По силе и Крест глава 1
ВСТУПЛЕНИЕ
… «Господи Иисусе Христе, Богородицею помилуй мя грешного».
Закончив молитву, старик осенил себя крестным знамением. Привычным взглядом он осмотрел своё жилище. Всё было как обычно. Да и что могло здесь измениться? С тех пор, как он решил навсегда покинуть этот бренный мир, скрыться от мирской суеты, людской злобы, зависти и бездуховности минуло почти пятьдесят лет. Все эти годы он жил здесь в таёжной глуши, куда ещё в далёкие годы гражданской войны ушёл вместе с отцом и младшим братом. Как давно это было! Старик снова осмотрел своё жилище. Его взгляд ещё раз медленно прошёлся по святым образам, переместился на небольшое окно, расположенное почти под самым потолком, скользнул по стоящей на потемневшем от времени столе глиняной посуде, лавкам, сложенной еще его отцом печи, и вдруг задержался на небольшом женском портрете, висящем на закопчённой стене. Тело старика пробила мелкая дрожь. По щеке, заросшей густой седой бородой, пробежала скупая мужская слеза…
ГЛАВА 1
Деревня Нижняя Каменка располагалось на левом берегу неширокой, но очень своенравной речки Каменки. От неё, собственно, и получила она своё название. Речка Каменка с шумом несла свои воды с ледников Семинского хребта, являясь своеобразной границей между Нижней и Верхней Каменкой. Соединял два населённых пункта деревянный мост, неоднократно разрушаемый в половодье своенравной речкой. Верхняя Каменка – крупное село, с рыночной площадью, сельским советом, молочными фермами, клубом и школой, в которой учились ребята из обоих сёл. Здесь располагалось правление колхоза. За селом раскинулись колхозные поля.
До 1920 года в селе возвышался храм, освящённый в честь Святого праведного мученика Василия Мангазейского чудотворца – первого святого, прославленного на Сибирской земле.
Советская власть с первых дней своего существования поставила задачу - полное, с самой беспощадной жестокостью, уничтожение Православной Церкви. Местные чекисты с остервенением выполнили установку лидеров большевиков об изъятии ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, а также о расстрелах в самый кратчайший срок представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства с беспощадной решительностью и ни перед чем не останавливаясь. Храм был разграблен и предан огню. Сохранились лишь его жалкие останки. Восстановить храм больше не пытались.
Деревня Нижняя Каменка, с трёх сторон укрытая густыми лесами, а с четвёртой быстрыми и холодными водами Каменки, небольшая. Всего и есть то в ней одна улица и переулок, заканчивающийся тупиком.
Зато как красиво здесь ранним летним утром! Утро наступает всегда как-то быстро и нежданно. Ночь еще властвует в дремлющем лесу, а над селом уже пробиваются первые несмелые лучи солнца. На траве, листьях деревьев и кустарников в одно мгновение появляется утренняя роса. Над речкой Каменкой густой пеленой расстилается утренний туман. Лёгкий ветерок гонит его в сторону леса и вот уже, кажется, что косматые сосны и ели в одно мгновение вдруг «состариваются», окутываясь длинной седой бородой тумана. Красное солнце лениво выплывает из-за леса. Его лучи пробуждают ото сна птиц, и они радостно встречают его своим многоголосьем. Величественное солнце раскрывает над окрестностями свою алую мантию, окрашивая в розовый цвет вершины стоящих вдали гор. Звезды бледнеют, а через некоторое время исчезают с небосклона вместе с серебряной луной. В летнюю пору в лесу стоит настоящая благодать. Деревья одеты в ярко-зеленое убранство, мягкая трава стелется по земле. Воздух постепенно наполняется запахом трав и разогретой солнцем древесины. Первые лучи солнца пробуждают лесные цветы и они, встрепенувшись от росы, поднимают свои головки и тянут их навстречу солнцу…
На окраине деревни, в самом конце тупика, врезаясь огородом в лесной массив, стояла покосившаяся от времени бревенчатая изба. Жила в том доме старуха с редким именем Гликерия. Старожилы рассказывали, что поселилась она здесь ещё в далёком 1920 году. Откуда пришла – неизвестно. Приютила её местная знахарка бабка Агафья. Позже выяснилось, что прибывшая девушка беременна. Здесь в доме у бабки Агафьи и появились на свет её малыши: два сына, Пахом и Фрол. О себе девушка ничего не рассказывала. На вопросы, кто она и откуда, отвечала: «Раба Божья Гликерия; откуда пришла не помню и не хочу вспоминать». К ней и не лезли больше с расспросами. Всё-таки молодая мамаша, вдруг горе какое у неё на душе, вспомнит, расстроится, а там, глядишь, и молоко пропадёт. Коли захочет, сама всё со временем расскажет. Так и стала жить Гликерия в Нижней Каменке. До трёх лет растила она сыновей, почти не выходя из дома Агафьи. За это время обучила её Агафья различать разные травы, делать из них целительные настойки, отвары и мази. Этим ремеслом потом и жила. Поначалу принимали её помощь неохотно, называли её ремесло «колдовством», а её «ведьмой». Но, увидев, как искренне творит она Божью молитву перед началом своей работы, успокоились и стали просить помощи. И она помогала. Никому не отказывала. Не только людям помогала, могла и скотину вылечить.
