Февральское утро 1917-ого

Евгений Вышегородский
   Утром 27 февраля 1917 года я проснулся от криков за окном. Выглянув, я увидел толпы солдат. Сначала меня это несколько испугало, но затем я понял, что сон сильнее меня, да и на работу еще нескоро.
 Около полудня меня всё-таки разбудили моя домоправительница Клара Ивановна, и сообщила последние новости.
 Два вооруженных полка с красными флагами покинули казармы и двигались к Государственной Думе. Мне, как штатному журналисту требовалось срочно направиться за ними.

 Правда, сперва нужно было забежать в бюро на Литейном. Я быстро собрался, попил чай с плюшками и выдвинулся в путь. Но вскоре, я обнаружил, что не взял свой дипломат. Нужно было вернуться. Однако, к счастью, его прихватил Гаврила Кузьмин - начальник цеха на Путиловском заводе, а также мой сосед. Мы поздоровались, похлопали друг друга по плечу, и пошли дальше.

 Через несколько минут мы разминулись в центре Питера. На Невском проспекте возле Екатерининского канала все еще было спокойно. Но завернув на Литейный, я обнаружил, что толпа все прибывает и прибывает, а стрельба усиливается. И слабые попытки полиции разогнать протестующих ни к чему не привели.

  Осторожно пробираясь вдоль Литейного, я обнаружил свежие пятна крови и два трупа на тротуаре!

Но, к моему великому счастью, вскоре я прибыл в мое бюро. Большинство моих коллег с раннего утра кропотливо работали. Одни судорожно печатали, другие были в городе на передовой, и только фотограф Игорь Буркин курил папиросы (одну за одной!) и читал стихи Есенина.

- Игорь! - крикнул я - в стране такое, а ты стишки читаешь!
- Ну, Сигизмунд Евграфыч! - жалобно простонал он.
- Ничего не знаю! Идем со мной, работа есть.

Тут же послышались неодобрительные возгласы коллег: «Он нам нужен! Нет, он нам нужен! Вот нет…»

Однако гул вскоре спал. Добродушная Кристина Ковальченко достала шоколадку, грозная Ангелина Чернявская махнула рукой и пошла телеграфировать любимому на Кавказ. Малозаметная Марина Ледовая предложила попить чайку, ну а Николай Кох и вовсе смирено писал статью про питерский дацан.

- Вот-вот! - начал я, - Не бузите, работайте-работайте! В интересное время живем!
Через несколько минут мы уже двигались на извозчике прямиком к Таврическому дворцу.
 Проскочив по пустынным улочкам Петрограда, меньше чем за четверть часа мы очутились у Госдумы. Там был аншлаг. Недовольные рабочие и солдаты, рьяные студенты и профессура, несчастные мамочки с грудными детьми…

 Но все же нам удалось незаметно для всех проникнуть вовнутрь российского парламента. А там чувствовалось гораздо уютнее. Зал и коридоры Думы были заполнены людьми. И они радостно позировали нашему печальному фотографу.

 Внезапно, я натолкнулся в одном из коридоров власти на Павла Николаевича Милюкова.
- Мое почтение, господин Милюков! Позвольте поинтересоваться, что это такое происходит в городе?!
- Народная революция, господин Вышнеградский! Пытаемся дозвониться Его Высочеству, посоветоваться.
- И каковы успехи?
- Родзянко пытается, но пока попусту.
- Как же оседлать народный гнев?
- Никак. Глас народа - глас божий! Простите мне нужно идти…

Милюков скрылся в толпе. Больше на каких-либо мало-мальски известных и видных личностей я не натыкался. Лишь люди из толпы, работники канцелярии и тучный повар Виктор, который махал половником и возмущался, почему никто не ел его вкусное пюре!
 
Один взволнованный студент кинулся прямо на меня и прокричал: «Вот, товарищ Вышнеградский, наконец-то революция! Наконец и на нашей улице праздник!»
 Я оставил сей выкрик без ответа, лишь попросил Игоря нас заснять.
 
Ушли оттуда мы около полуночи. Уличная стрельба не утихала, освещение исходило только от полыхающих суда и полицейского участка. Люди кричали, танцевали, смеялись. Имперские гербы валялись на обочине, словно ненужный мусор…