Шёпот Бога
Ему нравилось, что выходные дни у него — понедельник и вторник. Получалось очень удобно: у всех рабочие дни, а он свободен. После того, как полтора года назад ему пришлось приехать на работу в Ригу, он всё свободное время старательно учил язык. На курсы ходить времени не было, тут как раз не совпало. Пришлось подключить Интернет. Благо, здесь в каждом магазине был Wi-Fi, а в кафе даже планшеты лежали на столах — бери и работай. Получалось. Он уже мог читать вывески, общаться в магазинах, даже специально смотрел передачи на латышском. И чаще всего понимал, о чем говорят в городском транспорте. И слегка гордился собой.
Он просидел почти весь день в библиотеке. Ему не нужны были книги, здесь было тихо, тише, чем в любом кафе, где он иногда занимался языком, и здесь не было шумных посетителей. И был Wi-Fi в свободном доступе. В ближайшее кафе он ходил перекусить и послушать живую речь, случалось, по этой причине задерживался... А потом возвращался в тишину библиотеки...
День угасал, надо было добираться до работы. Так уж получилось в этот раз, что запись передачи, которую он озвучивал, назначили на десять вечера. Выходной заканчивался немного раньше, но это была работа, ради которой он и оставил Москву.
На улице моросил дождь. Даже как-то не моросил, а мелкие капли дождя висели в воздухе и нехотя покрывали всё, что попадалось на пути. Видимо, это случилось не так давно, потому что, как заметил Николай, напротив Русского театра официанты неторопливо заносили уличные столики под тенты кафе. С брезентовых крыш, однако, уже капали отдельные крупные капли и иногда даже прорывались вниз тонкие энергичные струйки. До работы, если пешком, минут сорок пять – пятьдесят, а если на трамвае, то двадцать. Время еще было, а ехать в трамвае после долгого сидения не хотелось. Николай представил, с каким удовольствием он пройдет по уже знакомым улицам, и глаза отдохнут. Да и Лиене, девушка, с которой они вместе работали в этом проекте и с которой хотелось бы увидеться, все равно выходная. Она не сразу включилась в проект, а когда она появилась, Николай не обратил на нее внимания, но потом она всё больше стала занимать его мысли, и Николай иногда даже «примеривался», как бы хорошо им было жить вместе... Однако Лиене никак не реагировала на его теплую улыбку при утренних встречах, отстраненно и как-то «мимоходом» принимала его небольшие знаки внимания — букетик лесных цветов к празднику или шоколадку... Это огорчало Николая...
Был «нетеатральный» день, но у входа в театр обозначилось явное движение. До начала спектакля, видимо, было еще минут десять – двенадцать. В Москве в такое время у здания любого театра было много народу: одни деловито проходили ко входу, мужчины доставали билеты, а дамы мимоходом поправляли кто шарфик, кто шляпку, другие просто толпились, кто-то искал лишний билетик, кто-то, с бегающими глазами, такой билетик предлагал втридорога, хотя, конечно, были и такие, кто искренне отдавал оказавшийся лишним билет за его номинал. Всякие люди крутились возле театров. Здесь всё было несколько иначе. Немногие театралы, а это было видно по их одеяниям, проходили под арку театра без суеты и как-то торжественно. Их ожидало участие в священном ритуале. Несколько человек, это тоже было видно, переминались у входа, поджидая своих спутников. Некоторые из них, дождавшись свою пару, уже заходили под арку, еще двое подошли с разных сторон и остановились в нерешительности.
Забавная сценка остановила Николая на минуту: мальчик лет полутора стоял перед детской коляской, в которой сидела его ровесница, судя по одежкам, девочка. И мальчик осторожно трогал пальчиком пухлую щечку девочки. И при этом что-то лопотал и улыбался. Девочка слегка отстранялась от прикосновения, а мальчик снова трогал ее пальчиком за щечку. Они улыбались друг другу... Это было так трогательно, так похоже на молчаливое объяснение в любви...
И тут какая-то женщина очень преклонного возраста, хотя ее нельзя было назвать старушкой, одетая в аккуратное, когда-то модное пальто и шляпку, тоже стоявшая у арки явно ожидая кого-то, неожиданно обратилась к Николаю. Она несколько выделялась среди окружающих какой-то внутренней интеллигентностью. Похоже, она была учительницей: определенная подтянутость, несмотря на возраст, строгость в одежде, в осанке, поведении, во взгляде ощущались в ней. Николай мимолетно обратил на нее внимание и удивился, когда она приблизилась к нему.
Неторопливым движением женщина достала из сумочки билет и, протягивая его Николаю, заговорила на латышском. Николай слегка растерялся и не сразу понял, что она говорит. Она смотрела с достоинством и легкой улыбкой в глазах. Знаний латышского Николаю, однако, хватило, чтобы понять: ему предлагают билет на этот спектакль, просто так, только, пожалуйста... Ответить по-латышски он пока не сумел и заговорил по-русски.
— Спасибо. Но я не могу... Я не успею... У меня работа, я не могу опоздать...
Николаю стало жаль, что вот такой случай, а ему нельзя им воспользоваться — он любил театр. И не потому что билет ему предлагают бесплатно, билеты на этот спектакль, он знал, просто не достать. Но любой спектакль — это два с половиной, три часа, а у него потом еще дорога... За оставшиеся три часа он просто не успеет...
А женщина вдруг широко и ласково улыбнулась и заговорила по-русски.
— Вы русский? По говору вы из Москвы... Возьмите, пожалуйста, спектакль хороший, вам понравится...
Женщина настойчиво предлагала Николаю билет, даже взяла его за руку. Рука у нее была мягкая и теплая. «Совсем как у моей бабушки», — подумал Николай. Он чувствовал искренность ее порыва и даже смутился оттого, что не может принять предложение и придется огорчить эту милую женщину. Он мягко отстранил ее руку, виновато улыбнулся:
— Простите, не могу...
Он успел увидеть ее дрогнувшие губы, увидел, как она нерешительно открывает сумочку, не зная, что делать дальше. Улыбка постепенно сходила с ее лица, но свои теплые глаза она не опускала.
Отойдя от входа в театр, Николай обернулся. Женщина всё так же стояла, не опуская глаз и молча шевеля губами. Какая-то девушка протянула руку за билетом, что-то говоря достаточно громко. Она уже брала билет из рук женщины, но та, не разжимая пальцев, отрицательно покачала головой. «Странно, — подумал Николай. — Как будто она хотела отдать его именно мне...»
Через пару дней он узнал, что ему предлагали посмотреть знаменитый спектакль, в котором играл на рояле сам Маэстро. Николай давно хотел его посмотреть. Спектакль шел всего час с небольшим, и от этого Николай еще больше огорчился. В тот день он, конечно, успел бы посмотреть спектакль и не опоздал бы на работу. Ну... не услышал шёпот Бога… Потом, проходя иногда мимо театра, Николай вспоминал эту пожилую женщину, которую даже мысленно никогда не называл старушкой. И так же мысленно просил у нее прощения за огорчение, которое, он это почувствовал тогда, он ей доставил. Хотя и не знал почему. Он не встречал ее больше и со временем стал вспоминать этот эпизод с легкой грустью. Да, случилось такое однажды... А запомнилось, как он понимал, еще потому, что теплые глаза на улице встречаешь нечасто...
