КРАТКИЙ ОЧЕРК ИСТОРИИ МОЕЙ СЕМЬИ
Я родился в небольшом городке Свердловске Луганской (тогда – Ворошиловградской) области 24 июня 1954 г. Отец, Николай Алексеевич Толстоус, 1926 г.р., уроженец посёлка Ящиково (ныне – Перевальский район Луганской области), – фронтовик, орденоносец, воевал с 1944 г. на Западной Украине, служил в оккупационных войсках в Румынии. С 1952 г., по окончании Кадиевского горного техникума, работал на шахте им. П.Л.Войкова треста "Свердловуголь" в должности механика участка, главного энергетика, а затем – главного механика шахты. Мать, Любовь Григорьевна Толстоус (1928 – 1984 г.г.), урождённая Скиба, – дочь и внучка шахтёров, работавших на шахте №9 под Алчевском (тогда этот город назывался Ворошиловском).
Фамилия наша очень редкая, и о её происхождении известно немногое. В дореформенное время мои предки были крепостными. Владелец деревни Ящиково дворянин Габаев якобы приобрёл (по другим сведениям – выиграл в карты) двоих братьев Толстоусовых, уроженцев Орловской губернии. От одного из них и пошёл наш род. Накануне Второй мировой войны, после очередного изменения документов (это в первые годы советской власти было довольно модным делом), последний слог из фамилии выпал, и она приобрела современное звучание.
Мой дед Алексей Николаевич Толстоусов (1904 – 1943 гг.) был бедняком, батрачил на сельских богатеев. В его молодой душе накопилось немало ненависти к своим притеснителям. В то же время он полюбил юную Анюту, дочь своего хозяина, сельского старосты и мирового судьи Ильи Владимировича Мороза. Попытка сватовства оказалась неудачной: Илья Владимирович просто-напросто прогнал зарвавшегося батрака.
Спустя некоторое время Алексей Николаевич снова появился в селе, уже имея в кармане партбилет члена ВКП(б), и, соответственно, полную власть над всеми без исключений сельчанами. Свадьба с Анютой вскоре состоялась, и у молодой четы родились дети, – Николай и Евгения. Алексей Николаевич обладал очень большой властью в селе, но жила семья поразительно бедно. До сих пор помню их покосившуюся хату с двумя маленькими оконцами, пол в которой был не деревянный, и даже не земляной, а из кизякового замеса, который моя бабушка Анна Ильинична еженедельно обновляла свежим кизяком. Алексею Николаевичу в годы коллективизации выпало сыграть неприглядную роль проводника политики коммунистической партии, направленной на раскулачивание зажиточного крестьянства. В должности председателя сельсовета недрогнувшей рукой он выселил из села в места "не столь отдалённые" практически всех родственников жены. Никто из них в село так и не вернулся, бесследно сгинув на поселениях.
Можно только представить глубину и окраску чувств его жены. И, однако, до своих последних дней (а умерла она уже на моей памяти, в 1968 г.), бабушка Анюта ни единым словом не осудила мужа. Только мой отец, иногда, проходя по улицам родного посёлка, указывал на добротные каменные дома, и называл по фамилиям тех родственников своей матери, которые там жили прежде, но были выселены при участии его отца во времена коллективизации. Особенно часто называлась фамилия "Кесюр". Эти Кесюры были очень близкими родственниками Морозов (не исключено, что "Кесюр" не фамилия, а уличное прозвище тех же Морозов). Что ж, пусть Господь будет судьёй и моему деду, и всему тому времени.
Голодомора 1932 – 1933 гг., о котором сейчас много говорится, в селе Ящиково не было. Мои родственники ни единым словом о нём никогда не обмолвились, поэтому и мне по этому поводу сказать нечего. Знаю только, что Алексею Николаевичу пришлось в 1937 году активно защищать свою репутацию и, возможно, жизнь, в областном центре Сталино. Для этого он выезжал в столицу Донбасса (на бричке), и был на приёме у первого секретаря обкома ВКП(б). Подоплёка того дела полностью утрачена, но известно, что своё доброе имя Алексей Николаевич успешно защитил.
Великая Отечественная война (а я и доныне вполне осознанно так называю самую страшную и кровавую войну в новейшей истории восточных славян), глубоко прошлась по нашей семье. Алексей Николаевич отправил жену и детей в ближнюю эвакуацию, – в село Макеевку Ростовской области (он наивно предполагал, что так далеко наши войска не откатятся). Сам же он добровольцем ушёл на фронт. В конце лета 1942 года через село Макеевку потянулись колонны отступавшей Красной Армии. Анна Ильинична (а ей в ту пору шёл тридцать восьмой год) ежедневно помногу часов выстаивала на околице в надежде увидеть в ком-либо из проходивших солдат знакомое лицо, чтобы расспросить, не известно ли хоть что-нибудь о её Алексее. Наверно, тогда Господь ещё не оставил её, и явил чудо: раненный в руку Алексей Николаевич шёл в то же время, и по той же улице, когда там стояла его Анюта. Я предоставляю вам, уважаемые читатели, оценить глубину чувств и меру радости их при той встрече. Алексей Николаевич получил разрешение на время излечения остаться с семьёй. Вскоре он снова ушёл на фронт, а в село Макеевку вошли немцы. Зима 1942 – 1943 гг. в памяти отца осталась самым мрачным воспоминанием. Чего стоит только жуткое ожидание попасть в число угоняемых на рабские работы в Германию...
