Дом этот хорошо виден со двора приюта, в котором пришлось остановиться после года мытарств по больницам, реабилитационным центрам, домам попечения в разных городах и весях. Потребовалось вернуться обратно, где обстоятельства не разрешили воспользоваться былыми условиями, оставив лишь способ существования под социальной опекой.
С выкрашенными в желтое стенами и в голубой крышей дом выглядел необычным сооружением в том сосновом бору, в котором во все времена селились творческие, отставные, практикующие на дому. Его архитектура противоречила присущим месту архитектурным традициям, если бы ни была столь сдержанной, целомудренной, почти загадочной.
Дом имел имел предназначение для многих семей, два этажа, где наверху спальные, в торцах выходы в сад, если так можно назвать беспорядочную сосновую рощицу, кроны деревьев которой были так высоко, что не спасали ни от дождя, ни от солнца. Перед фасадом, по примеру усадебных, лежала клумба, охваченная дорожкой ко крыльцу.
Жили в доме семьи, подъезжали авто среднего класса, на ступеньки задних дверей хлопотали домработницы, кухарки, а остатки лежалого прошлогоднего снега разбрасывал одетый в желтый жилет дворник, они не таяли, в марте девятнадцатого года лишь пару дней было солнце, а на смену синицам никак не торопились вестники скворцы.
День проходил размеренно, как и во всех социальных заведениях, со сбалансированным питанием, покоем, без внешних раздражителей и нарушений распорядка. После обеда хронически пьющие направлялись в магазин, там же, рядом обсуждали дела и проблемы, которые без бутылки не подлежат, осведомленные, что в приюте у стен имеются глаза и уши.
Утром хозяйские машины выезжали за ворота дома, трудно было понять сословия или звания, каким трудом зарабатывают на жизнь, чем занимаются в этом доме, в котором площади квадратов ого-го, - так занимательно сравнивать метры комнаты на шестерых с нарами вдоль стен, день и ночь с открытой наполовину дверью, чтобы не задохнуться.
Глядя на окна дома, от земли они были в три аршина, квадратные, в аршин по диагонали, дневного света явно не хватает, окна напоминали амбарные или каких еще хозяйственных построек, но не жилых помещений, что свидетельствовало о не местном происхождении обитателей дома либо тех, кто его проектировал и строил, причем, не так уж и давно.
Крыша, покрывающая мансардный этаж, словно броня канонерской лодки, выкрашенная в голубой цвет, светлеющая на фоне темных деревьев, напоминала цветом кальсоны на веревке. Слышалось, как в ненастье стучит по железу дождь, брякают сосновые шишки, с шумом с кровли снег с сосульками.
Нигде раньше не встречал таких странных зданий, оказавшись вынужденно под боком, представлял, что у него за обстановка, какая меблировка, как он убран, чем служит своим жильцам, скольких хозяев пережил или еще переживет, хлопая дверью за очередными постояльцами, домыслы были пустые, если бы не влечение наблюдать за ним.
На неделе знакомства и рассматривания, стало понятно, что мы оба готовы к общению, вот только не знали, как его начать. Он мог бы пригласить в гости, но для этого надо было бы сообщить код замка калитки и домофона входной двери, выбрать время, когда хозяева покинут его, и достаточно времени, чтобы принять, все показать, угостить, чем бог послал.
Звать к себе не позволяли правила, к которым я подчинен, что ничуть не принижает, кем уж ни приходилось слыть, и теперь не отвергать очевидного, — хромота, неустойчивость при ходьбе, седая борода, взгляд на окружающий мир иной, редко замечаемый прохожими, иногда отвечающими неким пониманием, хорошо, что не жалостью.
Дом не мог не замечать внимания, того, как подолгу я его разглядывал, сидя напротив, под навесом беседки во дворе приюта. По вечерам, давая мне приветливый знак, он радушно зажигал все окна, они же за полночь, прощаясь, напоследок гасли, только фонарики над крыльцом догорали
Когда я понял, он ждал, под утро решил взять в беседку самое близкое произведение далекого автора, с необычной судьбой, потерявшего на свете все, чтобы обрести покой и счастье в единении с самим собой, бежавшим суеты и окружения, нашедшегося в простом созерцании многообразия красоты и уродства, чтобы стать, наконец, частью этой гармонии.
Прежде, чем начать читать вслух, приблизился к изгороди, к калитке, возле которой высилась одиноко ель Виригата из семейства обыкновенных, высокое дерево с горизонтально раскинувшимися редкими ветвями, с которых стекали веточки хвои, теплый ветер зашумел в иголках, покачал кроной, и показалось, что теперь дом принял меня, таким, какой я есть.