К родителям Николай выбирался каждый год, но обычно ненадолго: как-то так складывалась работа, что даже в отпуске приходилось заниматься еще чем-то, чем нельзя было пренебречь. Родители жили на Черном море, в курортном городке. И мать, ласково глядя на долгожданного сына, всегда говорила:
— Ну, что ты, Коленька, так быстро... Пожил бы, покупался...
Но Николай не умел отдыхать. Для него это было каторгой: не делать, как он считал, ничего полезного. Если день прошел без каких-то дел — что-то узнать, выучить, кому-то помочь, сделать своими руками — такой день прожит зря. Эту планку он для себя даже вроде бы и не устанавливал. Она появилась в нем откуда-то в школьные годы да так и осталась критерием полезности в его жизни.
Но пару недель Николай всегда выкраивал. Он приезжал повидаться с родителями и, конечно, покупаться. Он любил море, может, потому что с самого раннего детства оно всегда было рядом. Ему нравилось выходить на берег ранним утром в те часы, когда в природе всё затихает, набираясь сил перед бурным днем. Он общался с бухтой, с хребтом, который прикрывал город от северо-восточных ветров. В детстве он исходил его вдоль и поперек и потому, наверное, любил и горы. Там он всегда чувствовал себя в своей тарелке. Обычно собирались ребята и девчонки из нескольких дворов и бродили по горам в поисках новых тропок, а потом добирались до вершины, чтобы посмотреть за хребет, где волнами стояли кулисы следующих хребтов и отрогов. К Первомаю они собирали горные тюльпаны, а в августе — ежевику и ажину, изредка находя и землянику, ее временем был июнь.
Он смотрел на темное, почти фиолетовое, отражение хребта на поверхности воды, совершенно зеркальной, без малейших складочек, вдыхал прохладный запах мокрых водорослей, прислушиваясь к ласковому плесканию воды о камушки пляжа. А когда солнце выкатывалось из-за гор, вода становилась прозрачной, сверкала перламутром, а по мелкому дну начинали скользить змейки солнечных зайчиков. Он любил погружаться в воду возле скал. Там было интересно наблюдать жизнь обитателей подводных ущелий и зарослей бурых водорослей. Там можно было встретить и ершей в «камуфляже», которые ловко прятались в пятнах света и тени, или сторожкого краба, высматривающего добычу из-под камней, там попадались и зеленухи, которые, завидев опасность, старались, незаметно пятясь, скрыться в зарослях водорослей. Под водой было интересней, чем на поверхности. Если Николаю по какой-то причине не удавалось понырять, то весь день потом у него сохранялось чувство, что сегодня он не купался.
Он приехал вчера — и сегодня после купания и завтрака вышел на набережную. Он любил свой город, хотя давно жил в других местах. Приезжая, всегда выходил посмотреть, насколько изменился пейзаж за время его отсутствия. В последние годы это особенно было заметно: город рос, как на дрожжах. Из маленького курортного городка он превращался в красивый ухоженный курорт. Когда Николай учился в старших классах, они с друзьями по вечерам бегали на набережную «пройтись», посмотреть на приезжих девчонок, которых чинно выводили на прогулки мамаши. Обычно это были провинциалки, из тех городов и городишек, куда не докатилась столичная распущенность и где еще сохранялись такие вот патриархальные нравы — гулять с мамами по вечернему курорту. На таких прогулках смелости их хватало только на робкие попытки поймать взгляд понравившейся девчонки, да так, чтоб бдительная мама не заметила, а потом поговорить об этом с друзьями. Друзья Николая давно были женаты, и у Валерки уже был сын, и у Володьки даже двое — девочка и мальчик. А у Николая всё не складывалось. Учился, потом цеплялся за работу. Так случилось, что после института он долго не мог закрепиться на приличной работе. Какая семья, если ни кола, ни двора...
Родители уже давно не спрашивали его, что же он всё один да один приезжает. Он и сам понимал, что хороша ложка к обеду, давно пора, уже сложилась стабильная работа, а если вдвоем, так и ипотеку можно взять... И каждый раз, приезжая к родителям, молча ждал — вдруг случится… Хотя в этот раз мысли о Лиене, оставшейся в Риге, его немного охлаждали... И все-таки отпуск, немного свободного времени, да и «невест» приезжает погреться на пляже да погулять немерено. Отец как-то рассказывал, что раньше в сезон и на городской танцплощадке, и везде по здравницам вечерами гремела музыка. Гуляющие всех возрастов ходили на эти площадки, кто поглазеть — тоже развлечение, — а кто и познакомиться, найти пару. Тут было принято знакомиться без церемоний: пригласил девушку на танец раз-другой, вот и познакомились. А после танцев:
— Можно вас проводить?
Вот и прогулялись вдвоем... Теперь всё иначе: и оркестры — один-два музыканта и ударник, и певцы, и певицы — только в кафе. А туда ходят не знакомиться, а ужинать. А если кто из девушек и ходил вечером в кафе не ужинать, так это — определенный контингент, не для длительного знакомства. И, прогуливаясь вечерами по набережной, Николай вспоминал одну москвичку — Таню из Тушино — из тех, с кем переглядывался еще в школьные годы. Вспоминал, впрочем, без ностальгии и мечтаний — ну, было... Она, верно, уже и детей в школу водит...
День только набирал силу, а солнышко припекало. Николай даже снял майку, чтоб немного загореть. Пространство пляжа уже сплошь было устлано телами загорающих, да и на набережной было много людей — это любители поспать или семьи с детьми, нагруженные рулонами подстилок, зонтами и бутылками с водой, торопились найти еще свободные места под солнцем. Николай загорать не любил. Вернее, не любил лежать без дела часами, как это делали большинство из приезжающих под южное солнце. Хотя позволял себе украсить тело легким загаром, для чего старался прогуливаться полуобнаженным.
Он прошел на мыс, иногда останавливаясь у парапета, чтоб посмотреть на новые дома, построенные за время его отсутствия. Отсюда, через всю бухту, ему был виден город, взбегающий на гору. Он старался просчитать, на каких улицах поставили новые высотки. Отец говорил, что дома эти в основном пусты — и дороговато квартиры стоят, и покупают их люди из столицы, или с Севера, или из Сибири, где заработки несколько больше. А покупают их в основном для летнего отдыха. Поэтому зимой в темное время суток в любом из домов загораются одно-два окошка, не больше. Город вроде бы расстроился, но людей не прибавилось, сколько жили раньше, столько живут и теперь. А в сезон и раньше, и теперь курорт просто кипит людскими потоками и днем, и ночью.
На мысу возле маяка уже работал новый ресторан, строившийся как яхт-клуб. По крайней мере, именно так было написано, когда вокруг этого места возвели забор. На яхт-клуб, видимо, денег не хватило... Ресторан поставили на самом краю кручи, и только небольшая тропинка позволяла пройти вдоль берега. Здесь часто сидели экстремалы, свесив ноги с обрыва. Место было достаточно высоким, но любителей это не пугало. И даже то, что кромка скал постоянно крошилась и камушки летели к воде, не останавливало никого. По вечерам тут можно было увидеть даже самозабвенно и бесшабашно обнимающиеся парочки.
