Heil моя любовь
HEIL МОЯ ЛЮБОВЬ
В. А. ДОРОШЕВ (2000-2011 г.г.)
ПРЕДИСЛОВИЕ. ПОЧЕМУ Я НАПИСАЛ РОМАН “HEIL МОЯ ЛЮБОВЬ”? (2019 г.)
1.
По моему замыслу роман “Heil моя любовь” должен был быть произведением, вмещавшим в себя как можно больше аспектов контркультуры во всем её многообразии. Слово “контркультура” для меня было новым, с ним я познакомился только после своего приезда в Петербург. Что-нибудь посеять на этой литературной ниве я захотел сразу же и немедленно, но никакой контркультурной темы у меня не было, да и сюжетов тоже. Требовалось время на создание сюжетного материала, а время приказало долго жить, было только жадное желание поэкспериментировать в новом для себя литературном направлении. Но я нашёл выход. Так как издатели и читатели очень вяло реагировали на мои бессмертные нетленки, то я их и пустил в расход (я имею ввиду, не писателей и читателей, разумеется, а свои опусы). Но что из себя представляли мои бессмертные нетленки? Собственно говоря, ничего особенного и выдающегося.
Читать я научился в восемь лет. Первую свою книжку я помню до сих пор. Это была тоненькая книжка с картинками на каждой странице с двумя-тремя предложениями. Книжка о охотниках, которые сидели около костерка, травили на ходу байки, дополняя их живописными подробностями. Кажется, есть ещё такой советский мультфильм на основе сего сюжета.
После прочтения своей первой книжки мне сразу же захотелось написать что-то самому. Но тут была одна загвоздка. Чисто техническая проблема. Я не умел писать, просто не умел выводить буквы на бумаге, складывать их в слова, а слова в предложения. Я стал учиться. Дело шло медленно и туго, но я был упорен в своём начинании. Я читал с каждым месяцем всё больше и больше книг, желание стать писателем усиливалось всё сильнее и сильнее. Знакомство с новыми книгами, с новыми авторами, походы в библиотеки – всё это возбуждало во мне творческий аппетит. Это стимулировало меня, подстёгивало учиться литературе (хотя, конечно, само собой, разумеется, тут до настоящей литературы было пока далеко). Вскоре в десять лет я написал свой первый рассказик. Потом ещё один. Потом ещё. И ещё…
Мои ранние труды не сохранились, но я нисколько об этом не жалею, так как все они до одного представляли непотребное подражательство на самом примитивном уровне - многочисленные недоконченные вариации “Властелина Колец” профессора Толкиена и “Хроники Эмбера” Желязны, практически плагиат, если говорить начистоту. Настолько я был увлечён волшебными мирами этих мастодонтов жанра “фэнтази” (хотя, если бы можно было Толкиену сказать, что он – один из отцов-основателей “фэнтази”, то он обиделся бы). Свои самостоятельные темы и сюжеты я научился разрабатывать в семнадцать лет. Это был замечательный возраст, я тогда подпал под власть рок-музыки и многое в моём сознании переворачивалось и настраивалось на иной лад. В моём воображении сформировался мой новый враг – СИСТЕМА. В это слово я вложил современный уклад жизни человеческого общества на текущий момент. Я ополчился на религию, политику и культуру, я встал на сторону “личности” против “стада”, возвёл баррикады и взял в руки знамя нонконформизма. Свои взгляды и своё такое вот настроение я стал излагать в новых художественных рассказах, объединив их потом в концептуальный сборник “Мир без номера” (по аналогии с названием музыкального альбома группы ДДТ “Мир номер ноль”). Следующий сборник я, естественно, назвал “Номер без мира”. Я катился к пропасти, я находился в депрессивном состоянии, я загнал себя в душевно-умозрительный тупик, я внушил самому себе, что наш мир лишён радости, доброты, красоты и любви. Всюду я видел только негатив. Более того, мне нравилось видеть мир в таком отрицательном цвете, я гнал всякую мысль о хорошем. Один мой приятель (тоже любитель рок-музыки) в ту пору написал обо мне песенку “Белый Рыцарь на Сером коне”, которая характеризовала мой внутренний облик.
Приближаясь к пропасти моего личного кризиса, после двух сборников я написал две повести “Дом, который построил Джек” и “Несколько граммов жизни” – нечто вроде дневникового чтива о наиболее острых приступах моей унылости. Затем… затем случилось несколько печальных событий (о них не очень хочется рассказывать), после которых я уничтожил большую часть того, что написал доныне, и принял решение серьёзно заниматься художественной литературой. Во время этой “душевной реабилитации” я начал писать роман “Герои тоже выходят на пенсию” – о бесполезности нонконформизма, как явления и настроения, и о бессмысленности противопоставления себя СИСТЕМЕ, которая рано или поздно сделает любую “личность” рядовым винтиком своего равнодушно-безжалостного механизма. Через несколько месяцев я перестал писать этот роман, поняв, что просто устал над ним работать. Я сказал самому себе, что романы – это не моя стихия, что мне надо вернуться к малым формам – рассказам и повестям. Поэтому я начал строчить рассказы совершенно в новом для меня ключе, объединив их в сборник “О людях и нелюдях”. После него появились сборники: “Железная Бабочка”, “Непонятная человеческая комната”, “Рыцари Дырявого Стола”, “Утроба” и ещё несколько, названия которых сейчас мне сейчас и не вспомнить. Помимо сборников были и повести: “Таинственный лес”, “Сон Эмили”, “Никуда”. Эх, времечко было плодотворное для меня! Пять писательских лет – период моей жизни между двадцатью и двадцатью пятью годами! Таких лет, наверное, больше у меня не будет. Я тогда просыпался, пробуждался и стряхивал с себя остатки тяжелого сна.
В роман “Heil моя любовь” вошло большое количество рассказов из вышеперечисленных мною сборников, в значительно переделанном под стиль и общую концепцию данного романа виде. Сейчас, спустя почти восемь лет, я частенько думаю, что зря это сделал. Некоторые из них в своём первоначальном виде выглядели гораздо лучше, как мне думается теперь. Но… сделанное сделано.
Любые творческие путешествия заводят авторов в совершенно разные повороты и развороты, на то они и путешествия, собственно говоря. В Искусстве сердце ищет свой ритм и пульс. Куда приводят такие путешествия автора? Категорически нельзя ничего утверждать. Выводы делаешь только в конце, и у каждого – свои выводы. Насколько они верны? Очень часто сами авторы не могут верно на это ответить. Я отношусь к тем, кто вспоминает свои путешествия с большой долей ностальгии. Я люблю нашу реальную жизнь, но свои воздушные замки мне никогда не забыть.
2.
Где-то примерно в 2003 году от Рождества Христова на задворках человеческой цивилизации, на мусорной свалке Вселенной в одном жутком провинциальном городишке (который можно назвать Отстойником) вечером в одной квартирке три молодых человека – один будущий петербуржский кинорежиссёр, один будущий московский художник-керамист и один будущий никому неизвестный писатель – включили видеокассетный магнитофон и начали смотреть концерт знаменитой рок-группы “Пинк Флойд”. Это был знаменитый “П.У.Л.Ь.С.”. У будущего никому неизвестного писателя (то есть, у меня) с первых секунд просмотра отвисла челюсть. Что же такое я увидел? Да ничего особенного, казалось бы. Всего лишь НЕЗЕМНОЙ СВЕТ БЕЗУМНОГО БРИЛЛИАНТА. Но запомнил я это всё надолго – чарующие звуки… закат… мальчик, взбирающийся на холм… дверь… яблоко в ладони… огромный добрый пёс с высунутым языком из улыбающийся пасти… волшебная страна за дверью… галантные джентльмены и элегантные дамы в парке… и так далее. Я понял, что в литературе тоже можно найти свою волшебную страну.
Что такое вообще психоделия? Всезнающая Википедия, известная всему миру и на весь интернет электронная энциклопедия, даёт такое определение: “ Психоделия (от др.-греч. ;;;; — душа, ;;;;; — ясный) — фантасмагория наркотического транса, вызванного приёмом психоделиков, состояние изменённого сознания, неустойчивое состояние психики, а также пласт контркультуры, появившийся благодаря употреблению психоделиков или какое-то очень странное явление, выбивающееся из обычного хода вещей.” Хочу сразу обратить читательское внимание на последний вариант определения: “какое-то очень странное явление, выбивающееся из обычного хода вещей.” Именно от такого понимания я стал и отталкиваться, дабы дальше плыть по творческой реке литературного искусства. Я определил для себя лично, какую я должен писать литературную психоделию. Сюжеты и темы мне стали сниться. Не все я смог запечатлеть текстом на бумаге, а потом и буквами на мониторе компьютера. Я столкнулся с самой главной трудностью для повествователя в данном деле – как облечь в словесные формы свои видения? Но я ринулся в бой, надо было преодолеть данное препятствие.
Влияние литературная психоделия оказала на меня весьма сильное. Её элементами я наделял практически все свои опусы, более или менее. Самыми психоделическими рассказами в романе “Heil моя любовь”, на мой взгляд, являются: “Несчастный Спаситель”, “Спаситель. Искусство требует жертв” и “Спаситель. Хлеба и зрелищ!”. В первоначальной форме главным героем их был некий Психоделический Мальчик, они повествовались не от первого лица, как в романе. Более того, рассказов было четыре, а не три. Последний – чётвёртый рассказ – в роман не вошёл (мне он показался чересчур юмористическим, что умаляло в нём всю его психоделичность). Эта тетралогия некогда входила в сборник “Непонятная Человеческая Комната”, которого уже нет, который был принесён в жертву на алтарь контркультуры.
Я и сейчас помню, как появился первый рассказ этой мини-серии – “Несчастный Спаситель”. Он мне приснился. Это был реально СТРАШНЫЙ СОН. Во сне я сам был Психоделическим Мальчиком, и прекрасно всё ощущал и чувствовал. Словно и не спал, словно и не сон видел, а будто на самом деле попал в параллельную кошмарную действительность, сошедшую с ума, уродливую изнанку нашего человеческого и нечеловеческого существования.
3.
Ответ на этот вопрос покоится в моей памяти, в литературном гробу, на кладбище извилин. Приехав в Петербург, я познакомился впервые для себя с иным родом литературы. Я жил до этого двадцать пять лет на задворках цивилизации, где-то на окраине Вселенной, на помойке земного шара. Городишко, в котором я обитал, можно смело окрестить Отстойником. Он содержал в себе всего два книжных магазина, которые пребывали в вымирающем состоянии (на данный момент от них остались только “кости”). Что же касается интернета, в котором я мог бы утонуть в бескрайнем море всяческой литературы, то… тогда был год 2008-й. И это говорит о многом. Но не жителям российских мегаполисов (в особенности Москвы и Санкт-Петербурга), которым было невдомёк, что есть такие места (например, тот же Отстойник), где интернет был только проводным, был дорогим и далеко не всем по карману. Себе я мог позволить раз в две недели забегать в интернет-кафе (оно было одно на весь Отстойник), сидел в сети где-то час-полтора, страницы загружались очень медленно (порой только переход с одной на другую длился несколько минут). Шастать по книжным интернет-библиотекам у меня не было времени, я был одержим желанием печататься в журналах и издавать свои книги. Мне было двадцать пять лет, я занимался литературным сочинительством пятнадцать лет, я считал себя вполне состоявшимся писателем и готовым к международному признанию (настолько я был таким вот тщеславным засранцем, честолюбивым по самые уши). Поэтому своё интернетовское время я тратил исключительно на то, чтобы перемещаться по сайтам различных издательств и редакций и непрестанно высылать на их электронные адреса свои бессмертные нетленки. Можно сказать, читать что-либо я не хотел, я жаждал, чтобы меня читали. Конечно, сначала я удивлялся тому факту, что издатели единодушно оставались равнодушными к моим “произведениям”, огорчался, падал духом, а потом стал привыкать. Помнится, ответил мне только один журнал. В ироничном тоне мне посоветовали поумерить свои амбиции и предоставили свой прайс-лист издательских услуг. Я был возмущен до глубины души. Платить за свои опусы? С какой стати?! Я искренне полагал, что платят сами издатели, а авторы только получают гонорары.
Так вот, я приехал в Петербург наивным провинциалом с этаким посредственным литературным потенциалом. Почти д'Артаньян, без гроша в кармане, гордый и обидчивый сверх всякой меры, своим видом, словами и поведением вызывающий насмешки и колкие выпады со стороны окружающих. Обилие новеньких книжных магазинов, всяких там “Буквоедов”, забитые книжные полки, фамилии неизвестных мне писателей – я опьянел от такой роскоши. У меня разбегались глаза, мой мозг не мог объять и вместить в себя всё увиденное. Я взирал на это богатство и сходил с ума, у меня текли слюни, я клял свою судьбу, что мне не выпала честь родиться в великом бессмертном Петербурге, что свои первые двадцать пять лет моей жизни прошли на заброшенной свалке человеческого общества вдали от Искусства. Я проклинал судьбу, меня разъедала такая жуткая несправедливость.
Именно в Петербурге мне стала попадаться такая литература, о существование которой я и не догадывался. Например, “Бойцовский клуб” Чака Палланика, «Подземный Венисс» Джефа Вандермеера, «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» Хантера Томпсона, «Дурная мудрость» Билла Драммонда и Марка Мэннинга, и остальное тому подобное. Я захотел написать нечто подобное. Я испытывал в себе тягу попробовать себя в нетрадиционных и нестандартных литературных формах. До приезда в Петербург эта тяга стала зарождаться под влиянием “Уллиса” Джойса, “Врата Рая” Анджеевского, “Когда я умирала” Фолкнера и прочих образцов мировой литературы, с которыми я знакомился, разбирая старые подшивки “Иностранной литературы” в городской библиотеке Отстойника (на сегодняшний 2019-й год это единственная библиотека на весь этот мерзкий город). А потом я зарегистрировался на Прозе.ру в первый раз под ником ПАМЯТИ СИДА БАРРЭТТА, открыл для себя таких авторов, как Ольга Туркина, Сжигатель Трупов (Кирилл Рябов), Ежик Медвежонков (Роман Всеволодов) и Маленький Фриц. Эта молодые авторы, как мне казалось, писали новую литературу – нестандартную, неформальную, эпатажную, провокационную, но на свой отечественный лад. Они мне понравились, я захотел присоединиться к ним. Но в отличие от них, талантливых авторов, которые свои произведения начинали с чистого листа и работали в режиме реального текущего времени, которые были такими, какие они есть, и специально не изменялись, чтобы быть на кого-то похожими, я пошел другим путём. Я специально стал изменять характер своего творчества, свои опусы я начал перекраивать и кромсать, чтобы они выглядели нестандартным, неформальным, эпатажным и провокационным чтивом. Я намеренно хотел вызвать огонь читателей на себя, хотел их раздражать и возмущать, чтобы они обратили на мою персону своё внимание. В основном, своего я добился. У читателей (да и у писателей тоже) возникало желание спорить со мной, что они нередко и делали. Этому я был только рад. Можно сказать, я воспользовался методом Мэрилин Мэнсона, который как-то раз примерно высказался так: “Публику надо растормошить. Она давно погрязла в своём самодовольном существовании. Надо показать ей дерьмо, в котором она захлёбывается”. Вот исходя из таких творческих тенденций я начал писать свою первую большую вещь – роман “HEIL МОЯ ЛЮБОВЬ”.
4.
Технически “Heil моя любовь” выполнен как сборник рассказов, но идея у него одна на самом деле. Многие персонажи “перескакивают” из одного рассказа в другой, наблюдается некая последовательность. Самая главная “ненормальная” и “отталкивающая” особенность моего романа “Heil моя любовь” – практически все персонажи имеют немецкие имена и фамилии, являются фашистами и офицерами СС. Налицо явный некий подвох провокационного характера, уготованный автором для читателей. Но с какой целью? Вызвать читательское раздражение? Роман вышел в свет в городе-герое Ленинграде, в Санкт-Петербурге, который особенно тяжко пострадал в годы Великой Отечественной Войны, пережил блокаду. Встретить его могли с особой неприязненностью. Принять читатели могли его в буквальном смысле.
На самом деле фашисты из “Heil моя любовь” практически ничего общего не имели с настоящими фашистами. Это был некий антураж, образный стиль, гипербола, ассоциативная игра. Я хотел написать о людях, которые выпадали из обычной реальной жизни, некоторые из них были не от мира сего, многие из них совершенно не вписывались в повседневность человеческого существования. Я хотел написать о том, что бывают отклонения от нормы, бывает непонимание и неприятие. В целом, облик моих фашистов был трагическим и неформальным. Они были не только фашистами, но и вампирами. И опять же, вампирами не в традиционном понимании этого слова. Кровь символизирует жизнь. Они нуждались в жизни, пили её порой, как алкоголь, и пьянели от её вкуса. Это надо понимать метафорически, подключая на помощь своё воображение.
Общую суть, единую линию мне хотелось построить на неком чувстве, на неком настроении. Чтобы в голове у читателя, как бы точнее выразиться, проигрывалась музыка. Добротная хорошая рок-музыка. Местами “Агата Кристи”, местами “Пинк Флойд”, кое-где слышались бы песни “ДДТ” и “Наутилус Помпилиус”, а, может, изредка и что-то из “Нирваны”. В общем, как сам захочет читатель, как сможет. Музыка – это тоже ведь информация, она нас сопровождает всю жизнь. То, что мы можем представить силой нашего человеческого воображения, на самом деле живёт и дышит звуками. Просто это надо услышать. Дух этого романа мне хотелось сделать именно в таком вот ключе.
Так или иначе, но целиком “Heil моя любовь” в итоге большинством читателей может восприниматься, как писанина человека, у которого не всё в порядке с головой. Напрашивается вопрос: зачем тогда в таком случае писать такое? Одному автору, написавшему отзыв на один из рассказов сего романа (название рассказа - “Война вне поле зрения”) я ответил так:
“Честно говоря, я "создал" этот роман под воздействием творческой атмосферы некоторых молодых авторов, с которыми я подружился в Санкт-Петербурге, и с которыми печатался в литературном журнале ""Вокзал". Мы хотели писать нестандартно, вызывая протест и недоумение со стороны читателей. Мы хотели быть неформалами, наше знамя было КОНТРКУЛЬТУРА. Я угробил на этот роман много замечательных сюжетов, сознательно изуродовав их под этот стиль, о чём сильно жалею. С тех пор прошло почти десять лет. Но то время наложило сильный отпечаток на моё, так сказать, писательское сознание.”
5.
Однажды два закадычных друга (мои хорошие знакомые, имена их не буду называть) решили умереть. Каждому было по девятнадцать лет, и они считали, что в тот момент они приняли серьёзное решение. Один из них хотел стать рок-музыкантом, а другой – известным на весь мир писателем. К сожалению, рядом с ними не было умных и опытных по жизни людей, которые смогли бы вправить им мозги. Один стал резать вены, а другой – глотать таблетки. Дело происходило в Городе Мечты Идиота (некая столица одного захудалого государства – бывшей одной из республик СССР), была зима, снег на улице казался им последним снегом в их жизни. Но они не смогли умереть, соседи вызвали скорую, и их отвезли в больницу.
До того, как совершить попытку отправиться на Тот Свет, закадычные приятели много фантазировали, строили творческие планы на будущее, ожесточенно спорили о Искусстве, дискутировали о смысле жизни. Что поделать, они были молодыми наивными людьми, им это было простительно. О том, как они куролесили, я написал в рассказах “Уик-энд в Четвёртом рейхе” и “Фашистский рок-н-ролл ” в романе “Heil моя любовь”. Этот свой период жизни они потом назвали – СЛАДКАЯ ПОРА. Им в какой-то мере было отчасти весело, и отчасти они порой любили впадать в депрессию. Они строили свои воздушные замки, понимали, что такие строения никогда не станут реальными, и от того грустили. Они открыли свою волшебную страну в Искусстве, и им было печально, что этой страны на самом деле нет в действительности. Молодым людям свойственно видеть дороги там, где их нет, думать, что на небесах можно сидеть, свесив ноги вниз, что существует билет на поезд, который движется в НИКУДА. Молодые люди – молодые деревья, жаждут тепла не только от солнца, но и от луны. Молодые люди с их амбициями, максимализмом, с их девизом “Всё или ничего” – такие способны выдумать несуществующий мир и разрушить уже существующий. Молодые люди – молодые выдумщики, игроки, для них и смерть сама – игра, для них и смерть сама – не страшна. К сожалению, в юности мы бываем простодушны и глупы, готовы расстаться с жизнью во имя личных иллюзий…
Что сталось с этими закадычными приятелями? Я их давно не видел, Сто лет. Но знаю, что они теперь не друзья, что они простые обыватели нашего потребительского мира, против которого некогда негодовали, и в котором не хотели жить. Скорее всего, они взрослые люди уже, винтики в механизме стройной СИСТЕМЫ всех вещей и дел. Но как же они, всё-таки, не хотели быть винтиками, не хотели быть простыми людьми!
Эти закадычные приятели, наверное, не выдержали самого главного испытания. Нет, испытание это – вовсе не борьба до гробовой доски против СИСТЕМЫ. Нет, испытание вполне рядовое – оставаться друзьями и всегда, не взирая ни на что, ценить друг друга.
6.
В целом, весь материал для романа “Heil моя любовь” был готов ещё до появления самой идеи книги, до создания его концепции. Но родился роман в Петербурге, он получил жизнь в этом великом бессмертном городе, где с Искусством можно встретиться лицом к лицу. Таких городов и мест немного. И раз роман родился в Петербурге, то среди молекул и атомов Петербурга есть код этого города. Что это за код такой? Это небольшие миниатюры, размышления и просто мысли о Петербурге:
“Санкт-Петербург Обетованный”
“Монстры и чудовища большого города”
“Санкт-Петербург – Памятник-город”
“Брызги”
“Прекрасное место, где можно умереть”…
Я знал и любил Петербург ещё до того, как приехал и стал жить в нём. Я провёл двадцать пять лет на окраине нашей Вселенной, представления о северной столице были у меня дикие. Я ведь фанател по рок-музыке, облик града Петрова у меня складывался исключительно из фраз песен группы”ДДТ” и балабановской кинокартины “Брат”, и это был облик этакого пост-Ленинграда, уже не советского, но и не такого, какой он сейчас. Честно говоря, я выдумал свой лениградский Петербург, которого в реальности не существовало. Самым святым местом в нём считался Перекрёсток Пяти Углов, а центром – улица Рубинштейна, дом 13. Поэтому я очень сильно удивился, когда вместо ленинградского Петербурга я попал в настоящий Петербург – незнакомый, неведомый и непонятный. Меня так накрыло, что я не смог разочароваться, я просто замер и стал осматриваться. Это случилось в январе 2009 года. Для меня (дикого провинциала из некой бывшей союзной республики некогда огромного и величественного СССР) Петербург был первым российским городом. Помню, как я в тот поздний вечер вышел из подземного метро на Петроградке и увидел бабулю в стильном кожаном плаще с затемнёнными очками на носу. Лет ей было под сто, одной рукой она опиралась на трость, а в другой руке держала банку пива. Мастерски открыла банку – пши-ик! – и направила её содержимое в свой рот. “Да-а”, – в тот момент подумалось мне, - “я в России”.
Так вот, я просто замер и стал осматриваться, чтобы не потеряться. Чувств было много, и я не понимал, какие из них мне нужные, правильные, верные и необходимые. Я просто стал ВСЁ ВОКРУГ чувствовать. Меня накрыло всё – набережные, проспекты, архитектура, памятники, каналы, мосты, церкви, люди… Больше всего – люди. Их было так много, и они были такими разными. Я ведь привык жить среди муравьёв, среди однотипных обывателей, среди серой массы. А тут – такое обилие, и в таком количестве! На какое-то время я перестал чувствовать себя полноценно человеком, я ощущал себя просто живым существом, что-то вроде бродячей собаки.
Я жил на Невском проспекте пять лет. Я его исходил вдоль и поперёк, мне был знаком каждый его квадратный метр. Им я не ограничился. Были дни, когда я отклонялся от привычного маршрута своих прогулок и начинал бродить в совершенно незнакомых местах, подворотнях, закоулках, парках и садах. В наушниках звучала любимая музыка, в голову лезли мысли. Иногда лезли стихи и строчки. Порой я некоторые записывал.
Глядя на петербуржцев, я завидовал им. Так завидовал, что начинал злиться. Мне казалось, что многие из них не ценят свой великий город, и вообще не понимают, где им судьба оказала честь родиться и жить. Помню, как однажды выразилась подруга одного моего приятеля (уроженка Санкт-Петербурга в третьем поколении, типичная обывательница с куриными мозгами): “Петербург – город на болоте… И сам он – сплошное болото… Терпеть его не могу…” Я еле сдержал себя, чтобы не наброситься на неё. Мне казалось, что она вылила ведро дерьма на самое дорогое и святое для меня. Увы! Эта молодая глупая особа была далеко не одна такая петербурженка. В своём лице она представляла значительную часть петербуржской молодёжи, неспособной осознать значение родного города. Им как-то было на это просто наплевать. Как же мне хотелось этих неблагодарных и зажравшихся засранцев отправить в свой родной Хрензнаетгденск, чтобы они поняли, почём фунт лиха. Это была злая зависть.
Город не мог ответить мне взаимностью. Он был величественный и неживой. Но мне этого и не требовалось. Я влюблялся в Петербург каждый день. Влюблялся в город, писал об этом чувстве. Я не мог иначе.
7.
Сегодняшним вечером, слушая Pink Floydские песенные композиции “One of these days” и “High hopes”, я понял для себя – в который уже раз! – что музыка бессмертна…
Сегодня вечером 13 июня 2019 года я гулял по широкой улице, которая была освещена огнями фонарей, фарами проезжающих машин, огнями блистающих витрин, и заполнена шагающими по своим делам людьми. Я гулял в центре большого города, в уши были вставлены наушники, я слушал любимую музыку, я впитывал в себя пространство и время. И читал мимо проходящих людей. Да, людей! О! Люди – это мои любимые книги, мои любимые живые книги, которые так дороги мне. Книги из библиотеки, которая есть сама великая наша Жизнь. Я читал людей, я пожирал их глазами, я не мог насытиться их мыслями, их миром, в котором они на полном серьёзе играют в трагедию, комедию и драму. Я шёл и впитывал в себя их живую энергию, их сущность, всё то, что в них можно назвать любовью. Да, самое главное – любовь. Любимая моя пища для моего прожорливого сердца. Люди – интересные существа, они сами об этом, наверное, даже и не догадываются…
Вот так я себя ощущал в этот вечер. И Pink Floyd сыграл в этом главную роль. И таких вечеров в моей жизни было очень много. И я надеюсь, что и в дальнейшей моей жизни их тоже будет в предостаточном избытке. И не только Pink Floyd можно “обвинить” в этом. В универсальной вселенной рок-музыки весьма много того, что вызывает подобные ощущения.
Был период в моей жизни, когда я много и часто слушал рок-музыку, не мыслил себя без неё, и тесно переплетал свои литературные устремления с ней. Был период в моей жизни, когда я был влюблён в рок-музыку, когда она была очень дорога мне.
Эта любовь началась, если мне не изменяет память, в 2000 году. И произошло это так. В ту пору был я совсем сопливым юнцом, учился в Городском Профессиональном Лицее. На самом деле это было заурядное ПТУ (Помоги Тупому Устроиться), одно из множества учебных заведений мерзкого качества, во множестве разбросанных по беспредельным просторам бывших союзных стран СССР. В середине 90-х в сфере народного образования начались различные типа реформы и всем этим училягам и шарагам присвоили модные иностранные названия – лицеи и колледжи. Но на уровень обучения это никак не повлияло, более того, уровня и вовсе не стало. Так вот, я учился, намереваясь вступить во взрослую жизнь слесарем КИПиА третьего разряда, строчил всякое низкосортное фэнтази, воруя сюжеты у Толкиена и Желязны, и совсем не думал, что моя любовь готовится ко встречи со мной. О рок-музыке я не имел никаких представлений, мне она казалась низкой, непонятной, трудной, ненужной, к Искусству никакого отношения не имеющая. Порой мне казалось, что такую музыку играют всякие бешенные дураки и дегенераты. Но я водился с теми ребятами, которые увлекались ею, у них было что-то вроде группы, состав которой менялся практически каждую неделю. Я старался уходить с их репетиций, голова болела от производимого ими шума. Но однажды остался и… В общем, один из моих приятелей сыграл на гитаре вступительные аккорды знаменитого хита “Smells Like Teen Spirit” рок-группы Nirvana. У меня по коже побежали мурашки, волосы на руках встали дыбам, я открыл рот от восхищения. Амур поразил меня, но насколько глубоко впилась его стрела в моё сердце, я понял несколько попозже. Пока что, для такого наивного юноши, как я, это было только Откровение на непонятном языке, которое я начал расшифровывать по-своему. Сперва я начал знакомиться с популярными рок-коллективами как зарубежной эстрады, так и отечественной. Потом сверху на меня упал Pink Floyd со своим “Delicate Sound of Thunder” и я понял, что в рок-музыке очень многое лежит на поверхности, очень много примитивно-наивного, и, чтобы добраться до истинных сокровищ, до алмазов, стоит основательно потрудиться. Я принялся изучать рок-музыку, до этого я просто слушал её и вдохновлялся.
Прошли годы. Сейчас у меня уже нет такой “любовной близости” с рок-музыкой, мы теперь просто хорошие друзья. Иногда вспоминаем прошлое и заходим в гости к друг другу. Мы уже не так молоды, чтобы бросаться в омут с головой. Рок-музыка, по большей части, это, наверное, музыка молодых людей, а из этой категории человеческого общества я с каждым годом всё больше и чаще выпадаю.
Роман “Heil моя любовь” пропитан рок-музыкой, я постарался, чтобы читатель чувствовал это. Более того, я внёс в роман несколько рассказов о своей “дружбе” с ней, о наших “друзьях”. Совсем немного…
…я всё реже и реже слышу эту музыку внутри себя… реже и реже…
…печально…
… с ней было хорошо…
8.
В январе 2009 года я появился посреди Санкт-Петербурге. Словно с луны свалился. Жил двадцать пять лет на задворках вселенной, на паршивой забытой Богом обочине человеческой цивилизации, и тут – раз! – попал в кипящий жизнью котёл. Это описать непросто. Тогда у меня так дух захватило, что я перестал быть человеком. Меня накрыло с головой.
Я знакомился с Петербургом долго. Ему было всё равно, он был слишком велик, чтобы увидеть меня и уделить мне немного своего времени. Слишком много подобных мне приезжали за счастьем в Петербург, и все мы были безразличны Петербургу, никто из нас ничего из себя не представлял и ничем не выделялся. Нам только казалось, что каждый из нас – особенная личность, индивидуальная, со своим сложным творческим миром. Петербург же видел нас насквозь, знал всю правду, мудро молчал в ответ, и не отвлекался на наше копошение, он был выше нас, мелких мошек, сильнее и во много раз опытнее.
Мы, наивные глупцы, были уверены, что Петербург можно чем-то удивить, поразить, были уверены, что Петербург может воздать провинциальным “гениям” аплодисменты.
Повторяю – на тот момент я потерялся, как никогда в жизни. До приезда в Петербург я на свой счет нафантазировал слишком много, мнил себя высокоинтеллектуальной личностью, литературным гением и революционером в Искусстве. Петербург очень быстро, с первых дней пребывания в нём, доказал мне, как же я ошибался, доказал, какая я ничтожная песчинка на берегу бескрайнего океана человеческого существования. Мой приезд чуть не обернулся катастрофой для меня. Я приехал в Петербург совершенно материально неподготовленным, я заранее не позаботился о целом ворохе бумаг и документов, без которых мне, иностранцу, невозможно жить и работать в России. Я просто ВЗЯЛ и ПРИЕХАЛ. Сейчас, спустя годы, мне очень трудно понять, как это я решился на такое. Наверное, я был молод и глуп, был высокого мнения о себе и своих “талантах”. И, наверное, мне очень хотелось попасть в Петербург. Любой ценой.
Мне повезло. Месяц я жил на квартире одного своего знакомого, каждый день бродил по городу, замерзал и голодал, смотрел на всех и на всё во все глаза, дивился всему, что обозревал, словом, ощущал себя дикарём, который попал в эпицентр человеческой современной цивилизации. Потом я пришёл в Александро-Невскую Лавру, меня пожалели, приютили. Я остался в ней жить на долгие пять лет. Меня это вполне устраивало, я жил почти в центре любимого города, имел возможность изучать его проспекты, памятники и людей.
Первый год в Петербурге – это был особенный период в моей жизни. Самый лучший, наверное. Эти рассказы:
“Осколки искусства”
“Навсегда”
“Антигерой”
“Как я стал вампиром”
“Легион потрескавшихся сердец”
“Розовый Ад и Неведомый Рай”
“Невероятное путешествие”
“Вокруг меня что-то есть – 1”
“Вокруг меня что-то есть – 2”
“Чистые сны”
пожалуй, характеризуют в какой-то мере моё состояние в тот год – состояние бездомной собачонки, которая скитается по улицам большого города, взирает на небожителей и богов, на шикарные иномарки и громадные здания. А собачонку эту никто и не замечает, ей даже приходится лавировать между шагающими ногами небожителей и богов, которые живут настоящей жизнью, той самой, которая собачонке совсем недоступна. А собачонка бродит себе и бродит, атомы и молекулы великого Петербурга вторгаются в её мозг, взрывают там что-то, порождают какие-то картины, какие-то видения, какие-то настроения, стихи и прозу…
…Не бойтесь не любить себя. Бойтесь не любить вообще. Не бывает любви к себе. Не называется это любовью. Можно любить только то, что вокруг. А вокруг – люди, самые прекрасные и удивительные существа на свете. Ваша любовь меняет их к лучшему. И не бойтесь разочаровываться в людях. Люди – слабые. Это не причина, чтобы не любить их.
Тот первый год в Петербурге – наверное, самый лучший год в моей жизни. Но я никогда не захочу прожить его заново, если бы это было возможно. Это довольно непросто – ощущать себя бездомной собакой…
9.
В романе “Heil моя любовь” есть несколько рассказов, связанных одной “водной” стихией:
“На корабле в Страну Своей Мечты”
“Океан”
“Бедные люди”
“Берег и волны”.
Когда я строчил эти свои “бессмертные нетленки” (по крайне мере, тогда мне – тщеславному и честолюбивому молодому человеку, которого мировая литература ждёт-не дождётся принять на свои книжные полки – они такими казались), Петербург был далеко от меня, я прозябал в своём Отстойнике и созерцал унылые бытовые пейзажи, которые вызывали тошноту и чувство омерзения (так я ненавидел свой город). Вода только начинала пребывать, но я уже видел морское дно, усеянное скелетами моих мечтаний. Вода захватывало моё сознание, я тонул и писал о любви, захлёбываясь в своём творчестве, пытаясь выразить хоть какие-то творческие чувства о любви. Как я был молод! У молодых очень хорошо получается тонуть в своём сердце.
Спустя годы водная стихия приняла вид чёрного моря. Я уже понимал, где оно, как оно, почему оно… чёрное. Всё совпало. Иногда чувство может быть разорвано на части, которые переживаются в разные периоды жизни. И не всегда это чувство можно собрать воедино.
Я мечтаю написать повесть и назвать её: “ЧЁРНОЕ МОРЕ”. Я рассказал бы о долгом морском путешествии на корабле своего сердца по бескрайней водной глади великой любви…
ПИТЬ КРОВЬ И ЛЕТАТЬ В НЕБЕСАХ
Я стоял на сторожевой площадке, на вершине Башни. Смотрел на небо. Классное небо. И звёзды в небесах классные. Был у меня один приятель, у которого – миопия высокой степени. Очки он стеснялся носить. Ходил, как полуслепой крот, в темноте натыкался на всё и на всех. А главное – звёзд в небе не видел. Лишил себя такого счастья. Балда. Одним словом – балда. Потом он, всё-таки, решился носить очки постоянно. И однажды ночью посмотрел на небо. Он удивился. Сказал мне:
- Ты представляешь – а я и забыл, что на небе звезды есть.
Мой друг-очкарик тоже был согласен со мной. Согласен, что звёзды – классные. Но недолго. Потом наши поймали его, и выпили из него кровь. Мне пришлось копать ему могилу. Хоронили по-простому – без гроба. Скинули тело в могилу и засыпали землёй. Кладбищенский сторож помогал мне. Он был пьяный. Он светил мне фонарём и рассказывал анекдоты, чтобы мне скучно не было. Рассказывал и сам смеялся над ними.
До меня доносились голоса. Это внизу болтали Дежурные Девочки. Болтали о всякой ерунде, судачили и сплетничали. Дешёвые проститутки в военной форме СС. Потрахаться с нашими офицерами для них дело обычное и привычное. Когда наши их трахают, они ничего не чувствуют. Что-то входит в вагину и выходит. Или в анус.
Да. Я смотрел на небо. Почему мне так печально? Всё мне кажется печальным. И небо. И воздух. И голая земля вокруг Башни. Не умею я жить спокойно. Как все. Люблю жить печально. Кайфую от депрессии. Люблю эти ощущения. Ощущения ненужной собаки. Конечно, я могу стать нормальным человеком. Скинуть с себя форму СС, насрать на сердце и душу. Наверное, сделать это очень легко. Но… А ведь я помню, что любил искусство и верил, как безнадёжен мир, если нет любви. Теперь какая-то фигня получается. Сейчас я вроде в нужном месте, всё должно меня радовать и я должен верить в свою звёздочку. Но нет. Ощущаю, что нет со мной всего того, что так дорого мне было. Никого и ничего, похоже, я не люблю. Искусство кажется мне то трупом, то иллюзией. Лишь прогулки по Невскому проспекту возвращают мне утерянное вдохновение. Пара банок коктейля или пивка усиливают это вдохновение. Недавно один знакомый мне человек сказал мне, что я алкоголик, страдающий депрессивными спазмами одиночества. Он посоветовал мне сходить к хорошему психологу. Дебил. Правильно сказал, но... Он всё равно – дебил.
А ведь я помню, что любил искусство. Я думал, что приеду в Петербург, и мои алмазные сидбаррэттовские грёзы превратятся в реальность. Ничего подобного. Я душевно чуть не сдох. В Петербурге всё по-другому, я не успеваю за временем, я не понимаю, что творится вокруг меня. Всё иное. Всё не так. Но я человек, я живой, я депрессивный алкаш, и я хочу жить дальше. Не хороните меня. Я ещё научусь любить… всё будет хорошо...
Я увидел маленькие чёрные точки в небе. Но с каждой секундой эти точки увеличивались. Это они.
Я взял телефонную трубку и проговорил в неё:
- Летят.
Одного этого слова хватило. Дежурные Девочки заметались и забегали. Я вспомнил эпизод из моей далёкой юности. Точно так же суетились военкоматовские проституточки. Мне тогда надо было получать военный билет. В армию меня не взяли. Сказали, что таким идиотам, как я, там не место. Выдавали военный билет мне долго. Месяца два. В военкомате работали в основном женщины – накрашенные и надушенные стервы. Им нравилось изводить пацанов вроде меня. Я приходил в военкомат почти каждый день. То какого-то документа не хватает, то печати нет, то подпись не та. Я был вне себя от ярости, но ничего поделать не мог. Эти стервы диктовали мне свои условия. И вот как-то раз я застал их, когда из командировки вернулся военком. Суровый строгий мужик. Он их трахал всех по очереди. Стервы забегали по лестницам и коридорам туда-сюда. Они вели себя, как курицы в курятники, которых хулиганистый мальчишка ради забавы гонял палкой. Я слышал, как одна кричала другой:
- Ты вазелин захватила?
Та ей ответила:
- Он всегда со мной.
Да. Курицы.
Они подлетели и приземлились. На этот раз это были Хозяин и трое офицеров – штандартенфюрер СС Генрих Шнайдер, штурмбанфюрер СС Вольфганг Шлоссер и гауптштурмфюрер СС Людвиг Кёнинг.
- Хайль, Гитлер! - я с каждым поздоровался.
- Глядишь? - осведомился у меня Хозяин .
- Да.
Он заглянул за мою спину и посмотрел на мои уродливые отростки, которые едва были похожи на крылья.
- Ничего, - утешил Хозяин. - Скоро вырастут.
Начальники заулыбались. Они явно этому не верили. Мне они все не нравились. Кроме Хозяина. С ним можно было иногда поговорить о Музыке.
- Печаль - удел слабых, - сыронизировал штурмбанфюрер СС Вольфганг Шлоссер.
Я вздрогнул. Неужели он мои мысли читает?
- Не подкалывай, - попенял ворчливо Хозяин ему. - У каждого по жизни свой отдельный кайф. Печаль - это даже романтично.
И, разговаривая, они стали спускаться по лестничным ступенькам вниз.
Я смотрел на небо ещё минут десять. Мне показалось, что небо меняет цвета. Наверное, это первые симптомы моего сумасшествия. Вздохнув, я тоже начал спускаться вниз.
Вампиры сидели за столом и утоляли жажду. Дежурная Девочка подносила чаши с кровью. Они пили кровь лениво, как сладкое и надоевшее вино. Но я был уверен, что сначала они не просто пили, а глотали кровь. Жадно и очень быстро. Это сейчас они сытые. Дежурная Девочка улыбалась и кокетничала. Её звали фрейлейн Марта.
