1
Когда Елизавета Семеновна перешла работать в науч¬но-исследовательский институт, она коротко остригла во¬лосы и надела очки с простыми стеклами. Антонина уви¬дела преображенную свекровку и признала перемены удачными, разумеется, ее пятьдесят три не превратились в сорок, но в облике появилась некоторая интеллигентность, позволяющая принять машинистку за научного со-трудника.
Прежняя работа была рядом с домом, до новой прихо¬дилось добираться с двумя пересадками, зато вместе с Олегом. Мать надеялась хоть чем-то помочь сыну. В доме стало принято разговаривать об институтских делах. В будние дни беседовали за ужином, а в выходные прихва¬тывали и завтрак, и обед. Начинали обычно с ничего не значащих сплетенок, а заканчивали обязательно дис¬сертацией Олега, его многострадальным девятилетним трудом. Антонина говорила мало и слушала вполуха, но большего от нее и не требовали.
Они с Олегом начинали работать вместе. Но как толь¬ко ровесник диссертации, маленький Олежка, пошел в са¬дик, она бросила науку, устроилась в проектную органи¬зацию и теперь получала почти вдвое больше мужа. На взгляд Елизаветы Семеновны, ничего интересного в подоб¬ной службе не было. Да и сама Антонина считала свое дело обыкновенным, не хуже и не лучше других. За пять лет она доросла до руководителя группы. И порой ей так хотелось напомнить об этом дома.
В одну из вечерних бесед, а может, и обеденных, Ан¬тонина уже не помнила, когда и зачем, ее дернуло сказать о командировке на Дальний Восток, в которую некого бы¬ло послать. Наверное, надо было заполнить паузу в раз¬говоре или отвлечь Елизавету Семеновну от бесконечных планов и мечтаний — вот и сказала. А может, просто по¬думала вслух — в общем, сказала и тут же забыла. А свекровка запомнила. И через несколько дней, расписы¬вая какой-то девичник, упомянула о красной рыбе и при этом посмотрела на невестку. Антонина не поняла ее взгляда. А Елизавета Семеновна продолжала восхищать¬ся деликатесом и между «Ниночкиными внуками» и «Сонечкиным здоровьем» замелькали словечки: кета, горбу-ша, чавыча, семужный посол.
Антонину давно забавлял в свекровке процесс осваи¬вания новых слов. Месяц назад она носилась с «экспрес¬сией», которую произносила через «э», как «музэй и акадэмик». «Экспрессия» звучала и перед телевизором, и на кухне, и в разговорах с малограмотной соседкой, земляч-кой Елизаветы Семеновны, которая до сих пор по воло¬годски окала и не стеснялась деревенской родовы...
Антонина посчитала, что настал черед словечек «горбу¬ша» и «семужный посол». Забавляться над свекровкиными охами и ахами и обращать внимание на многозначительные взгляды было некогда. Заканчивался август, и пришлось просить отгулы на поездку к матери за маленьким Олежкой... Сбежать из деревни через день не хватило со¬вести, и она прокатала все отгулы. И дома, и на работе — от чего уехала, к тому и вернулась. В одном месте завяз¬ший и не успевающий к срокам проект, в другом — гора стирки и слой пыли по всей квартире, да еще Олежку на¬до в школу собирать, а он на сельском молочке вытянул¬ся так, что в прошлогодней форме — куда там в школу, даже во двор выйти совестно. А когда плохо-бедно выпу¬талась из очередной запарки — услышала, как свекровка упорно продолжает вспоминать семужный посол. Антони¬на только усмехнулась про себя. Но через день или два все прояснилось. Елизавета Семеновна улучила минуту, когда оба Олега смотрели телевизор, а невестка мыла посуду после ужина, прошла на кухню, закурила и, сделав пару глубоких затяжек, поинтересовалась:
–– Ну как насчет командировки, нашелся доброволец?
–– Какой доброволец? — рассеянно переспросила она. И вдруг все поняла: и про кету, и про горбушу, и про семуж¬ный посол.
Свекровка, склонив голову, внимательно смотрела на нее и стряхивала сигарету мимо пепельницы. Антонина отложила последнюю тарелку и молча вытерла пепел с подоконника – обычно это сердило законную хозяйку дома, но сейчас она не подала виду.
–– Ну, помнишь, ты как-то говорила про Восток?
Антонина хотела обмануть, сказать, что уже уехали, но не получилось.
–– Между прочим, в октябре твоему мужу исполняется тридцать три года, как говорится, возраст Иисуса Христа.
В комнате выключили телевизор, и маленький Олежка прибежал на кухню, Антонина обрадовалась, засуетилась возле него, повела умываться, но свекровка взяла ее за руку и крикнула:
–– Олег, уложи, пожалуйста, ребенка! –– а когда мужчины ушли, сделала скорбное лицо и зашептала: –– Антошенька, хранительница ты наша...
Антонине стало скучно. Теперь свекровка начнет окать по-вологодски, рассыпаясь в благодарностях, унижаться. И не поймешь, где притворяется, где по-настоящему. А са¬мое противное, что все из-за ерунды какой-то.
––Ты только Олегу ничего не говори, ты же знаешь, какой он. Ты же понимаешь. Ну где ему чего пробить, он такой интеллигентный. А тут день рождения, удобный слу¬чай. Нужных гостей позовем. Главное, повод хороший, ни¬ каких подозрений. Все естественно. Люди придут, а на столе дефицитная рыбка, а может, как-нибудь и красной икорочки добудешь. Я слы¬шала, там продают, и не так дорого. Ну не мне же тебя учить. Ты же у нас вон какая...
«Какая?» –– хотелось спросить Антонине.–– Не слишком щепетильная?»
Ей тут же представилось, как свекровка смутилась бы от вопроса и начала выкручиваться. Смешно и неприятно.
–– Если наша Антошенька улыбается, значит, она шу¬тя все сделает.
–– Разумеется, шутя.
Потом Антонина с трудом выслушала ворох благо¬дарственных слов, то улыбаясь, то опуская голову, и боч¬ком, бочком в свою комнату...
–– Что это вы там рассекретничались? полюбопытствовал Олег.
–– Так, по-бабьи, — сказала она и попробовала за¬смеяться.
Он, конечно, не поверил, но расспрашивать не стал. Он никогда не вмешивался в ее отношения с матерью и не принимал ничьей стороны. И здесь не стал допытываться, только погладил, успокаивая.
2
Самолет улетал вечером, и до прихода Олега она ус¬пела съездить на работу, убрать квартиру и приготовить одежду на десять дней для обоих мужиков. Все в спеш¬ке, все бегом, все в ожидании, что Олег придет пораньше и они хоть часик побудут вдвоем. Она уже и в ванне по-плескалась, и чемодан собрала, а когда муж пришел, времени оставалось только на дорогу до аэровокзала. Не снимая плаща, Олег начал оправдываться, что раньше не мог — неудобно было. Антонина видела, как он мучается и прячет глаза, представила, как он страдал на работе, собираясь целый день подойти к начальнику и отпросить¬ся, изводил себя и, наконец, когда откладывать было уже некуда, поскребся в кабинет и, запинаясь, выпросил несчаст¬ный час, а потом долго благодарил, обещая отработать. Она с грустью посмотрела на мужа, присевшего на табу¬ретку возле входа, и прижала к себе его опущенную го¬лову.
–– Ты ведь скоро приедешь?