Николай подошел к обрыву. Сейчас здесь почти никого не было: в сторону бухты уходили парень с девушкой, да еще девушка с роскошными соломенного цвета косами, что сегодня редкость, сидела на краю, обняв колени, и с закрытыми глазами подставляла лицо солнцу. Волосы ее слегка вились, и от этого косы были пышными и переливались теплом солнечного света. Николай любил постоять здесь над морем, наблюдая движение волн, набегающих на мыс со всех сторон. Вроде бы волны должны катиться в одном направлении, хотя из школьной физики он припоминал, что это как-то называется, когда волны огибают препятствие, что так и должно быть. И всегда удивлялся, стараясь понять, где зарождаются новые валы, приходящие с «неправильной» стороны. Но сейчас почему-то его больше заинтересовала девушка, сидящая на обрыве. Ему нравились женщины с прическами. Может быть, потому что помнил бабушку, у которой были длинные волосы. Каждое утро она заплетала косы и укладывала их на затылке двумя калачиками. Помнил смутно — бабушки не стало, когда он был совсем маленьким, но, однажды увидев, как она укладывает косы, пользуясь шпильками, запомнил на всю жизнь.
У этой девушки одна коса была перекинута на грудь. «Совсем как у школьницы», — подумалось Николаю, хотя девушка явно была постарше, может быть студентка, и не первых курсов. Что-то дрогнуло в груди у Николая, когда он снова взглянул на девушку. Она чуть шевельнулась, слегка смахнув что-то с лица, но так и не открыла глаза. Николай постоял еще некоторое время, следя не столько за волнами, лениво набегавшими на берег, сколько боковым зрением рассматривая девушку. «Недавно приехала, совсем беленькая... — подумал Николай. — Еще сгорит...» Ему захотелось затронуть девушку, но он не решился — уж слишком спокойно она отдавалась солнцу, иногда чуть-чуть улыбаясь своим мыслям. Не хотелось нарушать ее внутреннее пространство, в котором, Николай это видел, ей было так уютно. Он так же молча повернул обратно, вздохнув про себя, что это тоже пролетело мимо. Если бы девушка открыла глаза и взглянула в его сторону, тогда, может быть, он и затронул бы ее. Но дальнейшее ожидание рядом становилось неприличным, так ему показалось. Они не были знакомы, а только они были сейчас на мысу...
Он пошел обратно, предполагая вернуться домой, спросить отца, нужно ли помочь в чем-то в перспективе двух недель его отдыха. Он шел не торопясь, иногда останавливаясь у парапета, чтобы посмотреть на дальние дома и улицы. Пока еще солнце не поднялось высоко, и город смотрелся выпукло и рельефно: салатного цвета складки зеленых гор, глубокие, почти синие тени ущелий и белые дома на их фоне оттеняли друг друга. Потом солнце продлит свой путь, и город, и хребет над городом станут плоскими. Исчезнет объем, картинка поблекнет и обесцветится — и станет неинтересной.
Встречных теперь было немного. Все заинтересованные уже улеглись на пляжах, подставляя по очереди все стороны своих тел, подрумяниваясь на солнышке, как куры гриль на вертелах. Это была классика курортного отдыха на море. Николай же любил импровизацию.
Несколько молодых мам с детишками в колясках и без прогуливались в тени деревьев. Николаю нравилось рассматривать мам и детишек — ему было интересно наблюдать, как они общались между собой. И хотелось понять, насколько та или другая мама близка со своим чадом. Он только что окончил школу, когда соседка, толстушка Люсечка, не выходя замуж, родила пацанчика. Она появлялась с ним во дворе, и все бабульки дружно знакомились с новым обитателем их дома, так же дружно осуждали Люсечку, но всё же советовали, как ребенка воспитывать. Николай не принадлежал к сообществу бабушек с их бесконечными пересудами, но вдруг обнаружил, что ему тоже интересно наблюдать за малышом. Иногда он сам включался в игру с ним, и бабульки, заметив это, кричали Люсечке:
— Посмотри, вот тебе и муж, вот и отец ребенку...
И Николай смущался: Люсечку он не любил, но пацанчик-то ни при чем, пацанчик славный… Ему нравились детишки с их забавами и потехами. С чего бы это? Наверное, рановато… Но теперь, вспоминая своих женатых друзей, Николай иногда жалел, что у него самого своего малыша пока так и нет... А чужих детей, которые попадались на его пути, он не пропускал — с интересом наблюдал, как они ходят, играют, разговаривают, как обнимаются с мамами, как убегают от бабушек...
Сейчас на набережной мам с детишками было немного. Некоторые бережно следили, чтобы нечаянно не навредить своему малышу безжалостным солнцем. Другие присматривали за чадами вполглаза, не отвлекаясь от смартфонов. Малышам же было радостно оттого, что светило солнышко, тепло разливалось в воздухе, хотелось бегать и прыгать без удержу. И лишняя одежда, от которой лето их освободило, теперь осталась на зимних квартирах — резвись сколько душе угодно. Николай помнил, как вот так же они с отцом играли в догонялки тут у моря, когда было ему, дай бог памяти, может, два с половиной, три года. Он убегал от отца, а тот делал вид, что не может его догнать, и у Коляшки, каким он был тогда, от восторга, что он обгоняет папу, разрывало грудь так, что он даже повизгивал... И теперь он остановился, увидев такую же сцену: мама притопывала ногами, делая вид, что бежит, а от нее с сияющей улыбкой и визгом со всех ног убегал карапуз, наверное только что научившийся ходить. Это было так забавно, что Николай остановился и, улыбаясь, с любопытством смотрел на эту сцену. Это продолжалось достаточно долго — малыш всё бегал вокруг своей коляски, а мама всё так же не могла его догнать. Потом, понимая, что тому уже слишком трудно остановиться, он уже устал, мама подхватила его на руки и принялась тискать, приговаривая:
— Сейчас тебя съем...
И малыш хохотал и пытался вырваться из рук матери. И тут Николай почувствовал чей-то взгляд. Невдалеке стояла та самая девушка — с косами. Она тоже видела всю эту сцену. И, как показалось Николаю, не столько смотрела на малыша, сколько на него, так тепло принимавшего эту сценку. Он смущенно улыбнулся девушке и сказал:
— А вы заметили? Среди детей на свете нет некрасивых. Ведь они же — дети...
И девушка вдруг ответила:
— Это вы...
На что Николай, не дослушав, произнес:
— Это не я. Это сказал хороший поэт.
— Вы так смотрели...
И Николай, все так же смущенно, сказал:
— Ведь они же дети... А вам понравился этот чертенок?
— Ну, что вы, — с легкой укоризной сказала девушка. — Это же ангелочек... И дай бог, чтоб никто потом не сделал из него чертенка...