Я отвернулся. Мне было неприятно. Я знал, что она терпеть их не может, но делает вид, что рада им и даже заигрывает. Просто она не хочет вернуться к людям. Среди них ей придётся выживать. Искать работу, жилище и хорошего мужа. А здесь в Башне ей не надо прилагать особых усилий во имя своей жизни.
Как всегда, Хозяин много болтал. Он любил болтать. Он любил, чтобы его слушали, и чтобы никто не перебивал его. Он рассказывал разные истории. Добротная часть из их числа была чистейшим вымыслом. Все это знали. Хозяин по сто раз пересказывал их, но его никто не останавливал. Конечно, ведь он был ГЛАВНЫЙ. Но сейчас он говорил о том, как слышит музыку и как её понимает. Он говорил о "Лед Зеппелин". Он говорил о "ПИНК ФЛОЙД".
- Присаживайся, - пригласил меня штандартенфюрер СС Генрих Шнайдер. - Чего стоишь? В ногах мало правды.
Я сел за стол. Мне предложили отпить из чаши.
- Я пока не могу, - отказался я. - Крылья ещё не выросли.
На самом деле, разумеется, я просто не хочу пить кровь. К ней быстро привыкаешь.
- Дурак. Надо пить - быстрее вырастут, - посоветовал гауптштурмфюрер СС Людвиг Кёнинг.
- Не заставляй, - сказал ему Хозяин. - Это дело добровольное. Не хочет - не надо…
…- У меня все дети белобрысые, - похвастался Генрих. – Кроме самого младшего.
- Он не белобрысый? – спросил Хозяин.
- Черноволосый. Волосы, как смола.
- Чудо природы.
- Да ни хрена не чудо. Я думаю, это досталось в наследство от Херманна.
Штандартенфюрер СС Карл Херманн был когда-то начальником Шнайдера. У него на голове были чёрные густые волосы.
- Я его частенько возил домой к себе. Бывало, пили кровь до самого утра, а потом летели на работу. И там продолжали пить. Неделями пребывали в запое, - вспомнил Генрих. – Наверное, мой младшенький от него. Скорее всего, Херманн залез на мою жену, когда я спал, напившись крови всусмерть.
Мы засмеялись. Шнайдер смеялся вместе с нами. Ему было не обидно, что жена ему изменила. Он сам ей изменял. Трахал всех Дежурных Девочек в своём ведомстве.
Потом стали говорить о хохлах.
- Ох, вредный народ! – горячился Хозяин. – До чего же вредный, однако! Особенно западные хохлы.
- Будто мы не знаем, - сказал Генрих. – Есть даже анекдот про хохла и негра…
Кенинг его перебил:
- Все знают этот анекдот. Анекдот с бородой.
- Ладно тебе, - махнул рукой Генрих. Он уже порядком захмелел. – Дай рассказать. Может, кто-то и не знает.
- Пусть расскажет, - разрешил Хозяин.
- Так вот, - стал рассказывать Шнайдер. – Едут в поезде в одном купе хохол и негр. Подошло время обеда. Негр достал из своей сумки бананы. Хохол посмотрел на бананы и удивился. Он их никогда не видел. Он спросил у негра: "А шо это такое?" Негр: "Банан". Хохол ему: "Дай попробовать. Никогда не ел". Потом негр достал ананас. Хохол опять удивился: "Шо это такое? " Негр: "Ананас". Хохол: "Дай попробовать". Негр дал. Потом негр достал кокос. И опять хохол удивился: "А это шо такое?" Негр: "Это кокос". Хохол: "Дай попробовать". Негр дал. Обед закончился, сидят они молча. Хохол видит, что негр ничего не достаёт больше, вздохнул и вытащил из своей сумки сало, лук и хлеб. Негр глянул на сало и удивился. Он никогда не видел сало. Хохол нарезал сало, стал его есть с луком. Негр спросил, указывая на сало: "А что это?" Хохол: "Это сало". Негр: "А можно попробовать?" А хохол ему в ответ: "А шо его пробовать? Сало – оно и в Африке сало".
Никто не смеялся. Только Шнайдер.
Хозяин добавил:
- Прибалты тоже нас не любят. Хуже хохлов. Будучи студентом, был я как-то раз в Латвии…
К моей спине незаметно приблизилась Дежурная Девочка фрейлейн Марта. Она ущипнула меня. Я от такой неожиданности вздрогнул.
- Испугался? - спросила она.
Я приготовился к трудному разговору. Я ей нравился. Но она не нравилась мне. Она была старше меня, и мы были совсем разные. Огонь и вода, небо и земля, плоть и душа. Она пока этого не понимала и иногда приставала ко мне.
- Ты зачем так подкрадываешься? - произнёс я полушутливым тоном. Я заставил себя шутить. И когда я перестану так делать?
- Сегодня ты на сторожевой площадке? - осведомилась она.
Сказала она, прекрасно зная, что это так.
- Я, - ответил я.
- Я приду, - пообещала она. – Составлю тебе компанию.
- Приходи, - разрешил я. – Будет не скучно.
Зачем я так сказал? А если возьмёт да и придёт? Это столько всего придётся насочинять, чтобы тактично отмазаться.
Она ушла. 3а новой чашей.
Наши фашисты вконец захмелели. Штурмбанфюрер СС Вольфганг Шлоссер стал рассказывать, как он удачно однажды сходил в гости к обергруппенфюреру СС Рудольфу Кёлеру.
- Это случилось во время отпуска, - повествовал штурмбанфюрер СС Вольфганг Шлоссер. – Я полетел в канцелярию получать зарплату. Естественно, как получил деньги, поставил пузырь товарищам по отделу. Мы выпили. Я поднялся к группенфюреру Леманну. С ним тоже выпили. Тут ему позвонил Кёлер. Леманн проговорился ему, что я прилетел за зарплатой и сейчас в данный момент сижу в его кабинете. Кёлер тут же приказал ему срочно направить меня к нему. Я полетел к Кёлеру. Адъютант пропустил меня в его кабинет и тут – представьте себе! – вижу я занятную картину. Кёлер сидит в своём кресле, на нём только китель и галстук, больше ничего нет. На его коленях сидят две прелестные белокурые нацистки. На столе шампанское, коньяк, закуска. Я поприветствовал обергруппенфюрера, а он мне в ответ говорит, чтобы я присоединялся к их оргии. Меня Кёлер знал давно. Я его тоже. Мы начинали вместе. Служили рядовыми штурмовиками под началом Рэма. Короче, мы кутили в его кабинете до самого утра. Пили коньяк и жарили этих белокурых проституток. В результате на следующий день дрыхли до вечера. Вечером проснулись, выгнали шлюх и Кёлер повёз меня в одно местечко. Такой закрытый клуб, только для своих. Поднялись там мы в один номер и видим – голые девки, штук десять, стоят в ряд, нагнувшись раком. Несколько офицеров СС, хорошие знакомые Кёлера, тоже голые, подходят по очереди к каждой девке и втыкают по одному разу. Сунул один раз одной, потом один раз другой, и так далее. Кто первый кончит, тот и оплачивает всю оргию.
- Надеюсь, ты не оплошал? - ухмыльнулся штандартенфюрер СС Генрих Шнайдер.
- Нет. Я не проиграл. Я почти выиграл. Кончил предпоследним. Вот так. В клубе этом мы пьянствовали всю ночь. Я ничего не помню. Утром сознание прояснилось и мы с Кёлером полетели в гестапо. Весь день там пили. Вечером пришлось возвращаться домой. Жена устроила утром скандал. Ещё бы. Я не был дома двое суток. Половину зарплаты пропил. Она в очередной раз подала на развод. Пригрозила мне, что пойдёт жаловаться на меня к Гиммлеру. Потом, конечно, успокоилась и вернулась. Да-а… погуляли мы тогда с Кёлером смачно…
Господи, как мне тошно. Нашёл о чём рассказывать. Нашёл чем хвастаться. Пожилой человек, жизнь прожил, но ничего не нажил – ни ума, ни души. Неандерталец. Да все они хороши. Все они одинаковы. Что Хозяин, что штандартенфюрер СС Генрих Шнайдер, что штурмбанфюрер СС Вольфганг Шлоссер – в одном котле, из одного потока. Ничего у них, похоже, нет. Ничего. Тошно смотреть на эти бессмысленные рожи, слушать их речи, видеть, как они пьют кровь и теряют разум.
Хозяин всё говорил, говорил и говорил. Мне захотелось зевать. Я его слов почти не слышал. Хозяин их произносил раньше по сто раз. Поэтому я встал и стал подниматься вверх.
Вид со сторожевой площадки открывался иной, чем раньше. Небесные Техники поменяли вечер на полдень. Что-то не хотят они включать ночь.
Я пошевелил крыльями. А вдруг...?
Чудо свершилось. Крылья зашевелились.
Да!
Крылья задёргались и зашевелились. Вы понимаете?
Наконец-то!
Крылья подняли меня, и я полетел по воздуху. Но полёт оставлял желать лучшего. Я всё время поднимался вверх. Да так поднимался, что мне становилось страшно. Потом я начинал падать. Очень быстро и с широко раскрытыми от ужаса глазами. В последний момент я утешал себя тем, что я, всё-таки, закоренелый самоубийца и всегда строил планы своего ухода из жизни. И в такие последние моменты я начинал опять резко и лихорадочно возноситься вверх.
Спустя какое-то время что-то произошло. ЧТО-ТО.
Я ничего не понял, но почувствовал это. ПОЧУВСТВОВАЛ.
Опасность. Страх. Неведомо что...
И вот...
Я захотел летать очень быстро. Я увидел Врагов. Они были на земле и были в воздухе.
Страшно, страшно, страшно...
Боже, когда это прекратится…
Я устал бояться. Я устал спасаться бегством.
Я приземлился на вершине длинного дерева и захотел передохнуть. Не получилось. Что-то крича, Враги залезли на дерево и стали подниматься ко мне.
Я отчаянно замахал своими крыльями. Но они не подняли меня в воздух.
Что такое?... Почему?...
Я почувствовал, что сейчас умру. И всё мне стало безразлично. Я уже отчётливо видел ожесточённые лица Врагов и их руки. Эти руки были похожи на гниющие руки мертвецов. Мой друг унтершарфюрер СС Карл Вассерман рассказывал мне про такие руки. Он не врал. Он их мог видеть, когда раскапывал на кладбище свежие могилы.
Безразличие сыграло свою роль. Крылья заработали, и я поднялся вверх.
Все страхи и тревоги канули в небытие. Я закружился.
Я летал...
летал...
летал....
летал....
летал....
летал....
летал...
летал…
…и смеялся…
ОСКОЛКИ ИСКУССТВА
Блажен муж, иже не иде на совет нечистивых и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе, но в законе Господни воля его, и в законе его поучится день и нощь. И будет яко древо насажденное при исходищих вод, еже плод свой даст во время свое, и лист его не отпадет, и вся, елика аще творит, успеет. Не тако нечестивии, не тако, но яко прах, егоже возметает ветр от лица земли. Сего ради не воскреснут нечистивии на суд, ниже грешницы в совет праведных. Яко весть Господь путь праведных, и путь нечистивых погибнет...
Почему я не люблю их?
Почему я не хочу любить их?
Жутко... Я никого не люблю... Я не могу их любить - тех, которые рядом со мной, которых любить я должен.
Помоги мне, Господи. И дай вразумления. Дай сил.
Я рвался в искусство, в литературу, в жизнь без норм и порядка, в творчество и музыку.
Я пропал. Нет, не физически, а душевно. Нет ничего во мне. Нет во мне любви, нет во мне сердца. Никто я. Нигде я.
Лишь обломки искусства где-то миражами витают вокруг...
КАК Я СТАЛ ВАМПИРОМ
Я её всегда любил. Всё время.
Я любил её, когда не видел её годами, скучал, и вечерами мысленно представлял наши встречи и беседы. Это было упоительно и настольгично. Я резал с наслаждением своё сердце и получал удовольствие от этого.
Я любил её даже тогда, когда мы яростно спорили, неистово отстаивая каждый свою точку зрения. В такие моменты мы были на грани и могли убить друг-друга. Мы спорили об искусстве и о жизни - это казалось нам самым верным способом узнать истину.
Я её всегда любил. И тогда, когда однажды выгнал её из своего дома после бурной ссоры. Мы затронули тему человеческой сущности и моей личности. Эта тема была острой, как бритвенное лезвие, и глупой, как и все остальные темы, обсуждение которых заканчивалось раздражением и ненавистью. Мы разругались вдрызг. Я предложил ей расстаться навсегда. На следующее утро она уходила, как раненное животное. Она еще надеялась, что я передумаю. Но я не передумал. Напоследок она сказала мне, едва сдерживая слёзы:
- ..ты когда-нибудь... ...пожалеешь об этом... ...но будет поздно...
Так оно и случилось. Но только гораздо позже. А тогда я просто смотрел в окно и смотрел, как она уходила. Она уходила, ничего не видя перед собой, не зная, куда идти.
И ещё я любил её тогда, когда мы пытались умереть. Она набрала ванну полной тёплой воды, залезла в неё и стала резать вены ножом. Я наглотался таблеток. Нас потом откачивали врачи и говорили, какие мы дураки.
Я любил её даже тогда, когда лежал на диване в абсолютной темноте, и мне было слышно, как она трахается в ванной комнате со своим парнем. Я приехал в Петербург и целый месяц жил у неё. Я думал, что каким-то образом вернётся наше прошлое. Если не полностью, то частично. Наивный. Ничего не вернулось. Я жил у неё один месяц. Потом она сказала, что мне пора уходить. Идти мне было некуда, домой уехать я не мог, денег у меня не было, целей и желания жить дальше - тоже. Поэтому я стал вампиром.
Я её всегда любил. Я её, наверное, даже сейчас люблю.
ВОЙНА ВНЕ ПОЛЯ ЗРЕНИЯ
День, когда всё решится, настал. Поэтому нас тотчас без промедления построили. Командир сам лично вышел к нам и произнёс речь.
- Бойцы!
И он закашлялся. Кашель, казалось, сгустками выходил из него. Адъютант услужливо и деликатно постучал по его спине. Командир перестал кашлять и возобновил свою прерванную речь:
- Бойцы! Победа и Слава стоят рядом. Так же, как и Смерть вместе с Забвением. Я хочу, чтобы вы остались в памяти потомков героями и великими воинами, а не какими-нибудь жалкими тенями позорного прошлого, которого никто не станет вспоминать. Вы должны показать себя с достойной стороны, чтобы мне не пришлось стыдиться от того, что вы мои солдаты. Завтра мы пойдём в бой. Если мы победим - воцарится мир. И спокойствие на долгие времена. Если мы победим - мы будем гордиться завтрашним днём. Если мы проиграем... - командир выждал немного, а потом продолжил, - лично я в таком случае пущу себе пулю в лоб. И посоветую так сделать каждому из вас.
Уверен, что каждый из нас в этот момент иронично усмехнулся про себя. Наш командир любил вставлять в свои помпезные речи подобные "обещания". Когда-то это нас заставляло здорово удивляться и испытывать шок. Но сейчас мы были привыкшими.
Командир повернулся спиной к нам и зашагал прочь. Мы расслабились. Стоящий рядом со мной солдат сказал мне:
- Я бы очень хотел бы посмотреть на это зрелище. Я уже мысленно представляю его с пистолетом в руке, дуло которого приставлено к его виску. Ради этого я готов проиграть завтрашний бой.
Я улыбнулся. Мы все тут стояли навытяжку перед своим командиром несерьёзно. Мы здесь уже почти год. Ждём и ждём. Раз в неделю командир постоянно произносит перед нами такие вот воодушевляющие речи. Поэтому мы привыкли. Даже подшучивать начали. От скуки.
Нам велели разойтись. Но сначала объявили дежурных. В их числе оказался я.
Не спать ночью не очень-то и трудно. Просто надо вечерком подремать часика три. Мне, как дежурному, разрешили подремать. Поэтому я был готов патрулировать и ждать внезапного и коварного нападения вражеских отрядов. Они, кстати, были в пяти километрах от нас. И тоже стояли почти год.
Расклад был примерно следующий. Мы, фашисты, чего-то там не поделили с другими фашистами. Разумеется, сразу началась война. Мы слышали, что в ДРУГИХ местах уже произошло несколько кровопролитных боёв с неизвестным исходом для обеих сторон. Но в ЭТОМ месте пока было мирно и спокойно. Две вражеские армии, пестря своими палатками и флагами, стояли друг против друга и ничего не предпринимали. Это, похоже, здорово нервировало нашего командира. То ли бездействие напрягало его, то ли постоянная угроза.
Я шёл по ночному и почти храпящему военному лагерю, когда меня окликнул один солдат, сидящий около костра. Ему, видать, не спалось.
- Эй, дежурный, сигаретку выкурить не желаешь?
Вообще-то, дежурному ничего желаться не должно. Но я нарушил устав и подсел к костру. В нашей армии все нарушали дисциплину. И несли за это наказание. Почему? Чтобы завоевать всеобщее уважение. Не побоялся губы - орёл, мужик. Это было уже традицией для старослужащих и испытанием для только что призванных пацанов.
Солдат дал мне сигаретку.
- Ну? - спросил он. - Готов к славе и победе?
- Всегда готов, - усмехнулся я и затянулся.
Солдат покачал головой.
- Вот мы тут шутим... Я тоже целый год шутил. Но, по-моему, шутки закончились.
- Да ты что? - я немного удивился. - Ты серьёзно?
- Не знаю... У меня плохое предчувствие. Мне думается, что завтра половина из нас превратится в трупы. Не исключено, что даже не половина, а все.
- Это ты, брат, что-то загрустил, так сказать. Да и война уже заканчивается.
- Война всегда была. Она никогда не закончится. Ты сколько служишь?
- Я? А что?
- Ничего. Молод ты ещё.
Я немного подумал, потом ответил:
- Знаешь, мне как-то без разницы - всегда была война или не всегда. И мне всё равно, что произойдёт завтра. Умру ли я или останусь жить. Или в плен попаду. Я свою жизнь пустил под откос. И она катится вниз.
- Жить не хочешь?
- Почему? Хочу. Страшно ХОЧУ. Но не интересно жить.
- Ничего. Завтра будет интересно.
Звёзды-то как горят. Красиво...
Не всё я сказал этому солдату. Я пустил жизнь под откос, ибо КОЕ-ЧТО потерял. Когда-то было совсем другое время. Сладкое время. Великое время. У меня был друг - унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер. Это был самый колоссальный друг из всех моих друзей. Почти брат. Да что там брат! Это было второе моё "Я". Мы были одно целое существо но, тем не менее, разные. Мы одинаково вдыхали запах ПРОСТРАНСТВА и ВРЕМЕНИ, одинаково щупали ТКАНЬ МИРА и ПЛОТЬ ИЛЛЮЗИЙ. Мы порхали в ОДНОМ НЕБЕ и КРЫЛЬЯ у нас были одной консистенции. И фактуры. Мы хотели одного и того же. Мы хотели искусства, которое было похоже на жизнь, и хотели жизнь, которое было похоже на искусство.
Это великое время закончилось. Наши дороги разошлись. Стало печально и грустно. Банальная природа нашего банального бытия одержала победу. Нашлись всякие причины для того, чтобы мы отдалились друг от друга.
Давно я не видел Мартина. Сто лет. Или тысячу.
Теперь мне кажется, что того сладкого времени никогда не было. И всё я выдумал. И унтерштурмфюрера СС Мартина Бергера тоже придумал.
…Звезды-то горят и горят. Красиво.
Тут мне передали, что командир вызывает меня к себе.
Было видно, что в командирской палатке горит керосиновая лампа. Все знали, что командир спал как Наполеон - по два-три часа в сутки. От этого его лицо выглядело старее, чем было на самом деле. Вокруг глаз были тёмные круги. На эти глаза было страшно и жутко смотреть. Все говорили, что командир так мало спал, ибо опасается внезапного вражеского нападения. Над этим многие солдаты шутили и посмеивались.
Адъютант был какой-то рассеянный и не сразу понял, что пришёл дежурный из второго сектора. Он стоял около входа в палатку и зевал. Бедняга. Наверное, тоже спит как Наполеон. Он доложил, потом вернулся и пропустил меня в палатку.
Командир сидел на стуле за столом, на котором была только керосиновая лампа. Мне в нос сразу ударил острый табачный запах. Командир курил крепкие сигары. Все говорили, что командир может сутками не есть, не пить, не спать, не испражняться, но без сигар ему конец.
Я приготовится доложить, как положено, но командир меня перебил:
- Оставим все эти формальности, унтерштурмфюрер.
Он направил на меня свои глаза.
- Как проходит дежурство? – спросил он.
Я ответил:
- Нормально.
- Ничего подозрительного?
- Ничего.
Командир немного помолчал. Я смотрел на его лицо. Необычный сегодня командир. Хватил лишних сто грамм? Похоже на то.
- Все вы тут смеётесь…за моей спиной, - начал командир. - Ничего не знаете… не видите. А враг под самым боком… Вот, скажи мне, унтерштурмфюрер, ты хочешь воевать?
- Я - солдат и я...
- Я же сказал - к чёрту формальности! Я не спрашиваю, кто ты. Я тебя спросил - ты хочешь воевать?
- Не знаю. Мне всё равно.
Командир мрачно усмехнулся:
- Всё равно?... Ты кого-нибудь в своей жизни убил?
- Людей? Нет.
- А сможешь?
Что ему надо? Куда он клонит? И как отвечать своему командиру на такие "неформальные" вопросы?
- Наверное, - ответил я.
- Наверное... А совесть потом не будет мучить душу? Вдруг убитые станут приходить в твои сны? Я вижу тебя насквозь. Ты один из тех, кто пустит пулю в свой лоб, когда это начнёт происходить.
- А вы?
- Я..? - переспросил командир. Он слабо улыбнулся. - Я бы тебе многое...мог бы рассказать, но ты… ты ещё салага.
Да-а, не повезло мне. Почему он не вызвал дежурного из первого или третьего секторов? Видимо, назвал второй наугад. Интересно, со сколькими своими солдатами он тоже так откровенничал?
- Чего молчишь? - недовольно опросил командир.
- Мы на войне, - кратко ответил я.
Он вздохнул.
- Ладно, - потом сказал он. - Катись отсюда.
Раннее утро. Сонное солнце…
Я уже автоматически перестал быть дежурным. По уставу, вообще-то, положено сдать свою смену и только потом считать себя освободившимся. Но я уже говорил, как у нас относятся к дисциплине.
Я направился к речке. Взял автомат и пошёл. Что-то мне захотелось окунуться во что-то прохладное и приятное. И вода подходила для этой роли. Я понимал, что по возвращению в лагерь загремлю на губу. Суток на десять-пятнадцать. Я понимал, но мне хотелось в воду.
Я шёл и думал о прошлой ночи. О разговоре с тем неизвестным солдатом и с командиром. Я давно ТАК не говорил. Не с кем было.
Я шёл и думал. Но потом перестал думать. Сердце мое застучало. Я крепче сжал автомат.
На берегу речки кто-то был. Кто-то в военной форме.
Я начал приближаться неслышно и помедленней.
Вспотел. Вспомнил слова командира. Я сказал, что, наверное, смогу убить. Так, СМОГУ ли?
Военная форма наша, но с некоторыми знаками отличия.
Вот оно что... Первый раз вижу своего врага. Совсем незнакомый человек. И - враг.
Странно... В голове не укладывается.
Набирает из речки воду в ведро. Сейчас повернётся, и я пущу в его грудь пулю. Я от него уже в пяти метрах. Просто в спину не хочу целиться.
Он повернулся. Увидел меня. Застыл.
Я медленно опустил автомат.
Боже, здорово, что я не люблю стрелять в спину...
Мы долго смотрели друг на друга. По его лицу было видно, что он ПЫТАЕТСЯ вспомнить и ему очень трудно.
- Ты что? - сказал я дрожащим голосом. - Не узнал меня?
Он не ответил.
- Я просто волосы подлиней отрастил, - говорил я. - Ну, чего молчишь?
Тут унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер улыбнулся и поставил ведро на землю.
Да, чудо, всё-таки, произошло. Я его опять вижу. Значит, ничего я не придумал и ничего не выдумал.
Мы поприветствовали друг друга. И я понял, что никогда больше не буду воевать.
НАВСЕГДА
Я был влюблён. Очень сильно и, как мне тогда казалось, навсегда. Навечно. Я был влюблён в саму сущность искусства - художественный акт творения, процесс создания любого произведения искусства. Будь то в жанре литературы, или музыки, или живописи. Я не мог любить просто так, я обязательно выдумывал какую-нибудь идеологию искусства и привязывал себя телесно и душевно к этой идеологии. Я всё время накладывал на себя различные обязательства перед искусством. И любое отклонение в сторону от выбранного пути я считал ужасным предательством по отношению к искусству.
А рядом со мной жили обыкновенные нормальные и замечательные люди. Они так же росли как и я, но выбирали всегда что-то живое и реальное. Они не уродовали своё сознание, отдавая его во власть извилистых умственных дебрей и джунглей. И любили они живых и реальных людей противоположного пола. Я почему-то считал их всех слепцами и глупцами. А зря. Совсем зря так считал. Это я был слепым и глупым. Это мне надо было развиваться и любить свою реальную жизнь, которую я сознательно запирал в душный тёмный шкаф и возводил воздушные замки. Прошло много времени и моя жизнь самостоятельно вышла из шкафа, а воздушные замки оказались непригодными для моего существования в них. Я остался с искусством один на один - без всех этих моих идеологий и выдумок. И искусству я оказался не нужен. Искусству я вообще был всегда неинтересен. Искусство безжалостно и поразительно равнодушно. Если искусству безразличны гении и талантливые творческие личности, то что уж тут говорить обо мне - простом обывателе.
Да-а... Это была несчастная любовь. Это было похоже на искушение св. Антония. Просто я святым не был, я был обычным дураком. И поэтому поддался искушению. Я стоял, как ненормальный, на ровной плоскости творческого пространства и всем своим существом встречал искусство, которое было невообразимо потрясающим и которое надвигалось на меня, очень медленно передвигая свои длиннющие конечности. Я стоял и ждал, пока оно меня подхватит. Куда там... Оно прошло надо мной, даже не задевая меня своими конечностями. Некоторые верят, что ждать не надо, пока искусство тебя подхватит. Надо самому цепляться за искусство. Эти господа "некоторые" - просто глупцы. Искусство таких "цеплял" просто-напросто небрежно стряхивает с себя.
Я не хочу сказать, что не нужно любить искусство. Любите, если уж очень так хочется. Вот жертвовать своей жизнью ради искусства... - не советую. В нашем человеческом мире каждый из нас нужен только непосредственно своей жизни. Если этого не понять, то можно совершить массу глобальных и непоправимых ошибок.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ ОБЕТОВАННЫЙ
Творческая деятельность сама по себе может значительно поспособствовать формированию некого искусственного пространства, которое напрямую связано с этой деятельностью и без неё существовать не может. Это пространство может воплощать в себе фантазии автора, его претензии в области искусства и полную капитуляцию перед натиском реальной жизни. Ибо это пространство, как правило, заменяет автору настоящую действительность.
Санкт-Петербург как раз и был для меня тем самым пространством – неким своеобразным творческим Эльдорадо.
Мифический образ Санкт-Петербурга начал складываться в моём воображении, когда я работал над повестью «Дом, который построил Джек». Я пребывал в достаточно молодом возрасте и чувствовал ущербность своих творческих позиций в плане реализации их в качестве публикации. Ещё я нуждался в некой «Земле Обетованной», которая создана для непризнанных и неизвестных талантливых авторов, к коим я себя, разумеется, причислял на подсознательном уровне. Петербург начал мной создаваться в виде некого сосредоточия места стечения неформальных, нестандартных и авангардных форм искусства. Во всех существующих – в музыке, литературе, живописи и так далее. И не только в место стечения, но и популяризации этих форм искусства. Конечно, я сконцентрировался на таком Петербурге, которого, как оказалось, в реальности не существует. Да и никогда не существовало, если быть честным до конца.
АНТИГЕРОЙ
Герой Фёдора Достоевского из «Записок из подполья» был вовсе не героем. Он был антигероем. Он осознавал собственное ничтожество, ни во что и никому не верил, находился во власти собственного уязвлённого тщеславия и эгоизма, грезил о идеалах, но совершенно был не способен хотя бы приблизиться к достижению этих идеалов. Героические подвиги во славу преодоления угнетающей его среды и собственных пороков ему были не по плечу.
Таким антигероем был и я. Я весь был в душевном тупике и думал, что единственный выход из этого тупика – самоуничтожение. И искусство, разумеется.
Для меня герой был сильным и смелым человеком. В начале своего героического пути он должен верить в чувство справедливости и в победу человеческого гуманизма. Он должен хотеть мира и добра для всех. И если для этого нужно убивать и воевать, то это его не должно смущать, ибо это всё ради светлых и великих идей. Герой должен понимать, что иногда необходимо приносить жертвы. Или самим быть жертвенным агнцем.
Обычно мои герои добивались своего. Или приблизительно, хотя бы. Дальше… дальше, как мне казалось, их судьбы оказывались в жерновах нашего мироздания и времени. Жернова были непреклонны, им было безразлично, кто герой, а кто не герой. Они молотили всех. Спустя некоторое время после своих героических подвигов мои герои теряли свой героический облик и силу. Их отменяла мода и темп популярности, отстраняла цивилизация и общественное самосознание, герои становились бессильными и дохлыми против денег и власти, герои иногда становились марионетками в чужих руках или живыми музейными экспонатами, на которых пялилось развивающееся человеческое общество. Зачастую герои просто-напросто сталкивались со старостью и выкидывали белый флаг уже автоматически. Такие герои иногда хотели напоследок погеройствовать, но у них это получалось не так масштабно и внушительно. Иногда они надоедали человечеству, и человечество уничтожало героев. Привычным способом - пулей в затылок.
Но всё равно мои герои были лучше меня, своего создателя и антигероя. Они хоть на что-то были способны, хотя и являлись частью искусства, а не реального мира. Я же хотел подвести свой антигероизм под искусство, оставаясь совершенно беспомощным в реальном мире.
ЛЮБОВЬ И КОМПЬЮТЕР
Грета работала секретаршей в личной приёмной рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Она была молода, красива, среднего роста, с длинными русыми локонами до плеч. Ей часто делали комплименты по поводу её фигуры. Те, кто себе мог позволить сделать это, возили её в дорогие рестораны и кафе, а потом к себе домой. Она соглашалась на такой распорядок своей жизни, она не видела в своих действиях ничего предосудительного, никаких преступлений или оскорблений для себя. Много женщин завидовало ей, и распускали о ней самые грязные слухи. Много простых мужчин не уважало её, и считали высокооплачиваемой проституткой. Грета на это не обращала особого внимания. До тех пор, пока не увидела роттенфюрера СС Лиона Бормана.
Он тоже был молод и был, по мнению многих женщин, очень красив. Но роттенфюрер СС Лион Борман был беден, и его зарплата была низкой. Жил в скромной квартирке и работал усердно. Начальники отделов нередко хвалили его трудолюбие и говорили, что "парень пойдёт далеко”. Да, роттенфюрер СС Лион Борман работал в надежде выйти в мир богатых и обеспеченных людей. Это было смыслом его бытия. Он не питал иллюзий, нет, он не мечтал бесцельно. Он работал и надеялся, что сможет кое-чего добиться. И он понимал, что это довольно нелегко.
У него не было девушки, у него никогда не было девушек и женщин. Никто не подозревал, что роттенфюрер СС Лион Борман такой, ибо женским вниманием он был совсем не обделён. Однако дамы вздыхали и недоумевали, почему он такой неприступный. Они не знали, что у него сложился особый психологический комплекс. Нет, он не отвергал сексуальные отношения, но он был непривычен к ним. До такой степени непривычен, что это стало его психической сущностью. Это из-за того, что у него не было девушек.
Вот это и стало для Греты проблемой.
Когда Грета увидела Лиона, то поняла, что встретила своего Любимого Мужчину. Она никогда не любила, а теперь стала любить. Она перестала спать с мужчинами, которые предлагали ей дорогие развлечениям, она стала любить. Она мечтала о нём, он ей снился. В этих снах Грета делала с ним всё, что хотела. Она смотрела на него, и в ней пробуждалось желание обладать им. Порой Грета теряла покой и не находила себе места. Она хотела его купить и сделать своей собственностью. И она бы купила его, ей было всё равно. Она жила им, дышала им, и знала, что умрёт, если его не станет.
Разумеется, Грета стала оказывать ему знаки внимания. Он испугался, роттенфюрер СС Лион Борман отреагировал на это поведением загнанного в угол меленького зверька. Она стала настойчивой, даже требовательной. Он пытался избегать её, но это было трудно. Она постоянно контролировала его. Она даже ревновала, хотя повода для этого не было.
Все понимали и всё видели. Его друзья стали уважать его и завидовать. А то как же - ему строила глазки секретарша рейхсфюрера СС. Он же краснел и делал вид, что всё на самом деле не так.
Ей удалось заманить Лиона к себе домой. Грета придумала довольно профессиональный предлог. И он попался в её ловушку. Дома она раздела его, начала целовать, осыпать ласками, говорить хорошие слова. Она стала чувствовать, что сейчас станет счастливой. Но в постели он не мог. У него была одна цель и один смысл жизни - добиться высокого положения. Он мог только работать, роттенфюрер СС Лион Борман не мог взять её.
Грета это поняла, она не рассердилась. Она решила придумать, как мгновенно обеспечить своего любимого карьерой. Она долго искала методы и приёмы, долго думала и нашла. Дело в том, что в приёмной рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера стоял особый Компьютер. На нём работали только специалисты, и Грета мало что понимала в нём. Но у неё был доступ к нему, она потратила несколько дней, копаясь в блоках данных и памяти. Ей удалось найти такую программу, которая бы немного изменила процесс определённой действительности реального бытия. И вот Грета позвала Лиона к себе в приёмную и усадила в кресло перед Компьютером. В офисе никого не было, время было обеденное.
Она присела на корточки около кресла и сказала своему любимому:
- Тебе надо нажать вот эту кнопочку, потом вот эту и набрать код из цифр, которые я тебе назову. Потом надо нажать на эту клавишу и операция завершится.
- Зачем всё это? - спросил он.
- Ты станешь рейхсфюрером СС, - тихо сказала она.
Он немного испугался. Сильнее прижался спиной к спинке кресла.
- Ну же, нажимай, - сказала Грета.
Она думала, что если любимый станет рейхсфюрером СС, то сможет любить её. Ведь его время будет не так поглощаться работой. И ему не нужно будет добиваться высот. Она хотела изменить смысл жизни любимого.
Но любимый молчал. Он, не отрываясь, смотрел на неё, сжав свой подбородок пальцами левой руки. В его глазах Грета читала что-то вроде такого: "Делай, что хочешь. Я не буду ". Потом роттенфюрер СС Лион Борман встал с кресла и удалился, дверь за ним закрылась. Она смотрела ему вслед, даже когда он вышел. Она медленно встала на ноги и села в кресло. Глубоко вздохнула и набрала на клавиатуре программу. И нажала на пуск.
Она сидела в кресле неподвижно две минуты, пытаясь ощутить какие-либо изменения. Но ничего не ощущала.
Тогда она встала и подошла к своему столу. Тут же дверь кабинета открылась и оттуда стремительным шагом вышли рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер и его заместитель – обергруппенфюрер СС Готтлоб Бергер. Они быстро подошли к столику, даже не глядя на неё. Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер сел на стул. Он подпёр подбородок рукой и только тогда поднял на неё взор. Он сказал:
- Знаешь что? Когда меня сокращали по штату, я и тебя подал в списки. Так что, ты тоже пострадаешь.
Она удивилась немного. Но не до конца. Ибо дверь в приёмную открылась, и вошёл её любимый. Но он был уже не тот. Да, на нём были те же самые бриджи и китель чёрного цвета, но сейчас они были сшиты из очень дорогого и качественного материала. Глядя на его причёску, в сущности оставшуюся такой же, можно было подумать, что он посещает парикмахерскую каждый день. Утром. Чтобы его причесали ИМЕННО ТАК. И лицо его было уже не прежним. Но было заметно, что в нём в данный момент происходили какие-то внутренние изменения, и это переносилось им с трудом.
Он обратил на Грету лишь мимолётный взгляд, произнося слова:
- Приготовьте мне чашечку кофе.
И Лион прошагал в кабинет рейхсфюрера СС. Дверь за собой закрыл плотно. Бывший рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер поднялся со стула и прорычал секретарше:
- Ты понимаешь, сука, что натворила?!
Она не успела ответить. Они стали чувствовать ИЗМЕНЕНИЯ, самый кульминационный фрагмент преобразования сути всех вещей. Ничто не рушилось и не крушилось - никаких, извержений и землетрясений, войн и потопов. Нет, этого не было. Просто кое-что менялось - роттенфюрер СС Лион Борман становится рейхсфюреом СС. Но этот процесс менял ход многих событий, множество ситуаций и обстоятельств стало ИЗМЕНЯТЬСЯ. Во всём мире происходила большая Перемена. Кое-кто кое-где это очень сильно ощущал, а кое-кто кое-где совсем не замечал.
В приёмной ИЗМЕНЕНИЯ были настолько сильны, что эти три человека не выдержали и ушли в другую комнату. Там Грета села на пол, согнула ноги в коленях и стала прижимать их к себе. Ей стало почему-то очень страшно. Она не могла это понять и объяснить. А бывший рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер и обергруппенфюрер СС Готтлоб Бергер стали сходить с ума. Они то дико прыгали, как дети, то, смеясь и хохоча во всё горло, ползали на коленях, как собаки.
Она испугалась ещё больше. Она закрыла глаза, зажмурила веки, но слёзы всё равно выступили. Она мелко задрожала.
И все они втроём ощущали, что за пределами этой комнаты происходит сейчас НЕЧТО кошмарное и ужасное.
...и тут оно прекратилось. Разом. Мгновенно. И наступила тишина.
ЗООПАРК ВНУТРИ ЧЕРЕПНОЙ КОРОБКИ
В детстве я мог ответить необычно для всех. Однажды, когда мне было лет семнадцать, один мой приятель спросил меня:
- Ты кем мечтал стать, когда был совсем маленьким? Если помнишь, конечно. Я, например, никем не мечтал.
Я ответил приятелю, что ещё КАК МЕЧТАЛ. И самая первая детская мечта – стать директором зоопарка. Приятель удивился и рассмеялся.
В моей сумасшедшей голове настоящий зоопарк, на каждом участке мозга – клетки, прутья, решётки и подвыпившие ночные сторожа, которые подражают обезьянам и распевают вместе с ними песни своей молодости. Я – директор этого зоопарка.
Обитатели клеток выглядят как самые узнаваемые и обычные животные. Воображение поможет мне их вообразить. И пронумеровать.
1. УЛИТКА – бело-розовая, с двумя антеннами на морде и точками вместо глаз. Немая и глухая. Немая до полной безразличности и глухая ко всему. Она передвигается веками, с трудом, еле-еле волоча за собой свою раковину. Зачем она вообще существует? Надо сказать, что и она в долгу не остаётся, глядя на посетителей моего ЗООПАРКА, думая, зачем существуют они.
УЛИТКА – это безразличие и равнодушие. Медленность. Ничего нет от жизни, но без жизни нет и этого “ничего”.
2. ПЛАСТМАССОВАЯ ЛОШАДКА – зелёная, размером в половину ладони. Беззвучная и застывшая, неподвижная, как паралитик. Экземпляр из детской коллекции игрушек.
Это животное – безжизненность. Пустота в теле и пустота в глазах. Никакого движения. Морг, где покоится Время.
3. ПАУК – зачем он нужен и для чего? Не знаю… он появился из той области моей головы, которая содержит в себе больных сумасшедших людей и врачей, которые их лечат.
4. СИАМСКИЙ КОТ – это олицетворяет смерть чего-то любимого в моей жизни. Это потеря и утрата.
БОЛЬШЕ Я НИКОГДА НЕ ПРОСНУСЬ
Гауптштурмфюрер СС Людвиг Кёнинг был для нас всем – братом, отцом, учителем и другом. Он был старше нас. Он нас вскормил, вырастил, выучил, взрослил. Мы глядели на него, внимали ему и слушались во всём. Он был умнее всех, нам казалось, что умнее Кёнинга никого больше нет. Это было сильное ощущение. Мы верили Кёнингу. С детства. Потом выросли и уверовали больше.
Гауптштурмфюрер СС Людвиг Кёнинг был революционер. Инстинктивно, интуитивно, органически и логически. Нам думалось, что круче Кёнинга в этом деле нет.
Нас было трое. Я, Отто и Эрих. Гауптштурмфюрер СС Людвиг Кёнинг подобрал нас на улице, когда нам было пять лет. И с тех пор прошло пятнадцать лет. Гауптштурмфюрер СС Людвиг Кёнинг сам был революционером и нас тоже сделал революционерами.
