Былые хлопоты

       БЫЛЫЕ ХЛОПОТЫ.

                РОМАН.

                СПБ 2019






                1
Не сразу признали мы очередную революцию.
Со знаменами и плакатами не вышли на улицу. Под обстрелом не прорвались к Зимнему Дворцу.  А потом в парадных залах не сокрушили мебель, не сорвали со стен картины и гобелены.
Просто поезда с продовольствием остановили на подходе к городу, И в придорожную канаву выбросили тушки кур и свиные окорока. И тут же присыпали землей, чтобы  не позарились.
А банки приостановили финансовые операции.
Несколько месяцев не выдавали зарплату.
Если бы и выдавали, все равно нечего было купить. Опустели полки магазинов.
А  если   изредка  что-то  выбрасывали,   голодная   толпа   все   сметала.
Предприятия обменивались товаром.
Свои кувшины отдавали мы за утюги, и столько их было, что можно перегладить все белье.
Хуже всего пришлось тем заводам, которые выпускали тяжелую технику. Никому  не нужны были трактора и самосвалы.
Разогнали научно-исследовательский институт, где работала жена.
- Я больше не могу, - пожаловалась она в разгар этих перемен.
Как ее утешить, когда сам потерялся в этом неустойчивом безумном мире.
- Пока не поздно, надо уехать, - придумала она.
Границу еще не открыли, но, наоборот, на пунктах пропуска усилили охрану.
И пристрастно досматривали потенциальных беглецов. Напрасно они рассказывали о мифических родственниках в дальних, благополучных странах, предъявляли липовые документы, наметанным глазом  распознавали подделку.
- Если бы твой дедушка был из этих, кому можно, - сказала жена.
- Увы, - разочаровал  ее.
Есть несколько способов утихомирить женщину.
Самый действенный – затащить  в постель.
И может быть, после привычного свершения забудет она о несправедливых упреках.
Поначалу успешно применял этот способ.
Поженились мы на последнем курсе.
- Может быть, меня оставят в аспирантуре. – Узнал я перед распределением.
- На заводе можно быстрее подняться, - откликнулась она.
- Потом стану кандидатом, - размечтался я.
- А потом суп с котом, - пошутила жена. – Много ли получают так называемые кандидаты?
- Не все сразу, - отбился я от неспровоцированного нападения.
- Но лучше побыстрее. – Устала она от пустых рассуждений.
Будто заранее подготовилась к этому разговору: накинула халатик на голое тело.
Повела плечами, избавляясь от ненужной тряпицы.
А я заплутал в одежде. На домашних штанах лопнула резинка, подвязал их веревкой. Так неловко потянул, что образовался узел, И не сразу удалось его распутать. Едва ни обломал ногти.
А когда выпутался и шагнул к ней, споткнулся и разбил колено.
- Как всегда медлительный и неуклюжий, - привычно охарактеризовала  жена.
Поэтому пришлось согласиться с ее доводами.
Почти всегда соглашался.
Когда отказалась завести ребенка, не стал перечить.
Наверное, была зорче меня, напрасно я вглядывался из-под ладони.
Все как обычно, не предвидится изменений.
В дни Победы и Революции возбужденные горожане заполняют улицы и проспекты, бурными потоками устремляются к центральной площади. И там местные правители  приветствуют демонстрантов. Привычно и вяло поводят рукой.
Газеты рапортуют об очередных достижениях
Пусть промышленности нечем похвастать, зато уменьшилось потребление алкоголя на душу населения.
Правда души эти приноровились потреблять самогон.
- Почему ты не хочешь детей? – грубо и неуклюже спросил я.
- Жалко их, - откликнулась женщина.
- Но почему?
- Ничего ты не понимаешь, - привычно отказалась она. – Им придется мучиться.
- Если более семидесяти лет ничто не смогло нас поколебать…, - попытался я объяснить.
- И тысячелетние империи рушатся, - не согласилась она.
- Наша вечна!
- Счастлив, кто верует, - вспомнила она.
- Не верую, но знаю!
- Бедненький, - пожалела меня.
Есть несколько способов, и если не получилось с постелью, можно  предъявить иные достоинства.
Рано заводить ребенка, надо прочно и надежно встать на ноги.
И как можно быстрее.
Поэтому согласился пойти на завод.
Еще неизвестно, что получится с аспирантурой.
Может быть, руководитель возненавидит ученика.
Такое иногда  случается. Только  молодость дышит полной грудью. И этому мучительно завидует старческое надсадное дыхание. И жаждет придушить возможного соперника. Продлить преклонные свои годы.
Есть непроходные темы, а потом руководитель сочувственно и язвительно разъяснит комиссии. Аспирант виноват, не по плечу оказалась ноша.
Если и удастся защититься, то долгие годы за копеечные деньги промаешься ассистентом.
Жена доходчиво рассказала.
Какой-то ее знакомый или дальний родственник.
Только в перезрелом возрасте удалось ему невысоко вскарабкаться.
- Тогда действительно поздно да и невозможно заводить детей, - с призрачных небес спустила меня на грешную землю
- А на заводе и платят больше, и продвинешься быстрее, - обнадежила меня.
- Вот. – Приподняла  ладонь над полом. Обозначила холмик, на который надо подняться.
- Нет, не так ничтожно! – определила другую высоту.
Ладонь взметнулась над головой.
На этот раз я не запутался в шнурках и резинках, не наткнулся на мебель и не переломал ноги, и она не оттолкнула негодного любовника.
Но лицом уткнулась в подушку.
В огне пожарищ, в криках и стонах раненых, победители ворвались в поверженный город.
Навалился на нее со спины.
А она напрасно пыталась высвободиться.
Или не пыталась, но до крови закусила запястье.
Разбросала волосы по плечам и по подушке.
В проплешинах просвечивала  кожа.
Хотелось  вонзиться в нее хищной птицей.
И я в ярости впивался в одеревеневшее тело.
Так дятел выдалбливает добычу.
А когда стучать стало невмоготу, а насыщение не наступило, и судорогой свело ноги, со стоном скатился с обмякшей спины.
Не сразу удалось сползти с кровати и доковылять до окна.
Лбом прижался к стеклу.
Прищурился, чтобы лучше видеть.
И все равно не различил грядущих перемен.

                2
        Иначе не заманил бы ее к нам.
Девчушку, которую увидел в отделе кадров.
Принес на подпись начальнику  покаянное заявление дежурного электрика.
Ночью остановилась туннельная печь, в  ней обжигали изоляторы. И если не запустить ее, забракуют всю продукцию.
Операторы всполошились.
Один впустую бил кулаком по коробке пускателя, другой напрасно звони дежурному электрику.
Доцентом прозвали того еще в армии.
Служил он в Германии. И когда возвращался в Союз, таможенники падальщиками  налетели на добычу. Еще бы, если другие  вывозили памятные безделушки, то его чемодан был набит книгами. Даже специалисты не признали некоторых авторов. Торжественно изъяли сомнительную  литературу.
Напрасно пытался он объяснить.
- Они признаны во всем мире!
- Наш мир – другой и  правильный! – вразумили  его.
Бесполезно  доказывать.
Прежде чем уничтожить, самый бдительный охранник не поленился полистать страницы.
Не обнаружил фривольных картинок и еще больше осерчал.
- Уже сжигали книги, - выругался солдат.
- Кто, где, когда? – допросили его.
- В тридцатых годах в фашистской Германии.
Отмахнулись от забытой старины.
Сгрудились около добычи, словно слетелись стервятники, зато не так тщательно досматривали остальных.
Тем удалось протащить спиртное.
Слабенькую немецкую водку, которой отпаивали занемогшего товарища.
Тот запамятовал, как вернулся домой.
Но и здесь продолжал заниматься подрывной деятельностью.
Доставал машинописные копии, где почти неразличимы  буквы.
После прочтения отключался на несколько дней.
За это время лицо  обрастало густой щетиной, щеки вваливались, глаза заволакивало мутью.
И все равно не удавалось забыть прочитанное.
Главный энергетик не увольнял провинившихся электриков.
- Если всех увольнять,  останемся  вдвоем, - объяснил он мне.
Когда я пришел в отдел, то проверил меня на профпригодность.
- Сколько  можешь выпить? – испытал новичка.
- Не пью, - не подался я на провокацию.
- Нынче я тоже, - огорчился старик.
И за морщинами различил я другое лицо. Но уже не вырваться  из  клетки.
Тяжело и грузно осел на своем начальственном кресле.
Куда обещал вскоре пересадить меня.
Я наивно поверил  посулам.
- Не пью на работе. И если хоть раз поймаете…, - усугубил проклятие.
Начальник пометил в своем досье.
- Пусть пьют! – научил подготовишку.- Зато потом можно поставить провинившегося на любую работу! 
- Эх, врачи не дают, - осудил безграмотных лекарей. – Будто сами не потребляют!
Электрики полной мерой пользовались негласным его разрешением.
Еще те зубры. Иногда не могли добраться до станка. Но если их подводили и усаживали на скамеечку, то разбирались в поломке.
Хуже всего приходилось дежурному электрику. Могли привлечь и ночью.
Когда остановилась туннельная печь, дежурил доцент.
Перед этим ознакомился с книгой перебежчика.
Тот аргументировано доказывал, что в сорок первом году мы готовились напасть на Германию. Те опередили нас на две недели.
Каждое доказательство запивал добрым глотком.
Бутылка быстро опустела.
И если раньше, когда служил, пренебрег бы этой малостью, то заметно ослабел на гражданке.
Питался только водкой и  книжной  премудростью.
Забылся мертвым сном.
    Туннельщики побеспокоили дежурного по заводу.
Раньше тот преподавал в институте на военной кафедре. Изводил студентов строевой подготовкой.
И когда его выперли на пенсию, даже соратники облегченно вздохнули.
Намучились с ним.
Елка среди дубов – встреча Нового Года на военной кафедре, есть такая присказка, наверняка он был самым развесистым дубом.
Не отказался от своих замашек и на заводе.
- Встать! Смирно! – прохрипел после того, как дверь не поддалась.
Не впервые по ночам врывались к электрикам, главный энергетик приказал укрепить дверь.
И незадачливые посетители лишь отбили кулаки, но не свернули крепостные ворота.
Но, услышав приказ, солдат привычно подчинился.
Прикорнул на сдвинутых стульях, неловко дернулся и провалился.
Будто полощут белье, и звонко ударили простыней, почудилось преследователям.
- Соответственно  приказу! – напугал командир.
Приговорил к высшей мере наказания.
Клацнул затвор винтовки.
Но еще можно спастись.
Едва не падая – Земля взбрыкивала – с трудом добрался до тюремного окошка.
Камера, через которую прошли сотни узников. Некоторые пытались выломать решетку. Кирпич искрошился.
Из последних сил пленник вцепился в ржавые штыри.
Решетка поддалась, вместе с рамой вылетела на улицу.
Вскарабкался на подоконник.
Прежде чем прыгнуть, пальцами зажал нос, чтобы не захлебнуться.
Вывалился и не утонул, всего лишь повредил ногу, кто-то бросил около стены искореженную решетку.
Пополз по асфальту, оставляя кровавые отметины.
Дверь в дежурку наконец удалось свернуть, никого не было в комнате, обнаружили перевернутые стулья – следы драки и похищения – да зияющую дыру  вместо окна.
- Происки врага! – догадался бывший полковник.
И конечно, вызвал милицию, те не сразу согласились.
Милиция подобрала лазутчика, всего лишь приветила его увесистыми тумаками.
Но разобрались – не их клиент – сообщили медикам.
После долгих переговоров  врачи забрали раненого.
Когда положили в карету, едва не задохнулись от запаха перегара.
Все же не выкинули  по дороге.
Слегка подлатали и отправили на судилище.
Бывший полковник обвинил несчастного во всех грехах.
Среди прочего в том, что в армии не выбили из него  дурь.
- Вот когда нас выпустили из училища…, -  сослался на свой  опыт.
- Хоть бы тебя там навсегда оставили! – выругался начальник отдела кадров.
Власть менялась, старого директора уволили – еще бы, многомиллионные убытки,-  нового должен был выбрать коллектив.
Уже появились эмиссары претендента и уламывали рабочих.
И вроде бы забылись вчерашние проблемы.
Но все равно, чтобы не повадно было другим, требовалось примерно наказать смутьяна.
Подозрительны и опасны те, что верят вражеским домыслам.
Если отличится на этом поприще, то новый директор, может быть, назначит  своим заместителем.
Верный пес не предаст.
Главный энергетик не пожелал заступиться за электрика.
- Пошли они…, - тем более отказался тот.
Пришлось мне объясняться.
Написал за него заявление, как положено, по собственному желанию.
- Из-под земли негодяя достану! – рассвирепел кадровик.
Еще тот мужичок. Чтобы казаться стройнее, перетягивал живот ремнем. Поэтому, когда нервничал, то задыхался и был похож на рыбину, выброшенную на берег. Реденькие волосики топорщились, обнажалась лысина. На ней вспухали капли пота.
Разорвал  заявление и подбросил обрывки.
Словно снежинки, почудилось мне.
Замерз и обхватил себя за плечи.
- Вот! – показал мне листок.
Капли пота упали на бумагу, некоторые буквы расплылись, но  можно было разобрать.
- Подметное письмо! – выругался кадровик.
Буквы не только расплылись, но в конце страницы потеряли изначальную форму и  выбились из строки.
- Передали вахтеры, якобы нашли на полу!
Представил, как с пристрастием допросил их.
Ненавидел ночного дежурного -  бывшего полковника, но по старой милицейской привычке тоже допросил задержанных.
Бабки не сознались.
Грозил самыми суровыми карами.
И если бы хоть немного владел материалом, рассказал бы о своих предшественниках.
О пыточных мастерах, которые  добивались любого признания.
Даже самые стойкие не выдерживали.
Но бабки  молчали, чтобы не усугубить наказание.
Одна заслонилась ладонью, можно заразиться его безумием, другая платочком обтерла лицо. Забрызгал в своем неистовстве.
Новый директор приведет свою команду, предупредил провидец. Бандитов, убийц и совратителей, которые удобны новой власти. Каков поп, таков и приход, сослался на народную мудрость.
Я не желаю жить под бандитами! отказался от сомнительной  чести.
Но если вы мечтаете о сладкой бездумной жизни, то у вас с ними один преступный путь, осудил начальство.
Сжигайте книги, но этот огонь не согреет ваши души.
Ничто не согреет! вынес окончательный приговор.
Далее не смог разобрать, да особенно и не старался.
Приоткрыл дверь, боковым зрением увидел в щелочку.
В соседней комнате кадровичка пытала девушку.
Услышав скрип двери, та обернулась.
Будто протянула руки, умоляя спасти.
Или на мгновение вынырнула из пучины.
Или, так все чаще случается, над головой нависли тяжелые свинцовые тучи. И не дождь, а грядет всемирный потоп. И не суждено выжить. Бесполезно скрываться и надеяться.
Но вдруг  волшебством раздвигают тучи. И прозреваешь на свету.
Замечаешь все: до мельчайшей травинки, до самого крошечного листика на дереве, до шероховатости коры, до торопливого хода муравья по этим ямкам и выступам.
До растрепанных золотистых волос, до высокого чистого лба, до слегка курносого носа, до покрасневших глаз и припухлых губ - кто посмел довести  до слез? -  до светлого лица, что пробилось сквозь бурю и непогоду.
Отмахнулся от пустых слов главного кадровика, отступил в другую комнату.
Пусть случайный и пьяный мой друг сам отвечает за свои деяния. За предсказания, которым не суждено сбыться.
Кадровичка мучила незнакомку, девчушку, которую сразу невзлюбила.
Еще бы, та смертельно оскорбила  утренней своей свежестью.
Те, что долго простаивают  перед зеркалом, чтобы подправить лицо, готовы таких уничтожить.
Кадровичка попыталась.
Направила в цех, где ноги вязнут в шликерной массе, и передвигаться можно  только в резиновых сапогах, где кислотный туман разъедает кожу и одежду, где - тогда еще не было пришельцев с далеких окраин некогда великой империи – работают бывшие сидельцы, и даже они не выдерживают более нескольких месяцев.
Там быстро она поблекнет.
- Живу напротив, - согласилась девчушка.
Будто зазвенел колокольчик, но я различил едва заметный скол.
  Кадровичка тоже различила. Не потому что отличалась отменным слухом, но сотни людей прошли через ее руки, тысячи фальшивых слов и улыбок.
- Решила отомстить? – догадалась она.
- Кому? – опешила девушка.
- Всем мужикам, что нами попользовались, - проговорилась женщина.
Видимо, опаздывала на работу, или попалась некачественная краска, кое-где просвечивала кожа. Под глазами набрякли мешки, морщинки изуродовали щеки.
- Уходи, пока не поздно! – отгородилась  своей картотекой.
- Беру! – спас я девушку.
И тут же устыдился своего порыва.
Так на невольничьем рынке богатый покупатель выбирает рабыню. Сдирает одежду и тщательно изучает  до самых потаенных складочек. Ощупывает напрягшуюся грудь и ягодицы. Заглядывает в рот и пересчитывает зубы. Удовлетворенно посапывает и плотоядно облизывается.
- Нужна табельщица и кладовщица, - позвал ее.
Не предал загулявшего друга, но обменял его, устав нянчиться.
А потом – кадровичка так и не выглянула из  укрытия – по дороге в цех ненавязчиво расспросил новую сотрудницу.
- А что с отцом? - не сразу разобрался в ее невнятице.
- После школы мне стыдно сидеть на его шее, - сказала она.
- Пусть все изменится, пусть придет другая власть, государству всегда  нужны изоляторы, - утешил ее.
- Он хороший, но после того стал слабый, - сказала она.
- После чего? – не разобрался я.
- Я научусь, вы только не выгоняйте, - попросила она.
- Ни за что, - поклялся я.
- Изоляторы, это которые разделяют? – спросила девушка.
- Сближают, - откликнулся я.
- После того, как мамы не стало.
Когда солнечный луч пробился сквозь тучи, догадался, как ее зовут. Не мог ошибиться.
Она не отказалась.
Света – замечательное и чудное имя.
  Так мы познакомились.
Когда мир стал рушиться, но мы еще не догадывались об этом.

                3
        Нового директора выбрали почти единогласно.
Собрались в актовом зале, претендент поднялся на сцену. Высокий жилистый мужик с ежиком густых, едва тронутых сединой волос. На худом лице выделялся нос, похожий на клюв хищной птицы.
Отказался от микрофона. Но когда назвался, его услышали даже в последних рядах.
Капитан на парусном судне. Гонит матросов на реи.
Далеко пойдет этот корабль.
Или приказывает взять на абордаж зазевавшегося жирного купца.
Но давно переловили пиратов, если не потопили, то бросили в темницу.
- Работал в вашей конторе, вот те крест! – осчастливил собравшихся.
Теперь принято ссылаться на Высшую Силу.
То ли от волнения, то ли презирая наши обычаи, перекрестился слева направо, пренебрегая привычным ритуалом.
И насторожился, как отреагирует публика?
Никак не отреагировали,  забыли или не обратили внимания.
Напрасно изготовились дюжие молодцы, которых привел он с собой.
Группа сопровождения, или подтанцовка, как поступают опытные артисты.
Не капитан и даже не пират,  шепотом поведал мне главный энергетик.
Не пожаловал на это сборище, заранее собрал пожитки.
- Если тебе удастся его… А, бесполезно, - попрощался со мной.
- Что? – спросил я.
  - Работал в нашем отделе, - вспомнил старик.
Просто и доходчиво рассказал.
  Воздел руки, потом погрозил кулаком неведомому божеству.
Пальцы были узловатые, распухшие в сочленениях.
После протечки на потолке остались разводы. Будто чудище разбросало щупальцы. Они нацелились присосками.
Я невольно пригнулся и  заслонился ладонями.
Старик уронил руки.
        - Столько уворовал, - попрощался со мной.
- Бесполезно прятаться, все равно  найдет, - добавил напоследок.
Так, обычно, рассуждаем мы о погоде. Ведро или сушь, штиль или буря, и не в наших силах изменить природу.
Куда-то побрел, и когда спускался по лестнице, тяжело наваливался на перила.
Со стоном и хрустом прогибались железные штыри.
На ступенях оставались борозды.
Будто проволокли безжизненное тело, и уже не замыть, не уничтожить  следы.
Но когда вышел на улицу – лицом прижался я к стеклу и увидел, - расправил плечи и вздернул голову.
Просто кончился его век, но пожелал достойно уйти.
Пустыней, почудилось мне. Одинокая фигура среди песка. В руке котомка со скромными пожитками. Более не накопил добра.
Почти неразличим среди песка.
Поднявшийся ветер заметает следы.
Я отшатнулся от окна, чтобы не поглотила пустыня.
И все равно заплутал.
Побрел наугад, может быть, удастся набрести на оазис.
А когда набрел и попытался напиться, скривился от горечи.
Среди победных и прельстительных речей нового руководителя.
- Акции передадите мне, - потребовал хозяин.
Так положено при новой власти: сначала запугать  рабов.
И привести  убийц, если рабы  восстанут, то выявить и уничтожить смутьянов.
Команда изготовились.
Один засучил рукава, нацелился невидимым автоматом.
Видел в старом фильме. Так наступали немцы. Веером палили от живота.
Другой присел на полусогнутых ногах. Зверь изготовился прыгнуть. Рот оскалился, обнажились крупные, изъеденные коррозией зубы.
Третий достал нож – тяжелое зазубренное лезвие бесшумно выскочило из рукояти  -  и принялся выковыривать грязь из-под ногтей. Или запекшуюся кровь.
Насторожилось еще несколько человек, они затесались среди зрителей.
Неприметные люди, но никто не рискнул сесть рядом с ними.
Это только в книгах герои чуют запах опасности, не существует такого запаха, однако следует соблюдать осторожность.
Пришлые легко подавили признаки недовольства, лишь несколько человек вышли из зала.
Наверняка их зафиксировали наблюдатели.
Запугали и поработили, но рабский труд неэффективен, надо взбодрить исполнителей.
- Но вы будете получать доходы по этим акциям! – изрек хозяин.
Рот его перекосило от чудовищного вранья, или заныли зубы, там, где он был, не водились толковые дантисты.
Его подручные тоже не долечились.
У одного на щеке остался корявый шрам со следами стежков, видимо, штопали тупой иглой, у другого на лбу и на щеках проглядывали полустертые буквы. Кажется, так некогда клеймили каторжан. У некоторых не хватало пальцев и ушей. Наверное, резались в карты, а когда нечем было расплачиваться, занимались членовредительством.
Так почудилось мне на этом шабаше.
Если раньше на Лысой Горе по субботам собирались ведьмы, то теперь гора эта переместилась к нам. Еще на сотни и тысячи предприятий по всему городу, по всей стране. И собраться могли в  будний день. А ведьм давно изничтожили, их заменили предприниматели.
Новая Власть прежде всего заинтересовалась местами заключения.
До воцарения настаивали, что в лагерях томятся  политзаключенные. 
Попытались разобраться.
Не посмели признать свои ошибки.
И если очередной сиделец рассказывал, что всего-то требовал признать независимость неведомой африканской республики, то верили ему на слово.
Республик не хватит на  этих борцов.
Освободились и, забыв про несчастных африканцев, устремились на заводы.
Предводитель изломал кнут о наши спины.
Но в институте среди прочего изучал диалектику.
Борьба противоположностей, вспомнил  те уроки.
Достал окаменевший пряник.
Кривая ухмылка вполне сойдет за улыбку.
- На эти доходы станете миллионерами! – провозгласил он.
Как до этого другой государственный деятель. Тот еще не сидел и надеялся обойтись без этого. Наивные надежды.
Осчастливил нас пустыми бумажками, придумал им заумное название. Некоторые поверили. И наивно требовали обменять их на квартиру или в худшем случае на автомобиль.
Напрасно пытались пристроить  фантики.
У нас предложили обменять их на акции. Большинство заводчан согласилось.
Еще бы: стали обладателями несметных сокровищ. Корпусами цехов и оборудованием. Драгоценной землей чуть ли ни в центре города.
Много ли земли нужно человеку? Достаточно неглубокой ямы под рост покойника.  А после кремации выдают  крошечный ящик.
А станки разве поделишь на  части?
Тем более уникальных монстров, которых некогда вывезли из поверженной Германии.
Недавно к нам приезжали немцы. И умилились, увидев наше оборудование. Даже в  музее старинной техники такого не было.
Предложили купить  за хорошие деньги.
Но наши так долго согласовывали, что успела поменяться Власть.
Наконец пришел хозяин, что обещал разобраться и озолотить мелких собственников.
После избиения приманил пряником.
Его предложение встретили восторженным гулом и аплодисментами.
Каждый пытался перекричать и перехлопать соседа.
Даже охранники забыли о своих обязанностях, слились с нами в едином порыве.
Как наши деды и прадеды на сталинских съездах.
Кто первым устанет и угомонится, будет сурово наказан.
Наследственный страх отравил нашу кровь.
Или привыкли мы славить очередного хозяина.
Почти все согласились передать акции.

                4
        Жена окончательно решилась.
- Ты должен пойти в церковь, - наказала она.
- Закоренелый агностик, - придумал я отговорку.
Тот, кто знает и не знает, верит и не верит.
Самая удобная позиция, можно легко переметнуться на любую сторону. В зависимости от того, кто победит в  бесконечной склоке.
Тогда еще прихожане доверяли своим наставникам.
- Если поп напишет оправдательную записку…, - придумала жена.
- В чем ему оправдываться? – не сообразил я.
- Не ему, а тебе, -  объяснила несмышленышу.
- Твои родители вроде бы из Белоруссии? – вспомнила она.
- Да. – Бессмысленно отпираться.
- Твой дедушка перед приходом фашистов поменял подозрительную еврейскую фамилию, - разыгралась ее фантазия.
- Не менял, - отказался я.
- Это не имеет значения. Надо договориться. Найти ту несуществующую церковную запись. Или восстановить ее. 
- Они падкие на подношения, - охарактеризовала церковников.
- И тогда нам позволят отсюда уехать, - размечталась она.
- На необитаемый несуществующий остров, - остудил я ее пыл.
- Скоро  нас начнут убивать, - отринула мой шутливый тон. – А я жить хочу, как все нормальные люди. Чтобы не гоняться за каждой тряпкой! Чтобы не голодать! Чтобы мои дети были счастливы!
Мои, выделила себя.
  Женщина - мститель.
  Будто я виноват, что рухнули устои, и все придется начинать  заново.
И не верит, что наше суденышко пробьется сквозь бурю и ураган.
Слабая женщина, если привычная ноша оттягивала руки, то тем более не способна взвалить на себя груз перемен.
Нелепая фантазерка, придумала, что там встретят ее  распростертыми объятиями,  и буря далекой стороной обойдет обетованную землю.
Не существует такой земли.
Если бы смог  объяснить.
Но не попытался утешить.
Вместо этого покорно поплелся.
Добрел до церкви, заранее сдернул шапку, может быть,  зачтется мое послушание.
Протиснулся в щелочку, под порывом ветра погасла свеча перед ликом святого.
Тот нахмурился.
Прихожане не осудили пришельца.
Если раньше  церковь посещали в основном старухи, то теперь появилось много моих сверстников.
Враги осадили город, рассказал священник.
Амвон, с которого он вещал, был похож на театральную сцену.
Еще не старый дородный мужчина с румяным лицом, с аккуратно подстриженной черной бородкой.
- Коварная горожанка пробилась к вражескому командиру, - поведал проповедник.
- Обрекла себя на бесчестие, - печально добавил он.
Рот его презрительно скривился, плечи поникли.
Так воспринял ту давнюю трагедию.
Парни отпрянули от своих подруг. Напрасно те попытались оправдаться.
Погасло еще одна свеча.
Тучи привычно заволокли небо.
Но проповедник презрел ненастье.
- Нарочно, чтобы усыпить его бдительность! – провозгласил он.
Воздел руки и оскалился, то ли изобразил улыбку, то ли напугал врага.
Девушки облегченно вздохнули.
- Подмешала ему в питие снотворное, - вспомнил проповедник.
Только почудилось, что  гасли свечи и хмурились лики.
Очередной порыв ветра раздул огонь – пришли припозднившиеся слушатели.
- И когда  был готов надругаться, выпивка доконала негодяя,  и тот забылся мертвым сном! – провозгласил священник.
- Мертвым! – выделил ключевое слово.
Припозднившиеся прихожане просочились к амвону и царским вратам.
Среднего роста, непохожие на дюжих молодцов, что помогли нам избавиться от акций на заводском собрании.
И все же чем-то напоминающие их.
Мне почудилось, что на косматых лошадках они прискакали из далеких степей.
А потом, спешившись, бесшумно проникли в здание.
В зал, где чужие непонятные боги угрюмо взирали со стен.
Но последовали за предводителем.
А он, коренной русак, но выросший в тех степях, презирал нашу наивную веру. И людей, что надеются обрести спасение.
- В два удара отсекла ему голову! – выкрикнул священник.
- Если смогла обыкновенная женщина, то мужчины тем более обязаны! – призвал нас к борьбе и победе.
Парни вздернули кулаки, девушки прильнули к своим защитникам.
Предводитель свистнул в два пальца.
На улице всполошились птицы.
Или так сбивают стадо.
Заметалось пламя свечей и лампад, задергались уродливые тени.
Растопырив руки, словно удерживая невидимую  сеть, надвинулись степняки.
  Но еще не научились управлять нашим стадом.
Предводитель помог им.
- В алтаре бомба! – рупором сложив ладони, выкрикнул он.
Недавно прогремели взрывы в магазине и на железной дороге, теперь  добрались  до церкви.
  Было слышно, как надсадно тикает часовой механизм.
  Так, наверное, поступают те, кому приелись обыденные развлечения.   Если пленник успеет добежать до ближайшего лесочка, то даруют ему жизнь. Может быть, не подстрелят, или его не растерзают псы.
Не удалось уйти достойно и приемлемо, кому-то наступил на ногу, чей-то острый локоть вонзился в бок.
Даже нищие, что до этого толпились на паперти, устремились за нами. Забыли о  хромоте и увечьях.
Угомонились, отступив за ограду.
Безопасное расстояние, определил бывший  диверсант.
Нас приучили верить любым сообщениям.
И когда читали об очередных рекордах и свершениях, безропотно соглашались с газетной передовицей.
Затаились, но не разошлись.
Если при взрыве пострадают люди, привычно бросимся разгребать завал.
Помощь не понадобилась.
- Ложная тревога, - вышел на паперть глашатай.
Предупреждая о бомбе, кричал и надрывался, но теперь сказал буднично и  спокойно.
Поманил пальцем, и тот, кого выделил из толпы, послушно откликнулся.
Очередная обязательная проповедь.
Но как все изменилось за время отсутствия.
Священник утратил ранее присущий ему лоск.
На лице выступили багровые пятна, верхняя губа распухла, борода свалялась, плечи поникли, низ рясы был изодран.
Наверное, не успел добежать до спасительного леса.
И пропал голос, от которого до этого дрожали огоньки лампад и свечей.
Но мы разобрали покаянное признание.
Другая библейская легенда.
На свою беду на седьмой день пира своенравная и чересчур возомнившая о себе царица не пожелала выйти к пьяным гостям. И была жестоко и примерно наказана.
- Дальше! – приказал предводитель.
Имел право  требовать, привел с собой степняков, после этого заложил бомбу,  и увидел, как мы  всполошились.
Достаточно, чтобы презирать и насмехаться.
Нескольких минут хватило уломать проповедника.
- Мы обязаны подчиниться победителям, - прошептал тот.
- Громче, - потребовал предводитель.
- Покориться! – согласился священник.
Почудилось, что все опустились на колени.
Словно многократно возросло земное притяжение.
Я попытался выстоять и уйти. Но каждый шаг давался напряжением всех сил.
Удастся ли добрести до той речки или до того лесочка?
Выбрался на улицу, но не сразу удалось избавиться от оков. Или от ядра, которое приторочили к ноге.
Но уже у многих были такие ядра, может быть, сумею затеряться среди них.
Поговорил с попом, но тот отказался исправить метрики, жена, наверное, найдет другие пути бегства и спасения.