–– Ну конечно. Может, и за неделю обернусь. Олег посмотрел на часы.
–– Ладно, присели на дорожку и пошли.
Заканчивался рабочий день, все ехали, все спешили. Олег попробовал поймать такси, тянул руку, оттопыривая два пальца, выскакивая на проезжую часть, но машины; не останавливались.
–– Попробуй ты, они женщин охотнее берут.
–– Да ну их. У меня деньги крупные. Вон автобус ос¬тановился, побежали.
Они заскочили почти на ходу в сравнительно свобод¬ный автобус. Антонина увидела два свободных места и се¬ла, муж устроился рядом с краю. На следующей останов¬ке в дверях образовалась пробка. Олег заелозил на си¬денье.
— Давай я пересяду к окну, пока не согнала какая-ни¬будь старушенция.
Меняться местами мешал чемодан, Олег стал вытаски¬вать его и ушиб Антонине ногу, сразу начал извиняться, оправдываться и двигаться к окну отказался. Потом ему пришлось уступить место беременной женщине, и его от¬теснили к передней двери. Антонина посмотрела на сосед¬ку, на ее совсем детское лицо. «Сама еще ребенок, а соби¬рается стать матерью. С таким животищем толкается в автобусах одна, а может, и вообще — одна, ведь совсем ребенок».
–– Скоро? — спросила она, показывая на живот.
–– Угу, — кивнула соседка и покраснела.
«Ну конечно, одна, бедняжка, и, видно, нездешняя». Перед тем как выйти, Антонина шепнула ей:
— К матери езжай, не бойся.
Беременная подняла на нее глаза, припух¬шие и часто моргающие. Испуганные глаза. И Антонина поняла, что не ошиблась...
На регистрации Олег нервничал. Его бесило все: оби¬лие чужих чемоданов, провинциальные барахольщики, словно специально собранные на их рейс. С издевкой он показывал на женщину с двумя раздутыми баулами и уверял Антонину, что это типичная спекулянтка. А «спе-кулянтка», зажав под мышкой коробку с настольным хок¬кеем, таким же, что и у маленького Олежки, гнулась, по¬очередно передвигая свои чемоданы.
На улице Антонина сказала:
— Оставайся здесь, чего тебе в порту делать,— и, уви¬дев, что Олег собирается возразить, рассудила: — Там все равно сразу в самолет. Зачем зря мотаться.
— Ну смотри, а то у меня времени достаточно.
Автобус не подавали. Двое парней в одинаковых куртках подошли к Олегу и попросили закурить.
— Не курю.
–– И правильно делаешь, землячок. А куда летишь?
–– Провожаю.
Парни посмотрели на Антонину и, отойдя в сторону, засмеялись. Может, их развеселило что-то другое, но Олег побледнел. Она видела, как муж шевелит губами, гото¬вясь осадить шутников, и знала, что не соберется...
Началась посадка.
–– Не переживай, все будет хорошо.
–– Ты уж постарайся, а то мама расстроится. Каприз пожилой одинокой женщины.
–– Постараюсь,— сказала Антонина и неизвестно по¬чему вспомнила беременную девчонку, именно девчонку, иначе не назовешь, сколько ей, бедняге, еще колотиться.. Она вытерла слезу.
–– Не надо,— сказал Олег и заулыбался.
–– Постараюсь, — повторила она.
Очередь подталкивала ее к дверям. Олег мешал пасса¬жирам. На него зашикали.
— За Олежкой смотри, — сказала Антонина уже из; дверей.
Олег подошел к окну.
— Я телеграмму дам.
Олег непонимающе замотал головой. Окно было за¬крыто, а кричать на весь автобус Антонина стеснялась.
3
В отделе, на который работала ее группа, Антонине объ¬яснили, что за рыбой удобнее съездить в будний день, по¬тому как в воскресенье не всякий мужик сумеет пробиться на «омик». Она спросила, что такое «омик». И услышала, что «омик» — это «омик». При этом на нее уставились как на ненормальную. После долгих объяснений она поняла, что это — речное суденышко. Сердобольные женщины растолковали ей все: и как найти надежных попутчиков, и как добраться, и как отличить прошлогоднюю рыбину от нынешней, а самца от самки, и сколько платить за хвост, посоветовали прихватить бутылки три водки, пото¬му как бывает, что за нее отдают и по две рыбины. Жен¬щины знали все, правда, ни одна из них за рыбой не ез¬дила. Этим у них занимались мужья.
Антонина старалась, искала попутчиков. Подходила, спрашивала, не собираются ли за рыбой. Путина заканчи¬валась, и большинство уже сделали запасы. Некоторые собирались, но ничего определенного не обещали и, как Антонина поняла, сами искали, к кому бы присоединиться или надеялись на доброго дядю, способного достать рыб¬ку без особых хлопот. Она продолжала упорно искать по¬путчиков, когда к ней подошел шофер начальника, весе¬лый здоровячок с золотым зубом, и сказал, что в любой момент может отвезти ее в такую нанайскую деревню, где люди ходят по колено в икре. Фикса его сияла, а левый глаз подмигивал. И еще он добавил, что ради красивой женщины готов на любую жертву. Взгляд у него был от¬кровенный и оценивающий. Антонина вспомнила, как под-ходила то к одному, то к другому и спрашивала, не возь¬мут ли ее за рыбой, и улыбалась, старалась понравиться. Наверно, чего только не думали о ней, а она, дура, и не догадывалась! Шофер продолжал светить фиксой и щу¬рить глаз...
И Антонина решила ехать одна: чем она хуже этих му¬жиков. Договорилась на складе насчет фуфайки — не хо¬тела пачкать плащ. Подобрав по себе аккуратненький ватник, Антонина подошла к зеркалу, повела плечами, подняла руки, потом уперла их в бока и засмотрелась. Оглянулась на кладовщицу. И зеркало, и лицо старой женщины говорили, что фуфайка Антонине идет. Она под¬мигнула своему отражению и, перекинув плащ через ру¬ку, пошла в гостиницу. Навстречу попадались мужчины. Антонина сердилась, что они не обращают внимания на нее. И тут вспомнила, как на преддипломную практику к ним приезжала Аллочка, Алла Михайловна, их куратор, красивая, независимая женщина, с кандидатской сте¬пенью... и (как она сама говорила) — толпой поклонников. Все мужчины оглядывались на нее. И вот Аллочка при¬ехала и устроила экскурсию на сланцевую шахту. Их спустили в сухой и светлый подземный коридор, похожий на ремонтируемую станцию метро. Все было интересно и незнакомо... но не в этом дело. Аллочке пришлось выле¬зать из элегантной шубы и облачаться в спецовку, прятать под каску часовую работу парикмахера. И женщина «поте¬рялась»! Все заметили, что она «стерлась». Парни удив¬ленно переглядывались, а девчонки злорадствовали. Олег считал Аллочку эталоном красоты, но и он растерялся от неожиданной метаморфозы. Вечером в общежитии он пы¬тался защищать ее, горячился, кричал, но все смеялись над ним, а он и сам не верил своим доводам...
В гостинице Антонина снова подошла к зеркалу и до¬гадалась, на кого она похожа,— вылитая Тоська из дерев¬ни Воробьево. Надев фуфайку, она превратилась из усталой горожанки в румяную деревенскую девку. Ноги сами притопывали:
— А мы не вашего села,
Не вашей категории.
Разрешите поплясать
На вашей территории.