Девушка смотрела на Николая открыто и тепло, как будто они были давними знакомыми. Эти несколько фраз ни ее, ни его ни к чему не обязывали, оба понимали это, и именно это давало им чувство свободы общения. Это позволяло им сделать следующий шаг, не оглядываясь на случайного собеседника, и идти дальше своим путем. Поняв, что это сейчас и случится, Николай вдруг оторопел. Он лихорадочно искал, как бы продолжить разговор, чтобы еще минутку поговорить с этой девушкой, а там видно будет... Впрочем, девушка не спешила дальше, она просто продолжала смотреть, как мама управляется с малышом, который на ее руках извивался и дрыгался, стараясь сползти с ее рук. Ему хотелось продолжить игру. И, поскольку Николай тоже продолжал стоять рядом, вдруг спросила:
— Вы не местный?
Даже если бы Николай был здесь, в этом городе, впервые, для такой девушки он не смог бы не стать местным жителем. Конечно, не соврал бы, но разговор продолжил бы. К счастью, не было необходимости ничего сочинять на ходу.
— Живу-то я не здесь, — сказал он, обрадованный продолжением разговора, — но здесь рос, здесь окончил школу...
Они пошли рядом, и девушка стала спрашивать Николая про город, откуда взялось такое нерусское его название, а он стал рассказывать про легенды, окутывающие дымкой веков это слово и эту местность. И им было как-то легко и просто в этом разговоре, и оба никуда не спешили, и шли, и шли по набережной... Ему было интересно рассказывать об этом городе, где в детстве он излазил все окрестности и о чем авторы путеводителей никогда не задумаются рассказать, а ей нравился разговор тем, что этот незнакомый парень, это было видно, рассказывая обо всем, не пытался произвести на нее впечатление бывалого и крутого. Разговор как с другом, с которым давно, очень давно не виделись, но тем не менее не потеряли желания вот так рассказать о чем-то, что случилось, пока они не встречались.
Как-то незаметно уже и полгорода прошли, и всё были темы для разговоров. Мимоходом Николай купил в кафе бутылочку воды и прихватил два стаканчика. Они попили, остановившись у парапета под деревом, немного постояли, отдыхая от палящего солнца, и опять пошли. Куда — Николай не спрашивал.
Где-то возле аквапарка девушка остановилась:
— Я почти дома.
Она махнула рукой куда-то в сторону гор. Потом протянула Николаю руку и сказала просто:
— Спасибо. Мне было интересно с вами.
И Николай, понимая, что сейчас эта девушка навсегда растворится в пространстве, вдруг огорчился. Нужно было что-то сделать, ему захотелось продолжить знакомство. У него никогда еще не получалось так вот легко и просто разговаривать с незнакомой девушкой на разные темы. И то, что они понимали друг друга без лишних пояснений, настолько понравилось ему, что не продолжить диалог было бы просто обидно. И девушка симпатичная... И тогда он нашелся:
— А хотите, я покажу вам окрестности? Пройдем пешочком по берегам. Годится?
И они условились, что встретятся на этом месте, где расстаются, завтра, а там будет видно — куда и как... Он отошел уже несколько шагов и оглянулся. Как это там, у Леонидова? «Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она...» Он слышал эту песню в детстве, когда еще и не предполагал, зачем парни оглядываются на девушек, но эта длинная цепочка оглядок, чтобы встретить другой взгляд, запомнилась. Очень уж необычной была ситуация такой уличной встречи... Он оглянулся... Девушка смотрела ему вслед. Николай встретился с ней взглядом:
— У вас есть шляпа с большими полями?
И когда девушка кивнула, продолжил:
— Захватите. И что-нибудь просторное, полегче, чтобы накинуть, если почувствуете, что начинаете обгорать. На диких пляжах солнце палит неимоверно. Сильное отражение от круч, и жарит со всех сторон.
Он улыбнулся и махнул рукой:
— До завтра...
Мать встретила Николая легким упреком:
— Сынок, куда же ты пропал? Папа в отпуске, мы к обеду тебя ждали...
Николай обнял мать:
— Ма, прости... так получилось... Исправлюсь...
Но про новое свое знакомство ничего не сказал. Он не очень был уверен, что исправится, потому что в душе у него что-то пело, хотелось улыбаться всему, на чем останавливался взгляд, но говорить о чем-то... О чем? Ничего ведь еще не случилось... И случится ли?
А назавтра, когда он выходил из дому, предупредил родителей:
— Не знаю, как получится, вы обедайте, я приду, наверное, позднее...
Утро было теплое, свежее, летнее. От моря тянуло прохладой, но солнышко уже давало знать, что настает его час и — шутки в сторону — светить оно будет по своему усмотрению как хозяин этого сезона. И когда Николай увидел знакомую «незнакомку», он широко улыбнулся и еще издали закричал:
— А шляпа, где шляпа?
И потом, подойдя ближе, приветливо сказал, улыбаясь:
— Меня зовут Николай. Можно — Коля.
Девушка помахала соломенной шляпой и рассмеялась:
— Бабушка мне наказала: без головного убора — ни-ни... Да... Мы ведь умудрились не познакомиться... Меня зовут Соня... Надеюсь, — пошутила она, — вы вчера поняли, какая я мудрая?
Потом, возвращаясь мысленно в эти недели, которые прошли как-то незаметно, Николай не мог припомнить ничего значительного, что бы запало в памяти. Все эти дни внутри него звучала неожиданная песня с незнакомой и очень вдохновляющей мелодией, слова которой каждый день были новыми... Песня эта не надоедала, и от нее Николай нисколечко не уставал... И еще хотелось, чтобы она никогда не кончалась, звучала и днем, и ночью. Было тепло и радостно на душе...
Днем они с Соней подъезжали на автобусе то в один прибрежный поселок, то в другой, выходили на дикий пляж и шли по берегу куда глаза глядят. Николай как старожил рассказывал Соне о поселках, о берегах, о том, почему кручи все из множества слоев, почему на выходе немногочисленных рек образуются галечные пляжи, а рядом с кручами дно моря скалистое и камни, как правило, скользкие. Вроде бы и самой можно сообразить, но Соня слушала с интересом — это было для нее новое, мимо чего в своем детстве она прошла. Взявшись за руки, они входили в море по такому неудобному дну, что, едва забредя в воду по колено, ложились на воду и плыли в глубину. Там они ныряли и плавали среди обрывов и бордовых водорослей, и Николай, заметив что-то интересное — то краба, ожидающего жертву рядом со своим логовом, то неожиданно появившихся карасей, то просто красивую скалу, — трогал Соню за плечо и показывал рукой направление, куда надо посмотреть. Нужно сказать, что Соня, совершенно сухопутный человек, быстро усвоила науку ныряния вот так, без оборудования, и хорошо ориентировалась в этих джунглях. Однако дня через три Николай отыскал в кладовке свои старые маски, и теперь они могли четко видеть прелести подводного мира. Выбравшись из подводного царства на берег, они отыскивали гладкие плоские скалы, будто специально приготовленные для них, и ложились на горячие камни погреться. А потом шли дальше.
Однажды, выходя из моря, Николай обратил внимание Сони на высокий срез хребта, под которым они расположились.
— Имел глупость подняться по этому склону до самого верха.
