===================В кругу друзей
На станцию приехали втроём. Не обнаружив Нади с Васькой-гитлером, Лось с Гордеевым накинулись на Ирочку, которая шла, как оказалось, последней. Лось повторял как заведённый:
— Не могла сказать?! Ты последняя ехала, сказать, что ли не могла? Сказать-то можно было?
Гордеев высказался более определённо:
— С Васькой болтала всю дорогу («И весь привал рта не закрывала» — вставил злопамятный Лось), а теперь мне впариваешь, что не заметила, как он отстал?
— Я откуда знала? Может, он просто уйти решил. Уехать, то есть, — отбивалась
Ирочка, возмущённая столь явным предательством Лося.
— У нас так не принято. Если бы захотел уйти, предупредил бы вас, он ведь за вами шёл. — Гордеев, нечаянно сорвавшись на «ты», вернулся к вежливому «вы».
«Ты» — для своих, поняла Ирочка. Вежливая форма обращения, обычная для людей, впервые увидевших друг друга, в устах Гордеева выглядела оскорбительной. Хотелось — на «ты», хотелось стать своей, как Васька, с которым ей весь день было весело. Как Надя… Вспомнив о том, что Надя с ней вообще не разговаривала, а Васька уехал не попрощавшись, Ирочка мстительно доложила:
— За Надей своей побежал. Она всю дорогу отставала, дисциплину нарушала. (Про дисциплину в группе ей вчера объяснял Лось, и она воспользовалась термином, как ей казалось, удачно.
— О дисциплине не тебе говорить! — В сердцах перешёл на «ты» Гордей, но Ирочку это не обрадовало, а напротив, оскорбило. — И не тебе судить Жемаеву. Отстала, значит, причина имелась.
— Имелась, имелась. Причину зовут Васька-гитлер, приревновала мальчика, вот и вся причина. Я, что ли, виновата, что он от меня не отходит. Не отходил, — поправилась Ирочка. — И между прочим, не «ты», а «вы». Мы с вами на брудершафт не пили.
— Возмечтала… — успел вставить Лось прежде, чем Гордеев открыл рот. И Ирочка его возненавидела.
Откуда ей было знать, что Дмитрий Лосев, мастер спорта, женолюб и вертопрах, весь день изнывал от ревности: Ирочка общалась исключительно с Васькой-гитлером, а с Лосем не обмолвилась и двумя словами. А Ваське улыбалась так, что хотелось схватить её в охапку и оттартать на станцию, и больше никаких походов, только с ним, с Лосем. И больше никаких Васек. Или Васей. Или Вась. Лось запутался.
Он кипел от злости, ревности и обиды: ведь клялась, что любит, и даже обещала покончить с собой, если Лось с ней расстанется. Он тогда не понимал, думал, рисуется, на испуг его берёт. Женские уловки. А сейчас Лосю самому хотелось повеситься на осине. Хотя осин здесь нет. Или хоть на ёлке. Нет, ёлка его не выдержит, а природу губить — последнее-распоследнее дело.
Ирка тоже не выдержала — бесконечных Лосевых отлучек и бесконечного вранья. Выбрала себе Ваську, и он, похоже, не против. И Надя не против, молчит и жуёт пряник, и чаем запивает. С ума все посходили, вся группа. Лерка с Иваном, Виталик неизвестно с кем в Белгородской области, Надя с пряником, Васька с Иркой… с его Иркой! Да щас! Раскатал губу, закатай обратно!
Утвердившись в своём решении, Лось прислушался к тому, что говорил Гордеев Ирочке. А она отвечает, да ещё как… Ей бы помолчать, в кругу друзей не щёлкай клювом, молчание лучшая защита от нападения и экономит силы, и морально обезоруживает противника. А Ирочка полезла в бутылку, а бутылка радостно и гостеприимно распахнула горлышко, Гордеев разоряется любо-дорого, жалко, слушать некому.