                5
        Она нашла, со скрежетом провернула ключ. Заперлась в комнате, когда отчаялась. Никогда не пользовались этим замком, проржавевший штырек с трудом вошел в прорезь.
Или забаррикадировалась, подтащила к двери тумбочку. На паркете остались черные полосы.
Или затаилась опытным охотником.
Так выслеживают и убивают красного зверя.
Обкладывают  логово  флажками.
Напрасно я  оправдался.
- Поп не посмел! – рассказал о пустой попытке.
Отступила к окну и отвернулась. Приникла к стеклу и вгляделась.
Ничего не различить в тумане.
Когда двери темниц распахнули, тюремный смрад  смешался с дымным воздухом. Муть накрыла город.
В пелене не сразу удалось различить новых хозяев.
Но под лязг затворов привычно восславили их. Заводчане проголосовали почти единогласно.
Только почудилось, что туман рассеялся.
И шпиль церкви сияет свежей позолотой. И батюшка, как извечно положено на Руси, призывает к борьбе и победе.
Если и призывал, то все поглотил туман.
Но степняки пробились и  призрели чужих богов.
Жена обязана понять и увидеть.
Тяжело оперлась на подоконник, вроде бы различила.
- Там светлые города, - вгляделась в даль.
Осторожно подобрался к ней.
Спина поникла, остро выступили лопатки.
Словно усохла плоть, нацелились двумя смертельными клинками.
Выступили позвонки и ребра.
Как на рентгеновском снимке, но безнадежно билось сердце.
Нужно помочь, излечить ее.
Не решился дотронуться, вместо этого  объяснил.
- Наша церковь выступит против оккупантов, - придумал я.
Содрогнулся от фальшивых и лживых слов. Или от скрежета, будто железом провел по стеклу.
. - Все равно  уйду, - сказала беглянка.
Холодные и выхолощенные слова, скрежет предпочтительнее этой пустоты.
- Мы вместе, нас много, мы обязательно победим, - откликнулся я.
И огляделся в поисках репродуктора, так заявляют на парадном митинге.
- Вместе с тобой. – Протянул ей руку помощи.
Или хотел опереться на ее плечо.
В церкви степняки наткнулись на невидимую стену, их предводитель  разрушил ее.
Возвели еще одну стену,  и никто не поможет.
- Помнишь, как сладко было вместе, как бесконечно длилась ночь, как благословляли эту бесконечность, - ухватился я за былое.
Если бы она обернулась. Или хотя бы расправила плечи. Или обрела бы плоть. Поманила бы если не жестом, то хотя бы намеком.
Или забыла бы ту далекую манящую страну. Где среди кисельных берегов текут молочные реки, и поэтому счастливы ее обитатели.
Не существует таких стран, но бесполезно объяснять и доказывать.
Попятился и отступил на кухню, услышал, как  возводят баррикаду.
Вытащили мебель из  домов, перегородили улицу. Стрелки застыли около амбразур.
        Все они такие, мысленно обвинил женщин.
Плененным зверем метался по крохотной клетке.
Самое действенное их оружие.
Когда хотят добиться, то бьют без промаха.
Обычно начинают с пустых отговорок. Болит голова или умаялась на работе. Или ежемесячное женское недомогание. Иногда так увлекаются, что сжимают сроки. 
Мало того, облачаются в ночную рубашку, более похожую на кольчугу.
Или у кузнеца заказывают стальной пояс. И конечно, не помнят, куда запрятали ключ.
Наконец, когда не помогают  эти уловки, запираются в кладовке и не подпускают к себе.
Или запирают тебя.
Но можно запросто проломить дверь.
Строго и примерно наказать обманщицу и недотрогу.
Пастырь не напрасно вспомнил о непокорной царице. Она жестоко поплатилась за свою строптивость.
И если выживет, то  не посмеет выступать и царствовать.
Повелитель всего-то потребовал, чтобы на седьмой день безумной попойки показалась перед собутыльниками.
Я – тот царь и одновременно его гости.
Должна потакать любой прихоти.
И чтобы приманивала и ослепляла каждым  движением.
Решился и подобрался к двери.
Тяжелые, неотвратимые шаги, от них трескаются стены и содрогается Земля.
Каблуком сбить  замок; но прежде чем ударить, прислушался.
Иногда невмоготу жить, и хочется сокрушить мнимое благополучие.
Но вдруг различаешь жалобный крик птицы, что, притворившись подранком, уводит охотника от  гнезда.
Или стонет собака, напрасно разыскивая  щенков.
Или всхлипывает женщина.
- Ну что ты, все образумится, - попытался ее утешить.
Или – как научил  мифический царь – наказать за строптивость.
Вспомнил девчонку, которую подобрал на улице.
Якобы ухаживает за больным отцом, и когда у него обострение, надо подать ему лекарство. Накапать в рюмку целебное зелье.
Поэтому и на работу устроилась рядом с домом, чтобы в любой момент сорваться.
В случае чего и  у меня есть ключи от склада.
Когда отпрашивается, то краснеет и не смотрит в глаза.
Что можно различить на полу? Щели между керамическими плитками забиты грязью. Плитка кое-где потрескалась.
На стеллажах сломанные пускатели и обрывки проводов.
Стены в грязных разводах.
Мимолетно осматриваюсь и тоже опускаю голову.
Щиколотки у нее тонкие, кажется, их можно пережать  двумя пальцами.
Срывается и убегает,  хотя бы   оглянулась на пороге.
Но пришла на бандитское собрание.
Когда  проголосовали, и я тоже поднял руку, перехватил ее взгляд.
Посмертная маска, почудилось мне.
Зажмурился, отгоняя видение.
И не заметил, как убежала.
Охранник не посмел остановить.
Она не увидела, что  я опустил руку. Зажал ее коленями, чтобы случайно не вырвалась.
Больше мы не общались, возненавидела меня, теперь уходила, не отпрашиваясь.
А когда я заглядывал на склад, пряталась за стеллажами.
- Все образуется, - повторил я.
Будто одумаются и устыдятся бандиты, захватившие завод. Спрячут золотые цепи, удавкой свисающие с шеи, красные пиджаки заменят на  пристойное одеяние.
  А степняки пришпорят коней. И пыль из-под копыт прощально запорошит глаза.
Наверно, так в Германии надеялись обыватели в тридцать третьем году. Постепенно все рассосется.
Не излечить без хирургического вмешательства.
Только где взять  хирурга?
- Я придумал. – Губами прижался к замочной скважине.
Через щелочку попытался вдохнуть жизнь и надежду.
Много пройдено вместе, но дорога уперлась в кручу.
Вдвоем, может быть, удастся одолеть.
- Есть одна девочка,- запинаясь и проклиная себя, выставил ее на продажу.
Когда купил  на невольничьем рынке, ощупал мускулы и пересчитал зубы.
Но, видимо, недостаточно тщательно осматривал.
Так иногда случается: не замечаешь гнилую сердцевину.
Из-за нее выступил против  передачи акций, хозяин приметил строптивца.
А она не пожелала общаться.
- Расходный материал. – Отомстил ей.
Всхлипывания, кажется, затихли.
  - Она вроде бы из немцев, эти скоро уберутся восвояси, - придумал я.
Губами все еще прижимался к  замочной скважине.
  К ледяной железке. Губы тоже превратились в льдинки. И слова, которые выталкивал из груди, падали и разбивались.
Жена насторожилась, попыталась собрать осколки.
- Мы понарошку разведемся.- Погибал я на морозе. – Она вроде бы неравнодушна ко мне.
Иногда прозреваешь, когда больно и холодно.
  - Фиктивный брак,   уедем, а там разбежимся, немедленно выпишу тебя, - ухватился  за сказочный сюжет.
  - Но я ее ненавижу! – очистился от скверны.
Только показалось, что попал в ледяную пустыню. Или своим гибельным жаром растопил лед.
Сухая древесина вспыхнула с одной спички.
И не выбраться из огня.
Я и не пытался.
- У нас ничего не было, - покаялся напоследок.
Может быть, простит и не оттолкнет.
Услышал, как подкралась к двери.
Если мужчины  потенциальные изменники, такими нас создала природа, желаем везде разбросать свое семя, то женщины  - своенравные кошки.
Одни маленькие, домашние, но и те могут царапнуть, другие – опасные хищники.
А еще  собственники. И готовы биться до последнего за свою собственность.
Только на это и надеялся, признавшись в мнимой измене.
Если не выцарапает глаза сопернице – не так воспитана, - то отыграется на подручном материале.
И хоть ненадолго забудет о неведомых благополучных странах.
Где в лучшем случае позволят  чистить сортиры или подметать улицы.
Подкралась и неожиданно распахнула дверь, я едва успел отшатнуться.
Или не успел, ручка вонзилась.
Или коготки дикой кошки.
Некогда да и не стоит разбираться.
Не обращая внимания на укусы и на царапины, подхватил извивающееся тело.
Когда невмоготу стало терпеть, швырнул на тахту.
Только так можно усмирить зверя.
Материя лопнула с треском разорвавшегося снаряда.
Обессилела и угомонилась.
Груди ее растеклись.
В последнее время  часто подходила к зеркалу и сокрушенно качала головой.
- На улице мужики все реже заглядываются, - однажды призналась она.
- Еще несколько лет и все, - определила предельный срок.
- У нас еще много лет, - вспомнил те слова, сдирая с нее обрывки одежды.
Наверное, тоже вспомнила. Но не стала отрицать и возмущаться.
Покорилась насильнику.
Будто задремала, а я все не мог насытиться покорным и вялым телом.
Потом насытился и опомнился.
Наговорил сгоряча,  придется каяться и оправдываться.
Еще один козырь в ее руках.
- Развестись и найти выездного, - прошептала она в полудреме.
Накрыл ее одеялом, а сверху набросил плед, холодная и слякотная осень в этом году.
Революции случаются осенью, после этого наступает зима, и мало кому удается дотянуть до лета.
- Надо попробовать, - забылась она беспокойным сном.

                6
        Все пьют, переиначил Иван высказывание классика, но каждый напивается по-своему.
Одним достаточно несколько стопок, чтобы почувствовать себя героем.
И тогда можно смело и откровенно сказать.
На кухне, предварительно законопатив окна.
Осудить жен и подруг, которым не дано понять. Им не различить нашу сущность и наши стремления.
От подруг перейти к друзьям и начальству.
Им тем более не поздоровится.
И если хватит сил и отваги, добраться  до высшей власти.
Но сказать шепотом, чтобы не услышали.
Других после возлияний тянет на подвиги.
И на улице выискивают они достойных соперников. Тех, с которыми  легко справиться.
Но иногда нарываются на достойный отпор.
И тогда возмущаются несовершенством нашего мира.
Некоторых привечает милиция.
Тщательно выбирают клиентов.
Им не интересны оборванцы с пустыми карманами.
Но настораживаются на  господина. Затаскивают его в свою машину. Быстро и умело обыскивают. И если удовлетворены добычей, то оставляют ему копейки на попутный трамвай.
Иногда могут и поколотить, чтобы был сговорчивей.
Но не оставляют синяков, еще нажалуются эти так называемые интеллигенты.
Прозвище хуже самого грязного ругательства.
Многие тупо и безнадежно напиваются.
Мордой в салат, а если нет закуски, мордой об стол. Или замертво валятся на пол.
Раньше продвинутые пьяницы оставляли памятные записки. Просили не закапывать в землю, пока ни проявятся явные признаки разложения.
Нынешние не заботятся об этом.
Их так долго держат в мертвецкой, что успевают очужаться. Жестоко страдают и умоляют опохмелить.
Прозекторы сочувствуют им.
И только некоторые способны на осознанные действия.
Иван был способен.
Еще в армии досаждал командирам, чаще других подметал плац и чистил сортиры.
Но каждую свободную минуту хватался за книгу.
Доцентом прозвали его солдаты.
Прозвище прижилось и на гражданке.
Главный энергетик даже гордился своенравным электриком.
Так завзятые рыбаки хвалятся редким  уловом. Рыбиной, которой нет у других.
А коллекционеры любуются достойной безделушкой.
Но иногда  расстаются и с ценной коллекцией.
Никто не заступился за Ивана.
Не до него в этой неразберихе.
Директора  подготовили к пришествию.
Обещали  если не золотые горы, то вполне сносное существование.
Показали, как перерезают сухожилия баранам перед закланием.
У тебя  нормальный загородный дом и приличная машина, намекнули ему.
Как поживают жена и дети? спросили они.
И еда нынче не та, и отравлен воздух.
Директор поблагодарил за искреннюю заботу.
Созвал начальников цехов и отделов.
У них связи в верхах, соблазнил их, с ними будете жить долго, богато и счастливо.
Начальство довело до работников.
Поэтому на собрании дружно поддержали кандидатуру
Попробуй возрази, когда охрана нацелилась стволами и штыками.
Шаг в сторону приравнивается к побегу, говорили в былые времена, теперь же пострадаешь за неправильное голосование.
Это увидел Иван в ночном бреду.
Сполз с кровати, ногой задел бутылку, та откатилась к стене.
Даже каплю не удалось выжить, правильно, давно пора завязывать.
Или хотя бы отложить до свершения.
Русский народ миролюбив и терпелив. Но когда переполнена чаша… Достаточно одного толчка, чтобы расплескать хмельной напиток.
Пришельцы ворвались, необходимо задержать их, пока не просочились в глубь территории.
Даже степняки освоились с городскими реалиями. Уже не испражняются на улице, а кони на асфальте не щиплют траву.
Займут и переоборудуют цеха, станки сдадут в металлолом, организуют перевалочную базу для хранения поддельного алкоголя и дешевой якобы фирменной одежды.
Или установят игральные автоматы, и чтобы обслуживали их доступные девицы. При желании можно пройти с ними в номера.
Еще что-нибудь придумают.
  Если не устрашить  показательным актом.
Иван побрился, с хрустом сдирая трехдневную щетину. Несколько раз порезался, раны заклеил обрывками газеты.
Нашел тельняшку и старую армейскую одежду.
Когда облачался, ткань больно и щекотно покалывала кожу.
Изготовился и осторожно выбрался на лестничную площадку.
Дом высокой культуры, жильцы долго добивались почетного  звания.
Поэтому, возвращаясь после работы, старался не шуметь. Разве что плечом иногда задевал стену, отчего на штукатурке оставались  царапины, да спотыкался на крутых ступенях. А если приоткрывались двери, или любопытный глаз приникал к замочной скважине, то не приветствовал их, нельзя прикладывать руку к пустой голове, ссылался на строевой устав.
Но на этот раз изменил давней традиции. Если отправят чистить гальюны, не успеет организовать оборону.
Заранее припас оружие.
Нет, ему не понадобятся винтовки и бомбы, владеет более совершенным методом.
К заводу подходит высоковольтный кабель, проникнет на подстанцию, снимет защиту и устроит короткое замыкание.
От взрыва вспучится земля. В огромную воронку  провалится здание заводоуправления, где  укрылись коллаборационисты.
Обрадовались, что удалось  выжить. Их не прирезали в придорожной канаве. Более того, не отняли скот и имущество.
Разве что в суматохе затерялись некоторые жены – невелика потеря.
Но напрасно  надеются на снисхождение.
Так во время войны партизаны уничтожали дома и сараи пособников. Крестьян, что  остались под врагом.
Пора вернуться к   тактике выжженной земли.
Иван  добрел до широкого подоконника, где стояла несколько горшков с цветами и канистра с водой.
Дома толком не напился, опять запеклись губы и пересохло горло, глотнул из канистры .Поперхнулся и закашлялся.
Обыватели испуганно попрятались по убежищам.
Не сразу сообразил, как открыть железную дверь.
Разбил плечо и вывалился во двор.
  Подступили машины.
Они завопили, как и те, что скопились на улице.
Пришлось снять кроссовки.
  Стадное чувство, стоит начать одной, как подхватят другие.
Проклятиями будут провожать до  самого завода, хорошо, что идти недалеко, может быть, не успеет разодрать ноги об осколки былого величия.
Многих покорили пришельцы, не на кого  положиться одинокому ночному мстителю.
Прихрамывая, пошел посередине дороги, чтобы не дотянулись балконами и оскаленными решетками радиаторов.
Остановился встречный грузовик.
        Водитель, такой же потрепанный мужичок, как и  его машина, выкинул на асфальт поношенные кирзовые сапоги.
Лучше в них,  босиком  не добраться.
- Спасибо, но я сам, - поблагодарил Иван.
Эта обувь впору, в солдатских сапогах все одолеет.
Машина ушла в черных клубах дыма.
Нашел в кармане бечевку и подвязал подошву.
Когда враги врываются в крепость, то три дня бесчинствуют. 
Поэтому не сунулся в проходную, отыскал дыру в заборе. Так надежнее.
Многие пользовались этим лазом, новые хозяева еще не успели заложить проем,  затянули колючей проволокой.
Заводчане втоптали ее в землю, но Иван зацепился.
  Рванулся, пытаясь освободиться, если повяжут, то утвердятся в  мнимом превосходстве.
  Разодрал штаны и покалечил ногу.
Надо перетянуть рану, не потому что истечет кровью, но если упадет, то на  запах устремятся акулы.
  Не нашел веревку, но вспомнил о бечевке, которой примотал подошву.
Узел не поддался, изогнувшись – захрустели и поломались позвонки, - перекусил его.
Но забыл о ранении, отодрал ветхую подошву, чтобы не мешала идти.
Услышал, как веселятся победители.
Пленников, наверное, загнали в подвал,  потом запустили туда палачей.
Они изготовились.
Успеть бы добежать до подстанции.
Ему казалось, что бежит. Но ковылял, припадая на одну ногу и волоча другую.
Пробирался в темноте, то ли перебили фонари, то ли ночной электрик забыл включить освещение.
И за тучами не видно луны.
Можно пройти по асфальтовой дорожке, но лучше напрямик, на счету каждая секунда.
Пробился разлапистыми кустами, или здесь тоже успели насторожить колючку.
Последнее препятствие: низенькая ограда, которой с тыла огородили подстанцию.
Перевалился через ограду.
Но заблудился или забыл об отстойнике, куда сливали воду из котельной.
Яма  парила.
Пар каплями горячей воды прожигал кожу.
Поскользнулся и взмахнул руками, пытаясь удержаться на краю.
Упал на спину, больно ударился затылком.
И уже соскальзывая, перекатился на живот, отчаянно цепляясь за размокшую глину.
Услышал, как вода выплеснула из берегов.
Забыл перевязать рану, акулы устремились на кровь.
Напрасно бился и отбивался, не выплыть в тяжелых сапогах.
Зубы беспощадно вонзились.
Запрокинул голову, напоследок увидел, как ослепительно вспыхнули звезды.
И как душа его – такая  маленькая и беспомощная – устремилась к немеркнущему  огню.
Потом звезды погасли.

                7
        Новая власть, новые порядки, провозгласили по цехам и отделам.
Никто  не возразил.
Пьяниц и прогульщиков выставят за ворота.
И уйдут они с волчьим билетом, уже никуда не удастся пристроиться.
- Круто берет, - то ли осудил, то ли поддержал  сантехник.
- Потом отдаст, - отмахнулся слесарь.
Ранним утром устроились в кустиках за котельной.
Надо поправиться перед работой.
Всякое  видали, всех пережили.
Один приказал отлавливать на улице. И надо объяснить, почему прохлаждаются.
Врывались в  кинотеатры и в бани, напрасно прикрывались посетители. И тем более не принимались в расчет бестолковые  оправдания.
Женщины  хотя бы могли сослаться на богатого покровителя.
Тех, что ссылались, отправляли на общественно-принудительные работы.
Но если облачиться в замызганный ватник, и обзавестись потрепанным чемоданчиком, то пройдешь самую дотошную проверку.
Наш  человек – честь и хвала заслуженному труженику.
Другой правитель помешался на трезвом образе жизни.
Вырубил виноградники – будто спирт гонят из виноградной лозы. Из чего угодно научились добывать это зелье.
Ограничил продажу алкоголя. Теперь винные лавки открывались на несколько часов, и надо было успеть отовариться.
Впрочем, скоро опустели и лавки.
Освоили производство самогона.
И оказалось, что питие это не хуже заводского.
Теперь же новый директор – очередной временщик – вспомнил о тех провальных попытках.
Прихватив бутылку, слесарь и сантехник обсудили нововведение.
Прикупили ее в ларьке, продавец  достал из-под прилавка
- Сам пробовал,- сослался на высокое качество напитка.
Сначала, как положено, поправились.
Упала капля и выжгла траву.
Ядреное лекарство, скривились от горечи.
Надо запить, можно зачерпнуть в отстойнике.
Ничего, что вода горячая, скоро остынет. А муть осядет.
Заводчане давно облюбовали укромное это местечко, и как промысловики оставляют на заимке дрова и продовольствие, так и здесь предшественники оставили посуду.
Стекло потемнело.
Сантехник вызвался сходить.
Негласный протест дурацким хозяйским указам.
Если выгонят работяг, где найдут замену?
В лучшем случае наберут таких же, но они не скоро разберутся в путаном хозяйстве. Или вообще не разберутся.
- Старик понимал жизнь, - вспомнил  главного энергетика. – А что умеют молодые? – вопросил он.
Никто не возразил.
Яма привычно парила, одной рукой разгоняя пар, тяжело перебрался через ограду.
Ухватившись за ржавые штыри, склонился над водой.
Различил борозды на глинистом берегу.
Будто кто-то пытался выбраться, но пальцы соскальзывали.
Красные обожженные руки все же дотянулись до прибрежной коряги.
Уронил стакан и попятился.
Задыхаясь, вернулся в убежище.
- Там…, - не сразу удалось объяснить.
- Выпей, - догадался его товарищ.
Сантехник глотнул из горлышка.
На земле осталось еще несколько проплешин
Лекарство не помогло.
- Уйдем отсюда. Я ничего не видел. Все забыл. – Вцепился в плечо товарища.
А тот стряхнул назойливую руку.
- Когда мы уйдем…, - сказал он.
- Быстрей! – взмолился сантехник.
- Навсегда уйдем. –  Видимо, успел принять, пока собутыльник ходил за водой. – Пусть не оставят трупы на съедение псам и воронью. Мы тоже не оставим.
- Надо сообщить, - буднично добавил он.
Но не подошел к покойнику, если обвинят, то не найдут рядом с ямой его следов.

                8
         Будничное разбирательство, хозяин позвонил начальнику районного отделения.
- Будет тебе дудка, будет и свисток, - пообещал ему. – Присылай своего человека.
  Человек прибыл.
Столько преступлений по району, что никого не выделили в подмогу.
И приехал на старом «жигуленке», тот заглох недалеко от завода, кончился бензин.
Дознаватель пнул колесо. Но осторожно, чтобы не повредить ногу. Но все равно охромел и проклял свою работу.
Устал копаться в дерьме.
Поэтому так строго взглянул на старушек в проходной, что те не посмели задержать его.
Начальник отдела кадров тоже догадался и предупредил сотрудницу.
- Все с чистого листа, сдали в архив, нет, уничтожили старые документы, - придумал он.
- Ничего не знаю, - заученно повторила женщина.
Торопливо вернулся в свой кабинет.
Тошно и неприятно смотреть на   нее.
Правительство придумало осчастливить блокадников. Тех, что пробыли в осаде более четырех месяцев.
  А ей не хватило нескольких дней.
  И пока ходила по кабинетам и доказывала, поблекла и постарела. Волосы посеклись и поседели, мочки ушей растянулись, морщины мелкой сеткой изуродовали лицо. Бесформенно расплылось тело.
  - Вот, явственные следы, - пыталась разжалобить она.
Но чиновники только беспомощно разводили руками – закон есть закон, ссылались на постановление. Даже если не хватает нескольких часов…
Главный кадровик родился после войны, но обзавелся требуемыми документами.
Поэтому предпочитал не общаться с неудачницей.
Но все же предупредил ее.
Туже перетянул живот, от чего грудь еще больше раздалась.
Дознаватель – не первый год работает – прежде всего зашел к хозяину.
Тот достал два конверта.
Более увесистый подготовил для начальника отделения.
- Большие учредительные документы, - поведал о его содержании.
- А это малые – для тебя, - не забыл и об исполнителе.
Так привык: с подчиненными и с зависимыми от него людьми говорил  без опаски.
Но когда дознаватель потянулся к приманке, спрятал конверты в стол.
- Сначала дело, - остановил его.
Впрочем, тот не обиделся, наоборот, взбодрился.
Прикинул, сколько туда поместилось зелени.   И какой изображен президент.
Приехал на своей машине, может быть, удастся заправить бак.
Когда подобрался к забору, что огораживал яму, то на глаз прикинул его высоту.
Директор выделил ему сопровождающего, чтобы не заблудился.
Или конвоира, тот следовал за ним по пятам.
Здоровенный мужик, похожий на бывшего штангиста, но, видимо, подорвал здоровье усердными тренировками, хрипло и надсадно дышал за спиной.
Дознаватель втянул голову в плечи и не решался обернуться.
Будто вели на расстрел, почудилось ему.
- Какая высота заборчика? – задал риторический вопрос.
Может быть, удастся выжить на этот раз.
Конвоир тоже прикинул. Достал нож и надавил на кнопку. Выскочило лезвие.
Дознаватель рассмотрел. Показалось, что по продольной канавке струится кровь. Одежда конвоира заскорузла от засохшей крови.
  - Соответствует норме, - торопливо определил он.
Лезвие запрыгнуло в рукоятку.
  Около трупа – его уже вытащили на берег и накрыли брезентом – столпились зеваки.
Собрать проверенных людей,  приказал директор.
Быстренько опросили работников.
Допустили не всех.
Мы всю жизнь боролись против той преступной власти, заявили самые продвинутые. Даже рванули на груди рубаху, чтобы показать несуществующие раны.
  Таких сразу отшили. Не нужны  мнимые борцы и страдальцы.
Если власть переменится – хотя это невозможно, - то мгновенно перекинутся к победителю.
К тому, кто больше заплатит.
Надежнее молчуны.
Таких пригнали на опознание.
Не забыли и работников энергоцеха,  это  их яма.
Когда подвели к ограде, я зажмурился.
Света, ее тоже заставили, ухватила за руку. Словно в ладонь вонзились иглы.
  До этого избегала меня.
Когда  заглядывал в кладовку, отступала за стеллажи.
Больше  не зайду, нечего там делать, слишком задается,  уговаривал себя, и не мог удержаться.
Так трогаешь больной зуб, содрогаешься и наслаждаешься болью.
Или пытался перехватить ее около столовой.
  Однажды удалось. Губы еще больше распухли, глаза покраснели, под ними залегла синева.
  - Все пройдет, - попытался  ее утешить.
  - Не пройдет, поздно, - отказалась  она.
- Почему поздно? – не разобрался я.
  Но только каблучки застучали по асфальту.
  Тревожная барабанная дробь, и бесполезно зажимать уши, не избавиться от  грохота.
Когда привели под конвоем –  мы не смогли убежать, - и сдернули холстину, приникла ко мне.
Я обхватил ее, чтобы укрыть от беды.
Груди ее мягко расплющились.
В предплечья, в плечи вонзились иглы.
Вдохнул чистый, банный запах ее волос, только так можно выжить.
Чтобы не отравили гнилостные болотные испарения.
Прижимая ее одной рукой,  дотянулся до лица, и  раздвинул веки – все равно заставят опознать и признаться.
Различил в тумане.
Конвоир опять достал нож, но еще не надавил на кнопку.
Передовики и представители общественности поочередно заглядывали в обезображенное лицо.
Отрицательно качали головой.
Лезвие не выскакивало из рукоятки.
Дознаватель ожил и нашептывал конвоиру.
Так увлеченно рассказывал, что тот забыл о своих обязанностях.
Делился памятными эпизодами из богатой практики.
Я различил напряженным слухом.
Труп  больше суток пролежал в чистой проточной воде, богатой разнообразной  живностью, поделился специалист.
Те, что проходили мимо утопленника, бросали книги в костер. А некоторые, особо боязливые, отрывали обложки, чтобы лучше горело.
С каждой уничтоженной книгой все безобразнее становилось лицо.
Лоскутами сошла кожа, обнажились мускулы и сухожилия.
Так сдавил девчонку, что она вскрикнула.
Раки набросились на лакомство, вспомнил дознаватель.
Не просто сожгли книги, но убили читателя.
Я мог спасти его, а вместо этого загляделся на девчонку.
Случайно угадал, как ее зовут.
  Если бы вернуться туда и исправить содеянное.
- Уходи, - взмолился я.
Попытался исправить.
А когда она дотянулась и ладошкой запечатала поганый рот – болотные испарения  все же изъязвили лицо, и она могла заразиться, - отбросил  ее руку.
- Целое ведро наварили, -  вспомнил дознаватель.
Столько книг, что пламя выхлестнуло выше труб.
Но тучи тяжело нависли.
- Теперь твоя очередь, - позвал меня дознаватель.
Вкусная сказочка, согласился конвоир, но он тоже может поведать.
Когда ушли ледяной пустыней, то прихватили случайного попутчика. Не зря его откармливали перед побегом. Иной пищи  не раздобыть в снегах.
Надавил на кнопку, лезвие выскочило.
Отчаянным усилием оттолкнул я женщину.
Полопались веревки, которыми нас скрутили.
Обрывки больно ударили.
- Нет, - отказалась она.
Голос был хриплый и незнакомый.
  - Ну! – Надвинулся конвоир.
С  лезвия стекала кровь, почудилось мне. Десятки лет ничего не вырастет на выжженной земле. Если меня не будет.
-Нет, не знаю его, - повторил  вслед за другими.
- Никогда у нас не числился, - еще до этого заявил главный кадровик.
А секретарь директора уже составил объяснительную записку.
Тот, кого при побеге прихватили с собой. Ему повезло, наткнулись на палатку геологов. Когда те вернулись из маршрута, то не досчитались многих продуктов. Оказывается,  в пустыне  водится зверье.
Не только водится, но и разбойничает.
Так выжил этот  мнимый интеллигент, но перенял многие повадки  зверья.
Желая подорвать налаженное производство, лазутчик проник на предприятие, указал он в своей записке.
Промышленный шпионаж, козырнул модным термином.
Но не смог овладеть нашими разработками.
Поэтому подельники приговорили его к заслуженному наказанию.
Что и было исполнено.
У каждой ямы не поставишь часового, отбился от необоснованных обвинений.
Составил и другой вариант записки, где сослался на обнаглевших алкоголиков.
Если раньше бражничали они в своих берлогах, и даже опытные охотники не могли выкурить их, то теперь лишились квартир и разбрелись по городу. Их иногда удается обнаружить даже на секретных объектах.
Дознаватель несомненно подпишет обе бумаги.
Не зря оставил секретарю ключи от машины.
Настолько доверяет нашим людям.
Они не только заправили бак, но отладили зажигание.
И если еще кто-то провалится в яму или упадет с крыши, и пришлют этого дознавателя, то заменят  и покрышки.
Я отвлек от нее конвоира, и она воспользовалась этой промашкой.
Или он так увлекся игрой с ножичком, что не сразу осознал.
И конечно, не погнался за ней.
Сбросила туфли, чтобы легче было бежать.
Преследователь свистнул в два пальца.
Как предводитель степняков в церкви.
Но если  тот посвист задул пламя свечей и лампад, и стали неразличимы лики святых, и кони захрапели и ударили копытом, то теперь из ямы  выхлестнула вода, и угрожающе нависли тучи.
Первые капли упали.
Каждая оставляла воронку.
Много воронок, земля, перепахана обстрелом. Кости, изломаны взрывами. Хриплые и надсадные крики воронья. Перебиты стволы деревьев.
Заслонился в напрасной надежде.
Разрывы приблизились.
Побрел, уходя от обстрела и гибели.
Подобрал ее туфли,  это поможет выстоять.
Еще всемирным потопом  залило землю. Осталась дорожка, что посуху провела расступившимися водами,  как описано в священной книге.
Чтобы покаяться и вернуть туфли.
Неправда, свечи и лампады не погасли, и когда степняки отступили, потрясенные нашей верой и величием, пламя разгорелось. И священник, как положено, призвал к борьбе и победе.
Обычные туфли с истертой подошвой и скошенными каблуками.
  А  почудилось, что несу хрустальные башмачки.
Вот ее дом, она  показала.
  Вот ее подъезд, выследил и запомнил.
  И легко найду квартиру.
Кнопки на дверном замке истерлись и почернели, набрал нужный код.
Дверь скрипуче отворилась.
Порыв ветра захлопнул ее за спиной. 
И наверняка затопило тропинку.
А дом этот обернулся былым ковчегом, на котором спасся наш прародитель.
Но только двое выжили на этот раз, и нам суждено заселить землю.