И на немой вопрос Сони стал рассказывать:
— Я тут много ходил каждое лето. Несколько лет назад иду — мальчишка лет десяти забрался по крутой скале метров пять наверх. Я в детстве тоже такое проделывал. Одна особенность: вверх идти легче, скала наклонная. Ты идешь, сам наклоняешься к ней. А когда поворачиваешь вниз — ты же должен видеть дорожку, по которой спускаешься. Приходится отклоняться от склона. Положение очень неустойчивое. А тут еще оказалось, что скалка усыпана мелкой щебенкой. По ней скользишь, она сыплется из-под ног. Слететь — одно мгновение. Мать внизу, не знает, как снять парня, а он вроде бы и не струсил, но завис, боится двинуться с места. Ну, я поднялся к нему, взял за руку, спустил вниз, пока его мать не перехватила. А сам я — хоть на спину ложись — сам начинаю срываться с этой скалки. И тогда решил: вверх идти проще, поднимусь, а спущусь по горе, через лес. И пошел, довольно бодро, хотя каждый шаг надо было контролировать. А где-то на середине горы прямо передо мной слетел с гнезда кобчик — такой небольшой орлик. Вот тут я струхнул. Эти птички гнезда вьют в самых недоступных местах. Что там у меня впереди? А если отвесная скала? Если я не мог спуститься с пяти метров, отсюда вниз дороги нет.
— И вы нашли дорогу?
Николай рассмеялся:
— Если бы не нашел, совершенно точно, мы с вами сейчас не беседовали бы. Потому что я просто сгорел бы на солнцепеке. Но выбрался, нашел проход наверх. Сумку свою спортивную с плавками я оставлял, естественно, внизу. Но мама с парнем меня ждали... Такие эксперименты на наших кручах проделывать никому не рекомендую… Но если я рядом, можно попробовать, — добавил он, хитро улыбнувшись. — Хотите?
Они нашли подходящую ступенчатую скалу и поднялись по ней на несколько метров.
— А теперь самое главное — спуск.
Он стал спускаться первым, спиной вперед, держа Соню за руку и подсказывая каждый шаг — куда, какой ногой, как развернуть ступню...
На пляже Соня вздохнула:
— Да... Спасибо за урок, буду знать...
Вечерами они встречались на том же месте, что и утром, но теперь Николай приходил в белоснежной майке с короткими рукавами, плотно облегавшей тело, что подчеркивало загар. Соня на эти прогулки с первого их вечера приходила в платье, и это Николаю особенно понравилось. Он почувствовал, что Соня одевается так ради него. Так ему показалось. Хотя возможно, в ее семье было принято переодеваться в вечернее. Он ведь не знал этого... Но и сам в первый же вечер оделся совсем не так, как они путешествовали днем. Этим они отличали себя от основной массы отдыхающих, которая не изменяла дневным привычкам ходить в шортах и майках на три размера больше того, что можно было бы назвать элегантным одеянием. Он не мог понять, почему люди заменили женскую и мужскую одежду на пресловутый «унисекс». Эта одежда выпускалась с конвейера, и каждый человек в таком одеянии казался изделием промышленного производства. Этакие стойкие оловянные солдатики из одной коробки... Все это разрушало индивидуальность. А Николай считал, что каждый человек особенный и это надо подчеркивать, в том числе и в одежде.
Солнце садилось за мыс, и они с Соней просто гуляли по набережной, выбирая места, где можно было отдалиться от гремящей музыки и перекрикивающих друг друга певцов в многочисленных кафешках. Останавливаясь у парапета, они смотрели на сияющий город, сверкающее разноцветными огнями колесо обозрения или меняющиеся цвета подсветки канатной дороги, взбирающейся на вершину хребта... Они почти не разговаривали, просто смотрели на подкову бухты, обрамленную со всех сторон светом городских построек. Они оба наслаждались, Николай это чувствовал, теплом приветливого города, дорожками далеких огней, неожиданными вспышками маяка. Ему льстило, что такая красивая девушка стоит рядом с ним, отвечает на его желания видеть что-то интересное или просто красивое... Рядом с Соней он чувствовал себя спокойно и уверенно, как ни с одной девушкой раньше. Почему так — он просто не задумывался, полагая, что так и должно быть... Иногда они спускались на пляж послушать плеск волн и стояли так, раздумывая каждый о своем...
А потом, надышавшись вечерним морем, Николай и Соня шли до «их места» на набережной, где прощались. И Николай шел домой, наслаждаясь полетом души и ожиданием встречи, которая будет завтра...
Однажды, когда уже берега у всех поселков были исхожены, Николай предложил Соне подняться на хребет, возвышающийся над городом. Они вышли очень рано, когда до восхода солнца оставался еще час времени, чтобы не попасть в самое пекло при возвращении. Легкие на подъем, оба они даже не подумали использовать канатную дорогу. Утро было свежим как обычно, только небольшой ветер с моря еще больше охлаждал утренний воздух. Они поднимались по ступеням протоптанных туристами дорожек, и Николай иногда вспоминал, как в детстве они с друзьями бродили тут в поисках весенних цветов, собирая их охапками. Сейчас, летом, на склоне было достаточно зелено, но травы уже пожухли, и цветы, если и попадались, были мелкими и невзрачными. Но зато — какой вид открывался им с каждым шагом! Соня была в восторге и то и дело останавливала Николая:
— Посмотрите!
Зеркало бухты, обрамленное подковой мысов, простиралось перед ними, и с каждым новым шагом всё больше дальние берега и кручи открывались их взорам. Соня радостно узнавала места, где были поселки, вспоминала места, где они купались, где плавали, где ложились на горячие плиты. И радовалась тому, что находила все это, хотя берега закрывали теперь от них скалы, мимо которых они тогда проходили. А дальше простиралось безбрежное голубое море, укрытое за горизонтом легкой дымкой. Они стояли на вершине, рассматривая улицы города, пляжи и причалы, и когда тень от хребта, закрывавшая город, свернулась куда-то к его подножию, эта зелено-голубая карта легла перед ними во всю ширь.
— Мне не пришлось увидеть самому, — сказал Николай, — но говорят, бывают дни с очень прозрачным воздухом, и тогда можно отсюда увидеть вершины турецких гор.
Потом они рассматривали покрытые лесами горные хребты, простирающиеся на северо-восток, за которыми трудно было представить себе бескрайние степи Кубани.
А когда они вернулись в город, Соня сказала:
— Море — это прекрасно, красиво. Но горы, наверное, для меня большее впечатление, чем берега и море... Мне не приходилось бывать в горах раньше. Такая мощь! Такая даль!
Каждое утро, уходя, Николай просил родителей:
— Сильно не ждите, не знаю, как получится.
Он смущался от того, что вроде бы приехал повидаться с родителями, а целыми днями и вечерами пропадает неведомо где. И рассказывать про Соню, с которой проводит все дни, тоже смущался. Как-то о сердечных делах не принято говорить с родителями. Сказать в двух словах — лучше уж не говорить вовсе, и рассказывать подробно — о чем? Что такого происходит на их с Соней прогулках, что можно рассказать родителям? Никаких событий — они загорают, купаются, много ходят, что-то видят... Кому это интересно? Да Николай и сам, подумав, что бы можно было рассказать, не смог сформулировать и двух фраз. А еще чувствовал себя неловко оттого, что так и не спросил отца, нужна ли в чем его помощь. И очень надеялся, что отец не преминет сказать, если будет что-то серьезное. Но отвлечься от этих ежедневных путешествий с Соней — это было выше его сил, хотя он и не мог понять, почему так.
