О пираньях пера и повелителях глубин
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ДЖУНГЛИ
Каждый человек, который высказывает какое-либо суждение о людях, о предметах, событиях, явлениях, автоматически презентует себя, свое мировоззрение, обнаруживает свою систему ценностей. Этого закона не может обойти никто, в том числе ни автор этих строк, ни его будущие читатели и критики.
Особенно интересно этот закон проявляется в среде людей пишущих, то есть, литераторов. Нельзя не вспомнить полузабытого писателя, работавшего под причудливым псевдонимом «Барон Брамбеус», в миру Осип Иванович Сенковский. У него есть малоизвестная повесть «Превращение голов в книги и книг в головы» и в ней такой диалог:
- Да разве еще мало зла сделали вам люди?..или, по крайней мере, старались сделать?
- Люди? Не говорите этого, мой друг! Вы, верно, хотели сказать «литераторы»: а это большая разница.
Творческая среда испокон века была похожа на радиоактивное вещество в объемах, близких к критической массе. Всевозможные легенды о литературной жизни постоянно циркулируют в сообществе фанатов литературы. Всем известно, что, например, Достоевский и Тургенев терпеть друг друга не могли. Скорее, это была любовь-ненависть. Были моменты, когда, современникам и соратникам казалось, что они примирятся и бросятся друг к другу в объятия, но все-таки жизнь, как лента Мёбиуса, развела их пути.
Конечно, это другие масштабы: противостояние гигантов. Там главное – приятие – неприятие, основанное на глобальных принципах великих людей, совместимых или несовместимых друг с другом. В наших же приземленных мирах все гораздо проще – зависть, о которой Юрий Олеша написал целый толстый роман.
Отчасти зависть права. Ей до глобальности – меньше всего. Кочка зрения ей важнее. И вот здесь принцин только один: пупоцентризм. Я пишу замечательные или, хотя бы, совсем недурственные стихи, и это должен понять каждый местечковый читатель. Но вот появляется кто-то с претензиями, будто он лучше меня. Могу я это вынести? Никогда! Вот пусть он мне покажет сертификат, где русским языком будет написано, что поэт Водоканалов лучше поэта Банного! Такого сертификата не будет никогда, поэтому я сам себе выдаю сертификат, что я лучше, и, уж будьте уверены, что я донесу свое авторитетное мнение до всех.
Кстати, когда Бродского судили за «тунеядство», судья спросила:
- Ваш род занятий?
На что Бродский, со свойственной ему скромностью, ответил:
- Я – поэт.
Вместив в себя воинственность всей облеченной властью посредственности, судья язвительно сказала примерно следующее (за точность не ручаюсь, это не цитата, но изложение по существу):
- А кто вам сказал, что вы поэт? Вы что – член Союза писателей?
Он не был членом Союза писателей, и сказать ему было нечего. Не важно то, что потом он получил Нобелевку, которая до сего дня оспаривается вольнодумцами, мол, у его Нобелевки сильно ощутимый политический привкус. До этой премии Бродский получил еще престижную Премию гения, но о ней редко вспоминают.
Хочется вспомнить талантливого, но провинциального поэта Тареева. Когда он с трудом попал на дачу к Андрею Вознесенскому, эпохальной встречи талантов не получилось, Вознесенский просто вызвал милицию и с ее помощью очистил помещение. И правда, у Вознесенского уже был государственный сертификат о признании поэтом, а Тареев – кто? Великодушие и открытость – редкие добродетели.
ЧЕСТЬ И ЖРЕБИЙ АУТСАЙДЕРА
Если развернуть метафору, вынесенную в подзаголовок, то можно себе представить пишущих, как людей, находящихся на берегу океана. Одни гуляют по бережку, любуются видами, другие заходят в воду, заигрывают с волной. А третьи становятся дайверами, вооружаются очень даже недешевым оборудованием и отважно ныряют вглубь – посмотреть, что же там скрыто под поверхностью.
Так вот, дорогое оборудование – это багаж поэта, собранный им со всех земель мировой культуры, из всех времен и от всех народов. А глубины океана – это тайны человеческой души, ее глубинных миров, ее несметных сокровищ.
