КАШТАНОВЫЙ ДОМ. 1 ОКТЯБРЯ 2009 ГОДА. ХРОНИКА ОДНОГО ДНЯ
ЭССЕ
Я ехал из Донецка в Киев. Улёгся вечером на верхнюю полку плацкартного вагона, предвкушая события завтрашнего дня и предчувствуя новые встречи. В пути соседи пили пиво, громко смеялись. По привычке делал в уме заметки, выкладывал, словно в компьютер, в собственную память неожиданные фразы. Вот и теперь где-то там, внизу, подгулявшая смешанная компания просто разговаривала, но кое-что показалось интересным.
– Вы куда едете? – спросил женский голос.
– В одном с Вами направлении, – отвечал низкий мужской.
– А что делать будете?
– Или казаться, или строить.
– Что же это значит? Расшифруйте, пожалуйста, – настаивал женский голос.
– А очень просто. Если покажусь начальству, то оно поручит руководить. Буду строить подчинённых. А если начальство вдруг решит, что я так себе, и только кажусь способным управлять, то быстро вернусь назад.
Женский голос, наверно, надолго задумался, потому что ответа я не услышал.
В конце концов ждать надоело. Уснул. Снились пока еще не встреченные киевские литераторы. Они читали стихи. Во сне разобрать слова было сложно: все перебивали друг друга, но при этом не обижались, только грозились:
– Вот погодите, начнём вас всех строить.
С поезда встречал Василий Дробот: «Добро пожаловать в столицу. Как Вас зовут-то?» Сразу стало понятно: добрый человек, хотя и самый настоящий классик. Хотелось потрогать, убедиться. Но сдержался.
Лена Кисловская, приехавшая раньше, нас познакомила. Пожали руки. Василий Леонидович повёз приезжих в общежитие, где желающие должны были заночевать. День стоял тёплый, солнечный, хотя на календаре уже проклюнулось первое октября.
В общежитие на минуту заскочил распорядитель фестиваля, замечательный поэт и тоже классик Андрей Грязов. Весь в заботах. Два-три слова – и исчез в неизвестности. Мандраж усилился: столица всё-таки. Как встретят? Не опозориться бы. Думал: «Ох, построят!»
Наконец выехали на место презентации нашей общей книги: Людмила Некрасовская из Днепропетровска, Елена Кисловская из Дружковки и я. Таксисту сказали: с ним едут не какие-то там хухры-мухры, а лучшие поэты Украины и окрестностей. Таксист оказался мужчиной весёлым и не поверил.
Мы вышли на Банковой, у здания Правления Национального союза писателей. Водитель такси уже не улыбался, но смотрел на нас всё-таки с сомнением.
Наш маленький коллектив должен был представлять здесь антологию русских писателей Украины «Песни Южной Руси». И не где-нибудь, а на знаменитом фестивале «Каштановый дом». На сцене за столом, в президиуме сидели Василий Дробот и Алла Потапова. Для тех, кто ещё не знает – Алла Вячеславовна – Президент Всеукраинского национального культурно-просветительского общества "Русское собрание", заслуженный работник, автор книг, лауреат и так далее. Пришёл и Андрей Грязов, прочёл стихотворение:
…Уходит время, словно люди / Ушедшие, и навсегда… / Уходит время, словно судьи / Из зала Высшего Суда. / Уходит время горя, лиха… / Добра и радости, к другим… / Уходит время тихо-тихо, / И все – на цыпочках за ним…
Затем Андрей сказал краткое слово, напутствовал, и снова исчез – на нём кроме нашего мероприятия в этот день было ещё несколько. Но главное он сделал, как всегда по-доброму: задал настрой. Мол, не бойтесь – здесь все свои. Так и оказалось.