После освобождения села в начале 1943 года, от Алексея Николаевича ещё какое-то время приходили письма. Он воевал рядом, недалеко от станицы Митякинской Ростовской области. На последней фотографии, которую от подписал младшей дочери Евгении, стоит дата: 12 апреля 1943 г. У моего деда Алексея Николаевича простое открытое лицо, жёсткие прямые губы и волевой подбородок. По словам отца, дед был убеждённым бессребреником и не любил идти на компромисс, в чём бы он не заключался. Настоящий коммунист ещё ленинского призыва. В присутствии таких личностей, наверно, непросто было уживаться людям, имеющим даже самые микроскопические недостатки.
После войны Анна Ильинична и дети писали в разные компетентные инстанции с мольбой рассказать о том, где, когда, и при каких обстоятельствах погиб их муж и отец. Удалось узнать лишь, что он был ранен, и на санитарном поезде направлялся в тыл на излечение. В районе Саратова поезд подвергла бомбардировке немецкая авиация. Ни среди живых, ни среди мёртвых его не оказалось...
В конце 1943 года пришёл черёд идти в Красную Армию и моему отцу. Более шести лет длилась его воинская служба. После первых боёв отец был контужен и по излечении продолжал служить на Западной Украине, а позже – в Румынии. Истории, рассказанные мне в разное время отцом о своём участии в войне и о ничуть не менее тяжёлой послевоенной службе, вполне достойны того, чтобы в итоге родились либо ещё один интереснейший "Бравый солдат Швейк", либо трагичные рассказы, сюжеты которых подобны лучшим образцам военной прозы писателей-фронтовиков.
После войны отец встретил и полюбил свою односельчанку Любу Скибу, мою будущую маму. История её семьи по-настоящему трагична.
Её мать, Александра Федотовна, умерла после тяжёлой болезни во время войны. Отец, Григорий Скиба, ушёл на фронт добровольцем, оставив тринадцатилетнюю дочь и совсем ещё маленького сына Витю, на попечение своего тестя, старого шахтёра Федота Божко. Я хорошо помню этого гордого и неприступного старика, деда Федота. Мы, дети, его панически боялись. Я не знаю, может быть, он был по-своему и хорошим человеком, но первое впечатление детства говорило не в пользу деда Федота. Тогда, в войну, в ужасах немецкой оккупации, он захотел спасти лишь внучку, а крошку-внука к себе в дом не взял, и Витя хлебнул горя полной чашей. Беспризорное детство оставило на нём неизгладимую печать.
В армии дядя Витя служил танкистом. В 1956-м году Виктор Григорьевич на своём танке ворвался в восставший Будапешт. Каковы его "подвиги" той поры, никто из родственников так и не узнал. Все эти испытания, а, может быть, и его свободолюбивый характер тому причиной, но он до сей поры так и не смог вписаться в мирную семейную жизнь.
Дед Федот больше других своих детей любил старшего сына Вениамина. Задолго до войны "дядя Веня", как его называли в моей семье, был уже уважаемым человеком. Он служил в "органах". Служил успешно. Все грозные 30-е он оставался на плаву, только успевал подниматься по служебной лестнице. За какие "успехи" ему присваивались очередные звания, мы, наверно, уже никогда не узнаем.
Мне было лет пять, не больше, и я это хорошо помню, когда совершенно неожиданно он появился у нас дома. В то время он был уже в отставке, от былого могущества не осталось и следа, но аура власти ещё витала над ним, и в соответствии с хранившейся в душах памятью о ней, наша семья оказала ему достойный приём. После отъезда дяди Вени отец ещё долго находился под впечатлением от этой встречи, и мне о ней подробно рассказывал. Ведь всё-таки Вениамин Федотович Божко был личностью известной: именно ему было поручено сопровождать в только что освобождённый от немцев Краснодон московского писателя Александра Александровича Фадеева. "Особист" Божко должен был подготовить оставшихся в живых "молодогвардейцев" и их руководителей к беседам с писателем, выполнявшим важное поручение ВКП(б) по освещению подвигов комсомольцев-подпольщиков с помощью методов художественной литературы. Именно Божко решал, что можно показывать Фадееву, а от чего необходимо держать подальше. В итоге роман "Молодая гвардия" с художественной стороны оказался безупречен, и его по достоинству оценила вся страна.
Я в юности тоже полюбил образцовых героев романа, старался впитать в себя их высокую мораль и патриотизм. Но то, что знал и таил в своей душе дядя Веня, очевидно, не давало ему спокойно жить. В разговоре с моим отцом он ясно дал понять, что роман не обладает правдой документа, а ведь властью пропаганда идей романа велась исходя из безусловной и строгой документальности повествования.
