Дети Бога

Темный город. Ночь. Тишина. Боль.
И не хочется курить. Не хочется ничего, только стоять у запотевшего окна и смотреть вниз, где, мигая желтыми фарами, снуют по шоссе машины, разбрызгивая вокруг грязь. Туман и почти нулевая видимость на дорогах, и кто-то сегодня умрет. Кто-то всегда умирает в такие ночи – по неосторожности, по стечению обстоятельств или просто так, потому что пришло его время.
- Останься. Сегодня можно. Зачем тебе лишний раз выходить из дома, идти к этим людям, которым ты все равно ничем не поможешь?
Верлорд приподнялся в постели и посмотрел на нее, приникшую к оконному стеклу. Она лишь покачала головой. Она сама не знала, зачем ей это нужно. Просто делала свою работу, потому что кто-нибудь должен был ее делать.
Город не спал. Он не спал никогда, так же, как и она. Только они двое могли понять, что такое смотреть бессонными глазами сквозь пелену времени и ждать. Весны, солнца, света… Нет, все это ложь. Ничего они уже не ждали, ни на что не надеялись. Наверно, потому, что надежда слишком часто обманывала их.
- Я не могу, - сказала Ада, оборачиваясь. – Ты же знаешь, что не могу…
Он знал.
И потому молчал, сосредоточенно, серьезно – ей нравилось это его качество, немногие умеют молчать, выражая тем самым все несказанное, все то, для чего просто нельзя найти слов в бедном языке  мира, где они оба оказались. Смуглый, подтянутый, явно претендующий на восточное происхождение, Верлорд не был ей никем – ни другом, ни мужем, ни даже любовником. Просто однажды она зашла к нему вечером выпить кофе и осталась. И теперь так было всегда. Она ничего не требовала, а он ничего не ждал – и это устраивало обоих. Ада знала, что у него семья, двое сыновей, которых он не променял бы ни на кого во всей вселенной. А Верлорд знал, что Ада не может оставаться с ним после наступления темноты. Они были слишком разными, но кое-что их все-таки объединяло – понимание скоротечности жизни. Только Ада пыталась вмешаться и отдалить тот миг, когда уже ничего нельзя было исправить, а Верлорд просто жил, прожигая годы в бесконечных попойках, пьяных драках и в конопляном дыму.
Ада быстро оделась, причесала волосы, даже не зажигая света, и направилась к двери, ведущей в коридор.
- Завтра придешь? – это был не вопрос, скорее, утверждение.
Она пожала плечами.
Кто знает? Быть может, сегодняшняя ночь станет для нее последней?