                9
        Отец ее служил в органах и присматривал за иностранцами.
Именно ему посчастливилось разоблачить американского разведчика.
Счастье это состояло из бессонных ночей и подорванного здоровья.
Только так удавалось хоть ненадолго отвлечься от  беды.
Слишком поздно,  врачи отказались оперировать жену.
А когда он в порыве безумия ухватил хирурга за отвороты халата, тот не стряхнул назойливые руки.
- Но мы-то живы,- отбился прописной истиной.
Чтоб выжить, заваривал крепчайший кофе и вливал туда спирт.    Убийственная смесь, и сердце готово выскочить из груди.
  И когда выскакивало, глаза закатывались, распухший язык вываливался изо рта, на губах вскипала пена.
Все больше спирта вливал он, все чаще повторялись приступы.
Почти не слушалась левая рука, и при ходьбе волочил  левую ногу.
Больного сотрудника отправили на пенсию, благо выслуга позволяла.
И уже не принимали в местную больничку, бесполезно лечить не желающего лечиться человека.
Дочка ухаживала за ним, как за ребенком.
И лишь однажды ненадолго оставила  его.
        Перед выпускным вечером  отправилась в прощальный поход.
        С подругой досталась ей двухместная палатка.
        Ночью подруга перебралась к другим девчонкам.
        Обещала однокласснику, хотя не поверила, что у него получится.
Было боязно  ночевать одной.
Казалось, подбирается зверье, она слышала треск сучьев под тяжелой лапой да надсадное хриплые дыхание.
Едва ни закричала, когда зверь заскребся у полога.
- Страшно? – Разобрала шепот одноклассника.
Первый красавец в школе, девчонки бегали за ним косяком.
И на случайных посиделках – обычно забегали покурить в туалет,- одни видели в нем героя, другие отмалчивались и не желали слушать.
А самая продвинутая рассказала.
В субботу, когда родители уехали на дачу, зашел в гости.
- Я увидела желание в его глазах и под платье надела ночную рубашку.
- С завлекательной вышивкой, - похвасталась она. – В итальянской мастерской соорудили. Изобразили страшилу со змеиными волосами…
Слушательницы отмахнулись от нелепой прианки. Нашла чем удивить. Еще не то можно придумать.
- И все слепнут, стоит им увидеть эту змеиную бабу, - продолжила свое повествование.
- Ослеп? – не поверили слушательницы.
- Еще бы, стоило сбросить  рубашечку…
Света не желала знать, но все же вслушалась.
- Вконец заездил меня, - похвалилась своим наездником. – Или я его  извела. – Выстояла в той битве.
Когда он – самый привлекательный -  впрочем, Света не считала его таковым, просто самонадеянный мальчишка -  заскребся у палатки, вспомнила пустую похвальбу одноклассницы.
  - Вали отсюда, - нарочито грубо отшила его.
Он уже вполз в палатку.
Поджала ноги, чтобы не замарал.
- Тише, - прошептал он.
- Что? – насторожилась она.
- Специально оставили тебя одну на съедение зверью, а сами попрятались, - понес он околесицу.
Главное – сбить с толку, тогда будет проще уломать эту недотрогу.
Поспорил с ребятами и не мог проиграть.
Так смешно сказал, что Света  рассмеялась. Но тут же прикрылась ладошкой – могут услышать.
- Вот. – Щелкнул зажигалкой и показал бутылку.
В неверном свете стекло голубовато и привлекательно переливалось.
Очередная стадия: сначала огорошить, а потом привлечь второстепенным и несущественным.
Увлекся магией, вычитал рецепт в потайной магической книге. Если добавить в напиток некую смесь, то никто не устоит. С трудом достал ингредиенты.
Когда смешал их и высыпал в бутылку, вино позеленело и вскипело, лопнуло несколько пузырей. И такой запах навалился, что задохнулся и едва отдышался.
Накапал зелье во флакон.
Пришел  к однокласснице и влил снадобье  в чай.
И все случилось так, как  поведала она подругам в туалете, и даже не обратил внимания на нарядную ночную рубашку. Или обратил, но не окаменел, как мифический его предшественник.
Или тот отсек ей голову, некогда да и не интересно разбираться в путаной истории.
  - Хочешь выпить? – И на этот раз не сомневался в скорой победе.
  - Хочу, - неожиданно согласилась Светлана.
  Сначала боролась с пагубным пристрастием отца. Возвращаясь из школы, тщательно обыскивала квартиру. И если находила бутылку, выливала в раковину ее содержимое.
  Отец приспособился разливать выпивку по пузырькам и прятать их в разных местах, она все равно находила.
Но не могла смотреть, как мучается  похмельем.
Будто сражается с невидимым великаном. И тот то перекручивает безвольное тело, то изгибает  дугой, то завязывает узлом.
Уже не выливала, но перепрятывала пузырьки.
И когда мука становилась невыносимой, подносила ему лекарство.
Все больше его  требовалось.
На службе давно махнули рукой на бывшего сотрудника, своих болячек хватает.
Однажды она тоже  хлебнула.
Такая горечь, что выступили слезы. Но слизнула капельку с верхней губы.
И волшебные узоры вдруг разукрасили старые выцветшие обои, а покореженные половицы не заскрипели под ногами.
И почудилось, что отец – молодой, красивый и счастливый, как на давнем снимке –  высоко подбросил ее, и от сладостного испуга замерло сердце.
Опрометью выскочила из комнаты.
- Хочу! – решительно повторила она.
Глотнула прямо из бутылки,  горечи заметно поубавилось.
Вспомнила, как с матерью шла по улице.
Та вроде бы никого не замечала, но мужчины невольно расправляли плечи и замедляли шаг.
- Гордо пройти по жизни, - невпопад сказала она.
- Но такой короткий путь. – Снова глотнула.
Среди каких-то пустых и необязательных его слов.
Про отца, который наконец-то развернется.
Про дом на высокой скале, куда на руках принесет ее.
Голова приятно кружилась.
Согласилась жить среди орлов, рядом с солнцем.
Потом уничтожила ту гадкую девчонку.
Не позволила совратить его.
Не окаменела, когда та нагло уставилась на нее. Волосы обернулись ядовитыми змейками. 
Не обращая внимания на болезненные укусы, хотя выступила кровь, ухватила ее за шиворот, и утопила в унитазе. Потом захлопнула крышку и придавила  ногой, чтобы  не выбралась.
- Ничего у нас не было, она такая страшная, - уговаривал ее мальчишка.
И поглаживал, успокаивая.
Ладонь  заползла под одежду, обожгла поясницу.
Она притерпелась к этой боли.
Беспощадно уничтожила соперницу.
- Она сама, я не хотел, - придумал мальчишка.
- Долго ждала чуда, - прошептала Света.
Земля  раскачивалась, и не удержаться на шаткой палубе под беспощадными и подробными его пальцами.
- Так и должно быть, - согласился он.
  Хваткие пальцы…  душно в палатке… в темноте не увидит… как  на уроке физкультуры или на приеме у врача…, смешались мысли.
  - Я не страшная, - позвала его Света.
- Подожди. Не надо, - выдохнула она.
А он наваливался на нее, будто вбивал гвозди суматошными ударами; а  с последним  ударом растекся по распластанному  телу.
Когда оделись -  и боли не было, только усталость, и слипались глаза, и хотелось прижаться к его плечу,  -  оттолкнул ее.
Еще не научился  отстраняться.
Никогда не научится.
- Навсегда вместе, - передразнил он.
- Сначала надо встать на ноги, остепениться, - повторил вслед за отцом.
Ни к чему такая обуза. Вериги, кажется, их носили чудаковатые праведники.
Но давно перевелись те чудаки.
Скорее цепи, которыми сковывают каторжан.
А чтобы всем была видна их ущербность, на куртку нашивают мишень.
Она попыталась нашить.
Самые опасные и непредсказуемые люди – мечтатели и фантазеры. Такое придумают.
Поэтому резать надо по живому.
- Мы поспорили, - нехотя признался он.
- Я выиграл! – выкрикнул он.
- Но вы не привяжете меня к  юбке!
Так громко выкрикнул, что потревожил соседей.
А может быть, и не спали в других палатках – такая замечательная ночь, позади школа, впереди  жизнь.
- Напрасно понадеялась!
Чем яростнее нападал на нее, тем больше распалялся.
- Ты сама напросилась!
Вино иссякло, и не бывает отрадного опьянения, и все отчаяннее раскачивается Земля.
- Пора  повзрослеть!
Попыталась выползти из палатки.
Брезентовый полог с размаху ударил по лицу. Или упала на какой-то сучок.
- Лучше я, чем другой проходимец! – ударил в спину.
Своим криком всполошил лагерь.
Или около костра собрались болельщики.
Один из них, изображавший  беспристрастного судью, принимал ставки в безумной  игре.
И теперь обязан  вынести справедливый приговор.
Усадил ее в гинекологическое кресло, почудилось  ей.
Заглянул и задумчиво почесал затылок.
Совсем не так было изображено в медицинском учебнике.
- Да, он выиграл, - подтвердила Света.
- Какие  вы грязные, - попрощалась с беспощадными насмешниками.
Не посмели задержать ее.
Летом светает рано, пошла на рассвет.
По обочине лесной дороги, ногами загребая траву.
Так нельзя, приказала себе, но не сразу вспомнила и научилась. Руками приподняла и переставила  ногу. Потом другую. Наконец освоила забытое искусство ходьбы.
  Не заметила, как одолела долгие версты до автобусной остановки.
Ладонью заслонилась от ранних пассажиров.
Будто они могли различить.
Те дремали или разговаривали.
Вернулась домой после долгого отсутствия.
  Отец затосковал в одиночестве.
  Она щедро плеснула ему.
Распрощалась с детством.
Не высидеть целый день около больного, устроилась на работу.
Но терялась с мужчинами.
И когда в кладовку заходил заместитель главного энергетика – или уже главный, не разобраться в этой путанице, - укрывалась за стеллажами.
Ее вызвали на опознание – не смогла отказаться, -  снова очутилась в той палатке.
Главный энергетик не признал работника.
  Бесполезно кричать и отбиваться, она  задохнулась.
Как в той палатке.
Влили в горло огненную жидкость, не выстоять в огне.
Пламя опалило, но не сожгло, и эта боль была сродни наслаждению.
- Не знаю, не знал, никогда не узнаю, - отказался главный энергетик.
Заплутали в пустыне, но блуждали поодиночке.
Когда она измаялась, и посчастливилось найти такого же обездоленного странника, тот оттолкнул ее ложной клятвой.
Скинула туфли, так легче идти по песку.
Побрела, задыхаясь и кого-то оплакивая.
  К отцу, тот не предаст.
  Вместе с ним вспомнит былое.
  Как хорошо было раньше.
Когда втроем шли по улице, прохожие оборачивались вслед счастливому семейству.
А если отец покупал маме цветы – а он всегда покупал, каждый прожитый день – праздник, - то они долго не увядали. Весь дом в цветах, они свешивались со стен и потолка, хрустели под ногами.
Содрогнулась от этого хруста.
Дверь  была приоткрыта.
Если, как показывают по телевизору, оперативники или бандиты крадучись и пригибаясь входят в квартиру, то она не пригнулась.
Лучше сразу, чем мучаться в той палатке.
Сразу не получилось.

                10
        Укрылся в ненадежном убежище, со скрежетом захлопнулась железная массивная дверь.
Как в рубке тонущего корабля, и вода подступает к иллюминатору.
Выхлестнула из люков и из придорожных канав, бурные реки затопили равнину и прибрежные города.
Дома постепенно погружаются в эту жижу.
Вверх вели истоптанные ступеньки, различил на камне ее следы.
И другие отметины: кровавые царапины на стене, кто-то напрасно пытался  зацепиться.
Зажмурился и надвил на глазные яблоки, чтобы  надежнее различить.
Почудилось, не было ни царапин, ни следов
Обыкновенная лестница, штукатурка кое-где осыпалась, обнажились полустертые надписи.
Когда люди гибнут, то оставляют предсмертные записки.
Потом приходят маляры и замазывают стену.
Когда люди гибнут, то взывают к живым, а те не откликаются.
Или торопливо набирают памятные номера.
Абоненты не отвечают, затыкают уши и нахлобучивают на голову подушку.
Вода подступала. Осторожно поднялся скользкими ступенями, прокрался мимо затаившихся квартир.
Ничего не было: не смущались, случайно встретившись взглядом, не  прятались за стеллажами и за шкафами, не отбивались ложными клятвами, не знали и не ведали.
  Просто позвала, а я откликнулся.
Задыхаясь, вскарабкался на высокий этаж.
Очередной неприступный восьмитысячник, последняя гора, других не будет.
- Вот! – Показала дочка.
Сдернули с постели, на полу валялось изодранное постельное белье.
Завернули в саван, а он сбросил покровы, показалось мне.
- Смотри! – Показала дочка.
  Проволокли по полу, вздыбились половицы.
Старинный дом, наверное, охраняется государством, кажется,  висит мемориальная доска.
Еще можно разобрать надпись.
Здесь побывал основатель, как и во многих других домах в нашем городе.
Памятные подъезды, куда он забегал переждать ненастье, общественные уборные, где посчастливилось ему облегчиться.
Потом доски эти поснимают, в туалеты перестанут водить экскурсии, но дома  не отремонтируют.
Поэтому паркет потрескался от старости.
- А потом его выволокли на площадку! – различила дочка.
  Рядом еще две квартиры, соседи наверняка видели.
  Надавил пуговку звонка.
Будто вой сирены, почудилось соседям.
  Когда тот, кого мы искали, еще ходил на работу, то вроде бы ничем не отличался от других людей. Так же толкался в общественном транспорте, и выбирался из толпы с истоптанными ногами. Так же спешил в свое заведение.
Но перед тем как войти, оправлял пальто или костюм, бархоткой, которую всегда носил с собой, наводил на сапоги глянец, а шляпа была похожа на армейскую фуражку.
  И никакой улыбки, когда сосредоточенный сержант проверяет пропуск.
Секретная служба, о которой не положено знать посторонним.
Однако соседи узнали неведомыми путями.
И когда ссорились, и разбивали тарелки и так кричали, что сотрясались стены, не забывали об этом.
  И не проклинали наших правителей.
Столько лет прошло после страшных и больных тридцатых, но еще не скоро мы поправимся.
Почти все соседи затаились, старушка выбралась из укрытия.
Ребенком вместе с бабушкой укрылся в подвале в захваченном немцами городе, рассказал мне сослуживец.
Немцы зачищали дома, в  подвалы швыряли гранаты.
И все ближе подбирались к их убежищу.
И тогда бабушка решилась.
Господа, здесь только женщины и дети, сказала по-немецки. Еще до революции закончила гимназию.
Ее скосили автоматной очередью.
Но не бросили гранату.
Поэтому старушка рассказала.
- Я ничего не видела, - призналась она.
- Его не выволокли на лестничную площадку, - переиначил я ее слова.
Только так можно спасти дочку, сама не готова услышать, но пересохшей губкой жадно впитывает неверный пересказ.
- Обострение болезни, вынесли заботливые санитары, - придумал я.
- Врач сделал спасительный укол и приготовил капельницу, - продолжил путаную историю.
На этом иссякли мои медицинские познания, больше ничего не смог придумать.
- Повезли осторожно и бережно как самый драгоценный груз, - добавил напоследок.
Старушка отступила от двери, выжила на этот раз, и сама не поверила этому.
- Мы найдем его! – придумал я.
  Дочка прижалась к стене и разбросала руки.
Словно Спаситель на кресте, и жизнь по капле истекает из истерзанного тела.
- Найдем и спасем! – попытался излечить ее.
Снять с креста.
И когда снимал -  а она цеплялась за плечи, но руки соскальзывал -  и губами прижимался к разверстым ранам, то кровь моя вскипала.
  Поэтому оттолкнула меня, чтобы не погубить.
- Найдем, - очнулась она.
- Люди обязаны помогать друг другу, - отбился я банальной истиной.
Посторонние люди, но мы не поверили в свою отстраненность.

                11
Незадолго до этого комиссар собрал своих людей.
В Доме, который избегали горожане. А если не удавалось обойти, старались быстрее проскочить мимо. Мрачные гранитные плиты с узенькими окнами-бойницами. И по слухам подвалы в несколько этажей. Толстый слой свинца, чтобы не убило излучение. Или чтобы не слышать криков и стонов. узников.
  В бойницах за темными стеклами наверняка притаились автоматчики. И каждого прохожего провожают колючим, настороженным взглядом.
Пустые слухи, и напрасно говорят, что дыма без огня не бывает. Просто людям свойственно преувеличивать.
Обычное учреждение, и сотрудники ничем не отличаются от рядовых обывателей. По ночам не рыскают по улицам, отыскивая припозднившихся гуляк.
А отыскав, вампирами не высасывают кровь.
И даже не швыряют в  камеру.
А там не используют пыточные орудия.
Не усаживают на шипастое кресло, не зажимают ногу в «испанский сапожок», не поджаривают на огне, не вливают в горло расплавленный металл, давно отказались от варварских  методов.
Достаточно сжать гениталии.
Добровольно признаются.
Поэтому начальник показал снимок доверенным людям.
Широкая улыбка на добродушном лице,  кажется, должны полопаться скулы.
Посмотрели и навсегда запомнили, тренированная память.
А комиссар достал зажигалку и поджег снимок.
Прежде чем превратиться в пепел, улыбка обернулась звериным оскалом.
- Такова его сущность, - предупредил комиссар.
  Сенатор или конгрессмен или сотрудник администрации.
Его брат, которого разоблачил наш бывший  работник, недавно погиб в  лагере.
Того собирались обменять на русского диверсанта, но переговоры затянулись.
А он по американской традиции пренебрежительно отнесся к товарищам по несчастью.
К африканцам, попавшим в лагерь за финансовые проделки, к чересчур предприимчивым корейцам.
И конечно, оказался жертвой нелепой случайности.
Сосулька сорвалась с карниза, или поскользнулся на скользкой ледяной дорожке.
Умер от сердечной недостаточности, безошибочно определил фельдшер.
А когда сенатор настоял на эксгумации, опередили его. И передали  прах, упакованный в самодельный ящик.
По предложению  разгневанного американца виновных внесли в санкционный список. Не только начальство и медицинский персонал, но и солдат-срочников, что охраняли  лагерь.
Пригрозили заморозить  их заграничные активы.
Солдаты, когда узнали о суровом наказании, так развеселились, что едва ни порешили других заключенных. Чтобы сразу ответить за все и полной мерой. Или так развезло их с  бутылки спирта.
Вроде бы отбились от настырного заокеанского деятеля, но комиссар насторожился.
Вслед за бандитами и степняками уже появились первые заокеанские гости.
Скоро придет их черед.
Пусть другие расчистят завалы и застолбят участки. Но не должны добраться до золотоносной жилы.
Перегрызутся и перестреляют друг друга.
А кто выживет, добровольно переметнется к рачительны хозяевам.
- Устроить им торжественную встречу, - заявил комиссар.
Вообще-то  не дорос до высокой  должности, но соратники не сомневались в скором его назначении.
  Сначала он отмахивался от этого славословия, потом привык и смирился.
Но уже не так жаждал.
Все может измениться в одночасье, и надо тщательно подготовиться к грядущим изменениям.
  И невозможно прожить достойно даже на генеральскую пенсию.
Грамотно встретить, молча согласились его соратники. 
Можно  хоругвями и краюхой хлеба на богато расшитом рушнике, или увидеть лицо в прицеле снайперской винтовки.
Комиссар еще не решил.
Кто этот незваный гость?
Неужели настолько безумен, что простил  убийц брата и  желает процветания извечного  врага.
И с собой приведет таких же безумцев.
  Наверное, в такой расклад можно поверить в младенческом возрасте.
Но комиссар давно распрощался с наивным детством.
Когда забрали его отца. Напрасно пытался удержать его, вцепившись в ногу.  Вскоре забрали и мать.
Вырос в детском доме, где научился выживать в любых условиях.
Вспомнил те горькие годы.
- Нет, они слетятся мухами на трупное мясо, - не сдержался он.
Снял пенсне – так больше походил на профессора, хотя никого не могла обмануть эта маскировка – и протер стекла, чтобы выиграть время.
Пусть осознают.
Не сомневался, что его заявление  услышат наверху.
  Даже верные соратники  наушничают.
  Мух можно прихлопнуть, при это  узнают о его преданности.
  Забугорные наблюдатели тоже разберутся. Специально обозвал их, чтобы отвести подозрения.
  Они оценят его изворотливость.
Поэтому не осудят.
Многих за бугром обидели, поведал он о своей задумке.
У одного скоропостижно скончался брат, другой погорел, вложив капитал в сомнительное производство, третьему, нашему осведомителю, неожиданно перестали выплачивать дотацию.
  И каждый из них по недомыслию выберет конкретную жертву. Разбредутся по  весям – комиссар иногда любил щегольнуть редким  забористым словом, соратники даже не пытались разобраться, - не уследить за ними.
И опять никто не возразил.
- Но если всех подозреваемых, то есть наших фигурантов собрать в одном месте…, - веско заявил он.
  Но не в коня корм, лица окаменели.
Пришлось объяснить досконально.
- Всех наших проштрафившихся так называемых иностранцев, -   подробно разъяснил нерадивым соратникам.
Те постепенно сообразили.
За пьянку и за потерю высокого морального облика некоторых отстранили от кормушки. Таких наберется на целый лагерь.
Собрать их вместе и обнести колючей проволокой.
Даже не надо ставить караульные вышки. Настолько обуржуазились, что не посмеют переступить через колючку.
И показать их иностранным туристам, пусть те потешут свое самолюбие.
Подумали так, но не сказали, впрочем, комиссар легко разобрался. Недоумки не достигают генеральских высот.
- Бросьте свои лагерные замашки, - погрозил укоризненным пальцем. – Другие времена, надо работать тоньше и изящнее, - научил их.
- Существует ведомственная больница, каждый  болен, -  снизошел до объяснений.
Пристально оглядел своих соратников.
И те, на кого смотрел, замирали под его взглядом.
Да, я подсадил почки, мысленно признался один, а у меня отказывает печень,  согласился другой,  а третьему пригрезилась дежурная полноценная стопка.
  Все знал комиссар, но мирился с мелкими недостатками, поэтому любили и превозносили его младшие соратники.
  Или умело скрывали истинные  чувства.
- Всех проштрафившихся и разоблаченных сотрудников собрать в ведомственной больнице, - приказал комиссар.
Кончилось время приблизительных слов, четкий и однозначный приказ.
- Есть! – дружно откликнулась команда.
А некто даже прищелкнул каблуками, хотя это не предусмотрено уставом.
На всякий случай, может быть, начальник отметит.
Он отметил, пора от него избавиться, чересчур выпячивает свою преданность.
- И тогда их преследователи тоже соберутся вместе, - развил свою мысль.
- И ни один иностранный  подозреваемый не уйдет от нас! – впервые повысил голос, чтобы лучше осознали.
На этом закончилось совещание у высокого начальства.
Потом, когда всех разогнал, поманил неприметного человека.
Уже в зрелом возрасте познакомился с любопытной книгой. А там больше всего понравилось, как наместник беспокойной иудейской провинции общался с нужным человеком.
Тот с полуслова понимал хозяина.
Тоже завел такого.
  Среднего роста, средней внешности, в неприметных капитанских погонах.
  Если кто-то сталкивался с ним в коридоре, то тут же забывал о встрече.
Тот забрел в кладовку, которая по преступному недосмотру располагалась рядом с кабинетом комиссара.
Рядом с крошечной комнатой отдыха, начальство тоже иногда устает.
  По неприметному лазу из кладовки можно было пробраться в эту клетушку.
  Исполнитель пробрался.
Комиссар абсолютно доверял ему.
По двум причинам: во-первых, усердно подкармливал, вряд ли где еще получит он такие деньги; а также обещал помиловать  племянника.
Капитан не очень-то доверял его обещаниям, но надеялся.
- Нужен только этот, богатый и влиятельный сенатор, забудь про остальных, - нацелил его комиссар.
Предварительно включил некое устройство.
Последняя разработка безумного изобретателя.
Когда в институте перестали платить даже ведущим специалистам, тот вынес за проходную свое устройство.
На последние деньги поправился около ларька.
Такая ядреная выпивка – видимо, добавили табак, - что  мгновенно отключился.
Служивые  долго присматривались к нему.
Вроде бы не бездомный, но одет в рванину.
Все же привезли в отделение.
С паршивой отцы хоть шерсти клок, вспомнил самый начитанный милиционер.
Устройство оставили себе.
Когда изобретатель снова принял, то решил отомстить  обидчикам.
Позвонил и предупредил.
Поздно лечиться, смертельно облучились.
И самое простое  – выбросить на свалку это изделие.
А если не жалко денег, то заплатить экскаваторщику, чтобы закопал.
Вместо этого отловили другого инженера. Около института раскинули  ловчую  сеть. Не пришлось долго ждать.
Оставили его наедине с устройством, сами укрылись в допросной комнате.
Пусть не свинцовые стены, но выложены фетром и войлоком, чтобы посторонний шум не мешал допросу.
  Специалист быстро разобрался.
  Сплошные помехи по всем звуковым  частотам, враг не подслушает.
Комиссар узнал о новой разработке ведомственного института.
  И прежде чем проинструктировать капитана, включил устройство.
Тревожно заморгал зеленый огонек.
Конечно, никто не выслеживает высшее начальство, попробовали бы выследить, но осторожность не помешает.
  Изобретатель не избавился от побочных эффектов. Среди помех можно было различить некую сущность.
Капитан различил.
- Не спускать глаз с американца.  И если потребуется..., - намекнул хозяин.
Капитан разобрался.
Все выставить на продажу: явки, пароли, резидентов и осведомителей.
Сотрудники не сомневались, что начальника вскоре назначат комиссаром.   Но свои люди предупредили. Не только не назначат, но не выправят персональную пенсию. Спишут на него все провалы.
  Их как рыбы в пруду, заметил местный шутник
Если не посадят, то разжалуют в рядовые.
Выбросят на обочину жизни.
И поэтому надо вовремя переметнуться к тому, кто больше заплатит.
Дед  был купцом,  наверняка умел торговаться. Он тоже поторгуется.
  Капитан не перечил.
Придется избавиться от лишнего балласта, разобрал он. От тех, что много знают.
Непроизвольно сжал кулаки, хрустнули костяшки пальцев.
И не будь хозяин  погружен в свои переживания,  насторожился бы на этот хруст.
Даже верные слуги способны на предательство.
Избавится от меня, разобрал капитан, но тогда погибнет и племянник.
Сестра проклянет его.
- Никуда он не денется, - согласился с хозяином.
- Принесу на блюдечке, - поклялся он.
- С голубой каемочкой, - добавил  хозяин
Еще отчаяннее замигал зеленый глаз на панели.