Пропела она и глянула в окно — не слышал ли кто-нибудь, а то ведь и за чокнутую примут.
4
Ее предупреждали, объясняли, что за билетами надо ехать рано утром, что будет давка. Тоня, конечно, верила, но ведь и она появилась на свет не вчера и чего доброго, а очередей насмотрелась и натолкалась в них досыта.
Но здесь очереди не было.
Кому не хватало места в зале, топтались в коридоре, поднимаясь на цыпочки и задирая головы, с наивной надеждой высмотреть знакомого. Парень в синей куртке подпрыгивал и кричал: «Леха! Леха!» Но Леха не отзывался.
С третьей попытки Тоня отыскала более-менее податливую зону и, работая одновременно плечом и локтем, протиснулась вглубь, человек на семь, пока не уперлась в узкую сутулую спину, которая двигалась навстречу. Спине помогало чье-то брезентовое плечо. Тоня удачно вклинилась между ними и, выскользнув, оставила их позади, но зажатая телами сумка потащила ее к выходу. Она попробовала удержаться, но испугалась, что оборвут ремни, потом еще чье-то плечо подтолкнуло ее… сумка перестала вырываться из рук. Дышать стало легче. И Тоня снова очутилась в коридоре, рядом с парнем зовущим Леху.
Хозяин брезентового плеча вытер лицо о жесткий рукав и разжал кулак с мятыми билетами. Тоня догадалась, что пробовала пробиться против движения, и теперь надо заходить с другого угла и тогда толпа будет не выталкивать ее, а втягивать. Чтобы сумка опять не помешала, она отнесла ее в камеру хранения, а подумав, оставила и фуфайку, потом зашла с другого входа и увидела, что очередь все-таки существует, правда, очень широкая. Те, кому удалось проникнуть к стене, пусть медленно, но продвигались. Она с трудом отыскала последнего и отмаявшись полчаса переместилась метров на пять, в основном за счет того, что многие не выдерживали и уходили. Но она решила держаться до последнего. Устрашающий вид пестро одетой толпы подогревал азарт.
И какого только тряпья не вытащили из темных чуланов, собираясь в эту поездку: китель моды конца сороковых на юном парнишке, старичок в порванной и засаленной молодежной куртке, Галифе, джинсы, кожаные куртки, плюшевые жакетки… И самое главное, что люди преобразились не только внешне. Обрядившись в полумаскарадное тряпье, они и вели себя, как ряженые. Тоня была уверена, что любой из них, возвратясь домой и, надев свой обычный костюм, постыдится орать матом на весь зал или хватать незнакомого человека за ворот плаща, вытаскивать его из очереди и считать это нормальным. Ну, если не любой, то –– большинство.
Возле Тони остановилась старушка. Она шмыгала носом и вытирала глаза пестрой тряпкой.
–– Вытолкали. Целый день простояла, –– жаловалась непонятно кому. –– Взбесились люди.
–– Куда же ты, бабуля? Неужели у тебя некому за рыбой съездить? –– Посочувствовала Тоня.
–– Домой не могу попасть. Нужна мне ваша рыба, Как же я теперь? Вот угораздило, –– причитала бабка.
Чей-то огромный рюкзак двинул ее в спину и она ткнулась головой в грудь Тони, но даже не оглянулась на обидчика, приняла как должное. Тоня смотрела на запавшие губы с вертикальными морщинами и становилось чуть ли не до слез жалко старушку. И почему-то еще сильнее –– жалко себя.
–– Где уж мне с имя молодыми совладать. Еще раз бы жиманули и отписки вон.
–– Пойдем.
Старушка, будто ребенок, протянула ей руку и, не спрашивая –– куда, пошла за ней.
–– Где ты стояла?
–– Там, у окошка.
–– Господи, что тебя будут ждать? Ты же не за окошком занимала?
–– У окошка меня как жиманули…
–– Ну ладно, куда тебе плыть?
–– До Черного ручья.
С остановками и скандалами, в которых кричала так, что самой было жутко, она все-таки пробилась к началу очереди и спросила как можно громче:
–– Кто видел, где стояла бабуля? –– Ей не ответили. Тогда она выбрала мужика поздоровее и обратилась прямо к нему. –– Ты видел, что она стояла?
–– Да вроде была, –– проворчал мужик. –– на всех вас смотреть, без билета останешься.
–– А если вроде была, тогда возьми два билета до Черного ручья.
Мысль о том, что надо просить да билета пришла без подготовки, словно свалилась на язык. Тоня услышала свои слова и, не успев похвалить себя за сообразительность, изловчилась протянуть над головами мятую пятерку. Мужик оказался тугодумом –– сначала взял деньги, а потом заупрямился, тряс над очередью рукой и канючил, чтобы она забрала обратно. И тогда вмешалась бабуля:
–– Ты же, окаянный, сзади стоял, табачищем на меня дышал, чуть не задохнулась.
Выдумала она или действительно вспомнила, тоня выяснять не стала. Народу между ними и мужиком набивалось все больше, и отделаться от денег он уже не мог. Оставалось ждать –– возьмет ли. Хорошо, что рослый подвернулся, маленький бы потерялся из виду, а этого караулить намного проще. И наконец-то отлип от кассы, но течение понесло его к дверям, через которые Тоня пыталась пробраться в зал в первую попытку.
–– Сторожи здесь, а я побегу на перехват.
–– Рупь писят за билетик взяла бы.
–– Потом, может он и не купил нам.
–– Нет уж, мне так спокойнее, бери и вертайся побыстрее. А я здесь ловить буду.
Мелочь была завернута в рубль. От многочасового томленья в кулаке он стал мокрым и край двадцатика выглядывал из прорванного сгиба.
Возле выхода его не было. И в коридоре –– не было. Оставалось ждать. Из зала выбирались, а точнее выдавливались полуживыми. Измочаленные люди приходили в себя словно после карусели, когда встают на землю, а она продолжает кружиться и трудно вспомнить откуда пришел и куда надо идти. Потом глаза их отыскивали дверь и они спешили на свежий воздух, чтобы отравиться сигаретой, стряхнуть накопленную в очереди злость и почувствовать радость маленькой, но все-таки удачи перед главной добычей. Однако вид у добытчиков был далеко не геройский. Но ее, здоровенный, где-то застрял. Проскользнуть незамеченным он не мог. Тоня вышла к курящим. Стараясь вы выпускать двери из поля зрения прошлась между мужиками, увидела высокого человека в телефонной будке, подбежала к нему, но вовремя остановилась, по асфальту ползла черная змейка мочи. Да и обозналась. Начинало смеркаться. Без фуфайки было уже прохладно. А мужик словно растворился. «Почему все они такие мелочные. Ладно бы сама пролетела, так еще и бабку втянула, –– ругала себя, –– чего доброго не поверит и решит, что зажилила ее билет. Но маячить у этого входа бессмысленно, надо возвращаться».
Старушку Тоня увидела сразу. Она блуждала по набережной и тоже заглядывала в лица. Тоже искала. Тоня уныло подошла и молча встала рядом, не зная как оправдываться.
–– Ой, ну где ты пропала, бегает, а мне переживай! Вот билет и сдачу он велел передать.
Она чуть не заплакала.
А минут через пятнадцать к ним подошел вежливый юноша и предложил билеты, без всякой очереди, по пятерке за штуку.
5
Перегруженный «омик» отвалил от пристани раньше времени.