Сегодня была не ее смена. Просто одна из сотрудниц попросила подменить. Ада никогда не отказывала в таких случаях. По двум причинам: во-первых, она никогда не спала; во-вторых, это был еще один шанс помочь тем, кто стоял в одном шаге от пропасти. Даже если они в этом и не нуждались. Хотя тут ничего нельзя было сказать наверняка. Отчаявшиеся пенсионеры, истеричные подростки, забитые мужьями женщины, одинокие алкоголики – они все хотели, чтобы кто-то их выслушал, чтобы кто-то сказал им, что даже их жалкая, никчемная жизнь чего-то стоит. Затем и звонили по бесплатному номеру «телефона доверия».
Ада умела убеждать. Она делала это лучше других, и этим можно было гордиться. Если бы все те, кого она когда-то спасла от виселицы или свободного полета с девятого этажа, пришли к ней с букетами цветов, ее, наверно, пришлось бы вытаскивать из-под завала силами сотрудников МЧС. Только ей все казалось – этого мало. Чего-то главного она еще не сделала, и, возможно, если она спасет еще, и еще, и еще, тогда… тогда что? Ее простят? Простят за что?
- Аделаида, - позвал сзади мелодичный женский голос. – Передай мне график, а? Я опять часы посчитать забыла.
Девушку передернуло. Она ненавидела, когда ее называли полным именем. Все те, кто знал ее чуть лучше, чем остальные (под определение друзей эти люди не подходили), звали ее Адой. На работе она тоже сначала представлялась именно так. Но потом ее начальник ненавязчиво намекнул, что этого не стоит делать, ибо в телефонном разговоре с потенциальным самоубийцей приветствие в духе «Здравствуйте. Оператор Ада, чем я могу вам помочь?» звучало, по его мнению, не слишком позитивно. И ей велели называть полное имя. Это было тем более обидно, потому что Раинне, работавшей рядом с ней, ничего такого никто не говорил. А, по большому счету, ведь не было принципиальной разницы между фразами «оператор Ада» и «оператор Рая» - все  одно тот свет…
Не оборачиваясь, девушка передала бумажку через плечо.
- Спасибо, - сказала Раинна. – О, кто-то до нас дозвонился. Не спится людям… Ответишь?
Девушка только вздохнула – разве у нее был выбор?
- Здравствуйте, оператор Аделаида, чем я могу вам помочь? – заученные слова с выверенной до полутонов интонацией, спокойный, уверенный голос человека, способного решить все проблемы на свете.
- Ничем, - ответил неизвестный мужчина на другом конце провода. – Вы мне только одно скажите, звезды могут обмануть?
Речевые модули, которые, как открытки на все случаи жизни, хранились в ее памяти, разом умерли, не достигнув голосовых связок. Ада не знала этот голос – хриплый, флегматичный и лишенный всяких эмоций баритон. И ей приходилось иметь дело с психами, разного калибра, – от буйных социопатов до полностью погруженных в себя шизофреников. Это не удивляло. Это не пугало. Но тут было нечто другое. Она даже не успела понять, что губы, совершенно без ее участия, шевелятся:
- Нет. Звезды мертвые, они не умеют лгать.
Вздох облегчения в ответ.
- А я думал, об этом больше никто не знает…
И короткие гудки.
Их разговор записывался.
А этот человек, быть может, именно сейчас, стоя на шаткой табуретке в последний раз проверял узел смазанной солидолом петли. Или играючи, насвистывая мотив из фильма «Звездные войны», размешивал в рюмке с коньяком мышьяк, или… Он был сумасшедшим, и она должна была подать сигнал в неотложку, его нашли бы по номеру телефона в считанные секунды, и тогда бы он…
Но Ада сидела, замерев на месте, и в ее глазах плясали никому невидимые больше всполохи огня.

Когда она говорила, горы расступались, замолкали птицы и деревья склоняли ветви, а могучие волны морей замедляли бег, в последнюю секунду проявляя милосердие к истерзанным в кровь прибрежным утесам. Когда она говорила, звезды гасли… или получали новую жизнь, загораясь ярким светом – как ей хотелось, а она могла быть разной для всех и никакой для каждого. Когда она говорила…
Это было давно. Тогда она еще умела повелевать словами…
Мост обрушился, как только последний всадник оказался на другой стороне пропасти. Лес горел, словно факел, пропитанный воском. Огненные языки взлетали в небеса, как будто смеялись над ними, будто говорили: «Ад не так далеко, как вам хотелось бы, он совсем рядом и у каждого свой. Посмотрите в него, посмотрите, вы, кто взирает на этот мир с недостижимых высот! Вы никогда не были побежденными, но вы не непобедимы. Нет!». Тучи огненных стрел свистели в воздухе. Казалось, что горит весь мир. А он оставался последним, там, на той стороне, откуда уже наступали бесчисленные враги. И его крылья висели за спиной, словно знамена сраженной армии, слишком тяжелые, сломанные. Они не могли поднять его в воздух. А их разделяла пропасть – темного ангела, оставшегося прикрывать отступление, и ту, которая могла повелевать словами.
Он никогда не сдавался, и она знала, что и в этот раз все обойдется. Сколько уже было таких передряг, когда до смерти оставалось всего ничего, один, даже не шаг, а крошечный кивок в сторону гибели. И они всегда выбирались. Вместе. Потому что у нее было слово, а у него – могучие черные крылья. Но теперь между ними стояла бездна. Только ведь это ничего не значило, все равно все закончится хорошо, она знала это.
Но что-то страшно кололо в груди. Нет, не стрела, которой случайно посчастливилось попасть в цель, и не горячка битвы с вражеским огнем. Что-то другое, дикое, тревожное, чего она никогда еще не чувствовала. А он смотрел на нее. Далеко, во всполохах пламени, она не могла видеть его глаз, только ощущала на себе взгляд. Он так не смотрел на нее раньше – а теперь их, казалось, объединяла та самая боль, которая все росла и ширилась в ее сердце.
У нее было слово, а него – крылья. И все еще можно было исправить.
Только враги подступали все ближе, вырастали, словно из-под земли, в своих черных масках, похожие на клыкастых чудовищ. И выход был только один.
- Давай! – крикнула она, и не поняла, что голос сорвался, впервые за много лет сорвался, когда она произносила Слово. – Ты сможешь, давай! Скорее!
Он медлил. Крылья вздрагивали за его спиной, словно от боли. Наверное, от боли, ведь он ничего не боялся, как и она. Пылающая змея выросла позади него, и на мгновение ей показалось, что он покачнулся и вот-вот упадет вниз. Только показалось, через мгновение он выпрямился снова и…
- Давай же! Я знаю, ты сможешь! Я верю в тебя! Я люблю тебя…
И он бросился вперед. Крылья развернулись и отчаянно, натужно захлопали в воздухе, подняв потоки пыли и искр. Черными парусами они взметнулись на фоне алого зарева. Он держался на восходящих потоках, он двигался вперед.
И только древко стрелы мерно подрагивало в его спине в такт тяжелым взмахам крыльев…
Она не отвела глаза.
Даже в тот момент, когда в последний раз, быть может, уже по наитию, два черных крыла, сомкнувшись за его спиной, опустились вниз. Когда медленно, будто в каком-то глупом сне, он начал падать в пропасть. А потом все быстрее, и быстрее, и быстрее… И она смотрела на него, потому что отвести взгляд было бы предательством. Даже глазами можно предать, а ведь она уже сделала это однажды. В первый и последний раз.
Она владела словами, и горы расступались, когда она говорила. И она не знала, да и не могла знать, что однажды слова завладеют ею, став бессмысленными, как и все вокруг. Набор звуков, разрывающих тишину.
Она сказала ему: «Ты сможешь. Я верю в тебя. Я люблю тебя!..». Но что это значило? Ничего это не значило. Потому что слова – это всего лишь слова. Они не могут двигать пространство, не умеют зажигать звезды и не умеют воскрешать.