Гауптштурмфюрер СС Людвиг Кёнинг работал телохранителем высших особ политического аппарата СС. Его очень ценили, он был великий профессионал. Гауптштурмфюрер СС Людвиг Кёнинг вырастил нас, и мы тоже стали профессионалами. Гауптштурмфюрер СС Людвиг Кёнинг смог это сделать. И в свои молодые годы, едва отслужив в армии, мы тоже стали охранниками руководителей СС. С протекции Кёнинга, разумеется. Нет, мы вместе не работали. Это было нельзя. Но мы и не добивались этого. Хватало того, что мы были допущены туда, куда нам самим было нужно.
Сначала мы узнали о А-3. Гауптштурмфюрер СС Людвиг Кёнинг сказал:
- Этот препарат разработан в секретных лабораториях государственного назначения закрытого типа ЗП-8Б. Вы знаете, где это. Это знание делает вас непростыми смертными. Дальше. А-3 – это газ. Концентрат весом в триста грамм при попадании в зону воздуха, где присутствует кислород, распространяется в радиусе двухсот метров и действует около десяти-пятнадцати минут. Потом он резко и мгновенно теряет свои свойства. А-3 действует на психическую систему человека и всех живых существ, известных доныне. Человек, попав в зону воздействия А-3, сходит с ума, и не просто сходит, а сознательно и явственно пропадает неведомо куда. Тело его остаётся. И сам он тоже остаётся живым. Одного применения А-3 хватает, чтобы человек сошёл с ума и оставался в таком состоянии до самой своей смерти. Противоядия, так сказать, от А-3 в природе не существует. У меня в наличии две капсулы, - гауптштурмфюрер СС Людвиг Кёнинг показал две капсулы. – Разных ёмкостей. В одной три грамма, в другой – стандартно, то есть, все триста. Этому препарату пять лет.
Потом мы узнали, как осчастливить мир. Гауптштурмфюрер СС Людвиг Кёнинг сказал:
- Я потратил десять лет на то, чтобы найти наиболее идеальный вариант изменения жизнедеятельности всей Земли. В идеальную сторону. Я нашёл этот вариант. Стоит лишь его реализовать и в обществе надолго – на двести-триста лет – наступит золотой век. Конечно, не сразу, а постепенно. Вариант имеет следующие условия. Среди политического состава нашего государства имеется особая группа, состоящая из двенадцати человек. Все работают в СС. Они – воротилы большой политики. И ещё они все – вампиры. Они пьют кровь. Власть в стране сконцентрирована в их руках. Они – фактические хозяева нашей страны. Они известны и неизвестны, их не показывают по телевизору, их имена знают многие, но очень немногие знают, что это за люди. Вы их тоже знаете. Мы являемся их телохранителями. Они занимают не такие уж высокие должности, но выше их в нашем государстве нет никого. Первоначальная и основная стадия моего варианта состоит в отстранении нужных нам пяти человек из этой политической группы. Их имена вам тоже известны. Мы являемся охранниками эти пяти персон. Личными охранниками. Вариант не предусматривает их физическое уничтожение или похищение и последующее заточение в каком-либо месте. Вариант не предусматривает каких-либо других мер. Вариант предусматривает только одно – эти пять человек должны сойти с ума. И только так. В один день., в течении шести часов. Если нарушить хотя бы одно из условий этого варианта – вариант не сработает.
У нас есть А-3, мы знаем, кто эти пять человек. Мы допущены к ним. И мы должны сделать это. Ради общего блага. Должны. Даже ценой нашей жизни. Пусть даже это благо будет длиться двести-триста лет. Пусть даже это благо стандартизируется общепринятыми идеальными понятиями о человеческом благе.
Наши боссы собрались в чистом поле, что-то обсудить, решить. Мы, конечно, поехали с ними. Их было только четверо, никого лишних. Хозяин Кёнинга был на своей даче. Гауптштурмфюрер СС Людвиг Кёнинг был с ним.
Сейчас наши боссы стояли недалеко от своих машин и тихо беседовали. Мы были ещё дальше от них, так нам велели. И наблюдали.
Эрих позвонил по сотке:
- Господин гауптштурмфюрер, по-моему, настал момент.
- Приступайте, - ответил гауптштурмфюрер СС Людвиг Кёнинг.
Эрих отключил телефон. Посмотрел на меня. Я засунул правую руку в карман и нащупал капсулу.
Боссы ничего этого не видели.
Примерное расположение было такое – вампиры стояли к западу от машин в сороках метров от них, а мы находились к югу от машин на расстоянии шестидесяти метров от них. Гауптштурмфюрер СС Людвиг Кёнинг что-то не звонил и мы беспокоились. Эрих ему позвонил сам, но никто не ответил.
- Ничего не понятно, - сказал Отто, достав платок и вытерев пот со лба.
Я кивнул.
- Может, нам начать?
Эрих только хотел что-то сказать, как мы увидели, что вампиры всполошились. Один из них отнял руку с телефоном от уха. Видимо, им только что позвонили. Они несколько раз глянули в нашу сторону и заспешили к машинам. Мы поняли, что это значит. И рванули к ним наперёд. Вампиры тоже прибавили скорость.
На бегу я достал капсулу и швырнул её вперёд. Вампиры заметили это и побежали в разные стороны. Мы тоже разделились, да так, чтобы помешать им выбежать из зоны воздействия А-3.
Я бежал и понимал, что мне потом будет конец. Я сам в данный момент находился в зоне и уже сейчас подвергался воздействию газа.
- Левее! Левее!
- Держись левее!
- Что ты говоришь?!
Я удивился. Чьи это голоса? Но не остановился.
- Ты что, не видишь?
- Там! Там!
- Куда ты пошёл?!
Голоса явно мне были незнакомы. Тут я заметил, что бегу по чёрным точкам средь белого фона. Я остановился.
- Ха-ха-ха!
- Это ты?
- Правая, правая...!
Вокруг было белое пространство. Белое, как бумага. И слышатся голоса. И мелькают фрагментами кадры из каких-то людей, полузнакомых.
Голова закружилась оттого, что я не могу понять, где я и что со мной творится…
Зашёл в дом. В прихожую. У меня было такое ощущение, словно я гнал. Накурился или наглотался наркотиков. Но я не беспокоился. Я только что ведь из больницы. Меня там еле успели откачать. Потом я вошёл в зал и посмотрел в зеркало. На самого себя. Потрепал свои волосы рукой. Я заставил себя улыбнуться.
На стуле сидел гауптштурмфюрер СС Людвиг Кёнинг. Молчал и глядел на меня.
- Нет, - сказал я ему. – Я не убивал себя. Честное слово.
Он ничего не ответил. Взора не отвёл.
Мне показалось, что я обманул его. Но так только казалось. Чувствовалось, что гауптштурмфюрер СС Людвиг Кёнинг насторожен и что-то подозревает…
…сидели на корточках и разговаривали. Отто должны были скоро упрятать за решётку. Поэтому он был не в духе.
Я спросил:
- Интересно, почему меня не судят? Эриха? Кёнинга? Только тебя одного.
Отто пожал плечами.
- Этого я не знаю.
- Сколько обещают?
- Пожизненно.
- А право на амнистию?
- Неизвестно.
- Как же это так? – вздохнул я.
Отто улыбнулся:
- Да ты не волнуйся. Обойдётся… Я уже успел познакомиться с одним. Он в соседней камере сидит. Пахан, урождённый зек. Он беседовал со мной.
- О чём же? – я тоже улыбнулся.
- О моих убеждениях.
- И что он говорит?
- Что я – настоящий КАННИБАЛ.
Мы засмеялись…
…шёл по тюремному коридору, вокруг было много людей, я искал Отто. Нашёл его в переполненной молодыми парнями комнате. Отто лежал на нарах, закинув руки за голову. Я опять почувствовал себя виноватым за то, что только он один понёс наказание.
- Тебе очень тяжело? – спросил я.
- Тяжело, - не отрицал он. Голос его был грустный.
Потом он спросил:
- Готлиб, у тебя не бывает такого ощущения, что всё происходит не так, как надо?
Я не понял его. Удивился:
- То есть?
- Ну, всё происходит не так, как должно быть в реальности… У меня вот такое ощущение.
- Нет, - сказал я. – У меня ощущение, что всё вполне реально и нормально. А почему ты спросил?
- Не знаю… Мне так кажется…
Я подумал.
- Ты знаешь, Отто, мне это и в голову не приходило…
…вынул книгу из полки и раскрыл на содержании. Сначала шли главы о том, как мы хотели изменить мир и применили А-3. Потом следовали глава о том, что с нами случилось дальше. Их было много. Похоже, целая эпопея, растянутая на много лет. Это повествование о нас. Интересно почитать…
…секретарша подаёт Хозяину стакан с виски. Она встаёт позади его кресла. Она стройная и молодая девушка. Но сейчас Хозяин хотел Еву – свою горничную. Этой женщине лет под сорок пять. Она маленькая, робкая, спокойная, тёмненькая и очень стесняется. Она даже боится Хозяина. Он же гладит её, говорит комплименты, усаживаёт её на свои колени. Их дыхания внезапно становятся учащёнными, чувства невероятно обостряются, что становится ясно, что всё произойдёт быстро мгновенно и подобно резкому взрыву. И тут они замирают и застывают в таком состоянии, словно они теперь – изображение на фотографии…
…В ЭТОТ МОМЕНТ УБИЛИ ДЖОНА КЕННЕДИ. ВЫСТРЕЛОМ. В ДАЛЛАСЕ, В 1963 ГОДУ, 22 НОЯБРЯ…
УИК-ЭНД В ЧЕТВЁРТОМ РЕЙХЕ
Однажды я и унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер решили отправиться к известному своей мудростью герр Отшельнику. Жил он в весьма мелком по своим размерам селе. Это было удивительно. Учёный муж его положения добровольно обрёл жильё в такой глуши и не тяготился его неудобствами. Это достойный пример для всякого, у кого денежное благополучие превыше духовного успокоения.
Герр Отшельник приходился Мартину родным дядей и Мартин в последнее время часто жил у него. Побыв полмесяца в Петербурге, он опять решил вернуться к дяде. Я вызвался сопровождать его. Мне очень хотелось взглянуть на столь прославленную личность, к коей относился герр Отшельник. До того, как я увидел его, я знал лишь то, что он весьма умён и силён в философии, держит пчёл и безмерно пьёт ввиду своего, должно быть, интеллектуального самосовершенствования.
Итак, мы прибыли к месту своего прибытия. Домишко герр Отшельника было жалким, на него было страшно смотреть, оно разлагалось и грозилось превратиться в руины. Мы вошли во двор. Сразу же небольшая чёрная дворняжка вознамерилась меня укусить. Она залаяла на меня. Унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер успокоил её отборными нецензурными фразеологизмами. Мы обогнули угол дома, и подошли к входу в дом. Двери не было. Весь проём занавешивался грязной лохматой тканью. Рядом был ветхий сарайчик, где лежало килограмм десять тухлой капусты, а около сарайчика - ржавая железная кровать вроде лавочки и деревянный древний сруб. Между ними корявый пень. Один взгляд на это приводил меня в ужас. Я не мыслил, что герр Отшельник пребывает в такой вот обстановке. Но так оно и было.
На железной кровати сидел добрый герр Венцель – всем известный местный алкаш. Увидев его, Мартин выругался. Тихо. С досадой.
- Где он? - спросил он герр Венцеля.
- А хер его шнает, - пожав плечами, шмякая остатками зубов, ответил герр Венцель.- Вроде шам был... - он указал на дом.
Тут грязная лохматая занавесь отдёрнулась и показалась старая бабка.
- Бабуля, это я, - сказал ей Мартин. Бабка была слепая.
- Марти? Ты? Приехал? - застыла она на месте.
- Да, я. Со мной друг, - ответил Мартин.
- Какой друг? Где? - спрашивала она, хотя я стоял около Мартина.
И тут появился герр Отшельник. Он был небольшого роста. Волосы на его голове были слипшиеся и торчали в разные стороны, они были перемешаны с кусочками опавших листьев и соломы. Он был небрит, щетина местами была больше, местами отсутствовала, местами имела разные цвета серой тональности. Одет он был в древнейшую и старейшую курточку наподобие тех, что носили школьники при коммунизме. Тёмно-фиолетовые брюки тоже выглядели ужасно и просились на пенсию. На ногах герр Отшельник носил нечто похожее на тапочки. Они узнавались с трудом. И одна важная деталь - вместо пояса на брюках был просунут провод с болтающейся на боку вилкой. Лет герр Отшельнику было примерно полвека. Встреча с ним была историческая. На меня она произвела эпохальное впечатление. Герр Отшельник меня поприветствовал и начал знакомить с домом, в промежутках цитируя Цицерона. Я заметил, что он сильно пьян.
- Всё дома делаем сами, - говорил он, обдавая меня сложными запахами курятника и свинарника, разящими из его рта. - И жрать варим сами, и убираемся. Бабка не может, она слепая. Так что, если самим всё не делать, то будет бардак.
Оглядывая его дом внутри, я догадался, что "сами" они ничего не делают.
- Вот, например, - указал он на пару какашек около табуретки, - это насрала кошка. Вернее, кот, Васька. Бабка не видит, не убирает. Я не хочу. Он, - герр Отшельник покосился на Мартина, - тоже не хочет.
Лишь в одной комнате был относительный порядок. В комнате Мартина. Прежде, чем войти туда, мы сняли обувь. Изрекая выражения из Плутарха, герр Отшельник сунулся было с нами в комнату, но...
- Иди отсюда, - послал его Мартин. - Дай переодеться.
Обиженно цитируя Сократа, герр Отшельник удалился. Мы же с облегчением сняли эсесовскую форму.
Потом я сидел во дворе с герр Венцелем и герр Отшельником. Они хвастались, в каких войсках служили в молодости, причём герр Венцель, уважая интеллект герр Отшельника, подхалимствовал. Из их беседы я так же узнал о некоторых особенностях менструационного цикла, о важных правилах грамматики речи, которые герр Венцелем не соблюдались и о высоконравственном воспитании. Ещё герр Венцель поведал, что служил на подлодке и был посему даже на берегах Соединённых Штатов Америки.
- Что ж ты там не остался? - спросил его с иронией унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер. - Жил бы сейчас припеваючи.
В ответ герр Венцель невнятно пожимал плечами.
Первый день прошёл весело. Герр Отшельник выклянчил у нас денег на две бутылки вина. Я и Мартин выпили пшеничной водки, закусывая её печеньями и конфетками. Потом мы стали тушить капусту. Ту самую, тухлую капусту из сарайчика. Всё время, пока я гостил у герр Отшельника, я питался исключительно ею. Вернее, все мы. Это было в лучших традициях аскетизма и стойкости духа, превосходства мысли над телом и его потребностями. Кот Васька сидел на стуле, малюсенькая собачонка Рамка бегала по дому, гадила и была вне себя от радости. Курай - та чёрная дворняга, которая облаяла меня - тоскливо сидел на привязи. Он относился к своему заключению с пониманием и компенсировал его, кусая всех гостей и чужаков во дворе, если его отвязывали.
Герр Отшельник же пьянел всё больше. Он громко цитировал Гегеля и Плиния; упрекал Мартина за его увлечение рок-музыкой; искал Рамку, которая шастала, где попало; постоянно твердил, что служил в Военно-Воздушных Силах, плакал около могилки своей любимой собаки Мёдогуни - она была сбита летом машиной и герр Отшельник тогда бросил вызов Сатане. После ужина он ещё долго сидел в нашей комнате и вещал нам о открытиях Эйнштейна и о некоторых законах физики, временами, прося деньги ещё на одну бутылку.
- Расскажи, как ты кувыркался со шлюхами, с Анкой и Дранкой, - подкалывал его Мартин.
Герр Отшельник не смущался и повествовал об этом тоже. Охотно и подробно. С трудом мы его отправили к чёрту и улеглись спать, когда было уже далеко за полночь.
Второй день прошёл менее приятно. Встал я в полдесятого утра и сразу бросился к куче книг, надеясь среди них отыскать пищу для ума и души. Должен признаться, что это являлось весьма трудновато. Не то, чтобы книги были в очень скорбном состоянии. Нет. Просто их повествовательная сущность не могла меня заинтересовать.
Герр Отшельник был уже на ногах. Он вообще мало спал. Бабка тоже суетилась около стола. Их диалог превосходил все лаконические стандарты.
- Мать, болею, - заявил герр Отшельник.
- Восьмой день пошёл, - с укором она напомнила ему.
В этих немногих словах герр Отшельник просил деньги на опохмел и на продолжение запоя. Бабка, у которой не было ни гроша - герр Отшельник уже успел пропить её пенсию - намекала, что пора прекратись пить.
Увидев меня, герр Отшельник оживился и затеял со мной беседу. Мы шумно обсуждали бессмертного Ницше. В конце герр Отшельник сказал:
- Попроси у него деньги.
Я понял, на кого он намекает.
- Клянусь фюрером, у Мартина нет денег.
- Есть-есть, - настаивал его дядя. - Иди, попроси. Скажи, что на хлеб.
Чтобы отделаться от него, я удалился в нашу комнату. Провожал меня герр Отшельник цитатами из Шпенглера.
Унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер уже встал.
- О чём толковали? - мрачно осведомился он.
Я ответил, о чём, и добавил:
- Деньги просит. На бутылку.
Мартин ничего не сказал, но лицо его страшно передернулось. Я понял, что настроение его испортилось на весь день.
Стратегия и тактика герр Отшельника обладали особым упорством. Даже надоедливостью. Он позвал Мартина к столу:
- Иди сюда. Поговори с дядей.
Мартина пошёл. Со вздохом. К нему. Видно, герр Отшельник "болел ужасно”, неимоверно. Их беседа напоминала сплошной монолог. В основном говорил герр Отшельник. Он цитировал Канта и рассуждал об онанизме, просил деньги и спрашивал о желаниях Мартина: "Ну хочешь, шлюх привезу? Хочешь? Прямо щас? ", негодовал по поводу неуважительного отношения младших к старшим и в промежутках укорял:
- Ну я же умираю! Ты что, не видишь?! Хочешь, чтоб твой дядька помер?!
Таким манером он выманил на три бутылки. Лицо Мартина выражало отчаяние и обречённость.
Их интеллектуальная беседа затянулась до самого вечера. А вечером мы опять стали тушить капусту. Герр Отшельник, сидя на ржавой кровати, ободрял нас своими цитатами и комментариями из Фихте. На некоторое время на него снизошло озарение и он пошёл к бабке:
- Мать, пить бросаю, - решил он.
Та плеснула на его голову святой воды.
Меня это так поразило, что я тут же рассказал об этом Мартину. Он прореагировал умеренно и подколол бабку:
- Ты лучше ему сто грамм плеснула бы.
Герр Отшельник нас преследовал, пытаясь втолковать в наши головы идеи Шопенгауэра. Мы уже и не знали, куда нам скрыться:
- Ну чего тебе от нас надо, а?! - раздражался Мартин. - Ходишь за нами и ходишь!
- Поговорить с вами хочу, - отвечал герр Отшельник.
- Неужели тебе, старому пердуну, интересно говорить с нами, пацанами?!
- Учить вас надо уму-разуму.
После ужина я и Мартин затеяли дискуссию по поводу некоторых цитат из "Майн Кампф". Герр Отшельник раз пять пытался вклиниться в наш спор.
- Иди отсюда! - гнал его Мартин.
- Говорить хочу! - сердился дядя.
- Мы не хотим с тобой говорить!
- А с кем я буду тогда говорить?
- С самим собой!
Наконец Мартин вытолкал его собственноручно. Герр Отшельник обиженно бурчал, а мы смогли завершить нашу дискуссию. И лечь спать.
На третий день герр Отшельник не пил. Ибо не на что было.
- Он чует носом, когда у меня кончаются деньги, - объяснил Мартин.
Болел герр Отшельник неимоверно. Он молчал, иногда ходил, держал Рамку в руках и не философствовал. Он даже дрожал. Отходить от запоя стоило ему больших трудов. Настроение у Мартина заметно поднялось.
- Не могу себя нормально чувствовать, когда он пьян, - извинялся он.
Перед сном мы долго обсуждали все преимущества молниеносного блицкрига «Дранг нах остен». А Курай цапнуть меня успел. Слегка. За пятку. Как бы заявляя, что он здесь тоже хозяин.
На четвёртый день герр Отшельник отошёл. В трезвом состоянии он не изобиловал интеллектуальными изречениями. Молчал, как рыба, думал, курил трубку, читал трактаты и ничего не делал, протестуя тем самым против мирской суеты.
В дальнейшем дни потекли однообразно и ничего удивительного и интересного не происходило. Посему я привожу краткий словарик житейских мелочей герр Отшельника:
НУНЧАКИ - Почему такой великоумный муж, как герр Отшельник ими увлекался - известно, наверное, только Богу. Он смастерил их две пары и, напиваясь, любил демонстрировать, как ими владеет.
Однажды он разбудил Мартина в два часа ночи.
- Идем, покажу, как я владею нунчаками, - разило от него перегаром.
Унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер хотел курить, поэтому он и пошёл с герр Отшельником во двор, где дядя (глубокая ночь, все спят, темно - хоть глаз коли) принялся крушить железными нунчаками ведро. С наслаждением. С аппетитом. Не взирая на то, что завтра утром придётся выпрямлять это ведро, ибо оно единственное в доме.
Герр Отшельник разводил пчёл. Во время этих занятий столь полезным трудом он тоже традиционно пил. И одно время любил показывать своё боевое мастерство. Однажды летом Мартин приехал к нему на пасеку и застал дядю с громадным кровоподтёком на лбу. Одна бровь даже запеклась в крови. Мартин подумал, что герр Отшельник имел несчастье с кем-либо дуэлировать. Но герр Отшельник ничего не ответил. Он был трезв. Тогда напарники герр Отшельника по ремеслу охотно поведали о том, что шишка на его лбу произошла в результате демонстрации герр Отшельником искусства владения нунчаками.
Мне он тоже захотел показать это своё умение.
- Марти, где нунчаки? - спросил он племянника ещё в первый день.
Тот зарычал:
- Сломал! И выкинул! В сарае лежат, понял?!
КАРТЫ ТАРО - являлись самой любимой пищей для его ума. Он их сам отгадывал, по-своему.
- Увлекаешься ими? - был один из самых первых его вопросов ко мне.
- Нет, - ответил я.
Герр Отшельник посмотрел на меня с чувством сожаления, с каким взирают на того, кто не дорос до настоящей тайны и истины.
Он отгадывал их полжизни. И отгадал все, кроме одной. Не помню уже, как она называлась, но над ней он бил долго голову.
Однажды унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер проснулся в три часа ночи от страшного шума. Это плясал и скакал герр Отшельник. Рад он был неимоверно, ибо, наконец, расшифровал мудрость последней карты.
СОБАКИ - играли в жизни герр Отшельника немаловажную роль. Он их любил по страшному, сильно, сильнее, чем людей. Они обладали у него особыми привилегиями. Когда раньше пасека приносила больше доходы, он их держал по пять-шесть штук. Всех называл по наименованиям каких-либо элементов пчеловодческой культуры. Кормил, словно на убой, баловал и лелеял. Были у него и любимицы среди этих питомцев. Одна из них, прекрасно осознавая, насколько хозяин любит её, использовала своё фаворитское положение самым наглым способом. Спала только на кровати, питалась, как самый изысканный гурман, безобразничала и шкодничала. И ей всё сходило с рук. Самой любимой привычкой было у неё залезть на стол и, если на нём была еда, то всё там разнести Мартина эта псина раздражала. Он её ненавидел. Он ненавидел любую элиту. Поэтому, когда герр Отшельник отсутствовал, он истязал эту шалунью самыми излюбленными методами дона Торквемады, Великого Инквизитора Испании. Глядя на это, маркиз Де Сад написал бы эпохальный труд. Эта любимица так куролесила, что однажды герр Отшельник сам не выдержал. Взяв её за задние лапы, он так трахнул её об забор, что она тут же испустила дух. Протрезвев, он, конечно, горько плакал и раскаивался.
Семь лет у него жила собака Медогонка. Он называл её Медогуня. Единственным её отличием от человека было то, что она не могла говорить. В остальном другом она превосходила многие людей своим умом. Друг без друга они не могли жить. Если герр Отшельника не было дома, Медогуня ничего не ела, не спала, не ходила, а лежала и умирала, лишь каждый раз поднимая голову к забору, если двери там скрипели или кто-то приходил в гости, надеясь, что это вернулся хозяин. В свою очередь герр Отшельник без неё нервничал, и места себе не находил. Напиваясь, он любил цитировать ей Платона, а она, подняв морду и преданно глядя в его глаза, всё запоминала.
Как я уже говорил, её сбила машина. Горю герр Отшельника не было предела. Он забросил пасеку, уехал домой, оставив Мартина одного - и тот пробыл на пасеке без еды целую неделю - и запил. Еле отошёл. Но до сих пор до конца успокоиться не мог. Говорил о ней, как о живом человеке, помнил её, хоть это и доставляло ему боль.
ФИЛОСОФСКИЙ КАМЕНЬ - это была большая каменная глыба, на которую герр Отшельник клал ноги и думал. Откуда он взял этот камень - никто не знал. Он притащил его в дом, будучи в сильнейшем нетрезвом состоянии. Глядя на мышечные габариты герр Отшельника, ни за что не подумаешь, что он способен на такой великий подвиг.
Унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер же обещал ему, что поставит этот камень на его могилу.
ГИТЛЕР - так звали его любимого барана. До своего пчеловодства герр Отшельник держал целое стадо. Гитлер хоть и был бараном, но питал безграничное уважение к интеллекту своего хозяина.
Напиваясь, герр Отшельник выходил во двор, нагибался и, сплетая пальцы рук, кричал:
- Гитлер!!!
Баран уже знал, что делать. Он разбегался и бил хозяина точно в ладони. Своим лбом. А герр Отшельник летел задом в лопухи.
МИЛЛИОН - мог бы заработать герр Отшельник, занимаясь своими пчёлами. Что однажды и сделал. Потом он долго голову ломал, не зная, куда его деть. Скудность его жилья притупило всё его тщеславие и фантазию. Однако, он нашёл выход из столь затруднительных раздумий. Взял да и купил своей сестре виллу на Гавайях. А остальные полмиллиона истратил в своей консервативной манере. То есть, пропил попросту. Но зато как пропил! Всё родное село гудело у него дома, обжираясь центнерами шашлыка и целыми возами фруктов и различной снеди. Волнующее ощущение до сих пор не покидало герр Отшельника. Порой он очень любил вспоминать это и по сто раз пересказывал Мартину эти свои чувства.
- Понимаешь? Миллион! В своих руках держал! Представляешь?! - вопил в восторге дядя.
- Представляю, - устало кивал головой Мартин.
- И мать тоже держала! Я дал. На время. Подержать в своих руках миллион! Правда, мать?!
- Правда, - покорно соглашалась бабка.
ФИЛОСОФИЯ - являлась одной из самых великих наук, к коей герр Отшельник питал безграничное величайшее почтение. Сам он изучил множество трудов учёных мужей, занимавшихся ею и достигших успехов по этой части. И герр Отшельник в пьяном состоянии пытался делить свои знания со всеми - с матерью, с соседями, с алкашами-дружками, с любимыми собаками, и с самим собой. Но особенно он пытался втолковать свои учения Мартину. Тот охотно познакомился бы с достижениями прославленных философов, но не через интерпретацию их пьяным герр Отшельником. Однако, всё было бесполезно. Герр Отшельник преследовал племянника, лишая его интеллектуальной свободы. Мартин же терпел, пока хватало сил. Но однажды он чуть не оттузил дядю кочергой, а в другой раз пытался каким-то болевым приёмом усыпить его.
- Убить меня хотел, да? - орал потом возмущённый герр Отшельник.
А как-то раз Мартин над ним поэкспериментировал. Он размешал в кружке горячего чая несколько таблеток, воздействующих на нервную систему, и дал его выпить герр Отшельнику, который был сильно пьян и ничего, конечно, не подозревал. Потом произошло то, о чём унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер не мог и догадываться. Дядя лёг на кровать и, уставившись в потолок, стал рассказывать полное собрание Тейяр де Шардена. Рассказав его до концами, минуту помолчал, а потом опять стал повторять свой монолог. Пока не вырубился. Бывалому гестаповцу унтерштурмфюреру СС Мартину Бергеру даже страшно стало.
На восьмой день случилось совсем неожиданное для меня происшествие. К герр Отшельнику приехал на роскошной тачке сам шеф полиции. Они учились вместе в школе в одном классе и дружили. Шеф называл герр Отшельника "батей" и уважал его за необыкновенную мудрость. После школы герр Отшельник стал удаляться от мира, а шеф пошёл вверх, активно продвигаясь по карьерной лестнице. Но друг друга они не забыли. Иногда шеф навещал бывшего школьного товарища, а однажды привез в своё управление, усадил на своё рабочее кресло, подарил стопку книжек из серии "САС" и фонарик. Дубинку полицейскую ещё хотел подарить.
Сейчас шеф полиции приехал по одному важному делу. И был он не один, а с телохранителями. Ему вздумалось подарить герр Отшельнику новый дом.
- Я заеду завтра, - сказал шеф герр Отшельнику. – Утром. Поедем ко мне. Там всё обсудим.
Утром девятого дня к дому герр Отшельника подъехала машина, и дядя укатил. Он напялил военную форму Мартина, ибо у него не было приличной одежды.
- Ну, не дай Бог, он её пропьёт! - грозился Мартин отчаянно.
Герр Отшельник пообещал скоро вернуться, завтра или послезавтра. Или ещё когда-нибудь. Точно он знать не мог. Или не хотел.
Как только машина уехала, из дома с визгом вылетела Рамка и, обиженно пища, забилась в свою конуру. Она была вышвырнута рукой Мартина. Он не любил её. По двум причинам. Она была любимицей дяди, и она гадила в доме. А герр Отшельник, прикрывая фаворитку, сваливал её вину на Ваську.
- Васька дома не срёт, - говорил мне Мартин. - Это делает его маленькая тварь. Она любит срать в доме. Даже если Рамка бегает в огороде, то посрать бежит обязательно в дом.
Герр Отшельник возвратился вечером. Съездил он не очень удачно. У шефа умерла мать и он занялся похоронами. И попросил друга подождать несколько дней.
На десятый день герр Отшельник и Мартин стали готовить улья к зиме. Возились целый день. У них вышло разногласие по поводу некоторых цитат из Спинозы. Но настоящая причина спора была в другом. Герр Отшельник настаивал, чтобы Мартин стал пчеловодом. Для этого он даже собирался подарить ему вторую тележку с ульями, чтобы на следующий год Мартин занялся пчёлами самостоятельно. Еще он требовал от племянника уйти из гестапо, чего делать унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер не собирался.
- Как же ты будешь пчеловодствоватъ? - поразился дядя.
- А так. Ради коммерческого дохода, - отвётил Мартин.
Герр Отшельник возмутился. Он требовал более почтительного уважения к пчёлам. Особенно к тележке, которую он дарил племяннику.
- Это моя первая тележка, - учил герр Отшельник. - Когда я стал заниматься пчёлами, я её купил. И заботился о ней, как о своём ребёнке. Ты же так не делаешь!
- И не буду делать, - пообещал мрачно унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер.
Герр Отшельник аж взвился. Спиноза напрочь вылетел из его головы. Он прочитал Мартину целую лекцию Вундта, временами прерываясь и экзаменуя его, спрашивая, например, сколько лапок у пчёл.
- Ты этого даже не знаешь! – порицал дядя.
- На хер мне это надо? - не отрицал Мартин.
Но герр Отшельник считал, что без всех этих вещей заниматься пчёлами не стоит. Короче, их дискуссия быстро завершилась, ибо герр Отшельник был трезв. Но вечером она продолжилась. После обеда принесли деньги, которые когда-то брали в долг у герр Отшельника. Половину из них он отдал нам, и мы купили продукты, чтобы вечером Мартин сготовил первоклассное рагу на костре. А другую половину начал пропивать.
За ужином дискуссия возобновилась. Спиноза обратно встал поперёк горла. И тележка тоже.
- Мать! - обращался к бабке герр Отшельник, успевший выхлестать полбутылки. - Ты знаешь, как он с ней обращается?! А это ведь моя первая тележка!
Герр Отшельник негодовал. Его не устраивало, как вёл себя унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер на пасеке.
- Встанет утром, засунет один палец в сраку, другой в ноздрю и ходит, как вялая рыба, - герр Отшельник даже проиллюстрировал свои слова на себе. - Нет бы сразу умыться, сделать зарядку и удить рыбу. Или обход сделать. А Эмиль однажды знаешь, что спросил у меня? "Где тут можно покакать, дядя Отшельник?"
Бабка засмеялась. Шутце СС Эмиль Берхтольд - это был молодой юноша, летом работавший помощником у герр Отшельника на пасеке.
Мартин кипел от бешенства. Но, уважая приоритет старших, молчал. Однако страшно цыкнул на бабку. Она тут же испуганно замолчала.
После ужина мы поставили чайник на огонь, и пошли в свою комнату. Герр Отшельник тут же пришёл к нам. Начался новый спор, в коем обсуждалось многое. И Иов из Библии, и передача болезней по наследству, и сифилис, и Фома Аквинский. Было видно, что он добил бутылку до конца. И взялся за вторую. Но я смог опрокинуть все его рассуждения своей логикой. Герр Отшельник поразился и замолчал. Потом встал и вышел со словами:
- Ладно, братья-философы, я вам ещё покажу.
- Иди-иди, - провожал его Мартин. - Хлебни ещё сто грамм.
Герр Отшельник очень быстро вернулся и затеял спор с Оригена. Я не согласился с его выводами. Он настаивал. Я упорствовал. Тогда герр Отшельник стал меня подозревать в каких-то преступлениях. Он сказал, что по мне плачет Нюрнбергский трибунал.
- Нет, унтерштурмфюрер, здесь ты больше не останешься, - покачал он головой. - Деньги есть?
- Нет.
- Я дам. Завтра ты уедешь.
И он ушёл. Я и Мартин вышли на улицу. Мой друг был печален.
- Зря ты с ним стал философствовать, - заметил он грустно. - Видишь, чем всё кончилось?
Я успокоил его. Сказал, что ничего серьёзного не произошло. И мы пошли в дом пить чай. К нам присоединился герр Отшельник. Он был уже менее трезв, чем до нашего ухода на воздух. Он стал требовать гитару.
- Дай ему гитару, - разрешил мне Мартин.
Я дал.
И герр Отшельник нам такое слабал! Это было потрясающее зрелище. Это можно назвать примерно так - "Суперкакофония”.
- Видали, а? - похвастался ученый муж своей игрой.
Восхищение Мартина достигало высот в сарказме. Самых высоких.
Сели пить чай. В третий раз Спиноза послужил яблоком раздора. И опять, конечно, вместе с тележкой. Терпение Мартина лопнуло, как пузырь. Он внес свои замечания по поводу поведения дяди на пасеке. Дядя заявил, что "у тебя вредный характер” и дал совет, как успокаивать себя во время его острых приступов. То есть, попросту говора, долбануть самого себя башкой об гвоздь, вбитый в стену. Унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер предложил герр Отшельнику немедленно воспользоваться своим советом. Дальше - больше. И хуже. А ещё дальше - они стали драться. Хотя на драку это похоже не было. Дядя кидался на племянника, как баран своими рогами, а тот трепал его, как котёнка. Бабка испугалась и заплакала, и даже попыталась их разнимать. Я же не вмешивался в эти личные семейные обстоятельства.
Они пошли на улицу. Выяснить окончательную точку зрения на учение Спинозы. Я слышал их крики.
- Что?! 3ассал?! - вопил Мартин. - Только и можешь при Конраде выпендриваться!
- Вон из моего дома! - негодовал герр Отшельник. – Вон! Немедленно! Фашист недобитый!
- Да я и сам уехать хотел! Ноги моей больше не будет в твоём доме, понял?!
- Вон, я сказал! Убирайся! К чёрту!
Да-а… в таких вот ситуациях выясняется истина из общего ряда умного хлама. Мартин стал собирать вещи. Бабка плакала и кричала на герр Отшельника:
- Дурак! Родного племянника выгнал из дому! Да как тебе не стыдно?!
Рамка, ничего не понимая, веселилась и гадила. Васька вёл себя благоразумно.
Герр Отшельник ходил около Мартина и молвил:
- И куда ж ты собрался, а?!
- Куда надо!
- Жизни хочешь нюхнуть?
- Не твоё дело!
- Да кому ты нужен? Думаешь, есть такие люди, которые тебя поймут?
- Есть! Ты не знаешь!
- Надо ж, какой гордый. Ну и собирайся! Сваливай! Хер с тобой!
- Это с тобой хер!
- Ишь ты! Научился разговаривать. А я, может, тебе в отцы гожусь! Я на два года младше твоего отца, понял?!
- Ну и что?
- Как "ну и что"?! Я же тебе в отцы гожусь!
- Ну и что теперь? Ну, годишься, и что?
- Как "что"? Я...я...!!
Потом дядя поменял свою тактику. Он стал громогласно объявлять, что никуда своего племянника не гнал. Он отрицал свои собственные слова, уверяя, что их не произносил, и посему призывал в свидетели меня, бабку и Господа Бога.
- Выгнал! Выгнал! - настаивала бабка.
Я тоже собрал свои вещи. Герр Отшельник покосился на наши сумки.
- И куда ж вы собрались?! Собиральщики хреновы?!
Дядя сел на кровать.
- Так, вы кто такие, а? Я так понимаю, братъя-философы, вы считаете себя революционерами, да? Поколением, глотнувшим свободы?
- Заткнись, ради Бога, - попросил устало Мартин.
- Да вы прямо как их там... прям, как декабристы! Борцы за правду. Так?
- Не твоё дело!
- Как не моё?! Я, может, тебе в отцы гожусь! Понял? Ишь ты, какой умный!
- Да! Умный!
- За Идею будешь бороться?!
- Буду!
- За свободу? За любовь?
- Да!
- Ну и дурак! Ну и дурак,
Мартин пошёл в комнату бабки. Посидеть с ней и успокоить. Герр Отшельник взялся за меня. Цитируя Гёте, он полез в старый пыльный шкаф и с грохотом вытащил оттуда дряхлый чемодан. Из чемодана герр Отшельник извлёк журнал и дал его мне. Я листал журнал, а дядя объяснял, что это дневник его армейских лет. У каждого лётчика был такой дневник, куда он записывал свои полёты и чрезвычайные происшествия во время их. Герр Отшельник подробно рассказал мне о своей бурной молодости, которая могла бы, по его словам, послужить примером для всех поколений.
- Вот такие мы были молодые, - закончил он свою речь. - Не то, что вы...!
Мартин вернулся и улёгся спать. Дядя его уже не трогал. Боялся. Я тоже хотел спать, но герр Отшельник настойчиво высказывал свои познания из Августина.
- Давайте спать? - предложил я в ответ.
Дядя отказался. Вместо этого он рассказал, почему я так запомнился ему.
- Когда я тебя увидел, меня будто кто-то ударил. Ты знаешь, какой у тебя взгляд? А аура? Нет? А меня током пронзило тогда. Всего. Кто ты? А?
Я отмалчивался. Хотел спать. И знал, что если ответишь на вопрос герр Отшельника, то он задаст новый. А потом ещё. И ещё. И так до самого утра. Говорить и философствовать в пьяном виде он никогда не уставал.
Видя, что я не реагирую на его слова, герр Отшельник опять изменил стратегию своего ума.
- А я тебе соврал. Не пронзало меня тогда током. И не ударяло. Соврал я. Знаешь зачем?
- Зачем?
- Чтобы разговорить тебя.
Я пытался скрыться от него. Бегал то на улицу, то в сарай. Хотел даже ночевать в тележке с пчёлами. Но там было холодно, я замёрз. Ещё и Курай принялся за мной следить, и мне пришлось держать его под контролем. Потом, всё-таки, герр Отшельник меня поймал. Мы сели за стол и он начал рассуждать о Конфуции, иногда прерываясь и предлагая мне стать его помощником на пасеке. Затем он предложил мне помериться с ним силой - сыграть в армрестлинг. Но он быстро передумал и сказал, что лучше покажет мне своё искусство владения нунчаками. Я предложил в ответ выпить чай. Герр Отшельник согласился и тут же обвинил меня в попытке совершить государственный переворот. А так же в том, что я хотел подсыпать анашу в его табак - это был отголосок того, наверное, фрагмента, когда Мартин накормил его колёсами.
Я не стал спорить и предложил поговорить об Эйнштейне.
- Ты мне мозги не крути! - сказал герр Отшельник. - Я знаю, кто вы, ты и Мартин. Вы готовите заговор. Против шефа полиции. И добились кое-каких успехов. У него умерла уже тёща. Но я вам не позволю. Шеф - мой друг! Я, если хочешь знать, готов жизнь за него отдать.
Еле я отбился от него, еле заснул...
...Утром встал от истошных криков.
- Медогуня! Шеф!! - завопил герр Отшельник, и стало слышно, как он куда-то побежал.
Потом он вбежал в нашу комнату. Посмотрел на сумки.
- Собиральщики хреновы! - проворчал он. - Ишь, герои… Собрались..!
Мы встали, оделись, умылись и стали ждать, когда бабка сходит к знакомым и займёт у них денег нам на дорогу. Герр Отшельник, конечно, денег не даст. Да и просить у него их унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер считал ненужным и неуместным делом.
