Расскажу вам одну печальную историю, очевидцем и непосредственным участником которой мне суждено было стать в дни моей молодости.
В ту пору мне было около 35 лет, я был полон сил, постиг азы точных наук и накопил достаточный жизненный опыт. Основным моим занятием была зарождавшаяся инженерная наука, а образ жизни являл собой скитание по университетам западных стран континента в поисках лучших учителей.
Европейские достижения инженерного искусства в те времена были не столь блистательны, а многие гениальные изобретатели подвергались гонениям. Поэтому я собрался с духом и отправился на восток. На базаре Триеста продавцы специй были местными, перекупщиками, я нанялся к ним на разгрузку торгового судна, зашедшего в порт вечером прошлого дня с Истанбула. В христианской Европе меня больше ничего не держало, и, вступив в команду к капитану, я добрался до второго Рима. Поработав носильщиком на одной из людных пристаней Золотого Рога, куда мы причалили, я заработал ещё немного денег, чтобы прожить в городе несколько дней, пока буду искать способ продолжить своё путешествие.
Поднявшись по крутым улицам, можно было наблюдать сооружение сводов знаменитого крытого базара, именуемого ныне на европейский манер «Гранд Базар». Здесь я познакомился с бухарскими купцами, немного понимавшими по латыни. Они поведали мне о гибели величайшего учёного Мирзо Улугбека, под управлением которого была сооружена самая совершенная обсерватория того времени. Недолго думая, я договорился с купцами и переправился на азиатский берег Босфора, где в Ускударе стоял их караван. Возраст, достаточно крепкое здоровье и владение кинжалом позволило мне наняться в охрану купеческого каравана. Через неделю предстояло отправиться в один из самых сложных и опасных маршрутов Великого Шёлкового пути. Из-за войн в восточных степях купцы планировали пройти через Дербент и Хаджи-тархан, обогнув с севера Хазарское море.
Мы вышли с Истанбула ранней весной. Путь был долог и тяжёл, но такого разнообразия мест и ландшафтов мне не доводилось видеть ранее. Пройдя заснеженными перевалами Кавказских гор, мы спустились в древний город Дербент, откуда пролегал более простой морской путь, но наше путешествие продолжилось вдоль берегов Хазарского моря через северные ханства.
В разгаре лета мы дошли до берегов великого Итиля, где отстраивался некогда пришедший в упадок город-крепость Хаджи-тархан. Здесь, под палящим степным солнцем, нам пришлось остановиться на неделю для восполнения запасов продовольствия и воды, а также выплаты установленных податей хану.
В Хаджи-тархане процветал невольничий рынок, где купцы и соглядатаи азиатских правителей приобретали рабов, пленённых в схватках татар с северными народами. Однажды ранним утром на пристани из приплывшей из Сарая вниз по течению Итиля баржи выгнали группу молодых пленных. Среди них были не калечные юноши и цветущие девушки. Меня обеспокоила судьба несчастных северян, попавших в руки лютующих степняков. В тот день должен был состояться большой торг на невольничьем рынке. Спустя пару часов я стал зрителем этого удручающего зрелища. Сначала распродали крепких юношей, оголяя их донага и показывая зубы. Потом настала очередь молодых женщин и девочек. Самых красивых посредники и соглядатаи раскупали наложницами для гаремов, при этом по пути до Дамаска или Кабула их цена возрастала в разы.
Среди девушек в тот день продали русую высокую славянку с синими глазами. Её оголённые плечи пронзительно и привлекательно отсвечивали белой кожей в палящих лучах степного солнца. Девушка безумно стеснялась и дрожала всем своим стройным телом, но торг был недолог. В виду незаурядной северной красоты её быстро выкупил приспешник какого-то богача по сильно завышенной цене. Ей тут же завязали глаза и увели с рынка. Мне не удалось выяснить ни имени покупателя, ни откуда он прибыл, ни кому он служил. Местные рассказывали, что красивых дочерей часто продавали бедные родители, что практиковалось среди славян, живших в суровых северных лесах.
Через два дня после столь впечатлившего и опечалившего меня торга хан позволил нашему каравану выступить в дальнейший путь, и я навсегда покинул этот страшный глинобитный город.
Спустя два месяца изнуряющего пути по степям и пустыням мы прибыли в цветущую Бухару. Стояли азиатские осенние дни, жаркие для европейца, однако ночами вода часто покрывалась тонким льдом. Купцы щедро заплатили мне за сопровождение их каравана. Я снова был свободен как ветер, забравшись в середину континента, откуда открывались манящие пути во все края и страны.
В одной из бухарских обителей дервишей я встретил странника, знавшего арабский и персидский. Я учил его латыни, а он давал мне уроки восточных языков.