Поначалу Тоне казалось, что половина пассажиров останется без мест. Она продиралась между рядами де¬ревянных диванов, стараясь переступать, но все равно за¬пинаясь за чужие вещи, спрашивала — не найдется ли местечка, и недоверчиво выслушивала торопливые отказы, и при этом, чтобы не отчаяться взбадривала себя иронией, размышляла до чего ненасытна человеческая натура: пока не достала билет молила судьбу пропустить на несчастное суденышко, только бы плыть даже стоя на одной ноге, но не успела вступить на палубу, стала искать местечко, самое плохонькое, лишь бы присесть, и ведь найдет и станет мечтать, как бы прилечь и вытянуть ноги, которые невыносимо крутит после суматошного дня, которым позарез необходимо принять горизонтальное положение, чтобы наконец-то отлила загустевшая кровь, но стоит дивану освободиться, он сразу покажется жестким, а голову не устроит подложенная под нее рука…
Увидев парня в брезентухе и рядом с ним полоску ди¬вана, прикрытую шляпой, Тоня хотела сесть, но парень стал горячиться и кричать, что это место — для его «корифана».
— Перетопчется корифан,— обрубила Тоня и втиснулась на краешек, но сразу почувствовала, что ее теснят. Еще немного, и она окажется на затоптанном полу среди вещей. Вспыхнув от обиды, она что есть силы ткнула локтем прижавшуюся к ней брезентуху — парень отодвинулся.
В дверь заглянул мужик в тельняшке и крикнул на весь зал, что курить в салоне запрещается. «Дались им эти салоны,— разозлилась Тоня,— здесь салон, в обшар¬панном автобусе тоже салон, как у мадам Шерер или у свекровки — «экспрессия с семужным посолом». А на па¬лубе, наверное, красотища: лунная дорожка на воде, звез¬ды отражаются, а берега, скорее всего, черные, таинствен¬ные. Сильнее, чем к звездам, ей хотелось на свежий воз¬дух, от тяжелых запахов, но она боялась остаться без места. Словно чувствовала, что парень в брезентухе по¬старается найти своего «корифана».
Так и вышло. Вскоре он окликнул обрюзгшего мужчи¬ну в летнем пальто стального цвета. В таких пальто ког¬да-то приезжало к ним в деревню областное начальство. Но это пальто все было в почерневших масляных пятнах и без одного кармана.
— Я для вас, Владимир Иванович, занимал, а вот эта села.
Владимир Иванович тяжело поднял голову и хмуро посмотрел сначала на Тоню, а потом на того, кто окликнул.
Он был пьян.
–– Что-то я тебя не припомню, ты чей?
–– Смусовский я, Селезнев из СМУ-3.
–– СМУ-3 знаю, как же. А чего она тогда села,— он еще раз посмотрел на Тоню и, шлепая толстой нижней гу¬бой, спросил: — Ты чего расселась?
–– А ты чего раскомандовался?
–– Ты как со мной говоришь? Ты знаешь, что я могу с тобой сделать? А ну встань!
Мужчины, сидящие напротив, переглянулись, и один из них сказал:
— Топал бы ты отсюда, и так дышать нечем.
Владимир Иванович повернулся к ним всем корпусом, посмотрел, пожевал нижнюю губу и, не вспомнив про Селезнева из СМУ-3, пошел дальше, придерживаясь за спин¬ки диванов.
–– Это же Парамонов,— прошептал Селезнев,— каки¬ми делами ворочал. Большой человек был!
–– Так что же он вместе с нами, маленькими, за рыб¬кой поехал? Большим ее привозят,— усмехнулась Тоня.
–– Да вот подсидели завистники, анонимками докона¬ли. А ведь две дачи имел, под городом и на море. И пер¬вую в городе «Победу». А ты ему место не уступила.
–– Тоже мне, большой человек, с женщиной связался.
–– А что женщина? Я вот как-то на курорт ехал. В ку¬пе — все чин по чину. Бабка входит. Я, конечно, свою нижнюю полочку уступаю. Я же сознательный. Молодой, и на верхней перекантуюсь, а старикам везде у нас почет. Она сразу матрасик раскинула и легла. Ладно, думаю, утомился человек: лето, очереди, пятое, десятое. Вышел в коридор и сижу на откидном, возле окошечка, природой любуюсь. Время почивать пришло. Полез наверх, ногой, что ли, ее зацепил, проснулась, разохалась, на совесть ка¬пает, будто я специально. Сама не спит и другим не дает. Проспал до обеда — она лежит. Сходил в ресторан — ле¬жит. Стою возле дверей. Намекаю, что поесть пора, тут как раз щи разносили. Так она похлебала, не убирая мат¬расика, и опять на боковую. А ведь я не железнодорож¬ник и за купе такие же деньги платил. Вот тебе и женщи¬на!
Тоня закрыла глаза. И, кажется, задремала или заду¬малась, но слух ее оставался чутким. Как только из-под лавок стали доставать вещи, она вскинула голову. Люди пробирались к выходу. Она схватилась за сумку, но увидела, что соседи продолжают играть в карты, и успокои¬лась.
«Омик» причалил. Новых пассажиров на этой приста¬ни не было.
Теперь за место можно было не беспокоиться, и Тоня вышла на палубу. Ни звезд, ни лунной дорожки она не уви¬дела. Вдоль берега тянулась вереница горбатых от рюкза¬ков силуэтов. Люди шли к кострам.
— Пять таборов разбили.
Рядом остановился мужчина и закурил.
–– А что, разве и здесь ловят? — спросила Тоня.
–– Кто умеет — ловит везде. Только отсюда с рыбой уезжать плохо.
–– А на Черном ручье?
–– И на Черном ловят, но туда опасно ехать.
–– Почему?
–– «Омик» приходит в час дня, а в четыре уже возвра¬щается, за три часа не все успевают купить. В Бруснич¬ном надо сходить, там надежнее. А вы что, рыбой решили запастись или для интереса?
–– Какой там интерес. Для дома, для семьи.
–– А что же муж? Я бы свою одну не отправил.
–– Некогда ему,— Тоня испугалась, что мужчина ста¬нет расспрашивать ее дальше, как можно громче зевнула и пошла.
6
Ночью попали в туман и простояли больше двух часов.
В Брусничное пришли с опозданием. Оказалось, что большинство рассуждало так же, как ночной собеседник,— выходить надо здесь. Дальше «омик» уходил почти порож¬няком.
Еще не причалили, а «бывалые рыбаки» уже высматри¬вали лодки, разбросанные по желто-серой воде, подсчиты¬вали: одна, три.... восемь, хмурились и говорили, что ма¬ловато, кто-то азартно вскрикнул: «Есть, попалась, мелкая, икряночка поди», а в ответ уныло отрезвляющее: «Мало, не то, что в прош¬лый год, а с позапрошлым и сравнивать стыдно». Потом ускоряли шаги, раскачивая зыбкий трап, и, спрыгнув на песок, почти бежали вдоль берега мелкими группками в два, три человека. Выбрав место, останавливались. Одна¬ко Тоня не понимала, почему они останавливались именно в тех, а не в других местах. Из всех подслушанных реплик она уяснила, что желающих купить рыбу может оказаться больше, чем самой рыбы, а из-за ночного тумана времени у них в обрез.