Дядя тоже куда-то ушёл. Но потом вернулся. С банкой тушёнки и пачкой печенья. Это для того, чтобы задобрить Мартина. И с бутылкой. Это для себя.
Он еще не верил в то, что племянник сможет покинуть его.
- Я тебя не гнал. Понял? Я тебя не гнал, - твердил он как заведённый.
Унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер был возмущён.
- Он думает, что я ребёнок? Обрадуюсь печеньям?
Курай на прощание чуть меня не цапнул. А дядя стоял в проёме двери и, глядя на наши непоколебимые фигуры, качал головой.
- Ой, бля-я! - ехидничал он. - Ой, бля! Какие мы, бля, понимаешь, крутые… декабристы! Ой, бля… ну и революционеры! Одно слово – фашисты!
Он сам вскрыл тушёнку и сожрал полбанки.
Я понимал, что Мартин остаться не мог. Если бы он и остался, то дядя, еще больше нализавшись, опять станет трансформировать свою стратегию. Он станет иронично спрашивать, почему Мартин не уехал. "Ты же герой этакий... потерянное поколение… декабрист… Струсил жизнь нюхнуть?" Не уехать унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер не мог, он слишком хорошо знал привычки своего дяди. Мы взяли сумки и пошли. Решили ждать бабку на улице.
Сели на корточки. Герр Отшельник опять появился. Тоже сел около нас. Ехидный голосом он спросил:
- Думаете, я без вас не проживу? Как бы не так! Меня здесь все знают!
Он встал и в знак подтверждения своих слов пошёл к соседке. На случку, как захотел герр Отшельник.
- Иди-иди, позорься, - напутствовал его Мартин.
- Меня все здесь знают! - повторил дядя.
Соседка была чёрная, страшная и неприступная. Она велела герр Отшельнику идти к себе домой и проспаться.
В это время пришла бабка. С деньгами. И мы поехали.
НА КОРАБЛЕ В СТРАНУ МОЕЙ МЕЧТЫ
Первый день плавания.
У меня отличное настроение. Я всхожу на трап корабля, который отправляется в Страну Моей Мечты. И я не один. Со мной всходят на палубу довольно много людей. Всё происходит почти замечательно. Люди, оставшиеся на пирсе, машут нам руками, кричат ободряющие возгласы, играет музыка, слышен смех, царят улыбки. Создаётся такое впечатление, будто у меня впереди доброе и хорошее будущее. Такое будущее, где нет места для тоски и отчаяния, для горя и слёз. Впереди меня всё прекрасно и красиво. И оно ждёт меня…
Разумеется, это уникально – встретить корабль, который держит путь в сторону Страны Моей Мечты. И не купить на него билет – упустить свою удачу. Меня поймёт любой человек, ни для кого это не секрет.
Мне кажется, что мне повезло. Мне думается, что моя жизнь почти удалась. Ведь Страна Моей Мечты не за горами, скоро я её увижу.
Второй день плавания.
Я всё время провожу на верхней палубе. Мне там нравится. Люди там все нарядные, у каждого отличное настроение и на лице никогда не прочтёшь строчку какого-либо уныния. Одним словом – жизнерадостные. Они разговаривают, улыбаются, не ругаются и не лицемерят. На этой палубе все женщины – настоящие дамы, а мужчины – учтивые джентельмены. На этой палубе сплошь и рядом столики, стульчики, скамейки и беседки. Негромко играют музыканты.
Я более реальней себе представляю Страну Моей Мечты, когда провожу время в таком вот месте и в таком вот обществе.
Вторая неделя плавания.
Я заметил, что у меня на этом корабле сложился некий распорядок моего времяпровождения. Весь день я сижу в каюте. Читаю книгу, слушаю музыку, сплю, ем, просто отдыхаю или смотрю телевизор. Мысленно обсуждаю свои же какие-то мысли, занимаюсь воспоминаниями и часто говорю вслух. Вечером я выхожу из каюты и непременно поднимаюсь на верхнею палубу. Словно выхожу в высший свет. И возвращаюсь в свою каюту, когда становится уже далеко за полночь, когда люди на верхней палубе один за другим начинают расходиться. Я ухожу оттуда чуть ли не последним. Почему? Что-то тянет меня оставаться на этой палубе вечно.
Нравится ли мне такой распорядок жизни? Я скажу одно. Я не против. Почему бы так не жить?
Второй месяц плавания.
Чувствую себя отменно. Просто превосходно. Начал завязывать знакомства. Появились друзья и приятели. Очень интересные люди, я бы сказал о них. Правда, однажды я подумал, что эти люди являются для меня друзьями только тогда, когда я нахожусь на верхней палубе. А когда я в каюте? И поймал себя на мысли, что, когда я запираюсь в своей каюте, то не считаю их таковыми. Это странно…
Но к чему эти мысли? Всё хорошо, всё просто чудесно. Корабль плывёт, мы все живы. А впереди – Страна Моей Мечты.
Шестой месяц плавания.
В моей жизни появилась Элен. Она мне нравится. Прекрасная молодая женщина. Я бы мог описать многое, что испытываю к ней, но это “многое” можно выразить в том, что я просто влюбился в неё.
Элен… Элен… Какое милое имя. Какое милое время…
Конечно, очень было бы желательно завязывать серьёзные отношения с ней только тогда, когда я вступлю на берег Страны Моей Мечты. Но потом я подумал, что… что… Не знаю, что-то меня смущает, точно объяснить не могу. В общем, на этой верхней палубе мы стали мужем и женой.
Второй год плавания.
Что-то долго мы плывём. Меня это беспокоит. Не так сильно, но всё же. Поделился своими переживаниями с Элен. Она заметно удивилась.
- Страна Твоей Мечты? Первый раз слышу, - был её ответ.
Меня это шокировало.
- Я думал, что корабль плывёт именно туда… - пролепетал я.
- Не знаю, - пожала Элен плечами. – Когда я всходила на этот корабль, то хотела просто УПЛЫТЬ. Понимаешь? УПЛЫТЬ от жизни, от всего… может и корабль плывёт в Страну Твоей Мечты, но для меня это не так уж важно.
Боже мой! Неужели курс корабля совсем иной и я так конкретно ошибся?! Мне стало плохо от таких мыслей. И я стал спрашивать людей на верхней палубе. Кто-то отвечал мне так же, как Элен.
Кто-то сказал, что ему вообще не интересно, КУДА мы плывём, а интересно просто ПЛЫТЬ. Кто-то сказал, что корабль вообще не имеет направление. Кто-то признался, что ему вообще думать на такие темы не хочется. И так далее.
Я слушал людей, собравшихся на верхней палубе, и холодный пот стекал по моему телу. Я подумал, почему я раньше не спрашивал у них про это? Меня устраивало, что на этой верхней палубе всё было, как казалось мне, хорошо? Или дело было в моей непоколебимой уверенности? Или в том, и в другом?
Я пытался найти капитана этого корабля, чтобы спросить его о том, куда держит путь наш корабль. Я не нашёл капитана. Не нашёл даже матросов. Что же это получается? Мы плывём без капитана и его команды? А как тогда корабль управляется? КАК ОН МОЖЕТ ПЛЫТЬ САМ ПО СЕБЕ? Что самое интересное – людей на верхней палубе это обстоятельство не пугает и не огорчает. По-моему, они вообще не воспринимают это всерьёз.
Третий год плавания.
До сих пор неведомо мне, куда плывёт корабль и зачем. Сижу всё время в своей каюте. На верхней палубе почти не появляюсь. Не могу там долго находиться. Не понимаю, как я мог вообще там так долго присутствовать? Все разговоры там мне кажутся такими пустыми и фальшивыми, что порой вызывают отвращение.
Как-то раз пришла мне мысль, что за всё это время я видел Элен лишь на верхней палубе. Но у неё ведь тоже есть своя каюта. И я пошёл к этой каюте. Постучался в дверь.
- Кто там? – спросил голос Элен.
- Это я.
- Кто это “я”? – удивилась Элен.
Я тоже удивился.
- Ты меня не узнаёшь?
Тогда дверь каюты открылась. Я увидел свою жену, которая смотрела на меня, будто видела в первый раз.
- А почему я вас должна узнавать? Разве мы знакомы? – недоумённо спросила она.
- Присмотрись ко мне повнимательней и ты поймёшь, - посоветовал я.
Элен так и сделала. Спустя минуту её губы озарила слабая улыбка.
- А-а… припоминаю, - сказала она. – Я тебя иногда вижу. Или видела.
- Где именно?
- Не знаю.
- На верхней палубе, Элен, на верхней палубе.
- Да-да, ты прав. Именно там. А в чём дело?
- Мы же с тобой муж и жена.
- Да. НО только тогда, когда видимся на верхней палубе.
- Верно. Это потому, что на самом деле мы живём в отдельных каютах.
- Разве это плохо? На этом корабле у каждого из нас своя каюта.
Я промолчал. Потом попрощался с ней и ушёл. Она так же, как и тогда, когда открывала, закрыла дверь. Ничего не изменилось. Ничего не получилось.
Я прошёлся по всему кораблю. Встретил людей, которые на верхней палубе были моими друзьями и знакомыми. Странное дело, какими разными они мне показались. На верхней палубе они и в самом деле были друзьями и знакомыми. Но сейчас, вне этой палубы, их так не назовёшь. Никаких улыбок, никаких приветствий, короткие кивки головой, а то и просто ничего – голое равнодушие. И что самое поразительно – я такой же. Я один из них. Каждый из нас заперт в своей каюте и видимся мы лишь на верхней палубе, где готовы узнавать друг другу и любить.
Что-то тут не то. Это не тот корабль, на который я должен был сесть и плыть в Страну Своей Мечты.
И ещё вопрос мне. А есть ли вообще, Страна эта?
Пятый год плавания.
Всё так же пытаюсь познать тайну этого корабля. Но всё бестолку. Можно хоть головой биться об стену, но никакого прозрения не выйдет, никакого спасения не случится.
Исследовал каждый миллиметр корабля, прошёл его вдоль и поперёк. Многое передумал, многое переосмыслил. И на одной из нижних палуб, где обычно всегда пусто и безлюдно, встретил незнакомого мне человека. Ни разу не видел его на верхней палубе. И этот факт навёл меня на новое размышление. С виду это был совсем не примечательный старик. Он просто стоял, курил сигарету и смотрел на океан. Разумеется, я с ним заговорил. Я его спросил, кто он такой.
- Такой же пассажир на этом корабле, как и вы, - ответил мне старик.
- У меня такое ощущение, что я вас вижу впервые, - признался я. – Вы недавно на корабле?
Старик покачал головой и улыбнулся:
- Отнюдь. Я уже тридцать лет на этом судне.
- Странно… - удивился я. – Я вас ни разу не видел.
- Это всё потому, что вы привыкли видеть людей только на верхней палубе, где их, конечно, так много собирается.
- Это верно.
- Так вот, я не вступал на верхнею палубу добрых двадцать лет. Хотя первые три года был там постоянным посетителем.
- Понятно, - кивнул я головой. – Это всё и объясняет. Моя история подобна вашей. Но я тут только пятый год.
Старик не ответил мне и опять улыбнулся. Было в этой улыбке что-то такое, что заставляло меня думать о неком снисхождении по отношению к моей неопытности. В этом старике я увидел самого себя. Как в зеркале. И мне стало не по себе. Я понял, что впереди меня не Страна Моей Мечты, а долгие-предолгие годы сплошного одиночества.
А с Элен я расстался. Я не ходил на палубу приятных бесед и равнодушного радушие целых восемь месяцев. А когда вспомнил о жене и поднялся туда, то увидел её с другим мужчиной. Что ж, разумеется, при таком раскладе дел так должно было и произойти. Нечему тут удивляться.
Седьмой год плавания.
Настал такой момент, когда отчаяние завладело мной полностью. А ощущение того, что мой корабль – клетка, безвыходность, тюрьма, комната без дверей и окон, парализовало мою психику. Настал момент, когда я вступил на острую грань безумия.
Вчера я пытался умереть. Но меня откачали. Вытащили с того света. Откачали, улыбаясь. Вытащили, смеясь. Улыбаясь, ибо вспомнилось множество других подобных случаев. А смеясь потому, что я оказался таким слабым, неприспособленным к жизни, неопытным и посему, конечно, глупым.
Я понял, что смерть не даст мне шанса выбраться отсюда. Но некое успокоение воцарилось в моей душе. Не компромисс, а именно успокоение. Я подумал, что надо отыскать того старика, которого я увидел полтора года на одной из нижних палуб. Зря я с ним расстался тогда. Зря я внушил самому себе ужас к нему. Ведь на самом деле он сможет мне рассказать, как смог прожить на этом корабле столько лет. Рассказать или научить.
Да, надо спуститься на нижние палубы.
А корабль всё так же плывёт. В НИКУДА. И я на этом корабле НИГДЕ. Но я не хочу быть НИКЕМ.
ЛЕГИОН ПОТРЕСКАВШИХСЯ СЕРДЕЦ
Мне кажется, что ТАКИХ людей много… Наверное, все люди такие. Или не все.
Я вижу ЛЕГИОН. Каждый из легиона похож на меня. Язык не поворачивается произнести слово «легионер», более всего подходит слово «участник». У нас нет знамён, у нас тяжёлые потрескавшиеся сердца. Они не кровоточат, они просто в трещинах. У нас нет мечей и доспехов. Нам нечем защищаться. Нас легко поразить и добить. Что периодически и происходит. И после такой вот “смерти” участник легиона незаметно и безропотно вливается в состав человеческого большинства. Участник теряет идеалы и принципы, которые столь дороги были ему во времена старого доброго “рок-н-ролльного” прошлого.
Я вижу ЛЕГИОН. Я так похож на каждого участника этого легиона. Мы не дружно шагаем в ногу, и у нас нет общей дисциплины. У нас всё очень интересно происходит. Наша любовь к чему-либо или к кому-либо способна доставить нам немыслимые душевные муки. Мы можем вырезать от себя колоссальный кусок света и доброты, а потом выбросить его на обочину своего жизненного пути.
Мы с детства вскормлены волчицей искусства. Вскормлены наивностью и простодушием, верой в незыблемые вечные и личные идеалы. Разумеется, иногда вверх берёт Ромул, а иногда Рем. Потом реальный мир, конечно, показывает свою истинную улыбку и затем начинается смерть. Я имею ввиду не телесную, не физическую смерть. Я не знаю, как описать эту смерть. После неё попадаешь отнюдь не в гроб. Эта смерть не костлявая и без косы, она похожа на нашу реальную жизнь.
МОРДЫ
...первое, что приходит на ум, так это горы. Да, мозг можно сравнить с горным хребтом, с каньонами и ущельями. Но самое, что точно - это бесчисленные пещеры. Колоссальные бесконечные пещеры. В пещерах не только можно увидеть песок, камни, падающие сверху капли и сталактиты. На каменных стенах мозга мысли рисуют всяческие изображения, тем самым, оставляя "след" своей деятельности. То это непонятные иероглифы, то морды каких-то духов.
О...! Какую археологическую экспедицию можно совершить в такие пещеры!
Я уже вижу учёных, трясущихся от непомерного любопытства. Ощущаю, как у них дух захватывает от предвкушения начать тот час расшифровывать эти изображения.
Дураки... жалко их.
Что тут расшифровывать? И так понятно.
Вот самые главные письмена и изображения - "следы" умственной работы человека. Это МОРДЫ - гневные и грозные духи зловещего вида, защитники "закона", блюстители Общественного Мнения. Один их только вид отпугивает всех врагов человечества, всех нонконформистов, индивидов и неформалов, всех, кто пытается усомниться в правильности общепринятого Общественного Мнения, всех, кто выделяется из безликой толпы и мутит воду в спокойном и равнодушном пруду. Окраска их лиц пугающая: красная, синяя, зелёная, выражение хищное, свирепое и кровожадное. Изображение МОРД соединяет в себе всё, что может представить на всеобщее обозрение уродливая и безобразная правда о людях.
ОКЕАН
Откройте глаза и посмотрите. Я обращаюсь к тем, кто в своей жизни хоть что-то ЛЮБИЛ. И даже более того – кого-то любил.
Любовь зачастую ассоциируется с мужчиной и женщиной, когда они вместе и занимаются своими СЕКРЕТАМИ. Это самый первый симптом для интерпретации такой сложной структуры, имя которой – ЛЮБОВЬ. Как только произносится это слово, мозг предоставляет самую первую картину – отношения между мужчиной и женщиной. Мозг делает это автоматически. Мы вскормлены реалиями нашего мира и это кормление программирует нашу черепную коробку. Произносится слово ЛЮБОВЬ – мозг выдаёт традиционную картинку. Тем не менее, такая картинка сильно влияет на рост народонаселения Земли. От такой картинки произошло человечество
Бедные люди… которые любили, а потом перестали любить. Которых любили, а затем перестали любить. Почему это так больно – когда не отвечают взаимностью на твои чувства, не понимают, когда проходит любовь и человек выглядит вроде сушенной дольки лимона на дне кружки вперемешку с заваркой и нескольких капель сладкого чая.
Откройте глаза и смотрите.
Смотрите на ОКЕАН.
Волны ОКЕАНА поднимают нас до небес, волны ОКЕАНА разносят нас в разные и непонятные стороны. Так и живём, но ОКЕАНУ нет до этого никакого дела.
Смотрите на ОКЕАН во все глаза. Постарайтесь понять, как это важно для нас.
Ибо он – вся наша любовь в этом мире.
Все мы давно потонули в ОКЕАНЕ своей любви. Когда у нас закончились силы плыть, наступила разлука. Мы погрузились на дно. От того и выглядим после своей любви как трупы, как утопленники, как мертвецы.
Так что же, не любить теперь? Не знаю… ОКЕАН не отвечает на мой вопрос. Он ждёт меня и неумолимо призывает к себе.
В этой жизни я ПОЛЮБЛЮ и УМРУ.
На берегу ОКЕАНА расставлены стульчики, скамейки и зонтики от солнечных лучей. На берегу обитают те, кто сидит, лежит, смотрит и прячет голову от воздействия смертоносных солнечных ударов. На женщинах купальные костюмчики, мужики только в плавках.
На берегу настоящая реальность. Она окружает нас всегда и везде.
Эти зрители на берегу, наверное, счастливы, что никого не любят и не тонут в ОКЕАНЕ. Они в силах посмеиваться и иронизировать над теми, кто попал в ОКЕАН. Что ж… пока они могут это делать. Но я не удивлюсь, когда каждый из них один за другим станет добычей ОКЕАНА.
БЕДНЫЕ ЛЮДИ
Расслабленность…
О таких расслабленных вещах хочется говорить расслабленно. Не днём и не вечером. Где-то на границе дня и вечера, когда между ними происходит пересмена. Как на каком-нибудь предприятии. Хочется говорить, глядя туда, где небо и земля соединяются, но язык отказывается называть такое соединение горизонтом. Ему мешает воображение и грусть.
Расслабленным тоном молвить о любви. Точнее – о муках, которые она приносит. Я не обижен на любовь и не зол на мир. Но я полностью в такие моменты РАССЛАБЛЕН. Это что-то вроде эшафота. Метаморфозы происходят в моей голове и в моей душе. Сердце за рулём дряхлого тела. Жалость к самому себе сменяет ненависть к объекту любви. Потом происходит наоборот. Потом ещё раз наоборот. И так далее. Затем, в конце концов, усталость накатывается невыносимым бременем на рефлексы и инстинкты, после чего наступает сон. Вроде лекарства.
Муки любви – это яд. Это вроде СПИДа. Начинаешь понимать, что никого противоядия нет, и осознаёшь, что обречён.
Идеалы любви… это верная тропа к ОКЕАНУ. Прямиком к нему, в обход всяких там берегов. Если идеалы умирают, ОКЕАН топит тебя ещё быстрее.
Бедные люди… Которые любили, но ничего не получили в ответ. Которые любили, а потом забыли, что такое любовь. Вас хочется прижать к сердцу и одарить взглядом доброго врача.
ФАУНА ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ДУШ
Звери уходили из города, когда настала тёмная ночь. Им было страшно, они боялись жизни и всё, что с этой жизнью было связано, но, тем не менее, они уходили, и их никто не держал. Звери уходили, уложив свои пожитки, в котомки. Дождь лил крупными каплями сверху, и одинокая луна тоскливо висела на тёмном небе. Будто её привязали верёвочкой.
Наверное, сразу должно полегчать на душе, когда такое происходит. Но ничего подобного не произошло. Почему-то, нам, людям тоже стало страшно и боязно. Звери стали нашей неотъёмной составляющей сущностью нашего человеческого бытия и поэтому с уходом зверей мы начали терять что-то привычное нам и дорогое. Это было... как-то... неестественно и неправильно.
Звери уходили, и мы не понимали, как им нелегко в данный момент. У них был родной дом, который они сейчас покидали навсегда. И они будут ещё много раз вспоминать о нём и тосковать. Он будет им видеться в нереальных снах, иногда появляться подобно миражу.
ФАЛЬШИВЫЕ КРЫЛЬЯ
ОПАСНОСТЬ встанет рано утром, почистит зубы, выпьет чашечку кофе и подло встанет позади спины с острыми ножницами, если ты приделаешь фальшивые крылья. Возможно, у опасности даже приготовлен пузырёк смертельного яда или изящная штука какого-нибудь калибра.
Фальшивые крылья…
Я знаком с несколькими людьми, утверждавшими что НЕБО подвластно им. Они заверяли, что имеют КРЫЛЬЯ и способны отрываться от надоедливой банальной реальности, способны парить в неких таинственных и очаровательных воздушных мирах, простым людям абсолютно недостижимым. Они верили, что каждый из них – бабочка неземной красоты, и лёгкость бабочки поднимает их над всем, что их окружает, а окружает их бестолковый и суетливый мирок. Сейчас эти люди находятся в сумасшедших домах. Врачи лечат их воображение и приводят в порядок их мозги.
РОЗОВЫЙ АД И НЕВЕДОМЫЙ РАЙ
Долгое время я считал, что жизнь моя протекает в мире, имя которому – РОЗОВЫЙ АД. Это место претендовало на то, чтобы гордо представлять собой образец величайшей обыденности и тоскливости. Почти все обитатели РОЗОВОГО АДА, дай им волю, предпочли бы обитать в каком-нибудь другом месте. Газ давным-давно не существовал, он помер в бренной памяти пенсионеров и ветеранов Второй Мировой. Горячую воду включали лишь зимой, в некоторых кварталах она текла почему-то тёплой, а в других некоторых кварталах почему-то ещё и грязной. Почти всегда были проблемы с электричеством. Особенно зимой. Когда люди начинали обогревать свои квартиры плитками и “козлами”. Конкретной ахиллесовой пятой АДА были деньги. Тем, кто работал преимущественно на государство, выдавали зарплату через два-три-четыре, а то и больше, месяцев. Особое впечатление вызывал вид брошенных домов. Это были гигантские железобетонные трупы, во внутренностях которых не было окон, дверей, деревянных полов и всей сантехники. Кто же жил в РОЗОВОМ АДУ? Неандертальцы? Нет, жили самые обычные человеки, которые тоже хотели кушать, пить и испражняться. Ещё АД был известен по всему миру своими очень дешёвыми представителями доисторической профессии. Короче говоря, проститутками.
Каждый день в Аду наступал по одному и тому же расписанию. Начиналось утро. Солнышко медленно-премедленно восходило на небо с юго-востока. Оно испытывало сильнейшие спазмы брезгливости, глядя сверху на Ад своими лучами. Пролетарии спешили на работу, школьники и студенты на учёбу. Во дворах появлялись молочницы, у которых в тарах молоко было на треть, а то и наполовину, разбавлено водой. Молочницы извещали о своём появлении посредством громких криков:
- Кислы-преслы малако-о-о!!!
Алкаши спозаранку мчались в забегаловки – продолжать вчерашний день.
Вся жизнь вертелась на базаре. Особенно во время выходных. Всех, кто находился на базаре, один мой знакомый подразделял на два вида дураков. Один дурак продаёт, другой дурак покупает. Если бы не базар, то на РОЗОВОМ АДУ можно было смело поставить бы крест.
В вечной агонии функционировала газетёнка с громким названием «АДСКАЯ ПРАВДА». Её оптимизму можно было бы позавидовать. При всей очевидности банального и никчёмного бытия АДА эта газета неустанно выискивала любые обстоятельства или случаи, способствующие процветанию этого Богом забытого пространства. И делала это с величайшим трудолюбием каждую неделю. А если совсем ничего не выискивалось, то обязательно придумывалось. Разумеется, такое бездарное чтиво давно бы сдохло и всеми забылось, но газету патронировало руководство АДА. Во всех местных предприятиях и организация просто-напросто заставляли подписываться на эту газету. Это и оттягивало её турне в морг, а затем и на кладбище. Газета хвалила высокопоставленных чиновников АДА, врала про их успехи на их должностном посту во благо простого народа. Газета могла поведать своим читателям о грандиозных и замечательных событиях. Например, о каком-либо утреннике в детском саду или о колоссальнейшем субботнике, произошедшем в каком-либо квартале. Читать её было не интересно. И заворачивать ею пирожки было неуместно. Пирожки восприняли бы это как факт смертельного оскорбления для них. Не говоря уже об анальном отверстии.
Вот в таком мире, как я считал, проходила моя жизнь.
У меня имелся один приятель. Это был Ангел и жил он в НЕВЕДОМОМ РАЮ. Как я завидовал ему! Ведь я полагал себя творческой личностью и верил, что в РАЮ много искусства и культуры, столь необходимого для меня. Всеми фибрами своей души и всеми атомами своего тела я стремился именно туда. Я и Ангел переписывались. Пару раз он звонил мне. Это были замечательные мгновения, букеты радости и веры во что-то, что положит конец моему существованию в АДУ. И Ангел был не против. Мы поговорили и решили, что я поеду в НЕВЕДОМЫЙ РАЙ. Но не сразу, а как только подкоплю деньжат на покупку КРЫЛЬЕВ. Такие вещи в АДУ стоили дорого, я работал и откладывал проценты. Экономил на всём. На еде, на вещах, на всём… экономил на душе и на теле. Я знал, что проблемы мои обретут решение в РАЮ, и это была сладкая мысль для меня. Я себе в голову втемяшил мысль, что для этого счастья нужны только КРЫЛЬЯ. Мол, стоит только их приобрести и всё будет как у Ханса Христиана Андерсона – полная идиллия в эпилоге. Мол, взлети и прилети. И с этих пор я стал жить с этой вдолбленной мыслью, ослеп, сотворил сказку, окончательную иллюзию.
Вот стоит вспомнить… Нет, не наивен я был и не глуп. Просто АД мне осточертел до невозможности, я его возненавидел ещё сильнее. Удивительно, как у меня это получилось?… Я мысленно всегда находился в НЕВЕДОМОМ РАЮ, гулял там, проводил время в многочисленных беседах с Ангелом… Фантазировал.
Ангел меня поддерживал, сигнализировал мне с того света:
- Когда приедешь? В РАЮ тепло и место есть для всех.
…Да-а… Это была интересная…сказка…
Я копил деньги почти год. Подобрался почти к самой последней точке старта в иной мир. Но полёт не состоялся. Ангел оказался не ангелом. Да и вообще…выдумал я этого Ангела, оказывается. Всё я выдумал – и РОЗОВЫЙ АД, и НЕВЕДОМЫЙ РАЙ, и искусство, и своё творческое бытиё. Придумал я это в разговорах с самим собой. Вроде, нормальный человек я, зачем же мне это понадобилось?… Потом на некоторое время такое воцарилось в моей душе, что… Как бы это выразить понятливей… Я словно бежал, ничего не замечая, по тёмному коридору к заветной двери, которая слабо приоткрылась и из неё светило чем-то алмазным и ослепительным. И почти у самой двери – бац! – дверь закрылась. И я остался в кромешной тьме. Я стал похож на того лисёнка из сказки Антуана Сент-Экзюпери. Будто Маленький Принц поигрался со мной, а потом ему пришло время лететь на свою планету…
КАК ЖИВУТ НА НЕБЕСАХ
Не стоит думать, что небо невозможно потрогать руками. Отнюдь. Очень даже и возможно. Местами оно даже чересчур твёрдое.
На небе работают ангелы и бесы. На самом деле все они люди с Земли. Просто работа у них такая – быть ангелами и бесами. У каждого из них на небе есть свой персональный шкафчик. Прилетая на небо, люди открывают свои шкафчики и достают униформу – ангельские одежды или бесовские наряды.
Надо сказать, работа эта не пыльная. Работа хорошая, не в навозе ковыряться. Начинается в восемь часов утра, а заканчивается в пять часов вечера. Всё как положено, полное соблюдение трудового законодательства. С двенадцати до часу – обед. На поглощение пищи уходит минут десять-пятнадцать, всё остальное время ангелы и бесы тратят на просмотр фильмов и мультиков по компьютеру. Высокому начальству это очень не нравится, но ничего поделать они не могут. Ведь просмотр происходит во время обеденного перерыва, а не в рабочее время.
- Пусть только посмеют запретить! – возмущаются ангелы и бесы. – Сами ведь смотрят всякую порнуху по компу!
В пять часов работа прекращается и ангелы и бесы, превращаясь обратно в людей, возвращаются на Землю. Суббота и воскресенье – выходные. Но иногда бывает так, что и в эти дни приходится работать. Но это оплачивается, так что обижаться не на что.
Ни одному ангелу и бесу не нравится эта работа. Но никто не увольняется преждевременно. На других предприятиях хуже в сто раз. А на небе – зарплату выдают вовремя, осенью не гонят на сельхозработы, никаких тебе всяких пластиковых карточек и акций. В конце года выдают тринадцатую зарплату, а на Рождество дарят подарки – пакеты со всякими сладостями. Но ангелы и бесы говорят, что с каждым новым годом содержимое этих пакетов становится всё меньше и меньше.
Раз в неделю по небу совершает обход Звёздочник. У него тоже своя работа. Он снимает звёзды, моет их и натирает до блеска. Это чтобы их сияние никогда не тускнело. Он хороший работник. Незаменимый. Но скоро он выйдет на пенсию. Вот тогда всем придётся призадуматься. Кто будет заниматься звёздами? У Звёздочника нет преемников, никто не хочет учиться его ремеслу, хотя все его хвалят. А хвалят для того, чтобы компенсировать существенный недостаток его профессии – мизерную зарплату. В голове просто не укладывается – как он существует на такие гроши? К тому же, все предпочитают звёздами не заниматься. Все предпочитают БЫТЬ звёздами.
Ещё на небе обитают кошки и собаки. Когда они все были живыми, то являлись домашними животными у людей на Земле. Теперь на небе они ходят только на задних лапах и умеют разговаривать. Они занимаются изготовлением человеческих снов. Это совсем не трудно. Надо просто вспомнить то, чего не было. Однако, кошкам и собакам тоже снятся СНЫ. И это странные СНЫ. Каждый такой сон – это отдельная человеческая жизнь одного человека. Плохо то, что кошки и собаки не забывают просыпаться.
ПОСЛЕДНИЙ АЭРОПОРТ В ЖИЗНИ
Этот аэропорт не похож на обычный аэропорт. В нашем мире он нигде не существует. Он находится в голове каждого человека, за стенами черепной коробки. Костяные стены способно пропустить миллиард пассажиров, но обратно никого не выпустят. Из черепного аэропорта есть одна дорога – полёт в небо. Пассажиры на такой рейс билеты не покупают. Они их находят. Где-то примерно внутри своей души в районе сердца. Там идеальное место для такой кассы, но всякие сооружения и помещения там отсутствуют. Воображению там не место, ибо кровь правит там всем. Она прорывает пространство и время, двигая человеческий организм постепенно и неумолимо к смертному одру.
Билеты на рейс в небо выглядят как кусочек человеческой души. И без всяких штампов и цифр. Просто разноцветный кусочек человеческой души.
Пассажиры дожидаются своего самолёта в зале ожидания. Некоторые из них выглядят как трупы. Некоторые бегают и оживлённо кричат от восторга. Некоторые слоняются туда-сюда, заложив руки за спины или засунув их в карманы. Некоторые сидят на пластмассовых скамейках, читают книги, пичкают свои желудки разнообразной едой и вытирают пот со лба большими платками. Большие электронные часы в зале ожидание показывают совсем другое время. Они отмеряют не секунды и не минуты, они отмеряют пульсацию человеческого сердца.
Наконец чёткий механический голос объявляет, что самолёт совершил посадку. Пассажиры бегут регистрироваться на рейс. При прохождении таможенного контроля обнаруживается, что многие хотят провести собой деньги и прочие вещи – любимые книги, коллекции марок и дорогих вин, и прочее. Всё это у них отнимают и вежливо говорят, что на небе не понадобится весь этот хлам. Там, на небе, всё так просто! Синева вокруг и бесконечные просторы. Некоторые непонятливые пассажиры спорят и ругаются, но никаких поблажек не добиваются. На небо пускают ТОЛЬКО ЛЮДЕЙ.
Регистрация заканчивается, пассажиров впускают в недра крылатой аэродинамической конструкции. Все немного волнуются. Пилот надевает на голову шлем и берётся за руль. Он поднимает гигантскую железную птицу с плоскими крыльями в небо. Облака, берегитесь. Сейчас вас будут бороздить.
НЕВЕРОЯТНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
Самое важное приходит как-то внезапно. И тот час всё начинаешь ощущать всеми фибрами сознаниями. Переживания вторгаются армиями, воспоминания становятся Китайской Стеной - такой же колоссальной и древней. Кажется, что начинает работать во всю силу времени и пространства механизм ностальгии. Непонятным образом открывается этакий скромненький путь. Что-то вроде тропинки...
Удивление и тайны прячутся, как цветы, на этой тропинки. А путь этот лежит через какую-то волшебную страну, похожую на сад.
Главное тут - оглянуться и всё запомнить. Например, вот те улыбки, или ту радость, или эти полузнакомые приятные лица родных и друзей. Оглянуться и посмотреть - может, рядом спряталось вдохновение или очарование.
По этой тропинке можно бежать, просто идти или лежать на траве, глядя в чистое синее небо. Так может пройти вся человеческая жизнь.
Иногда встречаются призраки, приведения, странные образы, какие-то страшные видения. Иногда встают перед глазами сюрреалистические и психоделические пейзажи. Или посещают откровения.
Первая точка этого пути - детство. Как то случилось со мной. Я познакомился с ангелами в белых больничных халатах и они меня подвели к этой тропинке. Дали в дорогу тапочки и пижаму. Вообще-то, мне не помешали крылья, но мне сказали, что с крыльями дефицит и я их не заслужил. А тапочки можно. И пижаму тоже. Больным и сумасшедшим можно.
Путешествие это может происходить как некий странный чудесный сон, наполненный красавицами и чудовищами, розами и высокими деревьями, молодостью и хмелем. В этом путешествие никого нет, путник всё время один. Один на один со своими иллюзиями...
Потом мгновению этому приходит конец и мелодия затихает. От неё остаются едва заметные капли, а ноты, дергаясь, висят в воздухе. Жизнь становится маленькой чёрно-белой фотографией.
МЫ ДОЛЖНЫ БЫТЬ НЕМНОГО СУМАСШЕДШИМИ
Приветствую вас, безумцы! Рассудок потерявшие, сумасшедшие и чокнутые! Вы нужны этой жизни, которая устала быть нормальной и всем довольная. Её нужно взбодрить. Взбодрить вами. В вас та энергия и та сила, нужные нашему обществу роботов и кукол. Марионеток дёргают за ниточки обстоятельства и ситуации, вами управляет больной мозг вселенной.
Ур-р-рра-ааа-а!!!
Кричите. Вопите. Дико. Неистово.
Радуйтесь каждому мигу своего существования. Вдыхайте атомы жизни всеми порами своего безрассудного бытия.
Радуйтесь, господа сумасшедшие!
Радуйтесь! Пока ещё продолжается это увлекательное и невероятное путешествие...
ПОЛЕ
Непонятно, какое время дня было - утро, полдень или вечер. Но точно не ночь. Мы шли по Полю и молчали. Мы шли и давили своими ступнями мелкие камешки, которые от этого глубже припечатывались к прохладной почве.
Иногда возникали какие-то звуки. Я не мог понять, откуда эти звуки и кто или ЧТО их издаёт. Порой звуки были ТАКИМИ, что моё сердце хотело вырваться из груди.
Сколько же мы идём?
Неведомые ощущения волнуют мою душу. Ничего подобного я не испытывал.
- Всё, - проговорил унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе и тяжело вздохнул. - Мы устали. Теперь ваша очередь.
Унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе, обершарфюрер СС Арнольд Вернер и гауптшарфюрер СС Альфред Ланге несли деревянный крест. А я, штурмшарфюрер СС Рудольф Крюгер и шарфюрер СС Хельмут Нойманн ломы и лопаты. Никто возражать не стал, поэтому мы поменялись.
И пошли дальше по Полю.
Ох, как нелегко нести этот крест! Уже руки болят, спина, ноги... Быстрей бы закончились все эти мучения.
Идём по Полю. Но зачем? Я не знаю. Что мы задумали? Я ничего не знаю...
- Я сейчас умру, - сказал штурмшарфюрер СС Рудольф Крюгер.
- Ничего с тобой не случится, - усмехнулся обершарфюрер СС Арнольд Вернер. - Это я тебе обещаю.
Странный ответ. Я ничего не понял. Что имеет ввиду Вернер?
Идём и идём, идём и идём…
- Стоп, - скомандовал унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе. – Здесь.
- Чего “здесь"? - спросил гауптшарфюрер СС Альфред Ланге.
Мы положили крест на землю. Сразу стало мне хорошо. Я даже сел на землю.
-У кого есть сигареты? - поинтересовался я.
Шарфюрер СС Хельмут Нойманн протянул мне пачку. Я вытащил из неё одну сигарету.
- Спички дать? - спросил шарфюрер СС Хельмут Нойманн.
- Да.
Он протянул мне немного помятый коробок.
- Так чего “здесь"? - настойчиво повторил гауптшарфюрер СС Альфред Ланге.
Я прикурил сигареты и вернул спички Хельмуту.
- Здесь начнётся НОВАЯ ИСТОРИЯ, - пояснил унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе.
Унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе у нас многое знал. В некотором роде он был нашим "духовным" лидером.
- Мы совершим ТО, что изменит человеческое существование, - продолжил Вальтер.
- В каком смысле? - спросил штурмшарфюрер СС Рудольф Крюгер.
- В любом. Ладно, хватит болтать. 3а дело.
Мы кинули жребий. У нас дрожали руки и вспотели лица. Жребий пал на меня. Штурмшарфюрер СС Рудольф Крюгер и гауптшарфюрер СС Альфред Ланге облегчённо вздохнули.
- Уговор дороже денег, - напомнил унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе.
- Я знаю, - пролепетал я.
Я лёг на крест, раскинув руки и сомкнув ноги. Мои друзья крепко-накрепко привязали мои руки и ноги толстыми верёвками.
Что будет ПОТОМ?... Это ПОТОМ… Какое оно будет?...
Пришло время гвоздей и молотка. Я не почувствовал: боли. Я очень удивился. Я ощущал, что в мои ладони и ступни проникает железо. Я видел это. И видел кровь. Свою кровь. Но мне не было больно. Просто во мне начали происходить какие-то ПЕРЕМЕНЫ.
Они выкопали хорошую яму. Затем взялись за крест, приподняли его и потащили к яме. Нижней части распятия предназначалось утвердиться в этой яме. Что и произошло. Потом яму начали закапывать, постепенно поднимая крест.
Я смотрел на них сверху. Почему-то они все разом стали для меня очень дорогими людьми. Я инстинктивно захотел их защитить. От ЧЕГО? Наверное, от всего ЗЛА, которое присутствует в нашем грешном мире. Я понял, что буду им всегда помогать. И если кто-то из них станет испытывать нужду, я превращу камень в кусок золота и подарю этот кусок ему. И если кто-то из них тяжко заболеет, я одним движением руки вылечу его. И если кто-то из них отойдёт в мир иной, я пойду за ним и верну его оттуда.
Я смотрел на них сверху. Они смотрели на меня снизу. Они очень устали. Мне стало их жалко. Они были грязные, потные, тяжело дышали. Поэтому с неба полил дождь. И они возрадовались этому дару.
Опять непонятно – утро, полдень или вечер. Но точно не ночь. Медленно подбираемся к Полю. Тихо-тихо. Несём крест и лопаты. Да, ещё и гвозди вместе с молотком. В нужный момент они так нужны.
Я смотрю на свои ладони. Они дырявые. Быстро зажили. А я думал, что мне их ампутируют.
Преграда. Мы остановились.
- Это ещё что такое? - сказал штурмшарфюрер СС Рудольф Крюгер.
Большое здание. Красивое. Из мрамора. Обычно в таких либо музеи, либо заседают. И это здание перекрывало дорогу к Полю.
- Вчера его не было, - проговорил гауптшарфюрер СС Альфред Ланге.
Унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе посмотрел на меня:
- Ты что-нибудь понимаешь? – спросил он меня.
Теперь он часто обращается ко мне с вопросами. Раньше так не делал. Наверное, теперь я более АВТОРИТЕТЕН.
Я подумал и ответил:
- Это как песок, просачивающийся сквозь мизерные отверстия сита. Становится песка всё меньше и меньше. Нужно успеть.
Унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе меня понял. Кивнул.
- Ты прав.