«Вначале было Слово. И Слово было Бог…».
А она не была Богом. Она просто любила.

Город жил. Холодный и одинокий, смотрящий на припозднившихся прохожих темными провалами окон. За ними спали люди, и ели, и занимались любовью, и смотрели новости, и рожали детей. И верили в Бога. Или в Дьявола. Разницы не было – все равно ни того, ни другого никогда не существовало на свете. Раньше она тоже верила, когда думала, что молитва действительно что-то значит, если прочитана искренне и от всего сердца. Но с годами эта вера пропала, растаяла, как таят невинные снежинки, коснувшись грязной земли.
- Останься. Сегодня можно. Зачем тебе лишний раз выходить из дома, идти к этим людям, которым ты все равно ничем не поможешь?
Она покачала головой.
И Верлорд не противился этому. Она все равно уйдет.
Она всегда уходила.

- Здравствуйте, оператор Аделаида, чем я могу вам помочь?
- Я хочу рассказать вам о звездах.
- Нас слушают, если кто-то узнает, что я…
- Никто не узнает. Мы же можем просто поговорить? Вы для этого и нужны, разве я не прав?
- Да, конечно, но…
- Тогда слушайте. Я когда-то был астрономом, наблюдал за движением небесных тел, записывал их координаты – ничего необычного. Просто работа, просто жизнь. Однажды ночью я увидел, как с неба сорвалась звезда, она сгорела, как свечка, войдя в атмосферу. И тогда я вдруг понял одну ужасную вещь, настолько ужасную, что мир перевернулся в моих глазах. Я понял, что все звезды, которые я вижу, красивые, далекие, неизведанные, - все звезды мертвые. Мертвые звезды, понимаете? Мы пишем о них, мы заносим их в базы данных и каталоги, рисуем на картах и в атласах. А они уже умерли, и все, что от них осталось, это только свет. Свет и пара строчек на листе бумаги. И никто, никто не задумывается об этом. Вы меня понимаете?
- Я, да… то есть, не совсем…
Но собеседник, казалось, не слушал ее, он продолжал говорить:
- И тогда я задумался, а что, если все вокруг, все, что мы видим – уже мертвое? Люди, деревья, облака – что если и этого тоже уже нет? Люди живут в нашем сознании, но куда они исчезают, когда мы перестаем думать о них? От звезд остается свет. А что оставляем после себя мы? Мы злимся на людей, и они кажутся нам плохими, мы любим их, и они кажутся нам хорошими, мы их обижаем, и они кажутся нам несчастными. Но ведь все это – только преломление собственных эмоций через призму нашего восприятия. Все это – только мы сами. А когда мы забываем людей – что с ними происходит? Что, если их уже и вовсе нет, а они живут, как часть нас самих? Звезды существуют только потому, что мы смотрим на них, мы видим их свет. А ведь на самом деле их уже нет. Если мы перестанем смотреть на звезды, они исчезнут. Пока хотя бы один человек смотрит на тебя, ты живешь, но если все разом отвернутся – ты растворишься в пространстве. Вы говорите со мной, и мой голос звучит вам в ответ. Но что будет, когда я повешу трубку?
- Вы будете жить дальше.
- Разве? А если я – всего лишь часть вас?
Ада молчала. Она не знала, что сказать на это. Помедлив, она все-таки ответила:
- Тогда вы будете жить, пока живу я.
- А почему вы думаете, что живете? Потому что дышите? Потому что говорите? Слова… слова – это как свет уже умерших звезд. Это все, что остается после нас. «Любим, помним, скорбим…» - и шестнадцать цифр. И это ложь. Запомните раз и навсегда: слова – это всегда ложь.