Что касается пираний, то о них в БСЭ написано так: обитают в пресных водоемах, огромными стаями нападают на любую добычу. Получается так, что в природе пираньи с океаном не сообщаются, а в литературном мире – сообщаются, еще как. Сколько пожрали повелителей глубин! Литературные пираньи – это пятая колонна воинствующей посредственности, их задача – вылавливание и обезвреживание особо одаренных.
Иногда травля особо одаренных людей принимает совсем экстремальный накал. Все знают теперь, как травили Василия Шукшина, причем в этом принимали участие люди, сами очень одаренные в своем призвании, даже верить в это не хочется. О Бродском уже говорилось – хотели его представить заурядным уголовником, спасибо, Ахматова смогла защитить. А Мандельштам – так вообще в лагере сгинул, и сейчас люди не очень уверены в том, что нашли действительно его могилу.
А сколько одаренных поэтов, художников закончили жизнь в психушках, покончили с собой, спились, просто растворились в безвестности! В то же время, сколько сейчас людей путем нечеловеческого пиара пробились к хорошему доходу и общественному положению. Мне не дают покоя лавры Игоря Губермана. Ну, действительно, умный мужик, это заметно. Но это – поэзия? Невольно думается: может быть, Губерман – это поэт. Но поэт – точно не Губерман.
СКОЛЬКО СТОИТ САМОРОДОК?
Я это все рассказываю к тому, что никогда и никто не может сказать определенно, сколько карат величия содержатся в короне того или иного поэта. Но. Значит ли это, что никаких критериев одаренности не существует? Не означает. И вот почему.
Существует понятие художественной ценности. Оно не очень хорошо разработано ни в литературоведении, ни в литературной критике. Это понятие скорее выработано многовековым опытом знатоков и ценителей, основанном на восприятии художественных произведений любого рода литературы и искусств. «А Лосев трактует так…», «А Блок заметил однажды…», «Еще Софокл в своих трудах…». И заметьте, позиции этих великих людей, значат гораздо больше, чем мнение грибоедовской княгини Марьи Алексевны.
И все же в чем художественная ценность произведения искусства? Можем ли мы вообще поднимать этот вопрос? Как он соотносится с творческой индивидуальностью, оригинальностью и самобытностью создателей картин, стихов, романов и фильмов?
Существует бездна книг, которые написали литературоведы, литературные критики. Даже не собираюсь пересказывать результаты их изысканий. То, что на многих страницах описывает великий семиолог и литературовед ХХ века Ролан Барт, можно найти в банальнейших рассылках литературных семинаров и конкурсов, то есть: оценка художественной ценности стиха касается таких основных параметров – техника(размер, рифма), содержание (новизна, убедительность, глубина, полнота раскрытия темы), личность автора(духовность, интеллект, особенности творческого почерка). Все? Одаренность не упомянута, черт побери, и причем, первым она должна стоять, а не последним пунктом!
А вот тут – как в той притче: самым справедливым образом среди людей распределен ум, никто не жалуется на его отсутствие. С одаренностью –еще хуже, да еще Экзюпери тут подбросил, что, мол, талантом наделен каждый человек, только, мол, часто он об этом не знает и не умеет его раскрыть.
Никаких других путей справедливой оценки нет, кроме как повышение квалификации оценщика. Почему для риэлтеров это справедливо, а для поэтов – нет? Почему, если столяр сляпает плохую табуретку, ему стыдно, а стихотворцу – за его графоманское изделие – нисколько? Почему на столяра надо учиться, а на поэта – нет?
Невольно вспоминаешь опять же Грибоедова: а судьи кто? Пристрастия, конечно, есть, и я от своих пристрастий не отказываюсь. Но какие пристрастия? Я, например, хочу, чтобы человек, пишущий стихи, еще и умел читать и имел представление о том, что было создано до него. Причем, если ты собрался в поэты, я хочу, чтобы ты знал не только Пушкина, Есенина, Блока (по школьным учебникам), но и, скажем, Гумилева, Мандельштама, Уолта Уитмена, Элюара, Йейтса. Это великие. Допустим, с ними ты не нашел взаимопонимания, что вполне возможно, потому что каждому свое нравится не по капризу, а по складу души, и тогда ты ищешь единомышленника вообще на неведомых глубинах.