Возвращался он обычно, когда родители уже давно отобедали, мать кормила его, он прихваливал ее обеды, а к вечеру наглаживался, переодевался и уходил на прогулку.
— Я — погулять. Приду как приду.
И ничего не рассказывал, где и с кем пропадает.
А родители и не спрашивали, и так понятно, дело молодое... Но когда Николай вдруг сообщил, что задержится еще на недельку, за ужином, как обычно без Николая, отец вдруг сказал:
— Наверное, влюбился... Дай-то бог... Смотри, как летает, как на крыльях...
Уже и третья неделя подходила к концу, а Николай не заговаривал с родителями об отъезде. Как обычно, уходил утром, гулял по вечерам. Но однажды утром вернулся как-то быстро, может быть через час или полтора. Вошел, едва слышно сказал с порога:
— Я пришел.
Потом он напросился сходить в магазин, принес зелень, овощи и мясо, накрутил фарша, состряпал фаршированные перцы. Делал это с удовольствием, подробно рассказывал матери о кулинарии, рассказывал, что любит готовить с мясным фаршем, но больше — рыбу, конечно, когда есть для этого возможность. Рассказывал про свои «быстрые» рецепты, которые особенно любил. Иногда к ним на кухню приходил отец, прислушивался к разговору, что-то пробовал из приготовленного…
— Когда же ты научился? Я же тебя не учила в детстве...
— Да, жил в общаге... Столовка была плохая. Решили готовить сами, но никто из ребят не умел. Колька, с которым мы жили, готовил только «супец», как он называл… Но каждый день супец… Я попробовал что-то другое, мне понравилось... И ребятам, которых кормил, тоже...
И мать радовалась его умению и сама подсказывала что-то из своего опыта.
— Сам умеешь, жену научишь, — вдруг решилась она сказать.
А сама подумала: может, расскажет что... Но разговор Николая вертелся только вокруг блюд, и в своем повествовании он иногда вдруг «проваливался»... «Почему не пришла? Что случилось?..» И, «возвращаясь», восстанавливал нить разговора с матерью:
— Конечно, научу... Когда будет кого...
Потом они втроем обедали, и Николай рассказывал о своей новой работе, которой сейчас занимался. Родители и раньше слышали от него кое-что, но теперь он вспоминал какие-то подробности, сотрудников, с кем работал, говорил как-то ровно, без эмоций. И вечером не пошел гулять, повесил в шкаф прогулочные брюки и рубашку.
За ужином они поговорили о том о сем, провели время вроде бы вместе, но родители почувствовали: Коляшка где-то далеко...
И, уже ложась спать, отец сказал тихонько матери так, чтоб Николай не услышал:
— Что-то случилось... Туча-тучей...
А Николай и сам не мог понять, что случилось. Что-то случилось, но что? Он лежал без сна, вспоминал прогулки с Соней, улыбался воспоминаниям, а потом неизменно натыкался мыслями на сегодняшнее утро и мрачнел...
Утром Соня не пришла. Николай не знал, где она живет. Расставались они всегда на набережной в одном и том же месте. Соня как-то сказала, что живет у подруги матери, но не сказала где. А Николай не хотел быть назойливым: захочет, сама скажет. В те дни, когда они сами не считали ни часов, ни минут, это было неважно... Но вот — не пришла... Он вдруг вспомнил, что они даже телефонами не обменялись. Да он никогда и не брал телефон с собой на их прогулки. Из какого она города? Он тоже не знает... Девушка с соломенными косами... Солнышко... Только и всего... Зовут — Соня... Одна такая на всю Россию. Наверное, этого мало, чтоб найти... Даже как зовут подругу матери, у которой Соня жила, он не спрашивал — зачем? Как узнать, что случилось, он не понимал. Он не верил, что она могла без причины вот так исчезнуть. Такая чистая девушка не могла принять их знакомство за банальный курортный роман... Это было бы дико... Они расстались, как обычно расставались после вечерней прогулки, чтобы назавтра встретиться снова... И всё... Он вертелся в постели без сна, мысли становились тяжелыми, трудно ворочались в голове. Сон так и не посетил его в эту ночь. Как быть и что делать дальше, не приходило в голову... Никаких зацепок...
Утром Николай побежал на «их место». Опять тщетно ждал час. Внешне он был спокоен, но душа его металась. Он проклинал себя последними словами... «В век сотовых телефонов! Каждую секунду хоть с Канарами... Хоть с Японией... Как не сообразить! Остаться без малейшего шанса!»
Никто так и не появился... Кануло...
С этим он и уехал, огорчив родителей внезапным отъездом.
Он старался не думать о Соне, о тех днях, когда, он это понял теперь, он был счастлив. Он отгонял эти мысли, потому что думать вот так в пространство, не понимая, возможен ли какой-то положительный выход из этой ситуации, возможно ли обрести снова то, что так внезапно и непонятно было потеряно, думать об этом было невыносимо больно. И не думать он не мог. И чтобы как-то унять свое сердце, однажды написал Соне письмо. Он писал, как будто исповедовался перед Соней: «Я весь остался в этом замечательном лете, которое так неожиданно подарили мне судьба и Вы...» Он писал, иногда прерываясь и бормоча: «На деревню дедушке, Константину Макарычу...» Он понимал, что Ваньке Жукову было только девять, а ему, Николаю, немного больше, понимал, что письмо это просто некуда посылать, и все равно писал. Иногда он переставал писать и надолго задумывался — невозможно найти слова для многого из того, о чем хотелось написать.
Если бы кто-то видел его в такие минуты, посчитал бы, что парень не в себе: он улыбался по-доброму, потом вдруг понимал, что потеря безвозвратна, огорчался, и брови его сжимались — он не мог простить себе случившегося. Но, вспоминая простые разговоры с Соней, купание в море, ежа, который прямо на набережной однажды вечером бесстрашно перебежал им дорогу, Николай снова улыбался реакции Сони — она никогда не встречала ежиков вот так, на улице. А потом снова начинал писать, вспоминать и писать, писать. Ему казалось, что это как-то лечило его, боль притуплялась, хотя и не уходила совсем. Он вспоминал какие-то подробности, отдельные фразы, ситуации, впечатления. Ему казалось, что, если он опишет всё их лето, Соня материализуется из его воспоминаний, и он опять будет счастлив. Выплеснутое на бумагу снизило тонус его сердечной боли, но Соня так и не появилась...
Он работал, съездил в Екатеринбург, потом в Тамбов, поработал там, вернулся в Москву. Он ходил по улицам и Москвы, и этих городов и, вглядываясь в лица встречных, всё думал — а вдруг... Вдруг случится чудо... Однажды в метро он даже не очень вежливо рванулся через переполненный вагон — ему показалось, что вот там, у двери, готовится на выход Соня. Но девушка с золотыми волосами обернулась... Прошло уже четыре месяца после лета, и теперь о Соне он вспоминал не с болью, а с грустью. Ему не хотелось, чтобы время лечило и сглаживало боль от потери, но время знало свое дело.