Люди уходили от причала в обе стороны. Кому верить больше, Тоня не знала, и свернула туда, где больше на¬роду. Вскоре она увидела мужчину, который посоветовал сойти в Брусничном. Он сидел на обгорелой колодине и жевал бутерброд, запивая из крышки термоса. Рядом сто¬яла женщина. Тоня посмеялась над собой за ночные по¬дозрения. Аппетитно завтракающий мужчина и его спут¬ница, наблюдающая за рекой, выглядели такими уверен¬ными и естественными на этом суматошном берегу, что Тоне захотелось прибиться под их крылышко. Надеясь, что ей предложат присоединиться, она поздоровалась с мужчиной и попросила подсказать, где надежнее всего ожидать рыбаков. Он промолчал, а женщина ответила су¬хо: «Да где угодно, берег большой». И Тоня пошла дальше.
Люди смотрели на воду, на лодки, и ей казалось, что они видят то, что для нее невидимо. Она совсем растеря¬лась. Волоча рюкзак по песку, мимо прошел насупленный обладатель первой «Победы» в городе. Он не узнал Тоню, и ей стало еще тоскливее. Хоть дурной человек, но все-та¬ки немного знакомый. Она же помнит, что его зовут Вла¬димир Иванович, и подчиненного его в брезентовой куртке, Селезнева из СМУ-3, тоже помнит.
Когда подошла первая лодка, к ней бежали со всех сторон. Но какой-то мужичок, раскинув руки с растопы¬ренными пальцами, кричал: «Это моя. Моя, кому говорят. Я первый забил». Из-за сомкнутых спин не было видно ни лодки, ни рыбака, ни рыбы. Вторая лодка отвлекла тол¬пу на себя, Тоня не побежала. Подошла к счастливчику. Тот держал на весу потяжелевший рюкзак и улыбался.
–– Сколько взял?
–– Четыре штуки.
–– Показал бы хоть.
–– А чего ее смотреть, рыба как рыба.
За ним уже занимали очередь. Оказалось, что он дого¬ворился с рыбаком и на другой улов.
«Мне бы пару штучек,— подумала Тоня,— и то хоро¬шо бы».
К следующей лодке она снова не успела и решила дей¬ствовать хитрее: выждать, когда рыбак выберет сеть, вы¬считать место, куда он причалит, и заранее подойти. До¬гадка приободрила ее. С беспечным видом поглядывала она по сторонам, а сама краем глаза держала на прицеле своего добытчика. Когда он повернул к берегу, Тоня под¬хватила сумку и, стараясь не привлекать внимания, жда¬ла. Рядом закружили другие «охотники».
–– Это моя, я забила!
С ней не спорили.
Тоня уже раскрыла сумку, но какой-то мужик уверенно вошел в воду, помог вытащить лодку на берег, и она уви¬дела, что рыбак пересчитывает пятерки, а тихий нахал складывает кету в мешок.
На берегу появился костер. Кому повезло, подтаскива¬ли к нему рюкзаки и располагались обедать. К Тоне по¬дошли и спросили, не продаст ли она водку. Она отказала не потому, что надеялась на проклятые бутылки, а из принципа — подходили те, что успели набить рюкзаки и собрались весело провести остаток времени. К ней обра¬щались: «Красавица, помоги». И хоть бы один предложил; «Не помочь ли, красавица?»
А время уходило. Через час-полтора возвращался «омик», но суетящихся на берегу, казалось, не убывало.
Наконец, ей повезло. С горы от деревни спускался че¬ловек с рыбиной на плече. Тоня первая заметила его и побежала навстречу. Песок осыпался, и ей казалось, что она топчется на месте. Она не смотрела под ноги, а толь-ко вперед, где покачивалась морская фуражка и рябил полосатый тельник под расстегнутым пиджаком. Споткнув¬шись, она едва не упала. Потом увидела, что бежит одна, и все равно не остановилась, только подумала, что без конкурентов будет легче сговориться.
–– Продаешь?
–– Червонец.
Голос у него был хриплый. Мужик пошатывался на ши¬роко расставленных ногах, дышал перегаром и прятал глаза. Цена была явно завышена, и Тоня просто ради ин¬тереса решила поторговаться, заранее согласная с перво¬начальной, готовая отдать и червонец, если этот в тель-няшке будет стоять на своем.
–– Не дороговато?
–– У меня же соленая, готовая к употреблению.
–– Давай за семь.
–– Уговорила, только быстрее, некогда мне.
Когда она доставала мешок, в сумке звякнули бутылки.
–– Водка! Что же ты молчала!
–– А что, надо?
Он сам достал бутылку из сумки, с сожалением по¬смотрел на оставшиеся, но требовать больше не хватило наглости.
Рыбак еще поднимался вверх, а Тоня не вытерпела, развернула мешок и вытащила рыбину. В ней было больше пяти килограммов. Она отщипнула кусочек темно-ко¬ричневого с белым налетом мяса и попробовала. Голимая соль и на вкус ничего особенного, единственное достоинст¬во, что много. А когда вспомнила, какой жирной рыбой угощали ее перед отъездом женщины из отдела, появилось подозрение, что ей подсунули не то.
Настроение испортилось. Пропало желание гоняться за лодками. Сумка оттягивала руку, и Тоня никуда не ус¬певала. Все обгоняли ее. Им было легче: кто бегал дого¬варивался, кто относил купленную рыбу, кто караулил вещи, а она — одна.
Везде одна. Дома разве не так: если нужны деньги, не кто-нибудь, а она ищет и делает сверхурочную работу, заниматься с маленьким Олежкой, кроме нее, тоже неко¬му, а мыть полы, стирать рубашки и бегать по магази-нам — это уже само собой разумеется, везде одна. А как же иначе, охмурила интеллигентного мальчика, прописа¬лась в самом красивом городе — вот и радуйся.
Совсем неожиданно раздались гудки. Люди потянулись к трапу. Тоня не знала еще, поедет она или нет, но тоже пошла. Возвращаться с единственной рыбиной, бог знает какой породы, было обидно, но надеяться на лучшее не оставалось сил.
«Омик» уже причалил, когда под трап, перекинутый с берега на дебаркадер, влетела моторка. Парень в оранже¬вом жилете приглушил мотор и крикнул:
–– Десять штук и все с икрой. Восемь рублей за хвост.
–– Пять! Почему не пять? Все берут по пять.
–– Следующих продам по пять. А эту по восемь.
–– «Омик»-то уходит. Может, водкой возьмешь?
–– Потому и рыба дорогая,— хохотал парень.— Зато уже вечером будете дома. А водку сами пейте. Если у кого шампанское найдется, тогда уступлю.
«Да бог с ними, с этими рублями»,— решила Тоня и крикнула:
— Я пять штук беру.
Но стоило появиться первому покупателю, и к трапу кинулось сразу несколько человек. А самым первым ока¬зался Селезнев из СМУ-3. Он выхватил из рюкзака боль¬шой полиэтиленовый куль и бросил в лодку.
— Нехорошо вперед женщины, она первая крикнула. Не по-джентльменски, — подсмеивался рыбак.
–– Ну конечно же, я первая, первая я крикнула.
Мешок с рыбиной не вылезал из сумки.
–– Ворона тоже крикнула,— передразнил Селезнев, ложась на трап и протягивая деньги,— сыр выпал, с ним бы¬ла плутовка такова.