Весть о прибытии европейского учёного быстро разнеслась в культурной и религиозной среде города. Мой новый товарищ водил меня по стройкам монументальных сооружений, знакомил с великими зодчими того времени. Интерес мой вызывали все без исключения инженерные и архитектурные решения, столь необычные и оригинальные для западного человека. Я, в свою очередь, делился познаниями в гидротехнике, основанными преимущественно на античных европейских достижениях.
В начале зимы мне предложили прочитать курс лекций по мелиорации и водоснабжению в медресе Улугбека. Слушателями курса были как учёные, так и сыновья азиатской знати. Среди последних были трое сыновей эмира Агата, обучавшихся в бухарских медресе. Вёл повествование я на латыни, ибо персидский язык мне давался с трудом, и надлежащим понятийным аппаратом на нём я не владел.
В каком краю и каким народом правил эмир Агат, мне было неведомо. Сыновья его были учтивы и скромны на занятиях, но держались решительно и горделиво, остро и жёстко смотрели карими глазами. Я видел, что сдерживаемая молодая арабская кровь кипела и требовала выхода неудержимой юношеской энергии.
На первом чтении эмир заде меня совершенно не понимали, коверкали латинские литеры и начертание арабских цифр на европейский манер. Они не изучали латынь.
Во время одной из последующих лекций позади всей аудитории появилась тонкая, закутанная с ног до головы, робкая фигура. По одежде и манере поведения это была женщина.
Она часто украдкой приоткрывала свои глаза, внимательно всматриваясь в мои выкладки, схемы и чертежи. Девушка явно была не просто грамотной, но образованной, и понимала меня. После занятия она торопливо собирала свои записи и выбегала, скрывшись от взоров мужчин.
Однажды морозным зимним утром по пути в медресе я видел троих эмир заде, а за ними шла молодая рабыня. В ней я узнал свою загадочную ученицу. Хрупкая девушка несла все пожитки своих господ, не утруждавших себя чем-либо кроме украшений и кинжалов.
Увидев их, я понял, в чём было её предназначение. Молодые арабы не понимали латыни. Девушка обучалась, чтобы применить постигнутую науку на благо своих господ. О прочих её обязанностях мне было боязно подумать.
Я видел, что наследникам эмира инженерная наука не давалась. Они исправно посещали занятия, но не участвовали в обсуждениях и силились рисовать мои иллюстрации больше ради приличия. А их молодая рабыня пряталась позади, боясь проявить своё присутствие.
Как-то раз, когда половина курса была уже прочитана, в проёме узкой винтовой лестницы, ведшей на первый этаж медресе, после лекции я встретил её одну. Она задержалась, решившись задать какой-то вопрос по новому материалу. Все слушатели уже спустились вниз, мы слышали их разговор, доносившийся с айвана.
Я видел, как ей было страшно и интересно со мной заговорить. Девушка очень волновалась, однако откинула ткань с лица, и я увидел, её робкие искусанные губы и синие славянские глаза, сверкнувшие непогасшей страстью юности. Дрожащими тонкими руками она показывала мне свои конспекты, я же был потрясён. Я узнал девицу, проданную на невольничьем рынке в Хаджи-тархане!
Говорила она со мной на немного исковерканной латыни. Мне ничего не шло в голову, я попросил её удалиться, пока нас не увидели вместе. Сказал, что можно обсудить её вопросы в более подходящей обстановке. Я знал, что лгал. Найти лучшее место и время было куда сложнее!
Девушка накрылась тканью и упорхнула в темноту проёма. Вдоль стен айвана внизу пронеслась её лёгкая убегающая тень.
Мой курс заканчивался представлением проектов расчётов гидросооружений для местности различного плана и профиля. Защиты проектов я назначил на конец весны. Когда большая часть слушателей уже определилась с темами своих работ, трое арабов продолжали сидеть молча, изображая прилежных учеников. Их прекрасная рабыня по-прежнему забивалась в тенистый дальний угол, старательно конспектируя выступления способных слушателей курса.
Настали жаркие дни. Бухара зеленела и расцветала, пока палящее степное солнце не вошло в полную силу. Я отдыхал у одного уютного хауза, читая книгу и слушая чавканье и рёв верблюдов на водопое. Неожиданно, но аккуратно меня кто-то тронул сзади по плечу. Передо мной стоял раб. На вид он сошёл бы за моего ровесника, если не одно обстоятельство. У него не росла борода. Он был евнух. Евнух только сказал по-персидски: «Адриан акэ, вам послание от эмир заде!» И, кланяясь, протянул сложенную вчетверо и запечатанную записку. Я только успел ответить: «Рахмат, акэ!» - и евнух быстро скрылся в толпе.
В записке эмир-заде предлагали мне провести дополнительные учебные часы в стенах их бухарского дома. Отказываться от таких предложений на востоке было опасно, и в назначенное время я прибыл к богатым воротам усадьбы эмира Агата.