- Ты получила то, чего хотела, а ты просила Дар Слова – чего же боле?
Холодные глаза, глядящие на нее из первозданной бездны, не выражали ничего.
- Но ты обманул меня! – крикнула в пустоту та, что владела Словом. – Ты обещал… ты обещал, что тогда я смогу повелевать всем, всем миром! И на все будет только моя воля, если я скажу ее вслух!
Ущелье занесло снегом, он был колючий и больно жалил ладони, сковывал ноги, резал легкие своим леденящим холодом. Остатки рухнувшего в пропасть моста торчали из сугробов, словно ребра какого-то гигантского животного. Она так долго искала среди обломков его тело, заледеневшее и только потому переставшее разлагаться. Страшный искалеченный, раздувшийся от осенней сырости и заклеванный вороньем труп, с остатками плоти на голых костях, с торчащими в разные стороны перьями изломанных крыльев. Она стояла рядом с ним на коленях, полуобнаженная, с изодранными в кровь руками, покрытая язвами и струпьями. А Бог, ее Бог, ради которого она сражалась, именем которого убивала, смотрел на нее, не проявляя никакого участия.
- И разве ты не получила эту власть?
- Я…
- Разве ты не сдвигала с места горы, не останавливала реки и не заставляла вражеское войско сдаться без боя?
- Да! Да! Да! Было, все было! Но почему?.. Почему я не смогла его спасти?
- Потому что ты не Бог.
- Но я любила!
- А Боги не любят. Они просто Боги.

Темный город. Ночь. Тишина. Боль.
И не хочется курить. Не хочется спать. Ничего не хочется – только стоять и смотреть в запотевшее окно…
- Останься. Сегодня можно. Зачем тебе лишний раз выходить из дома, идти к этим людям, которым ты все равно ничем не поможешь?
Она покачала головой.
Верлорд вздохнул.
- Я надеялся, что ты все-таки поймешь.
Она обернулась.
- Пойму что?
Красивые глаза. У нее всегда были красивые глаза – зеленые, чистые, открытые, и светлые струйки волос, сбегавшие вниз по плечам. В ней было что-то от русалок, может быть, взгляд, выдававший истинный возраст, может быть, тоска, прятавшаяся в уголках губ, когда она улыбалась горькой усмешкой. Когда улыбалась. А она давно уже разучилась.
Верлорд поднялся с кровати, вытащил из-под подушки какой-то темный сверток и подошел к ней.
- Поймешь, что ничего нельзя исправить словами. Особенно, когда лжешь.
Теперь в ее глазах появился страх. Впрочем, нет, не страх, скорее – память, не неприятная, а очень тяжелая, как боль, которую ждешь, но она всегда приходит разной и всегда наносит удар по-новому. Ада отступила на шаг назад, к балконной двери.
- Я еще могу все исправить… - в каком-то забытии произнесла она, как будто говорила не с ним, а с кем-то другим, с кем-то, кто уже много вечностей не слышал ее голоса.
Верлорд вытащил из свертка, который держал в кулаке за спиной, кулон из черного камня, подвешенный на серебряную цепочку, и выставил руку вперед.
- Нет. – Сказал он. – Теперь уже слишком поздно.

