он в своё время ожидал, что Дина родит ему сына?

Женя снабжал свои представления виртуозными гитарными импровизациями, в результате каждая песенка превращалась в целый спектакль. Дина не могла удержаться, и присоединялась к священнодействию. Порой она смеялась до слёз, аплодировала и кричала «Браво!». Она знала, что Женька любит дурачиться, и раньше часто развлекал её дурашливыми, смешными историями и песенками, но тут он проявлял настоящий актёрский талант. Зато маленький Дин слушал, не шелохнувшись, с жадным восторгом, затаив дыхание и открыв рот. Аудитория благодарная и неагрессивная!

Он даже не задавал своих бесконечных вопросов – их Женя боялся более всего, они могли таить в себе множество подводных рифов. Например, вопросы о том, почему не он его папа, а какой-то мифический горе-путешественник? И когда тот вернётся? И что такое мегаполис и машина или космическая ракета? Или стереовизор? И почему Миров много, а они не могут попасть никуда, чтобы путешествовать, как папа?
Дин не спрашивал. Знать ответы он не мог, рассуждал Башмачников, да и задать подобные вопросы – тоже, ибо здесь не было ни стереовизоров, ни машин, ни городов, ни космодромов. А вопросы об отце? Откуда ему знать о любви мужчины и женщины или дружбе, если здесь нет никого, кроме безумно любящей матери, нет друзей, нет соплеменников. Значит, продолжал рассуждать Женя, его замкнутое воспитание всё-таки ущербно, дефицит знаний налицо. Знать о городе теоретически, из книг и фильмов, и увидеть воочию – разные вещи. Если такой ребёнок вдруг попадёт в столицу, у него будет шок.

И получится вместо резвого шалуна-непоседы, озорника – маленький старичок…
Но, проведя с ним немного больше времени, Женя понял, что ошибался. Задавая несложные вопросы, он выяснил, что Дин знает достаточно много, и в основном реагирует на Мир нормально, по-детски. Безумно поразили его рассуждения Дина о компьютерах, которых здесь никогда не было, и разговор о которых зашёл случайно. Дин заявил, что ему хотелось бы поиграть в виртуальные игры, забавно – «управлять неживыми и оживлять их!»

- Откуда ты знаешь о виртуальных играх? – поразился Женя. – Мама рассказывала?

- Рассказывала, но не совсем правильно. Потому что я сам вижу – всё вот это, - Дин обводил руками окружающее пространство, - и вот это вот, - он вздымал руки вверх и взмахивал ими, точно дирижировал, - это игра. Можно строить, можно менять, можно придумать, можно сделать красивее, можно пригласить гостей или прогнать их – надо только знать правила, как играть с живыми. Это трудно. С неживыми легче – они уже придуманы, нажимай кнопочки и двигай себе!

И Женя не нашёлся, что ответить.

Иногда Женька брал малыша на руки и шёл с ним к реке купаться и строить песчаные домики, или разучивать песенки. Довольно строптивый, Дин слушался Женьку. Они носились по берегу, играли в мячик, строили песочные города, вместе сочиняли и конструировали из подручного материала его обитателей, взрывали фонтаны брызг и любовались, как они переливаются на солнце.

И только когда наступало время сна – а Дина никак не могла отвыкнуть от старой, порочной привычки, что ребёнка непременно надо укладывать спать в строго определённое время – Дин начинал упрямиться, хныкать, и требовал, что если уж это так надо, пусть «дядя Женя» с ним посидит. И Женька сидел, рассказывал о Земле, напевал тихонько, приносил Фифочку. Хитрющий Дин засыпал, или делал вид, что засыпает.

«А ведь рядом с Дином мог бы быть его отец!» – с горечью думала Дина, и перед ней снова вставало, намертво врезанное в память, искажённое мукой лицо Джонатана, размываемое круговертью Тоннеля, и открытый в немом крике рот.

Вечерами Женя грустнел, не находил места. То принимался опять болтать без умолку, то брал гитару и просто играл, яростно, гневно, вкладывая в игру всю страсть и обиду. Сна не было. И тогда Дина попросила его вновь ей позировать.

- Ты так изменился, Женя. Уже не мальчик, но муж! Я сделаю новый портрет, и мы сравним его с первым. Потрясающе интересно – ты сам увидишь такие нюансы, которых своими глазами не определишь в зеркале. У тебя хватит терпения посидеть тихо?

- Я богач на терпение! У меня терпения теперь – на полк солдат хватит! С лихвой! – серьезно ответил он.

Он сидел, не отрывая от неё глаз, она работала, разговор не клеился, напряжение,  искря и звеня, натянулось до предела тончайшей проволокой, гудело и грозило прорваться в любую минуту.

И вот однажды, за очередным поздним ужином, когда Дина готовилась отдохнуть за рисованием – весь её день прошёл за прополкой и поливкой – Женя достал из холодильника недопитое, наполовину выдохшееся шампанское, а для себя – почти приконченную поллитровку. Дина махнула рукой и позволила себе налить.

- Хватит им томиться в одиночестве! Знаешь, быть всё время трезвым не так уж клёво. Иногда срочно требуется надраться!

- И часто ты это практикуешь?

Женя взглянул искоса. Дина не улыбалась, но смотрела с сочувственным любопытством – худший вариант симпатии. И Женька раздумал наливать себе…

…Последний раз Дина пригубила вино пять лет назад, на сорокалетии Ди, в конце лета. Тогда они уплыли далеко, вниз по реке, к подножию «краснозадой» скалы, и в качестве подарка, взобравшись на первый пологий уступ, поросший нежным лиловатым мхом, она умным далаянским лазерным молоточком выбила имя Ди.