Приметная она была в молодости: высокая, стройная, глаза, словно два голубых бездонных озера. Были в деревне те, кто пытался связать свою жизнь с молодой мамашей. Но она всем отказывала, никого в свою семью не допускала.
Шли годы, дети Гликерии росли, постигая азы сельской жизни. Фрол был покрепче Пахома, всегда в движении, ни минуты не хотел посидеть на месте. Забежит на минутку домой, схватит что-нибудь со стола и опять на улицу. И откуда только силы брал. Целый день на ногах: и с соседними ребятами побаловать успеет, и по всему селу пробежаться, да каждому помочь норовит. Кому воды принести из колодца, кому дрова в поленницу сложить, да мало ли, что ещё в деревне нужно сделать. Пахом же в отличие от брата подвижностью не отличался. Наоборот любил подолгу сидеть дома, рассматривая святые лики на старинных иконах в красном углу избы. Он и с ребятами неохотно играл, всё потому, что не любил проигрывать.
Вместе с другими деревенскими ребятами учились дети Гликерии в школе. Вечно подвижный Фрол в стенах школы мгновенно утихал, со вниманием слушая голос учителя. Он и учился хорошо, учителя его всегда хвалили. Пахом же в школе скучал, лишь изредка проявляя интерес к той или иной теме.
Как известно, время не стоит на месте. Вот уже и закончена школа, пора подумать о взрослой жизни. За это время, похоронив бабку Агафью, Гликерия стала хозяйкой в её доме. Теперь она работала в колхозе, доила коров и выполняла обязанности ветеринара. Дети тоже устроились в колхоз.
Между тем наступил 1941 год. С началом войны стали пустеть деревенские дворы. Уходили на фронт отцы и старшие братья, следом за ними потянулись и вчерашние школьники. В августе 1941 года ушли на борьбу с фашизмом и Фрол с Пахомом. В 1942 году уехала из деревни и Гликерия, вернувшись в Нижнюю Каменку в сентябре 1944 года. Одета она была в военную форму с сержантскими погонами на плечах. На груди боевые медали и орден Красной Звезды. Прихрамывая, опираясь на клюку, прошла она через всю деревню к своему дому.
Но не только хромоту принесла она с войны. Её некогда русые волосы подернулись сединой, бездонные глаза, наполненные когда-то небесной голубизной, поблекли. Взгляд наполнился леденящей скорбью, а главное, она ничего не говорила, ни единого слова.
- Вот, что война с людьми делает, - сочувственно говорили ей вслед соседи.
До начала 1946 года в оба населённых пункта изредка возвращались ушедшие на войну. Сыновья Гликерии так и не вернулись. Она замкнулась в собственном мире, наполненном болью и скорбью. Лишь в апреле 1947 года, узнав об открытии монумента с именами жителей Нижней и Верхней Каменки, не вернувшихся с войны, пришла Гликерия в сельский совет и протянула дрожащей рукой председателю листок бумаги, на котором была написана странная просьба: «Укажите только Фрола, Пахома указывать не надо». И всё, больше никаких объяснений. К ней и не лезли с расспросами, но просьбу удовлетворили.