Сначала пришлось долго звонить в дверь, потом стучать, потом в ход пошли угрозы выломать замок, и только после этого, грязно ругаясь и выдыхая алкогольные пары, на пороге появился хозяин квартиры. Дейтону хватило ума не выслушивать «приветствие» до конца, он просто оттолкнул в сторону безвольное тело и, процедив сквозь зубы: «Уймись, пьяное быдло», вошел внутрь.
Хозяин еще каким-то чудесным образом держался на ногах, он даже смог закрыть дверь на щеколду, когда через секунду вслед за своим гостем ввалился обратно в коридор.
- Какого дьявола ты творишь, Верлорд? – не дожидаясь дальнейших реплик в свой адрес, прошипел Дейтон. – Что это такое за… чем это… - он подозрительно принюхался к клубам зеленоватого дыма, витавшего в помещении. – Ты опять куришь эту дрянь?! Ей богу, Верлорд, ты нарываешься на неприятности! Я не понимаю, почему я до сих пор не сдал тебя своему начальству?
Последний вопрос был риторическим, ибо звучал из его уст уже не первую… сотню, да, пожалуй, что и так, - сотню лет.
Верлорд выпрямился, опираясь на стену и тщетно пытаясь придать себе самый достойный вид.
- Потому что ты мой дгру… дур… друг, - выговорил он гордо заплетающимся языком.
- Вот именно, что «дург», - бросил ему Дейтон, - был бы не дург, давно бы засадил тебя туда, где не только трава не растет, но еще и воздух выдают только по карточкам. Иди сюда!
С этими словами он схватил Верлорда за шиворот и потащил в ванную. Тот сопротивлялся, и если бы он мог держаться на ногах, то, пожалуй, Дейтон бы с ним не справился. Его комплекция была не такой внушительной. Но на этот раз все решали не мышцы, а трезвость. Заткнув слив пробкой и включив холодную воду, он с силой окунул Верлорда лицом в раковину, не обращая внимания на его безнадежные попытки вырваться. Ленивая мысль о том, что главное – не перестараться – умерла где-то в сознании, так и не родившись. Дейтона это даже позабавило. Уж что-что, а меру он знал. В отличие от некоторых. Некоторое время спустя он выпустил свою жертву и вышел в коридор, оставив Верлорда наедине с его несчастной, побитой финской сантехникой.
В коридоре с потолка свисала тусклая лампа без абажюра, она жалобно покачивалась на проводе, словно просила прощения за поведение хозяина квартиры. На стене болтался перекидной календарь, в котором кто-то старательно зачеркивал маркером числа, вплоть до сегодняшней даты – 13 ноября 2011 года – она осталась нетронутой. По-видимому, у Верлорда просто не было сил на то, чтобы возиться с календарем. Дейтон бросил взгляд в пыльное зеркало, из которого на него смотрел молодой мужчина лет тридцати с небольшим, светловолосый, с серыми глазами, которые не смеялись, хотя на его губах лежала легкая тень усмешки. Синеватые круги под глазами выдавали усталость. Но это и все, что можно было заметить на его лице.
Сняв перчатки, он брезгливо покосился на покрытый почти вековой пылью столик, сунул их в карман пальто и, решив, что этого вполне достаточно для несуществующего в этом доме этикета, прошел в комнату. Здесь царил полнейший разгром – на полу валялись старые газеты, стул с поломанными ножками лежал в осколках разбитого стекла, некогда бывшего дверцами книжного шкафа, ковер, прожженный в нескольких местах и залитый не то воском, не то темной кровью превратился в гармошку. Единственным, что уцелело в комнате, была газетная вырезка, криво приколотая к обоям английской булавкой. Дейтон аккуратно перелез через останки очередного предмета мебели (кажется, это был торшер), подошел поближе. С пожелтевшей страницы «Криминальных вестей» на него смотрела девушка – еще молодая, грустная, с вымученной улыбкой на губах. Черно-белый снимок не передавал цветов, но он знал, что у нее были зеленые глаза и струящиеся светлые волосы.
Под фотографией была короткая заметка, и он стал читать, хотя итак прекрасно знал содержание.