— Брудершафт — это для своих. Для тех, кто со мной. А вы не с нами… — Гордеев увидел Ирочкино растерянное лицо и понял, что слишком круто взял. — Ты не с нами. И ведёшь себя неспортивно. Просто учти на будущее. Слышишь, лыжи позади не ширкают — оглянись. Видишь, нет за тобой никого — не молчи. Надо было предупредить, мы бы подождали, — начал Гордеев «курс строевой подготовки» и внезапно замолчал.
Сообразил, что Ирочка не виновата, предупредить должен был Васька, а не она. И Надя хороша. И Лось хорош, привёл человека в группу, не ознакомив с правилами.
— Хорош уже, Гордей, — вклинился Лось. — Ничего с ними не случится, не тайга, вдвоём доедут, не пропадут.
Гордеев не отвечал, молча смотрел на убегающую в лес… нет, на выбегающую из леса лыжню, словно ждал, что сейчас появятся Надя с Васькой. Нет. Давно бы появились. Может, на Гжель пошли? К шоссе выйдут, там автобус ходит… редко, но ходит.
— Может, они на гжельский автобус… или на лыжах на Гжель пошли, с них станется, с фонарём по темнотище…
В глазах Лося промелькнуло сомнение. Вот так же ушла из группы Наталья, и не звонит, хотя с Гордеем дружила, и с Маритой болтали как две кумушки. И Люба с Юлей, и их мальчишки — ушли и больше не пришли, как отрезали. И Лера перестала с ними ходить. Лось подозревал, что у неё роман с Иваном Мунтяну, дело молодое, но могла бы хоть через раз в группе появиться… или не могла?
А Виталик втюхался по уши в эту Леру, не было печали, так нашёл. Видел, как смотрел на неё Иван, и она смотрела. Да все видели, вся группа! Они и не скрывали. Виталя мог догадаться, что она поедет к Ивану, дурак бы догадался.
Дурак-то догадался, а Лось догадался только сейчас: все дороги сходились в одну, все вели в заброшенный лагерь, к Ивану Мунтяну. «В лето 6362 жили три брата, Кый, Щек и Хорив, и сестра их Лыбедь… И построили они город, и назвали его Киев, в честь старшего брата. Был вокруг города лес и бор велик, и ловился там всякий зверь, и были те мужи мудрые и смышлёные… Когда же он возвращался, Кий, то пришел на Дунай, полюбил одно место, и поставил там небольшой городок Киевец, и хотел было сесть в нём своим родом, да не дали ему окрестные племена… Кий же, вернувшись в свой город, тут и умер. И два брата его, Щек и Хорив, тут же скончалися, а сестра их Лыбедь стала рекой…».
Оставив спорт, Лосев пристрастился к чтению, «Повесть временных лет» покорила его текучестью изложения и мудростью содержания. И теперь вспоминалась, к месту и не к месту… А Ирка похожа на Лыбедь эту. А он дурак. Идиот. Счастье ждать не любит, к другим уйдёт, не вернётся.
— Дмитрий, — не своим голосом выговорил Гордеев, и Лось не сразу сообразил, что к нему обращаются. — Завтра идём. Вдвоём.
— Куда это мы идём? У меня на завтра планы… У нас. — Дима улыбнулся Ирочке. Она недовольно дёрнула плечом и посмотрела на Лося холодно-равнодушно. Наговорил обидных слов. И Гордеев наговорил, а Димка не заступился. Так что о «планах» можешь не мечтать.
Вот те на… А он-то жениться собрался, на Лыбеди. И братьев её на свадьбу пригласить, если таковые имеются. Лось прочёл в глазах Лыбеди отказ, но не расстроился, как хотелось Ирочке.
И мрачно подтвердил:
— Едем, Гордей. — Повернулся к Ирочке, ободряюще улыбнулся. — Ты отдыхай пока, а я завтра вечером позвоню. И это… Прости. Мы тут наговорили… За наших испугались, а на тебе сорвались, больше ведь не на ком. Ну такие мы, мужики, дураки. Дуроломы.