С тех пор её редко можно было увидеть на улице. Её жизнь теперь – огород да коза Манька, подаренная председателем колхоза. Лишь раз в неделю почти перед самым закрытием, видимо, чтобы как можно меньше видеться с соседями, медленно брела она в местный магазин, чтобы пополнить запасы провизии. Молча, протягивала продавщице измятую бумажку, на которой неровными печатными буквами был написан скудный перечень необходимых ей продуктов. Получив провизию, Гликерия извлекала из кармана сильно измятые купюры, безмолвно клала их на прилавок и так же в молчании дожидалась сдачи. Ходила она всегда в чёрном: длинное, подобное тому, что носят монахини, платье (в холода сверху надевался того же цвета вытертый полушубок), на голове чёрный платок.
Один день в году позволяла она себе «дальнее» путешествие до Верхней Каменки. В день Великой Победы шла Гликерия к монументу, на котором было выбито имя одного из её сыновей. Старалась прийти пораньше, чтобы никто не мешал её беззвучному разговору с сыном. Она недолго стояла у монумента, творя свою безмолвную молитву, затем клала к подножию монумента скромный букетик цветов, кланялась в пояс и уходила домой. По пути, конечно, ей встречались селяне, спешащие на митинг. Они поздравляли её с праздником, она же только, молча, кивала головой в ответ. И так год за годом…
Все попытки оказать ей помощь, а тем более проникнуть в её жилище, заканчивались неудачей. Гликерия не пускала в свой дом никого. Даже почтальонша Зина, разносившая в оба населённых пункта пенсию, ни разу не проникла за дверь её дома. Словно бы точно зная, когда и в какое время принесут её жалкую пенсию, старуха всегда вовремя выходила к калитке, держа на верёвке большую лохматую собаку непонятной породы, грозно скалившую зубы и пресекающую тем самым любую попытку проникновения в её жилище.
Сказывали, что лет десять назад в жаркое, сухое лето местный пьяница Савелий Агарков, дождавшись, когда Гликерия выйдет в магазин, попытался проникнуть в её дом, в надежде обнаружить в нём старинную утварь и иконы, которые мечтал продать или обменять на спиртное. Попытка не удалась, так как на защиту старухиного жилища встал верный пёс, след от зубов которого, запечатлелся на ноге Савелия. Агарков возненавидел старуху и решил ей отомстить. В хмельном угаре тёмной ночью подкрался он к забору дома Гликерии, захватив с собой бутыль керосина и спички. Расплескивая на доски забора горючую жидкость, трясущимися руками Савелий чиркнул спичкой и совершил поджог. Жадное пламя быстро накинулось на сухое дерево и побежало по забору в сторону дома старухи. Агарков зло улыбнулся и посмотрел в сторону входной двери. Внезапно раздался жуткий собачий вой, вслед за которым распахнулась входная дверь и на пороге, освещённая пламенем, появилась Гликерия, держащая на вытянутых руках образ Пресвятой Богородицы. Старуха повернула икону в сторону огня. Её губы беззвучно зашевелились, вознося молитву Пречистой Матери. Снова раздался собачий вой, и вдруг чёрное небо прорезала молния, раздался оглушительный раскат грома и грянул ливень. Что было дальше, Агарков не помнил, потому что упал без памяти и провалялся так до самого утра. С утра Савелий прибежал с раскаянием в Верхнекаменское отделение милиции и поведал о своём ночном безумии. Каково же было удивление милиционеров, не обнаруживших никаких серьёзных последствий поджога, за исключением сгоревшей вокруг закопчённого забора травы, да валявшейся рядом пустой бутыли из-под керосина. Вышедшая из дома на лай собаки Гликерия, на все вопросы милиционеров лишь безмолвно разводила руками. Агаркову всё равно влепили пятнадцать суток, отсидев которые, он, собрав свои скудные пожитки, переехал к старшей сестре в близлежащий районный город.