                12
        Только под утро удалось вернуться.
Бесшумно отворил входную дверь.
Недавно жена попросила смазать дверные петли, разузнала и предвидела.
И теперь накажет виновного.
Привычно закроется в комнате и не отзовется.
Не закрылась, встретила на кухне.
Закашлялась и затушила сигарету.
Почти не курила, что  случилось, пока меня не было?
Не смыла с лица боевую раскраску, так индейцы выходят на тропу войны.
Отложена трубка мира, в руках оружие.
Папка со свидетельскими показаниями.
На тыльной стороне кисти набухли вены.
Выслеживая врага, воины пригибаются к земле, чтобы  различить следы.
Но расправляют плечи перед схваткой.
Она расправила.
- Вот. – Протянула папку.
Под боевой раскраской заметил первые морщины.
Крошечные лучики от уголков глаз.
- Это от улыбки, - догадался я.
- Рассмотрел? – спросила она.
Две складки, наискосок упавшие от крыльев носа.
- Старческие складки? – спросила  женщина.
Если  различил бы  отголосок боли или надежды в безжизненном этом голосе, во всем бы чистосердечно признался.
- У нее нет морщин? – спросила она.
- У кого? – смешался я.
-  Будут, - сказала жена.
  Пальцы впились в щеки, и те смялись бумажным листом.
Так резко дернулась, что волосы упали на плечи, различил первые серебряные нити.
- И здесь. – Не ведала  пощады.
Распахнула кофточку.
Подвела ладони под матерчатые чашечки.
- Уже не держатся. – Показала она.
- И здесь. – Отодвинулась от стола, чтобы увидел.
  Живот, изуродованный складками.
  Когда женщина раздевается, невозможно удержаться.
Не только удержался, но поник под грузом обвинений. Или  смертельная глубина выжала из груди остатки воздуха.
  - Прекрати, - воззвал из бездны.
  - Я отпустила тебя. – Придвинулась  к столу и запахнула кофточку. – Чтобы  не мучился.
- Отучился, -  согласился я.
- Ты  признался.
  - В чем?
- Нашел молодую и красивую с библейской фамилией, - придумала она.
Только ночью удалось найти.
Сначала попытались отыскать свидетелей.
Старушка из соседней квартиры не разглядела в замочную скважину. Но услышала, как загремели сапоги.
Если унесли на носилках, на площадке могли задеть за стену.
  Не разобрался в царапинах.
  Если машина резко рванула, на асфальте должны остаться черные полосы.
Но не осталось, похитители не торопились.
И наоборот, погрузив в «воронок» носилки, напоследок пообщались с местными жителями.
Два мужичка пристроились около подворотни.
Недавно спилили дерево, чурбаки еще не убрали.
Уселись на эти деревяшки.
Пакет из плотной бумаги, из него торчит пластиковая трубочка.
Поочередно посасывали из пакета.
- Вот, забрали очередного, - сообщил словоохотливый санитар.
Так приказал капитан, что руководил операцией,
Приказы начальства не обсуждаются.
Могли бы незаметно изъять ночью.
  Но пришлось задействовать свидетелей.
  - Счастливый, отмучился, - сказал один.
- А вдруг лечить начнут? – усомнился другой.
Отчаянно всосались, быстро опорожнили бутылку. Лишь несколько капель вывалилось из горлышка.
Санитар не угомонился. Машина встала на ближайшем перекрестке.   Старательно попинал колеса.
  Еще одна подсказка.
Мало того: красным мелком на стене  изобразил жирную стрелу.
Вражеский лазутчик наверняка найдет по этим приметам.
Но мы не лазутчики, пришлось опрашивать свидетелей.
Мужички еще не разошлись.
- Информация нынче ценится,-  заметил один.
  Когда его товарищ хотел сказать, запечатал ему рот грязной ладонью.
- Пожалуйста! – взмолилась девушка.
Я выгреб из кармана мелочь.
- Нашел молодую, красивую, с библейской фамилией, - согласился с женой.
Допросная комната, бесполезно отпираться.
Раскрыл папку и подписался под признательными показаниями.
- Некуда  пойти, долго искали пристанище в ночном городе, - согласился с обвинителем.
Помог наблюдательный старичок. Видел, как конвоир пнул колесо, а потом запрыгал на одной ноге.
- Производственная травма, им оплачивают, - вздохнул он. – А вот  у нас…, - вспомнил седую старину.
Старичок, стрела на стене, горожане, попрятавшиеся по укрытиям, потревоженное воронье, сотни примет.
Не  трудно догадаться.
Всего одна больница, где примут бывшего чекиста.
Не бывает бывших.
И если оставить его без присмотра, может проговориться в бреду.
Не зря  дают подписку о неразглашении.
И новичкам, когда те приходят в органы, показывают памятный фильм.
  Где предателя заживо сжигают в топке местной кочегарки.
  И все равно некоторые решаются.
Комиссар подготовил ловушку, в которую попадет сенатор и миллионер.
И ему придется изрядно раскошелиться, чтобы выведать наши тайны.
Карман у комиссара заранее оттопырился.
Мало кармана, подготовил чемодан, спортивную сумку и счет в заграничном банке.
  - Наконец нашли пристанище, - признался я.
  - Говори! – хрипло выдохнула жена.
- Не надо, - взмолился я.
  - Я тоже нашла, - сказала она.
  - Не правда, - не поверил обманщице.
  - Не такой уж и старый, не такой больной, не очень  нуждается в уходе, - призналась женщина.
- Хозяйка впустила нас, - сказал я.
Ведомственная больница, двухэтажный тюремный барак за ржавой оградой.
На колья насажены головы преступников, и воронье выклевывает остатки гнили.
Птицы тяжело и неохотно взлетели.
Ворота  приоткрыты, протиснулись в узкую щель.
Охранник не выбрался из будки.
Дверь скрипуче отворилось.
  Современные веяния: все прозрачно и напоказ.
  Любой может войти, но не каждый выйдет.
Генеральная репетиция перед премьерой.
- Стоять! – задержала нас мать-командирша.
Только недавно сменила мундир на гражданский сюртук, словно голой выпустили на арену, поэтому прикрылась и попыталась отвести беду, но не  нащупала пистолет.
  - Вон отсюда! То есть подождите в комнате свиданий! – Смешала военные и тюремные понятия.
- Комната свиданий, - повторил ее слова.
- Загородный неприметный дом, - вспомнил бывшая жена.
  Папка с признательными показаниями.
Тоже оставила свою подпись.
Ножом по живому. И все глубже вонзается лезвие. Очистительная боль.  Только не каждому дано выжить.
Томительное ожидание, может быть, надзиратель если не вызовет узника, то позволит пройти к нему.
- Приникла ко мне в томительном ожидании,- вспомнил я.
- Но внутри дома все кричит о богатстве! – вспомнила жена.
- А я не отталкивал, но прижимал.
- Он, как гаснущий костер, головешки подернуты пеплом, - вспомнила жена
- Слились в единое целое, - размечтался я.
- Я раздула огонь!
Было невыносимо слушать.
Мать-командирша опомнилась, ее тщательно проинструктировали, должна изображать врачебный персонал.
Ногой распахнула дверь в нашу камеру.
- Какие любвеобильные голубки! – умилилась она.
Нежные слова и ласковый голос, но хочется укрыться. Только где отыскать надежное убежище?
Девчушка всхлипнула, хрупкие  позвонки прогнулись под моей рукой,  пальцы другой руки заплутали в распущенных волосах, они струились золотистой волной.
- Здесь вам не дом свиданий! – возмутилась командирша.
В больничку недавно перевели ее из северного захолустья из-за досадного недоразумения.
Была начальником лагеря, однажды пожалела солдата-срочника.
А он, такой безумный и неблагодарный, когда вырвался, неосторожно выстрелил себе в ногу.
Наверное, промахнулся.
За самострел нынче не сажают, дело замяли, никого не наказали, а заведовать больничкой ничуть не хуже, чем в снегах стеречь уголовников.
  Впрочем, и здесь приходится стеречь.
- С ним все в порядке, выкарабкается, но в реанимацию никого не пускают, приходите завтра, - монотонно зачитала она приговор.
- Обжалованию не подлежит, - привычно добавила напоследок.
- Просто помог человеку, - попытался  объяснить жене.
Какое-то наваждение,  наговаривали и отстранялись, будто отгораживались стеной, и раствор мгновенно схватывает кладку, и уже не пробить  брешь.
- Я раздула огонь! – повторила жена. – И теперь он  запылал!
- Господи, как я тебя презираю и ненавижу! – неожиданно возненавидела меня.
Если немедленно не разрушить стену…
  Завтра будет поздно, через час, через пять минут будет поздно.
Кирпичи и бетонные плиты разлетелись осколками.
Раздирая лицо и одежду, потянулся к отчаявшейся женщине.
Такой же отчаявшийся мужчина, в последней безрассудной попытке вернуться.
Туда, где в полях зреют цветы и травы. Где слышен стрекот кузнечиков и шелест листьев. Где Земля пружинит под ногами, и шаги сродни волшебному полету. Где солнечный жар ласкает обнаженное тело. Где впереди необъятная даль, а за спиной не сжигают мосты.
Где ничто не поколеблет веру и надежду.
Возжелал, чтобы и женщина увидела.
Хотя бы прониклась.
Давно лет вместе.
Годы эти обернулись предсмертной агонией.
Дракой, что предшествует неминуемой близости.
Я не уворачивался.
Когда она обессилела, взял ее в крови и в обрывках одежды, среди осколков кирпича и бетонного крошева.
Так попрощались с былым.

                13
        Когда судья зачитывает приговор, то непроницаемо его лицо.
Укрывается за надежной  стеной.
У бойниц и у крепостных ворот выставлена охрана. Враг не ворвется, ничто не нарушит устоявшийся быт.
Виновен и будет строго наказан, привычно карает обвиняемого.
Но иногда судья безнадежно разводит руками и торопится выпроводить посетителя.
Простенький стимулятор, что помогает биться сердцу.
Но постепенно изнашиваются прокладки, крошится металл и пластмасса.
Усталому сердцу все труднее перегонять кровь.
- Изделие давно не поступало, батенька, мы поставим вас на очередь, - отбился главный врач от настырного посетителя.
От Ивана Николаевича, бывшего главного энергетика.
Когда в отстойнике обнаружили труп, дознаватель допросил и бывшего.
На всякий случай, вдруг начальство потребует более детального разбирательства.
И ограждение, оказывается, ниже положенного, и не вывесили предупредительную табличку.
Конечно, Иван Николаевич отбился.
Ополченцы встали на последнем рубеже обороны. И почти все полегли в том бою. А выживших наградили памятным значком. И даже генералы  обязаны  первыми приветствовать героев.
Иван Николаевич носил значок в замшевом футляре, а футляр прятал в бумажник.
Охранная грамота, но эмаль потрескалась, и почти неразличима  ладонь, остановившая черную молнию.
Многие  уже забыли о том подвиге.
- Жалко, что в вашем пруду не водятся раки, - попрощался с ветераном дознаватель.
Такому бесполезно показывать памятный значок.
Но главный врач, наверное, помнит.
Ветеран едва не уронил футляр, так дрожали руки.
- Уходите, батенька, ничем не могу помочь, - поторопил его главный.
В детстве не пропустил ни одного патриотического фильма, так обращался к докучливым посетителям основатель нашего государства.
Иван Николаевич достал значок.
  Молния ударила, обеими руками зажал боль в грудине.
  Врач признал героя и проникся.
Первые частные предприниматели осторожно выползли из подполья. Но еще толком не освоились и пугались каждого шороха.
  Один из таких занял кладовку рядом с кабинетом главного.
Первым делом ощупал стены.
Нашел потайную дверь – заколоченный запасной выход.
  Можно воспользоваться им в случае пожара.
Он воспользуется, если придут забирать.
  Наши правоохранительные органы не сидят без дела.
  Поэтому попросил главного врача направлять к нему только проверенных людей.
Перед этим долго торговались.
Главный настаивал на пятидесяти процентах, частник соглашался на тридцать.
  Сошлись, как положено, посередине.
  И конечно, рискованно было отправлять к предпринимателю ветерана, но главный растерялся, увидев значок.
Их было выпущено немного, просветил его коллекционер. И ценятся они дороже золота.
- Я сам вас проведу! – возлюбил посетителя.
Осторожно выглянул в закуток, куда выходила дверь его кабинета. Укрылся, чтобы не нашли настырные просители.
Они и не приставали, бесполезно просить и жаловаться.
Но некоторые находили его убежище, таких направлял он к частнику. Несколько доверенных врачей тоже направляли. Работали они за  более скромное вознаграждение.
Прежде чем запустить больного, шепнул соседу.
- Его дети процветают в Штатах. Разведи  по полной программе.
  Элементарная комбинация, приходилось разыгрывать и более сложные партии.
Подергается и вернется обратно. И тогда в виде одолжения… За кукую-то безделушку, за фальшивый значок, наверняка сработанный в подпольной мастерской.
Столько их развелось.
В храмах, как известно,  хранятся многочисленные фрагменты святых мощей. Если сложить их, то у некоторых чудотворцев окажутся десятки рук и сотни пальцев.
  Но если веруешь, то преисполнишься благодати и от этих поделок.
Предприниматель назвал цену.
  - В долларах, - разъяснил опешившему посетителю.
Боль опять навалилась.
Но те, что бросили винтовки и побежали, погибли первыми.
  Не побежал, а попятился.
  Пошатываясь, добрел до лестничной площадки.
Лифт, как всегда, не работал.
  Больные судорожно цеплялись за перила.
Привычная картина, никто не жаловался.
Главный врач не дождался своего подопечного.
Заглянул в кладовку и призвал к ответу.
- Ну?
- Подковы гну! – Обменялись они невразумительными фразами.
Но разобрались в этой невнятице.
Главный врач выскочил в коридор, а потом скатился по лестнице, сшибая медлительных и неповоротливых посетителей.
Полы его халата топорщились крыльями хищной птицы. Даже мыло и стиральный порошок не вытравили ржавые пятна на поблекшем оперении.
Стервятник, высматривающий падаль.
На этот раз не удалось поживиться добычей.
Солдат отсиделся в окопе.
Добрел до уборной, задохнулся, но выжил, ухватился за раковину и открутил кран.
Набрал в горсть грязной вонючей воды и плеснул в лицо.
Вода зашипела и испарилась, остались белесые пятна ожогов.
Горела и плавилась земля.
Горящей землей добрел  до блиндажа.
  До телефонной будки; ему повезло, провода еще не перерезали.
  - Дочка! – позвал  дочку.
Если прикажут, то мы израненные и избитые, презревшие смерть и поражение, опять возьмем в руки оружие.
Уже приказали.
- Ты не на работе? – удивился он.
Странно, будто кто-то говорил вместо него, а он со стороны наблюдал за потугами этого человека.
Как тот старается четко и раздельно произносить слова.
- Как все,- вслед за абонентом повторил этот человек.
  Как все,  сказала дочка, развалился еще один карточный  домик.
  Если она добавит, то сможет приобрести  сердечный стимулятор. Купит несколько лет жизни. А потом в конце отведенного срока уже ничто не спасет ни его, ни человечество.
Но несколько лет – это так много.
- Я подкину тебе, у меня есть, - обещал этот человек, за которым с недоумением наблюдал старик.
- Тебе, внуку, ему надо учиться.
  Деньги, что отложил на достойную старость, стремительно убывали.
Так осень сдирает листья с деревьев.
  И вот остается последний листок.
  - Голое дерево, - безошибочно определил этот человек.
  - Нет, они обещали, - очнулся Иван Николаевич.
  Обещал главный редактор,  не последний человек в городе.
  Отец его тоже был награжден памятным значком, хотя Иван Николаевич не помнил о его участии.
Но помалкивал, наверное, не различил из окопа.
Того героя похоронили на  знатном кладбище. А событие отметили памятным салютом.
  Ивана Николаевича не позвали на поминки, но сын не забыл его.
  - В крайне случае… - Протянул  дружескую руку.
Ветеран  добрался до здания редакции, превращенного теперь в оплот сопротивления.
Защитники собрались около входа.
Прохожие торопились побыстрее миновать опасное место, а самые  осторожные переходили на другую сторону улицы.
  Чтобы отличить своих от пришлых, один из защитников отыскал и раздал пионерские галстуки.
Прохожие еще больше встревожились.
Или удивились: кому  нужны эти так называемые патриоты.
Сегодня не нужны, но завтра, когда пройдет угар, и никто не укажет, куда надо идти, многие пожелают вернуться обратно.
И тогда отметят тех, что первыми встали на защиту былого.
Главный кадровик отметился.
Затесался в толпу защитников.
Не хватало только революционных песен, но  забыли слова.
Кадровик узнал энергетика.
Когда пытался уволить очередного электрика, тот отстаивал своего работника.
И бесполезно было жаловаться директору, он предпочитал не вмешиваться.
Кончилось тем, что некий пьянчуга обвинил  начальство.
И хотя он сам разорвал заявление, многие успели ознакомиться с чудовищными наветами.
Так возмутились, что уничтожили смутьяна.
Но бывший энергетик только прикидывается безобидным старичком, наверняка подготовил другого обвинителя.
И если вовремя не остановить его…
- Этот опасен! – Указал на старика.
Тот прислонился к фонарному столбу.
Среди обломков кирпича, их тащили от соседнего заброшенного дома. 
  Среди расколотого асфальта, из него возводили баррикаду.
Среди булыжника, который выковыривали из старинной мостовой.
  Среди красных распаренных лиц – торопились укрепить стены.
Заложить окна, оставить узкие бойницы, чтобы удобнее было   отстреливаться. Развести огонь, расплавить смолу. Если ее не хватит, отбиваться кипятком.
Еще никто не погиб, очередная игра.
- Своим попустительством он призвал захватчиков! – обвинил кадровик.
  Защитники отмахнулись от пустых  слов.
У каждого своя беда, и когда делишься, то другие не понимают.
- Навалимся! – призвал предводитель.
Присмотрел фонарный столб, к которому прислонился старик.
Достойное завершение баррикады, разве что ее своротит тяжелая техника. Но встанем на пути танков, и те не посмеют наехать. Жаль, нет противотанковых гранат.
  - Уйди, дед, - ласково отстранили Ивана Николаевича.
Густой, едкий туман, в этом тумане нащупал спасительный значок.
  Как перекрученный ствол березки над болотным окном. Провалился в топь и потянулся к стволу.
  Прежде чем уйти – отметился,  и его наверняка запомнили, - кадровик выбил из руки старика  безделушку.
  Стимулятор в последнем усилии протолкнул кровь через сердечный клапан.
Черная пелена  надвинулась.
Старика подтащили  к стене. Заботливо усадили на дощечку.
- Ты уже отвоевался, отец, -  сказал предводитель.
Впрочем, тут же забыл о нем, отыскали на складе флаг.
Необходимо самому водрузить его на крышу здания.
Как на купол рейхстага.
Чтобы увидели  горожане.
И тогда восстанут  против захватчиков.
С несколькими соратниками  вскарабкался на последний этаж.
На чердак вела узкая железная лестница с истертыми ступенями.
Люк скрипуче отворился.
Зажглись тусклые лампочки.
  Главный редактор на всякий случай распустил по домам сотрудников. И поэтому редакцию захватили случайные люди.
  Провозгласили себя патриотами.
Предводитель опешил.
Чердак был завален брошюрами.
Когда власть менялась, а смена происходила так часто, что трудно было запомнить имена, издательство все же ухитрялось публиковать  труды очередных классиков.
Но не всегда успевали разнести их по книжным магазинам.
На чердаке складывали ненужную продукцию.
Под порывом ветра зашелестели страницы.
Или  помоечные голуби свили из бумаги гнезда, и помет захрустел под ногой.
Или мыши пробурили  ходы в залежах макулатуры.
В пыли и в помете добрался до слухового окошка.
Выставил стяг, а древко укрепил  размокшей лежалой бумагой.
- Мы победим или погибнем! – сложив рупором ладони, выкрикнул он.
И показалось, что ветер подхватил победные слова.
Один уже погиб, врач привычно посмотрел на часы, зафиксировал смерть.
Не смог задержать старика, а потом долго гнался за ним.
Кулак был сжат, но трупное окоченение еще не наступило.
Осторожно разжал пальцы.
Потом осмотрел карманы, необходимо установить  личность погибшего.
Нашел  пустой футляр.
Сгорбившись, уронив руки, призрев опасность, побрел в свою лечебницу.
На одних улицах резвились бандиты. Разъезжали на крутых  тачках, от оглушительной музыки сотрясалась броня. Стекла были опущены, на ухабистый асфальт летели пустые бутылки. Потрескались стены домов.
Так должны вести себя захватчики, вычитал в книжке.
Городской парк – это из другой книги – захватили степняки. Соседние дома превратили в конюшни. Снесли внутренние стены, дома накренились и грозили рухнуть. Ничего, переночуют и на улице, зима еще нескоро.
  К зиме, может быть, ускачут в теплые страны.
Снова ничего не получилось.
По слухам, бабушка, одна из самых богатых помещиц России, после революции утаила драгоценности.
  Его отец поверил легенде и пытался отыскать клад.
Теща не проговорилась даже в бреду.
  От имения остался крошечный лоскуток с домиком сторожа.
  Отец раскатал его по бревнышку.
  И успел перекопать половину участка.
Закончить раскопки завещал сыну.
  И когда тот увидел талисман, то вспомнил о завещании.
  Эта реликвия в сотни раз дороже мифических драгоценностей.
  И опять его опередили.
На огороде нашел лишь пустой  ящик. На всякий случай разбил гнилую древесину.  А потом  растоптал  гнилушку.
Так же поступил с пустым футляром.
С такой яростью вбил его в асфальт, что брызнули искры.
- Правильно, так мы поступим с ними! – согласился случайный свидетель.
- Или они с нами, - согласился оплошавший врач.
  Расстроился, но не отчаялся.
  - Пустил всего лишь за сорок процентов, слишком кучеряво живет, - осудил арендатора.
- Отдаст пятьдесят, - решил он.

                14
        Даже не прилегла бессонной ночью.
Утром подтащила стул к окну и забралась на него с ногами. Поджала колени к груди и обхватила их.
  Небольшой скверик с памятником забытому критику.
Некогда на месте памятника был туалет, и местные шутники долго упражнялись в острословии.
  Критик стоял с непокрытой головой,  голуби и вороны накрыли ее толстым слоем помета.
  И старая власть,  прежде чем сдать полномочия, попыталась выбелить город.
  Подогнали к памятнику поливалку.
Тугая струя ударила.
Критик заслонился. Потом встряхнулся, как собака.
Или она встряхнулась.
В сонном отупении почудилось, что крадутся по лестнице.
Тяжелые, неверные шаги, но когда прислушалась, разобрала лишь надрывное дыхание.
  Почудилось, чтобы избавиться от наваждения, доковыляла до ванны и плеснула воду на лицо и на волосы.
  Футболка прилипла к груди.
  Обхватила себя за плечи, чтобы согреться.
Холодные, мертвые объятия.
На лице жгуты мокрых волос.
В зеркале  различила чудище, которое никто и никогда не полюбит.
  И всю жизнь – а если сердце выдерживает, а у него здоровое сердце, и такие больные живут долго – придется ухаживать за отцом.
- Я справлюсь, - обещала неведомому наблюдателю.
Не ангелу-хранителю, уже не верили в его существование.
Разве ангел позволил бы  так издеваться?
Ее неверный избранник испугался, наверное, прослышал об опале отца. И такое нагородил. Она жестоко отомстила. По секрету рассказала подругам. И все узнали, как безжалостно выставила  его из палатки.
Напрасно он оправдывался.
Девчонкам продемонстрировала родинку на бедре.
- Не разглядел в темноте, - признался насильник.
Но ему никто не поверил.
Другой избранник думал лишь о том, как вскарабкаться наверх, закрепиться на вершине, и этими потугами удержать жену.
Однажды проследила за ней.
В очередной раз отпросилась с работы, накапала отцу лекарство, но не сразу вернулась.
Случайно узнала, где он живет, оказалась, что недалеко, дошла до его дома.
Увидела, как к подъезду подъехал шикарный автомобиль. Престарелый ухажер неловко вывалился из машины и распахнул дверцу даме.
У людей, что сто лет прожили вместе -  годы каторги равны столетию, - одинаковые повадки, признала его жену.
Вот эта потраченная молью женщина крадучись выползла на улицу, но тут же вздернула голову – еще бы, отхватила такого желанного спонсора.
Так и он, то крадется на цыпочках, то тяжело впечатывает подошву.
Напоследок опять посмотрела на отражение.
  Футболка мокро прилипла к груди.
Два небольших  холмика с остроконечными вершинами. Уютно помещаются в горсти.
Дотронулась, вздрогнула от случайного прикосновения и уронила руки.
  И плоский живот под блеклой материей.
Приподняла низ футболки и посмотрела – всего лишь поправила одежду.
Рейтузы плотно обтянули бедра с выступающим венериным холмиком.
Обычная, ничем не примечательная фигура.
И непривлекательное лицо – оглянулась напоследок.
Прилипшие ко лбу и щекам мокрые волосы, потрескавшиеся губы и припухлые глаза, курносый нос.
Словно вздернутый хоботок у слоненка, бесполезно надавливать на его кончик.
Вполне пристойный вид для привычного общения.
  Отца, наверное, выпустят из больницы, подлатают и даже довезут до дома.
  Мать-командирша  не предупредила домочадцев.
Добрая и заботливая медсестра.
Не такая уж страшная болезнь, все ей заражены в большей или в меньшей степени.
  Метнулась к секретеру, нижний ящик был заперт.
Ключ отыскала в сумочке.
Привычная игра, ящик можно было открыть и без ключа, но отец долго упрашивал накапать лекарство.
  Наверное, накапала, перед тем как его унесли, не нашла флакон.
  Нечем  приветить отца, подобралась к двери и прислушалась.
  Глазка не было, разобрала прерывистое дыхание.
  - Если ты пришел со злыми намерениями…, - предупредила пришельца.
  Он не ответил.
  - У меня уже нечего брать, - сказала Света.
  Вспомнила ту палатку.
Страх и любопытство, надежда и неуверенность.
И не удалось взлететь. Едва взмахнула крылами, как перебили их.
- Уходи, - взмолилась девушка.
Оттолкнула, и он отступил, почудилось ей.
- Подожди, - испугалась она. – Не возвращайся к ней.
Отступил, но не ушел.
- Я видела, как ее увезли, - вспомнила о богатой машине и о престарелом ухажере, что с кряхтеньем распахнул дверцу.
- Что толку копаться в пепле, - сказала она.
- Ты пришел, и мы устроим праздничное застолье, - приветила отца.
- Только вдвоем, больше никто не нужен. Ты же не предашь меня?  - спросила она.   
  - Не предам. – Наконец разобрала.
И тогда бесстрашно распахнула дверь.

                15
        Памятник напоследок окатила водой.
Чтобы этого военачальника или революционера в  первозданной чистоте передать новой власти.
А та увезет его на переплавку.
И из этой стали или чугуна смастерят что-нибудь полезное для общества. Например, в темнице заменят покореженную дверь.
Замешкался около памятника, мойщик поймал меня  в прицел и нажал на гашетку.
Так пытают несговорчивых узников.
Окатывают водой и заглядывают в глаза.
  Если дергаются ресницы, то притворяется, и можно дальше допрашивать.
Неужели это происходит со мной?
Незаметно, ненароком поменялась власть.
И что раньше считалось достоинством: образование, профессиональная подготовка, наконец, честь и совесть, оказалось никому не нужным хламом, который можно выбросить на свалку.
  И жены, что подталкивали, помогали вскарабкаться, вдруг убедились в тщетности своих усилий.
Одни смирились, другие вгляделись.
  Есть  более высокие  горы, некоторые даже со снежными вершинами.
И на этих вершинах новые властелины возвели волшебные замки.
Жены попытались приобщиться к волшебству.
Для этого готовы на все.
  Предать  своих близких.
  И если совместно с ними обладают жилплощадью, вынудить их отказаться от своей доли.
  Забыть могилы родителей.
Памятные эти камни  потрескаются.
А дети и внуки беглецов прирастут к другим странам.
  Что ж, бегите, не стану вас задерживать.
  Задыхаясь и отдыхая на каждой лестничной площадке, вскарабкался на свою горку.
  Дверь неожиданно распахнулась.
И я шагнул за порог.
Осенним пасмурным днем, батареи еще не включили, мы заледенели в промозглой полутьме.
- Уходи, - взмолилась девушка.
Так не молятся, надо истово и надсадно взывать о милости.
Была ожившей куклой с неискренними и обманными словами.
- Некуда, - признался я.
Сошлись на коротенький шажок.
Но  не стало теплее.
Мокрая одежда не просто прилипла к коже, но ткань вонзилась ледяными иглами.
  Облили, чтобы предотвратить неизбежное.
Будто можно остановить волну, бросая в нее камешки.
  Или согреть дыханием окоченевшее ее тело.
Необходимо согреть.
А я отказался.
- Все отобрали, ничего не осталось, я пустой и бесплодный. – Выбили признательные показания.
Невидимый секретарь зафиксировал мои слова.
- Я тебе дам, - откликнулась девушка.
- Что? – спросил я.
- Все для тебя, - позвала она.
- Нет, - привычно отказался.
Или еще что-то сказал, не вспомнить, да  это и не важно.
Сошлись еще на один шажок.
Как два астероида в безвоздушном пространстве.
Ничего не существует, мир состоит только из нас.
И если эти небесные тела не сблизятся на критическое расстояние, то могут разойтись и не встретиться.
  Обязательно встретятся, иначе погибнет Вселенная.
Сблизились, сначала между нами тонкие ломкие нити, потом надежные канаты.
Когда мы вместе, нас не разделить.
- Измучился, пока шел?
- Отрадные мучения, - согласился я.
И не надо спрашивать и ждать ответа, все знают руки и тела.
- Ты для меня…
- Я знаю, - откликнулась она.
И взметнула руки, чтобы легче было снять футболку.
Материя потрескивала под неловкими  пальцами, вспыхивали и гасли искры.
Кожа ее парила, пар оседал на потолке и на стенах, капли складывались в ручейки, они бурлили около ног.
Или у поливалки сломался вентиль, ручьи слились в реки, те устремились к морю, сбивая с ног зазевавшихся прохожих.
Кожа ее обжигала, губы мои запеклись и потрескались, когда прикоснулся к ключице.
Осторожно сполз обожженными губами.
Так без страховки спускаются с горы. Одно неосторожное движение, и сорвешься в пропасть.
  Стервятники уже слетелись.
Чтобы не сорвался,  обхватила меня за плечи.
- Пусть разобьюсь, - шепнул ей.
Такой отчаянный и безнадежный спуск, что необходимо прижиматься каждой клеточкой обнаженного тела – не заметил, как содрал рубашку.
Или она сдернула, настолько переплелись нервными волокнами, что не различить тела.
  Слегка ослабила хватку.
Грешные и греховные мои губы сползли на грудь.
Отыскали вершину, она затвердела под жаждущим языком.
  Пальцы подкрались к другой обездоленной груди.
  Грубые, жесткие и жестокие пальцы, напрасно  до изнеможения тер их  губкой, а потом втирал питательный крем.
Она  не оттолкнула руки и губы.
Но запрокинула голову, тело изогнулось, удержал другой рукой, чтобы не разбилось.
Прошли все испытания.
Одно из них – облили ледяной водой.
Мы прорвались смертельны водопадом.
Или на заводе заперли работников в подвале.
    Где крысы подступили грозной толпой. Нацелились растерзать пришельцев.
Мы оказались пришельцами на своей земле.
Новые хозяева по одному выпускали из подвала.
Милостиво позволяли целовать руку. А если попадался чересчур заносчивый узник, протягивали  сапог.
Рабы единогласно проголосовали.
Мы  ушли из подвала заброшенным подземным ходом. Где тоже водились огромные  крысы, похожие на наших хозяев.
И напоследок  самые болезненные испытания.
На давней церемонии свадебная чиновница торопливо зачитала постановление. А потом на  ягодицу поставила гербовую печать. Не чернила, но несмываемая краска.
А девушку насильник затащил в палатку. Напрасно она вырывалась, придушил ее. Или  надавил на болевую точку. Или нацелился шилом, так в деревнях колют свиней.
Кровь выплеснулась,  на бедрах и на животе остались кровавые отпечатки его пятерни.
Не получится, если вспомним о наших бедах, нашей боли и просчетах.
         Подхватил  на руки и внес в комнату.
- Все былое забыла.
- И я забыл. – Обменялись клятвами.
Матрас прогнулся и жалобно всхлипнул.
Последние судорожные глотки воздуха.
Может быть, удастся затереть кровавые следы на животе.
Нет следов, только  бархатистая кожа.
Ручная работа,  мастера постарались.
Десятки и сотни поколений ее предков. Самые лучшие представители. С любовью, потому что только в любви можно достигнуть совершенства.
Бескрайняя равнина, в пряном аромате.
Заплутал на чудной равнине.
Губами к каждой клеточке.
Мы вышли из океана, кровь наша – морская вода, насладился соленым вкусом нашей крови.
Забросила руки на спину, пальцы ее сплелись на спине, по-кошачьи выпустила коготки из мягких подушечек, они вонзились.
Истерзали спину, порвали мускулы и сухожилия – отрадная, спасительная боль.
Закинула ноги на спину, переплела щиколотки, пятки промяли поясницу – еще один шаг к спасению.
Задохнулись двумя изможденными бойцами.
Чудом выжил в безвоздушном пространстве.
  В  ошметках мяса, среди искореженных мускулов и сухожилий губы переползли на другую равнину.
Где густо встали травы.
Но не искололи щеки и нёбо, волнисто и мягко огладили.
  Есть внутренние моря, что не сообщаются с мировым океаном, в них горькие целебные воды.
Но прежде чем окунуться,  вскарабкался на бугорок.
  Нареченный в честь богини любви, и Венера -  она покровительствует  влюбленным -  кокетливо погрозила пальцем.
Послушно скатился с этого холмика и языком раздвинул близкие берега.
Так громко вскрикнула, что всполошились прохожие.
Те, что выжили в побоище.
Даже согбенные старики и старухи  вздернули голову и расправили плечи.
Приземлилось  самолеты.
Лощеные господа получили  багаж. Но в основном пассажирами были самонадеянные юнцы, явившиеся образумить дикарей.
Уговорить их добрым словом и умной книгой, а если не получится, более радикальными средствами.
  Цель если и не оправдывает средства, то привычно закрывает глаза на мелкие несоответствия провозглашенным демократическим ценностям.
По пособиям досконально изучили нашу страну.
  Где церкви  по попустительству или по прямому указанию властей превратили  в дома терпимости.
Там под видом танцев предаются блуду, а если  аборигены не могут поделить блудницу, то хватаются за ножи и кастеты.
  А потом похоронная команда крючьями подцепляет  трупы и грузят их на дровни.
Эти в не счет, впрочем, не считают и так называемых врагов народа,  так много убитых, что не успевают засыпать расстрельные рвы.
  На дармовой пище разжирели и расплодились медведи и гиены.
Или в лучшем случае храмы превратили в зернохранилища или содержат там псов и свиней.
  Напряженно прислушались, надеясь различить рычанье и хрюканье.
И конечно, различили.
Еще пригляделись к навороченным тачкам.
  Осведомители сообщили: гнилой народец, если поманить их калачом…
То есть сдобной булочкой – заглянули в карманный разговорник.
Посулить более дорогую тачку, приманить видной телкой.
Телка не относится к скотному двору, но крутая баба, опять заглянули в разговорник.
Баба – существо женского пола, так на Руси принято называть доступных девиц.
И  когда некому будет сопротивляться – будто кто-то может оказать достойное сопротивление, - уничтожить эту беспокойную и непонятную страну.
Разделить ее на княжества, во главе поставить марионеточных правителей.
И тогда весь мир падет к нашим ногам.
Свои поместья – нам много не надо, на каждого  несколько квадратных миль – обнесем неприступным забором.
  А в  диких лесах – хотя лесов не будет, изведем их на деловую древесину – пусть творят любые беззакония.
Справедливые притязания, они просочились в щели и в замочную скважину, довели до исступления.
  Навалился на беззащитное тело, прикрыл свои телом, может быть, не поразят осколки.
Или воспалились мои раны.
Боль сразила.
В бреду, в подступившем безумии попытался отбиться и спастись.
Бесполезная и пустая попытка.
Вместе суждено погибнуть.
Но оживили ее губы.
  Розовая кожица затягивала старинные раны и шрамы.
  На щеке, в детстве сражался на палках. Пустячная, неприметная отметина.
Когда прикасалась губами, вонзались иголочки.
И оставался след: чистая, светлая дорожка.
  Несколько шрамов на сердце.
Не позволили остаться в институте, пришлось общаться со слегка поправившимися электриками.
  Сначала за руку подводил их к станку, они отмахивались от нелепых  указаний.
Больше так не будет, новые хозяева не позволят пьянствовать.
  Эта рана еще кровоточила: другая жизнь, другие хозяева, как на меня повлияют эти перемены?
Губы продолжали врачевать.
Плевать на работу, была бы шея, а ярмо всегда найдется.
  Плевать на квартиру, пусть все забирает бывшая жена, проживем в шалаше, как утверждает поговорка.
Тот, кто это придумал, наверняка имел надежные стены.
- Проживем, - услышала и подтвердила любимая.
Будто зазвенел колокольчик, и ни одной фальшивой ноты не было в  перезвоне.
- Всегда вместе, - сказал колокольчик.
И все растворилось в этом звоне.
Как в густой пелене тумана: убогий город, который захватили двуногие хищники, убийцы, привычно высматривающие добычу, горожане, попрятавшиеся по ненадежным убежищам.
  Остались только ее губы.
Врачевали и возрождали, но соль разъедала нежную кожицу.
- Перестань… Может быть, выживешь, - в два приема выдохнул я.
Как в отсеке затонувшей подводной лодки, вода выдавливает остатки воздуха.
Губы не послушались.
Все было, все уже было, столько ночей позади; неправда, ничего не было, просто в какой-то момент тело пронзает острая боль, и не сразу удается отдышаться.
Ничего не было: смертельным давлением не расплющивало тела, их не разламывало неведомой силой, эта же сила не разрывала сухожилия,  безжалостные пальцы не сжимали сердце,  по капле не вытекала кровь.
Пришло время, и дай Бог испытать это всем.
Как положено природой, губами в губы, грудью в грудь, животом в живот, напрягшейся плотью в распахнутое и жаждущее лоно.
Это никогда не кончится, никогда…
Наши миры одновременно содрогнулись.
Не скоро подняли подводную лодку, не сразу срослись кости и сухожилия, и сердце, оказывается, не разорвалось.
- У меня…, - попыталась она припомнить хотя бы простенькие слова.
- Что? – тоже попытался я.
Очнулись и не сразу осознали.
Скомканная и изодранная простыня, будто кого-то волокли по полу, а он хватался за постельные принадлежности. Продавленный, бугристый матрас.
- То есть у нас…,  - поправилась женщина.
- У нас, - лениво и тупо согласился я.
Но тут же очнулся от осенней спячки.
  Так блеснули ее глаза.
  Блеск оптического прицела на винтовке снайпера.
Прицелилась, едва я переступил порог.
Вместо того, чтобы укрыться и выжить, я распахнул на груди рубаху.
Давно подготовился к этой схватке. Когда впервые увидел ее.
В отделе кадров, где напали безжалостные кадровики. 
Напрасно прикрывалась она скрещенными руками.
Разогнал их, не дождетесь, мы еще живы.
Потом отгонял от кладовки надоедливых электриков, раньше неделями не заглядывали туда, неожиданно всем одновременно понадобилось.
  Потом спас ее на том собрании. Когда она убежала, и за ней погнался  охранник, отказался проголосовать со всеми. Охранник вернулся, надавил на кнопку, из рукоятки выскочило зазубренное лезвие.
  Не позволил ей погибнуть около ямы. Послал за врачом, хотя медики там не требовались.
Отыскал больницу, в которую положили ее отца.
  И все эти крошечные свершения, сложившись, обернулись смертельной усталостью.
Если она потребует – женщины неистовы, все ссылаются на это, - а я не смогу, то не поймет и обидится.
  Подумает, что истратился в бесплодных попытках.
  Так  долго искал, что забыл о конечной цели.
Череда голых истасканных женских тел, вообразил я. Но тут же отмел больное  видение.
- Просто…, - попытался объяснить.
- У нас…, повторила она.
Уже притерпелся к этому колокольчику, и почти не различал перезвон среди привычного городского шума.
  - Всего себя отдал, - признался я.
-  У нас будут дети, - придумала она.
- Никого не было до тебя, ты первая и единственная, - сказал я.
Жизнь с чистого листа, наивная надежда.
- Сначала мальчик, потом девочка. Нет, наоборот, чтобы девочка ухаживала за мальчиком.
- Обязательно, - согласился я.
Спрыгнула с кровати.
Осталась вмятина и темные пятна – капли пота.
Закружила по комнате, нагая и прекрасная.
Кровь моя вскипела.
С чистого листа – присоединился к безумному танцу.
И когда в сумасшедшем кружении повалились на пол, то и паркет послужил нам любовным ложем.