Тоня догадалась расстегнуть до отказа молнию на сум¬ке, вытащила свой мешок, но парень уже спрятал деньги под жилет и отсчитывал рыбу. Поддразнивая толпу, он каждую поднимал над головой. Красная кисть его мокрой руки ярко выделялась на темно-серой чешуе. Сильные пальцы впивались в бока, и казалось, что в этих местах полопалась кетовая кожа и красное сочное мясо выпирает из ран. Пассажиры переступали через Селезнева, вытянув¬шегося поперек трапа. Они торопились занять лучшие места. Рыбак отсчитывал, и голова покупателя кивала каждому взмаху руки. Тоня глядела, как серебристые слитки пропадают в раскрытом зеве чужого мешка. Губы ее дрожали от обиды.
— Ну как же так, почему все такие,— шептала она.
Может быть, рыбак услышал ее, а может, и просто так, от веселого нрава или оттого, что для него не стоит труда смотаться на своей лодочке на середину Амура и выло¬вить еще десяточек таких же слитков, чтобы утешить обиженного человека, но он поднял к Тоне лицо и крикнул:
–– Не горюй, красавица, следующая будет твоей.
–– Так пароход уплывает.
–– А куда спешить?
Селезнев принял мешок и стал подниматься. Он уже почти выпрямился, но вдруг тело его дернулось назад, и он чуть не свалился. Внизу, под трапом, забухали глухие удары. Лицо Селезнева посерело, губы растянулись и ста¬ли почти синими, а глаза превратились в узенькие щелки. Он стоял, вытянув руки вперед, словно предлагал окру¬жавшим его людям пустой мешок с разорванным днищем.
Все молчали, и только рыбак хохотал. Кудри падали ему на лоб, на черном от щетины лице сверкали крупные зубы — цыган да и только. Или разбойник.
Потом раздался всплеск, и Тоня увидела, что Селез¬нева нет на трапе.
Он стоял по грудь в воде и шарил перед собой руками. Шесть кетин упало в лодку, остальные плюхнулись за борт. Одну за другой Селезнев вытащил три рыбины. Но последнюю найти не мог. Он уже второй раз обходил во¬круг лодки. На «омике» заканчивалась посадка. Остав¬шиеся на ночь собрались на берегу и на трапе. Кто-то бросил рыбаку рюкзак Селезнева и тот, посмеиваясь, укладывал в него вторично пойманную рыбу.
— Я сетью не могу, а он руками достает. Хитрее выдры мужик. Ныряй за последней, а то не успеешь.
Селезнев окунулся с головой. На воде закачалась шля¬па. Рыбак подцепил ее веслом. Селезнев вынырнул и встал, держась за борт лодки. Вода струйками стекала с него.
— Значит, живая,— посочувствовали с трапа.— Хорошо одна, а то плакали бы денежки.
Рыбак вытащил из-за пазухи червонец, бросил в шля¬пу и натянул ее на голову Селезнева.
— Заслужил. Приезжай в следующий раз, я тебя на¬парником возьму, если тренироваться будешь.
Он помог поднять рюкзак, и Селезнев побрел к бере¬гу. Зрители поторапливали его. «Омик» дал гудок.
— А ты жди, я не обманываю! — крикнул рыбак, отыс¬кав глазами Тоню.
7
«Омик» ушел.
Тоня сидела на трапе, свесив ноги, и ждала обещанную рыбу. Торопиться было некуда. Она уже не жалела, что пришлось остаться. Утренняя «Ракета» быстренько и с комфортом доставит ее в город, где она спокойно сядет в автобус и к обеду будет на руднике в гостинице. А вот успеет ли к последнему автобусу тихоходный «омик»? Те¬перь ей уже казалось, что обязательно не успеет. И приш¬лось бы ей ночевать на лавочке возле автовокзала. А здесь и воздух свежий, и не так страшно, и не так скучно: кост¬ры, люди, река.
–– Водка есть? — услышала она снизу.
–– А что?
–– Рыбы дам, что.
–– Мне сейчас поймают.
–– Две штуки за бутылку.
–– Нет, я уже договорилась.
–– Не все ли равно — у кого брать, из одной реки чер¬паем.
Лодка круто развернулась и пошла вдоль берега. А ког¬да она причалила и ее окружили покупатели, уверенность у Тони пропала. Ведь предложи он пораньше, у нее вместо одной пересоленной оказалось бы две свежих, да и сейчас, вместо обещанных и не пойманных, в сумке лежали бы почти дармовые кетины. Только ей не хотелось думать, что тот цыганистый обманул ее, не похож он был на тре¬пача, и до чего же красив, а вернее, страшен.
Народу на берегу оставалось все меньше. Зато костров, было уже три. Возле одного даже пели. Тоня всматрива¬лась в раскиданные по воде лодки. Они казались одина¬ковыми — узкие черные прямоугольнички и бугорки над ними, или посередине, или с краю.
Совсем неожиданно она услышала за спиной громкий рокот мотора и, не оглядываясь, почувствовала, что это он.
–– Скучаешь?
–– Жду. Один уже подъезжал, две рыбины за бутыл¬ку отдавал.
— Я же обещал самую отборную. А у Андрюхи слово железное, здесь это все знают. Тебя как зовут?
–– Антонина,— потом поправилась: — Тоня.
–– «Рыбачка Тоня как-то в мае, причалив к берегу баркас», так что ли?
–– Там Соня.
–– А здесь Тоня. Слушай, а ты посолить ее сможешь?
–– Это разве сложно?
–– Тогда ясно. Придется выделить несколько штук малосола, чтобы попробовала и сравнила.
–– Ну, если не жалко.
–– Значит, жди, я еще пару раз смотаюсь.
Мотор запел, и оранжевый жилет замелькал над водой. Она даже ответить не успела.
Пришел он, когда начало темнеть. Сходство с разбой¬ником в сумерках усилилось. Лямка рюкзака стянула на сторону его красную рубаху, и Тоня увидела смуглую кост¬лявую грудь, выпиравшую ключицу и жилистое горло с резко выступающим кадыком. Лицо его совсем почернело, и улыбка пугала хищной белизной зубов.
–– Крупная шла. Всю городским продал. Им, дуракам, кажется, чем больше — тем лучше. Пойдем, я покажу, ка¬кой должна быть настоящая рыба,— он взял ее сумку,— что у тебя там?
–– Рыбина, за бутылку сторговала.
–– Чего? Я же говорил тебе,— не спрашивая разреше¬ния, он вытащил мешок и, увидев, захохотал.— За пу¬зырь?! Ей в обед — сто лет. Такую и свинья не будет ку¬шать.
Держа за хвост, он крутанул рыбину в воздухе и за¬пустил в сторону костра.
Тоня беспомощно улыбалась, чувствовала, что улыбка получается жалкой и глупой. Она боялась смотреть на этого парня, который, конечно, моложе ее, но держит себя: не просто как старший, а вообще обращается с ней, как со школьницей.
–– Кто тебе ее сбондил?
–– Какой-то в морской фуражке. Червонец просил.
–– Арканя, кто же еще. Ну, отколется шаромыге.
Тропинка круто поднималась вверх. Андрей остановил¬ся, и пока Тоня догоняла, он все издевался над ее приоб¬ретением, которое она таскала целый день и собиралась везти в такую даль.