К новому году его опять послали в Ригу — там не всё ладилось с работой, и ему надо было исправлять ситуацию. Сколько он там пробудет, он не знал и сожалел, что в другой стране встретить Соню, скорее всего, не будет никакой возможности.
Его ожидала команда, с которой он уже работал раньше. Встретили его доброжелательно. И Лиене при первой встрече, как показалось Николаю, улыбалась ему открыто и радостно... Но почему-то Николай воспринял это сдержанно... Он постепенно втягивался в ежедневный график, опять у него были два выходных — понедельник и вторник. Он вернулся к латышскому, проводя часть свободного времени в тишине библиотеки. И, проходя мимо театра, поглядывал на афиши. Тот спектакль он так и не посмотрел, как-то все не складывалось... И жалел, что не услышал, как он тогда подумал, шёпот Бога...
В конце января они заканчивали очередную серию, оставалось самое главное в работе — сведение всего материала вместе в окончательный вариант. Обычно этим Николай и занимался — он был самым опытным, и редактор ему доверял. Перед выходными все уже расходились, а Николай оставался и работал сам. Если что-то не получалось, приходилось задерживаться на ночь. Но для Николая это не имело значения — он любил работать в тишине. И кроме того, тут был и диванчик, на котором можно было придремнуть после окончания работы. Он вышел в магазин, чтобы взять чего-нибудь на перекус, поскольку знал, что рано закончить не удастся, а когда вернулся, Лиене вдруг остановила его вопросом:
— Коля, у меня пропадает билет в театр. Хочешь, я тебе отдам?
И она назвала спектакль, на который предлагала пойти Николаю. Это был тот самый, который он так и не смог до сих пор посмотреть.
— Он короткий, — весело заговорила Лиене, — там сам Маэстро играет... Я давно взяла. А у меня сегодня помолвка... К родителям пойдем... Сам понимаешь...
Глаза ее сияли, вся она светилась и не могла скрыть этого. Видимо, настал час для таких эмоций — весь день она была в работе, как обычно, ровной и вполне деловитой. Николай глубоко вздохнул и отвел глаза. «А как же я?» — невольно подумалось ему. Обиду он проглотил — Лиене, он помнил, никогда не позволила лишнего взгляда в его сторону. Ну, может, при встрече только, когда он вернулся. И еще вспомнился букетик, его поздравление к восьмому марта, оставленный в офисе…
— Будь счастлива… Поздравляю… — получилось как-то суховато, хотя Николай хотел скрыть растерянность. — Что ж ты раньше? Коллектив подготовился бы… За театр спасибо, но у меня же сейчас серия…
«Ну, что такое, опять занят, опять не могу... Хотя... все равно потом работать ночью... Ладно, днем посплю, если что... Второй раз вот так внезапно...»
Очень хотелось посмотреть этот знаменитый спектакль. И билет опять «свалился с неба»... Работу-то он сумеет сделать к сроку... Ладно... Он напряженно вздохнул, соображая, как отнесется к этому редактор. А Лиене будто прочитала его мысли:
— Андрис не будет против, он же знает, как ты работаешь... Бери, управишься... — Глаза ее просили прощения за счастье, которым она не могла поделиться с Николаем.
«Если нельзя изменить обстоятельства… — с грустью подумал Николай. — Второй раз такой случай упускать нельзя: третьего точно не будет. Не стоит гневить Бога, если он о тебе заботится».
Он немного опоздал к началу и вошел в зал, когда свет уже гасили. Нашел свое место, оно оказалось крайним у прохода, опустился в кресло. Звучала музыка, занавес поднимался...
Зал вдыхал аромат песен на стихи и счастливой, и несчастной девушки, которая металась между любовью и предательством, а за роялем задумчивый, углубленный в себя Маэстро легкими движениями рук рассказывал о ее трагедии творца — будучи совсем молодой она перекладывала на бумагу дыхание небес. Интуитивно она принимала испытания ее сил и воли как необходимость преодоления, чтобы стать чище душой отринув темные хляби этого мира.
Николай не вслушивался в слова, хоть русские, хоть латышские, дело было совсем не в словах. Задумчивая, плавно текущая музыка, дополненная голосом певицы, вливалась в него, наполняя душу, делала понятным ощущение мира авторами, которыми были трое на сцене и еще она, поэтесса с темными, как спелые вишни, глазами, давшая начало всему этому священному действу.
И когда зазвучала «Прощальная песня», Николай вдруг почувствовал тихое дрожание кресла. Девушка, сидящая рядом, беззвучно плакала. Плечи ее подрагивали, она, чувствовалось, сдерживала себя, стесняясь слез и утирая их следы платочком. Она виновато обернулась к Николаю.
Это была Соня.
Николай понял это сразу. Не успев сообразить, как это может быть, но видя, что ошибки тут нет, он взял руку Сони, лежащую на подлокотнике, приподнял и слегка коснулся ее губами. И только тогда прошептал фразу, которую давно придумал, когда грезил об этой встрече:
— Ты нашлась...
И Соня не отняла своей руки. Она обернулась к Николаю, и слезы ручьем потекли по ее щекам. Она порывисто накрыла руку Николая другой рукой, как бы удерживая его:
— Ты тоже нашелся... Я ждала тебя...
Она не плакала, грудь ее распирало от радости, это было видно, а слезы текли сами по себе, и Соня их не утирала…
Они оба не заметили, как перешли на «ты» в разговоре, как не замечали и на юге, что все время обращаются друг к другу на «вы». Эти церемонии как-то проходили мимо их сознания. Важным было что-то другое, что делало их своими людьми друг перед другом.
Спектакль соединил их, и Николай теперь держал Соню за руку, как бы боясь, что она вдруг исчезнет. Они долго шли молча по темным улицам. Куда они направлялись, Николай не знал и не хотел знать, доверившись судьбе. Рука Сони была в его руке, и этого было достаточно... Он совсем забыл про работу, он перестал существовать в том измерении, в котором пребывал все эти месяцы после внезапного расставания с Соней. Сейчас Соня была рядом...
И Соня первой прервала молчание:
— Ты откуда? — спросила она тихо. — Как ты попал в Ригу, как ты попал в этот театр, на этот спектакль? Сегодня?
Он не мог сказать: меня привело сердце. Это было бы слишком высокопарно, хотя, возможно, было единственной правдой. И он рассказал тогда:
— Когда ты исчезла, я понял, что мне тебя не найти... Написал тебе письмо... «на деревню», как Ванька Жуков... И думал, думал... Колдовал, чтоб ты нашлась... И просто работал. В Москве, в других городах. И теперь здесь... Искал, думал о встрече... Но нигде не встретил тебя. До этого вечера...