- Подпись под портретом уже готова! – сказала она. – Дело за малым – выбить сам портрет!

Они стояли, нагие, где-то на уровне одной трети скалы, и Мир стелился им под ноги, скала возвышалась надёжной защитой, мягкий, тёплый воздух обволакивал и подталкивал в объятия друг друга. Они ласкали и любили друг друга на виду у всей планеты, и не могли остановиться, и возвращались обратно уже в темноте, под ослепительные фейерверки звездопада…

…Дина вздохнула и отогнала воспоминания.

- Бесполезно, - сказала она Женьке. – Меня не возьмёт. Наверное, надо не меньше бутылки выпить, чтобы хоть ненадолго окунуться в этот порочный кайф.

- Так выпивай всё, в чём же дело! Расслабляйся! А я и так полупьяный – от одного только присутствия здесь. Добавлю чуть-чуть – и совсем с катушек слечу. Ну, давай! – и он, отодвинув бокал, вылил всё оставшееся в огромную кружку.
Дина сморщилась, пригубливая.

– Давай, до дна! Не нектар, но и не отрава! Тебе полезно иногда, чтобы не закостенеть! А я тебя по-дружески поддержу, не дам под стол свалиться.

Он включил плеер, зазвучала не слишком быстрая, но ритмичная музыка. Приятная, чувственная мелодия «Энигмы».

- Ну, подружка, осилила? Ай, молодец! А двигаться в такт ты ещё умеешь? Или исключительно с киркой и мотыгой? – спросил он насмешливо.

- А почему нет? – ответила она с вызовом.

- Ну, так докажи!

- И докажу.

Дина встала из-за стола, потягиваясь всем телом. И вправду, размяться не мешает. Голова слегка «поплыла», но ведь это слегка, и пройдёт скоро. А жаль. Она отвыкла от этого ощущения, и оно ей сейчас нравилось.

Дина вдруг представила, что она с юным Женькой на дискотеке. Забытые движения сами постепенно всплывали в памяти. Тело, мышцы всматривались в неё – и повторяли, наделяя движения той свободой и раскованностью, которую рождает вдохновение. Танец рождался не механическим и заученным, а свободным, летящим.
Женька не отставал – он двигался красиво и, как обычно, пытался её позабавить – изобразить что-то вроде брейка, он неплохо вращался, но при попытке покрутиться на голове завалился набок.

Было так легко и весело, как не было давно. Дине казалось, что она перенеслась в студенческие годы, и смеялась от души. Потом музыка замедлилась, стала тягучей и ещё более томной.

- Ап! – сказал Женя тихонько, и поймал Дину в объятия. – Ты потрясающе хороша. Вполне можешь в балет. Хоть сейчас. Пожалуй, я бы взял тебя в подтанцовки. Только следом за тобой всё зрители улетят. А теперь отдохни, повиси на мне.

Она положила ему руки на плечи. Он сжал её крепче, серьёзней, напряжённее. От мальчишества не осталось и следа. Её обнимал сильный, уверенный в себе мужчина. Дина закрыла глаза, словно отключилась. Ах, как давно она не испытывала этого дивного, сладкого ощущения – быть в чьих-то в руках, расслабленно покачиваться под чудесную музыку, ощущая себя нужной.

Ей пригрезилась далёкая, глупая школьная вечеринка – и она заулыбалась воспоминаниям. Потом – капустник в институте, смех, танцы, частушки со сцены. Потом – свадьба, простое голубоватое платье, море шампанского, набережная Университета на Воробьёвых горах. Потом из небытия возникло лицо Джонатана Ди, его широко улыбающийся рот, и знакомый низкий голос что-то нашёптывал.
 « …Динка…»

Она вздрогнула, прерывисто вздохнула и сильнее прижалась к мужчине, потом открыла глаза.

Женя смотрел на неё широко распахнутыми глазами, его по-прежнему нежные, почти девичьи губы двигались и дёргались, словно он мучительно пытался что-то припомнить.

- Динка! Я больше не могу! У меня крыша едет! – выдохнул он. – Прости меня, но я больше не могу так! Мне так херово без тебя! Не гони! – Он рухнул на колени и стал жадно целовать её ноги. – Я же с ума сойду! Дина, ну, пожалуйста… Ты не можешь меня прогнать… Ведь я не чужой! Вспомни, как нам хорошо было, - бормотал он. Губы его поднимались всё выше и выше, уткнулись в живот, прижались к лобку, а руки стиснули бёдра так, что она чуть не вскрикнула.

Он чувствовал себя взломщиком, медвежатником, хакером, которому позарез надо взломать этот сейф – знакомой конструкции, но с новым кодовым замком; подобрать  единственно правильный ключ к этой Двери, взорвать неколебимую скалу.

Он судорожно, но невероятно быстро сбрасывал одежду с себя, срывал с неё, впивался в губы с отчаянной храбростью солдата, бросающегося на амбразуру.

- Динка, Диночка… - шептал он, задыхаясь. – Ну, пожалуйста, люби меня, как прежде… Я так скучал… Ведь ты же хотела ребёнка от меня – захоти опять! Пусти в себя…

Он умолял её, он насиловал податливое, но безучастное тело, тормошил и пытался разбудить от долгого сна. Она подчинялась и тихо плакала. И эти слёзы, и эта покорность не обманывали никого. Она жалела Женьку, но продолжала любить и думать об отце своего ребёнка.