И началось. Выступали и те, кого почти сто лет видел и знал, и совсем пока ещё незнакомые стихотворцы. Имена звучные: Татьяна Аинова:
…Тяжёлый дневной фонарь заброшен за край земли, / и спущены с облаков невесомые сходни – / чтоб те, чьё зренье мудрей, наблюдать могли / в замочные скважины звёзд чудеса Господни…
Татьяна Чеброва:
…мне подходит состав твоей крови но ты / донор света и доктор до первой звезды / в темноте проступаешь абстрактным пятном / млечно-белым на белом на вспоротом сном / одеяле небес прохудившемся и / растерявшем гусиные перья свои / от засеянных пухом бессонных равнин / до неслышимых ухом напутствий родным / до последних по-следных прости-отпусти / до ледышки-синицы в разжатой горсти…
Владимир Гутковский:
…Там полная луна парит на пьедестале, / и символов ночных неразличима нить. / И медлишь потому, уставившись в детали, / что страшно сделать шаг – к загадке подступить. / Цветного витража, растрескавшейся фрески / осколок, лепесток, чешуйка и пыльца. / И полуоборот решительный и веский / над призраками снов царящего лица, / которое к себе влечёт неотвратимо – / пленительный изгиб, таинственный обет. / С рождения души наложенная схима, / впитавшая в себя небесный этот свет. / А ты опять ему внимаешь богомольно, / глядишь во все глаза, следишь издалека / как тонкая рука роняется безвольно – / трагический излом поникшего цветка…
Виктор Глущенко:
…Нет ни поверхности, ни дна, / Всё закрывается словами, / И только музыка одна / Ещё имеет власть над нами. / И только звуков чудный ряд / Вдруг прерывает нам дыханье, / И возвращает Божий взгляд / И бесконечное страданье. / И радость жизни не видна, / И души гибнут в ржавом хламе, / И только музыка одна / Ещё имеет власть над нами…
Геннадий Семенченко:
…Лет моих грядущих убыванье – / Шрамы от житейских закавык. / Есть целебный воздух – забыванье, / А я к гари в памяти привык, / Этой жгучей горечи доверья, / Входит пусть, как соль земли в траву. / Как в лесу озонном колет сердце, / Так я этой памятью живу…
Выступили и другие, с не менее звучными именами, показали класс мастерства, зацепили за душу. Затем спустились в зал, поздоровались и оказались простыми людьми, вовсе даже не снобами. Совсем не известный мне корреспондент «Литературной газеты» поэт Владимир Артюх оказался наполовину москвичом и просто хорошим человеком. Выступил и Василий Дробот:
…А в полночь встань и сон отбрось. / Взгляни. Луна вдали. / Услышь: поскрипывает ось / Кружащейся Земли. / И проявляется вокруг / Пространство, где она / Летит без крыл, висит без рук, / Кружится без вина. / В каком бы дальнем ты краю / Ни принял бытиё, / Взгляни на родину свою / И родину её, / Послушай звон соседних звёзд, / Чуть слышный их привет, / Покуда спят и норд, и ост, / И цепенеет свет. / Не морщи лоб, открой лишь взгляд, / Пока видна ему / Система всех координат, / Вращающая тьму. / Смири дыханье, помолчи, – / Сейчас тебе дано: / дымится шлях, звенят лучи. / Жужжит веретено…
и Алла Потапова:
…Не нужно убеждать – / Я убегать не буду. / Я избегать не буду / Случайных наших встреч. / Не нужно убеждать – / Любовь подобна чуду. / Так редки чудеса, / Их надобно беречь. / Не нужно убеждать – / Я зла не помню вовсе. / За многое себя / Нам надобно корить. / Как часто мы с мольбой / У Бога счастье просим, / Забыв Его потом / За то благодарить…
Выступила и наша команда.
Людмила Некрасовская:
…Он создал Тьму, и Свет, и Землю, / И звуки сочные нашёл. / И, сотворённое приемля, / Решил, что это – хорошо. / На жизни пёстром карнавале / И мы, не ведая стыда, / Всё время что-то создавали: / Сонаты, книги, города. / Чтоб где-то на изломе судеб / Постичь измученной душой, / Что ничего уже не будет, / А всё, что было – хорошо…
Елена Кисловская:
…В бестрепетной ночи, / Кричи, иль не кричи, / Рождается строка – / Беспомощно-легка. / Мир с каждою строкой / Пронзительно-иной. / Но болей боль сильна – / Познать конечность дна / С ней, видно, суждено: / Распахнуто окно, / Полёт не ввысь, а вниз. / Крик в этажах завис. / Распластана рука, / Оборвана строка, / И жить – одной душе / В стихах уже.
Я начал с представления стихов ушедших поэтов:
Борис Чичибабин:
…До гроба страсти не избуду. / В края чужие не поеду. / Я не был сроду и не буду, / каким пристало быть поэту. / Не в игрищах литературных, / не на пирах, не в дачных рощах – / мой дух возращивался в тюрьмах / этапных, следственных и прочих. / И всё-таки я был поэтом. / Я был одно с народом русским. / Я с ним ютился по баракам, / леса валил, подсолнух лузгал, / каналы рыл и правду брякал. / На брюхе ползал по-пластунски / солдатом части миномётной. / И в мире не было простушки / в меня влюбиться мимолётно. / И всё-таки я был поэтом. / Мне жизнь дарила жар и кашель, / а часто сам я был не шёлков, / когда давился пшённой кашей / или махал пустой кошёлкой. / Поэты прославляли вольность, / а я с неволей не расстанусь, / а у меня вылазит волос, / и пять зубов во рту осталось. / И всё-таки я был поэтом, / и всё-таки я есмь поэт. / Влюблённый в чёрные деревья, / да в свет восторгов незаконных, / я не внушал к себе доверья / издателей и незнакомок. / Я был простой конторской крысой, / знакомой всем грехам и бедам, / водяру дул, с вождями грызся, / тишком за девочками бегал. / И всё-таки я был поэтом, / сто тысяч раз я был поэтом, / я был взаправдашним поэтом / и подыхаю как поэт…