На входе меня тщательно досмотрела стража, и знакомый евнух провёл в покои. Повелитель находился в своём эмирате, и в Бухаре на тот момент жили только трое его сыновей. Войдя в покои, я увидел мою синеглазую ученицу сидящей на топчане у окна. На ней была простая туника, прикрывавшая руки до локтей, и шаровары. Светлые слегка вьющиеся волосы были распущены. Увидев меня, девушка застеснялась и напряглась как натянутая тетива. Она заговорила, отвечая на моё приветствие, скромно потупив глаза, смотря вперёд перед собой.
Евнух нас не понимал, мы перешли на латынь, которую оба знали лучше персидского. Дева достала из богато расшитого разноцветной верблюжьей шерстью кожаного тубуса шесть больших свёртков, и развернула передо мной на дастархане филигранно выполненные чертежи. Меня потрясли её внезапно обнаруженные способности. Это были три готовых проекта мелиорации Агатаусского эмирата! Я указал ей на ключевые просчёты. Дева смущённо улыбнулась, скользнув по мне лучистым взглядом.
Отвечала она сбивчиво и торопясь:
- Благодарю Вас, Учитель! Эмир заде не будут выступать с проектами в медресе. Вы, безусловно, всё понимаете! Помогите мне с этими проектами, Учитель! Эмир послал сыновей найти образованного раба из западных стран, чтобы тот обучился гидротехнике. Молодые господа говорят мне, что если проекты, задуманные эмиром, будут реализованы успешно за три года после нашего возвращения в эмират, меня освободят! Я могу вернуть себе свободу! Иначе я останусь рабыней и умру в эмирском гареме! Помогите мне!
- Я сделаю всё возможное, для вас! Но без знания точных высотных данных орошаемой местности я не могу ручаться за успех. – ответил я ей. На девичьих глазах блеснули росинки слёз.
- Оставьте меня, Учитель! Вы делаете мне больно. Я исправлю все ваши замечания и пришлю евнуха за Вами, как только буду готова.
Дева отвернулась от меня, упала на топчан, закрыв руками лицо. Я вспоминал, как блестели её плечи на базаре Хаджи-тархана. Видеть её невольницей в Бухаре было невыносимо. Воображение рисовало её на резном крыльце бревенчатого княжеского терема, в сарафане и платке, с длинной русой косой через плечо.
Я закончил преподавание в медресе с новой луной. Эмир заде посетили все занятия до последнего, но так и не выступили. Девушка старательно слушала обсуждения всех работ, представленных слушателями, но не пыталась общаться со мной. Заработанных денег мне хватало, чтобы продолжить своё путешествие.
Знакомый евнух нашёл меня за день до моего отъезда из Бухары.
Я пришёл к ней вечером. В тот раз она ждала меня во внутреннем саду усадьбы. Моя ученица не была такой встревоженной, как в прошлый раз. В ней появилась даже некоторая уверенность и весёлость. Мы вместе проверили её исправленные схемы. В них оставалось множество неясностей. От материалов, которые можно применить для местного производства труб и желобов, до возобновляемости водных ресурсов в землях эмирата. Исходных данных для проектирования нам сильно не хватало. Я попытался описать ей ряд потенциальных проблем, с какими можно было столкнуться в процессе сооружения систем орошения. Нам никто не мешал. Евнух стоял спиной к нам у входа в беседку. Я смотрел на ученицу, склонившуюся над распростёртым свитком, видел, как небрежно свисали её волосы через плечо, как моргала она накрашенными сурьмой ресницами. Я понимал, что больше никогда её не увижу. И скорее всего не узнаю о её дальнейшей судьбе.
Южное солнце быстро закатилось, наступили сумерки. В окнах затрепетали светляки масленых светильников.
- Спасибо, Учитель! Вы мне дали надежду вернуться во Владимир! – сказала она, когда мы прощались.
Я поклонился ей как госпоже.
Встал, молча, и вышел за евнухом в бухарскую ночь.
Идя по улице, я долго ощущал у себя за спиной благодарный взгляд синих девичьих глаз. Рисовал в своём воображении, как они искрятся от радости. Тогда я готов был отдать много, чтобы увидеть эти искры! Только бы ей повезло не родить наследников эмиру или какому-либо из его сыновей!
Никто не мешал мне отправиться в эмират, чтобы возглавить эти работы самому. Но это подвергало меня опасности быть казнённым в случае неудачи, лишало девушку надежды получить свободу. И моё тщеславие не позволило мне поступиться свободой странствующего учёного.
Эмир заде собирались отправиться в обратный путь через неделю. Девушке суждено было вытерпеть очередное изнуряющее путешествие вглубь степей и пустынь в удалённый Агатаусский эмират.
На утро следующего дня я отправился из Бухары с караваном, шедшим на восток.
Моей следующей целью был великий древний Самарканд.
Н. Борисенко
Июнь 2019г.