- О чём вы говорите? - вмешался шарфюрер СС Хельмут Нойманн. - Лучше скажите, как нам на Поле пробраться.
- Надо войти в здание, - сказал я, - и из него выйти в Поле.
- А кто в здании?
- Я знаю, что надо войти в здание и выйти в Поле, - повторил я.
И всё. Вопросы прекратились. Мне верили. И я понимал, что не должен их подвести. Интересно, кто я сейчас? Не знаю, но точно не тот, кем был до СВОЕГО КРЕСТА.
Мы вошли в здание. Никого не увидели. Было пустынно и тихо. Даже немного холодно. Мы прошагали по громадным залам и комнатам. Прошагали и вышли в Поле.
Идём молча. Как в прошлый раз.
Поле немного ДРУГОЕ. Немного банальное и не такое необычное. Или мне это ТАК кажется?
Я иду с людьми, которые боятся того, что случится. Я вспомнил самого себя. Я тоже боялся. Но ничего СТРАШНОГО со мной не произошло. Эти люди этого пока ещё не понимают.
Ну вот, и пришли.
- Это случится здесь, - проговорил я.
И мы остановились. Они на меня посмотрели. В некоторых глазах я прочитал СТРАХ.
- Нет, - сказал я, - я не стану кого-либо выбирать. Кинете жребий.
Здорово их трясёт. Но я не иронизирую. Нет. Я хочу им помочь. Поэтому я мысленно успокаиваю их. Гляжу на них и успокаиваю. Им заметно полегчало.
Жребий пал на Крюгера. Он покраснел.
Я тронул Рудольфа за плечо.
- Не волнуйся, - сказал я ему тихо. - Больно не будет.
Вальтер услышал мои слова, посмотрел на меня, но ничего не сказал.
Штурмшарфюрер СС Рудольф Крюгер поверил мне. Он ничего мне не ответил, но я ПОЧУВСТВОВАЛ, что он поверил мне. И он лёг на крест.
Они привязали руки и ноги Крюгера к кресту.
- Ты не примешь в этом участие? - поинтересовался унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе.
Я хотел отрицательно помотать головой, но потом мне пришла в голову одна мысль. Сейчас я откажусь. Завтра будет отказываться штурмшарфюрер СС Рудольф Крюгер. Послезавтра, допустим, шарфюрер СС Хельмут Нойманн… И так далее. И кто же потом станет распинать самого последнего из нас? Нелогично.
Поэтому я протянул свои руки к Вальтеру.
- Дай молоток и гвоздь, - велел я.
Он дал мне молоток и гвоздь. И я прибил левую ладонь Рудольфа к кресту.
Он не вскрикнул. Зато чуть не вскрикнул я сам. Кровь хлынула из ладони штурмшарфюрера СС Рудольфа Крюгера и попала на моё лицо.
Опять непонятно - утро, полдень или вечер. Но точно не ночь.
Крадёмся. Чуть ли не цыпочках.
Держим путь к Полю.
Стоп! Здание. Но не оно нас остановило. Ему мы вчера удивлялись. Сейчас мы видели толпы людей около здания. Похоже, что и внутри него тоже были люди.
- Проклятье! - выругался унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе.
Я и штурмшарфюрер СС Рудольф Крюгер так не взволновались.
- Спокойно, - сказал он. - Надо пойти к ним и выяснить, для чего они все тут собрались.
И штурмшарфюрер СС Рудольф Крюгер поглядел на меня. Хочет, чтобы я одобрил его.
- Правильно, - проговорил я. - Но крест оставим здесь. А то он привлечёт всеобщее внимание к нам.
Так и сделали. Оставили крест и двинули к зданию.
Люди шумели, люди, галдя и тараторя, рассуждали. Многие из них были даже обеспокоены. Мы вошли в здание.
Я увидел полицейского в сияющей форме. Он за всеми внимательно наблюдал. Внутри здания тоже находилось множество народу.
- Скажите, - обратился я к служивому, - что здесь происходит? Шумно, как на рынке.
Он кивнул.
- Это точно, - согласился он. - Меня прислали, чтобы я не допустил всякого безобразия.
- Чем все так встревожены?
- Встревожены все не просто так. Дело в том, что некая группа людей начала проникать на Поле и совершать там преступления.
- Преступления?! То есть?
- Они выбирают одного из своих и распинают бедолагу на кресте. Чудовищно! Вот звери... Не так ли, а?
Я смущенно пролепетал:
- Конечно-конечно...
Я заметил, что моих друзей и след простыл. Забоялись. Сбежали. Даже штурмшарфюрер СС Рудольф Крюгер.
Долгое время я ходил по зданию средь незнакомых мне людей. В моей голове отсутствовали всякие мысли, и думать я о чём-либо не хотел. Казалось, я ничего не видел. Только тени.
Слышал голоса, но не слышал слов. И не мог связать их в предложения. Я бродил, ходил, плутал, а потом, когда уже прошло довольно много времени, вдруг в один момент…
…люди исчезли из здания. Да так, что я сперва этого и не заметил.
Тишина воцарилась в этом месте.
Куда все подевались…?
Потом я ПОЧУВСТВОВАЛ, что Поле тоже исчезло.
Что случилось? Почему мне это непонятно? Ведь я ДОЛЖЕН ЭТО ПОНИМАТЬ.
Пустота… Пусто... Молчание... Я один...
Какое-то горькое разочарование почувствовал я.
МОЯ МАШИНА ВРЕМЕНИ
Мы часто помним именно то, что видели, когда были детьми: запахи, картины, сны, приятные мгновения. Это вызывает резкое чувство. Мне кажется, что в этот момент начинает функционировать Машина Времени. Машина переносит моё сознание в некий мир, где мой мозг начинают посещать сильные фантастические стихии. Каким-то образом этот мир нереален и реален.
Возможно, стоит быть ближе к нашей действительности, которая исключает такие вещи, дабы не сходить с ума. Но мне порой кажется, что такая позиция тоже чревата последствиями негативного характера. Действительность тоже долбит мозг и крушит сознание. Действительность тоже сводит с ума.
ЗИМА МОЕГО СОЗНАНИЯ
Это было необыкновенное холодное дыхание. Я чувствовал, как мертвеет от мороза моё тело. Меня воздух стискивал в своих объятиях настолько, что внутри меня всё хрустело.
Я шёл по зимнему Невскому проспекту. Я понял, что никого и ничего уже больше не люблю...
Но ведь любил же! И так было здорово верить в искусство и в ещё нечто такое, о чём с трудом вспоминается... Всё произошло от детства, от моего мира, в котором нам было семнадцать лет, потом восемнадцать и так далее. Назывался этот мир - ЗИМА. Покровителями этого мира были АВНЮКИ - нелепые люди в очках, взахлёб читающие книги, интеллигенты и интеллектуалы-пчеловоды.
В ЛЕСУ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ
Порой бывает так, что я частенько оглядываюсь назад и фрагментами опять прокручиваю старую плёнку моего прошлого. Мне вспоминается то, о чём я писал, как я писал, зачем я писал. Несомненно, старые сюжеты и мысли, похороненные мной некогда, дали всходы и начали расти. Они выросли в деревья и кустарники. Образовали целый лес. Мне предоставляется лишь один вариант человеческого бытия. Замечу, что этот вариант желанный для меня. Так вот, мне предоставляется бродить по этому лесу и собирать плоды. А так же беречь голову от внезапных шишек, падающих сверху.
Удивительный лес… На ветвях висят целые миры. Многие рукой мне не достать. Не дотянуться. Приходится в таких случаях просто стоять, держа голову вверх, и любоваться, одновременно завидуя и восхищаясь, почему-то печалясь и тоскуя…
Здорово бродить по такому лесу. Главное – НЕ ЗАБЛУДИТЬСЯ.
Существует в этом лесу особый Лесник. Много раз встречался с ним, но его лица не запомнил. И облик тоже. Мне кажется, что облик его и лицо не очень-то значительные детали его персоны. Я не знаю, сколько ему лет, и какое у него имя. Я не ведаю, когда и зачем он появился в лесу. Предполагаю, что этот Лесник вечен. Он был ещё тогда, когда и леса-то этого не существовало.
Лесник знает в лесу всё. И какими тропинками ходить, и где полянки с ягодами и грибами, и какие звери живут тут… Знания его безграничны, а мудрость велика. Такие знания в нашем мире, вне этого леса, укорачивают жизнь. Такая мудрость в нашем мире сведёт любого с ума.
Где его изба? Какой его дом? Не знаю…
Странно…
Однако, Лесник в лесу. Или лес в нём? Многие вещи вне моего понимания, но я рад этому обстоятельству, ибо при таком раскладе жить просто ИНТЕРЕСНО.
И ещё, Лесник добрый. Он предостерегает меня от капканов, которые могут попасться мне в лесу. Капканы – это такая штука… не знаешь точно, где и когда он тебя захватит. Поэтому советы Лесника на этот счёт бесценны. Раза два-три я попадал в такие ловушки и в такие моменты по-настоящему понимал, как нужен мне Лесник. Ибо Лесник освобождал меня и лечил мои раны. Его лекарственные снадобья и травы избавляли меня от боли и шрамов.
Но несколько рубцов остались на мне. Я не хотел, чтобы они исчезли. В обратном случае душа попала бы в такие силки, что… Воображение хромает. А то можно было бы представить продолжение после слова “что”. Поэтому рубцы сохранились.
Ведь главное – НЕ ЗАБЫТЬ.
В каждое своё время года лес разный. Весной оживает, рождается, начинает примерять одежды. Летом постоянно солнце, много улыбок, порой жарко. Осенью лес грустный и какой-то печальный. Зимой лес то опустошенный и серый, то таинственно добрый. Но однажды случилась такая весна, доныне которой не было, такая весна, которая мне запомнилась. Хотя, когда она пришла и длилась, я её не понимал и не принимал. Только потом до меня дошло, какая она была прекрасной и ЖИВОЙ.
Помнится мне, что тогда снег почти растаял… почки на ветвях начинали крупнеть и раскрываться… ветер становился теплее… мир обновлялся… полуголые деревья шептали свои сказки…
Я шёл по лесу, смотрел по сторонам и слушал звуки леса… которые складывались в слова, а слова в ритм и рифму. Эти слова не возникали сплошным потоком, они возникали моментами, и казалось, что им не будет конца… Слова… Звуки… Я иду по лесу… весна… я оглядываюсь и поднимаю голову к небу… Хрустальные голоса, их много, они бесконечны, они певучи, они волшебны, они преображают, они таинственные, они возвращают к жизни…
После такой прогулки по лесу, после такой весны, я многое понял. Вспомнил то, на что раньше не обращал никакого внимания или неправильно осознавал. Вся наша жизнь полная ерунда. Точнее сказать, моя жизнь. Ведь главное – Я ЖИВОЙ.
Охотники бродят в лесу. Бродят… ищут… Пробираются по зарослям, таятся в тени деревьев. Охотники, предпочитающие стрелять внезапно, когда ты этого не ожидаешь, когда ты не знаешь, откуда грянет выстрел в тебя. Я порой в лесу, как мишень. И боюсь их пуль.
Откуда они взялись?
Чтобы ответить на этот вопрос, лучше сначала ответить на вопрос, откуда Зло вообще взялось?…
Нет, не зря они рыскают в лесу. Не зря. Выстреливают и губят всё ЖИВОЕ. Можно подумать, что такова их миссия.
А, может, они просто развлекаются? Взяли, да и появились в лесу со своими ружьями. Душу потешить, водку попить. А?
Не знаю. Не понимаю. Но вижу их в лесу и вижу, как они ОХОТЯТСЯ. Не всегда они бродят по лесу, но это ещё ничего не значит. Ведь точно не угадать, когда начнётся охота, когда они придут в лес.
Ещё у них есть свои Собаки. Они служат Охотникам. Они приносят им подстреленную жертву в зубах и в знак служебного усердия льстиво виляют своими хвостами. Иногда эти Собаки опаснее Охотников. Охотник может не заметить и пройти мимо. Но Собака обязательно почует и скажет своему хозяину.
Да и почему внезапно? Часто Охотники стреляют прямо в тот момент, когда ты смотришь им в глаза и понимаешь, что попался. А Охотники улыбаются и прицеливаются в тебя. Они подшучивают, порой даже посмеиваются, нажимая на курок.
Что? Описать Охотника? Зачем? Чтобы знать его облик и при его появлении удирать без оглядки, куда глаза глядят? Не стоит… Поверьте мне. Охотники многоликие. Они могут жить рядом с вами всю вашу жизнь, и вы узнаете о том, что они охотники, только в тот момент, когда они направят на вас дуло ружья. Охотником может оказаться даже ваш сосед по лестничной площадке. Если не Охотником, то Собакой.
…Эй. Охотники! … Сколько ж вам ещё бродить по лесу?… Сколько вы ещё подстрелите?… Молчите? Не говорите? Наверное, боитесь своими голосами вспугнуть дичь. Но ваших Собак слышно даже на Небе. Ваши Собаки выдают ваше присутствие.
О!… Лают… Пора в укрытие. ГОСПОДИ, СПАСИ и СОХРАНИ.
БЕРЕГ И ВОЛНЫ
Думается мне, на что похожа моя жизнь.
Наверное, она похожа на прибрежные камешки, которые покоятся на берегу большого океана. Ангелы бродят на этом берегу и смотрят на закат солнца. Иногда ангелы принимаются возводить из камешков миниатюрные дворцы, замки и крепости. И в моей жизни что-то появляется. Наверное, надежда. Наверное, мечты.
Затем воды океана начинают бушевать и могучая волна, выбросившись на берег, рушит эти строения. У неё может получиться за один раз. Или за два. Или за три. Неважно. Океан бушует долго. Некому его успокоить, уж очень много любви пребывает в нём, ни в одно сердце не вместится.
Вот так... волна рушит мою жизнь.
Но ничего. Потом океан успокоится и настанет штиль. Снова на берегу станут гулять ангелы и мастерить из камешек дворцы. Опять в жизни что-то появляется.
...Что-то уходит...
...Что-то приходит...
Самое страшное - остаться одному. Но мне это не грозит. Ибо часто океан волнуется, а ангелы не устают от своих прогулок. Да и в мою голову дверца распахнута. Через неё жизнь вползает со своими игрушками.
МОНСТРЫ И ЧУДОВИЩА БОЛЬШОГО ГОРОДА
В Петербурге в конце мая и в начале июня очень шумно во время белых ночей. Особенно в центре города. Это шумят беззлобные чудовища и добрые монстры. Их никто не видит, но слышат звуки, которые они издают. Это ЗВУКИ БОЛЬШОГО ГОРОДА. Лет сто назад, когда я обитал в Отстойнике, мне удалось купить диск группы "Серьга". Я тогда отправился в Город Мечты Идиота. Некое своеобразное паломничество. В ту пору я хотел научиться профессионально играть на гитаре. Я вбил в свою голову, что мне в этом нелегком деле поможет хороший самоучитель. Ничего такого я не нашел, но зато купил "Серьгу". Так вот... У них песенка одна есть. Там такие слова: "Мы дети большого города..."
Петербуржская подрастающая молодежь... Как вам повезло! Вы родились в великом месте! Вы не знаете, что такое несчастная провинциальная юность. Вас убаюкивают и укачивают в своих объятиях монстры и чудовища большого города и вам снятся сны, которые ничего общего не имеют с той жизнью, которая существует вне Петербурга. Черт побери! Я вам завидую, да, вам, юнцам неоперившимся. Вы, тупые и безмозглые тинэйджеры, гораздо лучше и круче меня, гениального писателя.
ПРАЗДНИК НА ВСЮ ЖИЗНЬ
Начинается.
Мы готовы к празднику. Во мне уже предпьянное ощущение. Со мной всегда так. Еще не выпил - но немного нетрезвый. Ёщё не покурил травки - а уже в состоянии лёгкого кайфа.
Я и фрейлейн Марта накрываем на стол. Унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе опустошил свои карманы от денег. Обершарфюрер СС Арнольд Вернер тут же схватил их и помчался с гауптшарфюрером СС Альфредом Ланге за выпивкой. Оберштурмфюрер СС Фридрих Рихтер уселся на почетное место - на кресло около открытого окна - и принялся рассказывать весёлые истории.
Зазвонил телефон. Трубку взял унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе.
- Алло? - спросил он.
- Помощь не требуется? - осведомились в трубке.
- Спасибо, - достойно ответил унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе. - Своих халявщиков хватает.
Стол готов. Закуски предостаточно.
- Ну как устоишь против такой провокации? - шутливо выразился оберштурмфюрер СС Фридрих Рихтер и поцокал языком.
Фрейлейн Марта кокетливо стрельнула глазками в меня.
- Смотри, не перепей, - предупредила она иронично.
Помнит. Год прошёл, а всё так же помнит. Однажды мы хорошо выпили, и я стал приставать к ней. Она отшила меня крепко. Чуть по роже не съездила. А потом заявился её хахаль и захотел сделать из меня омлет. Но успокоился, когда я быстро извинился.
Прискакали гауптшарфюрер СС Альфред Ланге и обершарфюрер СС Арнольд Вернер. С выпивкой.
- Вы что это взяли? - оберштурмфюрер СС Фридрих Рихтер надел очки и стал читать этикетки на бутылках.
- Новинка, - похвастался обершарфюрер СС Арнольд Вернер. - Называется "ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ".
- Такое мы ещё не пили, - сказал я.
- Ладно, - сказал унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе. - Чего болтать-то? Разливай.
Разливать взялся обершарфюрер СС Арнольд Вернер. Он умел по-суперски разливать. Разлили и немедленно отправили содержимое в свои рты. Сразу от ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ внутри тела потеплело.
- Хороша, - одобрил оберштурмфюрер СС Фридрих Рихтер.
- Между первой и второй перерыв небольшой, - намекнул гауптшарфюрер СС Альфред Ланге.
И мы хлопнули по второй стопочке. Затем накинулись на закуску.
Пошли разговоры. Самые разные. Шуточки и забавные происшествия. Оберштурмфюрер СС Фридрих Рихтер тараторил и всех перебивал.
Тяпнули третью стопочку. Затем четвёртую.
Я захмелел. Но почувствовал, что хмель ИНОЙ. Я пьянел от ЖИЗНИ. Я начал принимать ЕЁ в слишком больших дозах. Как обычно, после ЭТОГО происходило КОЕ-ЧТО.
Пятая стопочка, шестая…
Я ещё пока мог слышать фразы и связывать слова в предложения.
- ...У меня кот чокнутый, - жаловалась фрейлейн Марта. – Бегает по коврам на стенах и по занавескам…
- ….Женщин надо чувствовать, - поучал унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе.
Оберштурмфюрер СС Фридрих Рихтер взялся подшучивать надо мной. Он частенько подозревал во мне скрытого гомосексуалиста.
Седьмая стопочка. Гауптшарфюрер СС Альфред Ланге выдал незабываемый тост. Ему зааплодировали. Унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе чуть со стула не свалился.
Восьмая стопочка. ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ закончилась. Ланге погнали за добавкой. Хотели послать меня. Но запротестовала фрейлейн Марта. Она сказала, что я уже ничего не соображаю, но ещё пока не перепил.
Мир закачался...
Я закачался…
Поплыл... Поплыли... Поплыло…
Гауптшарфюрер СС Альфред Ланге принёс ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ. Но она в меня уже не лезла.
Девятая стопка, десятая, одиннадцатая…
Мои глаза закрывались и открывались. Мне стало казаться, что я сплю. Гул голосов утихал в моих ушах.
В очередной раз мои глаза открылись, и я увидел, что обершарфюрер СС Арнольд Вернер и гауптшарфюрер СС Альфред Ланге сцепились. Оберштурмфюрер СС Фридрих Рихтер начал их разнимать. Фрейлейн Марта повисла на спине Вернера.
Мои глаза медленно закрылись...
…Я очнулся в другой комнате. Ко мне прижимался унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе. Он дрожал.
- ТАМ происходит ЧТО-ТО СТРАШНОЕ, - шептал он мне.
И я это чувствовал. ОТТУДА доносились крики и звуки смерти...
...Что-то разбилось.
- Будь ты проклят!
- Я тебя убью!
- Тебе не жить!
- Прекратите!!!
...Я очнулся в другой комнате. Фрейлейн Марта хищно посмотрела на меня. И напала.
На ней кровь. Чья?
Она вся в крови. В её руке нож.
Я еле отбился от неё...
…Мы резали друг друга. Мы бегали и метались. Мы убивали. Спотыкались, замирали, сдирали кожу друг с друга.
Всё завертелось...
Закружилось…
Мы кричали, вопили и неистовствовали. Мы были беспощадны.
Как это долго происходит...
Мы резали и убивали.
- Что такое ЖИЗНЬ?! - орал оберштурмфюрер СС Фридрих Рихтер. - Это замедленный прыжок из...
И не договорил. Захрипел. Из него пошла кровь. Он перестал существовать.
Мы были охотниками и жертвами. Мы...
Потом… Потом мы устали…
...Наступила ПАУЗА. Долгая.
Я начал трезветь.
Похмелье…
Я сел за стол. Шатаясь, приблизился унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе. Тоже сел. Фрейлейн Марта закурила сигарету. У неё дрожали пальцы.
Больше никого нет. Только мы.
Ох, как мне плохо... И им тоже.
Трупы на полу, везде засыхающая кровь. Скоро начнёт покрываться корочкой.
Унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе тяжко вздохнул.
- Голова болит, - сказал он. - Ничего не осталось, а?
Фрейлейн Марта молча кивнула на одинокую бутылку. Все остальные были разбиты. Осколки стекла валялись где попало. В этой бутылке ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ было грамм сто.
- Разливай, - велел унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе. – Полечимся.
У меня раскалывался мозг. Болело всё тело. Я чувствовал, что меня словно прогнали через мясорубку.
Опохмелились.
- Надо прибраться, - сказала фрейлейн Марта. - Сегодня будет много работы.
Унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе кивнул ей и ушёл.
А я на ВСЁ смотрел и думал. Странно, но я почему-то ощущал, что ничего такого необычного не произошло. Если не принимать в расчёт эти страшные раны на моём теле. Интересно, они затянутся? А потом исчезнут?
ЧЕРВЬ, ЛИЧИНКА И БАБОЧКА
В мозг неопытный, детский, наивный нахлынуло много то, что жизнь так ненавидит и видит смысл в бегстве от неё. В нервы беспомощные, нелепые, жалкие проникло то, что разум заставляет подчиняться всем стихиям, парализующим больной мозг. Тело и душа между ними – бездна. Надо сделать шаг, большой, но не слепой. Тем самым, мост соорудить, дабы отступила пустота, которая в душе, которая – моя. И искорёжило, и понесло всего, заколесило, забесило, умерло сознание, мечтания. Судорожные рыдания по ночам, как припадки, как психоз. Диагноз – труп. И больше ничего. Земля – ад. Небо – ад. И между ними – ад. Так чудится червяку, который роет ход. Но это – выход в НИКУДА. Точнее – тупик. А более точнее – просто смерть. Червь он сам. И червь есть в нём. Всё выедает червь. А больше всего – добро и свет. И мнится червю, что Бога нет, и веры тоже нет, любви, мечты… Червь глуп, он видит только самого себя. Хотя думает, что на обозрение ему представлен весь мир. И миру этому имя – НОЛЬ. И цена ему – ДЕРЬМО. Червь просто глуп, он верит, что избавит его самоубийство и вечность – старуха небытие. Червь глуп. И глуп червь в нём. Темнота… Темнота… Червь роет норы. Червь роет ходы в НИКУДА, где царит никчёмная убийственная пустота и тоска.
Запеленало отрывками, урывками, обрывками. И не заметил червь, и не подумал червь, что мыслить стал. И мысли эти оплели его, превратили в неподвижный кокон. Неведомо, неопознано и неразгаданно время, и не исходить Вселенную всю, но замереть во благо самому себе червю удалось. Зачем? Для чего? Надолго ли? Червь не узнает. Да и не важно это. Он уже не червь, он мыслит, хоть неподвижен. Он – личинка. Что выродится из неё? Всеми стараниями, слушая загадки и тайны, голоса, и шорохи, личинка совершает путешествие из НИКУДА в КУДА-ТО. Грохотом откровений, вроде наслаждений, мысль двигалась, и двигатель её – окно. И панорама мира сего, где червь – никто, и нет его. Что-то шептало, что может шептать и мир миру открывать, и благо тоже, надежду, веру, всю доброту и всю любовь. Шептать, шептать… Как будто сон о сне каком-то. То ли чужом, то ли своём. Но ведь во сне там жизнь. А только вот безжизненна была та жизнь. Столько с личинкой происходит процессов в замедленном кадре. Это напоминает, сколько мир весит. Вам приходилось видоизменяться? Тогда вы были тоже личинкой. И знаете, каково это - быть всё время чем-то вроде « это »… Во что-то…что-то…переходит… На грани – ветвь. Ветвь дерева Вселенной. И на ветке личинка. Что-то внутри её. Во что-то…что-то…переходит, из одного в другое. Это было мною. Глаз нет у личинки, слуха, рта, рук и ног. Ничего не ощущает и не чувствует она. Пока…да…вроде бы…пока…
Прекрасное мгновение застало её существо, новое, как будто заново рождённое. К Красоте прикоснувшись, к Любви придя, мгновение это передало всё. И это существо запульсировало… Пульс жизни, бег времени, улыбка. Улыбка… Улыбка… И мысль… Замечательные невидимые крылья поднимали в небо механическое тело. Научили летать, научили мечтать, страдать… Забавлять это может кого-то… Но невидимые крылья были. И был полёт. И был пилот. Вот… Растаяло зло, растаяла ненависть, растаяли мысли о смерти. Цветы… Вокруг были только они. Бабочка летает среди них, летает, и пыльцу собирает. Пыльца сия – жизненный опыт, которого так не хватало, которого всем хотелось познать и собрать. Да не собрать пыльцу, лишь крылья можно испачкать. Пыльца, она, прах и пепел. И бабочка понимает, зачем летает она и зачем эта пыльца. Мечта… Она такая, на бабочку похожа, недоступная… Но увидеть её возможно, лишь Любовь глазами стать должна. Пустота и свобода. Всем это дано. Всем…всем…всем… Полёт бабочки – это мысль. В этой мысли безгранична любовь.
Был червём, превратился в личинку, родился бабочкой. Что ещё ожидать от жизни? Новых метаморфоз? Новых превращений? В конце-концов, корабль приплывёт к берегу, имя которому - … …неизвестно оно… да и не важно…всё равно, какое оно… Бабочка сложит крылья, разучится летать. И сном это обернётся, где высота и где бездна…
НЕСЧАСТНЫЙ СПАСИТЕЛЬ
В одной пустынной местности находилось скопление небольших двухэтажных домов. Целая группа. Это был наш доблестный Третий Рейх. В одном из них жили я и Мама.
Однажды я гулял около дома и увидел, что едет автобус. А там сидят Русские Большевики. Они ехали завоёвывать наш Третий Рейх. Я встревожился.
- Надо их остановить, - решил я.
Я пришёл домой. Маме ничего не сказал.
- Найти бы какое-нибудь оружие… - мечтал я.
Я стал искать и нашёл бинокль. Стал смотреть в него на автобус. Русских Большевиков было четверо. Я увидел, что сидят они неподвижно, и каждый глядит прямо. На их пилотках и на каждой груди сияют маленькие звёздочки. Потом появился пятый Русский Большевик.
- Оружие нужно, - сказал я.
Я отложил бинокль и пошёл во двор. Там я забрёл на заднею часть огорода. Среди небольших и высоких растений я увидел, как двое небритых мужиков разделывают Пёсика. Почти щенка. Они отрезали уже его голову и связывали его лапки. Они увидели меня и глянули на меня. Я почувствовал тошноту, призыв к рвоте, мне стало неприятно. Поэтому я поспешил уйти.
Я вернулся и решил попасть в автобус.
- Зачем? – спросил я сам себя.
Подумал.
- Не знаю, - ответил я себе. – Это разведка.
Я пошёл к остановке и стал ждать автобус. Когда он подъехал и остановился, я залез в него. Вокруг было полно Русских Большевиков. Уже не пять, а гораздо больше. Я сел на одно сиденье и стал за ними наблюдать.
Русские Большевики на вид были добрые, как люди, простые и обычные. Они шутили и даже смеялись. Один из них разговорился со мною и поведал про свою жизнь.
На следующей остановке я слез с автобуса и пошёл домой.
- Русские Большевики едут, - сказал я Маме.
Мама стирала бельё.
- Ну и что? – спросила она.
- Они нас завоюют.
- Не бери лишнего в голову.
- Но это правда.
Мама не ответила.
Я вздохнул и стал опять везде ходить в поисках оружия. Я снова пришёл в тот самый дальний огород. Небритые мужики, сидя на коленях, всё так же резали Пёсика. Они вскрыли его брюшко. Головка Пёсика была на месте, и в его глазах я прочитал мольбу. О помощи. Ещё там была беспредельная и банальная покорность своей участи.
Небритые недовольно посмотрели на меня. И я, испугавшись, тут же ушёл.
Вернувшись домой, я вспомнил о делах. Пора было идти в гестапо.
- А как же Русские Большевики? – задал я себе вопрос.
Но надо было работать. И я пошёл в гестапо. Там фрейлейн Эльза, наш референт, стала рожать. Прямо на работе. Легла на стол, раздвинула ноги и из под платья полезли дети. Двое. Близнецы.
- Они мне не нужны, - выкинула их Эльза. – Они всё равно умрут. У меня они всегда умирают.
И верно. Близнецы съёжились и стали трупиками.
- Это от плохой воды, - понял я причину. – У нас экология.
И я тут же возвратился в прошлое. Временный отрезок исчез, растворился в вечности. Я не заметил этого, а потом догадался и удивился.
Фрейлейн Эльза лежала на столе и рожала. Я ждал появление детей и, как только они вылезли, посадил их в коляску. И подошёл к фрейлейн Астрид. Она лежала, отвернувшись, на диванчике.
- Астрид, - позвал я.
Она повернулась ко мне. Лицо у неё печальное. Она тоже рожала и её дети тоже сразу же умирали.
- Возьмём их, а? – предложил я.
- Зачем? – спросила она.
- Жалко.
- А как мы их прокормим?
- Я буду работать.
- Где?
- Найду.
- Нам всё равно не хватит денег.
Я опечалился, а близнецы ждали и умирали. Их надо было спасать.
Но рабочее время закончилось, и я пошёл домой. Мамы не было.
- Пошла в гости, - предположил он.
Русские Большевики всё ещё не прибыли. Их автобус был пока далеко. Я опять взялся за поиски. И снова пошёл в дальний огород.
Небритые по прежнему резали Пёсика. Голова была полуотрезана, брюшко вспорото. Небритые стали его потрошить.
- Интересно,- удивился я. – Почему они так долго режут его?
Но тут меня что-то подстегнуло. Может быть, желание покончить со всеми своими неприятными ощущениями и тошнотой. Я быстро подбежал к большому забору и стал на него залезать. Один из Небритых, почуяв неладное, поспешил за мной.
- Стой! – закричал он.
Он схватил меня за штанину, но я дёрнул ногу и в руке Небритого остались только пёрышки. Я побежал на тот край забора. Небритый тоже залез и пустился вдогонку. Но я уже затаился средь двух брёвен и видел, что Небритый прибежал к краю забора и остановился в недоумении. Он не видел меня. А я тихо выскочил и побежал на другой край забора. Небритый услышал шум и увидел меня. Опять пустился за мной. Так мы бегали по забору раза три – туда и обратно. Потом я остановился на полпути и, высоко подпрыгнув, взлетел. А Пёсик воскрес и тоже поднялся в небо. В полёте мы увидели настоящие свои обличия и я понял, что Пёсик – это мой старый и любимый друг Отто. Как мы радовались встрече!
И тут я очутился на земле, в огороде, затаившись в кустах. Небритые резали Пёсика. Я понял, что случилось. Я вернулся в прошлое. Как тогда в гестапо. И вспомнил, что Небритые резали Пёсика вовсе не долго, как мне показалось. Просто я приходил в этот огород в одно и тоже время.
Я решил опять спасти Пёсика и побежал к забору. Но Небритые уже засекли меня. Один из них побежал наперерез, а другой приставил бритвенное лезвие к горлу Пёсика, распятого на заборе.
- Остановись или я убью его! – пригрозил Небритый.
Я и не подумал это сделать. Зачем? Я же всё равно воскрешу друга.
Небритый чиркнул по горлу Пёсика. Брызнула кровь, а сам Пёсик завизжал.
Я увернулся от Небритого и залез на забор. Небритый был на этот раз быстрее. Он уже был научен горьким опытом. Он спешил за мной, настигал меня и не давал мне укрыться за двумя брёвнами. А это было необходимо мне.
Я был вынужден перебежать на левый соседний забор. Не забор даже, а ограду. Небритый за мной не двинулся. Остался охранять.
- Ты у меня получишь! Я тебе покажу, как мутировать! – орал он. – Я тебе покажу, как набираться радиоактивных сил…!
Я дышал тяжело, как затравленный. Я понял, что пробежка по забору давала мне способность летать. И я опять подпрыгнул. И упал на землю.
- Видно, я мало пробежал, - догадался я.
Я побежал к правой соседской ограде. Залезая на неё, я рассчитывал добраться по ограде к забору. Но Небритый был не дурак. Он уже поджидал меня там, стоял и выглядел очень страшно. Он кричал, чтобы я не лез на ограду. Я и сам почувствовал, что ситуация до того накалилась, что сейчас ВЗОРВЁТСЯ.
Но я упрямо начал взбираться на ограду. Небритый, стремясь мне помешать, перебрался на неё и…Тут произошёл ВЗРЫВ…
Кровь Пёсика залила весь мир…
…а спустя какое-то время она стала отходить. Я отмылся в тазике и был печален. Но все люди кричали мне:
- Хайль Гитлер! Зиг Хайль!
Они сделали меня своим Спасителем.
Но всё равно было грустно.
МОИ ТИГРЫ
Где я так ошибся?
Где я отступился?
Там, где навлёк на себя одиночество и не познал общение с живыми людьми?
Там, где я долго экспериментировал с самоубийствами и жаждой искусства?
Где…?
Там, где приблизился к любви, но так никого и ничего толком не полюбил?
У Зощенко тигры рычали и предвещали симптомы тяжёлой психологической поры. До меня петербуржским чудовищам и монстрам звуков большого города нет никакого дела.
ДРУЗЬЯ УМИРАЮТ В ДЕТСТВЕ
Давным-давно, лет сто назад я и Рустик брели, не спеша, к трамвайной остановке и рассматривали только что купленную кассету. Это был альбом Tiamat "Дикий Мёд". Мы хотели купить что-то другое, но не нашли. Взяли этот альбом. Было это в Городе Мечты Идиота. Было это в сентябре. Было это сто лет назад и было это неправдой. Так... бред воспоминаний.
Я живу не так уж много и, по существу, мало чего увидел и испытал. Так скажут мне многие люди. Но в моей жизни были такие минуты, которые вмещали в себя века. И это правда. Мне иногда кажется, что по-настоящему я существовал только во время этих минут, а вне их – просто был и всё.
Я живу с Стране Которой Нет и хочу рассказать о своих друзьях. В эту Страну вмещаются мои мысли и видения. Она вся и целиком состоит из меня, а мои друзья живут в моей голове. Они уходят и приходят. Иногда я очень хочу видеть кого-нибудь из них, а иногда наступают такие моменты, когда я ощущаю, что их нет, и никогда не было.
Прекрасная Страна Которой Нет… Здорово, что я так болен, что могу жить в ней. Просто чудесно, что я настолько чокнутый человек, раз чувствую, что живу в ней. Для меня она важнее и реальнее нашего сугубо реального мира. Прекрасная Страна Которой Нет… Она возникла из того, что я говорил самому себе. Не всё в ней хорошо, но так должно быть. Есть добро. И есть зло. Что же касается искусства, то… искусство подобно реальной жизни. Можно смело сказать, что оно и есть наша человеческая и нечеловеческая жизнь. А жизнь насыщена не только прекрасными дворцами и волшебными сказочными хоромами, на фоне которых ютятся убогие лачуги и мёртвые хижины. Есть ещё тюрьмы и сумасшедшие дома. Ведь это результат нашей замечательной продуктивности. Мы всё производим и всё уничтожаем. Мы производим уничтожение. В своих разговорах с самим собой я что-то уничтожал, а что-то творил. Иногда так всё смешивалось, что я превращался в сумасшедшего.
Наверное, такие друзья есть у всех. Но у каждого они СВОИ.
Хорошие ли или плохие эти друзья? Ну… в каком-то смысле я и сам не подарок. А раз так, то этого я никогда не выясню.
ГЕНИЙ МУЗЫКИ МОЕЙ ЮНОСТИ
Вот этот мой друг – истинный житель Страны Которой Нет. Похоже, он родился там ещё тогда, когда его рождение не было запланировано его родителями. Он тот, кто может быть бессмертным.
О Гении я узнал тогда, когда увидел неземной свет безумного алмаза в небе. Меня тогда довольно крепко ослепило. В мозг через уши проникли звуки, доселе которые я не слышал. Об этом моём друге многие люди говорили, что он сумасшедший человек и странный индивид. Дело в том, что Гений мог видеть то, что никому не дано увидеть. Поэтому он и говорил об этом, а мало кто мог его понять.
Этот мой друг – необыкновенная личность. Он открыл для Страны Которой Нет множество музыкальных и психоделических миров. Так же он указал другим гениям другие творческие дороги в фантастические миры. Гений сконструировал волшебные двери. За этими дверями спрятаны СТИХИИ. Они похожи на ветры. Одни сильные, другие непонятные и слабые. Стоит только открыть одну из них и в тебя ворвётся то, что скрыто за дверью. Какая-то СТИХИЯ. Она изменяет твой мозг и мысли. Ты начинаешь воспринимать наш мир совсем по-иному. То, что было скрыто для души, становится открыто даже для глаз.
Сейчас я как раз перед такой дверью. Стою и смотрю на неё. Я её открою и в мою голову ворвётся некий ветер вдохновения и идей. Перед глазами встанут картинки, которые мне захочется изобразить. На этих картинках запечатлены мои друзья.
Гений глядит на меня немного иронично
- Наверное, ты думаешь, что твой рассказ будет никому не интересен, - говорит он.
Я медленно вздыхаю. Отвечаю Гению:
- Скорее всего, это не так уж важно. Просто во мне столько накопилось, что просится буквами на белую бумагу.
- Тогда – вперёд и с песней! – шутит Гений.
Тотчас появляется другой мой друг. Его имя – Странник. На его губах улыбка. Он советует мне:
- Когда будешь идти, не забывай смотреть не только вперёд и назад, но и по сторонам.
Я ему киваю головой. В знак согласия.
Открываю свою дверь.
И…
…ветер…
ЛОГИКА ХАОСА
Рассеиваются мгновения и слышатся шаги, шепот, звук дыхания, капель, влаги на лбу, вспотевшем от раздумий. Шагая к звезде, обходя сотни лживых троп, мы видим тени и тени их теней. Они все – призраки. И суть их – звери. Обитают они в мозгу и говорят нам тихо о смысле нашего существования… Я невольно морщусь, когда слышу проповеди о пользе и необходимости Добра. Я стараюсь отключить свой слух, когда утверждают власть Зла… Добро и Зло… какая чушь! Муть! Всё в моей голове совсем не так. Гораздо вернее соизмерить количество веры в любовь и жизнь в моей сущности. Вообще-то… пространство нашей жизни так разносит меня, что мне трудно сконцентрироваться…
Незаметно живые и неживые встают из озера, где на дне они покоились и мирно спали. Дремали, никем не пробуждаемые, к жизни не возвращаемые… Расправили крылья кто-то из них, а кто-то просто пристегнул моторы. Всем хочется взмыть, воспарить, взлететь, покинуть край земной и думать, что жизнь теперь иная Но… Крылья смыкаются и размыкаются, работают моторы, земля внизу, небо тоже. Земля наверху, небо тоже. Всё меняется местами. И наш полёт – иллюзия. Цена ей – грош. Смотрите, крылья на аукционе, небо в пробирке. Это универсальная лаборатория. Эксперимент, где из НИЧЕГО ЛЕПЯТ НИЧЕГО… Спокойно, не торопитесь, все устали. И мертвые, и живые тоже. Они возвращаются к себе, в озеро иллюзий, и залегают на дно, и засыпают. Но их, конечно, опять разбудят ради новых иллюзий.