                16
Американский сенатор и миллионер прислал своего человека. Тот родился в Штатах, но его родители приехали из Союза, поэтому порядочно владел русским языком. Даже любил щегольнуть забытыми словами. Так нарядную шляпу мог обозвать кокошником, а нижнее белье – поддевкой.
  Сенатор не сомневался в его компетентности.
И еще - в любой компании тот был почти незаметен, но приглядывался.
В аэропорту прошел зеленым коридором, и подслушал разговор двух таможенников.
Полная демократия, можно обо всем болтать, напрасно нас обвиняют в тоталитаризме.
Начальник, видимо, основательно приболел, заявил один таможенник, почти не вылезает из ведомственной больницы.
Его собеседник покрутил пальцем у виска, этим выразил свое отношение к происходящему.
Но могут неправильно понять, поспешил объясниться.
- Это я про комиссара, - бесстрашно заявил он.
За что в дальнейшем был наказан.
- Надо более тонко, намеком, - научил капитан, когда иностранец убрался.
Сам встретил его, так надежнее.
Еще тот лопух, с ними сложнее наладить контсакты.
- Если еще раз повторится…, - предупредил помощника.
- Служу…, - попытался тот оправдаться. – Кому служу? – не разобрался в путаной системе.
О больном комиссаре разведчик снова услышал от таксиста, который повез его в гостиницу.
- Приехал развивать вашу промышленность, - на всякий случай поделился с водителем.
- Эпидемия кори и скарлатины, - ненароком проговорился тот.
- Одним вам не справится, - предупредил иностранец.
- Все надзорные органы полегли, - согласился водитель.
- Когда нас отправляют в Африку, то делают  прививки, - не поддался разведчик.
- От дурости не прививают, - окончательно напугал его наш человек.
И все же, преодолевая вполне обоснованный страх, вечером пришелец отправился на разведку.
Вырядился, как научили  американские специалисты. Многие из них досконально разбирались в русской литературе и могли наизусть перечислить почти всех героев Толстого и Достоевского.
Поэтому облачился в шаровары и сапоги, длинную рубаху навыпуск опоясал ремешком, а сверху накинул толстовку.
Конечно, не верил молве, что по  улицам бродят медведи, но когда ехал из аэропорта, то напряженно приглядывался к водителю, вдруг это бандит, поэтому не смотрел по сторонам.
Зато вечером насмотрелся.
На площадях, как заверили специалисты, девки водят хоровод, а удалые парубки наяривают на гармошке.
Не водили, и не играли, но в дорогих тачках так громко надрывалась музыка, что звуковые волны сшибали прохожих.
Хватало и окурков, из этих же тачек прямо на асфальт опорожняли пепельницы.
Бандиты не маскировались, когда пешеход замешкался на «зебре», то водитель выскочил из машины и сокрушил его.
          Старичок едва доплелся до тротуара.
Поэтому разведчик порадовался, что оделся неприметно, специалисты не оплошали.
Некоторые обращали на него внимание.
Не только дурной, любой пример заразителен, восприимчивые дамы готовы были последовать его примеру.
Наша страна самобытна и непредсказуема.
Капитан, которому поручили разоблачить разведчика, постарался на совесть.
Медики, что увезли больного, отметили свой путь разговорами со свидетелями да красными стрелками на стенах домов.
Ошибочное решение, может насторожиться.
Стрелки замазали, свидетелей предупредили. Но напрасно пытали, они даже забыли, как их зовут.
Опытный  разведчик изучит обстановку и наверняка сам заинтересуется   больницей.
Он заинтересовался, поперся пешком, и хотя преследователь привык передвигаться на машине – ради такого случая даже выдели бензин, - пришлось изображать пешехода.
Капитан сам выслеживал добычу.
И договорился с девицей, что не служила в Органах, но  помогала по призванию.
Еще бы не помогать – грозили выселить из квартиры.
Жила на набережной  рядом с главным музеем.
Весь второй этаж этого исторического здания некогда занимали княжеские хоромы, теперь же там была коммунальная квартира.
Из пятидесятиметровой кухни по черному ходу можно было попасть во двор.
Часть кухни вместе с запасным выходом отгородили и поселили там ее родителей.
Они, дети блокады, не прожили долго.
Десятиклассница не затерялась, но выстояла.
Спонсор помог переоборудовать ее выгородку.
Получилась уютная квартирка.
Не сразу удалось ей отринуть докучливые его притязания.
К тому времени, как появился внук или правнук князя-изгнанника, приобрела некую популярность в этом районе.
Даже обзавелась печаткой, которой удостоверяла рукописный документ.
На пороге Эрмитажа…, сообщала она. Дальше шли непечатные выражения – о, как велик и прекрасен русский язык! – но мужчины не протестовали.  Разве что некоторые настаивали на многократных свершениях.
Она не противилась.
Им не поздоровиться, если свидетельства обнаружат их благоверные.
С ними были не способны на малую толику этих подвигов.
Наследник грозился выкупить квартиру.
Нет, не выставить жильцов на улицу, но выселить на окраину.
Ее на окраину, постоянные клиенты не переживут этого.
И бесполезно собирать новую команду, где найдешь таких верных и преданных?
Конечно, можно обратиться к бандитам, но недолюбливала эту публику.
Никогда не знаешь, что от них ожидать, то ли озолотят после удачной операции, то ли отберут последнее.
Чаще всего отбирали.
Пришлось попросить знакомого особиста.
Нет, капитан не отличался пристрастием к случайным связям. Более того, мог козырнуть кое-какой книжной премудростью. Вычитал у классика, что не следует пить из стакана, захватанного десятками сальных губ.   
Но работа обязывает.
Любые средства годятся завербовать осведомителей.
Раз в неделю она исправно осведомляла.
Пришло время более серьезных заданий.
Конечно, можно было использовать и штатную работницу,  специально держали несколько якобы доступных девиц (все они – офицеры), но комиссар не позволил.
Ему уже сообщили, как встретили иностранца.
- Был обязан справиться  в одиночку. Уничтожу твоего родственника! – не сдержался он.
Бесполезно оправдаться.
Капитан  представил, как расправятся с племянником. Прежде чем приладить петлю, накинут на голову мешок. И не позовут священника. Палач вышибет из-под ног табуретку.
Веревка сдавила шею, почудилось капитану, поперхнулся и закашлялся.
Пришлось прибегнуть к помощи посторонних людей.
Иностранец, конечно, возжелает, желание гостя – закон для хозяина.
Еще бы, необходимо расслабиться после опасной вылазки.
Едва не раздавила взбесившаяся машина, он  запрыгнул на тротуар.
Водитель выпростал руку и оттопырил средний палец.
Словно ствол пистолета, пришелец рванулся, торопясь убраться из сектора обстрела.
Выстрел не грянул, но зацепился за провод громоотвода, что свешивался с крыши.
Растянулся на асфальте и разбил колени.
С балкона отвалился кусок лепнины, шрапнелью ударили осколки.
Подняться помогли два мужичка.
Отравили помойным запахом.
С трудом удалось вырваться из  цепких объятий.
Достаточно для одного дня. Даже не попытался проникнуть в лечебницу.
Не одолеть высокий забор, ворота на всякий случай обмотали колючей проволокой.
На окнах надежные решетки.
Более того, мать-командирша подсуетилась.
Не проинструктировали, сама сообразила. Не поленилась посетить собачий приют.
Псы надрывались в своих клетках.
Но когда пристально смотрела на них, послушно ложились на землю, и на брюхе подползали к ней.
Выбрала пса-людоеда.
Привела его в больничный садик.
Пес затаился за разлапистым кустом сирени.
Но воспрянул, когда женщина ушла.
Помчался забором, на случайных прохожих вымещая злобу и ненависть. Хлопьями отлетала слюна, пришелец не решился приблизиться.
Тормознул  частника, кажется, так принято передвигаться в этой дикой стране.
- Деньги есть? – спросил тот.
Поверил на слово.
Чем-то возмущался, пока вез подозрительного  типа.
Соседями, домочадцами, зажравшимся начальством, негодными правителями, погодой и климатическими  аномалиями.
Некоторые недовольны всем на свете, американец пожалел, что ввязался в эту авантюру.
Очередное недоразумение: напрасно обшарил карманы в поисках бумажника.
Вспомнил, как сердобольные бродяги помогли ему подняться. Выбили пыль из толстовки.
А заодно и  бумажник.
Хорошо, что предупредили, взял с собой мелочь.
- Вот, осталось в номере, сейчас вынесу, - бессвязно объяснил водителю.
Тот проводил его до дверей гостиницы.
Маленький, невзрачный, похожий на  воробышка.
Швейцар отодвинул его от дверей твердой рукой.
Еще один спортсмен на пенсии.
Кто куда подался после завершения спортивной карьеры: например в частные предприниматели. Эти не гнушались наказывать конкурентов. Если те не понимали прозрачных намеков.
Другие, более продвинутые, не нуждались в фиктивном предпринимательстве, сразу карали строптивцев.
Самые бестолковые пошли в охранники и швейцары, впрочем, и они не бедствовали.
- Ждать, - приказал швейцар незадачливому водителю. – Я вынесу.
Тот не возмутился.
- Чудит иностранная сволочь, - закрыв дверь, прошептал бывший спортсмен. Так привык настраиваться перед очередной попыткой.
- Всем известно, что наш Ваня самый хваткий в мире парень, - настроился на победу.
И когда чудак передал ему пару зеленых бумажек, приоткрыл дверь и попрощался с водителем характерным жестом: ребром ладони ударил по локтевому сгибу.
- Иди, убогий, - прогнал его.
Воробышек послушно поплелся к раздолбанной  тачке. Такой жалкий и маленький, что даже кошка не позарилась.
Молча выглянула из подвала.
По задумке управляющего должна  ловить мышей.
Но повара усердно ее подкармливали.
Кошки приносят удачу – у каждой профессии свои талисманы.
Нужны не кошки, а взбалмошные иностранцы, считает администрация.
Если досконально следить за ними, считают комитетчики.
Капитан пока еще управлялся в одиночку. Устроился в соседнем номере и настроил аппаратуру.
Американец долго отмывался. Казалось,  грязь навечно въелась. Отдирал ее вместе с кожей.
Родился и вырос в Штатах, и вроде бы ничто не связывало  с землей предков.
Но иногда ненадолго выпадал из общественного процесса.
Возвращаясь, не сразу  осознавал происходящее.
Все тяжелее было возвращаться.
Заранее запасся, присосался к бутылке, выбравшись из душа.
Запрокинул голову, к донышку поднялся пузырь.
Наблюдатель сглотнул густую, тягучую слюну.
Нет, графы и князья так не пили, тоскливо подумал он, вроде бы перебивались шипучкой.
Бутылка по цене крепостной бабы, вспомнил уроки истории.
Поэтому и сгинула эта пресыщенная аристократия, проклял их.
Наверное, этот из купцов, безошибочно определил он.
Купцы более всего склонны к безудержному пьянству.
Все мы немножко купцы, причислил себя к замечательному сословию.
А что случается, когда примешь на грудь?
Пора, решил он.
Его подопечная, временная подельница, ошивалась неподалеку.
В стекляшке напротив гостиницы  расправилась  с двумя чашками кофе.
Противный, гадкий напиток, так и не смогла привыкнуть к нему, но горечь изгоняется только горечью, научила  жизнь. Разве что помимо этого позволила себе  пару стопок коньяка, хотя капитан запретил.
Плевать на его запреты.
Пусть чистенькие и безгрешные попадут в рай,  ее давно уже не привлекает эта благодать.
В номере, за которым она наблюдала, раздвинули шторы, поманили согнутым пальцем.
Заплатила – опять же из своих денег, как же, дождешься от конторы – и поплелась на расправу.
Сколько их, всяких прошло через нее?  не сосчитать.
Привычная работа, человек – такая скотина, что привыкает ко всему, а она не привыкла.
Более не могла сдерживаться.
Вооружилась, чтобы отомстить.
Игрушечная плеточка с короткой рукояткой в три капроновые жилы.  Никого не испугать и не покалечить этой игрушкой.
Случайно уложила ее в сумочку.
После беседы с настырным капитаном.
- Ты должна, - веско и значительно сообщил он.
При этом выпростал язык и облизал сухие губы.  Словно ободрал их наждаком, они распухли и покраснели.
- Никому и ничего  не должна, - отказалась его подопечная.
Генриеттой представлялась  клиентам.
Галей звали ее,  капитан докопался.
Птичье имя, галки такие же сорные птицы, как воробьи и вороны.
- Их следует отловить, - предупредил особист.
Кровь жарко прихлынула, не только губы, покраснели и щеки.
- Чтобы использовать, - не сдержалась Генриетта.
Бунт на корабле, забыла, как следует обращаться к капитану.
- Несколько господ возмущены, они  уже  почти  господа, - предупредил он.
- Что? – насторожилась птичка.
- Пропали деньги, у меня  их показания.
- Нет! – отказалась девушка.
- Твои клиенты.
- А еще я взорвала пароход! – не сдержалась девушка.
- Какой пароход? – опешил особист.
- И Дом на набережной, и Зимний Дворец!
- Шутка, - догадался капитан.
Промокнул лоб, носовой платок был похож на грязную тряпку.
Еще пара таких шуток, и можно сыграть в ящик.
- Еще пара таких шуток…, - предупредил он.
- И что будет?
- Сыграешь в ящик, - вынес приговор.
Если бы закричал и замахнулся... Пусть бы ударил. Мужчины несдержанны в гневе. Им простительно.
Сказал буднично и скучно.
Поэтому испугалась.
- Ну что ты, миленький, - попыталась загладить свою оплошность.
Даже улыбнулась. Так скалится загнанная в угол крыса.
- Миленький? – удивился мужчина.
Когда изредка приходил к ней – такая работа, должен приглядывать за  осведомителями, - молча выгоняла его после содержательной беседы.
Наконец ему удалось добиться  признательных показаний.
- Так-то лучше, - помиловал ее.
Не сомневался в успехе грядущей операции. Должна показать, на что способны русские женщины.
Когда-то могли остановить коня на скаку и войти в горящую избу – об этом намекнули еще в школе, - но теперь мало этих простых навыков.
Иностранцы похотливее мартовских котов, напоследок проинструктировал подельницу.
Она не возразила.
Еще не то приходилось выслушивать.
Черным ходом просочилась в гостиницу.
Повара проторили  тропинку. Уходили с полными сумками. Тяжелая ноша, кряхтели и надрывались под неподъемным грузом.
Не только повара, администраторы, горничные, весь персонал.
Поэтому неохотно впустили постороннего человека.
Приоткрыли дверь для проветривания, кажется, что-то подгорело на кухне. Наверное, опять дешевым эрзацем заменили сливочное масло.
Изыски русской кухни, иностранцы не разберутся.
Женщина тяжело вскарабкалась по лестнице.
При подъеме на вершину восходители задыхаются в разряженном воздухе высокогорья, она тоже задохнулась.
Не сразу  отдышалась.
В груди стучал молот, удары выламывали ребра.
Холщевая груботканая рубаха – специально вырядилась так, многим насильникам нравится исконная простота – прилипла к спине. Капли пота щекотно скатились по шее.
Дежурная по этажу  вроде бы не заметила ее.
По инструкции должна постоянно находиться на рабочем месте.
А если приспичит, ничто человеческое нам не чуждо, специальным звоночком вызвать кого-то из резервного персонала.
Какой резерв, кому охота содержать бездельников, приходилось отрывать от работы поваров и охранников.
Ее предшественница слишком часто пользовалась звоночком.
Сначала перерезали провода, она все равно не угомонилась. Просила иностранцев передать записку. Одни возмущенно фыркали, другие соглашались.
Приставала к иностранцам, выгнали с такой формулировкой.
Поймали с поличным. Пыталась вынести батистовую рубашечку. И напрасно  клялась, что ей подарили эту рванину, не у кого было спросить, постоялица уже убыла.
Поэтому дежурная презрела звоночек.
Дотерпела до последней возможности, а потом опрометью бросилась в туалет.
Несколько минут постояльцы проживут и без ее надзора.
А если за эти мгновения успеют насвинячить, то можно только позавидовать им.
Увидев незнакомку, рванула, как в спринтерском забеге.
Но успела кивнуть на одну из дверей.
Будто без нее Генриетта не знала.
Зажмурилась, перед тем как войти.
От света в темень, и глаза должны привыкнуть к мраку.
По-разному приводила в чувство обессилевших самцов. Одним достаточно было потереть за ушами. Или приходилось отбивать ладони о дряблые  щеки. Или – так порошком присыпают тараканов – травить их нюхательной солью.
Как повезет, иногда  достаточно  материнской  ласки.
Но некоторые жаждут.
И с возрастом становятся все более требовательными.
После разговора со своим наставником уже никого не могла удовлетворить.
Но обещала, и привыкла исполнять обещанное.
Различила в полутьме.
Не старый и не молодой, не высокий и не маленький, не красивый и не уродливый, похожий на медузу, которую почти невозможно различить в прибрежных водах.
Вгляделась из-под ладони.
- Ты – сучка. – Разобрала она.
Рот, похожий на выгребную яму.
В сумке нащупала плетку.
Так себе оружие. Но не хуже баллончика с аэрозолью, которым пользуются подруги.
- И народ сучий. – Донеслось из помойки.
Яма переполнена гнилью и отбросами.  И уже изрыгает из себя эти останки.
Достала плетку.
- Всех сук уничтожить. И меня в первую очередь.
Гниль неотвратимо надвинулась.
Женщина не поддалась.
Нависла над ним и сдернула простыню, которой он отгородился.
А потом – это как вывалиться из самолета, и переполняет восторг свободного падения – ударила.
Уничтожить или уничтожь, кажется, выкрикнул негодяй.
Она послушалась.
Била до изнеможения.
А он, прикрыв пах, извивался под  меткими ударами.
На теле оставались едва заметные  царапины.
Но как в половодье тающий снег превращается в ручейки, а они сливаются в реки, так все больше становится этих царапин.
Вешние воды покраснели.
Будто била себя, чтобы отомстить за непутевую  жизнь.
А когда выдохлась, или когда боль стала невыносимой, выронила плетку.
- Такой же несчастный…обездоленный…перекати-поле, - по-бабьи пожалела одинокого мужика.
Сдернула кофточку, и так рванула рубаху, что располосовала грубую материю.
Русская обильная баба, как пожелал наблюдатель.
Плевала она на него.
В соседнем номере капитан приник к камере.
Сначала негодовал, потом забыл обо всем.
Но в этой забывчивости рука воровато заползла под брючный ремень.
Сначала захрипел, потом застонал и всхлипнул.
Но выплеснул не слюну, а семя.
Но ничего не вырастет из этих семян.

                17
Конечно комиссару показали документальный фильм.
И когда смотрел – кроме него и капитана никого не было в просмотровом зале, - потирал ладони и посмеивался.
Любопытная работа, надо сохранить на всякий случай.
- Но если преждевременно увидит сенатор…, - предупредил капитана.
- Никогда, - поклялся тот.
- Козырной туз в моем рукаве, - проговорился комиссар.
Но тут же нахмурился, могут не так понять.
- Я сам сожгу, чтобы не было соблазна, - отпустил подчиненного.
- Слушаюсь! – привычно откликнулся тот.
Слишком поспешно согласился, никому нельзя доверять, даже преданным исполнителям.
Пленку спрятал в сейф.
Никто не узнает.
Узнала кремлевская администрация.
Необходимо немедленно  прекратить это безобразие.
Опасно издеваться над верными и искренними друзьями.
Все равно, что досаждать зверю. Тот вроде бы смирился с сытой и ленивой жизнью. Но, если раздразнить, может цапнуть и ударить смертельной лапой.
Кажется, уже замахнулся.
Надо успеть, пока не сокрушил.
Быстренько собрали пресс-конференцию.
В стареньком  кинотеатре, чтобы непосвященные не догадались.
Конечно, не догадаются, будто каждый день плотное кольцо машин окружает здание.
Два черных правительственных лимузина, остальные попроще, но такого же цвета.
И черные костюмы перекрыли проходы.
Пропускали по-одному, и внимательно приглядывались.
Некоторым доморощенным журналистам отказали.
И те – еще не привыкшие к западной вседозволенности – не настаивали.
Иностранным корреспондентам не требовалось предъявлять пропуска, изучили их лица и повадки.
Двое на сцене в скромных гражданских костюмах, не тот случай, чтобы щеголять чинами и наградами.
Но если не горбились в парадном кителе под тяжестью орденов и аксельбантов, то поникли в непривычной одежде.
Чем-то схожие между собой, будто вывели их в одном инкубаторе.
Огромный инкубатор, площадью в миллионы квадратных километров.
И чем бы ни занимались, на какие бы ответственные посты их  ни назначали, не могли избавиться от этого сходства.
- Товарищи…, - сказал один.
Прохрипел в микрофон, не публичный человек, не привык выступать перед сомнительной аудиторией.
Все кулуарно, только несколько заместителей.
Даже аппаратуру толком не настроили, отметили дотошные  корреспонденты.
Сошлются на это, если, как обычно, не скажут ничего существенного.
- То есть господа…, - исправился оратор, сосед случайно наступил ему на ногу.
Да, соперничали, и даже наговаривали друг на друга, но когда пришлось повиниться, вместе ухватились за  спасательный круг.
- Многочисленные жучки в американском посольстве, - признался он.
Шепотом сказал о насекомых, но почудилось, будто огромные их крылья заслонили солнечный свет.
И более не  увидеть солнце.
И останутся только ослепительные вспышки фотокамер.
Как взрывы бомб, кто уцелеет после бомбежки, тот погибнет от радиации.
Скрип перьев, - будто железом по стеклу, и нервы лопаются перетянутыми струнами, - постукивание клавиш, как цокот копыт вражеской конницы, и не выжить на этот раз.
Один спасательный круг на двоих, и каждый старается избавиться от балласта.
- Тщательно замаскированные наши замечательные шпионы в ваших беспечных городах! А я их знаю! – выкрикнул другой утопающий.
На той земле насторожились ищейки.
- Нет, наговаривает! – возмутился  корреспондент, услышав  известную фамилию.
Но одинокий протест потонул в гуле возмущенных голосов.
Такими сведениями могут обладать только люди, наделенные почти неограниченной властью.
И если сердца наши и души сольются в едином мировом хоре, то только укрепится их значимость.
Наивное заблуждение, каждый в этом мире сражается за себя, победители сметают на своем пути слабых и доверчивых.
Как могли поверить льстивым посулам прожженные эти деятели?
Временное помутнение.
Время очередных потерь и разочарований.
Не только жучки в посольстве и в консульствах, но в машинах, и везде, где подозреваемые могут появиться, выяснилось на пресс-конференции.
Полководцы капитулировали  до начала битвы.
А еще  прорыт лаз к их правительственным учреждениям.
Смелое, но рискованное заявление. Вычитал в старых отчетах, но все смешалось в пылу разоблачений.
Полководцев пышно и торжественно встретили у неприятеля.
И пусть полегло их войско, забыли об этом в шатре победителя.
Столько восторженных отзывов, что раздулись мыльными пузырями.
Краток век этих пузырей.
Кажется, в дальнейшем осядут они на той земле. Но станут  не нужны, когда во всем покаются. Фамилии их забудут, впрочем, не самый худший вариант.
Некоторых двойных агентов – нет, те не были двойниками, просто заплутали в потемках – потравят местные правители.
А пока – убойная конференция,  о которой еще не узнали посторонние.
Некоторые узнали.
Комиссар изнемог под грузом обвинений.
Воронье тучей нависло над Большим Домом.
Стекла не прошибить из карабина. Плотные шторы  поглощают уличный шум.
Но не укрыться от карканья.
Опоздал, не успел! надрываются птицы.
Другим достанется вожделенный приз!
Надежные стены, и внушительные балки, все равно не уберечься от отчаяния.
Птицы пробились стенами и потолочным перекрытием.
Упал на ковер и ладонями прикрыл затылок.
Продолбили ладони и вгрызлись в черепную коробку.
Погибал под беспощадными  ударами.
И не дотянуться до спасительной кнопки, и никто не  явится без вызова.
Но у нас не бросают в беде занемогшее начальство.
Санитары услышали.
Все предусмотрено для подобных случаев. Обошлись без носилок, чтобы не привлекать внимание.
Большая коробка в комнате отдыха. По бокам надписи на непонятном языке.
Уложили в  коробку, никто не догадается.
Здоровые мужики, вытащили во двор тяжелый груз.
Встречные – хотя почти все попрятались по кабинетам – ничего не заметили.
Меньше знаешь, крепче спишь, давно  выучили эту присказку.
Хотя в смутное время не до крепкого сна.
Коробку погрузили в неприметную машину.
Только в этом броневичке комиссару удалось избавиться от докучливых птиц.
- В обычную лечебницу, чтобы никто не догадался, - прохрипел больной.
Санитары не перечили
Но повезли, конечно, в специализированную клинику.
Надо переждать смутное это время, а что возьмешь с хворого, придумал комиссар.
Может быть, удастся  отсидеться.