Когда подъем кончился, Тоня оглянулась и увидела костры, высокие, ярко-красные, бросающие длинные от¬светы на рябую воду. Сразу вспомнились родная деревня и речка по имени Корежечна. Вспомнила, как после пер¬вых уроков географии она загорелась отыскать свою реч¬ку на карте, разложенной на полу, старенькой, протертой на изгибах до марли и с разодранными верхними углами, так что дырки от гвоздей отступали от краев на две ее ладошки. Вспомнила, как ползала по карте битый час и не нашла ни Корежечны, ни районного центра, как рас¬строилась тогда двенадцатилетняя дурочка, как обиделась на свою деревню, на мать и отца, с которыми она жила в этой деревне, не нанесенной на карту. А деревня стояла на высоком берегу, и внизу текла красивая речка с пес¬чаным дном. Летом, а особенно с появлением новой кар¬тошки, они уходили вечерами на заветное место и разводи¬ли костер. Потом подбрасывали вверх горящие головни и смотрели, как искры осыпаются в блестящую воду. А сей¬час впереди Тони покачивалась черная спина человека, который, наверное, всю жизнь прожил в такой же неиз¬вестной деревне, и она, не робеющая перед огромным, зна¬менитым на весь мир городом, чувствует себя школьницей, семеня за этим человеком.
В доме, перед которым он открыл калитку, не было света. Тоня остановилась. Она совсем выпустила из виду, что рыбак может жить один. Неуверенным и даже слегка развязным голосом она спросила:
— А вдруг жена приревнует?
— Не приревнует, не бойся.
Он провел ее в комнату, усадил на диван, включил магнитофон и, сказав, чтобы не скучала, вышел.
В сенцах хлопала дверь, стучали металлические крыш¬ки, плескалась вода. Тоня откинулась на спинку дивана и приходила в себя после вчерашней и сегодняшней встря¬сок. На столе валялся журнал «Сельская молодежь». Она взяла его, перелистала, часть страниц была вырвана. Наткнувшись на рассказ Соммерсета Моэма, которого люби¬ла со студенчества, она попробовала читать, но свет в ком¬нате был очень тусклый. Тоня подняла голову. На лам¬почке лежал слой пыли. Она снова подумала о жене ры¬бака.
— Не скучаешь? — крикнул Андрей. — Ты сними фу¬файку, а то взопреешь.
Тоня заглянула на кухню, но никого не увидела. Сумка по-прежнему стояла у порога. Это немного обеспокоило ее. Тоня надеялась, что, пока она сидит, ей готовят рыбу. Становилось непонятно, чем хозяин так долго занимается в сенях. Она прислушалась — никаких звуков, кроме ти¬хой музыки из магнитофона. Сначала она не обратила вни¬мания, а теперь ее поразила удивительная чистота звуча¬ния, да и мелодии не те, что записывают по оказии с ра¬диоприемников,— играл известный европейский ансамбль.
–– Есть хочешь?
–– Хочу,— не думая, ответила Тоня.
Выбритый, в отглаженных серых брюках и красной рубахе, но не в той, что был на реке, а тонкой, перели¬вающейся, Андрей стоял на пороге и весело смотрел на нее. Такая неожиданная перемена не только удивила, но и смутила Тоню, и она спросила первое, что пришло в го¬лову:
–– Откуда у тебя такие чистые записи?
–– Да корешок по весне освободился, приезжал отдох¬нуть и привез.
–– Наверное, из центра приезжал.
–– Чудная ты, у нас до своего лагеря рукой подать.
–– А при чем здесь лагерь?
–– Я же говорю, весной освободился.
–– Господи, а я бестолковая — «из центра». За что же его?
–– За дело.
–– И ты с ним дружишь?
–– А что, выгнать надо было?
Он усмехнулся. И так плохо стало Тоне от его усмеш¬ки. «Ну что привязалась к человеку. Не хватало еще по¬советовать встретить друга на пристани, дать билет на обратную дорогу и сказать: пока, мол, не искупишь вину, не приезжай». Тоня попробовала взглянуть на себя глаза¬ми Андрея, получилось примерно то же, что у нее со свек¬ровкой, великой мастерицей на подобные восклицания. Прожив семнадцать лет в деревне, она к пятидесяти нача¬ла вдруг стесняться слова «навоз» и утверждать, будто ни разу не слышала, что это самое употребляют в качестве удобрения.
Такое сравнение вконец расстроило Тоню. Она пробо¬вала оправдаться, пеняя на усталость, на непривычность обстановки, но легче не делалось.
Андрей снял с нее фуфайку и повесил на вешалку. Она покорно вытаскивала руки из узких рукавов. Но вдруг за¬стеснялась, одернула свитер и засновала взглядом в по¬исках зеркала. На кухне его не было, а ей приспичило увидеть свое отражение. Горело обветренное лицо. Перед глазами металась вылезшая из прически прядь. И вообще она сегодня не умывалась. Андрей заметил ее беспокойст¬во, но понял его по-своему.
Вон фонарик на подоконнике, с крыльца свернешь направо и там в огороде увидишь.
–– Да мне руки помыть.
Он засмеялся, и Тоня вместе с ним тоже засмеялась.
— Это в сенях.
Рядом с умывальником лежало автомобильное зерка¬ло. Все оказалось в порядке: и прическа, и лицо не такое красное, как она думала. Вышел Андрей, снял с лавки ведро с водой и здесь же, на лавке, распластал здоровен¬ную рыбину. Тоня смотрела, как самодельный кривой нож легко входит в мясо.
–– А что это? — спросила она, показывая на полную» миску.
–– Печенка.
–– Такая большая, вот не ожидала. Она прошла за Андреем на кухню.
–– Не испугаешься есть мои кушанья?
–– Если ты первый попробуешь.
Тоня смотрела, как ловко он работает ножом, разре¬зая рыбу. Она обратила внимание, что жарить он соби¬рается не ту, из которой доставал печень, а другую — впо¬ловину меньше. Одновременно он переворачивал, солил и пробовал со сковороды мелкие кусочки, поддевая их но¬жом. Все получалось легко, просто и, главное, аккуратно, в отличие от ее Олега. Если тот начинал готовить, подни¬мал страшный шум вокруг себя, а претензий появлялось столько, что легче сделать самой, чем все слушать.
–– Давай помогу, а то подумаешь, что я совсем никуда не гожусь.
–– Давай,— он переложил печень в тарелку.— Жарь, рыбу. А я тебе сумку соберу. Может, и мешок дать, а то в нее много не войдет, штук шесть от силы. Что ты, зачем, мне же такую даль везти, хоть бы сумку дотащить.
–– Ну, смотри. Соленых-то много класть?
–– Если можно, то все.
–– Ты же говорила, что солить несложно.
–– Каюсь, батюшка, виновата.
Он взял сумку и вышел в сени. И скоро оттуда донес¬лись громкие удары. Тоне показалось, будто он что-то ру¬бит топором. Она хотела выйти посмотреть, но надо было следить за рыбой. Кета почти сразу меняла цвет и стано¬вилась нежно-розовой. Она едва успевала переворачивать куски. Андрей на этот раз вернулся быстро. Молния на сумке не сходилась, а бока круто выпирали.
–– Сколько ты натолкал в нее? — спросила она с тре¬вогой, прикидывая, хватит ли денег.
–– Пять штук влезло, когда хвосты отрубил. И баноч¬ку с икрой — за то, что выкинул твою золотую рыбку.
Напомнив про выкинутую рыбину, он здорово помог Тоне, освободив от неприятных вопросов или нежелатель¬ных недомолвок. И хорошо, что в сумку уместилось пять штук, а не шесть или четыре — как раз четвертная, одной бумажкой и без сдачи, без лишних денежных процедур, от которых одна неловкость.