«Хроника происшествий за 10 января 2009 года

В минувшую субботу, около часа ночи, в Северном Квартале была зверски убита сотрудница службы психологической помощи, 27-летняя Аделаида Нортон. Убийца нанес ей более двадцати ножевых ранений. От полученных травм женщина скончалась на месте до приезда скорой. По горячим следам, сотрудники отдела расследований преступлений против жизни, смогли задержать подозреваемого. Им оказался сосед Аделаиды Нортон, 30-летний Раттер Кроу, ранее проходивший курс лечения в специальной психиатрической больнице закрытого типа. Согласно медицинским документам, Кроу страдает редкой разновидностью маниакально-депрессивного синдрома. Как сообщили нам в пресс-службе главного оперативного управления, Кроу в ночь на субботу пытался покончить с собой. Убитая, случайно оказавшаяся рядом, хотела отговорить его. Однако подозреваемый бросился на нее с ножом, после чего скрылся с места преступления. Он был задержан всего через несколько часов, в собственной квартире. По факту убийства было заведено уголовное дело, ведется расследование… ».

- Что, нравится? – голос Верлорда вывел Дейтона из задумчивости. Он обернулся.
Его друг стоял, привалившись к косяку. Лицо его было слегка зеленоватым, но все же он выглядел несколько лучше, чем каких-нибудь двадцать минут назад.
- И ты только поэтому?.. – вопросом на вопрос ответил Дейтон. – Сколько можно, в конце концов? Я же говорил, завязывай с этим. Это совершенно бесполезное занятие, ты только себя угробишь.
- Я и завязал, - буркнул Верлорд. Он прошел в комнату и упал на раскуроченный диван.
- В каком смысле? Ты же не хочешь сказать, что…
- Не хочу. Но придется, - Верлорд хмыкнул, - потому что ты же все равно узнаешь, следак чертов.
Дейтон опустил взгляд и прошелся по комнате от стены к стене. Некоторое время никто из них не произносил не слова. Потом Дейтон спросил:
- Она так и не вспомнила тебя?
Верлорд неопределенно кивнул.
- Если и вспомнила, то было уже поздно. У меня не было выбора. Ее душа… она все равно бы умерла рано или поздно. Я просто положил этому конец.
- Проклятье! – внезапно выкрикнул Дейтон, с силой ударив кулаком по дверце шкафа. Дверца со скрипом отвалилась, повиснув на одной петле, но он даже не заметил этого. Верлорд даже не шелохнулся, равнодушно глядя на эту сцену.
- Да объясни же мне, почему? Какого дьявола все вышло именно так? Мы же боролись, мы убивали, мы… И нам не дали самой малости!
- Малости? – переспросил Верлорд, в его голосе промелькнуло удивление, и Дейтон запнулся, наткнувшись на его ледяной взгляд. – Ты имеешь в виду, власти подменять Бога?
- Нет, к дьяволу Бога! Верлорд, ты же прекрасно понимаешь, что…
- Я понимаю одно. Нам дали право убивать, право отнимать жизнь. Но нам не дали право ее возвращать. Потому что мы не Боги, Дейтон. Мы – дети Бога.
- Бог создал нас, чтобы мы любили, любили так же, как он любит нас, - сказал Дейтон, упрямо глядя в глаза другу.
- Нет, - спокойно возразил Верлорд, - Бог никого не любит. Он просто Бог. Поэтому ему доступно искусство Слова, а нам нет. Нельзя одновременно любить и быть Богом.
- Но нам же говорили, что Бог есть Любовь.
- А человеческие слова – это всегда ложь, друг мой. Это всегда ложь.

Они сидели в разгромленной комнате и смотрели в окно. За ним лежал город, холодный город, в котором жили только темнота и боль. Там, за темными провалами окон спали люди – дети Бога. Быть может, сейчас они говорили слова, в которых не было ни капли правды, и признавались в любви, которой никогда не существовало на свете. Кто-то сейчас умирал, как умерла Аделаида Нортон, как умерли бесчисленные жертвы убийц и несчастных случаев, как умерли тысячи тысяч детей, которых Бог не любил.
А в небе горели давно погасшие звезды, которые оставили после себя только свет. И никто не помнил их истории и не знал их имен. Но они все равно светили всем одинаково, даже тем, кто на них совсем не смотрел. И они тоже никого не любили и никогда не лгали, потому что свет не лжет. Он просто Свет.

15.10.12