Как раз тогда стало известно о достойной роли в деятельности "Молодой гвардии" Виктора Третьякевича, которому на страницах романа места вообще не нашлось. Как намекал Божко, не только в отношении Третьякевича Фадеев погрешил истиной в пользу не столько художественности, но, по большей части – политики. Очевидно, Вениамина Федотовича измучила совесть. В тот приезд он был мрачен и явно подавлен.
Менее чем через два года он умер. Мне было уже полных семь лет, и я всё очень хорошо помню: и подготовку к погребению, и сами похороны. Они состоялись на кладбище городка Петровское, затерянного в глуши Ворошиловградской области, где перед кончиной Божко работал парторгом на одном из предприятий.
Много позже, разбирая семейный архив, я обнаружил хорошо сохранившиеся фотографии, на которых то улыбались, то с серьёзными выражениями на лицах смотрели вдаль породистый мужчина в форме подполковника МГБ и прекрасная женщина, настолько сказочно красивая, что я не мог поверить в то, что она жила в наше, советское время, а не во времена благословенного Серебряного века. Это были Вениамин Божко и его жена Надежда...
У меня была красивая мама. Очень талантливая, она в юности свободно играла на мандолине и пела красивым грудным голосом. К сожалению, я об этом узнал поздно и совершенно случайно, на свадьбе моего младшего брата Сергея, когда жить ей оставалось менее двух лет...
Ранняя смерть своей матери и немецкая голодная оккупация привели к ранней седине, постоянной грусти и замкнутости. Мама очень много читала, причём любила и ценила хорошую, качественную литературу. К нам по многолетней подписке приходило множество журналов, в том числе – непременная "Роман-газета", начиная, если не ошибаюсь, с 1955 года. Именно в одном из этих истрёпанных от многих прочтений журналов я впервые запоем впитал в себя замечательную "Туманность Андромеды" Ивана Ефремова, и навсегда полюбил свободный полёт мысли, присущий настоящей фантастике. До самой кончины мама обязательно что-нибудь читала, что не мешало ей, однако, достойно вести домашнее хозяйство. Именно благодаря маме, её самоотверженности, моя дочь Оксана смогла после болезни выжить в младенческом возрасте, пока мы с молодой женой, её родители, защищали в институте свои дипломные проекты...
У меня замечательный отец. Обладая золотыми руками и светлой головой, он вдобавок щепетилен в делах и неисправимо честен. Для меня отец всегда оставался и остаётся неумаляемым и недостижимым образцом настоящей, достойно, по-Божески прожитой жизни.
Мой единственный родной брат Сергей весь в отца, и является надёжной опорой своих родных и близких. Серёжа трепетно относится ко всему, что связано с репутацией семьи. Он – наш бесспорный стержень.
Восемнадцать лет назад в нашу семью вошла Галина Васильевна Баланчук, все эти годы – надёжная спутница отца. Весёлая и работящая, она, к сожалению, в последнее время всё чаще хворает.
Закончить краткую историю моего семейства хочу искренней благодарностью моей верной и любимой жене Лидии. Без её поддержки едва ли смогли бы родиться мои книги: и первая, – "Прямой билет", и та, которую Вы, читатель, держите в своих руках. Семья, в которой родилась и выросла Лида, заслуживает отдельного, обширного очерка. В её составе особенно дороги родная сестра жены Наташа и её муж Славий Мединский, а также работающий в настоящее время заведующим кафедрой менеджмента и маркетинга Донецкого национального технического университета, двоюродный дядя жены Борис Иванович Кривоберец. Отдельное благодарственное слово моей тёще Карпенко Валентине Емельяновне, женщине чрезвычайно доброй, со сложной судьбой, настоящему сельскому интеллигенту, воспитавшему замечательных детей.
Следующие поколения – это наши дети и внуки. Они ещё ничего не совершили из того, что даёт право на вхождение в семейную историю. Они дороги сами по себе, как наше естественное продолжение. Я просто пожелаю счастья и здоровья моим дочерям Оксане и Наталии, зятю Леониду и любимому внуку Антоше.
ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС
2003 г.
ОПУБЛИКОВАН В КНИГЕ "ПОД ЗЕЛЁНЫМИ НЕБЕСАМИ"
ВЫХОДНЫЕ ДАННЫЕ КНИГИ "ПОД ЗЕЛЁНЫМИ НЕБЕСАМИ":
ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС "ПОД ЗЕЛЁНЫМИ НЕБЕСАМИ" (СТИХОТВОРЕНИЯ)
(Издательство ООО "Лебедь". Донецк. 2003)
ББК 84 (4 Укр-Рус)
Т 54
ISBN 966-508-330-9
В предлагаемом Вам, дорогой читатель, новом сборнике поэта из рабочей Макеевки, как и в первом, нет равнодушных строк. Все они до последнего слова пропущены сквозь сердце, и выходят в свет обновлёнными, хотя при этом достаточно интимными, незащищёнными.
Книга рассчитана на массового читателя.