ПАЛАТА МЕР И ВЕСОВ
Например, был такой поэт Уильям Блейк. Кто его знал при жизни? Он был современником двух великих революций – американской и французской. Биография Блейка монотонна. Сын чулочника, он был 10 лет отроду отдан в ученики граверу. Повседневный тяжкий труд за гроши. С ранних лет он узнал, что такое социальная отверженность. «Жалкий безумец», - говорили о нем знакомые. Каким образом он смог подняться над суровыми буднями – тайна. Только один человек сознавал величие Блейка как поэта при жизни – его жена Кэтрин Ваучер. Ни Байрон, ни Шелли ничего не хотели знать о нем. Открыт он был практически только в двадцатом веке.
Существуют и в наше время великие неизвестные. Только очень трепетные к поэзии следопыты и люди всеобъемлющих литературных интересов знают о существовании поэта Леонида Губанова. Например, Андрей Битов знает, при том, что самого Андрея Битова, хотя в Википедии и написано, что он один из основателей российского постмодернизма, далеко не все знают.
Леонид Губанов родился в 1945 году, а в 1983 умер, по собственному, многократно повторенному предсказанию, в возрасте 37 лет. Он известен немногим как основатель литературного общества СМОГ – Самое молодое общество гениев (предположительная расшифровка, есть другие варианты) в 60-70-е годы прошлого века. В то время, когда Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, Ахмадулина властвовали над многотысячными толпами поклонников, друзья Леонида Губанова собирались на квартирах, где читали самиздат. Все же Евгению Евтушенко удалось протолкнуть в «Юность» подборку стихов непризнанного гения, после чего в прессе появилось несколько злобных фельетонов в его Губанова) адрес, благодаря чему поэт стал отчасти известным.
А еще был поэт Чашечников. В 80-е годы в «Новом мире», видимо, по чьей-то рассеянности, был опубликован его венок сонетов – если не шедевр, то очень близко к этому. Все, больше он нигде не появился. Правда, в Стихи.ру, в читальном зале, все же этот венок сонетов присутствует, есть же ценители, нашли, не смогли пройти мимо.
А кто знает короля питерского верлибра Геннадия Алексеева (тоже умер не стариком), поднимите руки! Да-а-а…
Есть понятия «поэт, писатель», есть понятие «литератор», а есть понятия «стихотворец или даже виршеплет». Ясно, что в виршеплеты никто добровольно не запишется.
Первые – это понятно кто. Вторые могут быть даже очень хорошими литераторами, ну, а последние - это основная масса пищущих из любви к процессу без всякого интереса к результату, при этом, за основу берется аксиома, что все созданное ими – хорошо, как было у Бога в первые дни творения.
Впрочем, Бог потом очень раскаялся в содеянном и устроил потоп. Но наши творцы свои стихи не утопляют, не жгут, а собирают их в книжки и издают. А еще недовольны сегодняшними порядками! В СССР они бы никогда не удостоились издания, поскольку таким правом пользовались только патентованные бездари – члены союза писателей разных уровней. В которые путь, например, Бродскому, тому же Губанову был закрыт навеки.
АВТОРА!,.
На провинциальном уровне величины другие, а расклад такой же. Вот я поэт, меня везде приглашают, учительницы литературы просто плачут над моими стихами! Меня знают все! И мне наплевать, что некоторые собратья на меня гримасу делают – завидуют, конечно! И не приходит ему в голову, что он совсем даже не очень поэт.
Что же пишут самодеятельные авторы? Чтобы меня не побили сегодняшние друзья по поэтическому Бердску, приведу стихи, которые присылали в городскую газету в 70-е, 80-е годы, когда я там работала. (Сегодня подобных стихов пишется и издается несметное количество).
Сколько лет уж нам твердили,
Чтобы сор не выносили,
Сор копнился да копнился,
Выше окон накопился,
Из-за сора, вашу мать,
Перспективы не видать.
Надо помощь попросить:
Комсомол, возьмись-ка смело
Сор из дома выносить!
О! Гражданская лирика! И не важно, что потом выяснилось: комсомол сам этот сор и производил, среди других, конечно.
А вот «патриотизм»:
Ты пой мне в письмах наши песни,
Чтоб я всем сердцем заскучал,
Ты расскажи мне стих чудесный,
Чтоб он о Родине звучал.
(Интернета тогда не было, музыкальный файл прикрепить было нельзя.)