Был бегом приостановлен поток сознания, как невидимая река с молекулами сна и реального бытия. От этого откровения она была жива… Снег и зима…лёд…холод… Она была одинока. Она была – ЛЮБОВЬ. Она мечтала жить далеко, где нет границы между небом и землёй. Она была одинока… Атомы льда внутри сердца бытия, атомам снится весна, зелёная мечта. Разволновались призраки внутри безумной головы, и потом покрылся мозг. Вы думали: зачем поэт стрелял в себя? Нет. Он метил в сердце, где атомы льда, чтобы те проснулись и явилась весна. Всё это сон, всё это – сказка. Реален лишь бег и поток сознания. Бег останавливает, поток замирает. Так протекает жизнь, так играет в игры свет. Далёкий далеко от нас, манящий нас, и обманывающий. Свет, соединяющий бег и сознание, свет, состоящий из сна, в котором так явно жива весна и ЛЮБОВЬ… и мечта… Бег и сознание, револьвер поэта возвестили о приходе любви. Выходите на улицы, встречайте…
Тот первоначальный “Я” давно исчез. Он канул в пропасть самоубийств, рока и детства. Я себя никем не ощущаю. Можно сказать, что меня нет, что я не существую. Мои слова и движения – рефлекс какого-то действия, обусловленного существованием какой-то живой человеческой материи. Я не знаю, кого любить и что любить, но верю, что любовь победит. Я – нагромождение призраков и теней моего “легендарного прошлого”. Я не в унынии, я в хаосе нашей реальности. Меня нет, но жизнь моя продолжается…
Незримые дети глядят с картин художников мысли и сумасшедших. В их извилинах достаточно места для шалостей, игр и беззлобного веселья. Их смех порождает чудовищ ласковых, добрых, несущих красоту и жизнь. Чудовища тоже смеются и люди взрослеют. Незримые дети взлетают вверх и смотрят оттуда на новых чудовищ, которыми мы, люди, стали. Эта метаморфоза длится вечность. И нет смерти. Есть мгновение. И есть бесконечность. Бесконечность измерит и всем поверит. Мгновение станет шагом, достаточным чтобы пройти за раз всю жизнь и любовь в этой жизни. Мы устали. И незримые дети нас пожалели. Приделали нам крылья. Мы с ним полетели в прекрасные сны, где нет ничего реального, где доброта и весна. Эти сны – тоже рисунки на стенах нашего сознания. И этого очарования нам хватит на весь ваш век…
Посмотри на эту природу и ощути, как рвёт на части твою голову её вид. Пейзаж хаотичного пространство из ветра и голых камней, разрушенных зданий, безжизненных деревьев… Это логика кривых линий и отрезков полёта мысли. Всем почему-то кажется, что должны быть у человека цели в жизни и живут все во имя их. Мне приходит в голову идея, что можно жить во имя отсутствия какой-либо цели. Я устал от призраков реального бытия и от их правил, которыми они руководствуются, играя с нами. Раньше я мечтал убить себя и, тем самым, выкинуть самого себя из жизни в мир небытия. Теперь я мечтаю стать призраком и жить вечно. ЛЮБОВЬ придаёт всему смысл. Я люблю хаос. И, значит, в этом есть смысл.
Открывая книгу, вороша страницы, я нахожу нужную. И жухлые жёлтые листья морщатся от старости, боязнь маразма и человеческого прикосновения. Непонятный шрифт стремительного сознания укачивает в колыбели своё дитя – пространство. Это детство наполнено людьми, жизнью, ЛЮБОВЬЮ. И ещё кое-чем многим, из чего состоит мир. Это детство смеётся, оно играет. И слава Богу…
ВОКРУГ МЕНЯ ЧТО-ТО ЕСТЬ
Вокруг меня что-то есть.
Шум. Гам. Движение. Жизнь.
Люди ходят.
Машины ездят.
Голоса. Говорят. Некоторые смеются.
Всё это – настоящее.
Это можно даже потрогать и пощупать. Чтобы убедиться, что это не мираж и не бред.
Странно… Где я нахожусь?
Там?
Или здесь?
А на что похоже то, что в моей голове?
Мираж?
Бред?
Да, это не пощупаешь. И не потрогаешь.
И, всё-таки, это умещается в одну вселенную. То, что в моей голове. И то, что так материально вокруг меня.
Но зачем?
Чтобы я не увяз в умопомешательстве? Не свихнулся?
Нет.
Скорее всего, это просто ЖИЗНЬ.
Все мы балансируем на какой-то грани.
Да.
Недавно я сказал одному человеку, что я – гусеница в неподвижном коконе. Я сказал этому человеку, что меня, настоящего, он на самом деле не видит. И не знает. Временами я немного высовываюсь из кокона и тут же обратно залезаю во внутрь его. Именно такие моменты и связывают меня с реальной тканью нашего бытия.
Да.
Всё верно.
Гусеница в коконе.
Неплохо звучит.
Мираж. Бред. Шум. Гам. Движение. Жизнь.
Вокруг меня что-то есть…
ВОКРУГ МЕНЯ ЧТО-ТО ЕСТЬ – 2
Господи, как прекрасна жизнь!…
Жизнь чудесна.
Это великое ощущение – быть живым.
Двигаться. Ходить. Разговаривать. Смотреть. Думать. Мечтать.
Да…
Это какое-то безумие.
С ума схожу.
Я безумно рад тому, что я живой человек. Что я понял ЭТО.
В голове одни инстинкты.
В моей душе непонятно, что происходит.
Во мне какое-то настроение. Живое настроение.
Жизнь в воздухе.
В земле.
В небе.
В людях.
Во всём…
В самом деле, жизнь – великий дар.
Но я схожу с ума.
А если не схожу, то хочу сойти.
Да. Именно так.
Господи! А ведь я-то не один ощущаю жизнь. Сколько ещё на свете людей так же чувствуют, что они живые. И это замечательно.
Это безумие.
Я схожу с ума.
Я так хочу поделиться со всем тем, что у меня в голове.
Жизнь дразнит меня.
Я прихожу в неистовство.
Я хочу её.
Я хочу, чтобы меня всего заколотило и продрало.
Жизнь смеётся надо мной. Мне её не поймать. Не наказать. И это так здорово!
Просто не знаю, что ещё тут можно написать, чтобы вы меня поняли.
Жизнь – ведь это…
ВЕЧНЫЙ ЧЕМПИОН
Кто это там стоит вдали?… Человек в доспехах, с мечом, на котором нанесён узор паутины миллиона самых разных миров. Это мой друг – принц Волверин. Вечный воин, который устал от Хаоса и Порядка, от Добра и от Зла. Вечный воин и немного философ, пытающийся во всём этом найти хоть какое-то подобие смысла, но все его усилия лишены всякого смысла. Мне кажется, что порой принц Волверин просто заставлял себя жить. Но всё равно он в некотором роде симпатичен. Особенно для женщин. Некоторые из них даже любили его
Когда-то я считал его идеологию правильной. Принц Волверин соглашался с тем, что сам он – часть некого Зла. Но иного Зла. Зла, которое способно победить другое Зло. Теперь это для меня огромная и довольно наивная каша. Теперь я уверен, что такая каша несъедобная. Её даже не стоит варить. Кулинария нашего мира располагает совсем другими рецептами. Правда, великих гурманов от таких рецептов тошнит. К счастью, я не отношусь к ним.
Было время, когда я им восхищался. Я его называл самым ВЕЛИКИМ гражданином Страны Которой Нет. Он был для меня идеал. Но потом настало другое время. В моей голове старые идеалы рухнули и возникли новые. Я стал ненавидеть принца Волверина. Я стал его презирать и насмехаться над ним. Я разделил нас баррикадой. На одну сторону я перенёс его, на другую сторону встал сам. Сейчас я думаю – а зачем? Ведь он – навсегда сюжет детской сказки, сюжет героического фэнтази. Но более, не менее. Баррикады испарились. Исчезли.
Где теперь принц Волверин? Наверное, он в очередном своём крестовом походе. Наверное, он слишком занят поисками того, что можно назвать Чашей Грааля. Или обломком Истинного Креста. Может, он вышел на пенсию? Поседел, постарел, уселся в старое скрипучее кресло, облачился в домашний халат, напялил на нос очки и читает газеты. Или одно Зло, всё-таки, убило его, но другое Зло воскресило его, ибо он часть этого Зла?… я не знаю. Но мне думается, что он по-прежнему мой друг и по-прежнему обитает в Стране Которой Нет.
“Это не совсем Олимпийские Игры,” - сказал бы принц Волверин.
GODСКАЯ ЛЮБОВЬ
Пустынное шоссе. На обочине дороги стоит человек в пиджаке и брюках. У него простое лицо и волосы короткие. На груди нацеплена бирка с надписью «GOD».
Показался автомобиль. За его рулём мужчина в шляпе. Он курит сигарету и смотрит на мир сквозь свои чёрные очки.
Путник на обочине делает жест рукой, прося остановить. Но машина мчится дальше…
Я готовлюсь к самоубийству. Пишу прощальную записку. Потом хожу по комнате. Я очень бледен… Долго ли длилась эта боль, знала лишь жизнь. Пыльные крылья в шкафу пожирала небесная моль. Долго ли длилась эта любовь, мог бы ответить сон. И проваливалось пространство в бездну, в никуда. Но не это волнение одолевало мертвецов, отцов праха и пепла бытия. Старые носки были единственной одеждой, а жёлтая бумага – разумом. Любовь входит в твои сны…
Появляется новая машина. Путник с биркой «GOD» и ей тоже показывает свой жест. Может, она остановиться и возьмёт его? Нет. Машина проехала мимо. Это была супружеская пара. Папа, мама и их ребёнок. Они торопились к родственникам, а вид одинокого путника на шоссе не внушал им доверия…
Я иду на кухню. Я беру в руки нож и провожу пальцем по его лезвию. Затем я направляюсь в ванную. Там я открываю кран… Ветер был убийственен и заглушал голоса изнутри. Песни пела листва деревьев зелёного леса души. Смолкло… Остались где-то вдали фигуры, которые бродят в тумане, в дыму. И мы говорим им смело: - Нет вам места. Нет никому. Фигуры дальше идут сквозь крики, сквозь песни. И ветер тоже заглушал эти звуки…
Наконец-таки путнику повезло. Одна машина остановилась и подобрала его. Она была битком набита молодёжью – парнями и девушками. Они смеялись, шутили, гримасничали и ёрзали на месте. Путника пристроили на краю заднего сиденья. Он глядел на своих попутчиков, слабо улыбался, и на его груди висела бирка с надписью «GOD»…
Я лежал в ванне, которая почти до самых краёв была наполнена тёплой водой. Вены на моей руке кровоточили и окрашивали воду в багровый цвет. Моё сознание мутнело, я ворочался, мне было плохо. Затем я не выдержал и сделал рывок…
Врачи в одежде ангелов или ангелы в одежде врачей повели меня куда-то по белому коридору в ослепительное сияющее НЕЧТО. На мне была больничная роба… Место, где свет. Сквозь ошибки и жизнь. Кажется – движется вечное это « ОНО ». И неспокойно душе оттого. Место, где СВЕТ, приходит давно, добравшись дорогами пыльными. ОНО скинуло с себя тяготы наши, заботы, мир человечества. Слышим… увидим… Вечное это ОНО. Как наваждение… Как пробуждение…
Я стоял на обочине дороги. Был я бос и был он одет в больничную пижаму. Ветер трепал мои волосы. Мои плечи были перекошены, сам я хромал.
Показалась машина.
Стала приближаться.
Я неуверенно поднял руку, делая знак остановить. И машина затормозила.
Я залез на заднее сиденье, откинул голову назад и закрыл глаза. Машина тронулась. У человека за рулём была бирка с надписью «GOD»…
Любовь входит в мои сны…
ДРУГ ПО НЕСЧАСТЬЮ
Когда я вспоминаю этого своего друга, то в памяти моей оживают Белые Стены и Белые Ангелы перепуганными и равнодушными лицами. Я вспоминаю свои неудачные опыты с жизнью и со смертью. Я вспоминаю свои никчёмные эксперименты по поводу бродячих собак с соответствующим мировоззрением.
Когда он появился в Стране Которой Нет, я в начале принял его не за того, кем на самом деле он был. К Догги надо было относиться попроще, а я посчитал его своим единомышленником. Смешно это вспоминать, но так оно было. В один прекрасный день я в нём разочаровался. Я подумал, что он сильно глуп и антиинтеллектуален. Но потом я начал больше узнавать о жизни и смерти. Затем я понял, насколько я был глуп в этих вопросах. И пришло раскаяние.
Догги хотел, чтобы ему спустили лестницу из материнской утробы. Он хотел по этой лестнице взобраться обратно в утробу. В некотором роде его желание исполнилось, когда он завершил своё существование самоубийством. Увы, но я должен признать, что было время, когда такой финал человеческой жизни мне даже очень и очень нравился. Я видел в этом смысл. Почему?… трудно сейчас мне всё вспомнить и ответить. Вероятно, я изменился. Или думаю, что изменился.
Догги был кумиром молодёжи. Он обладал магической дудочкой, на которой играл и вёл детей за собой. С детства он мечтал стать Звёздой. Когда детство закончилось, так и произошло. Догги засиял. Его свет был похож на ослепительный туман и дикие вспышки. Его поклонники думали, что он говорит стихами. Особыми стихами, зашифрованными. Но зря они так думали. Ведь Догги часто признавался, что и сам не понимает, как ему удаётся играть на своей магической дудочке. Мне кажется, что все его стихи, даже и зашифрованные, остались навсегда в его голове. Он не успел их произнести. И он бы их произнёс. Просто ему надо было пройти определённый этап своего пути.
Догги пичкал свою кровь Играющим Ядом. Иными словами – наркотиками. Когда-то Играющий Яд сделал Гения гением, но потом отнял его гениальность. Играющий Яд был дополнением к личности Догги. Он был его частью. Вроде третьей руки. Или ноги. Или, скорее всего, головы. Но кем бы потом стал Догги?… трудно предположить. Наверное, он потерял бы свою магическую дудочку.
Когда я вспоминаю Догги, в моей памяти оживает Белая Зима в Городе Прекрасной Мечты Идиота. Тогда был снег, и было очень холодно. Странник спас меня от страшной беды, имя которой – небытие. Он впервые заговорил со мной о Великой Зелёной Весне. Жаль, что я тогда не понимал его слов.
Белая Зима, Белые Стены, Белые Ангелы… меня возвращают к жизни. То есть, к тому. Чтобы я двигался, говорил и думал. Наверное, я тоже, как и Догги, хотел взобраться по лестнице обратно в утробу. Да, наверное, так оно и было. Почему?… Иногда мне приходит мысль, что моя личность может послужить отличной темой диссертации для какого-нибудь начинающего психиатра или психолога. Глядя на меня и на то, что со мной происходило, можно написать несколько историй о некоторых болезнях человеческой души.
Неудачные опыты и никчёмные эксперименты давно закончились. Догги для меня просто старый друг.
СПАСИТЕЛЬ. ИСКУССТВО ТРЕБУЕТ ЖЕРТВ
Меня учит героизму оберфюрер СС Папа Карло. Вернее, пытается. Так как у меня своя точка зрения на такие вещи. И я убегаю из каморки оберфюрера СС Папы Карло.
Оберфюрер СС Папа Карло бросается за мной.
- Держи его! – кричит он.
Но все очень уважают меня и не мешают мне. Кроме Русского Большевика. Он злопамятный, он не забыл, как я хотел тогда отбить их нападение.
- Стоять! – приказывает он. – Ни с места!
- Я – Спаситель! – отвечаю я.
- А хоть Бог. Мне всё равно, - презрительно говорит Русский Большевик.
Я в отчаянии. Я смотрю назад и вижу бегущего оберфюрера СС Папу Карло. Тот был ужасен и имел дьявольский вид. И я придумал выход. Я достаю таблетки и глотаю их. Имитирую суицид.
Подбегает оберфюрер СС Папа Карло. Он уже стал гончим псом.
- Он жив? – спрашивает он, глядя на неподвижного меня.
Русский Большевик не знает.
- Нет, - появился Врач. – Он умер. Покончил жизнь самоубийством.
Оберфюрер СС Папа Карло огорчается. Он потерял лучшего ученика.
- Вы виновны, - обвинил его Судья. Он тоже появился внезапным образом. – Будете отвечать по закону.
Русский Большевик тут же меняет своё мнение. Из-за страха, что его обвинят в причастности к моей смерти, он становится фашистом. Он арестовывает оберфюрера СС Папу Карло и ведёт его в камеру.
Когда все исчезли и ушли, я блюю. Таблетками. Я встаю на ноги и, шатаясь, иду в каморку.
- Зря ты сделал так, - укоряет меня роттенфюрер СС Говорящий Сверчок.
- Он со мной спорил, - отвечаю я.
- Ну и что? Разве с учителем так поступают?
- Не знаю. Может быть.
- Ты плохой ученик. Запомни это.
- Я – Спаситель.
- Да. Но оберфюрер Папа Карло – шарманщик.
- Это не важно.
- Важно. Его помнят многие. Он сделал для Родины массу полезных вещей.
Я кидаю в ротеннфюрера СС Сверчка молоток. Тот, получив по шее, уходит, смертельно обидевшись.
Идёт время. Долго. И хочется кушать. Но денег нет. Я начинаю готовиться к смерти от голода. Я пишу прощальную записку и стираю свои носки. Я раздеваюсь до трусов и набираю в ванну воду. Ложусь в неё. Из моих вен на руке течёт кровь, много крови. Но я не умираю.
Я встаю и иду в зал. Руку я перебинтовываю футболкой, белой, любимой. Я ложусь в гроб, и меня закапывают. Но я не умираю.
Гроб выкапывают, и я встаю опять. Слоняюсь по комнате и думаю, как бы умереть. Спрашиваю соседей. Один из них шёпотом советует:
- Снотворное. Проглоти. Понял?
Я понял и ищу снотворное. Но не нахожу. Я спрашиваю фрау Крысу Шушеру, но та не хочет со мной говорить. Я настаиваю. Она ругается. Я бью её, и она бросается на меня.
- Спасите! – кричу я.
Вбегает оберфюрер СС Папа Карло. Он видит, как крыса терзает меня, и снимает с ноги башмак. Бросает его в фрау Шушеру. Она кидается прочь.
Я и оберфюрер СС Папа Карло миримся.
- Достигнем компромисса в наших отношениях? – интересуется оберфюрер СС Папа Карло.
- Да, - говорю я.
Оберфюрер СС Папа Карло вытаскивает луковицу, которую принёс в кармане, и я съедаю её, тем самым насыщая свой организм жизненной силой. Голод мне уже не грозит.
- Я буду самым великим героем, - обещаю я.
Оберфюрер СС Папа Карло меняет свой старый бронежилет на "МАЙН КАМПФ".
- Вот, - он отдаёт книгу мне. – По ней научишься спасать Родину от бед.
Я же решаю взяться за искусство. Навести порядок там не помешает. Я иду в Голливуд, в компанию обергруппенфюрера СС Карабаса Барабаса.
Снимают там фильмы плохие. Один суррогат да дрянь. Популярны крутые боевики и их штампуют, не уставая. Дешёвые сюжеты пичкаются трюками и зрелищными эффектами банального качества и преподносят потребителю. В результате у зрителя портится вкус, и он теряет все критерии для оценки художественной концепции. Регресс. Но кинодельцам на это наплевать, им лишь бы коммерческие доходы, да прибыль. Погоня за наживой заменила им творческие чувства.
Я недоволен.
- Это не культура, - заявляю я. – Это надо отменить.
Я пытаюсь создать свою собственную студию, пропагандируя свой образ мышления.
- Тарковский – гений! – говорю я. – С него берите пример. И с Норштейна тоже.
Моя деятельность имеет успех. Актёры и режиссёры хотят со мной работать.
- Снимем фильм, - предлагаю я. – Как у Фредерико Феллини.
Но обергруппенфюрер СС Карабас Барабас узнаёт и это ему не нравится. Он за старые порядки в кинокультуре, за коммерческий подход. Обергруппенфюрер СС Карабас Барабас хватает меня и хочет сжечь на костре. Как Жанну д^Арк. Только в камине.
- Какой умник, а?! – возмущается обергруппенфюрер СС Карабас Барабас. – Я – продюсер! И мне лучше знать, что народ хочет смотреть по телевизору.
- Нет, ты не знаешь, - говорю я.
- Надо же! Это почему же?
- У тебя нет художественного мышления, - гордо говорю я. – Все твои фильмы не стоят даже старого изображения очага на холсте, который висит на стене в каморке оберфюрера СС Папы Карло.
Но обергруппенфюрер СС Карабас Барабас не обижается. Он улыбается и обещает попсой больше не грешить. Я верю ему. Так же продюсер дал мне пять долларов.
- Отнеси оберфюреру СС Папе Карло, - просит он. – Пусть он не умирает от голода.
Я не возражаю и иду домой.
По дороге я встречаю фрау Лису Алису и обершутце СС Кота Базилио.
- А что у тебя в карманах? – интересуются они, видя, что там что-то есть.
- Пять долларов.
Они уговаривают меня идти вместе с ними. В Страну Дураков.
- Там есть поле. Посади на нём свои зелёненькие и они дадут урожай – несколько деревьев с долларами вместо листьев.
Я думаю.
- Зачем мне много денег? – спрашиваю я
- Как зачем? – говорит фрау Лиса Алиса. – Их можно отдать государству. Тем самым ты спасёшь Родину от инфляции.
Ворона кричит:
- Враньё! Враньё!
Но я стреляю в неё, думая, что она не патриот Отчизны.
- Так тебе и надо, еврейская морда…! – плюёт на её труп слепой обершутце СС Кот Базилио.
И мы пошли. Через лес, потом через рощу и холм. Затем снова через тот же самый лес, рощу и холм. И опять так же.
Я удивился.
- А мы не заблудились? – спрашиваю я.
- Таков путь в Страну Дураков, - отвечает фрау Лиса Алиса.
Мы ночуем в гостинице, хорошо поужинав. В полночь портье будит меня.
- Вам пора.
- Куда?
- Ваши друзья ушли пораньше. Велели вас разбудить, чтобы вы встали и последовали за ним.
Я вынужден заплатить за ночлег один доллар. И выхожу на воздух. Делаю пару шагов и вижу подозрительных типов. Оба в масках, один мяучит, другой тявкает, как лисица.
- Деньги на бочку! – вопят они и угрожают обрезом и ножом.
Я бегу от них. Они – за мной.
Погоня длится долго. Тут было всё – машины, взрывы, автоматные очереди, Арнольды Шварценеггеры и милиционеры. Целая каша. Я, окунувшись в неё с головой, еле не сварился. Я ранен и бегу уже с трудом. Меня пытались защищать и Брюс Ли, и Стивен Сигал, и Джеки Чан, и Крепкий Орешек. За меня вставали горой Мишки Гамми и дельфинята. Но двое бандитов их всех убили, хотя сами пострадали крепко.
И вот только они хватают меня, как появляется фрейлейн Мальвина. Один вид её атомного автомата заставляет бандитов спасать свои жизни в позорном бегстве.
Мальвина вылечивает меня. Она жила одна и была главарём мафиозной группировки зверей и птиц. Даже насекомые ей подчинялись. Вместо правой руки ей служил пудель по кличке Артемон. Личный киллер. Любимый её фильм был «ЛЕОН».
- У меня тоже был учитель, - вспоминает она. – Такой же.
Она хочет, чтобы я тоже стал мафиозником. Я негодую.
- Нет! – говорю я гордо.
- Честный что ли?
- Я – Спаситель!
- Надо же! – фыркает фрейлейн Мальвина. – Ну и дурак…
Она хочет со мной переспать, но я отказываюсь от её раздвинутых ног.
- Я верен одной, - оправдываюсь я.
- Кому? - ревнует фрейлейн Мальвина.
- Родине. К тому же, ты ещё несовершеннолетняя.
Она обижается и велит Артемону запереть меня в тёмном чулане.
Недолго я сижу в чулане. Я делаю подкоп и сбегаю. Мчусь ночью по полю и вдруг скатываюсь по косогору вниз. Встаю на ноги и вижу друзей – фрау Лису Алису и обершутце СС Кота Базилио. Встреча была тёплой.
Они ведут меня в Город Дураков. Я сладко мечтаю, как соберу “зелёный урожай” и избавлю страну от инфляции. Мне очень хорошо.
- Поле не функционирует, - огорчает меня фрау Лиса Алиса.
- Как так?
- Там посадили помидоры.
- Плохо. Что же делать?
- Не горюй. Всё будет Вери гуд.
Мы приходим в Город Дураков – место, где кипит ночная жизнь и пошлятина. Здесь много проституток, борделей, притонов и гангстеров. Основателем города считается режиссёр Квентин Тарантино.
Мы входим в казино. Я ставлю свои пять долларов и начинаю играть. Мне везёт, я выигрываю миллионы. Крупье злится, он сообщает шефу:
- Оберштурмфюрер СС Готлиб Хофманн обанкротит нас.
- Сделайте что-нибудь, - говорит патрон.
Крупье обвиняет меня, что те четыре доллара были фальшивыми. Появляется полиция и наручники уже наготове. Я оборачиваюсь к друзьям за подмогой, но фрау Лисы Алисы и обершутце СС Кота Базилио нигде нет. И моих денег тоже. Они унесли миллионы вместе собой.
На суде судья, подкупленный хозяином казино, даёт мне срок. Стражи закона уводят меня в тюрьму. Там я знакомлюсь с группенфюрером СС Тортиллом - паханом в камере.
- За что тебя? - спрашивает он меня.
- Я выиграл большие деньги.
- Зря. Зачем они тебе? Ты же патриот.
- Я хотел спасти Родину от инфляции.
Группенфюрер СС Тортилл удивляется ответу.
- Ты это серьёзно, сынок?
- Искренне.
- А как тебя зовут?
- Оберштурмфюрер СС Готлиб Хофманн.
- Постой… Не тот ли ты оберштурмфюрер СС Готлиб Хофманн, который стал Спасителем?
- Это я.
Группенфюрер СС Тортилл пожимает мне руку.
- Молодец, фашист! Люблю таких.
- Спасибо.
- На фига тебя занесло в наши края?
- Сначала я хотел восстановить искусство…
- Отличное начало! Намял Карабасу бока?
- Вы знаете его?
- Кто ж не знает этого голливудского воротилу? Знаю, конечно.
- Он обещал исправиться.
- Не стоило ему верить, сынок. Он обманул тебя.
Я опешил от услышанного.
- Но…как же так? Он дал мне даже пять баксов!
- Ничего не знаю. Он не исправился. Вчера на экраны вышли «ТЕРМИНАТОР-9», «КРЕПКИЙ ОРЕШЕК-18» и десятитысячная в квадрате серия «САНТЫ-БАРБАРЫ». Разве так поступают те, кто обещает снимать хорошее кино?
Я гневаюсь.
- Надо его остановить!
Группенфюрер СС Тортилл вручает мне Золотой Ключик.
- На, друг. Не потеряй только.
- Зачем он мне?
- Им надо открыть одну дверь. За ней – настоящее Искусство.
- А где она?
- Это знает обергруппенфюрер СС Карабас Барабас. Я украл у него этот Ключик.
- Ты вор?
- Я за справедливость. Ясно? Нельзя отдавать искусство такому козлу.
- Извините, - краснеет лицо у меня.
Группенфюрер СС Тортилл хлопает меня по плечу.
- Ничего, щегол. Ты ещё молод и многое не знаешь.
- Но буду знать.
- Дай-то Бог.
- Спасибо.
Я отсидел в тюрьме десять лет и только потом меня отпустили на свободу. Я шёл по дороге и увидел штурмманна СС Пьеро на велосипеде. Пьеро уже взрослый, ему лет двадцать, он за это время уже вырос.
- Пьеро! – кричу я.
Тот останавливается и слезает с сиденья.
- Оберштурмфюрер СС Готлиб Хофманн? Ты?
- Я.
- Почему ты не постарел?
- Не знаю. Куда ты едешь?
- Я спасаюсь.
- От кого?
- От Карабаса.
- Он ещё жив?
- Он – ведущий продюсер Голливуда.
- Далеко взлетела птичка, - хмыкаю я. – А зачем ты бежишь от него? Ты же его актёр.
- Да. Но я узнал его тайну.
- Какую?
- Не скажу.
- Про Золотой Ключик?
- Ага.
- Скажи. Твоя информация поспособствует благу Отечества.
- Я не политик. Я – актёр.
- Сколько тебе заплатить?
- Мне не нужны деньги. Я ищу фрейлейн Мальвину.
- А я знаю её. И её дом.
Штурмманн СС Пьеро волнуется.
- Где она? Где?! Тайна на тайну!
Я киваю головой.
- Окей. Едем.
Штурмманн СС Пьеро сажает меня на рамку велосипеда, и мы колесим к фрейлейн Мальвине. Он рассказывает, как подслушал диалог обергруппенфюрера СС Карабаса Барабаса и роттенфюрера СС Дуремара. Они говорили, что заветная дверь находится в каморке оберфюрера СС Папы Карло за холстом, на котором нарисован очаг.
И вот мы у фрейлейн Мальвины. А там сплошные перемены. Артемон родил щенков, а те – внуков ему. Мальвина уже женщина, у неё муж.
- Идите к чёрту! – говорит она мне и штурмманну СС Пьеро. – Семья мне дороже ваших приключений.
- Я тебя люблю… - вздыхает Штурмманн СС Пьеро.
- Я ждала тебя десять лет, - плачет фрау Мальвина. – Голливуд был для тебя на первом месте, а не я. Проваливай, скотина!
Мы уезжаем. Грустные и печальные. Но путь нам преграждает лимузин. Оттуда вылезают фрау Лиса Алиса, обершутце СС Кот Базилио, роттенфюрер СС Дуремар и обергруппенфюрер СС Карабас Барабас.
- Попались, которые кусались! – торжествует обергруппенфюрер СС Карабас Барабас.
- Ты нарушил КЛЯТВУ! – строго молвлю я.
- Гони-ка ты мне лучше Ключик!
- Тебя накажет Бог.
- Тебя тоже.
- Меня-то за что?
- Из принципа.
И тут появляется оберфюрер СС Папа Карло. Один только его вид устрашает четырёх негодяев.
- Карло, не вмешивайся, - просит обергруппенфюрер СС Карабас Барабас. – Ты уже на пенсии и не имеешь право геройствовать.
Фрау Лиса Алиса и обершутце СС Кот Базилио удирают в это время прочь.
- Не узнал меня? – грозный лик у оберфюрера СС Папы Карло. – Кому стоит памятник на улице Карла Маркса?
Роттенфюрер СС Дуремар узнаёт и тоже бежит прочь. И от страха кончает жизнь самоубийством. Это самоубийство длилось до самой его старости.
- Привет, папа, - говорю я.
- Где ты был?
- Спасал Родину, извини.
Оберфюрер СС Папа Карло вздыхает. Но молчит.
- А почему ты не умер? – интересуюсь я.
- Я делал это три раза, - отвечает оберфюрер СС Папа Карло. – В последний раз меня воскресили по почте. И я пошёл к тебе на помощь.
Мы обнимаемся. Идем в город. Там, в каморке, мы отдираем холст и Ключиком отпираем дверцу. Мы спускаемся вниз по лестнице и приходим к великолепному театру. Мы ахаем и охаем.
- Этот театр – дорога к Настоящему Искусству…! – провозглашаю я.
- Ты прав, - соглашается штурмманн СС Пьеро.
Я национализирую театр. Государство говорит официально:
- Спасибо, оберштурмфюрер СС Готлиб Хофманн.
Обергруппенфюрер СС Карабас Барабас со своим Голливудом остаётся в пролёте. Все его актёры и режиссёры уходят в театр, заведовать которым стал оберфюрер СС Папа Карло.
Народ же хлопал в ладоши:
- Молодец, оберштурмфюрер СС Готлиб Хофманн!
Обо мне написали в газетах и рассказали в вечерних новостях после показа очередной серии бразильского сериала.
Вот так я победил фальшивое искусство и вознёс настоящее.
ИДОЛ ЭПОХИ ЦВЕТОВ
В этого моего друга вмещается целая эпоха – первый полёт человека на ракете в космос, сексуальная революция, расцвет авангарда в искусстве, молодёжные движения, повальное увлечение наркотиками, дабы открыть наш мир в новом свете, и так далее. Можно перечислять сколько угодно. Эта эпоха давно прошла. Время превратило её в книги и кинофильмы, а затем уместило на пыльных полках. Только любознательным людям открыт доступ в эту эпоху. Идол тоже превратился в книги и кино. Он прекратил жить как раз под конец своей эпохи. Его убил его же поклонник. Поклонник стрелял в Идола, чтобы освободиться от своей религии. А, может, наоборот – сильнее уверовать в Идола.
Идол был бунтарь и мятежник. Он противопоставлял самого себя всей человеческой системе принятых ценностей и общеобязательных традиций. Идол говорил, что его тошнило от лицемерия, ханжества, жадности, жадности, чрезмерного самолюбия, страха и лжи. Короче говоря, от всех людских пороков. Идол начал свою революцию с безобразий и проделок в адрес высокого сословия. Потом он подрос и повзрослел. Он начал общаться с теми, кто твердил, что мир поделён на бедных и богатых, что богатые презирают и боятся бедных, а бедные завидуют и ненавидят богатых. Эти политики и творческие люди считали, что бедным и богатым надо помочь, а кое-кого надо наказать. Такая идеология была по душе Идолу.
Идол появился в Стране Которой Нет и стал моим самым лучшим другом именно поэтому. Было время, когда я верил, что люди и мир устроен именно так, как изложено выше. Только я не хотел кому-либо помогать и кого-либо наказывать. Меня мутило от таких “фактов”, я раздражался, впадал в отчаяние, понимал, что с такими “фактами” мне придётся прожить всю мою жизнь, и не хотел жить. Я смотрел на Догги и не видел в этом своём желании ничего ужасного. Печально это, конечно, вспоминать. И стыдно. Но так оно было.
Такие люди, как Идол, обязательно появляются в человеческой истории. Много грязи, много зла, предостаточно иллюзий и равнодушия. Как же не появиться тем, кто захочет смыть грязь, объявить войну злу, разнести вдребезги цветные и радужные стёкла блистательных витрин магазина, куда многие заходят, думая, что купят там любовь, красоту, Бога и деньги?… Обязательно такие рождаются. А когда они становятся известны и популярны, то за ними идут толпы. Идол был лидер, и это очень устраивало его многочисленных поклонников.
Но сейчас в Стране Которой Нет Идол более спокоен, чем раньше. Он живёт в ней в виде старых чёрно-белых фотографий и бобин вместе с виниловыми пластинками. Он так же живой. Он нужен, чтобы вспомнить ТУ ЭПОХУ и получить от таких воспоминаний кучу удовольствий и наслаждений. Для многих это ностальгия, а для меня - просто интересное дело.
ФАШИСТСКИЙ РОК-Н-РОЛЛ
Некоторое время в Петербурге я жил у Вильгельма Вайцзеккера, который снимал там квартиру и делил её с кузеном. Оба они были художники, оба - студенты, и имели совершенно диаметрально противоположные взгляды в этой отрасли искусства. Вильгельм часто критиковал работы своего кузена, кромсал их и разбивал вдребезги морально. Когда, конечно, того не было дома. Слушая Вильгельма, я ещё раз утверждался в том, что творческие люди никогда не находят компромисса. В результате чего появляется так много талантливых индивидов.
Однажды я, унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер и Вильгельм собрались втроём. На квартире Вильгельма. И стали пить вино. Сначала выпили три бутылки, и я пить перестал. Они же взялись за четвёртую и за гитары. Лабали полную чушь, особенно Вильгельм, он городил одни дрова. Я же, прикрывшись Библией, слушал их не очень внимательно. Они ржали надо мной. И выдавали "хиты".
- Ну, как? - осведомился Мартин. - Получается?
Вильгельм рвал пальцами струны и просил:
- Давай, Конрад. Любые стихи, какие угодно, это же панк-рок, Конрад, любые твои стихи.
Я петь не стал.
- Он не форме, - извинялся за меня Мартин.
И я был ему благодарен, ибо Вильгельм тогда понять не мог, что мои стихи совсем не подходили для такого репертуара.
Четвёртый пузырь добили. Как раненного друга. С наслаждением. И они пошли за пятым.
- Конрад, вари кушать, - велел Вильгельм.
- А чего варить?
- Рожки, Конрад.
Они ушли, а я стал варить. Они думали, что раз я более трезв, чем они сами, то на меня можно взвалить кулинарные обязанности. Ошиблись мои друзья. Я еле их сварил. Или переварил. Точно не знал. Я не надевал очки, а когда пробовал рожки на вкус, то не мог их интерпретировать. Дуршлага у Вильгельма, конечно, не было, и я прополоскал рожки, как смог. И положил их подальше. Готовить подливочку к ним я не стал, я думал, что мы сейчас так надерёмся, что нам будет не до еды.
Они вернулись. С пузырём. Пятым. Мы его уничтожили. Вернее, они оба. Я выпил совсем чуть-чутъ. Не хотел блевать ибо.
Потом они принялись дурить. Унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер взялся за гитару и ушёл в свои сферы. Вильгельм стал звонить тёлкам. Конечно, не тем тёлкам, а другим - двуногим и безрогим. Вы понимаете, разумеется, кого я имею ввиду. Одну он довёл до слёз. Другая услышала, как играет Мартин - а он как раз выдал пару аккордов старого доброго рок-н-ролла - и спросила, кто это. Вильгельм вздумал похвастаться своим другом и приставил телефонную трубку к гитаре. Попросил Мартина:
- Слабай ей что-нибудь крутое!
Мартин слабал. Мелодию, известную в народе за её лаконичность и ясность. Это, конечно, "Пошёл ты на х…й, педераст!" Совершить такой поступок было вполне в духе Мартина. Вильгельм резко смутился и отнял трубку от гитары. Извинился в трубку:
- Он шутит.
Унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер усмехнулся иронично.
К третьей тёлке Вильгельм напросился в гости. Она являлась самозабвенной фанаткой панк-рока и жила рядом. С ним пошёл Мартин. Я остался, во мне сыграло благоразумие. Они стали одеваться и вмиг побелели, ибо стены прихожей Вильгельма имели вредную привычку мазать извёсткой любого, кто к ним притрагивался. А мои приятели, если учесть их состояние, не просто притрагивались к ним, а даже обнимали их. Они выглядели смешно. Особенно, улыбающийся Вильгельм с натянутой шапкой-пидаркой на голову задом наперёд аж до самого носа.
- Конрад, не спать, - велел он мне. Он хоть и был сильно пьян, но автоматически понимал, что ключи от квартиры брать не стоит. Можно потерять. А они единственные, других нет. - Конрад, не спать.
Я даже дал клятву. И они пошли в гости.
Я лёг на диван, полистал книжки из серии "САС" - любимые книги вильгельмовского кузена, которые он читал почему-то в сортире. Подремал и чуть не уснул. Очнулся, когда в дверь бешено застучались.
- Конрад! - звал меня Вильгельм.
Они ввалились, радостные и возбуждённые. Сразу спросили, сготовил ли я пожрать? Я ответил, что за подливку ещё и не брался. Они притворно возмутились и заставили меня опять взяться за кулинарию. Я взялся. Они ещё не знали, что я натворю, несчастные.
Вильгельм вытащил из кармана кассету и вставил её в магнитофон. Он её притащил от той рок-фанатки, которую они посетили. На кассете была ”Нирвана". Едва одурманенный голос Курта Кобейна затянул первые слова, как унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер мгновенно сел на пол и стал неподвижно смотреть в зеркало. В эту минуту он напоминал самого Кобейна своими длинными патлами, старым свитером и джинсами, готовыми порваться на коленках. Он недолго сидел, потом перебрался на кровать и вырубился там, лёжа на спине, закинув одну ногу на другую - в интеллектуальной позе. Вильгельма трясло по-страшному, он качался, как молоденькое деревце в буйную погоду. Ох, он и надрался! Он тоже вырубился, рядом с Мартином, в любимой позе - колени под живот, лицом в подушку, жопой кверху. Таким образом, он спасался от вертолётов, которые преследовали его и не давали покоя.
Я готовил. Под "Нирвану". Сначала пожарил лук, морковку и картошку. Вместе. По порядку жарить их мне показалось слишком долго. Затем, не пробуя это на вкус, посчитал, что всё это приготовилось, и бухнул сверху рожки. Два раза перемешал. Выключил плитку и пошел спать.
Под утро я проснулся. Рядом кто-то сидел.
- Не спишь? - спросил этот кто-то знакомым голосом.
- Сплю, - сказал я, силясь идентифицировать этот знакомый голос.
- Одеяло дать?
- Да, Вильгельм, пожалуйста.
- Какой я тебе Вильгельм? - обиделся голос.
- А кто ты? - сердито спросил я, узнавая голос Мартина.
Он, конечно, не ответил.
В это время поднялся со своей позы Вильгельм. Он был ещё пьян и поэтому непрерывно ржал, вспоминая нашу вечеринку.
- Кушать есть? - спросил он меня.
- Да. На веранде.
На кухне у Вильгельма шёл ремонт, начавшийся ещё со времён Потопа и обещавший закончиться как раз ко дню Страшного Суда. Поэтому газовая плита была на веранде. Вильгельм туда и двинулся, дабы продегустировать мою стряпню. Он был страшный – небритый, костлявый, заросший волосами и в одних брюках, которые расстёгивались у него на молнии по бокам. Он шатался в разные стороны и не мог не смеяться.
- Ты хоть знаешь, что сготовил? - спросил меня Мартин.
- Рожки, - ответил я.
- Это не рожки.
- А что?
- Утром увидишь.
В это время донёсся радостный вопль Вильгельма:
- Ой, бля, Конрад!
Что-то там загрохотало. На плитке. Очевидно, Вильгельм попробовал моё фирменное блюдо.
Он вернулся к нам вне себя от изумления. И стал бренчать на гитаре. Потом мы спонтанно вырубились. Но не разом. Я ещё ходил и помыл голову дрянным шампунем, после чего перхоти на моей башке стало ещё больше...