Она протянула деньги.
— Да брось ты.
–– Почему брось? Это же твоя работа.
–– Спрячь.
–– Тоня положила двадцать пять рублей на стол и при¬давила пепельницей, сделанной из раковины.
–– Ужинать он решил в комнате. Пока Тоня переносила из кухни тарелки, на столе появилась бутылка коньяка.
«Пировать, так пировать», — подумала Тоня. Ей даже захотелось немного выпить.
Андрей закусывал сырой рыбой. Отрезал тонкие лом¬тики и бросал в рот.
–– Вкусно?
–– Не ел бы, если бы не нравилось.
–– А без соли почему?
–– Соль, она убивает настоящий аромат.
–– Дай попробовать.
Он протянул кусочек. Губы Тони нечаянно коснулись его холодных пальцев.
–– Ничего не поняла.
–– Дать еще?
–– Нет, хватит.
— Здесь привычка нужна. Без привычки может и вырвать.
Андрей немного опьянел, но ей это нравилось. Еще бы, после такого адского труда: в воде, на ветру — другой бы давно свалился и захрапел, а он даже побриться не поле¬нился.
— Тось, а ты родом — деревенская.
Ей понравилось, что он назвал ее Тосей. Ей надоело быть Антониной.
— А как ты узнал?
–– Для городской сильно румяная да боевая.
И то, что боевой посчитал, — обрадовало.
–– А сейчас где живешь?
–– В Ленинграде.
–– Вона как. Молодец!
— Ничего особенного. Закончила институт и осталась. Про то, что вышла замуж и живет со свекровью, гово¬рить не хотелось.
А хозяина, казалось, озадачило место ее прописки.
— А я Амур люблю,— сказал он после долгого молча¬ния.— Не могу без него. После армии жил на Енисее. Хо¬рошая река, но не то, мягкости в ней нет. А рыбу там самоловами ловят. Страшная штука. Выбираешь, бывает, а там мертвяк, синий весь, разбухший, двинешь каблу¬ком, чтобы отцепился, и дальше выбираешь. А ты знаешь, что у нас в Амуре самое большое количество видов рыб? Не знаешь, то-то.
Когда он говорил про мертвеца, Тоня сразу поняла, что Андрей немного форсит — рыбак есть рыбак, вытащил бо¬тинок, а сказал, что утопленник. И еще Тоне показалось, будто в нем что-то изменилось, когда он услышал про Ле¬нинград, словно он обиделся на нее за это. Ей захотелось сказать ему что-нибудь приятное.
–– А ты очень вкусно готовишь.
–– Привык за четыре года. Жена сбежала от меня ров¬но четыре года назад, как раз в путину.
«Вот, значит, почему столько пыли на лампочке».
–– Навыдумывала разных красивых отговорок. И все, что она навыдумывала, оказалось мурой, через полгода выскочила замуж, просто захотелось в город.
–– Ничего, еще повезет,— Тоня погладила его руку,— еще повезет.
Он встал и выключил свет.
Если бы она знала, что Андрей живет один, она бы не пошла к нему. В этом она была уверена. Только в этом.
8
Тоня проснулась рано. Андрей уже хлопотал у стола. Она стала одеваться и вдруг увидела, что он вниматель¬но смотрит на нее, провожая взглядом каждое движение.
–– Отвернись, а.
–– Может, останешься еще на день?
–– Не надо об этом.
–– Не надо, значит, не буду. Давай кушать.
Они сели завтракать. Тоня смотрела, с каким удоволь¬ствием ест Андрей, и у нее самой появился аппетит. Хо¬рошо было сидеть рядом с этим уверенным, знающим се¬бе цену мужчиной. А если бы так вот каждое утро: без суеты, без капризов, без нытья? Такого быть не могло, но хотелось в это верить.
— Хорошо у вас здесь, спокойно.
Андрей не стал разубеждать. Он встал из-за стола и вернулся с большой эмалированной кастрюлей, поставил ее перед Тоней и вложил ей в руку массивную деревянную ложку.
— Ешь.
Кастрюля была полна до краев сочной, словно светя¬щейся оранжевой икрой. Андрей взял Тоню за руку и за¬черпнул полную ложку.
–– А теперь продолжай сама.
–– Икру ложкой? Не оригинально.
Довольный своей шуткой, Андрей засмеялся. Смеялась и Тоня. Уезжать не хотелось. И это заставило ее поторо¬питься.
–– Все, Андрей, давай прощаться.
–– Прощаться, так прощаться. А может?
–– Нет. — И Тоня взялась за сумку.
Он указал взглядом на пепельницу, под которой лежа¬ла четвертная.
— Теперь-то уж возьми, не лишняя. Дорога впереди длинная.
–– Пусть лучше останется, мне так спокойнее.
–– Ну смотри. Тогда я положу ее в шкатулку с доку¬ментами и буду хранить до новой встречи.
Она знала, что новой встречи не будет.
— Тось, у меня к тебе маленькое дельце, — Андрей по¬дошел к ней совсем близко и взял за плечи. — У вас в Ле¬нинграде хорошо со снабжением. Ты не могла бы прислать мне бандерольку другую с этими вашими нижними тря¬почками, такими, как на тебе.
Он потянулся к ее груди, но Тоня отвела его руку.
— Нет, ты не думай, что для себя. У меня никого нет. Но у нужных людей имеются жены — у инспекторов, у председателя. Да мало ли от кого зависишь. А я икорочки подошлю.
Тоня не знала, как защищаться от его слов, от их наивненькой жестокости. Оскорбить? Ударить? Лицо Андрея сделалось удивленным. Он растерянно смотрел на Тоню и силился понять, чем обидел ее.
— Зачем ты так? Ну почему вы все такие?
–– Какие? –– И лицо, и опущенные руки Андрея выражали полное недоумение, чуть ли не испуг, он не понимал чем обидел ее.
–– А такие…
Губы у нее свело. Навалилась тяжеленная тоска. Сил на бесполезные объяснения не осталось. Она махнула рукой и пошла. Не оглядывалась, не останавливалась, пока сумка не разогнула пальцы.
Костры на берегу уже погасли, и только возле одного, который ближе к причалу, темнела неподвижная фигура. Тоня обошла костер стороной и остановилась у дальнего костровища. Стоя на коленях, она разгребла золу и отыс¬кала горячую головню с седыми углями на обгорелом конце. Напрягаясь до боли в ушах, она дула на нее, пока не появились синеватые язычки. Не выпуская головни из рук, она собрала обрывки газет и развела теплинку. Сна¬чала она подкладывала в огонь недогоревшие сучья, а ког¬да пламя окрепло, пошла собирать дрова. Поблизости все подчистили. Пока она кружила, к костру подошел мальчик. Она бросила охапку в огонь и пошла за новой. Пламя уже поднялось в человеческий рост. Мальчик убежал к реке. До «Ракеты» оставалось полчаса, а она все бродила по бе-регу и собирала дрова для костра, возле которого никто не грелся.
«Ракету» увидела издалека. Расстояние скрадывало и размер и скорость. Если бы свекровка оказалась рядом, то обязательно воскликнула бы, что судно похоже на дельфина, хотя живых дельфинов никогда не видела. «Явилась, не запылилась, –– усмехнулась Тоня. –– Неужели почувствовала? И почему обязательно дельфин, свиньи тоже умеют плавать, –– а следом подумала –– как бы ручки у сумки не оборвались».