====================Неисповедимые пути
Вечером Гордею позвонил Васька. Извинился. Рассказал про Надю, которую нашёл в глубоком обмороке, и пришлось идти на шоссе и ловить машину. О том, кого он нашёл ещё и кто сидел сейчас возле горки вишнёвых полешек, сжимая в кулаке верёвку санок и вглядываясь мёртвыми глазами в непроглядную темь, Васька рассказывать не стал. Знает один — сам себе господин, знают два — знают двадцать два.
А Надя, его Надя, так ничего и не поняла, она же не видела, КАК. И ЧЕМ — тоже не видела. За полено он хватался в перчатках, и метель была, и лыжню замело, следов никаких… Сидеть за нелюдя ему не придётся.
Не рассказал он и о том, как довёл Надю до двери в её квартиру, и Надина мама, увидев его «аристократически» бледное лицо и глаза, в которых стоял пережитый ужас (Надя к тому времени пришла в себя и выглядела нормально, даже румянец на щеках появился) — Надина мама взяла Ваську за руку и буквально втащила в квартиру. Васька еле передвигал ноги и был, как определила Надина мама, хорошо не в себе. Расспрашивать, что произошло, она не стала.
Ваську напоили горячим чаем со сгущёнкой. Не помогло. Напоили коньяком. Помогло. Куртку Надя с него стащила, и шапку, а лыжные ботинки он так и не снял, и на диван его положили в них. Надя присела на корточки и зубами раздёрнула заледенелые узлы на шнурках. Надин отец усмехнулся: из его дочки получится хорошая жена, и этому парню, если он кандидат в мужья, дико повезло… Надя вроде рассказывала про какого-то артиста, учится в театральном, и всё время её смешит. А этот другой, не смешной, и лицо измученное.
«Измученный» брыкнул ногой, с которой Надя снимала ботинок, и Ваське было щекотно. Ботинок полетел в противоположный угол комнаты, отец одобрительно улыбнулся, мама ужаснулась: хорошо, не в сервант, рядом пролетел, бог есть… Надя сняла с «суженого» второй ботинок и с вызовом посмотрела на родителей.
— Пойду одеяло овечье достану, — заторопилась мама. — А то замёрзнет, в ночь мороз обещали.
Мороз! Значит, в следующую субботу снова в поход, и снова Гордей будет орать, чтобы на озеро не совались, лёд снизу тает, изнутри, провалитесь, до берега не потащу, сами поплывёте. Счастье.
Они поедут впятером, с Лосем и этой Ирочкой. Да бог с ней, пусть едет. С обедом Наде поможет. Можно суп из пакетиков сварить, тогда не надо картошку чистить, на морозе… Надя счастливо улыбнулась. Мама, папа, Васька. Ей больше никого не надо.
Она уселась было за рояль: ей всегда нравилось играть, когда ей было очень хорошо. Но мама решительно захлопнула крышку:
— Мальчик же спит! Ты что, с ума сошла?
Он для неё уже — мальчик. Уже заботится, переживает, и коньяком напоила. Неисповедимы пути твои, Господи…
* * *
На лоб легла прохладная ладонь, и Васька проснулся. И увидел солнце. У него дома окна смотрели на запад, и солнца быть не могло. Или уже вечер?! И обои… не такие. Васька вспомнил, что он заснул на чужом диване, в ботинках, какой стыд… Оказывается, спать в лыжных ботинках очень даже хорошо, и ногам легко. Васька пошевелил пальцами. Хорошо! И одеяло тёплое. В лыжных ботинках под одеялом? Бред.
Васька высунул из-под одеяла босую ногу и с удивлением на неё уставился. Ладонь переместилась со лба на щёку.
— Жар у тебя. И вчера трясло тебя всего, — сказала Надя. Васька прижался губами к Надиной ладони и закрыл глаза.
По губам шлёпнули.