                18
Капитан тоже подсуетился.
Верный и послушный исполнитель, таких уничтожают в первую очередь.
Заранее обзавелся запасным паспортом.
Не так давно разоблачил сектантов.
Наставник призвал отказаться от документов. Бесовские отметины, и когда  отправятся в уготовленные для них угодья – он укажет точное время, - они не позволят полностью очиститься от скверны.
Сложили  костер,  плеснули бензин – обложки паспортов плохо горят, - разлетелись хлопья сажи.
Горожанам не сразу удалось  очисться.
Но  обнаружили, где собрались беглецы, и залили костер.
Спасли несколько паспортов, их отправили на экспертизу, отпечатки пальцев и так далее, а вдруг причастны к преступным группировкам, надо осудить, чтобы другим было неповадно.
Не причастны, и не числятся, но некого осуждать; так песок просачивается между пальцев, и ничего не остается на ладони.
Забыли о сектантах, не до них, надвигается буря, надо укрепить стены и кирпичом заложить оконные проемы.
Укрепили и заложили, но не выстояли.
По слухам изгнанники укрылись под землей, когда-то в этих местах добывали кварцевый песок, сохранились многочисленные пещеры
Но когда энтузиасты попытались обследовать их, рухнули своды.
Говорят, по ночам над безымянными могилами колышется земля – пустые домыслы.
А паспорта после экспертизы уничтожили, но капитан завладел одним из них.
Не найдут, если укрыться в глухой деревне.
Но отыщут по требованию высокого начальства.
Давно уже задумали снять новый фильм. Пленка, где в топке сжигают ренегата и отступника, до того истерлась, что новички сомневались в реальности происходящего.
Нарисовали человечка и игрушечный камин, пора обновить экспозицию.
Для этого надо отловить опасного преступника.
Не только охаял существующий строй – с этим пусть разбираются психиатры, - но оттолкнул вскормившую его руку. Пошел против конторы. Такое не прощается.
Чтобы не отыскали, решил изменить внешность.
Приметил опального хирурга, что некогда спас человека.
Тот пострадал в автомобильной катастрофе. Врачи подлатали пострадавшего, но не излечили.
- Паскудно жить евнухом, - отказался он от жизни.
- Я попытаюсь, - обещал хирург.
Несколько мучительных операций. Кожу поочередно срезал с бедер, раны долго не заживали. Пациент терпел и не жаловался.
Зато когда член ожил под умелыми руками кудесника, не смог скрыть своего восторга.
Первая операция подобного рода, заграничные лекари не поверили.
И правильно сделали, нам не нужны  сомнительные достижения.
В то время как…, откликнулся закрытый медицинский журнал.
Дорого и бессмысленно тратиться на подобное.
Хирург покаялся.
Больше никогда, обещал строгой беспристрастной комиссии.
Старикам не нужны самонадеянные конкуренты.
Каким-то образом прознали другие пострадавшие. Оказывается не такая уж редкая и безобидная травма.
Письма раздирал он в клочья. А потом сжигал  в пепельнице.
Земля не колышется на могилах, но на лице оставются хлопья сажи.
И смыть их можно было только одним способом. По глотку за каждую метку. Не сосчитать, сколько глотков.
Некоторые письма перехватывали надзорные органы.
Вежливо отвечали страждущим.
Нет и никогда не было подобного хирурга, и никому не дано вырастить отсутствующие органы.
Дано лишь Богу, написал один, но тут же опомнился и скомкал страничку.
Только слабые люди ссылаются на Высшую Силу.
Испуганно огляделся и торопливо перекрестился.
Хирург переключился на рутинную практику.
Дано только Богу, но человеку позволено исправлять мелкие недочеты. Например, кривой или похожий на хобот нос. Уши, приросшие к черепу. Убрать морщины, замазать синеву под глазами, живительным соком раздуть губы.
Перед кажды косметическим вмешательством ненадолго забегал в подсобку. Еще один глоток, чтобы не подвела рука.
Рука не подводила.
За границей, наконец, освоили уникальную операцию
Своему первопроходцу вручили высшую медицинскую премию.
И никто не вспомнил о русском обманщике.
Прикормленный доктор, контора прибегала к его услугам.
Когда набирали девушек для изощренной вербовки беспечных иностранцев.
Перед этим тщательно изучали их.
Капитана почему-то посчитали главным специалистом.
Вообще-то давно он мог быть майором, а то и подполковником. Но помешал быт.
Некогда вывез жену из деревни. Все рассчитал: деревенские беспрекословно выполняют любую работу. И не такие требовательные, как городские.
Так поначалу и было.
А что частенько заглядывает в магазины, и там снабжают ее дефицитным тряпьем, то так поступают все разумные люди.
Чересчур разумные.
Мальчишкой втюрился в некую девицу, и попытался отправить жену обратно в деревню, та неожиданно взбунтовалась.
Накатала телегу в управление. Где правду смешала с вымыслом.
Мол, и со службы иногда приходит  в подпитии, и тогда нет с ним слада. Вынуждает к неуставным отношениям.
А в магазинах не всегда оплачивает приобретенный товар.
И осведомители у него липовые.
Убийственные обвинения.
Полностью изобличила себя.
Капитан поклялся. Более того,  его проверили на детекторе лжи. Еще только осваивали этот прибор. С трудом отыскали добровольца.
- Нет, - отказался он. – Никогда не намекал ей об осведомителях.
Тяжело дались ему эти простенькие слова. Про себя твердил детскую считалку. Только так можно обмануть чуткий прибор.  «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, через месяц через два будешь ты его вдова».
- Чист, как стеклышко, - подтвердил специалист.
Чтобы соблюсти секретность, его вместе с прибором поместили в подвал. Давно не мытое окошко почти не пропускало дневной свет.
Так удалось оправдаться незадачливому капитану.
Товарищи вдоволь посмеялись над другими сомнительными обвинениями.
- Неуставные отношения, это как? – спросил  дотошный.
- Раком по всему плацу! – откликнулся остроумный.
Стены покачнулись от богатырского хохота.
Провинившегося коммуниста обязали жить с ненавистной супругой.
- Никаких разводов, мы обязаны служить примером всему прогрессивному человечеству, - веско заявил председатель комиссии.
Щеки его раздулись от гордости за примерных товарищей.
Сам он служил.
Когда его обвинили в прелюбодеянии, принес справку от врача.
Является заслуженным импотентом, написал его старинный друг, и для надежности снабдил липовый документ многочисленными печатями.
Из-за той телеги капитану не присвоили очередное звание.
Но комиссар обещал посодействовать
Приманил морковкой, но черепаха никогда не доползет до лакомства.
Капитан изнемог ползти.
Обратился к прикормленному хирургу, тот иногда принимал пациентов на дому.
Чересчур мнительный пациент. Не только изнутри закрыл входную дверь, но спрятал ключ, без разрешения никто не покинет квартиру.
Сам сдернул скатерть со стола; при этом разбил любимую  чашку доктора.
Ценная чашка, не потому что из царского набора, но еще бабушка пила из нее.
Это потеря окончательно доконала хозяина.
До этого увидел – серия передач « чуждые  нравы», - как зарубежному целителю  вручают победный диплом.
За операцию, где он был первопроходцем.
Поэтому в несколько глотков опорожнил бутылку.
Впрочем, ничего не изменилось в его поведении, разве что тверже стала походка, да пристальней взгляд.
Пациент не обратил внимания на мелкие эти изменения.
- Сделать как эти подстилкам? – спросил врач.
Изобразил: вывернул губы, раздул щеки, около груди нарисовал два огромных полушария.
- Пошутил, - утешил угрюмого пациента.
Тяжело и бесполезно общаться с людьми, не понимающими шуток.
- Но если кому-нибудь расскажешь, проговоришься…, - предупредил этот опасный тип.
Прикрылся ладонью и посмотрел из-под ладони.
Взгляд убийцы, содрогнулся врач.
Выдаст под пытками, подумал пришелец.
Или проговорится по-пьянке.
Когда тот шутил и издевался, то на скулах вздувались желваки.
Врач вколол  запредельную дозу снотворного.
Лекарство, которое принял перед операцией, наконец, подействовало.
Осторожно и аккуратно срезал кожу с бедер.
На раны наложил заплаты. Такой  ровный  шов, что позавидовала бы и опытная швея.
Не допил, в бутылке осталось на донышке, поэтому слегка перепутал.
Или то место, куда полагалось приладить, было занято; зачем же отрезать, решил после длительного раздумья, пусть будет запасной вариант.
Можно прирастить ко лбу, в этом нет ничего постыдного, наоборот, все  поймут, с кем имеют дело.
Замечательная операция, об этом еще напишут в медицинском вестнике.
Надо только зафиксировать, чтобы другие не опередили.
Стащил тело со стола – здоровый мужик, такими и должны быть настоящие медики – и доволок до подоконника. Распахнул окно.
Теперь обязательно увидят.
На лбу под повязкой вздулся и пульсировал бугор.
Зародыш будущей всемирной известности.
Первые почитатели уже заметили.
Прежде чем укрыться в больнице, комиссар принял меры.
Исполнители пока еще не  отказывались.
- Чтобы враг не восторжествовал. – Таким было последнее указание комиссара.
Снайпер обосновался на чердаке дома на другой стороне улицы.
Когда устраивался, спугнул чердачных голубей.
Те, испуганные внезапным вторжением, обдали  жидким пометом.
Пострадавший высказался от души. Ранее служил на флоте, не только помянул  родственников и адмиралов, но вскарабкался на самую высокую мачту  и оседал рею. Она прогнулась и зазвенела.
Когда  в окне напротив увидел цель, то едва успел очистить прицел от пыли и помета.
Тяжелые условия, но не оплошал и на этот раз.
Два метких выстрела, две стрелы вонзились.
Ампулы с ядом.
Но, пожалуй, зря подстрелил мужика с запасными органами, тот  отключился еще до этого.
Может быть, удастся его откачать.
Обязательно удастся, чтобы предъявить взыскательным победителям.
Подельник услышал, как повалились тела.
Вскоре оказался у нужной двери.
Только неумелые взломщики заклеивают глазки в соседних квартирах. Или под маской прячут лицо.
Нет, все гораздо проще и надежнее: позвонил и одновременно вставил отмычку в замочную скважину.
Не зря учили, дверь распахнулась.
- Я ваш долгожданный ангел, - как положено, приветствовал хозяев.
Те не откликнулись.
Не заинтересовался лекарем.
Слишком однотипные красавицы выходят из-под его рук.
Иностранцы, как известно, стремятся запечатлеть свои подвиги.  Могут насторожиться, если девушки на их снимках похожи как родные сестры.
Вполне рядовая косметическая операция, это вам не замена пола и не выращивание недостающих органов.
Найдутся другие специалисты.
Да и выпивает он порядочно.
Впрочем, это является скорее достоинством, чем недостатком.
Все врачи подвержены.
Как и любые ответственные работники. Надо расслабиться после свершения.
Но бывшего капитана необходимо забрать.
Если победители потребуют выдать его,  придется подчиниться.
Ничего, что на лбу растут рога,  их быстро обломают.
Припозднившийся стрелок наконец добрался до своей жертвы.
Самострел убрал в чехол, никто не догадается.
Догадались и попрятались, такой ядреный запах птичьего помета.
Будто городскую свалку обработали химикатами, и воронье склевало  отраву. А потом птиц вывернуло наизнанку.
Задыхаясь и проклиная свою службу, исполнители с двух сторон подхватили занемогшего товарища. И накинули плащ с капюшоном, чтобы замаскировать уродливую шишку.
Просто человек малость перебрал, а друзья помогают дойти до дома.
И не они виноваты, что удушающая вонь накрыла город.
Никто не виноват.

                19
Галина – постоянные клиенты называли ее Генриеттой – легче других перенесла вторжение и оккупацию.
Если что-то и изменилось, то в малой степени.
Еще как изменилось! осознала это после избиения иностранца.
Осторожно приоткрыла  дверь и выглянула в коридор.
Дирекция, может быть, уже подсуетилась.
Вызвали милицию, а пока служивые не приехали, сами стерегут нарушителя. Выстроились со швабрами и ухватами и подбадривают себя воинственными криками.
Действительно выстроились, различила она.
Дежурная по этажу не справилась в одиночку.
Вызвала напарницу.
Вдвоем раскатали огненно-красную ковровую дорожку,  так встречают и провожают знатных гостей.
Две девушки средних лет, одна  широко улыбалась -  лопались лицевые мускулы, другая кивала китайским болванчиком.
Юбка и чулки у беглянки сбилась, волосы растрепались, на щеках остались черные разводы.
Кое-как привела себя в порядок, но была такой же грозной и непобедимой.
- Я…кажется… не до смерти…, - еще не привыкнув к новому обличью, оправдалась она.
Молча и подобострастно проводили ее до лифта.
Высшая мера  поклонения –  не нужны слова.
Да и опасно говорить, могут придраться и  покарать.
А так не в чем обвинить, ковровая дорожка – очередная репетиция, ожидается приезд высокого гостя.
В этой гостинице обычно останавливались  не самые выдающиеся иностранцы. Деятели мелкого пошиба.
Но чтобы доказать свою значимость, изводили персонал нелепыми придирками. При этом не баловали чаевыми.
Конечно, их ненавидели.
Ненависть эта распространилась на всех пришельцев.
Поэтому восхитились смелостью и отвагой обыкновенной женщины.
Если бы умели, воспели  ее подвиг в торжественной оде. Или сочинили бы героическую поэму.
Не перевелись богатыри на нашей земле.
Но молча проводили до входной двери.
Швейцар широко распахнул ее и склонился в глубоком поклоне.
Изрядно заплыл жирком после того, как ушел из спорта.
Треснули кости или фирменная одежда.
Ради высоких достижений можно призреть любую боль.
Успел подозвать частника, что привычно дежурил около гостиницы.
Даже рассчитался с ним.
Не как с давешним хлюпиком. У этого ладони были что лопаты, наверное, из черных копателей, навскидку определил былую его профессию.
Копатель выбрался из машины и предупредительно распахнул заднюю дверцу.
Пока вез, не преминул похвастаться.
- Я тоже…однажды, - признался он.
Такой сумбурный день, столько изменений, что толком разучились говорить и объясняться.
- Так ему и надо, - постепенно воспряла женщина.
Чем дальше отъезжали от гостиницы, тем смелее становилась
- Тоже отказался вести одного, - сказал водитель.
- Хорошо, не забила до смерти.
- Толстомордого, не нашего, противного. – Разобрались с оккупантами.
Но не посмели сорвать флаг, что вывесили на ее доме.
Или не разобрались в сущности.
Крупные полосы – в таких штанах любой уважающий себя гражданин не выйдет на улицу, - а около пряжки налепили многочисленные звезды.
- Мой дом, ради меня украсили! – догадалась Генриетта.
Женщина с легким характером, такие не стареют от трагических переживаний, морщины тревожных раздумий не уродуют  лица.
Но наоборот, любое поражение стремятся обернуть  победой.
Позади десятки и сотни побед, но эта – самая примечательная.
Поэтому в ограниченном количестве  - всего несколько сот экземпляров – заказала прокламацию у директора типографии.
Въевшаяся советская привычка: услуга за услугу.
Кажется, она удовлетворила его не такие уж и большие потребности.
Поделился с ней интимными подробностями. Каким ходоком был  в молодости, не мог пропустить на одной юбки.
Она сочувственно выслушала его исповедь.
Много таких откровений, и много  друзей.
Но настали другие времена.
Она приспособилась.
Откровенно написала в прокламации.
Друзья помогли распространить.
Не только написала, но приобрела необходимое оборудование.
Плетку-семихвостку, а ту, маленькую, трехжильную, с которой началось ее восхождение, оставила как реликвию.
Раздобыла не только наручники, но разжилась старинными кандалами. К ним цепью пристегивали чугунное ядро.
Соорудила крошечную жаровню, подогревать слишком холодных клиентов, навесила блок с веревкой, вздергивать их над огнем, было и бревно, чтобы привязывать его к ногам, кресло с шипами, другие необходимые инструменты.
Клиенты пугливо потянулись к приманке.
Но выживали после тесного общения и даже гордились боевыми ранами.
Тем более по городу расползлись слухи.
Колдунья обещала оживить жертву варварской операции.
Что пострадал после чудовищного эксперимента. Его начисто лишили мужского достоинства.
Придумала, что  с ней   ощутит он себя мужчиной.
Но так и не смогла отыскать его.
                20
Наконец освободили племянника сгинувшего капитана.
Тот сразу включился в борьбу за чистоту нравов.
Призвал выявить и строго наказать продажных девиц.
За это его – не зря томился в темнице – протолкнули его в местный парламент.
Вместе со своими соратниками ворвался в подпольный бордель.
И будь и него пулемет, перестрелял бы  девок.
Но придумал другое: голыми выгнал  в осеннюю хмарь. 
- Любите кататься…! – заклеймил их любимой поговоркой.
И когда клеймил и брызгал слюной, не мог наглядеться на обнаженные тела.
Пусть изношенные, посиневшие от холода, покрытые пупырышками, но такие желанные.
Сам он не только катался, но старательно возил саночки, за эти старания – хотя бы так избавиться от него - депутата перебросили в столицу.
Но иногда по старой памяти возвращался он в наш город.
Пытался отыскать сгинувшего дядю, некогда капитана в позорной организации.
Разное говорили сведущие люди.
Злопыхатели намекали, что неплохо устроился он во вражеском стане. Там, якобы, консультирует  их разведчиков. Как легче проникнуть к нам, а потом затеряться в толпе.
И вроде бы ценят его услуги. Вилла на берегу океана, шикарная машина и дорогой катер.
Когда рассказывали об этом, то удрученно разводили руками.
Депутат не верил вздорным слухам.
Нет, его дядю похитили развратные девки, что сотрудничают с грабителями и убийцами.
В назидание другим борцам предали мучительной смерти.
Ему рассказали об испанской инквизиции. 
После долгих расспросов вышел на след девицы, что последней видела его.
Ответит полной мерой.
Не только голой выгонит на улицу, но  привяжет к позорному столбу. С обличительной табличкой на груди. Чтобы все плевались и плевали.
Женщины – самое большое зло в мире.
Воспитали его мать и бабушка.
Он  мечтал побыстрее избавиться от  опеки.
Но получилось несуразно и глупо.
Они погибли, сгорел дачный домик.
Он был в саду, но растерялся и не сумел  спасти.
Прокурором и судьей были женщины, конечно, они обвинили его в поджоге.
Только при новой власти удалось опротестовать несправедливый приговор. Более того, за перенесенные страдания избрали его депутатом.
Первым делом наказал он обидчиков, а также всех непотребных женщин.
Поэтому тщательно подготовился к встрече с Генриеттой – еще одно сучье имя, такова ее сущность.
Вооружился не только депутатской неприкосновенностью,  это было написано в удостоверении и закреплено внушительной печатью, но сощурился и выпятил челюсть – ей не  отвертеться.
Она не только развратила и погубила  дядю, но не угомонилась.
Пахло ладаном, но различил до последней черточки в сладостной дымке колдовских испарений.
Рубашечка, что открывает  сокровенное, почудилось ему.
Груди рвутся из тесной прозрачной материи.
Призывно колышутся бедра.
Жарко как в бане, истомился и задохнулся, шагнул к обольстительнице.
Говорят, только мечтатели и фантазеры могут одновременно существовать в двух измерениях.
Но из каждого правила есть исключения.
Дом, в котором жила Галина, признали памятником архитектуры.
Наверное, когда князь потребовал вернуть свое имущество.
Памятники -  достояние государства.
Затеяли капитальный ремонт, выселили  жильцов.
Князь каждому съемщику посулил отдельную квартиру, вместо этого их переместили в барак.
Временно, до окончания ремонта, как известно, нет ничего более постоянного.
Дом огородили забором.
Строители успели пройтись по комнатам второго этажа. Кое-где пробили стену и взломали пол. В напрасных попытках найти клад.
Наивные надежды.
Бригаду вскоре перевели на другой объект, есть более насущные проблемы.
В заборе пробили дыру, в заброшенном доме обосновались бомжи и бродяги.
Борец и преследователь втиснулся в  дыру.
Уже приходилось встречаться с подобной маскировкой.
Заброшенный дом в ближайшем пригороде, кажется,  рушатся стены. Но стоит осторожно царапнуться, как распахнется покосившаяся дверь. И манящий аромат неги и разврата перебивает запахи гнили и разложения.
Или запущенная лестница в многоэтажке. Ступени истерты возле перил. Обшарпанные стены в разводах мочи и в памятных надписях. К потолку пришпилены обгорелые спички. От  смрада кружится голова.
Но забываешь о мелких неудобствах, стоит перешагнуть заветный порог.
Пробился старинной мраморной лестницей.
Бомжы и бродяги разобрали тяжелые шаги и затаились в своих  убежищах.
Квартиру на первом этаже еще раньше расселили, освободили помещения для музея или магазина, но так и не договорились.
Эти катакомбы облюбовали обездоленные люди.
Ловушка, безошибочно определил преследователь, дверь в квартиру на втором этаже была не заперта.
Не посмеют покуситься на депутата, зажмурился и шагнул в неизвестность.
Не сразу решился посмотреть.
Несколько гибельных шагов.
Кладоискатели  взломали паркет, лаги и половые доски прогнили за долгие годы.
Тяжелые были годы, в лагере сиделец устроился учетячиком. Дядя подсуетился.
Еще больше развезло его после освобождения.
Обычно передвигался на машине.
Но на этот раз приказал  водителю остановиться за два квартала от объекта.
Праведное дело, но свидетели способны до неузнаваемости исказить любое свершение.
Поэтому пострадал, протискиваясь в дыру. И запыхался, поднимаясь по лестнице.
И всеми избыточными килограммами наступил на прогнившую дощечку.
Бомжи насторожились на шум падения.
Самые отчаянные решились посмотреть.
Неприметными тенями скользнули по стенам.
Не разбился, но сердце раскололась, осколки едва ни проломили грудную клетку.
Провалился в яму, царапая ладони о шершавую поверхность,  ощупал стены.
Крошечная коробка, каждый осколок сердца откликнулся нетерпимой болью.
Пленник не курил, но на всякий случай запасся куревом и зажигалкой.
Надо быть проще, ближе к народу, когда нечего сказать, можно угостить сигаретой.
Не сразу удалось высечь искру.
Бетонная коробка, над головой – но не удается дотянуться – свисают обломки досок.
И три бруска на полу. Желтоватый мертвящий блеск металла.
Осколки сердца сложились в колючий шар.
Но боль эта сродни обладанию женщиной, выше и значительнее обладания.
Встав на колени – боком и спиной уперся в стены тесной коробки, - огладил дорогой металл.
Холодный металл, но кровь вскипела от этих прикосновений.
Как от близости с женщиной – вычитал в занимательной книге, - ярче и жарче, чем от близости.
Согнувшись – теперь и лбом уперся в стену,  - губами приник к этому жару.
Губы потрескались и воспалились.
Подхватив верхний брусок – кажется, сломал ноготь, но не заметил, - прижал его к груди. 
Металл прожигал сквозь одежду.
Огонек давно погас, но притерпелся к полумраку, или  ослепил блеск находки.
Прижал к груди и опомнился.
Притягательный блеск,  могут углядеть.
Не только жильцы этого дома, но все горожане. И тогда сбегутся возбужденной толпой.
Куртку оставил на площадке, но содрал пиджак и  укутал им находку.
Все равно, свет пробивается сквозь материю.
Грудью заслонил сокровище.
Так и забылся: стоя на коленях и неловко завалившись на бок.
Болевой шок, есть у врачей такое понятие.
Летаргический сон, и не достучаться до спящего.
Бродяги, что насторожились на шум, после недолгих поисков обнаружили занемогшего гражданина.
С трудом вытащили  из  ямы.
Двое спасателей, уже никому не нужны такие специалисты.
- Пудов десять сала, - безошибочно определил предводитель. Не сразу удалось отдышаться.
- Нажрался  как свинья, даже не разбудить - согласился другой спасатель.
- Вдруг еще осталось? – Заглянул в яму.
- Не может быть! – Различил на дне.
Спрыгнул  и передал слитки товарищу.
По пять- шесть килограммов  каждый.
И конечно, решили осчастливить государство. А оно  поделится с ними.  Если найдено на своем участке. В праздничные или воскресные дни. Если не воспользовались подсказкой. Если не претендуют другие заинтересованн6ые лица.
И еще множество условностей, всего не перечислить в запретительном списке.
Прежде чем сообщить о находке в соответствующие органы, схоронили  на первом этаже.
Спрятали слитки около полуразрушенной стены и присыпали  обломками кирпичей. Приволокли гранитную плиту, что лежала около порога.
Унесут ночью, когда отключат уличное освещение.
Раньше горожане не боялись темноты.
Теперь по ночам предпочитают не выходить на улицу.
Да и днем выбираются только в случае крайней необходимости.
Мой дом - моя крепость, некогда придумали наивные люди, наши крепости значительно обветшали.
- А потом помянем его в церкви, - предложил предусмотрительный спасатель.
Изобразил, как у висельника свешивается язык.
- Пока пусть живет, - пожалел соню предводитель.
Видимо, сталкивался с подобными случаями.
Если очнется через много лет, кто ему поверит?
А если и поверят, то не смогут выведать подробности; или забыл, или проспал, бесполезно пытать и спрашивать.
Они ошиблись, тот  все  слышал, но не мог пошевелиться.
Будто приковали к скале, завязали глаза, а в рот вогнали тряпку.
И не орел выклевывает печень, пытают люди.
Измыслили самую изощренную пытку.
Сначала вознесли  на вершину, и по мере подъема все меньше и незначительнее виделись люди у подножия.
И девицы напрасно приманивали поблекшими  прелестями.
Всего лишь любители, впустую подражающие великим.
Там, далеко, где он еще не был, есть развратные города.
Не только побывает в них, но наведет образцовый порядок.
Выстроит красоток и поманит властным пальцем.
Мог бы поманить, но палачи столкнули с вершины.
Покатился, раздирая плоть.
Камни беспощадно вонзались.
Убейте, чтобы не мучаться! мысленно воззвал к убийцам.
С такой силой отчаяния, что одолел недуг.
Ожили и обрели чувствительность кончики пальцев. Спасительная боль переползла на предплечья. Десятки безжалостных иголок.
Избитое тело содрогнулось от боли.
Ожили глаза и голосовые связки.
Пусто в камере, даже вмятины не осталось на изгаженном полу. Лишь несколько крысиных скелетов.
Отчаянный крик накрыл город.
Дома накренились.
Яростный порыв рукотворного ветра.  Если не сдует дома, то вслед за ветром накроет  губительная волна.
Затопит город, и вымрет жизнь.
Горожане поспешили укрыться.
Но один из них выбрался из развалин княжеской усадьбы.
Разучился ходить, коленями и локтями уперся в разбитый асфальт.
Так не получилось, упал и пополз, похожий на огромного полураздавленного червя.
На камне осталась глубокая борозда.
Потом, когда город восстановят, если его восстановят, борозду эту сохранят в назидание потомкам.
Зимой молча сдернут шапку, а летом и весной  склонят повинную голову.

                21
Безнадежного больного, отца Светланы, отправили домой. Привезли и выгрузили около парадной.
Два санитара с каталкой.
Не сразу удалось договориться.
Надо подняться и предупредить хозяев, не самим же тащить  груз.
Запамятовали, чья очередь.
Тяжелая и неблагодарная работа начисто отшибает память.
- А ты тогда вместо этого отправился в магазин, - напрягся более сообразительный санитар.
Назидательно вздернул большой палец, и сам по себе оттопырился мизинец.
- Ну, не в ларек же идти, пусть пролетарии травятся самопалом, - возмутился  его товарищ.
Интересное предложение, задумались, прежде чем продолжить дискуссию.
- Зато в ларьке дешевле, и если как следует припугнуть продавца…, - предложил один.
- Припугнуть можно, - согласился другой.
Два мужичка, что давеча через соломку тянули зелье из бумажного пакета, опять устроились на чурбаках.
Тогда их допросили.
И теперь они не признаются.
Пусть сменится власть, пусть  начнут править  супостаты, пусть завоюют нас инопланетяне, но можно выжить, если ничего не замечать, и пока торгуют в ларьках.
Тем более не проговорятся  соседи, знают, кто живет в особой квартире, и не их дело, что оттуда забирают людей, а обратно привозят бесчувственные тела.
Значит так положено.
- Я спущусь, - разобрала Света.
- Пойдем, - согласился я.
Только вместе, только вдвоем можно выжить.
Чтобы не потеряться, ухватил ее за руку.
Санитары не договорились.
Разные есть ларьки, в одних продают самогон, а для крепости  добавляют табак. В другие ларьки зелье привозят с подпольных заводиков. И только самых деловых снабжают из-за границы.
Пусть потемнеют стекла,  у нас луженая глотка.
Согласились с этим утверждением и прекратили препираться.
А труп, то есть больного оставили около парадной. Заботливые люди, подстелили клеенку, чтобы не простудился.
Та настолько пропиталась кровью и мочой, что не избавиться от этих следов.
Я  потащил тело по лестнице.
Дочка подхватила ноги.
На площадках  с хриплым скрежетом задевала ими за штыри перил, а я боялся оступиться.
Старушка, что все видела и знала, но которую предупредили о частичном несоответствии,  не могла угомониться и рвалась к дверному глазку.
Но уже не сослаться на ее показания,  подписали врачебное заключение.
Клятва Гиппократа и так далее, врачи не ошибаются.
Затащили тело и уложили.
В маленькой комнате – это сродни святотатству, почудилось мне, но тут же отказался от нелепого сравнения.
Комната, похожая на рубку субмарины.
Никто не потревожит. За толстым слоем титанового сплава, кирпичными метровыми стенами и внушительными перекрытиями.
Пусть рушатся дома и гибнут страны.
Остается ее изученное до последней потаенной складочки и все же неизведанное  тело.
Разнообразное и бесконечное.
Когда она спит – обычно засыпает на правом боку, -  одна грудь мягко растекается, а другая нависает над  ложбинкой остроконечным холмиком.
Жарко в комнате, скомканное одеяло валяется на полу.
Я на коленях  около кровати.
Дежурный уличный фонарь – специально оставили свет, чтобы мог изучить и запомнить – нагло и нахально подглядывает.
Переползаю, раздирая колени, и заслоняю ее.
Фонарь раскачивается, дрожат и тянутся ветви деревьев.
Или памятник сползает с пьедестала и подкрадывается.
И тогда, чтобы не дотянулись ветви, чтобы не сглазил чугунный идол, прижимаюсь к ее телу.
Каждой клеточкой.
Родинка на бедре, ее бедра, живот, расплющенная грудь, переплетенные наши руки, соленый вкус губ, и бесконечное падение в бездну.
Или невесомость свободного полета.
И оглушительный, ослепляющий взрыв, когда разбиваешься на дне ущелья и заканчивается полет.
Не сразу удается вернуться в привычную обыденность бытия.
Так ни у кого не было, твердишь как молитву.
- Не было и не будет, - невпопад согласился я.
Надо избавиться от больничного  одеяния.
Когда люди попадают в тюремную больницу, то там прежде всего изолируют узника.
Уничтожают все, что связывает его с внешним миром. Даже памятные брелочки и медальоны.
И если бы могли, то вытравили бы память.
Когда-нибудь научатся.
После этого переодевают в тюремную робу.
В заношенные кальсоны с оторванными на ширинке пуговицами, в ветхую рубашку с многочисленными прорехами и больничным штемпелем.
Чтобы  не унесли государственное имущество.
И все же недоглядели.
Необходимо вернуть обратно.
Поэтому белье завернул в газету, сверток спрятал в пакет. И не  поленился отнести на помойку. Скатился по лестнице, едва не сломал ноги.
Когда выбросил в бак, то долго не мог очиститься. На одежде остались пятна, грязь  въелась в ладони.
Вернулся и по локоть намылил руки.
Как хирург перед операцией.
Множество операций, и уже не до мыльной пены.
Надо приподнять тело, чтобы могла стащить изгаженную рубашку.
Обмыть тело.
Кожа в  желтоватом восковом налете, под этой желтизной ветвятся многочисленные вены. Но они не набухают  током крови.
Зато явственнее проступают родинки. Как насекомые, и постепенно разбухают красноватые  тела.
Почти невозможно накормить больного. Жидкая кашица вытекает изо рта, скатывается на подбородок и на шею.
Судорожно дергается кадык.
Тяжелый запах смерти и увядания.
Случайно уронил флакон одеколона. Стало еще тяжелее дышать.
И не откашляться, хриплый кашель раздирает легкие.
Будто артиллерийская канонада, и все ближе разрывы.
Хоть бы разбомбили этот блиндаж!
Сестра милосердия не замечает меня, лицо ее тоже пожелтело и осунулось.
Пусть и меня сразит вражеская пуля!
Уже сразила, только не решаюсь признаться.
Если бы больной мог ненадолго очнуться. И хватило бы сил добрести до окна. Распахнуть раму и перевалиться через подоконник.
- Как тот полярник, - вспомнил возвращение экспедиции от южного полюса.
Один отморозил ноги и не мог идти, тащили его из последних сил. По несколько миль за дневной переход.
Ночью он выполз из палатки. Его не посмели остановить.
Обратно он не вернулся.
Остальные тоже не выжили, не добрались до склада продовольствия.
- Мы доберемся! -  не поверила  женщина.
Кулачками забарабанила  по груди, и раньше я подхватил бы ее на руки, а теперь лишь зажмурился.
Не очнется и не подползет к окну, напрасно она надеется.
- Не напрасно! – не поверила женщина. – Может быть, есть лекарство!
Оттолкнула меня.
Чтобы окончательно не разуверится.
Силы на исходе.
Ночью больной не дает  уснуть. 
- Сестричка! – постоянно призывает ее.
Я заворачиваюсь в одеяло и нахлобучиваю на голову подушку. Только так можно уберечься.
Успокаивается, когда дочка держит  за руку.
Двери закрыты, но трупный запах просачивается в щели.
Еще несколько дней, и не удастся очиститься.
Когда она возвращается, то не укрыться от запаха.
Вскоре больной опять призывает сиделку.
И старуха со смертельной косой, чье существование я никогда не признавал, все внимательнее приглядывается к нему.
- Я достану чудодейственное лекарство! – согласился с ней, когда стало невмоготу.
- Дайте мне такие таблетки! – потребовал в аптеке.
- Нет таких таблеток! – отказал безжалостный фармацевт.
- Чтобы она опять превратилась в любимую и желанную! – взмолился я.
- Сам виноват! – различила женщина.
- Я знаю как! – услышал меня мужичок.
- Есть такая колдунья, - зашептал на ухо.
Капли слюны изъязвили щеку, запах пота смешался с запахом тлена.
Не такое  запредельное колдовство, ведьмы еще в давние годы снабжали жаждущих волшебным зельем.
Стоило  подсыпать в мужнин суп целебный порошок, как жены обретали  свободу.
А дочки и сыновья получали долгожданное наследство.
Нынешние искусницы наверняка потребуют запредельную плату за свое мастерство.
Но если подсуетится…
Мужичок намекнул, я возмущенно отшатнулся от совратителя.
Но поделился услышанным с подругой.
Еще одна бессонная ночь.
- Помогите, - позвал больной.
Откликнулась на его зов.
Разглядел в свете дежурного фонаря.
Кожа туго обтянула лицевые кости.
Волосы свалялись и стали похожи на войлок.
И тот мальчишка – рассказала, что случилось в походе – наверняка бы убежал от нее. 
А я лишь откатился на край кровати и вжался в стену.
Сквозь прорехи ночной рубашки – иногда больной хватался за материю, и не сразу удавалось разжать кулак – было видно тело.
Заразная болезнь –  желтоватая кожа в родинках и веснушках.
Грудь, кажется,  обвисла.
Руки и ноги истончились, распухли в сочленениях.
Зажмурился, чтобы убрать  ложное видение.
- Американское лекарство, - попытался обнадежить дочку.
Услышал, как возится в соседней комнате.
Потом заскрипели половицы, в ванной ударила струя воды.
Тяжелый запах навалился.
Как в придорожном нужнике на заброшенной станции. В дощатом настиле пробита дыра, зловоние выдавливает слезы. Роятся жирные зеленые мухи.
- Дорогое и надежное лекарство! – содрогнулся я.
Среди бездорожья различил тропинку, но можно запросто сбиться на трудном и опасном  пути.
- Духами побрызгай, - не сдержался, когда женщина вернулась.
- Спасите! – позвал наш мучитель.
- Меня возьмут обратно на завод, - придумал я.
Или не придумал, охотно примут, если соглашусь вернуться.
Наверняка могут расправиться и  даже  особо  не будут заметать следы. Столько без вести пропавших, что давно сбились со счета. Одним больше, невелика потеря.
А степняки накинут аркан и стреножат любую скотину. Или человека, что еще проще.
Но  не  разберутся с хозяйством.
Для этого существуют специалисты. И если вежливо попросить их…
Посулят богатое вознаграждение или припугнут ножом с зазубренным лезвием. Или поинтересуются, как поживает  семья. Никто не откажется сотрудничать.
Меня не надо запугивать, и семьи у меня нет.
Потом, когда все угомонятся, и временщики откажутся от варварских методов принуждения, придут настоящие хозяева. Лощеные заграничные господа, некоторые уже пришли и за бесценок через подставных лиц скупили  заводы и фабрики.
Чтобы спасти человека, отца моей возлюбленной, придется сотрудничать с ними. В этом нет ничего зазорного.
- И тогда я смогу купить  лекарство! – размечтался я.
Вряд ли она расслышала, ушла в соседнюю комнату, попыталась успокоить больного.
Тот вцепился в ее руку.
Предплечье превратилось в сплошной синяк. Синева  доползла до плеча, смешалась с желтизной восковой кожи.
Испуганно изучил свои руки.
Болезнь еще не одолела.
Но если задержаться…
- Заработаю на лекарство и немедленно вернусь, -  обнадежил я женщину. 
Она неловко устроилась на низкой табуретке. Уронила голову на острые колени. Они вонзились. Волосы спутались. Одна рука бессильно упала.
Забыла поменять постельное белье.
Продавленный матрас  в ржавых пятнах.
Стена, к которой больной иногда прижимается,  протерта до штукатурки.
Нос, наверное,  заложен, дышит приоткрытым ртом; будто змея нацелилась ядовитым зубом.
Отступил, пока змей не очнулся.
Не поможешь горю, если стонать и причитать вместе с ней.
Разве что еще больше потрескается паркет, просядет матрас, лохмотьями повиснут обои. Обнажатся прогнившие стропила.
И женщина, моя женщина, погибнет в развалинах.
Чтобы этого не случилось, отправился за живой водой.
Достану,  одолею любые преграды.
Орошу ее, и вернется былое. Румянец окрасит щеки, лучисто вспыхнут глаза. Волосы золотистой волной упадут на плечи. Высоко и задорно вздернется грудка. Раздадутся бедра, явственно выступит венерин бугорок.
Бесконечно заструятся ноги. Перепутаются щиколотки, а пятки промнут мне поясницу.
И никто – слышите! – уже никто нам не помешает.