— Прости меня, — так же тихо сказала Соня. — Я не могла предупредить тебя. Тогда я пришла домой, а тетя Эльза, мамина подруга, встретила меня: умерла бабушка. Моя бабушка. У меня кроме нее никого не было. Ей позвонила бабушкина соседка. Тетя Эльза уже и билеты купила. В пять мы выехали в аэропорт. Я не знала, как тебя предупредить. В самолете я все время плакала...
Она остановилась. От волнения у нее прерывалось дыхание…
— И потому, что теперь моей бабушки нет... И потому, что не знала, встретимся ли мы с тобой снова...
Глаза ее повлажнели.
— Моя любимая бабушка... Это она проводила меня на юг. Я не хотела: у нее с сердцем неважно... А она сказала: «Что ты все возле меня сидишь? Сердце — поболит, поболит и перестанет...» А в этот раз не перестало.
Николай молчал, понимая, что слова не имеют никакого значения, когда случается такое горе. Душа сама должна понять и пережить тяжесть потери. И даже через много дней и лет она не всегда справляется с этим. И болит...
Соня тоже молчала... Но потом, приободрившись, заговорила снова:
— Это ведь мой город. Теперь я буду твоим гидом, буду рассказывать тебе про Ригу...
— Представляешь? Я прожил здесь почти два года... — сказал Николай, а про себя подумал: «…без тебя». — Но с тобой посмотрю еще... А знаешь... Этот спектакль... Он сам ходит за мной... У меня не было билета, но сегодня мне предложила сотрудница, с которой я работаю.
Он с благодарностью вспомнил помолвку Лиене.
— А первый раз мне предлагали билет на него давно, но я не мог пойти... И потом жалел. Примерно с год назад... Пожилая женщина с теплыми глазами...
Он стал рассказывать про случай, который произошел в прошлую зиму.
— Приятная пожилая женщина... Мне показалось, что она хотела отдать билет только мне... Я тогда очень удивился. Иногда я ходил мимо театра, не специально конечно, но не видел ее больше. Хотя, конечно, она же не стоит все время перед театром...
Только к концу рассказа Николай обратил внимание, что Соня как-то странно смотрит на него, как бы что-то обдумывая или вспоминая. Потом она спросила:
— Ты помнишь, когда это было?
— Наверно… У меня довольно разнообразная работа и… что мы тогда делали?
Он попытался вспомнить тот вечер после библиотеки... Моросил дождь... был конец января... А у них вдруг назначили озвучку на вечер его выходного... Да, да...
— В конце января, в три последних дня... В какой-то из них...
И тут Соня схватила его за руку:
— Пойдем... Ко мне... Тут недалеко...
Обыкновенная двушка-распашонка в советской девятиэтажке на пятом этаже. Все аккуратно и предельно скромно. Только книг много — полки, полки, полки... Квартира советского интеллигента.
— Бабушка преподавала русский и литературу в старших классах. Это ее квартира.
— А твои родители?
— Папа был военным. И мама тоже. Их рано не стало обоих. Так сложилось... — Соня сказала это спокойно и как-то отстраненно, не вдаваясь в подробности. — Я почти не помню их. Я всю жизнь с бабушкой...
Она открыла крышку секретера, достала оттуда какие-то тетрадные листки и протянула их Николаю.
— Садись вот здесь, — она указала на диван. — Читай... А я чай поставлю...
Николай развернул листки. «Няня…» — начиналось письмо…
— Это не мне, — растерянно сказал Николай, когда Соня уже выходила из комнаты.
— Это мне, — откликнулась она. — Но тебе тоже. Читай...
«Няня, родная моя. Пишу тебе заранее, на всякий случай. Если тебя вызовет Маруся, тогда она отдаст тебе это письмо. А если я сама дождусь тебя, тогда оно полежит еще, ничего с ним не случится. Последние дни прошли совсем хорошо, оно «не шалит» как обычно, хотя я немного волновалась, как ты там на юге. Но тетя Эльза звонила мне, сказала, что у тебя все в порядке, много бываешь на море и хорошо загорела. Еще меня тревожит, я тебе никогда не говорила об этом, но сейчас я хочу сказать… мы ведь обе понимаем мой возраст... Ты все одна и никак не устроишь свою жизнь. И это меня беспокоит. Прости меня, я признаюсь, что решила немного помочь тебе в этом. Может, это покажется нелепым и даже неприличным с моей стороны, но — еще раз — прости меня.
Помнишь, мы собрались с тобой в театр, в январе. Мы давно хотели посмотреть этот спектакль... Ты уже входила в театр, а я задержалась, сказала, что зайду немного позже... Я схитрила. Я стояла у входа в театр и смотрела, какому бы молодому человеку предложить свой билет. Он бы сел рядом с тобой... Я понимала, что это глупость, ну почему обязательно достойный человек сейчас пройдет мимо меня? И почему он будет свободен, чтобы вот так, случайно, пойти в театр... и почему он вообще будет свободен... Хотя кто-то ведь мог спросить лишний билетик... И случилось чудо. Вернее, чуда, конечно, не случилось. Я увидела... Высокий, красивый молодой человек. Он не спрашивал билетик, он просто шел мимо театра. Но он так смотрел на малышей, которые оказались тут же. Если молодой человек так смотрит на детей, он не может быть плохим человеком. Я предложила билет ему. Но он отказался... Наверное, так и должно было случиться. Я взялась не за свое дело. То ли на работу опаздывал, не помню уж. Я так огорчилась его отказом, что и сама забыла, что ты в театре... И ушла домой. А потом сказала тебе, что сердце заболело...
Прости меня, Няня, что я попыталась вмешаться в твою жизнь. Но мне так хотелось бы, чтобы рядом с тобой был достойный человек... Как ты теперь без меня? Не плачь. Я буду оберегать тебя оттуда. Будь счастлива...»
Ни даты, ни подписи не было. Понятно, что совсем не обязательно подписывать письмо, если пишешь своему близкому. Вспомнилась та пожилая женщина у театра. Он тогда еще удивился: ему показалось, что женщина не просто так предлагала ему билет. Понятно, это письмо писалось не ему. Но, похоже, о нем. И когда Соня вошла пригласить его пить чай, он попросил:
— Покажи мне бабушку.
Он долго смотрел на фотографию. Пожилая женщина с теплыми глазами смотрела прямо на зрителя, прямо в глаза Николаю... Он осторожно, почти не прикасаясь, погладил её лицо.
— Ты догадалась... Это про меня...
И тогда Соня подошла к Николаю близко-близко, подняла на него глаза и сказала вслух то, о чем каждый из них уже подумал:
— Коля. Это бабушка выбрала тебя из всех прохожих для меня...
Потом они пили чай, вспоминая лето, и чай в чашках остывал, они подогревали чайник снова и снова, а чай почему-то не становился теплее. В разговоре Николай всё смотрел на Соню и улыбался. И Соня не спрашивала, почему он улыбается, потому что и ей самой было радостно от этого чаепития вприкуску с воспоминаниями о лете. Но потом вдруг… Ах, да, там же серия ждет…
У дверей Николай обернулся. Очень хотелось, но он не решился обнять Соню. И тогда он прижал обе ее ладони к своим щекам. Потом поцеловал каждую из них и пообещал:
— Теперь ты не потеряешься...
2019 г.