...Меня разбудило яркое солнце и диалог Вильгельма с Мартином. Они обсуждали, когда и как немели у них руки. Дело в том, что, проснувшись, Мартину показалось,что его левая рука отсохла. Он испугался. Он спал, засунув её себе под голову, и она, конечно, онемела от такого обращения к ней. Осознавая крушение своей музыкальной карьеры - одноруких гитаристов не бывает же - унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер с трудом высунул её из-за головы, посмотрел на неё помутневшим оком и с отвращением отбросил. И она запульсировала, начала оживать. Это его потрясло. Вильгельм, перебивая его, рассказывал об аналогичном случае и таких же ощущениях. Глядя на его иллюстрацию своих движений при попытке оживить руку, можно было составить краткую характеристику методов работы палача.
Затем мы сели завтракать. Вильгельм был немного недоволен.
- Конрад, тебя надо учить готовить, - решил он. - Я этим займусь. Обещаю.
Мы завтракали рожками и я не находил в них особенного изъяна. Еда, как еда.
- Разве они плохи? - удивился я. - По-моему, не очень.
Мартин сказал, что они были не просто плохи, а совершенно чересчур плохи и только благодаря Мартину удалось им придать настоящий вид и приблизительный вкус. Мартин рассказал, что застал рожки в кошмарном состоянии. Аналогов подобного он ещё не видел. Всё представлялось сплошной мучнистой массой, которая сверху была покрыта зелёной противной плёнкой. Пробовать это на язык уже никто не стал, страшно боялись ибо. Мартин долго мучился над этим произведением кулинарного постмодернизма. Он полчаса вываривал массу, цензуровал её и корректировал. Иначе эти помои можно было бы выбрасывать. Короче, сварил я то же самое, что варил мой герр дед в пищу курам. Ещё унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер добавил в рожки какой-то китайской приправы, чтобы добиться окончательной стабилизации вкуса.
- Китовая сперма, - назвал эту приправу Вильгельм, и было не ясно - шутит он или нет.
ЛЮБОВЬ ВСЕЙ МОЕЙ ЖИЗНИ
Когда я приехал в Петербург, то жил сначала у своего друга. Почти месяц. Устроиться на работу я не смог - я не россиянин, денег на оформление временной регистрации и разрешения на работу у меня не было. Куда я только не звонил и не шёл - везде мне отказывали. Потом друг сказал мне:
- Ты пожил у меня месяц. Больше я держать тебя у себя не могу. Иди куда хочешь...
И я пошёл. Куда глаза глядели. И пришёл к Хозяину. Он жил на набережной Обводного канала. У него была невидимая для людей небольшая усадьба. Он являлся одним из последних вампиров аристократического рода. Он был очень одинок и у него всего один сын. Хозяин жил на свете уже три тысячи лет.
Вампиры бывают разными. Всё зависит от жажды крови. Она бывает сильная, средняя, слабая и нулевая. К последней категории относилась жажда Хозяина и его сына. В подвалах усадьбы производилась искусственная кровь для них. Ничем другим они питаться не могли. Поэтому люди могли чувствовать себя рядом с ними в безопасности. Правда, Хозяин мог укусить и тогда укушенный становился зомби.
У Кащея Бессмертного его смерть на конце иглы, а игла в яйце, а яйцо... Ну, и так далее, это знают все. У Хозяина его смерть - это его фаланги. Две. Самка и самец. Кроме меня, у Хозяина жили ещё несколько людей. Все мы ухаживали за фалангами. Это было непросто. Более омерзительных и опасных тварей я ещё не встречал. Они содержались отдельно друг от друга. В индивидуальных террариумах. Они никогда не спаривались и не давали потомство. Более того, в одном террариуме они убили бы друг друга.
Самка была крупнее самца раз в десять и была похожа на саламандру. Вся покрытая слизью, ядовито-зелёная, противная. Мы кормили её живыми кроликами, кошками, мелкими собачками, мышами, курицами. Меня тошнило, когда я видел, как самка расправляется со своими жертвами.
Самец был размером с человеческую ладонь и был похож на богомола. Только цветом светло-коричневый. Я раз в день насыпал в его террариум специального сухого корма. Террариум наполнялся почти до самых краёв. Засыпанный кормом самец внутри своей еды начинал интенсивно поглощать её. Да так мощно и быстро, что просто жутко становилось. За считанные минуты самец расправлялся с таким огромным для него количеством корма. Затем он долго стоял неподвижно, весь раздутый и безразличный ко всему.
Фаланги были очень опасны для людей. Выбравшись из террариума, они уничтожили бы нас за считанные секунды. Мы бы не смогли обороняться, ибо человек бессилен перед такими тварями. Ухаживать за ними приходилось, соблюдая массу всяких мер предосторожностей.
Уйти от Хозяина я не мог. Куда я мог уйти? На улицу? Вот и приходилось ухаживать за фалангами. Некая своеобразная плата за своё жильё. Но нет худа без добра. Именно в логове вампиров я и встретил СВОЮ МЕЧТУ...
Это был обыкновенный день. Сын Хозяина пришёл не один. Он вёл за руку прекрасное неземное существо. Она улыбалась и смеялась. Таких я видел только во сне или во время прогулок по вечернему Невскому проспекту. Такие создания явно не принадлежали нашему миру. Я чувствовал, что они круче и лучше, чем обычные люди. Ведь я страшно одинок и мог так фантазировать...
Она вела себя так легко и просто, что мне стало жалко её. Бедная, ещё не знает, что попала к вампирам. Где сын Хозяина мог её встретить? Наверное, в ночном клубе, где кутит богемная изнеженная и ничего незнающая о жизни петербуржская молодежь. Он позабавится с ней, а потом укусит.
Сын Хозяина спросил меня:
- Где отец?
Я, молча, указал на изолированную комнату. Вот уже несколько недель Хозяин пребывал в ней. Он никуда не ходил и жутко боялся. Он поселил в комнате охранников - зомби большого роста. Это были обросшие дядьки, нелюдимые и неразговорчивые. Они ничего не ели и не пили. Живые манекены, одним словом. Хозяин хотел оградить себя от всего. Он часто стал поговаривать, что скоро придёт Губитель Вампиров и всем вампирам настанет окончательный конец.
Пока сын говорил с отцом, я решил предупредить девушку:
- Если вам дорога жизнь, то уходите немедленно. Вы попали к вампирам.
Она так чудесно улыбалась. Она сказала:
- Зачем мне уходить? Я тоже вампир.
Вот оно что! Конечно... Сын Хозяина нашёл себе пару. И избранница его была одной расы с ним. Ну и дурак же я! Мог бы догадаться.
Я невольно сделал шаг назад. Неизвестно, как другие вампиры реагируют на людей.
- А что вы так удивлены? - продолжила она. - Вы ведь тоже вампир?
Она говорила это, улыбаясь. В тот момент она была уверена на сто процентов, что я - вампир. Но я молчал.
Она попыталась дотронуться до меня. Но я опять сделал шаг назад. Улыбка её стала таять, она стала догадываться.
- Вы ведь... вампир? - опять спросила она.
Я всё так же молчал.
Она опять попыталась дотронуться до меня. Лицо её стало грустным, словно ей было чего-то жаль.
А я глядел на неё, не отрываясь. Я понял, что она - ЛЮБОВЬ ВСЕЙ МОЕЙ ЖИЗНИ.
Так оно и оказалось. Я любил её всю жизнь. Наш ребёнок много лет спустя стал Губителем Вампиров. Он уничтожил всех вампиров. Начал он со своей матери. Он расчленил её на несколько частей, предварительно выпив её кровь.
ВОЛК И ЕГО ЛЮБОВЬ
Он вечно бродит по глухим и пустынным закоулкам Страны Которой Нет. Его еда – одиночество, но он всегда голоден, ибо он мечтает питаться любовью и добротой. Но его не стоит жалеть. Дядя Волк смеётся над теми, кто его жалеет. Ведь он выбрал свою дорогу сам, его никто не заставлял. Он таким родился и таким умрёт. Таким он нужен Небу, которое смотрит на него сверху с радостью и тоской.
Сначала его любовь была маленькой девочкой, которая не боялась того, что он ВОЛК и гладила его по шерсти. Говорила ему детские ласковые слова. Потом любовь превратилась в девушку. Его любовь прожила человеческую жизнь и заимела детей. Не от него. От других мужчин. Его любовь всегда жила с нелюбимыми людьми. Дяде Волку кажется, что она никогда не была счастливой и редко смеялась. И любовь только для того, чтобы не умереть, не отойти в небытиё.
В некотором роде шкура Дяди Волка не отличается от человеческой кожи. Его зубы и клыки – наше отношение к миру и самому себе. Его печальные глаза – зеркала, в которые мы порой смотрим, дабы вспомнить, кто мы такие. Или хотя бы задать себе такой вопрос.
Преображающий Дождь следует по пятам за Дядей Волком и пытается его настичь. Но Дядя Волк спасается бегством. Дождь превратит его в иное существо. Он этого боится. Он этого не хочет. Он думает, что после такого превращения от ничего не останется.
Те, кто его боятся, и те, кому он внушает страх к самому себе, весьма недоумевают. Они удивляются, почему Дядя Волк их не терзает и не ест. Им невдомёк, что не зло движет Волком. И не добро. Им неизвестно, что движет Волком. И сам он не знает. Но ЧТО-ТО ощущает и чувствует. Пытается понять это ЧТО-ТО. И иногда думает, что понял это ЧТО-ТО.
Мой друг не похож на обычных волков. Он немного странный и в чём-то философ. Обычные волки не обитают в Стране Которой Нет. Иногда мне кажется, что он смотрит на меня своими печальными глазами и словно спрашивает, почему это я его называю Волком?… И мне становится… как-то… неловко.
ЧАРЛЬЗ СТРИКЛЕНД – ЛУНА И ГРОШ
Жизнь этого моего друга вполне может показать, насколько судьба человеческая непредсказуемая. Его жизнь – это великий и гигантский скачок из одного измерения в другое. Есть в нашем мире то, что недоступно привычному человеческому восприятию и анализу.
До сорока лет Художник жил мелко, банально и обыденно. Люди, считавшими себя профессионалами в искусстве, говорили про него, что он весьма неинтересен и ОБЫЧЕН. Они говорили, что ему недоступны всяческие творческие сферы. Художник работал на бирже, имел жену, дом, престижную репутацию среднего преуспевающего человека. Когда Художнику стукнуло сорок лет, всё это в одно мгновение исчезло. Он бросил работу, дом, жену и детей. Он уехал в Страну Которой Нет. Но многие сомневались в этом. Они считали, что он всего лишь увлёкся какой-нибудь дамой лёгкого поведения и отправился с ней развлекаться. Многие думали, что он вернётся. И они здорово ошиблись. Художник уехал в Страну Которой Нет, чтобы всерьёз заняться живописью. Он разорвал все связи с прошлой жизнью.
Ты, читатель, можешь сказать, что невозможно добиться успеха, занявшись искусством в столь позднем возрасте. Да, с этим трудно спорить. Возраст – весомая преграда. Но не для Художника. Он не мог не заняться живописью. И не мог это объяснить. Он понимал одно – если человек попал в реку, то он ДОЛЖЕН выплыть из неё, дабы не утонуть. Так было и с ним – он ДОЛЖЕН рисовать и всё. Иначе УТОНЕТ.
Сначала ему пришлось учиться, но потом он превратился в настоящего великого гения. Таких наш мир рождает в очень малом количестве. Но он не обращал на свою гениальность никакого внимания. Подобные вещи и разговоры он считал полной ерундой. Он был одержим тем, что открывалось его духовному зрению. Он витал в своих мирах и пытался об этом рисовать. Иногда у него получалось, иногда нет. Но Художник никогда не огорчался, и ничто его не могло сломить.
Он стал нищим. У него деньги никогда не появлялись. Он начал бродить и колесить по всему свету. Он писал свои великие картины и отдавал их за кусок хлеба, пару грошей или за одну ночь приюта. Про него говорили много чего плохого. Он был равнодушен к радостям и горю, безразличен к проблемам и успехам. Реально для него было только одно – искусство. В частности – живопись. Больше его НИЧЕГО не интересовало. Он был творческим демоном. Он не заботился о своём теле и душе. Его несло в иные дали. И только его одного могло принести в такие дали. Можно сказать, что Художник ради искусства пожертвовал ВСЕМ, что у него было и могло быть. Просто он не считал, что он что-то возлагал на жертвенный алтарь. Он всем своим существом закопался в творчество и ничто не смогло бы вырвать его из Страны Которой Нет.
Художник был равнодушен к таким вещам, как слава, богатство и почёт. Он не боялся забвения. Более того – ему было смешно это слово. Он умер в полной нищете на далёком острове, где нарисовал самые лучшие свои картины. Этот остров был островом его мечты. Он прожил бы дольше, но заболел страшной болезнью. Она скосила его года. Спустя несколько лет его имя загремело на весь мир. Люди принялись отыскивать его работы и покупать-продавать на аукционах. Художника признали и оценили. Он этого, конечно, не увидел.
Художник навсегда исчез из Страны Которой Нет и стал моим другом.
НЕ В ТОМ ПУНКТЕ
Я постучал в дверь кабинета.
- Войдите! - раздался за дверью хриплый голос штандартенфюрера СС Генриха Шнайдера.
Я вошёл в кабинет, встал по стойке "смирно" и вскинул руку:
- Хайль Гитлер!
- Хайль, - ответил штандартенфюрер СС Генрих Шнайдер. Он встал со стула и заложил руки за спину. - Вот что, мы отправляем вас на ответственное задание. Это будет ещё серьезное и опасное задание. Но мы уверены, что вы справитесь с ним. Вам надлежит отправиться в пункт "Б". Вы осведомлены о пункте '"Б"?
- Так точно, - ответил я.
- Хорошо, - одобрил штандартенфюрер СС Генрих Шнайдер. - Но я, всё-таки, проинформирую вас. Вероятно, ваши знания неточны или ошибочны. Итак, три месяца назад наше командование решило разместить в пункте "Б" сторожевой пост. Пункт "Б" находится в трёхстах милях от нашей части. Три месяц назад туда был отправлен унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе. Первые две недели всё происходило успешно и мы, уже были готовы выслать в пункт "Б” целое подразделение. Краузе регулярно выходил с нами на связь и обо всём информировал. Но только первые две недели. Затем что-то ТАМ случилось, и мы потеряли связь с Краузе. Несколько дней мы ждали. Потом отправили в пункт "Б" штурмшарфюрера СС Рудольфа Крюгера. Он дошёл до ТУДА и почти неделю посылал нам радиограммы. Он нашёл ТАМ Краузе, но… в общем, мы поняли из радиограмм Крюгера только одно - унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе стал каким-то СТРАННЫМ. Затем Крюгер прекратил нас информировать. Мы снова потеряли связь с пунктом "Б".
Я слушал и не двигался. Я был неподвижен, как статуя.
Штандартенфюрер СС Генрих Шнайдер подошёл к окну и некоторое время глядел туда. Затем он продолжил:
- Месяц назад командование вернулось к проблеме пункта "Б". Мы отправили ТУДА шарфюрера СС Хельмута Нойманна. Он благополучно добрался да ТУДА и вышел с нами на связь. Его радиограммы поразили нас. МЫ очень удивились. Мы подумали, что Нойманн сошёл с ума. Он говорил, что... но это не важно. Правда ЭТО или вымысел - ваша задача в том разобраться. Радиограммы Краузе, Крюгера и Нойманна засекречены. Они доступны только для узкой группы лиц, в которою я тоже вхожу. Уверен, что о них вы ничего не знаете. Тем лучше. Мы убедимся - бредил ли Нойманн, врал или говорил правду. Мы получали от него информацию дней десять.
Штандартенфюрер СС Генрих Шнайдер повернулся ко мне и докончил:
- По истечению этого срока радиограммы прекратились. Вам понятно, что на вас возлагается?
- Да, господин штандартенфюрер, - ответил я.
- Вы отправитесь в пункт "Б". Немедленно. Прямо сейчас. Вы не имеете право говорить о своём задании кому-либо. Только мне. О задании знают ещё несколько лиц из числа офицеров. Их фамилии я вам не назову. И вы понимаете почему. Дойдя до пункта "Б", сразу же выходите на связь со штабом. Вам понятно?
- Да, господин штандартенфюрер.
- Сразу же. Если вам станет КТО-ТО мешать или будет ЧТО-ТО угрожать - немедленно примите меры соответствующего характера. Ну... может, вы откажетесь? Если вы думаете, что не справитесь - скажите мне сразу.
- Никак нет, - ответил я.
- Отлично. Другого ответа я от вас и не ждал. Вы свободны.
Прибыл в пункт "Б". Добрался без происшествий. Выхожу на связь со штабом.
Встретил в пункте "Б" унтерштурмфюрера СС Вальтера Краузе, штурмшарфюрера СС Рудольфа Крюгера и шарфюрера СС Хельмута Нойманна. Выглядят они нормально. Меня они узнали и поприветствовали. Я их спросил:
- Почему вы молчите? Что происходит?
- Всё в порядке, - ответил штурмшарфюрер СС Рудольф Крюгер. - Мы просто не хотим выходить на связь.
- Почему?
- А зачем?- сказал унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе.
Я им напомнил о военном трибунале. Я им сказал, как поступают в таких случаях с дезертирами. Они рассмеялись.
Просто удивительно… Что с ними случилось?
Забыл сказать. Они не носят военную форму. Ходят в гражданской одежде.
Пообедали. Мне понравилось. Вспомнилось, что почти примерно так же готовила дома моя мать. Штурмшарфюрер СС Рудольф Крюгер сказал, что это он приготовил.
- Молодец, - похвалил я его. - Но ты даже яичницу не мог поджарить. Как ты справился с целым обедом?
Крюгер улыбнулся:
- Не знаю. Само по себе получилось.
Я их спросил, где они достают продукты питания. Они показали мне огромные холодильные камеры. По-моему, для трёх там запасов на лет сто.
Поговорил с каждым в отдельности. Убеждал вернуться в военную часть. Никто не захотел. Особенно трудно пришлось с Крюгером. Мне всё время казалось, что он не слушает мои слова. Он всё время убирался, стирал и смотрел по телевизору мелодрамы. Унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе и шарфюрер СС Хельмут Нойманн работали во дворе. Там они создали целый минисельхоз – огород, курятник, крольчатник и свинарник. Они предложили мне помочь им. Я сперва смутился, а потом достойно ответил:
- Я на службе. Я выполняю военное задание. Кстати, вы тоже.
Шарфюрер СС Хельмут Нойманн улыбнулся и сказал, что это было ОЧЕНЬ ДАВНО.
Да, они всё время говорят как-то странно.
Ходил по всему пункту. Наблюдал. Смотрел. Так ничего и не выяснил. Что делать с Краузе, Крюгером и Нойманном? Наверное, придётся привести их в военную часть силой. Уже вечер. Солнце заходит.
Сейчас ложусь спать. Мне выделили отдельную спальню. В пункте «Б» много всяких разных комнат.
Интересно, завтра утром я проснусь живым или мёртвым?
Да, чуть не забыл. Странно, но унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе и штурмшарфюрер СС Рудольф Крюгер ночуют в одной комнате. Неужели они… меня прямо в дрожь бросает от такого предположения.
Проснулся рано. Ночь прошла без всяких происшествий. Утро встретил живым. Правда… приснился дурацкий сон. Будто унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе, штурмшарфюрер СС Рудольф Крюгер и шарфюрер СС Хельмут Нойманн имели вместо лиц маски.
Позавтракали. Шарфюрер СС Хельмут Нойманн рассказал анекдот. Я чуть от смеха не подавился.
Господи…!
До сих пор не могу поверить. Либо они меня разыгрывают, либо они рехнулись. Краузе называют Папой, Крюгера - Мамой, а Нойманна - Сыном. На прежние фамилии и имена они уже не откликаются.
Наверное, у меня галлюцинации.
…Да, теперь понятно, почему унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе и штурмшарфюрер СС Рудольф Крюгер ночевали в одной комнате. Папа и Мама должны спать в одной постели. И в этой постели кое-что делать.
Они меня позвали на обед. Но я не пошёл. Я их послал к чёрту. Они мне отвратительны. Особенно, Краузе и Крюгер.
Меня тошнит от них. Стараюсь не показываться им на глаза.
Готов их убивать. Честное слово.
Похоже, что-то случилось с моими патронами. В них почему-то нет пороха. Но это не беда. Я так же отлично владею холодным оружием.
Страшно хочется есть. Я голоден.
Собираюсь проникнуть в холодильные камеры. Ужинать с этими ненормальными я не хочу.
Проник в холодильные камеры. Поужинал.
Я был готов не спать всю ночь. Но сейчас слипаются глаза. Нет сил бороться. Я очень за сегодня устал.
Ложусь спать. Им меня не одолеть.
Встал. Вроде цел и живой. Правда, настроение у меня какое-то… НЕПОНЯТНОЕ. По-моему, у меня никогда ещё не было ТАКОГО настроения. Позавтракаю в холодильных камерах.
Слоняюсь по пункту «Б». Скучно. Они на меня не обращают никакого внимания. Будто меня нет.
Пообедал с ними. Молчали. Не разговаривали.
Тоска страшная. Чем заняться? Всё бездельничаю и бездельничаю.
Вышел во двор. Предложил Папе и Сыну…то есть, Краузе и Нойманну свою помощь. Они поблагодарили меня и сказали, чтобы я помог Маме. Вместе с штурмшарфюрером СС Рудольфом Крюгером мы занялись уборкой. Потом начали готовить ужин. Мама дала мне несколько полезных советов, как вкуснее приготовить голубцы.
Сыграли в карты. Я был в паре с Сыном…то есть, с Нойманном, а унтерштурмфюрер СС Вальтер Краузе и штурмшарфюрер СС Рудольф Крюгер против нас. Мы одержали восемь побед, а Папа и Мама десять.
Ложусь спать. Похоже, я ночую не в ТОЙ комнате, которой мне следовало. Завтра начну искать подходящую.
Нашёл то, что искал весь день. Отличная комната. Кровать мне нравится. В шкафу очень много подходящей для меня одежды. Заприметил несколько красивых платьев. Косметики сколько угодно. Самая разная.
Я уже переоделась и иду помогать Маме. Мы решили на ужин потушить рыбу по-итальянски.
На связь выходил… выходила Дочь.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ – ПАМЯТНИК-ГОРОД
Санкт-Петербург, памятник-город, верится мне, что прах твой живой и пепел тоже. В оскале этого склепа бродят трупы-идеи, питаясь запахом мысли и голосами. Идеален твой век, твоя жизнь, и, возможно, прекрасна будет смерть твоя во всей красоте незаметности века. Неотразимы твои руины, великие твои могилы, и сон, который снится тебе. Ты окутан поэтами, музыкой, прозой, словно туманы, как океаны, воздушные корабли застыли, и это бремя по силам только тебе. Санкт-Петербург… Уходящее солнце смотрит, прощаясь, и оно знакомо тебе. Город, злой, чужой, морозом дышал, ветрами. Он путнику нелепому что-то обещал. Или это казалось?... Было холодно, путник дрожал. Санкт-Петербург, тебя никто никогда не знал. Ты уничтожал души и тела. Ты ими испражнялся. И не замечал. Лёд, холод, Невский проспект. Угрюмо лицо, которое смотрит, которое твоё…
Внутри этой утробы, которая – город, внутри этой кишки, которая – Невский проспект, шагает масса жизни, и мне остаётся смотреть ей вслед. Искусством проторен каждый нерв, пробит. Нисколько я не сомневаюсь, что иллюзия это, сигаретный дым или мираж. Но сладок сей бред, и в бреду я этом, бреду, нащупывая что-то живое, пока до конца ещё не ослеп…
О чём мы толковали? Я и Нева. Наверное, о трупах, что в водах этой реки плывут и составляют её естество, превосходство безумия над разумом, чувства над логикой. В ней ВСЁ! И вдохновение тоже, и борьба внутри, и голос, что-то говорящий на языке волны… Солнечные блики…люди…живые существа… Я с вами. Я среди вас. Я и Нева. Мы – трупы, мы в водах этой реки…
Сны этой реки о Любви. И нет мечты, которой неподвластны эти сны. Волны вершат историю. Незаметны они. Их много. Но…в этом множестве есть смысл и вдохновение, толкающее душу человеческую на пробуждения, на метаморфозы, на превращения. Допустим, на такое: как из человека родить художника… Веселье вокруг меня и радость. Наверное, это действует Господь. Наверное, Он приводит в движение реку. И в реку бросаемся мы, в Неву, ибо она – ЛЮБОВЬ…
Наше начало в этом окончании. И в этом окончании есть предел. Когда тучи над городом, предел – есть холод. И нет окончания, ибо не холодно мне. Я весь в начинании.
Я среди НИХ сумасшедший. Я бреду среди НИХ. И в них есть безумие. И бредом бреду я сквозь НИХ…
СПАСИТЕЛЬ. ХЛЕБА И ЗРЕЛИШ!
Настали тяжёлые времена. Наступил голод, пошли сплошные неурожайные годы и всякие сельскохозяйственные проблемы. Люди даже стали умирать от недоедания.
Я стал думать, как спасти страну. В раздумьях я шёл по лесу и вдруг услышал жужжание. Глянул я вверх.
- Пчёлы, - сказал я.
На самой верхушке дерева они соорудили своё гнездо. И таскали туда множество снеди – сало, колбасу, хлеб, шпроты, кинзу и чеснок.
Я почесал затылок.
- Вот, чем надо кормить народ, - понял я.
Разумеется, я тут же полез на дерево. Но оно вело себя по-странному. Едва я долезал до вершины, как пчелиное гнездо исчезало. Я огорчался и спускался вниз. А там на земле опять видел гнездо на вершине. И так было несколько раз.
- Странное гнездо, - подумал я.
Я начал планировать методы, с помощью которых можно добраться до гнезда. И придумал несколько их.
Я пошёл за трактором.
- Зачем он тебе? – удивился крестьянин.
- Долететь до пчелиного гнезда.
- Дурак. Крылья нужны.
Я пошёл к вороне.
- Дай крылья. В долг, - попросил я.
- А взаймы не хочешь? – усмехнулась она.
- Ты обязана помочь Родине.
- Я человеческий мужской половой орган забила на Родину.
- Изменница! – возмутился я.
- Сейчас не те времена. Не сажают. Третий Рейх давно пал, Гитлер мёртв.
- Неправда. Не может того быть, - побледнел я.
- Не веришь – спроси у Ангела.
Я пошёл к Ангелу.
- Гитлер жив?
- Это Цой жив, а Гитлер сдох.
Я заплакал.
Ангел улыбнулся и погладил меня по голове.
- Чего плачешь, фашист?
- Мёд не могу достать.
- Кушать хочешь?
- Не я, а люди.
- А ты?
- А я хочу крылья.
- Глупый. Самолёт тебе нужен.
Я вспомнил, у кого он видел самолёт. У обершарфюрера СС Пятачка. И я пошёл к нему.
- Хайль Гитлер, Пятачок.
- Хайль Гитлер.
- Слушай, дай самолёт, а?
- А зачем он тебе?
- К пчёлам слетать. Люди же голодные.
- А тебе какой?
- А у тебя их много?
- Да. Зелёный и синий.
Я стал чесать свой затылок.
- Так… - рассуждал я. – Если я полечу на зелёном, то люди увидят меня и подумают, что я замаскированный фашист. И подобьют. А если я полечу на синем, то они подумают, что я тучка в небе.
- И не убьют тебя?
- Зачем?
- И верно. Не зачем. Ты же их Спаситель.
- Именно, - я щелкнул пальцем по поросячьему носу.
И мы пошли к дереву.
- Стой! – сказал я. – А ружьё мы взяли?
- Нет.
- Иди возьми.
Обершарфюрер СС Пятачок сбегал за ним, а потом осведомился:
- А зачем оно тебе?
- Я покончу жизнь самоубийством в случае неудачи.
- Застрелишься?
- Нет. Вены прострелю на руке.
- Я не думаю, что потечёт кровь.
- И не только кровь. Я буду ещё блевать и гадить под себя.
Мы подошли к дереву. Я сел в кабину самолёта и… не смог подняться в воздух.
- Что там? – встревожился обершарфюрер СС Пятачок.
- Самолёт надо заправить.
- Бензином?
- Дурак. Керосином.
- У меня его нет.
- У меня тоже.
Тогда мы оба помочились в бензобак. И самолёт взлетел.
Подлетая к пчёлам, я увидел, что гнездо превращается в кирпичи. Я отлетел и кирпичи опять стали гнездом.
- Ну, как? – осведомился снизу обершарфюрер СС Пятачок.
- Набери ванну доверху, - ответил я.
- Водой?
- Да. Тёплой.
- Зачем?
- Чтобы я не замёрз в холодной.
- А зачем тебе ванна и вода?
- Я буду резать вены.
- Есенин резал в тазике.
- Я так не буду. Вдруг кровь свернётся…? Никто не даст твёрдых гарантий. А в воде она не сворачивается.
Обершарфюрер СС Пятачок включил воду. Она текла из крана в ванну.
Я попытался сесть на землю. Но у меня не получилось.
Пришёл сосед.
- Слышь, это у меня протекает или у тебя? – спросил он Пятачка.
- Не знаю.
- Идём за мной.
В квартире соседа потолок был мокрый и местами красный, как кровь.
- У меня нигде не течёт, - сказал обершарфюрер СС Пятачок.
Они осмотрели ванну.
- Верно, - согласился сосед. – Тогда почему меня топит?
Озадаченный он ушёл к себе.
Я всё так же не мог посадить самолёт.
- Стреляй! – закричал я Пятачку.
- Это же самолёт.
- Ну и что? Если кончится топливо, то он рухнет вниз и я погибну.
Обершарфюрер СС Пятачок стрельнул. И попал нечаянно в меня. Я умер. И тут же опять родился и попал в самолёт.
- Я похож на тучку? – спросил я.
- Нет.
- А на кого похож?
- На фашиста.
И обершарфюрер СС Пятачок опять стрельнул. Самолёт рухнул. Он оказался большим поджаренным мясом. Люди стали его кушать и перестали помирать от голода.
Мне же поставили памятник.
- Спасибо, - набивая рот едой, говорили люди.
ПЛЮШЕВЫЙ МЕДВЕЖОНОК
На самом деле я своей Любви не нужен. Ей со мной трудно. Я - живой человек. Я двигаю руками, когда хочу. Я двигаю ногами, когда хочу. Я думаю своей головой, а не чьей-либо другой. Я – живой. А ей нужен не я. Ей нужна, наверное, игрушка. Плюшевая. Плюшевый медвежонок. Который молчит и не двигается. Который – не живой. Ей такой медвежонок нравится. С ним можно делать всё, что в голову взбредёт. Он возражать не станет. У него своего мнения нет. Он плюшевый. Ласковый, мягкий и добрый. С ним так приятно. Я понимаю свою Любовь. С людьми одни только проблемы. А с плюшевыми медведями никаких проблем нет. Если надоест – в любой момент можно выкинуть. Надоела игрушка – с глаз долой.
ПРЕКРАСНЫЙ ДЕНЬ
Это был прекрасный день. Грета решила умереть. Она думала над этим всю осень и всю зиму, она надеялась, что всё изменится, что что-то произойдёт. Но она устала ждать. Она устала думать долго. Вчера она позвонила своей любви. Грета сказала:
- Привет. Я скоро...
Любовь не дала ей договорить. Любовь ответила ей:
- Зачем ты звонишь мне? Мы ведь договорились с тобой, что не будем тревожить друг-друга.
- Прости. Но...
- Не звони мне. Тебе понятно? НЕ ЗВОНИ МНЕ.
Грета поняла, что чуда не произойдёт. Любовь не полюбит больше Грету. Любовь будет любить других.
Снег таял, превращаясь в грязную воду. Солнце начинало греть Петербург. Мёртвый воздух стал оживать. Грета шла по Невскому проспекту, приближаясь к площади Восстания. Она думала, как лучше - резать вены или наглотаться таблеток?
Воздух дрожал. Его колебания расходились в разные стороны. Невидимые такие колебания...
Грета вспоминала, как им было хорошо. Ей и любви. Летом они любили часто бродить по Невскому, сидеть в кинотеатрах, в ресторанчиках и суши-барах. Они шли, держась за руки. Всегда.
Руки...Руки у любви были тёплыми, хорошими, ласковыми. Такие руки Бог создаёт для вечной любви. Чтобы любить можно было даже после смерти. Грета могла держать руку своей любви часами.
Грета посмотрела на свои руки. Какие они бледные... Грета решили резать вены.
Космонавты спускались прямо на Аничков мост. Они спускались плавно сверху по воздуху. Небо нежно отпускало их от себя.
Грета улыбнулась. Она помахала им рукой. Один из космонавтов ответил ей тем же движением. Солнечные лучи отражались на их скафандрах.
Космонавты были на небе. Им жутко повезло. Они летали на облаках любви и часто передавали приветы своим родным и близким.
Грета в детстве читала про Гагарина. Он казался ей сверхчеловеком. Это был первый герой, побывавший в космосе. Ему очень повезло. Грете тоже хотелось в космос. Сесть в ракету и улететь. Далеко-далеко.
- Зачем? - спросила её любовь.
- Чтобы забыть тебя. Навсегда.
- Неправда. Ты меня не забудешь. Никогда.
Грета смотрела на космонавтов и видела вселенную, которая помещалась в её правом глазе. Маленькие молекулы-планеты крутились около любви и зелёные звёзды подпрыгивали.
Космос и любовь. В космосе любовь. Космическая любовь. Космонавты побывали ТАМ и полюбили жизнь. Грете тоже надо ТУДА. Чтобы тоже полюбить жизнь.
- Я тебя ненавижу, - сказала Грета своей любви.
Какая-то непонятная весна начиналась. С космонавтами. С девушкой, которая очень скоро будет резать вены...
Космонавты окончательно приземлились. И пошли в "Кристалл-палас". Смотреть кино. Кино о любви.
- "Леон", - сказала Грета. - Лучший фильм о любви.
Огромная просвечивающая морда Чеширского Кота возникла перед Гретой, когда она села на скамейку. Рядом всеми красками петербуржской цивилизации блистал Гостиный Двор. Нарядные люди прохаживались туда-сюда, иногда бросая на несчастную Грету презрительные взгляды. Но Грете было всё равно. Она наслаждалась видом на Невский проспект и кайфовала, по причине того, что это был последний день её жизни.
- Замечательное зрелище... - сыронизировал Кот. - После смерти ты попадёшь на тарелку к чертям. Они тебя здорово поджарят.
- Кыш отсюда, - улыбнулась ему Грета.
- Знаешь, девочка, какие стихи рождаются в моей безмозглой кошачьей башке?
- Говори, - милостиво разрешила Грета.
Кот хихикнул и начал декламировать:
- Несчастная девочка бродит
Она спотыкается
И ходит
С дурацкой любовью внутри себя
Ей так хорошо
От этой разлуки...
Ну, как?
Грета пожала плечами:
- Шекспир кошачий, - прокомментировала она.
- Премного благодарен, - поблагодарил Кот. Он явно издевался. - Ты только не расстраивайся, когда умрешь. Не расстраивайся, осознавая, что остальные люди будут жить дальше, а ты - нет. Напоследок посоветую тебе лишиться девственности. Сделать это просто. Присмотрись к проходящим мимо парням. Уверен, найдётся среди них хотя бы один, который согласится сделать это прямо сейчас. Затащит тебя в тёмную подворотню и быстро отымеет во все дыры.
Грета поинтересовалась:
- Скажи, почему у тебя только одна голова? А где тело?
- О! - восхищенно выразился Кот. - Это весьма трогательная история. Было у меня тело. Было, не скрою. Были и хозяева. Любил я их больше жизни. И меня они любили не меньше. Но потом что-то случилось и меня выкинули. Я не знаю, что случилось, но меня разлюбили. Это так просто получилось. Я отрезал себе голову. Но не умер. Тело умерло, а голова осталась жить дальше. Удивительно, не правда ли?
Кот валял дурака и это его веселило.
Грета вздохнула и встала со скамейки.
Все эти разговоры о любви и ненависти были бесполезны. Более того, почти не нужны. В Петербурге светило солнце и было жутко тепло. Глаза человеческие были скрыты за солнечнозащитными черными очками. Множество ртов были растянуты в улыбке. Люди выглядели абсолютно чужими.
Зачем с ними разговаривать?
О чем?
Зачем???
Если они сами понимают, что не хотят любви, то им явный конец. Их можно выкинуть вон из жизни.
Грета размышляла очень беспощадно. В Петербурге было так солнечно. И небо над ним ослепительно синее. Приятный и замечательный день, что еще сказать? Ничего. Кровь будет красная, решила Грета. Как всегда, красная. Отнюдь не цветом неба.
БРЫЗГИ
Прекрасная девушка напротив меня около фонтана и в брызгах воды Санкт-Петербурга и чьей-то никчёмной мечты. Холодит, морозит с непривычки. Но всё возвращается и некуда больше идти, раз пришёл и объяснился весне в любви... Голодным птицам наплевать на любовь, им хочется еды. И им наплевать, что их кормят с руки. Они всё равно остаются свободными. И моя любовь уже смотрит на других, которым больше повезло...
Рисунок завершён, художник умер, остановилось искусство. Придётся начать вся сначала с безжизненных линий и точек на листе белой бумаги...
Теперь у любви голодный интеллектуальный взор. И ей покорны неопытные тела, зарабатывающие в школе пятёрки. Этот фонтан любит её. Он живёт её смехом над всяким счастьем. И мне не успеть за той, что дразнит и не хочет меня, а ждёт прекрасного принца из неведомой страны...
Мои мысли ждут залпа психоделического шторма и неведомой волны, в которой погрязли мы... Ушла любовь, больше я её не увижу... погрязли мы. И вы. И они - производители культуры, расписывающие любовь в... я должен начать всё сначала...
Я не уверен в этом мире, но в своём мне море по колено. Мир смертельно извергает струи воды...
В ушах гимны нового времени. В душе душа неизвестного бремени. Она желает кайфа и прогулок по городу, когда спрятался дождь... Бег и погода. Малолетние проститутки - эмблема фонтана, который живёт за счёт фотоаппаратов и любопытных туристов. Фонтан, мне жаль тебя, твоя участь жалка. Нелепа моя роль - слагающего о тебе стихи во славу Петербурга и воды...
Моя болезнь - удел ветра и счастливой великой смерти. Небо было чересчур приветливым. Кому я рассказываю всё это? НИКОМУ! Но всё идёт, как обычно. Время мигает молекулами и мэрилин мэнсонами...
СС LOVE
- Это мой друг, - сказал Конрад, на миг кинувший взор на стоящего позади него Мартина. – Унтерштурмфюрер СС Мартин Бергер.
Герр Фридрих Циммерманн поднял голову. Прищурился:
- Где-то я слышал… Знакомо… А! Вспомнил… фашисты…
Мартин ответил кивком головы. Молча.
- Дядя, - сказал Конрад. – Я пригласил друга переночевать у нас. Завтра мы поедем в Петербург. Вместе.
Дядя послушал племянника, посмотрел внимательно в его глаза. Конрад смутился и покраснел.
- Что ж вы стоите? Садитесь, - обратился герр Циммерманн к Мартину. – Отобедайте с нами.
Мартин сел за стол. За три стула от Конрада. В зал вошёл дворецкий и подал кушанье. Обед начался.
Молчание длилось долго. Пока его не нарушил герр Циммерманн:
- Как здоровье нашего фюрера? – был его вопрос. И относился этот вопрос к Мартину. Тот понял это и ответил:
- Фюрер в полном здравии, герр Циммерманн.
- Это хорошо, - равнодушно заметил дядя и задал новый вопрос: - А что вообще нового в Третьем Рейхе?
- Ничего особенного. Всё больше молодых вступают в ряды СС.
- Резвая пошла молодёжь, - с непонятным намёком прокомментировал дядя.
Дальше диалог не развился. Обедали молча и молчание это было угнетающим. Дядя встал из-за стола первым, вытерев губы и руки салфеткой, а потом скомкал салфетку и бросил её на стол.
- Пожалуй, я отправлюсь уже, - сказал он, глядя на племянника. – Жаль, что ты не хочешь сопровождать меня. Жаль.
- Удачной поездки, дядя, - опустил свои глаза Конрад.
Лицо герр Циммерманна приняло брезгливое выражение. Он с неприязнью смотрел на обоих фашистов.
- Удачного вечера желаю провести и вам, - с заметным нажимом на слово "вечер" произнёс герр Циммерманн и, громко стуча каблуками, вышел.
Мартин и Конрад переглянулись.
Приближался вечер… За окном зашумел ветер.
Мартин встал с постели и начал надевать брюки.
- Ему что-то известно? – спросил он.
Конрад лежал и смотрел на него усталым взором. Его длинные волосы растрепались на подушке.
- Не знаю, - вздохнул он. – Меня это особо и не волнует.
Мартин застегнул ширинку на брюках и повернулся к Конраду.
- Нам надо соблюдать осторожность, - сказал он.
Потом они долго гуляли вдоль аллеи, одетые в военную форму СС. Пошёл мелкий дождик, осень уже оголила и раздела деревья. Ветви были похожи на тонкие чёрные окоченевшие человеческие руки.