Леонид Вышеславский:
…В грохоте и треске небывалом / стены, крыши, ветки и мосты. / В марте есть стремление к обвалам, / к низверженью в бездну с высоты. / На одном лишь градусе держалась / голубая глыба над окном. / Лопнули терпение и жалость. / Просверкали брызги. Грохнул гром. / Дышит грязи чёрное горнило, / всем циклонам северным назло. / Небо наземь угли обронило, / на снегу проталины прожгло. / Слышны капель сбивчивые речи, / и сосульки, облепив карниз, / оплывают яростно, как свечи, / пламенем повёрнутые вниз…
Конечно, прочёл и своё:
…Умолкли птицы. Небо словно выше. / Звезда прожгла мерцанием простор. / Беззвучный вздох – полёт летучей мыши. / Затих дневной досужий разговор. / Повсюду тени. В бликах мостовая, / незримо шевеление листа. / Мелодия вечернего трамвая / так непередаваемо проста, – / но вдруг ушла, закончилась внезапно... / ...Остывший воздух дрогнул невзначай: / тупым стеклом по вечности царапнул / ночной мопед, стеная и стуча, / сжимая звуки в шорохи и звоны... / ...И движется, смыкается, страшна, / из каждой щели, тонкой и бездонной, / бескрайняя, сплошная тишина. / Одно лишь сердце с болью и тревогой / наружу рвётся, зная наперёд, / что рядом, здесь, без света и дороги / землёю Смерть полночная плывёт, – / её уснувшей тёмной половиной, / и выбирает время сладких снов. / Беспомощный, виновный ли, невинный, / и млад ли, стар, – для Смерти всё равно. / Застыв, стою. Она струится мимо, / касаясь мягко полами плаща… / ...И до утра, до спазма, нестерпимо / немеет ниже левого плеча…
Стало вдруг понятно главное, для чего собираются поэты – выступить с чтением стихов (не обязательно своих), а затем просто подружиться. Что мы и сделали.
А в конце выступили москвичи – Александр Воловик:
…Если бы гением сделаться мне, Мандельштамом, / с глокою мымрой в нагрузку – писать мемуары!.. / Всё понимаю и во-время всё перестану. / Силы бы только, ведь я не такой ещё старый, / чтоб от всего отказаться, причём, безвозмездно! / Будь я хоть гений (какое ни есть – утешенье!) – / я глухарём бы высвистывал песню за песней / или скворцом – позабыв про своё положенье. / Вечно пришлось бы свистать и смеяться, и плакать / мальчиком акмеистичным со скрипкой волшебной – / лишь бы зелёным очам не моргать глазенапом / и не бояться, что в волчьи их ждёт превращенье…
и Сергей Брель:
…Я прошу тебя жить между строк, / лютой осени суд, / потому что назначены Блок / и мазут. / Как на взлёте – поэма без слов / и жеманных торжеств, / так, наверно, писали Серов / и Сарджент. / Так услышанные в тишине / бунтарей имена / возвращались молитвой камней: / «Ночь нежна», / так брусчатка чеканила шаг / наступающих орд. / …нам довольно и карандаша – / взять аккорд…
Подумалось – наши не хуже, хотя москвичи оказались всё же очень сильными поэтами.
Жаль, что время бежало вприпрыжку, вздохнуть не успеешь – а уж несколько часов долой. Хотелось всё впитать, не забыть. Когда ещё сможешь попасть сюда, на Международный, всем известный фестиваль поэтов и поэзии…
Потом походили по коридорам Национального союза. На лотках были разложены для продажи книги. Оказалось, что больше всех написал и продаёт свои толстые фолианты всего один автор – Яворивский. Мы решили, что это, наверно, очень хороший писатель. Такие массивные книги… А у нас такие маленькие и очень тонкие. А у некоторых и вообще нет никаких.
Ну да ладно. Как ни тяни время, а нужно возвращаться домой. Поезд зовёт. Напоследок ещё потоптался в коридорах Нацсоюза (чтоб оставить след), и, понурив голову, закрыл за собой большую и очень тяжёлую дверь на Банковой. По обе её стороны стояли стенды, зазывали: «Каштановый дом!»
В поезде было скучно. Вокруг мельтешили обычные люди, не поэты. Они, наверно, и не подозревали, что совсем рядом существует иная жизнь. Там властвуют рифмы, неожиданные образы, глубокие метафоры. Вспомнил стихотворение Виктора Глущенко:
…Есть люди, рождающиеся, / Чтобы их рисовали художники. / Есть художники, рождающиеся, / Чтобы рисовать этих людей. / И есть поэты, которые созданы, / Чтобы писать стихи о том, / Как художники / Рисуют людей, рождённых для этого. / Может быть, ещё кто-то живёт на свете? / Но зачем?
Подумал: «И есть «Каштановый дом», где есть поэты, которые созданы, чтобы писать стихи о том, как хорошо всем остальным жить на свете, пока они есть».
Прислушался. Интересные словечки, смешные анекдоты так и сыпались чуть ли не за каждым столом.
По привычке достал блокнот. Записал. К сожалению, вчерашнего попутчика в вагоне не оказалось. Так я и не узнал, удалось ли ему показаться начальству с лучшей стороны, чтобы в итоге начать строить подчинённых. Да и нужно ли их строить?.. Может, лучше просто показаться?.. Чтобы запомнили.
2009 – 2013.