В весеннем лесу ожили тени.
Известно, чем гуще заросли, тем гуще тени. Ворочаясь после зимней спячки, тени шептались о том, что они слишком скучены, переплетены друг с другом, что ни один путник не разберёт, где чья тень, и не полюбуется каждой в отдельности. Внутреннее чутьё подсказывало им, что подобно любому дереву в лесу, каждая из них уникальна.
– Люди вообще невнимательны, – вздыхала раскидистая тень старой черёмухи, – восхищаются деревьями, кустарниками, скромными первоцветами и даже травою! А нас топчут бездумно, без жалости и понимания, но мы не менее важны здесь!
– Верно, верно!.. – вторили ей тени берёз и боярышника. – Кто со смиренной преданностью внимает настроению ветвей и преображается с рождением нового листка? Кто в летний полдень настаивает на лесных ароматах прохладу, необходимую всем обитателям леса?..
– Мы – неутомимые труженики, а не просто серые пятна! – уверенно поддержала разговор беспокойная тень молодой пихточки. А её грустная соседка, тень вековой ели, добавила:
– Да кто ценит эту заботу? И кто, кроме истинного художника, заметит переходы наших тонов от светлого к тёмному?..
Но иногда, утрами, тени тихо пели. Когда на восходе солнце прямыми лучами ощупывало веточки стреловидных лиственниц и других растущих на краю леса деревьев, когда сам воздух светился счастливым их пробужденьем, тени немного разъединялись, трепетали изяществом и готовы были бежать наперегонки до реки, чтобы ополоснуться в прохладном шуме и без стеснения позагорать на песке. Однако день ото дня желание это становилось всё более несбыточной мечтою. Ведь солнце, поднимаясь в зенит, не могло уже пробираться лучами сквозь прибывающую листву к каждой веточке и стволу. Лес превращался в единое зелёное море, а тени лиственниц, берёз и елей, отцветающих черёмух и боярышника составляли влажную и прохладную глубину его.
Ежедневно осуществлять их мечту могла позволить себе лишь одна гордая тень, которая никогда не смешивалась с другими. Ведь её хозяйка, высокая скрипучая берёза с изрезанной вертикальными желобками корой, стояла отдельно от других деревьев, на берегу. Даже растущие всюду кусты шиповника и курильского чая не смели приблизиться к ней. И счастливая тень её кружила вокруг ствола по велению солнца и к вечеру, удлиняясь, доставала до кромки воды. Освежившись, она кокетливо прихорашивалась, потягивалась, старательно ловила солнечные блики, которые беспечно роняла с ветвей её хозяйка. Эти блики узорными кружевами украшали ветвистые рукава красавицы-тени и сияющей короной ложились на её макушку.
– Королева теней... – роптали лесные тени, – сколько у неё золотых украшений!
– Я королева! И не чета толпе плебеев!.. – глумилась гордая тень. – Я избранная, ведь рождена берёзой в сотворчестве с лучами самого Солнца!
Это переплетение гордости и зависти теней продолжалось долгое время и неожиданно прекратилось.
В начале того лета, когда Катунь, пополнившись горными ручьями, затопила пологие берега, гордячка-тень потеряла вдруг узорное своё обличье в бурном мутном потоке. И теперь не только не хвалилась, а горько сетовала берёзе на чрезмерные холод и сырость, на явную несправедливость со стороны реки. Она страшно боялась, что это наводнение унесёт её прочь от родного берега вместе с хламом, рьяно хлынувшим из затопленных огородов. Она стала просить помощи у лесных сестёр, крепко державшихся друг друга. Но чем они могли помочь ей?
– По законам земного мира мы и на полшага не можем отойти от деревьев!.. – оправдывались тени, однако шум потока заглушал их слабые голоса.