                22
Двери проходной были крест-накрест заколочены досками, но настежь распахнуты ворота.
Пригнувшись и вжав голову в плечи, проник на охраняемую территорию.
Новые хозяева отказались от пропусков, наши люди минуют любую охрану. Даже, если многочисленные проломы затянут колючкой.
Затянули, ее втоптали в землю.
А охранники сами не прочь были поживиться.
Им платили ткопейки, все подряд тащили с завода. Сначала горшочки и вазочки, потом попытались пристроить изоляторы. Тщетные попытки, в расстройстве разбили хрупкие изделия.
Охрану разогнали, обломки разгребли, чтобы могли проехать машины.
Посторонился, пропуская грузовик.
Шофер, что еще не привык управлять тяжелым автомобилем, кулаком погрозил зазевавшемуся пешеходу.
Южный человек, наверное,  больше привык к гужевому транспорту.
Из-под колес брызнули осколки, я успел укрыться за истерзанным стендом.
Передовики и ударники производства.
Над  снимками изрядно потрудились. Воображения хватило  на усы и на бороду. Но у одного на лбу красовалась огромная шишка, странные фантазии обуревают нас.
Грузовик доехал до  цеха, превращенного в продовольственный склад.
Грузчики принялись сгружать ящики.
Новые хозяева быстро освоились. Завезли рабочих с южных окраин бывшей империи. С ними можно особо не церемониться.
Грузчик  уронил ящик, разбилось несколько бутылок.
Вздулись ядовито-зеленые пузыри.
Наверное, там, куда мы попадем после завершения земного пути, так же пахнет смолой и серой.
Надзиратель замахнулся.
Кажется, степняк, все смешалось в этой неразберихе.
Кони не прижились среди камня, поэтому бывшие сидельцы не доверяли временным  соратникам.
Ненавязчиво приглядывали за ними.
- Не попорть человеческий материал! – вовремя вмешался сиделец.
Уже освоился в этом лагере, красный пиджак сменил на рабочий костюм. Под одеждой не видно татуировки, о принадлежности к избранным намекает золотая цепь, что свешивается из нагрудного кармана.
Не особо толстая, но можно отбуксировать легковую машину.
- Пей! – придумал он.
Степняк тоже выругался, короткое слово, похожее на удар плети.
Последовал и удар, у стены колосились травинки. Сшиб колосья.
Провинившийся попытался объяснить.
Странный язык, гортанные звуки, как утробное рычание.
Тем более, должен быть наказан.
Напрасно отрицательно дернул головой и ладонью зажал рот. Объяснил знаками - то ли здоровье подкачало, то ли религия не позволяет.
Но подчинился, жизнь дороже пустых запретов.
Подполз на коленях и глотнул из вонючей лучи.
Я расправил плечи и вздернул голову, если посчитают рабом, то  не поздоровится.
Услышал шум за спиной и не обернулся.
Когда расставался с женой, тоже не оборачивался. Тогда спина казалось такой огромной, что невозможно промахнутся.
Она ударила.
Теперь спина стала еще больше, не уберечься даже от шальной пули. в
Лучше погибнуть, чем стать рабом.
Тот глотнул и обезумел. Поднялся и навис над своими мучителями. Те испуганно попятились. Сиделец укрылся за машиной, степняк заслонился измочаленной плетью.
Но призвали соратников.
Если сиделец свистнул осторожно, так, чтобы услышали только свои, то степняк во всю мощь легких.
Расстрельная команда ударила, пули вонзились, я не обернулся.
Всполошился пес, что стерег выпивку на соседнем складе.
Дверной проем закрыли металлической решеткой.
С разбегу врезался в преграду.
Огромное чудище в свалявшейся черной шерсти.
Расшибся о железо, штыри прогнулись.
Зверь застонал, но изготовился для очередной атаки.
На морде вскипела пена.
Прочные, толстые штыри, их не сломать.
Больше не мог сдерживаться. Смешались неуверенность и наглость, отчаянная смелость и подленькая трусость, сила и слабость, грязь и очищение, любовь и несбывшиеся надежды.
С другой стороны приник к решетке.
Медведь, поднявшийся на дыбы.
Самый опасный зверь.
Пес отшатнулся.
Так резко дернулся, что разбрызгал хлопья пены.
Капли попали на лицо.
Ядовитая слюна прожгла кожу.
Боль отрезвила, отшатнулся от решетки.
Успешно выдержал испытания.
Досками заколотили двери проходной, чтобы не смог проникнуть на предприятие.
Прошел воротами, машины расступились, пропуская человека.
Грузовики и фургоны, доверху нагруженные ящиками с выпивкой. Еще не наладили свое производство, но предоставили  складские помещения.
Медленно остывала туннельная печь, в которой раньше обжигали изоляторы.
Немцы охотно согласились забрать уникальные станки, которые после войны их вывезли из поверженной Германии. Подобных не осталось даже в их музее.
Остановили котельную.
В некоторых цехах погас свет.
С фонариком не так-то просто отыскать требуемую бутылку.
Однако – неоднократно меняли охрану и науськивали собак – бутылки пропадали непонятным образом.
Придумали расплачиваться  выпивкой.
А если некоторые не пьют – нет наша проблема. Постепенно освоят нехитрую  науку. Или на что-нибудь обменяют  бутылку. Если будет на что менять.
Еще одна проверка: показали, как трудятся рабы.
Впряглись в телегу. Обогащение  очередного хозяина; кто сказал, что рабский труд непроизводителен? Еще как производителен при надлежащем надзоре.
Не вступился за избиваемого раба, значит могу успешно управлять.
Но не удовлетворились и этой проверкой, натравили собак.
Одни, огромные и неуклюжие, хриплым захлебывающимся лаем предупреждают о нападении. И можно заранее подготовиться: вооружиться палкой или вскарабкаться на столб.   
Но есть другие псы, не такие большие и приметные, но с развитыми челюстями.
Эти предпочитают нападать из засады, бросаются молча и неотвратимо.
И не спастись зазевавшемуся страннику.
Одолел и эти препятствия.
Со щитом или на щите, говорили древние.
Обязан вернуться с победой.
И тогда все сбудется.
Не придется экономить. Победителями войдем в  магазин. Возьмем любую понравившуюся вещь.
А если одолеет голод, не ограничимся  куском хлеба. Но отобедаем в ресторане.  Закажу тихим голосом. Официант  согнется в глубоком поклоне.
И главное, достанем необходимое лекарство.
Живую воду, что возродит  ее и отца.
После этого приобретем загородный домик. Небольшое строение в два этажа и с несколькими спальнями. В ближайшем пригороде, чтобы недолго было добираться. Обязательно на машине.
После очередной революции; и пусть на этот раз не пришлось штурмовать Зимний, и не разразилась гражданская война, и многие не осознали.
Или осознали и испугались.
Там за бугром, понадеялись они, ожидает  сытая и спокойная жизнь
И пусть местные жители будут презирать пришлых.
Я не нуждаюсь в их уважении.
Достигну здесь, у себя, на родине.
Завоевал и удержу единственную.
Ради этого готов принять любую муку.
Пробился мимо рабского, непроизводительного труда, мимо собак-людоедов, мимо бывших цехов, переделанных в складские помещения. Мимо котельной, где уже не дымит труба, и вода остыла в отстойнике. Мимо подстанции, где для экономии выключили почти все рубильники, мимо опустевшего энергоцеха.
Около заводоуправления столпились автомобили.
Некоторых  сидельцев у лагерных ворот встретили подельники. Тех, кому положена престижная тачка. Одни, соскучившись по отчаянной езде, сами крутили баранку, другие уезжали с водителем.
Степняки тоже пересели на машины. Их кони басовито гудели под капотом.
Приглядывались к соседям и косили злым глазом.
Едва не задохнулся в ядовитых угарных выхлопах.
В вестибюле почти ничто не изменилось.
Если поначалу пол застлали сеном и пустили  лошадей, то вскоре нашли другие поля.
Вытоптали траву в парках и ободрали кору с деревьев.
Сено и навоз убрали.
Но запах не выветрился, вдохнул полной грудью, на глазах выступили слезы.
- Последствия отсидки, - объяснил детине, что расположился около лестничного пролета.
Когда-то  за столом восседала строгая привратница и придирчиво допрашивала пришельцев.
У некоторых требовала документы, сличала снимок с оригиналом. И все равно  не пускала не понравившихся  посетителей. Что у них за пазухой?
Охранник многое перенял от  предшественницы.
Но не  усидел за столом, привычно размялся.
Повесил на стену мишень и прицелился дротиком.
- Подцепил на зоне,- объяснил я убийце.
Слезы высохли, и кашель уже не раздирал горло.
Охранник задумался.
- Хозяин нуждается! – нашел я правильные  слова.
Тот размахнулся и ударил.
Дротик вонзился в центр мишени. Стена загудела.
Разрешил  подняться по лестнице.
Новые хозяева подсуетились. Маляры осматривали  потрескавшиеся стены. Кузнецы ощупывали покореженные перила.
Распоряжался невысокий человечек, похожий  на сказочный колобок.
Наверное, пригласили знатных мастеров.
Революция – это очередная неразбериха, но потом приходится наводить порядок.
И наводят, невзирая на лица.
Некоторые еще хорохорятся, нашивают мишени на куртки каторжан. Или гоняют по улицам, презирая правила движения. Или на лошадях въезжают в храмы. Или насмехаются над местными обычаями.
Их выпустили из лагерей и тюрем, они прискакали из дикого поля, слезли с неприступных горных вершин, приплыли с неведомых далеких островов.
Но если хотят выжить, должны приспособиться к более изощренной цивилизации.
Новый хозяин попытался.
Некогда с таким же безрассудным другом бежал из лагеря. С собой взяли еще одного бедолагу. Откормили его перед побегом.
Но наткнулись на палатку геологов.
Друг не дожил до победных дней, а тот – третий, никудышный, стал секретарем у хозяина.
И прекрасно справляется с многочисленными обязанностями.
Реставрация родового гнезда.
Завод на месте боярской усадьбы.
Краеведы подсуетились.
При желании, при соответствующем вознаграждении, можно доказать любую нелепицу.
И хозяин, конечно, прямой потомок и наследник.
На что имеются необходимые документы.
Умельцы раздобыли пергамент, а чернила замешали по старинному рецепту.
Разве что в подписи немного напутали в царских славословиях, но кто разберется в подобной мелочи?
Пробился мимо дикаря в вестибюле. Тот с такой силой вогнал гарпун в стену, что раскололось лезвие и раскрошились кирпичи.
Мимо огней и дыма сварки, мимо  скрежета железа и грохота ударов.
Строители обтесывали гранит.
Не  рухнет дом, сложенный из дикого камня.
Новая жизнь и новые порядки, и бесполезно вспоминать былое.
Я вспомнил.
Земля слухами полнится, все уже прознали про тот побег и чудесное спасение.
Геологи поджидали беглецов, так нам поведали.
Но я догадался, намекнул суетливому распорядителю.
Промокнул губы после сытного обеда.
Только так можно прорваться к хозяину.
Правда, при этом могут случайно пристрелить как бешеного пса.
Ради любимой и единственной, чтобы ей не пришлось сидеть около умирающего.
Чтобы не возненавидеть ту тюрьму.
Дни, проведенные с больным, равны годам и столетиям.
Только показалось, что распорядитель, бывший незадачливый беглец похож на колобок. Лицо расползлось от злых слов. Глаза провалились в жидкое месиво, щеки свесились.
И лишь одежда не позволила выхлестнуть плоти из тесной оболочки.
- Изыди, - едва слышно выдохнул несчастный.
Видимо посчитал, что после той запланированной гибели – выжил, но до сих пор содрогается – попал в преисподнюю, и адское пламя выжгло остатки надежды.
Разрешил  пройти, я воспользовался вежливым приглашением.
Тяжелые двери кабинета скрипуче отворились.
Хозяин соизволил надавить на кнопку.
Или умная автоматика распознала своего человека.
Зажав нос, словно прыгая в воду или в неизвестность, переступил порог.
Как мой случайный  неверный друг. Отчаявшись, сиганул в кипяток.
Поверил врагам и фантазерам. Будто некогда мечтали мы покорить  мир. И если бы немцы  не опередили…
Не немцы – наши люди. Те, что попроще, до заветного часа обитали на горных вершинах или в дикой степи. Или, если неосторожно выбирались из  укрытий, то попадали в острог. Те, что похитрее, прикидывались верными соратниками и последователями. И на партийных собраниях старательно тянули руку и осуждали отщепенцев.
Эти, хитрые, спешат вскарабкаться. Набили руку на склоках и раздорах и призвали иноземцев.
И если им позволят остаться свадебными генералами, то в дальнейшем они избавятся от временных соратников.
Пусть убираются в свои степи, укрываются в  горах, а тюрьмы ждут очередных постояльцев.
- Ну? – встретил меня хозяин.
И до этого приходилось бывать в этом кабинете.
Директор  умолял и требовал. То обещал уволить, то осчастливить повышенной премией.
Не боялся увольнения и не верил посулам.
Ничего не изменилось. Стены были обиты дубовыми панелями. Дешевой потрескавшейся фанеровкой, от трещин расползлась черная плесень.
Внушительный стол с исцарапанной пустой столешницей.
Несколько телефонов на приставном столике.
Одного не хватает. Красного аппарата без номеронабирателя, но с гербом империи, кажется, никогда по нему не звонили, но его наличие как признак принадлежности к высшей касте.
На столике  светлое пятно, такой след остается на стене, когда срывают потрет развенчанного правителя.
А значит не на что надеяться, и не выжить в этом побоище.
Заставил себя посмотреть на хозяина.
Будто ухватился двумя руками, приподнял и повернул голову – позвонки заскрипели и полопались, - а потом пальцами поочередно раздвинул веки.
И бесполезны  мои оправдательные слова, но оправдался, чтобы помочь любимой.
- Все временно и неправильно, - признался я.
Когда познакомился с девушкой, отец ее был здоров и не нуждался в уходе.
Хозяин подобрался к окну и отогнул уголок шторы.
Не стало светлее,  запылились, и пасмурно было на улице. Надсадно потрескивали лампы дневного света.
Могли бы повесить люстру, как положено в начальственных кабинетах.
Он уверенно дошагал до окна,  спина осталась прямой.
Не оборачиваясь, поманил согнутым пальцем.
Так подзывают пса, я не поддался на провокацию.
- Ваш склад скоро прикроют, только изоляторы вечны, государству не обойтись без них. – Не откликнулся на его зов.
Подошел к другому окну, посмотреть, что происходит на улице.
- Видишь? – спросил хозяин.
Различил за мутным стеклом.
Хозяин распорядился. Отстойник засыпали щебенкой, больше никто не погибнет. Щебенку надо утрамбовать, чтобы  не растащили.
Нашелся доброволец.
Бывший ночной дежурный, бывший полковник, преподаватель на военной кафедре.
Забыл основы, заново учился маршировать.
- Когда он преподавал в институте…, - вспомнил хозяин.
- Стыдно так, отпустите его, - пожалел  я бывшего.
Не стыдно, уговорил себя, не обязан ухаживать за умирающим.
- Едва не выгнали из-за него, - вспомнил хозяин.
Не уйти бывшему, рядом с плацем стоит наблюдатель. Лезвием ножа выковыривает грязь или кровь из-под ногтей. Нож еще не затупился.
Бывший  споткнулся, разлетелись камни.
Наблюдатель отработанным ударом срубил веточку, этого оказалось достаточно, чтобы и дальше маршировать.
- Надо приватизировать хотя бы энергоцех и котельную, - сказал я.
- Приватизировать, - как за спасательный круг ухватился за сложное и непривычное слово.
- Посмотри еще, - не услышал хозяин.
Я опять  со скрипом повернул голову.
Засорилась канализация, быстренько возвели дощатый сарай с выгребной ямой.
Она  переполнилась.
У степняков разжились списанной клячей и телегой. На нее водрузили вместительную бочку.
Ассенизатор, бывший главный кадровик, вооружился жестяным черпаком на длинной ручке.  Прикрыл рот перчаткой, чтобы не задохнутся. Но не зачерпнуть одной рукой, отбросил бесполезную маску. 
Первая порция – показалось, что услышал чавканье - упала в бочку.
Если не смогу нанять сиделку, то придется так же возиться с умирающим.
- Его стараниями выгнали с завода, - вспомнил хозяин.
Ассенизатор согнулся в рвотных позывах.
- Ну а потом… - Не договорил и махнул рукой. Сгорбился, но справился с минутной слабостью.
- Итак? – Повернулся ко мне и нацелился обвинительным пальцем.
Черные зрачки двумя орудийными стволами. Если ошибешься и неправильно ответишь, орудия ударят.
- Чтобы нанять сиделку. Мужчина должен работать. Я все знаю на этом заводе…, - попытался объяснить.
Палец и  зрачки угрожали.
- Склады ненадолго, производство вечно, - попытался объяснить. – Если на ключевые посты поставить специалистов. Простимулировать нас материально…
- Простимулировать, - повторил чарующее  слово.
Вспомнил пророчество погибшего друга. Тот поверил вражеским домыслам. Придут бандиты и убийцы, разорвут страну на куски, и каждое  княжество превратят в бандитское логово.
Да, иногда гибельная волна накатывается на берег. И вымирает прибрежная жизнь.
Но через какое-то время  люди возвращаются.
- Жизнь неистребима, - сказал хозяину.
- А ты? – спросил он.
Нажал на спусковую скобу, выстрел грянул.
Вспомнил о девушке, меня там ждут, я обещал, поэтому выжил под обстрелом.
- Отдать мне энергоцех и котельную, мне не надо разбираться, все знаю, - повторил я.
- Ты работал с бывшим энергетиком? – неожиданно спросил хозяин.
- Забавный старик, - попытался я отговориться.
- Забавы кончились, - согласился он.
- Мы договорились?
- Не забавный, а противный, - поправил хозяин. Перессорился со всеми, с кем учился и работал.
- Ему не пережить эти перемены, - заступился я за старика.
- Не пережить, - согласился он со мной. – Вам не пережить, - неудачно обобщил напоследок.
На этом прервалась наша беседа, в кабинет заглянул  секретарь и помощник.
Наверное, напугал я его. Или оголодали в бегах и еще не успели отъесться.
Ввез сервировочный столик с закуской.
Уже освоились на свободе.
Кровавая еда, среди прочего сочные куски мяса.
Вспомнил ассенизатора и ладонью зажал рот.
И только в коридоре удалось отдышаться.
Пустое заявление погибшего соратника.
Написал иное.
Волна отхлынет. Люди вернутся на развалины. И все заново отстроят. И наши дома будут прекраснее прежних. И жизнь станет полноценной и долгой. 
И все у меня сбудется. И никогда не расстанусь с любимой.

                23
С тыльной стороны завода проходит высоковольтная линия. Провода потрескивают под непосильным напряжением, искрятся в дождливые и туманные дни.
Заводчане и жители ближайших домов догадываются об опасности, и только в случае крайней нужды суются на просеку. Если хотят свести счеты с жизнью.
Некогда полиция обнаружила здесь труп.
После этого местные жители еще больше встревожились.
Будто забором обнесли чумную территорию.
Никто не решался переступить незримую черту.
Просека заросла непроходимыми кустами.
Однажды я случайно набрел в зарослях в зарослях на крошечный пруд.
Может быть, последний нетронутый уголок живой природы.
Если удастся пробиться туда и полной грудью вдохнуть чистый, озонистый, электрический воздух, выживу в грядущем побоище.
Кусты обзавелись  шипами.
Средство самозащиты, иначе  их вытопчут.
Не помогут предупредительные плакаты и убийственное напряжение.
Колючки   безжалостно вонзаются.
Пусть рвут, я даже не прикрылся скрещенными руками. Заслужил, и бесполезно оправдываться.
Прогнали сквозь солдатский строй. Шпицрутены со свистом рассекают воздух.
Но каждый раз поднимался после падения.
Уполз избитый и истерзанный.
Спина и душа кровоточили.
Не убежал, но ушел, чтобы вернуться с победой. Так поспешно, что толком не успел рассказать.
И она, может быть, проклянет беглеца.
Остаток жизни проведу с ее проклятием. Как бродяги что потеряли кров, надежду, друзей и родных, но все же цепляются за постылое существование.
Как утка, что обосновалась в этой луже. Вернее селезень, но перья его выцвели, краски поблекли. Неуклюже встопорщилось  крыло.
Жалобно откликнулся на призыв.
Я так резко задрал  голову, что хрустнули шейные позвонки.
Выстроившись клином,  улетали птицы.
Селезень здоровым крылом ударил по воде.
Замутил воду, но не взлетел.
Ладонью зажал рот, чтобы не откликнуться вместе с искалеченной птицей. Могут услышать и добить подранка.
Они услышали, разобрал, как пробиваются, проклиная все на свете.
Не смея ослушаться хозяина. Через гибельные  ловушки.
Теряя товарищей и не задерживаясь, чтобы достойно попрощаться.
Один запутался в паутине. Лес содрогнулся от истошных воплей. Но не спугнул гигантского паука. Тот нацелился и вонзил свои жвалы. Пузырь его тела разбух и покраснел.
Другой по пояс провалился в болото.
Высунулась облепленная грязью башка болотного монстра.  Пасть распахнулась.
Я зажмурился и заткнул уши.
Еще в ветвях затаились ядовитые змеи.  Падали на людей, и прежде чем их успевали скинуть и растоптать, впрыскивали смертельный яд.
Воображение мое иссякло, не смог уничтожить всех преследователей.
Двое убийц прорвались.
Не привыкли бежать и догонять, поэтому еще больше возненавидели свою жертву.
- Я ваш! Я буду с вами! Хозяин ошибся! – попытался  договориться с ними.
Приметил их, когда на собрании хозяин предложил передать ему наши акции.
Один  достал выкидной нож и  привычно выковырнул грязь из-под ногтей.
Бесполезное занятие, столько грязи.
Поэтому не стал резать, просто оскалился.
Стоматолог успел обработать верхнюю челюсть. Среди желтоватых зубов – несколько штук еще сохранилось – проглядывали фарфоровые вставки. Но на нижней челюсти  не выкорчевали гниль.
Хриплое дыхание  подобное работе мотора. Подогнали тяжелую строительную технику.
Заслонился ладонью.
Второй убийца изготовился к прыжку, присел на полусогнутых ногах.
Селезень уже не бился, и не пытался взлететь.
Бродяги  хотели изловить его. Но из-за топких берегов не смогли подобраться, кидали камни.
Повредили крыло, поэтому  не  улетел.
Жалобным криком попрощался с сородичами.
Когда убийцы расправятся с человеком, наверняка поймают и его.
В снежной пустыне не раздобыть пищу. Разве что взять с собой того случайно выжившего беглеца.
Но можно отравиться тухлятиной.
Один бандит замахнулся, другой прыгнул.
Будто сбросили с крутой горы, и когда покатился, камни  вонзились.
Спасти хотя бы птицу.
- Пожалейте нас, - захлебываясь кровью, прошептал разбитыми губами.
Носком сапога под ребра.
Перекатился на бок, подтянул колени к груди и обхватил их руками.
Носком сапога в бок, кованым каблуком по спине, и уже достали ловчие сети.
- Пусть птица выживет, - взмолился  я.
Сколько у человека ног? сколько у зверя ног? кто измыслил это многоногое чудище?
  Среди боли и отчаяния – какие у человека непрочные ребра – прицелились и накинули сеть.
Железные сапоги  вонзались и топтали.   
Если меня не будет, ничего не будет, ужаснулся напоследок.
По почкам – два кровоточащих куска мяса, по печени, по селезенке, по сердцу, по всему истерзанному телу.
Когда боль становится невыносимой, наступает спасительное забвение, я не забылся.
- Еще, сильнее, - попросил их.
Накинули сеть на птицу, подтащили к берегу.
Я сложился зародышем, может быть, удастся выжить.
Отработанным движением свернули голову.
И все померкло.