- Я ещё останусь, - сказал Конрад. – А ты езжай.
- И надолго ты останешься? – спросил Мартин.
- Ненадолго. Послезавтра буду в Петербурге.
- Всего лишь на день позже.
- Да.
- Зачем это?
- Перед дядей неудобно. Он обижается на меня за то, что я так быстро уезжаю и так мало бываю дома.
- Ясно… Понятно.
- Вот так… Что ты будешь делать в Питере?
- Не знаю. Намечается очередная война во славу великого Третьего Рейха.
- А, может. Возьмём отпуск и двинем куда-нибудь?
- Ты и я?
- Да.
Мартин улыбнулся.
- Это отлична мысль, - одобрил он. – Нам надо уехать куда-нибудь. И надолго.
- Не придётся от всех скрываться так, - добавил Конрад.
- Но… - и Мартин замолчал. Не договорил.
Конрад тревожно осведомился:
- Что "но…"?
- Нет, ничего особенного.
- Тебе что-то не нравится?
- Конрад, может, мы делаем не то, что надо? Может, всё это неправильно?
- Я тебе говорил, что думаю по этому поводу, - глухо проговорил тот.
Мартин прочистил горло:
- Да, извини… Что-то нашло на меня…
Они гуляли до самой полуночи. И пошли спать, когда окончательно замёрзли. Камин горел в их спальне всю ночь.
- Что это? – спросил рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, вертя в своих руках свёрток. – Презент? – пошутил он.
Бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг мило улыбнулся:
- Увы, господин рейхсфюрер, нет.
- Жаль, - сказал Гиммлер и развернул свёрток. – Кассета…? Что на ней?
- Думаю, вам следует на это посмотреть, - бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг ловко взял из рук Гиммлера видеокассету и вставил её в видеомагнитофон.
- Ты мне так и не сказал, что на ней, - напомнил рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер.
- Компромат.
Шелленберг включил телевизор и поработал с пультом.
Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер вздохнул.
- Интриги мадридского двора… Скоро вы сожрёте друг друга. И не жалко?
- Во благо вашей чести – нет.
- При чём тут моя честь?
- Ваша честь – честь всего СС.
- Говоришь больно туманно… Сплошные загадки.
- Сейчас узнаете.
- На кого ты собрал компромат?
- Смотрите, господин рейхсфюрер. Этого вы еще никогда не видели. Ручаюсь.
Шелленберг хихикнул. Мерзко.
"Боже… Как он уверен, что материал на меня подействует", – усмехнулся рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. – "А я вот возьму и прощу паршивца".
И тут рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер удивился и нахмурился. На экране засветили такие картинки… Гиммлер почувствовал жар в теле и его лицо запылало. Он действительно не ожидал увидеть ТАКОЕ. Что угодно, но не ЭТО.
- Выключи, - строго приказал он Шелленбергу.
- Как? Уже? Так скоро?
- Выключи!
Шелленберг не стал спорить. Мигом исполнил повеление.
Гиммлер прошёлся по кабинету и подошёл к окну. Глядя сквозь стекло вниз, он поинтересовался:
- Где ты достал это?
- У меня есть люди для подобных случаев. Мои люди. Они и достали.
- Хорошо умеют работать твои люди, - с сарказмом отметил рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер.
Шелленберг не улыбнулся. Он знал, что это обманчиво, рейхсфюрер на самом деле не шутит.
- Господин рейхсфюрер, по долгу своей службы я обязан контролировать всех наших сотрудников, - словно оправдываясь, сказал бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг.
- Знаю. Ну и что? – Гиммлер оторвал взор от окна и бросил его на Шелленберга.
- Ну и вот… Это результат моей работы.
- И понёс свой результат ко мне, чтобы я всыпал виновникам по первое число?
Шелленберг предпочёл промолчать. Было видно, что рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер сильно раздражен. Содержимое компромата его шокировало.
- Да-а… - протянул Гиммлер. – Про Циммерманна много разных слухов ходит… Странный он какой-то… Не от мира сего… - рейхсфюрер вздохнул. А потом ожесточённо добавил. – А вот от Бергера я этого не ожидал! Видит Бог – никогда бы и не подумал!
Гиммлер сел в кресло и уронил голову в ладони, опираясь локтями о стол. В таком положении он провёл несколько минут.
Бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг всё так же стоял и не шевелился. Ждал, что решит рейхсфюрер. И решение последовало. Гиммлер мрачно осведомился:
- Бергер уже в Петербурге?
- Да. Приехал сегодня.
- Вызвать его ко мне. Немедленно!
Бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг вышёл из кабинета.
- Что это? Объяснишь? – рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер на кнопку пульта и экран потух.
Мартин молчал, потом улыбнулся.
- Я жду твоих слов, - жестко потребовал рейхсфюрер.
Мартин опустил голову. Улыбаться в лицо рейхсфюреру он больше не мог.
- Ну?!
- Я меня нет слов.
- Замечательно… Значит, нечего сказать в своё оправдание?
Мартин усмехнулся:
- Господин рейхсфюрер, я хочу только сказать, что не стану оправдываться или как-то комментировать свои поступки. Это просто моё дело. Личное.
- Похвально. И честно. Я не люблю вранья.
- Тем более, господин рейхсфюрер.
- Раз мы покончили с правдой, то перейдём к сути, - голос Гиммлера стал ещё твёрже. Он закурил сигарету. – Ты осознаёшь, что позоришь, подлец, не только себя, но и СС? Всё наше ведомство? Наши идеалы, убеждения и наш образ жизни? Или я говорю неправильно? Но я принял кое-какие меры во спасение нашей общей чести. Я запретил людям, доставившим мне этот материал, распускать языки…
- Кстати, кто это? – внезапно перебил рейхсфюрера Мартин. – Шелленберг?
- Это не важно! – повысил тон рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. – Это не твоё дело. Тебе следует побеспокоиться о другом. Я могу повесить на тебя какое-нибудь дело, отдать под суд и расстрелять. Ты над этим подумал?
- Я, господин рейхсфюрер, не думал, что любителями копаться в чужом белье могут быть офицеры СС.
- Молчать! – стукнул кулаком по столу рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. – Не смей так говорить! Если бы ты был частным лицом – это было бы и в самом деле чужим бельём. Никто бы не копался в нём. И я тоже. Но ты – офицер СС. Верный солдат Третьего Рейха! Это ты хоть не забыл?
- Нет, господин рейхсфюрер, - побледнел Мартин.
- И ещё, - тон Гиммлера смягчился. – Ты наш. Ты один из нас. Ты часть всех нас. Я всё время боялся, что мы начнём грызть друг друга, устраивать резню и заниматься интригами. Но чтобы подвизаться в роли содомитов… - Гиммлер замолчал. Вздохнул. И горько продолжил. – Нет, это мне и присниться не могло. Бред какой-то! Ты сам это понимаешь, Бергер? Что это такое? Объясни. Ты болен? Или ты не мужчина…?
- Господин рейхсфюрер…
- Не оправдывайся и не лги. Ты виновен. Лучше скажи, что ты теперь будешь делать?
- Господин рейхсфюрер, вы меня не дослушали, а я хотел сказать, что думал над этим. Часто. И осознавал, что так не должно быть. Я… Я могу… Я буду таким, как все.
- Отлично, - потушил окурок в пепельнице рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. – Я тебе поверю. Не обмани меня. Второй раз не выкрутишься.
- Я…
- Хватит, - чуть ли не брезгливо отмахнулся Гиммлер. – С Циммерманном прекрати все отношения. Даже чисто мужские и дружественные. И вот… И вот ещё что… Постарайся стать для него врагом номер один.
Мартин странно себя вёл. То он бледнел, то он краснел. Гиммлер решил, что это у него от стыда.
- Ты понял? – строго спросил он.
- Да, - севшим голосом ответил Мартин.
- С Циммерманном я говорить не буду. С меня хватит и беседы с тобой. Это унизительно – напоминать педикам о том, что они мужчины. Циммерманна я взял под наблюдение. Если выкинет ещё что-нибудь такое – сгною в застенках гестапо. Ты намекни ему, что мне известно о вас. Слышишь, Бергер?
- Да…
- Иди. Свободен. Да! Постой… Если… - рейхсфюрер дальше стал произносить слова раздельно и зловеще, - … Если вы возьмётесь обратно за старое – вам конец.
Мартин ничего не ответил. Он перестал краснеть и бледнеть. Казалось, что его лицо его непроницаемо.
- Иди, - сказал ему рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. – И будь мужчиной!
- Нет, это невозможно!
- Есть тому доказательство. Кассета.
- И где же она?
- Я не знаю. Но Гиммлер в курсе. Он её видел.
- Видел?
- Видел.
- Бросьте! Тошнит от этого дерьма.
- Почему же? Циммерманн всегда был… каким-то особенным. Он сильно изменился после того, как побывал в пункте "Б".
- А я не удивлюсь, если окажется, что всё это правда.
- Но вы-то это откуда знаете?
- Ходят слухи…
- Слухи – это ещё не доказательство.
- Перестаньте, господа, перестаньте! Бергер – один из самых доблестных офицеров СС. Взять хотя бы его послужной список. Отмечен многими наградами…
В большом банкетном зале собралось большое количество офицеров СС и женщин. Играла музыка, громко смеялись и разговаривали. Здесь был и рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Он то и дело поглядывал на Мартина, который был мрачен, сосредоточен и неразговорчив.
И тут появился Конрад. Улыбка блуждала на его губах. Здороваясь с друзьями, он подошёл к Мартину и, приблизившись к нему, проговорил:
- Привет. Я приехал.
Мартин, сохраняя на лице прежнее выражение, отступил от него на шаг.
- Что вам угодно? – как сталь прозвучал его вопрос.
Улыбка погасла, Конрад изумился:
- В чём дело, Мартин? Что случилось?
Пряча глаза, тот сказал:
- Должен признаться, господин унтерштурмфюрер, я не имею желания с вами разговаривать. Я вообще больше НЕ ХОЧУ, - Мартин выделил это слово, произнеся его раздельно и медленно, - с вами разговаривать. О чём бы то ни было. Вам понятно?
Мартин покосился на рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Тот был далеко от них, ничего не слышал, но внимательно их разглядывал.
Конрад тоже посмотрел на Гиммлера. Взглядом ошеломлённым и непонимающим. И потом, словно всё поняв, двинулся прочь.
Зазвонил телефон. Громко. Настойчиво. Внезапно. Брать трубку не хотелось, но Конрад подумал, что это может быть…
Он взял трубку.
- Алло?
- Как поживает твоя попка? – ухмыльнулся чей-то презрительный голос. – А, дружок?
Конрад ничего не сказал. Он не узнавал, кто это. Скулы его свело, словно в капкан попалась жертва.
- Чего молчишь? – спросил голос. – Я слышал, тебя бросил твой возлюбленный. Если что, то я готов поиметь тебя… - и незнакомец засмеялся. Потом бросил трубку.
Конрад осторожно положил свою.
Он потом лежал на диване, лицом в подушку, настроение было гадкое. Он иссяк и лежал весь обессиленный. Гремела музыка, магнитофон был включён на полную катушку, Курт Кобейн что-то орал – как обычно, пытался что-то донести до своего поколения. Это продолжалось уже час. Минуту назад Конрад перестал крушить всё подряд в комнате. Напуганные соседи неоднократно стучали в дверь его квартиры. Он никому не открыл.
Под тяжелую музыку он думал и стонал. Он думал над тем, кто он такой и кто такие окружающие его люди. Он пытался понять, сколько в нашем мире любви и ненависти, и какова цена реальности человеческого бытия.
Потом он подумал о самоубийстве…
Мартин отпил из бокала и решил, что хватит, он уже и так пьян, больше не нужно, этого вполне достаточно, чтобы… Он посмотрел на фрау Хельгу.
Она была в узком обтягивающем и просвечивающем белье. Волосы её растрепались и струились по её хрупким плечам. Она тоже выпила достаточно, чтобы стать горячей и желанной. Она, как кошка, вертелась на роскошной кровати. Медленно, эротично, прелестно.
- Как здесь мягко, - заметила Хельга. – Нам будет так хорошо на этой постели.
Она засмеялась и посмотрела на Мартина откровенными глазами. Он был раздет до пояса. Он подошёл к ней, держа в руке бокал вина.
- Дай мне ещё, - она протянула руку.
Он дал ей бокал, и Хельга глотнула из него.
- А знаешь что, - она взяла игривый тон, - мне говорили, что у тебя были шашни с мужиками. Любовь и всё такое…
И она засмеялась.
- И кто это говорил? – улыбнулся Мартин, рассматривая бокал.
- Один твой враг. Ты его убьёшь?
- Я ему башку прострелю.
- Круто.
- Но сначала я накажу тебя, - он бросил на неё плотоядный взор.
Мартин кинул бокал на пол, и бокал кокнулся об ковёр. Вино пролилось и испачкало ковёр.
- Сейчас я тебе покажу, какой я мужчина, - хрипло пробормотал Мартин, опустившись на кровать и потянувшись к Хельге.
- Давай, милый, покажи… - она уже не улыбалась. Она тяжело дышала. Страсть и вожделение овладевали ею…
Конрад долго думал прежде, чем позвонить. Он заранее чувствовал, что услышит, но, всё-таки, взял трубку и набрал номер.
Долго не поднимали. Потом:
- Да?
Это голос Мартина. Конрад сглотнул, он волновался.
- Это я… Конрад…
- Конрад? – переспросил знакомый голос. – Слушай, Конрад, иди-ка ты к чёрту!
И трубку кинули.
Конрад вздохнул и закрыл глаза.
Он погасил свет в спальне. Погасил свет в гостиной. Открыл дверь в ванную комнату.
Посмотрел.
Воды набралось достаточно. Хватит. Он закрыл кран.
Он прошёл в тёмную спальню и разделся до трусов. И вернулся в ванную. Сел в ванну и ощутил, как стало страшно. Вода была тёплой, но он ощущал только страх.
Медленно он взял с туалетного столика бритвенное лезвие, уже заранее приготовленное…
В коридоре Мартин столкнулся с штурмшарфюрером СС Альфонсо Кохом. Мартин был одет по полной форме.
- Хайль, Гитлер!
- Хайль!
- Ты это куда? Далеко? – кивнул Кох на форму.
- В гости. К фрау Хельге.
Кох лукаво подмигнул.
- Ну, это дело полезное… мужское… - сказал он. – Но одет ты так, словно на войну собрался.
- Нормально одет. Не выдумывай, - немного резковато бросил в ответ Мартин. С Кохом он говорить не хотел, когда-то они враждовали.
- Ладно, извини, я…
- Пока, - не стал его слушать Мартин и пошёл дальше по коридору.
- Стой! Совсем забыл… - задержал его Кох.
Мартин обернулся:
- Да?
- Слышал новость?
- Какую?
- Циммерманн пытался вены вскрыть.
Нет, земля не ушла из-под ног, а в голове не помутнело. Мартин нечеловеческим усилием заставил себя никоим образом не отреагировать на услышанное им.
- Выжил? – только и спросил он.
- Он не смог умереть. Кровь постоянно свёртывалась, он изрезал себе все руки. Хотя крови вытекло достаточно. Мучился часа три. Потом не выдержал. Позвонил в больницу. Сейчас там и лежит, дурак… - покачал головой Кох.
Мартин процедил сквозь зубы:
- Придурок чёртов…
- А? – не расслышал Кох.
- Это я не тебе, не беспокойся, - Мартин быстрым шагом пошёл дальше по коридору.
Очнувшись, Конрад понял, что он в больнице. Он лежал на койке и был укрыт одеялом. А рядом на табуретке сидел рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер в медицинском халате.
- Как самочувствие? – поинтересовался Гиммлер. Он говорил строго. Его тон не предвещал ничего хорошего.
- Нормально, господин рейхсфюрер…
- Замечательно. Я рад за тебя, - рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер открыл портфель и достал два одинаковых листа бумаги. И пояснил:
- Это твоё заявление на увольнение. В двух экземплярах. Всё отпечатано, тебе только свою подпись надо поставить. Вот здесь, - и Гиммлер показал на бумагах, где именно. – Справишься? Ручкой чиркнуть сможешь?
Конрад молча кивнул в знак согласия. Он принял из рук Гиммлера шариковую ручку и кое-как, превозмогая боль, подписал бумаги. Правда, на подписи это совсем похоже не было, но Гиммлера это не смутило. Он быстро взглянул на бумаги и спрятал их в своём портфеле. Потом он поднялся с табуретки и проговорил:
- Теперь делай что хочешь. Вешайся, топись, стреляйся, бросайся под машины. Нам всё равно. Ты больше не состоишь в рядах СС. Нам за тебя теперь не стыдно.
Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер развернулся и вышел из палаты.
Мартин остановил машину. Слишком много было мыслей в голове. За дорогой следить стало невозможно.
Мартин закрыл глаза… Нет, у меня не получается. Я иду против самого себя. Так долго продолжаться не может. Кто я? Что я?... Я знаю ответ, но не хочу отвечать…
Почему-то я не хочу отвечать…
Почему?
Он резко открыл дверь, и звуки стихли.
Он встал у порога и, нахмурившись, посмотрел на постель.
Она была помята. Словно не бельё было помято, а сама постель – кусками и фрагментами. И те, кто были на ней, с трудом приходя в себя, глядели на Мартина. Фрау Хельга и незнакомый Мартину юнец под ней. Парень был возбуждён и громко дышал. Несколько секунд назад фрау Хельга мчалась на нём, как на диком скакуне.
Глаза фрау Хельги расширились. От страха. Она увидела, как Мартин достал «люгер».
Фрау Хельга открыла рот, но сказать что-либо не успела. Мартин выстрелил. Прямо ей в лоб.
Парень закричал от испуга, сбросил с себя мёртвое тело Хельги и попытался вскочить. Но Мартин опять выстрелил. Попал парню в грудь.
Тихо стало в комнате. Как-то необычно.
Мартин закрыл дверь.
Конрад отводил глаза. Он изменился. Казалось, он постарел лицом.
Мартин тоже не мог смотреть на него. Он только сейчас приехал, и тотчас направился в Управление СС. Там Конрад собирал свои личные вещи. Мартина успел увидеть бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг. И Шелленберг проследил, к кому пошёл Мартин. Издав смешок, бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг, напевая, двинулся в кабинет рейхсфюрера СС.
- Конрад, - сказал Мартин. – Все мои усилия оказались бесполезны.
Тот молчал долго. Потом поднял голову.
- По крайне мере, ты хоть попытался, - усмехнулся Конрад.
- Я… - Мартин хотел говорить, но не знал, что ему говорить. Слов не было.
Повисла пауза.
- Давай уедем отсюда? – предложил Мартин. – Куда-нибудь подальше…
Когда они вышли, в коридоре собралась толпа. Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер в окружении адъютантов, офицеров и солдат. Они с удивлением взирали на тех двоих, которые прошли мимо, не обращая никакого внимания на них. Прошли мимо, и пошли дальше.
В конце коридора их ждало белое ослепительное сияние, которое пожирало время и пространство. Но они не дошли до него. Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер дал знак к убийству и начала литься кровь…
МЕНЕ, ТЕКЕЛ, зиг Хайль! и УПАРСИН
...Так, ещё немного и отруб. Или блевать потянет. А это хорошая мысль – блевануть. В унитаз. Потом посрать, как следует... Боже, сколько же я не срал, а? То есть, срал, но не так... одни поносы и запоры… А мечтается усесться на толчок и выдать кал колбасой. Нормально, как все люди...
Я посмотрел налево. Группенфюрер СС Иоахим фон Риббентроп и рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, раздетые до пояса, соревновались в поглощении спиртного. Поспорили. Ну, кто больше?.. Не видать пока. Хотя, глаза у них - как варенного порося...
…Бля, как пошло-то хреново... Закусон... Жри, падла, скотина пьяная, жри, а то будет ещё хреновей. Вот так… Только не салатик, свинку можно, но не салат, запомнил?
Я сжал стакан. В ушах шумело. А как же не шуметь? Крутом свет, гам, шум, народу навалом, пот, алкоголь, жратва, пьяные рожи, шатающиеся стены, крики, смех, бабы, засосы, трахи… Да-да, трахи, никто не ослышался, вон, к примеру, рейхсмаршал Герман Геринг что-то делает с Ориной... Что-то этакое. Вернее, она на нём что-то вытворяет, юбка задрана до сисек, постанывает, дрыгается на коленях Геринга, словно на детской лошадке скачет. А он сам и понимает, небось, что происходит, уж сильно рожа у него неочуханная, а штаны спущены до колен... И всем всё равно. Возбудился, захотелось?.. Бери любую, цепляй, никакая не откажет, и дери её прямо здесь, на глазах у доблестного арийского общества. Но если стесняешься - что ж, полно всяких маленьких пустых комнатушек, сколько угодно...
Я перевёл взгляд на музыкантов. Те ещё, видно, не нажрались, раз ещё орут и лабают хэви-металл со всей дури... Это надо же, как он долбит по барабанам! Вознамерился их сокрушить?.. Орут, бля, бешеные псы. Третий час подряд орут, гремят... А до них другие орали. Тоже хэви-металл... или не металл?... Хер их разберёт! Орут, в общём, орут… и всё…
…Глоток… Ещё…
- Слышишь, дорогой, пока ты ещё в состоянии, пойдём, а?
- Куда?
Смех. Пьяный.
- Куда?! Ну, так я и знала… Уже готов.
- Вали отсюда…
- Ты хочешь или нет?
- Нет…
- Ну и сиди тут, придурок! Козёл…
…С кем это я так? С фрау Идой? Нет, она сосётся с Шелленбергом… Наверное, с фрау Ирмой… Да и хер с ней… Глоток… Рож уже и не узнать, но все знакомые… "Где я видел это неприятное лицо?" Откуда? Хер его… Забыл… Или вот – "Какое гнусное пространство!" Тоже из классиков… Бухаю тут, трахаюсь, классиков вспоминаю… Уродина…
- Борман!
- Я сказал, что поломаю его, значит!
- Тише ты, тише!
- Да, бля, убери ты руку!
- Ты, фашист недобитый! Гавно ты, а не фашист...
- Вы мне-е..?
- Бля-я...! Он меня выведет, честное слово!
- Тише, господа, тише. Минуточку смирения...
- В пасть дам, сука!
...Отлично, ребятки, давайте, кто кого?... Веселее будет, а то такая скукотища, уши вянут... Ты ему в пасть, он тебе в рыло... Как раз музыка пошла соответствующая, боевая... дж-жж-дж... Это, как говорится, круто... И дядя Шевчук прав, "крутыми быва¬ют лишь яйца". Он сказал. Он... Я помню... Классик, бля, классик… О! Врезал! Ещё раз !... Как и обещал, в зубы... Хорошо получилось... А вот тебе, брат-фашист, не повезло, придётся к стоматологу идти...
...Чёрт, спал? Похоже... Да, вырубился немного… Харя, вроде бы, в порядке, это ус-покаивает... Хотя... Немного и стоило для профилактики… А вот и мой стопарь... Нет, не мой, из него кто-то пил, сука какая-та, знал бы - рожу своротил... козел, бля... возьму другой и... За честь нашего доброго Третьего Рейха, господа и дамы!...
- Внимание, господа!
...Ого...Кому-то пришла аналогичная мысль.
- Я сказал внимание, господа!
...Послушаем... Кто это?... Да!... Это же наш всем известный обергруппенфюрер СС Эрнст Кальтенбруннер...
- Неужели никто не хочет послушать меня?! А, господа?! Я же предлагаю выпить за нашего велико¬го фюрера! Зиг хайль!
- Это можно!
- Это нужно!
- За нашего великого фюрера!!
- Хайль Гитлер!!
- Да тихо, бля!... Не в ухо только!...
...Выпили. За нашего любимого фюрера. Я тоже выпью... всё-таки, неудобно не выпить...
И тут я услышал крики и шум. Рокеры перестали истязать свои инструменты. Я не понял, что случилось, и завертел своей головой. Все смотрели на стену, те, кто были ещё менее пьяны, чем те, кто уже вырубился. Некоторые пооткрывали рты, некоторые тыкали пальцами.
И я тоже увидел. И онемел. Большая человеческая рука пальцем выводила какие-то письменные знаки. Это было похоже на... на... Но я не мог вспомнить.
И рука исчезла. В один миг.
Слова остались.
Я напряг глаза и мозги, чтобы их прочесть, но у меня ничего не получалось. Он не понимал букв...
- Мать твою!
- Что это за чертовщина, а?!
- Не разобрать, что написано...
- Хер его знает…
- Это не по-нашему...
- Интересно, всё-таки, что это значит?
- Кто умеет читать такое, а?! Я спрашиваю, кто из вас умеет читать это?!
- Где этот Геббельс, ублюдок хренов?!
- Буди его! Буди!
- Вставай ты!... Да вставай, бля!
- Что такое? За что? Вы сдурели, ребята!
- Что написано на стене? Видишь? Вон там... Читай!
- Да хер его разберёт, что там… Ребята, а кто написал?
- Хватит! Напряги мозги свои пьяные и расшифруй, что здесь накалякано. Ты же министр пропаганды!
- Хорошо, хорошо… Так... так…
Пьяная рожа изобразила выражение испуга.
- Господа, да это...да это...
- Читай, бля!
- Здесь написано, что завтра рухнет наш непобедимый Третий Рейх. Я не понимаю, что это может быть, но... но...
Молчание повисло в зале. Долгое.
Так вот... конец... завтра последняя битва... дождались, бля...
- Я требую продолжения банкета! - заорал фельдмаршал Вильгельм Кейтель. - Завтра мы сдохнем! На войне! Сего¬дня пьём и гуляем! Идеально, господа!
Крики... аплодисменты... смех. Музыканты под общий вой одобрения опять взялись за инструменты...
...Они не поняли. Завтра последняя битва... неужели это так просто и легко?... Нелепо, но завтра мы умрём. Фрау Фриду, что сидела рядом с мной, затошнило.
- Мне плохо, - застонала она и схватила меня за плечи.
Я еле встал и потащил её в сортир, с трудом нашёл там выключатель и включил свет. Фрау Фрида, всё так же стоная, наклонилась над унитазом, вцепилась в него руками, и её понесло. Она содрогалась всем телом, когда блевала. Я на неё старался не гля¬деть, но стоял позади неё и держал за бедра, чтобы она не упала.
Проблевала, и, не выпрямляясь, еле двигая ногами, схватилась за умывальник. Открыла кран и стала промывать рот, заодно и плеваться.
- Как мне хреново... - простонала фрау Фрида.
Я стоял и шатался, в глазах мир плыл и трескался. Я наклонил голову и увидел, что фрау Фрида смотрит на меня, по-прежнему стоя раком и лакая воду из-под крана.
-Чего ты уставился? - спросила она.
Лицо у неё было опухшее, грубое, чуть ли не в морщинах, глаза красные, уставшие.
- Ничего... - медленно ответил я.
- Иди сюда, - она взялась за мой пояс и притянула к себе. - Стоишь, как не родной... Давай, доставай своего мальчика...
Она расстёгивала молнию, едва не вырвав её, а когда последними усилиями снимала с меня штаны и трусы - всё вместе - поцарапала ногтями мои бедра. Бухнулась на колени и…
…прислоняясь к стене, я медленно оседал на пол и осел, наконец-таки.
..Значит, МЕНЕ, МЕНЕ, ТЕКЕЛ и УПАРСИН... Подсчитали дни нашего существования и конец… Побухали, подрались, потрахались, погуляли… и конец… Завтра нас не станет...
- Что с тобой? - спросила фрау Фрида. Она опять полоскала рот водой и оплёвывалась.
Я произнёс с трудом:
- Завтра мы умрём...
- Разумеется, - не отрицала она.
-Ты понимаешь, что это значит?
Фрау Фрида выпрямилась и прошла мимо меня.
- Ты уже гонишь, приятель, - сказала она.
Выключила свет и вышла.
Я сидел в темноте целую вечность, застёгивая молнию на брюках, а потом, помогая себе руками, встал… Очутился опять на "валтасаровом пиру". Сел около обергруппенфюрера СС Артура Зейсс-Инкварта.
- Ты видел эти буквы? На стене?
Обергруппенфюрер СС Артур Зейсс-Инкварт хлебнул пойло и кивнул.
- Видел, - сказал.
- И что ты думаешь?
- А что тут думать? А?
- Ну… всё-таки, завтра нам конец.
- Я знаю. Но я не напрягаюсь.
- Почему?
- Сегодня я пью и гуляю. Так? Так. Завтра буду драться и умирать. Так? Так. Но это завтра.
- Но...
- И ты не напрягайся. Пей и веселись. Завтра ты сдохнешь. И вообще - отвали от меня!
- О'кей, не быкуй, старина…
- Вот так-то лучше...
Я взял чей-то стакан и пригубил из него. И меня тут же начало, наконец-то, рвать. Сплошным потоком. Как хотелось...
...Да... завтра...
РЕКА
Раньше я мог заниматься со своим воображением часами. Теперь мне кажется, что его уже нет. Вот только холод и снег помогают мне вспоминать свою жизнь. Я был в какой-то сказке. Я мечтал и фантазировал. А сейчас я в Санкт-Петербурге, сказка закончилась, точка поставлена. Я жив и я верю в свою жизнь.
Предо мной открылась Река. Я стою на берегу и ожидаю. Река несёт свои волны по течению и омывает берегу. Нет, это не та Река, которая сама по себе и есть жизнь человеческая. Это такая Река, в которую ты попадаешь прямо из материнской утробы, и течение несёт тебя в себе до тех пор, пока не выбросит на какой-либо берег, где ты находишь что-то для себя. Проще говоря, берег – это определённый отрезок жизни. У каждого человека жизнь поделена на периоды. И таких берегов много. Но не у всех. В конечном итоге течение приносит тебя к последнему берегу, который называется кладбище. Нет, моя Река не такая. Она иная. Её воды смогут смыть с меня пыль банальности и обыденности моего бытия. Её воды искупают мою душу, чтобы придать ей новую чистоту. В её течении мои надежды и мечты. Мне не надо крыльев. Мне необходимы жабры, если Река захватит моё тело и мозг. Я стою на берегу Реки и ОЖИДАЮ. Я готов сделать шаг в воду… Эй, Река! Куда же ты меня принесёшь? Когда это случится? И сколько мне надо ещё ждать?… Река, я так хочу, чтобы ты ответила мне. Жаль, что ты молчишь…
Рыбы спокойно себе плавают в реке. Их много. Они живут там, размножаются, занимаются своими рыбьими делами. Снуют по реке туда-сюда. Рыбы, как рыбы. Таких в реке – хоть ведром черпай. Наловишь на полный казан добротной ухи. Но вот обязательно попадётся одна такая рыба. Какая-та не такая. Бог знает, какой она породы, какой масти. Суть в том, что эта рыба выбрасывается из реки на берег. Выбрасывается и начинает умирать. И непонятно, зачем она это сделала. Настоящим кислородом захотела подышать? Таким, каким дышат люди?… Оно понятно. Кислород так кислород. Настоящий так настоящий. Но ведь он смертельно опаляет ей жабры. Неужели она не понимает? Несколько минут на берегу в обмен на целую жизнь!!! У остальных рыб чешуйки дыбом встают при виде такого безумия. А, может, эта рыба не подозревает, что на том берегу она умрёт?… Навряд ли. Понимает и подозревает. Узнаешь эту рыбу поближе и сам согласишься, что иного шанса у неё не было. Такие рыбы, ещё будучи икринками, хотят вырваться из реки. И, когда они подрастают, никто и ничто не в силах удержать их в воде. И вот лежит на берегу реки такая рыба. Дохлая. Надышавшаяся настоящего кислорода, увидевшая небо, почувствовавшая солнце. А в реке мимо плывут другие рыбы и думают: “Вот дура! Ну чего ей спокойно не жилось с нами?! Нашла себе приключений на жопу! Поделом ей, дуре! Так ей и надо!"
В Реку много чего впадает. Поэтому в ней много чего намешано. Точно не разделить, верно не разобрать. Впадают в Реку и дрянь с дерьмом, и ядовитые смеси, и вполне банальные ручьи. Есть один вот такой родник. Он течёт в Реку небольшой струёй. Родник чист и искренен, воды его волшебны. Мужчина отпив глоток из родника, уподобляется Адаму, а женщина Еве. Но, уже втекая в Реку, родник растворяется в ней на мизерные бессильные молекулы. Эти молекулы смешиваются со всем остальным, что есть в Реке, и теряют свою первородность и магию. Но… наверное, благодаря тому, что родник является частью Реки, хоть и незначительной частью, в Реке можно как-то жить и плавать.
ПРОПАСТЬ
Меня съела любовь. Моё неспокойное воображение рисует перед моим мысленным взором ЛЮБОВЬ, которая поедает нас. Например, любовь в образе господина аристократической наружности. Он восседает за столом и работает вилкой, ложкой, ножом и своей челюстью. Крупным планом виден его рот. Зубы во рту.
Зубы пережёвывают наши сердца, наши чувства. Господин этого не замечает. Для него всё это - пища, не более.
Ещё любовь можно представить в образе Петербурга - далёкого, бесконечного и преисполненного полного безразличия к нам, к каким-то букашкам и таракашкам. Особенно сейчас, когда Петербург весь в снегу и в холоде. Такое белое пространство... словно пустота... ничего нет, всё готово для очередной любви и очередного вдохновения... или безумия...
Почему я пытаюсь говорить со всеми о любви?
Так или иначе, любой разговор приходит к ней... почему?
Мы все катимся в эту пропасть - любовь. Мы все тонем в ней, кем бы мы ни были, сколько бы раз не любили, сколько бы раз нас не "кидали" и сколько бы раз не "кидали" мы сами. Это нас вдохновляет, это нас грохает, от этого рвёт нам крышу. Мы попадаем в любовь и бываем нередко счастливы, когда это случается. Я вижу в этом смысл, я, таракашка, хочу любить и знаю, что буду страдать, несчастная букашка, но зато я чувствую себя ЖИВЫМ. Живым на фоне черного пса Петербурга, взирающего на любовь и весну усталыми бессмертными глазами...
ЧИСТЫЕ СНЫ
Сны какие-то мне снятся… кристаллические… Вполне реальные вещи и события, но только вот не выходящие за пределы моей головы. Навечно поселившиеся в Стране Которой Нет.
…большое дерево с длинными ветвями и зелёными листьями. Девочка лет пяти-шести, миленькая, с волосами ниже плеч, в красивом платьице. Она сидит под деревом, сложив ножки под себя, лишь коленочки выпирают. Она держит в руках крохотного забавного щенка…
…папа и маленький сын на песчаном берегу большого и спокойного моря. Они возводят из песка дома, людей, животных и многое другое. Чуть поодаль стоит мама и смотрит на них. И ей приятно и радостно смотреть на них…
…сверху падает снег. Он покрывает всё белым саваном. Видно, что в многочисленных окнах жилых многоэтажек светит свет и горят огоньки. На улице почти никого нет. Только белый снег. Белее мела. Белее ваты. Снег…
…солнце лениво опускается за горизонт. Солнце оранжевое и усталое. Это закат. Тихое и безмятежное озеро под этим солнцем. Ничто его не тревожит. Никто ничего о нём не знает…
…какая-та незнакомая девушка впереди меня медленно поворачивает своё лицо ко мне и одаривает меня замечательной улыбкой и ласковым взглядом…
…мои друзья. Один за другим. Я их так долго не видел…
Да. Это великие сны. Мне хочется быть добрым. Мне хочется жить дальше.
ПРЕКРАСНОЕ МЕСТО, ГДЕ МОЖНО УМЕРЕТЬ
В это время года нет любви, но есть одиночество. В этом парке мои куклы обрели плоть. Но всякой мечте ещё не хватает весны. Всякому обывателю снится заветный сон. Но даже в этом одиночестве есть смысл доползти до своей любви...
Этот проспект и эти люди - мы ужасно чужие. Я загадал загадку и сам не знаю ответ. Однако же, я во что-то верю. Я - человек. Художник не спрашивает разрешения у своего вдохновения, когда оно стучится в дверь его головы. Мечты, посторонитесь. С грохотом и шумом врывается реальность, она деликатно не стучится, она привыкла ломать, и убегать, когда так необходимо за неё зацепиться...
Мои листья ещё не опали. Мои деревья ещё не поседели. А теперь о пустоте. Как она похожа на звезду, до которой так далеко, которую можно увидеть в бреду, потеряв сознание и связь с реальным миром, где лес, где деревья, которые мои, которые не поседели...
Поистине, это святая земля. И я горжусь, что умру здесь. Листья накроют моё тело. Лишь Нева запомнит моё никчёмное никому не нужное имя... Я рад... что умру здесь.
Герои павших времён мёртво молчат. Я брожу и читаю их имена. Действует весна Санкт-Петербурга. Мгновением раньше кто-то тоже здесь ходил и читал эти стихи, посвящённые всем жертвам мировой любви...
Только бы не остаться одному. И не споткнуться, не упасть в бездну, не замёрзнуть в зелёном дыхании весны...
Одинокие поэты выдумали любовь. Придумали принцессу и прекрасного принца. Но что-то у них не сложилось. Пришла весна. И в паутине неведомой очутились те, кто сказку эту придумал - одинокие поэты, любовники весны... с наушниками в ушах, без трости и котелка, но с мечтою в сердце, которая горит во все века и снится героям забытых времён... всегда...
Смущает Санкт-Петербург один поэт, весной наслаждающийся, в пиджаке и брюках, среди гламурного бреда. Этот поэт верит во что-то в самоубийство и жизнь. А так же в бессмертную любовь. Он гуляет по улицам большого города, в котором он – молекула. Но это ерунда и ничто. Главное то, что он – Человек. Верит в Любовь... Шагает Поэт, восставший из мёртвых, и полюбивший то, что умирает в голове его...
Поверили сказки одной мечте. И бред провозгласил сон. Страшный которой он... Страшная весна. Умерла. И умер вампир, сосавший чёрную кровь. Всем сытно и всем уютно. Но небо над башкой стало мрачнеть. В тучах что-то появилось. Контур неизведанной любви...
Его поставили к стенке и стали стрелять. Он не был героем, не был поэтом. Он верил в весну и в Санкт-Петербург.... Весна расстреляла, а город манил. И так каждый день он жизнь любил.
НЕВСКИЙ KILL ПРОСПЕКТ
Адольф Гитлер посмотрел в зеркало. И увидел изображение худого лица со впалыми щеками, небритого и почти морщинистого. Под глазами у него были мешки, волосы взлохмачены. Это был он сам.
Адольф Гитлер повернул голову и уставился на шприц, который он держал пальцами левой руки. Он насадил иглу и вколол в правую руку, прямо в вену…
...Он сел на кресло и закрыл глаза.
Думать не хотелось, мысли бежали прочь, желания заперты в клетку или отправлены в ссылку.
…стало хорошо. Это... отличный героин, допинг жизни, смертельная доза рая, подаренная словно дьяволом.
Думать не хотелось, но пришлось.
Адольф Гитлер понял, что сейчас у него ничего нет. Всё было потерянно, жизнь сыпалась, как песок сквозь пальцы, на пол. Его лучшие фашисты стали наркоманами и пьяницами. Одни погибли от передозировки, вторые в драках, третьи покончили жизнь самоубийством, четвёртые покинули Третий Рейх, разочаровавшись в их общем деле. Всё рушилось на глазах. Мир терял свою чёткость и цвет. Он стал предателем и обманщиком. Все фашисты раскололись. Кто-то остался с Гитлером, кто-то пошёл против него. Его верная Ева Браун покинула его. Она сбежала с каким-то молоденьким эсесовцем. Остановившись в каком-то шикарном европейском отеле, они вовсю крутят роман. Им всё до лампочки. Говорили, что недавно их видели в Париже на показе модной одежды. Они вели себя раскованно, держались в обнимку и с удовольствием целовались, когда их снимали фотографы. В газетах пишут, что это самый крутой роман, любовь века....
Дверь открылась, вошёл фельдмаршал Фердинанд Шёрнер. Он отрапортовал:
- Мой фюрер, армия готова. Когда выступать?
Адольф Гитлер, прилагая неимоверные усилия, спросил:
- Чего?...
- Когда выступать?
Гитлеру, наконец, удалось открыть глаза.
Он смотрел на Шёрнера и никак не мог понять, кто это перед ним.
- Сейчас, - приказал Адольф Гитлер.
Фельдмаршал Фердинанд Шёрнер вышел из зала. Адольф Гитлер, шатаясь, поплёлся за ним.
Адольф Гитлер шёл по Невскому проспекту.
В правой руке он держал открытую бутылку дорогого виски. В левой руке – дымящаяся сигарета.
Боже мой! Молодые парни и девушки шли, держась за руки или в обнимку. Он ощущал их любовь. Он одновременно чувствовал себя лишним и одновременно испытывал замечательные чувства. Он немного вспомнил себя в прошлом. Ему подумалось, что он часто тратил свою жизнь на что-то пустое и никчёмное…
А на канале Грибоедова какой-то гитарист бомжеватого вида заиграл что-то из репертуара "Битлз". И Адольфу Гитлеру стало хорошо. Он шёл и пел про себя о любви…
© Copyright:
Владимир Швец 3, 2019
Свидетельство о публикации №219062400352