И бедняжка тень с ужасом представляла, как надвигается на неё нечто громадное, патлатое, готовое раздавить её своей тяжестью. И действительно, обвалившийся старый тополь с дальнего песчаного берега неумолимо нёсся прямо на её хозяйку…
Ночью слышался скрежет и стон, хруст ломающихся ветвей, шум водоворота и утешающий шёпот дождевых капель. Утренние тучи долго сгущались, скрывая тусклой пеленой место происшествия. Одна общая тень властвовала повсюду, не позволяя никому и головы поднять, ни молвить слова.
Когда, через день-другой, деревья просушили под солнцем свои ветви и обнаружилось, что нежно-зелёные сердечки возмужали в крепкие малахитовые листья, ещё не знающие гусениц; когда мураши выбрались из подземелий и вновь проложили свои тропки во все стороны и по белым стволам; когда вылупились первые несмелые комары, – тогда все заметили, что берег изменился. Попавшие в зону затопления кусты превратились в лохматые серо-коричневые вехотки, трава лежала прилизанной вперемешку с песком и прошлогодними листьями. А высокая берёза, хозяйка гордой тени, склонилась ниц и грязными ветвями шарила у своих корней. Место слома её ствола представляло собою неровный трезубец. Сама тень сгорбилась по примеру хозяйки, не в силах отцепиться от её склонённых ветвей. Обе они с горечью ворчали друг на друга, не радуясь ни ветру, ни солнцу, ни подсыхающему берегу. А накатывающие временами волны, играющие белой пеной и подкидывающие то щепу, то разноцветные пластиковые лохмотья, и вовсе заставляли обеих непроизвольно вздрагивать.
Лесные тени притихли, сочувствуя состарившейся в одночасье «королеве».
Не стало причин для зависти. И вскоре тени увлеклись внутренними заботами лесного царства: повсеместным зелёным цветеньем, угадыванием по хрусту шагов, птичьих распевов и всевозможного жужжанья. Особым попечением их стали зреющие под палой листвой грибницы. Когда же постигать лесные тайны приходили дети, тени заботливо принимали их в душистые объятья, ведь лето уверенно вступало в свои знойные права. Дети насыщали лесную жизнь энергиями радости и удивления, и умудрённые тени охотно участвовали в их ботанических открытиях. И хруст ломких веток под ногами воспринимался всеми как необходимый резкий акцент ласковой мелодии лета.
– Как хорошо в нашем лесу! – слышалось теперь ежедневно, наряду со смехом, особенно в тех уголках, где земляничные семейки клонились под тяжестью сочных ягод.
В середине лета, когда на прибрежных лужайках дружно зацвёл чабрец, на берег Катуни пришли загорелые туристы, взрослые и дети, в выцветших теннисках и шортах. Они сняли с плеч рюкзаки, и пока женщины занимались провизией, мужчины поставили палатки и со знанием дела выложили из камней кострище. Затем более часа смешные рукастые тени их совершали вокруг сломленной берёзы некий магический ритуал, сопровождаемый металлическим ширканьем и тюканьем. В результате берёза превратилась в несколько чурок для сидения и кучу хвороста, а её согбенная тень бесследно исчезла. И когда пламя, вызванное из небытия тонкой спичкой, осторожно поползло по поленьям, у костра зазвучали песни Юрия Визбора и Александра Дольского. И вскоре взметнувшиеся алые языки, рисуя искрами и дымом, танцевали под несложные аккорды гитары, освещая уставшие счастливые лица.
А утром из палатки выбралось голубоглазое курносое чудо – девчушка лет восьми с белокурыми косичками. Улыбнувшись солнышку, она оглядела берег, не спеша прогулялась меж палаток, ощущая приятную прохладу травы босыми ногами. Осторожно потрогала пальчиком свежий срез берёзового пня, где от тёмной потрескавшейся сердцевины расходились неровные нити годовых колец, и вдруг воскликнула:
– Берёзка! Смотрите, здесь веточка... и с листочками! Мы чуть не сломали её вчера.
Девочка принесла в кружке воду с реки и со словами: «Подрастай, подружка!» увлажнила почву в том месте, где новый росток пустил свои корни.
*