— Надь, ты дура, что ли? — Васька открыл глаза. Нади в комнате не было. Зато была Надина мама, это её руку он целовал, и дурой назвал тоже её. Васька смутился, забормотал что-то извинительное. В висках стучал пульс, и было жарко, но он боялся сбросить с себя одеяло: а вдруг он под ним голый?
— Лоб у тебя сильно горячий. И щёки. Ты лежи пока, я градусник найду.
Пошарив рукой под одеялом, Васька с удовлетворением обнаружил, что с него сняли только ботинки и шерстяные носки, а штаны и в свитер оставили. А жар не от простуды, а от нервного напряжения. Вчера он убил человека. Думал, что Надя в опасности, а Иван, оказывается, её спасал.
Сама Надя помнила только, как обрадовалась Ивану, как ругала его за вишни, а он приглашал её в гости.
— А потом тишина, глухая такая, и стемнело сразу. Я, наверное, в обморок хлопнулась, а Ваня меня спас, а то валялась бы в снегу… — виновато закончила Надя. — А мы с тобой… Мы человека в беде бросили, даже «скорую» не вызвали! Вдруг он ещё живой был?
— Не человек он. Нелюдь. Это ведь он… Они с Маритой… наших всех. Больше некому, — зашептал Васька, оглядываясь на дверь. — И не нужна ему «скорая», мёртвому. У него мозги вытекли, я видел. И тебя увёл поскорее, чтобы не смотрела, а то опять в обморок хлопнулась бы.
— Ужас. Какой ужас! А я ещё на тебя злилась, за то что подгонял всё время. Но ведь кто-то же его убил, надо в полицию…
— Надь. Не надо в полицию. Это я его… Поленом по башке ахнул. Вырубить хотел, а получилось…
— А получилось как всегда, — договорила за Ваську Надя. Притянула к себе за шею и крепко обняла. Васька уткнулся ей в плечо и заплакал. Убить человека нелегко, даже если он не человек.
* * *
— Тридцать девять и семь, я вызываю «скорую» — командно громыхнуло над головой.
— Мам! Не надо «скорую». У нас аспирин есть? Дай две таблетки, — распорядилась Надя.
— Нет у нас аспирина. Но у него же жар! Это, наверное, грипп.
— Нет у него гриппа. Тогда бы и у меня был.
— Почему — у тебя?
— Потому что мы с ним целовались вчера в подъезде. И в лифте.
— А дома почему не целуетесь? Я в аптеку, за аспирином, а вы давайте, целуйтесь.
Хорошая у неё мама.
Когда температура подскакивает под сорок, то обычно не до поцелуев. Но Васька хотел. Надя стащила с него свитер, бросила коротко: «Раздевайся и приходи» и скрылась за дверью.
Справиться с одеждой получалось плохо, но Васька справился. В трусах и майке, цепляясь за стены, кое-как добрался до ванной, где и нашёл Надю.
Хорошее решение. С поправкой на то, что где-то в недрах квартиры обретался Надин отец.
Ванна была налита почти до краёв. Надя усадила Ваську на бортик, положила ему на плечи прохладные руки, Васька блаженно зажмурился… и оказался по шею в ледяной воде. Вопреки ожиданиям, не заорал, только всхлипнул. И лежал не шевелясь и не протестуя. Если Надя так хочет, значит, так нужно. Жар спадал, и Ваське было невыразимо хорошо.
— Надь, иди ко мне.
— Что я, дура, что ли?
Надина мама застала его сидящим на диване, завёрнутым в красную с золотом махровую простыню на манер римского патриция. Усы Васька сбрил найденным в ванне одноразовым станком, и стал неузнаваемым. Надя хохотала, Васька сердился:
Хорош уже ржать. Между прочим, из-за тебя сбрил, тебе ж не нравились.
Об Иване Мунтяну, который сидел у калитки со сбитым замком, наполовину заметённый снегом, они не вспоминали.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://proza.ru/2019/06/28/52