                24
Толком не вспомнил, как добрался до дома, автобусы и трамваи  поспешно закрыли двери.
Пришелец из  другого мира, и если связаться с ним,  вмешаются инопланетяне.
Незаметно, исподволь захватили нашу планету. Пусть не планету, но  страну, пусть  город, и если их потревожить, примерно накажут.
Одного уже обработали.
Вокруг толпа, но все на одно лицо, и никого не выделить из безликой массы.
Поэтому выделил дерево, что призывно раскинуло ветви.
Будто любимая женщина распахнула руки.
Дерево надежнее женщин.
Как к телу приник к стволу. Разодранными губами к шершавой коре.
Через поры выступил сок. Жадно слизнул капли.
Обжигая пищевод, провалились они в желудок.
Промахнулись, не набросили сеть.
Пока не сужено погибнуть.
Еще несколько капель целебного сока.
Живая вода для сердца.
Убийцы угомонились, решили разжиться более доступной добычей.  В магазине, где еще вчера нечего не было. За день яствами наполнили полки. Несколько сортов колбасы и сыра, жилистое, костистое мясо.
Такие цены, что рядовые покупатели лишь сокрушенно качают головой. Но некоторые могут позволить.
Еще несколько глотков.
Желтая кайма по краям листьев.
Но зажило птичье крыло.
Желтизна расползлась, набрякшими венами выступили черные прожилки.
Очередная гусиная стая.
Селезень устремился за сородичами.
Подальше от демонстрации протеста.
От красных имперских флагов, от угрожающего гула голосов.
Но толпу сначала оттеснили на обочину, потом на тротуар.
И не разрешили далеко идти, всего лишь до бывшего райкома – теперь там расположились пришельцы. Стоя под окнами, потребовали снизить цены.
Благие намерения, поэтому смог одолеть несколько кварталов
Дерево, к которому прижимался, сбросило листья. Голые ветви  похожи на растопыренные руки. На сухие мертвые руки, неужели все погибает, к чему я причастен.
Слег отец моей избранницы, и нет надежды на излечение.
Погиб монтер, с которым я подружился.
У старика, бывшего главного энергетика, сломался сердечный стимулятор.
Родственники не сразу всполошились.
Кто-то, кажется, сошел с ума или укрылся в больнице, некоторые бесследно сгинули. Других заставили заниматься строевой подготовкой и чистить выгребные ямы.
Демонстранты пошумели под окнами и разошлись.
На всякий случай к зданию подогнали старенький броневик.
Видимо, в этот памятный день под давлением проверяли трубы отопления.
Изношенные коммуникации, трубу прорвало, ударил столб пара, машина провалилась передними колесами.
Тонущий корабль вздернул корму над каменным океаном.
Асфальт вспучился, волны сокрушили здание.
Стены пошли трещинами, с крыши посыпалась черепица. Шрапнелью разлеталась на асфальте, осколки искалечили людей, что выскочили на улицу.
Самый боязливый уронил  портфель и вздернул руки.
- У меня есть дипломатический иммунитет! – коверкая слова, заявил о своем высоком статусе.
Совсем не такой представлял жизнь в покоренной стране.
Пусть не встретят с оркестром, но покорно склонят голову. А когда он разрешит посмотреть, расплывутся в слащавой подобострастной улыбке.
Вместо этого шастают по улицам с кровавыми  флагами.
И там, где проходят, на корню сохнут деревья, выгорает трава, вспучивается асфальт и рушатся дома.
Только кажется, что все на одно лицо, но каждый спасается по-своему.
Одни послушно вздергивают руки, другие рвут на груди рубашку.
Видели в кино.
Но у палачей не дрогнет рука.
Даже, если – придумал сообразительный уголовник – на груди наколка: портреты вождей.  В них  не станут стрелять.
Но мертвым  все равно, а начальство не считает наказание святотатством.
Впрочем, зарубежные гости обходятся без наколки, и рубаху рвут чисто символически.
Можно еще залечь в придорожной канаве и ладонями закрыть затылок.
Только страус прячет голову в песок, но ученые давно  высмеяли это ошибочное мнение.
Некоторые залегли в канаве.
Можно позвонить в консульство.
Некоторые позвонили.
Там обещали разобраться.
Связаться с метрополией и получить инструкции. Кто, когда и зачем прислал  эту команду.
И если на то будет  указание, охотно помогут пострадавшим.
Разберутся за несколько дней.
Каждый спасался как мог, выжившие потеряно бродили среди кирпичного крошева.
Некоторые все же достучались.
Былых правителей отстранили от кормушки, их сменщики еще не освоились.
Бесполезно требовать и настаивать.
Но так устроен русский человек,  готов помочь страдальцу.
Особенно чужеземцу, тот  не успел предать и заложить.
Былые и теперешние договорились.
Ожили репродукторы, что были укреплены на столбах и на крышах.
Оповестить жителей в случае нападения.
Ракеты  запущены, и остались секунды до наступления апокалипсиса.
За это время надо собрать вещи и бумаги, попрощаться с родными и близкими, принять хотя бы сто грамм – у привычных людей всегда найдется, - надежно запереть двери.
Потом, если удастся, найти бомбоубежище.
И конечно, коменданту не  отыскать ключи.
А если отыщет, то помещение  залито водой. И можно увязнуть в  болоте.
Поэтому комитет по спасению – его еще не разогнали – не смог толком объяснить.
Невнятно прохрипели репродукторы.
Но  машины выехали с ближайших постов.
Кареты скорой помощи опередили других спасателей.
Последние совместные усилия старой и новой власти.
Убегая от убийц, добрался до развалин, укрылся за обломками стены. Чтобы не нашли, зачерпнул и засыпал себя кирпичной крошкой.
Еще одна жертва местных разборок. Может быть, не добьют подранка.
Уже улетела  птица. И когда отстала от стаи, та замедлила свой полет, чтобы не потерять товарища.
Мне  не помогут.
Увидел людей в белых халатах – успели переодеться, - зажмурился и выпростал язык. Так выглядят мертвецы, может быть, поверят и не добьют.
Не поверили, запихнули в фургон.
Машина для перевозки скота и преступников.
Окончательно обессилел,  пришло отрадное и долгожданное забвение, а когда выныривал из небытия, не мог разобраться.
Накачали наркотиками, чтобы не мешал  преступным замыслам.
Доктор « смерть» из  концлагеря, на его совести – откуда у таких людей совесть? - сотни загубленных узников.
Я один из них.
Вставили трубку, чтобы  помочился.
Собрали в колбу кровь смешанную с мочой.
У колбы расколото горлышко, и когда смесь выплеснулась, и капли упали на пол, на линолеуме остались следы.
Свесился и посмотрел.
Выгрузили на кровать с продавленной панцирной сеткой, звенья беспощадно вонзились.
Отрадная боль, но не удалось отвлечься.
Череда поражений, и бессмысленно надеяться.
Рваный линолеум, кровь просочилась в трещины, но узоры не сложились в осмысленные картинки.
Лишь бы не смотреть по сторонам.
Поместили в длинный узкий барак, окон не было, на потолке назойливо подмигивали и потрескивали лампы дневного света.
Рядом маялись другие узники, слышны были стоны и проклятия, не решился взглянуть на соседей.
Запах временами перебивал боль.
Так пахнет, наверное, в хлеву, куда перед забоем загоняют скотину.
Но загулял забойщик, терпеливо ждут.
Наконец явился облаченный белым халатом и властью местный правитель.
Или палач, мне не разобраться.
- Этот? – спросил у  свиты.
Зажмурился, но не смог заткнуть уши, руки не подчинились.
Наверное, приговорили к колесованию, и уже отсекли ненужные конечности.
- Вроде бы бандит. – Разобрал невнятный шепот.
Хриплый и одновременно слащавый голос, будто еще лижет соответствующую часть тела и наслаждается этим.
- Убрать, - приказал начальник.
Скрипнула ручка, из реестра вычеркнули еще одного страдальца.
Исполнители – для них не нашлось белых халатов – подхватили обмякшее тело.
Но человек ожил, когда занесли в мертвецкую.
- Не надо! Такой, как все! – попрощался с товарищами по несчастью.
Этот? Этот? вопрошал и настаивал повелитель.
Падший ангел, сообщают продвинутые богословы, неправда, не существует таких созданий, только больные люди могут измыслить подобное.
Я болен, мне не суждено поправиться.
Не только отсекли руки, но переломали  ноги, не уйти от неминуемого.
Повелитель подобрался ко мне, я различил. Среди вкусного табака и крепкого одеколона запах гнили и разложения.
Тюрьму эту возвели  в прошлом веке, и палаты, рассчитанные на одного или двух постояльцев, забиты под завязку.
Как и коридор, где моя койка.
Когда, как потом мне рассказали, сюда случайно завезли чужеземца – видимо, поторопился напялить наши шмотки и уже не отсвечивал благостным лицом, - тот попытался объясниться.
Я обеспеченный человек, заявил он, и могу оплатить свое пребывание в нормальной больнице.
Не поверил, что это нормальная.
Не  привык к нашим реалиям.
К рваному линолеуму, к облезлым стенам, к назойливо гудящим лампам.
А мы   привыкли.
Поэтому, когда погрузили на каталку, смирился со своей участью.
- Ветер уже разогнал тучи? – спросил  у сестричек.
Одна, туго затянутая в белоснежный халат и с боевой раскраской на лице, не удостоила  ответом.
Кончиками пальцев слегка прикасалась к железной боковине. Осторожно, чтобы не поцарапаться.
Смотрела под ноги.
Я тоже посмотрел. Щербатый пол, надо идти осторожно, чтобы не сломать каблук.
- Разошлись тучи, - различила другая девушка.
Эта была попроще, даже попыталась утешить.
- Да вы не волнуйтесь, у нас правильные врачи, - улыбнулась мне.
- Ей бы жить под солнцем, - пожелал я.- Пусть будет счастлива, если не суждено увидеться.
Сестра милосердия довезла до дверей пыточной камеры.
- Для нее светит солнце, - согласилась девушка.
Поэтому удалось выстоять под пытками.
Обвинительные результаты экспресс-анализа, видимо, заело выходное устройство, так заезженная пластинка повторяет одну и ту же фразу.
Болен, болен, все люди больны, зациклилась машина.
- Будем вырезать, - сообщил врач.
Южанин, но местного разлива; чтобы не выглядеть чужаком, внятно и внушительно зачел приговор.
Расстрельная статья без права помилования.
Врач новой формации, не стал обманывать пациента.
- И без почки живут долго и счастливо, - попрощался со мной.
- Курица бегает  без головы, - согласился я.
Потом, когда очнулся в мертвецкой, представил, как он резал.
Несколько фехтовальных выпадов, чтобы разгореться перед боем.
Студенты, которые приникли к стеклянной стене в соседней комнате, откликнулись дружными аплодисментами.
В очередной раз поддержали его, когда вздернул над головой  кусок плоти.
Перчатки и рукава халата в кровавых пятнах.
Кровь с бульканьем и шипеньем уходит в сливное отверстие в центре камеры.
Стены в разводах ржавчины.
Пахнет как на бойне в разгар страды.
Мясник снял заскорузлую одежду и отложил топор с зазубренным лезвием.
И тогда я очнулся.
В мертвецкой, и не удалось ладонью зажать острую боль в нижней части живота.
Лежал на столе, на всякий случай, чтобы не убежал, надежно привязали.
Искалечили,  тем более не нужен ей, никому не нужен.
Дай Бог справиться  с одним инвалидом.
И все же попытался утешить свою соседку
Голыми лежали на разделочных столах, ее стол был рядом, не приходилось выворачивать голову.
Девушка с совершенной фигурой, и вчера я бы восхитился этим совершенством.
Но содрогнулся от увиденного.
От правой ноги остался обрубок, обмотанный потемневшими бинтами.
Поспешно отвел взгляд, наверное, показалось.
Она очнулась, но лежала с закрытыми глазами, губы едва заметно шевелились.
Я бы тоже обратился к Создателю, но не знал ни одной молитвы.
- Все сбудется, вся обязательно сбудется, теперь такие совершенные протезы, - попытался  утешить.
Или так уговаривал себя.
Но когда через несколько дней – перевели в коридор, но уже мог доковылять до окна на лестничной площадке – опять вызвали на допрос, и экзекутор обратился ко мне с этими же словами, не согласился с ним.
- Все уже сбылось, и станет только хуже, -  не поверил ему.
- Если не будет метастаз, - откровенно признался он.
Так научили  на курсах повышения квалификации. Предупредить, что осталось не больше нескольких дней, чтобы человек успел попрощаться.
Я   успел.
Если б она пришла навестить…
Как мы навещали ее отца.
А потом, когда его привезли домой – пусть умирает дома, чтобы не испортить больничные показатели, - ночами сидели около его постели.
Я ненадолго отлучился, и случайно оказался в зоне боевых действий.
Очередные бандитские разборки, досталось всем присутствующим.
Трупы, как и предполагали иностранные наблюдатели, затащили в канаву. Сверху присыпали землей.
Трава не вырастет на мертвой  земле.
Я выжил в побоище; припадая на одну ногу, задыхаясь и разинутым ртом жадно заглатывая воздух, побрел с нищенской котомкой.
Выпрашивая милостыню, улицы обернулись  папертью.
Протягивал скрюченные руки к девушкам.
Наверное, они уже освоились.
И отшатнулись от урода.
Одна, чтобы побыстрее отвязался, одарила копеечкой – так теперь называется купюра с портретом нового правителя, - другая плюнула в разверстую ладонь.
Я не протестовал.
Случайно подобрался к знакомому  дому – так притомившаяся лошадь возвращается в стойло, - но не признал его.
Как некий американец, проспавший двадцать лет.
Все изменилось за это время.
Наш месяц или день равен тому древнему неспешному году.
Ворота закрыли на кодовый замок. Более того, в подворотне сидел дворник, как в старые добрые времена.
Но вооружен был не метлой, на боку топорщилась куртка.
И конечно, убрали чурбаки, на которых раньше любили рассиживаться местные выпивохи. Прогнали и самих пьянчуг.
Наверное, дом облюбовали новые хозяева.
Жильцов выселили. Посадили в наглухо задраенный фургон. Тех, кто выжил, выгрузили в чистом поле. Впрочем, были видны остовы русских печей – еще одна заброшенная деревня, все больше таких гиблых мест.
Пусть обживаются и выживают.
Охранник потянулся за пистолетом.
Столько раз стреляли в спину, что ничего не изменится от этого выстрела.
Куда-то поплелся, ногами загребая палые листья.

                25
Есть много способов свести счеты с жизнью.
Но обычно человек не  решается.
Одни по религиозным соображениям, у других не поднимется рука.
Тогда обращаются к помощникам.
Например, встают на обочине и дожидаются бешеной машины. И не успевают перебежать дорогу.
Не удалось погибнуть под колесами.
Машина, которую  выбрал,  резко затормозила. Запахло паленой резиной, на асфальте остались черные полосы.
Водитель высунулся  и  сказал.
Похожий на местного жителя, показалось мне, случайно очутился в этой машине или взял покататься.
Послушно отступил на тротуар.
Другим автомобилем управляла женщина, так измучился с ними, что  не пожелал связываться.
Бог троицу любит, назло нелепой присказке ограничился двумя пустыми попытками.
Можно проникнуть в заброшенное строение, там наверняка обосновались бродяги, и не поздоровится незваному пришельцу.
Отыскал здание, где створки ворот прихвачены сваркой, а парадные двери и окна первого этажа заколочены досками.
Попробовал оторвать одну, ободрал подушечки пальцев, из-под ногтей брызнула кровь.
Опять ничего не получилось.
Осталось самое простое и надежное: напасть на пришельца.
Нашел подходящего: тот выбрался из машины, неторопливо и вальяжно направился к конторе.
Что расплодились поганками после дождя.
На первом этаже выселили жильцов, Снесли часть стены – прорубили двери. И не поскупились на нарядные вывески. Некоторые на экзотическом языке.
Выполнят любую прихоть богача. Если пожелает, с небосклона достанут звезду.
Тусклый осенний вечер, задрал голову и вгляделся из-под ладони.
Звезд заметно поубавилось.
Когда заберут последнюю, жизнь иссякнет.
Чтобы этого не случилось, заступил дорогу господину.
Карманы его куртки оттопырились, столько собрал звезд.
Я потянулся, чтобы освободить их.
Выпорхнут вольными птицами, и рассеется осенняя хмарь. И может быть, отогреется заледенелая Земля.
Боковым зрением различил, как к моим скрюченным окровавленным пальцам и к оскаленному рту устремился охранник.
Но господин сам разобрался, вальяжно приподнял руку.
Словно возвел стену.
Даже не оглянулся на пороге. А охранник потер ушибленные костяшки пальцев и привычно сказал.
Слова как хлесткие пощечины.
Бесполезно настаивать и пытаться, последнюю звезду забрали, прохожие обтекали с двух сторон, но так далеко и брезгливо, что не удалось никого остановить.
Но не отказался от своих намерений, обойдусь и без их помощи.
Если добреду до постылого убежища.
Расстался с женой, перебрался в крошечную каморку.
Вторая комната в этой квартире была закрыта на висячий амбарный замок.
Сосед, с которым так и не удалось познакомиться, отправился на поиски лучшей доли. Наверное, перебрался в благополучную страну, где чистить нужники гораздо выгоднее, чем у нас. А деньги, как определили еще в древности, не пахнут. А если и пахнут, то многие  притерпелись к этому запаху.
А я не смог.
В каморке, где я временно укрылся, жена до этого встречалась со своим благодетелем.
Одна из его явочных квартир.
Но на этот раз ему не удалось замести следы.
Завладела секретными документами и пригрозила разоблачением.
Пришлось вывезти ее за границу.
Напоследок откровенно призналась.
Болезнь заразна, можно заразиться от слюнтяя, неудачника и пустого фантазера, отвергла меня.
Едва не заразилась.
Даже после кратковременного общения со своим благодетелем долго и старательно отмывалась. Будто отдирала кожу, и не сразу удавалось остановить кровотечение.
Теперь же меня заманила в пыточную камеру, где все пропахло  похотью и вожделением.
Я сам выбрал эту боль.
Так надо, больных необходимо изолировать.
Мне безошибочно поставили диагноз.
Выгнали из квартиры, захлопнули и заколотили досками двери проходной.
Чтобы не погубить, отказался от единственной.
Ухаживает за больным отцом, но грязь и мерзость нашей жизни минует ее.
Я тоже болен, двоих ей не вытянуть.
Каждый отвечает за себя, я не могу помочь ей, я справлюсь со своей болью.
Поэтому залег в камере смертников, самому не выбраться отсюда,  и никто не навестит узника.

                26
Слишком простой и безболезненный уход: отказаться от еды и питья.
Утром набрел на источник.
Отвернул кухонный кран, желтоватая струя воды разлетелась осколками.
Капли ударили в лицо. Зашипели и испарились на воспаленной коже.
Прощальный ночной ужин.
На последние копейки в ларьке купил склянку.
На пластмассе этикетка с мутным рисунком. Таракан притомился, прилег и задрал лапы.
- Не знаю, - пошутил продавец. – Кто погиб, уже не поведает.
- А живые? – спросил я.
Чтобы наверняка, и долго не мучаться.
- Разве это жизнь, - охотно согласился продавец.
Поэтому недрогнувшей рукой плеснул в стакан. Стекло потемнело под воздействием кислоты.
Очнулся, наверное, в преисподней, но черти припозднились, столько работы, что нуждаются в полноценном отдыхе.
Пришлось потрудиться за них.
Чудное ночное снадобье, когда утром глотнул из-под крана, то трубы опять  опалило.
Рванул оконную раму, чтобы загасить пламя.
Порыв ветра раздул огонь.
Чтобы не сгореть, обшарил карманы, даже заглянул в ящик кухонного стола.
Несколько столовых ложек и нож с тупым лезвием.
Пора познакомиться с соседкой, кажется, рядом живет одинокая дама, положил нож в карман, пригодится при знакомстве.
Отобьюсь, если нападут бандиты.
Услышал воспаленное дыхание за закрытой дверью и, как положено, представился.
- Я ваш дядя вроде бы из Киева. – Еще  в детстве видел занимательный фильм и запомнил замечательные  слова.
Случайная племянница не признала родственника.
Пришлось разбираться самому, опять подобрался к знакомому ларьку.
- Вот. – Задрал рукав и показал часы.
-  Траурная кайма под ногтями, - различил  продавец. – По себе траур?
- Звезды погасли, птицы улетели, откровенно признался.
- Не разгорятся и не вернутся, - согласился он.
- Семнадцать  камней, - расхвалил я свой товар.
- Полноценных? – спросил он.
Тот еще остряк, все продавцы – незаурядные юмористы, иначе не выжить в этом мире, но в отличие от прочих, он не предложил воспользоваться еще двумя камнями, чтобы разбить дешевую поделку.
Опять обзавелся пузырем.
Заскочил в ближайшую подворотню и глотнул, чтобы затушить огонь.
Если пламя и погасло, то мускулы и сухожилия уже обгорели.
Около дома вжался в стену и увидел.
Обрел необычайную зоркость после нескольких глотков.
Соседка, которую не удалось выманить из квартиры, наконец поддалась.
Озираясь и настораживаясь на каждый шорох, торопливо спустилась по лестнице.
Второй этаж, в случае нападения успеет добежать до входной двери.
Добежала и так поспешно запрыгнула в машину, что та испуганно вскрикнула.
До упора притопила педаль газа.
Поздняя осень, лужи промерзли до дна.
Машина забуксовала на льду.
После нескольких неудачных попыток выключила зажигание.
Кто-нибудь разберется и поможет.
Я еще глубже вжался в стену.
Так им и надо, пусть сама выкручивается.
Она справилась, во двор выскочил парень.
Так спешил, что не застегнул куртку – хищная птица с распростертыми крыльями, почудилось мне.
Ему удалось стронуть машину.
Наверное, даже разрешил ей покрутить баранку.
Нашел подругу по себе.
Я не последовал его примеру.

                27
Вскоре выслушал его откровения и посочувствовал страдальцу.
Забежал с пузырем, я не отказался от угощения.
-Как я тебе завидую, - сказал Сергей.
Я огляделся – пустая комната, раскладушка с продавленным брезентом прикрыта изодранным армейским одеялом.
Кружится голова и дрожат руки; двумя руками ухватил стопку, чтобы не заметил.
- Это тост? – спросил у него.
На более длинную фразу не хватило  сил и дыхания.
- Вроде того, - согласился Сергей.
И одним глотком опорожнил стопку, а я по капле влил лекарство и прислушался, как медленно растекается живительное тепло.
Морозный день, редкие прохожие прячутся в поднятые воротники. Пар от дыхания льдинками оседает на лице.
Ладонями растер онемевшее лицо.
- Холодно, -  пожаловался я.
Сергей снова налил.
Холостяцкие посиделки, ему удалось вырваться.
Я снова медленно выпил, теперь можно опустить воротник.
Научился растягивать,  если принимать по капле, то  много не  требуется.
Можно продать комнату – больше нечего продавать, - хватит на несколько лет.
Не прожить так долго.
- Они сговорились, - пожаловался Сергей.
Если и не сговорились и действуют по-одиночке, то так похожи их действия. 
Когда его выставили из вычислительного центра, жена практически перестала с ним разговаривать.
  Общение свелось к дежурным фразам, к обрывкам фраз, достаточно нескольких слов.
- За сигаретами, - объяснил он, когда увидел, как не удается отъехать неумелому водителю.
- Там, - кивнула жена.
- Надо другие. – Вывалился  за дверь.
Я видел, как познакомился с моей соседкой.
Вскоре Сергей переехал к ней.
Жена не возражала.
Будто не заметила его отсутствия. Даже ночью не могла оторваться от экрана. Засыпала под грохот перестрелки, то полиция крушила бандитов, то они успешно отстреливались.
Не удалось устроиться в другой вычислительный центр, там хватало своих специалистов.
- Разве что пойти в извозчики? – пустил Сергей пробный шар.
Подруга задумалась о его предложении.
Недавно получила наследство, отец, которого она не знала, решил искупить свои грехи.
Денег хватило на машину и на отдельную  квартиру.
И даже некоторое время смогла содержать водителя.
Но стремительно таял капитал.
- Извозчики – тоже люди, - согласилась с его предложением.
- Ничего не получается, - пожаловался он мне, разливая остатки выпивки.
- С трудом наскреб на бутылку, хочется придушить очередного негодяя! – Так охарактеризовал  случайных пассажиров.
- Тебе хорошо одному! – позавидовал мне.
Я молча согласился.

                28
Но ночью, когда очнулся после короткого тяжелого сна, вспомнил и ладонью огладил  грудь.
Пальцы переползли на живот.
Но мозговые извилины ссохлись, и воспоминаниям не пробиться.
Не желал знать и помнить.
Пальцы нащупали шрам, похожий на длинную, слегка присыпанную землей канаву.
Кожа рядом с канавой покраснела и воспалилась.
Добрались и нацелились.
И зверь мой, что раньше был готов восстать и победить, отбиться и выстоять, лишь  дернулся в преддверии.
Слегка приподнял головку.
Податливая кожица смялась, а потом растянулась под настырными пальцами.
Быстрее и настойчивее; я запрокинул голову, пружинки, которыми крепился брезент, больно вонзились.
Привкус крови во рту.
Сплюнул  слюну и ладонью промокнул  рот.
Не удалось очиститься даже под струей горячей воды.
Кожа покрылась пузырями ожогов.
Зверек мой ужался и спрятался в норку.
Шрамы разбухли и  полопались.
- Человеку нельзя одному, - признался себе.

                29
– Нельзя без работы, - переиначил Сергей, когда утром ввалился ко мне.
- У тебя есть? – спросил у него, выразительно поглаживая горло.
- Нашел, где требуются люди! – Не услышал  он.
- Какие?
- Не все ли равно? – удивился сосед.
Видимо, окончательно доняла его подруга. Ночью  попытался утешиться, но она  отказала ему.
Как поступают все женщины, когда им необходимо добиться.
Напрасно простаки пытаются покорить.
Если будут настаивать, то падут в неравной борьбе.
Никакого снисхождения к падшим.
Спасая единственную, грудью заслонил ее от смертельной опасности.
Сначала на собрании, когда возмутилась грабительским предложением хозяина.
Его подельники бросились в погоню за беглянкой.
Вырубил свет в здании, преследователи заплутали в потемках.
А она лишь одарила  улыбкой.
Потом выручил на складе, обнаружилась значительная недостача.
Предоставил липовые документы.
Если после собрания только приглядывались ко мне, то теперь не сомневались.
Мимолетно приникла, но отстранилась от моих рук.
Не позволил столкнуть ее в яму.
Хозяин приказал разобраться с чересчур вертким работником.
Смущаясь и краснея – а я поверил изощренному этому притворству, - зазвала к себе.
Выяснил, где и как пытаются излечить ее отца.
Лучшая городская больница и квалифицированные врачи.
Отец ее обязательно выздоровеет и не позволит обижать дочку.
Хозяин ногой пнул стену, фанеровка потрескалась.
Привезла отца и выставила меня; так выбрасывают изгаженную тряпку или использованную резинку.
Натравила свору.
Напрасно я пытался укрыться в густых зарослях.
Загонщики окружили, охотники прицелились.
Выстрелы грянули.
Носком сапога по почкам, по печени, по ребрам, по сердцу, по голове. С оттяжкой, наотмашь; били до тех пор, пока ни обессилили, пока не измочалили сапоги.
А она не узнала, не пожелала узнать.
С треском сломались кости, со скрежетом вонзился скальпель.
А потом под восторженные крики  хирург воздел окровавленный кусок плоти.
И есть только один способ одолеть болезнь и недуг: прикоснуться нежной рукой.
Она не дотронулась.

                30
Поэтому ночью пришлось охранять склад.
Бывший завод, где раньше начальство величало по имени отчеству и здоровалось за руку.
А если приходилось отбиваться от придирок очередной комиссии, то  прикрывали друг друга.
И так преуспели в этом деле, что когда пришла настоящая беда, не  смогли отбиться.
Одни поспешно отъехали на новой машине, другие укрылись в дачном домике, более похожим на неприступную крепость.
Некоторые погибли.
Череда несчастных случаев, безошибочно определили дознаватели.
Только трезвый и умелый работник может установить антенну на коньке крутой крыши.
Стоит немного выпить – всего-то два или три стакана, - как разлаживается координация движений.
Как у красноярских скалолазов, вспомнил грамотный дознаватель. Сызмальства лазают без страховки. Но гибнут на этих знакомых скалах после дружеского застолья.
Поэтому мастер скатился с крутой крыши. Так неудачно упал, что сломал позвоночник.
Кто-то утонул в луже. Раньше участвовал в марафонских заплывах, но износился от запредельных нагрузок.
А еще на голову валятся кирпичи. И бесполезно искать виновных. А если таковые находятся, то их отмазывают продажные адвокаты.
И на тротуар запрыгивают взбесившиеся машины. Водители горестно и безнадежно разводят руками.
Трамваи на крутых и опасных поворотах срываются с рельсов.
Сталкиваются поезда, разбиваются самолеты.
Будто измученная Земля пожелала избавиться от своих нахлебников. И успешно справляется с этим.
И выжить можно, если укрыться в развалинах, где наверняка не будут искать. Пренебрежительно отмахнутся от этой малости.
Развалины завода, где раньше выпускали изоляторы.
Скоро провода нечем будет крепить к столбам. 
Поэтому  откажутся от электричества.
Лучиной  осветят  жилище.
А когда сведут леса, приспособятся жить во мгле.
Я  приспособился.
Бывшие цеха превращены в винный склад.
Ночью двери и ворота закрывают на засов. Мало того, внутрь запускают собак.
Кроме этого вдоль забора натянули проволоку. Несколько секторов, и в каждом своя собака. На проволоке скользящее кольцо, к нему крепится цепь.
Ночные сторожа обязаны еще и присматривать за псами.
Бывший главный кадровик, его назначили кинологом, не признал меня.
Прошло несколько месяцев, будто десятки лет, показалось мне.
Мы  изменились за эти годы.
Руки у незадачливого кинолога были  разодраны. Когда он  потянулся к лицу, потрогать шрам, что рассекал щеку, под рукавами ватника стали видны грязные заскорузлые бинты. Видимо, не единожды приходилось вступать  в смертельную схватку.
Но напрасно предъявил он эти раны хозяину, тот не проникся.
- Надо свернуться калачиком, колени прижать к груди, руками прикрыть голову, - научил новичка.
Так уже было.
- Люди кровожаднее псов, - согласился  с ним.
С собаками можно договориться.
Мне удалось сдружиться с самой опасной.
Когда кинолог кормил ее, то  прихватывал  увесистую дубину.
И все равно иногда не удавалось совладать.
Это она располосовала ему лицо. Такие же отметины остались на теле.
Специально для этой собаки возвели эстакаду. Когда видела нарушителя, то поднимала тревогу.
Пришлый похититель не замечал ничего подозрительного. Но неожиданно на него набрасывался пес.
Некоторым удавалось отбиться.
Но большинство бросало добычу, только так удавалось  выжить.
Одну или две бутылки можно  оставить себе – премия за хорошую работу.
Отвратительное пойло в бутылках с привлекательными этикетками. И чем краше наклейка, тем гаже напиток.
Несколько глотков, чтобы побороть отвращение.
Добиться определенного состояния. Когда не хочется жить, но и не готов умереть, и привычно цепляешься за постылое существование.
Пес забрался на эстакаду и вгляделся.
Тело средних размеров, под короткой рыжеватой шерстью перекатываются тугие мускулы.
Огромная башка монстра. Крокодилья пасть.
Услышал, как отрава со скрежетом продирается по пищеводу.
Насторожился, глазки сощурились, мускулы напряглись, затаился на  вышке.
Привычный ритуал, но перед этим разобрал подозрительный шорох за забором.
Прохожий притомился и прислонился отдохнуть.
Пес отступил, чтобы сокрушить с разбега.
Тот передумал грабить.
Поэтому собака с другой стороны подобралась к лестнице и вскарабкалась на вышку.
Отрава грохотом и барабанной дробью раскатилась по пустому желудку.
Пес оттолкнулся и прыгнул.
Цепь перехлестнуло через площадку, ошейник вонзился удавкой.
Висельник захрипел в смертной тоске.
Не сразу удалось справиться с болью.
Будто идешь по доске, утыканной гвоздями. Потом по осколкам стекла.
Или по раскаленным углям.
Рваные раны и боль от ожогов.
Почудилось, что вывели на помост, накинули петлю и поставили на крышку люка.
- Нет, - отказался от черного мешка, что положен  висельникам.
Насладиться напоследок.
Кирпичные стены бывших цехов. Кирпич кое-где искрошился, но старые мастера сработали на совесть.
И когда незваных пришельцев изгонят, и  возведут высотные дома или разобьют парк, не так-то просто будет избавиться от старых стен.
Наверное, придется взрывать.
Заброшенные цеха. Окна наглухо заколотили досками или поставили решетки. Чтобы не растащили хозяйское добро. Недостаточно рублей и валюты пущено в оборот. И если поделиться с другими, то себе не останется.
Поэтому стража готова покарать любого пришельца.
Любого врага, все – враги, каждый сам по себе и сам для себя, никому нельзя доверять.
Но иногда становится невмоготу от этого отчуждения и одиночества. И тогда мы  безумствуем.
Собаки издавна живут с нами и многое переняли от человека.
Зажмурилась и прыгнула, ошейник захлестнул шею, забилась в предсмертной агонии.
И если не помочь ближнему…
Споткнулся и упал около лестницы.
Обломки кирпичей разодрали ладони.
На четвереньках поскакал по ступеням – некогда подниматься, дорога каждая секунда.
Погибая, звери стонут по-человечески и плачут как дети.
Собака застонала и заплакала.
Щепки вонзились не только в ладони, но в лицо и в запястья.
Свесился с площадки, одной рукой ухватился за перила, другой дотянулся до ошейника.
От напряжения полопались  жилы.
Обессилел и отчаялся,  судорогой свело члены.
Но очнулся, когда горячий и мягкий язык облизал щеки.
А потом обнялись и долго сидели на этой продуваемой всеми ветрами вышке.
И нам не было холодно.
Человеку нельзя одному, осознал на посиделках.
Собака согласилась. И когда приласкал ее: потрепал по загривку, не отпрянула.
- Нельзя одному, и нельзя жить не по совести, - повторил я.
И опять собака не возразила.
- Как ты думаешь, меня примут? – спросил я.
Вместо ответа задрала голову.
Я тоже посмотрел.
Тучи низко нависли. Некоторые цеплялись за крыши домов.
Но над ее домом, показалось мне, остался клочок чистого неба.
Ярко вспыхнула звезда.
Как в тот солнечный день, когда мы познакомились.
Солнце тоже  звезда.
Но если далеко уйти, то не согреться.
- Смогу согреть и согреться? – спросил я.
Ответила, снова лизнула щеку.
И я поверил безошибочному ее чутью.
- Мы согреемся, - согласился с ней.
Она не возразила.

…………………………
Март – июнь 2019.