Социальная тематика:
Где ты, заблудшая матерь?
Счастья искала в вине.
Будет дорогою скатерть
В пятнах вина на столе.
Ты не хотела нас слушать,
Нечего нам и тужить,
Хватит терзать наши души,
Лучше без матери жить.
Или:
Та, взмахнувши накидкой брезентовой,
Опрокинулась в зелень спиной,
Заметался огонь фиолетовый
С ног на губы, на волос ржаной.
По суставам, как россыпь, мурашечки,
Только жар, забираясь в сапог,
Щекотал ей коленные чашечки
Отодвинутых в сторону ног.
О! Это же любовь, и какая! Еще:
Закат за лесом провалился
И тенью Округу накрыл.
Глубокий вечер появился
И в ночи сам себя зарыл.
То есть, это природа, пейзажная лирика.
Продолжать? Только я прошу принять мои искренние уверения: я не издеваюсь, не насмешничаю. Наоборот даже, я разделяю чувства авторов, их мысли. Они только провозглашены, но, к сожалению, не средствами высокого поэтического искусства. Основной образ мышления – протокол. Невольно задумываешься о том, что тайна мастерства поэта не в рифме и размере, а в том, каким человеком – великим или очень маленьким, жалким и неловким предстает он перед нами. И что бывает обидно, что плохие стихи начинает писать человек во всех отношениях достойный, который достиг высот в своей (другой, не литературной) профессии, ну и пожинай лавры там! Так нет, хочется приобщиться к прекрасному.
С другой стороны, еще в молодости кто-то из моих тогдашних учителей сказал: пусть лучше стихи плохие пишут, чем пьянствовать, грабить, сплетничать и т.д. Бесспорно: лишь бы не порно.
Беда, как уже говорилось, в том, что писатели – далеко не всегда читатели. Они, кстати, знают, что сравнение – это плохой метод. Конечно, Фроста с Уитменом сравнивать – нелепость, ну, а себя хотя бы с Пушкиным – вовсе не грех сравнить. Один анекдот мне напомнил очень хороший, хотя и местный наш, поэт: «Чукча не читатель, чукча – писатель!».
ПОЛЮБУЕМСЯ НА ЗВЕЗДЫ
Вот Уильям Блейк:
В одном мгновенье видеть вечность,
Огромный мир - в зерне песка,
В единой горсти – бесконечность
И небо - в чашечке цветка.
А вот отрывки из Леонида Губанова:
Сиреневый кафтан моих обид...
Мой финиш сломан, мой пароль убит.
И сам я на себя немного лгу,
скрипач, транжир у поседевших губ.
Но буду я у родины в гостях
до гробовой, как говорится, крышки,
и самые любимые простят
мой псевдоним, который стоит вышки.
х х х
.
Моя звезда, не тай, не тай,
Моя звезда — мы веселимся.
Моя звезда, не дай, не дай
Напиться или застрелиться.
Как хорошо, что мы вдвоем,
Как хорошо, что мы горбаты
Пред Богом, а перед царем
Как хорошо, что мы крылаты.
Сонет Чашечникова:
Лежу в траве. А в небе облака
Плывут, плывут, у горизонта тая.
Не так ли уплывали вдаль века,
Легендами и былью обрастая?
Не так ли, лежа в мураве густой,
Мечтал когда-то пращур диковатый
И созревал в душе его лохматой
Из древних слов поэзии настой.
И он хмелел от сочетанья слов:
Страна, Россия, женщина, любовь,
Он изнывал от мысли окаянной,
За словом слово, за строкой строка…
А в небе также плыли облака,
Поэзией и солнцем осиянны.
Конечно, как оживились сейчас законодатели провинциального стихосложения: какой бред у Губанова– кафтан обид, транжир (правильно «транжира») у поседевших губ, какие такие поседевшие губы? И с какого боку тут вообще транжир? Я помню, в прошлом году одна звезда новосибирской поэзии мужского рода просто поперхнулась от неприятия, прочитав нечто похожее – «Умолк играть трубач»! Ненормативно!
Что уж совсем удивительно, поэт может затесаться даже среди нас – провинциальных литераторов, для которых техника стиха - закон, а что мы в стихах пишем – это уже другой вопрос, какие мы дайверы и какие у нас глубины. А вот нашелся же человек, которого долго собратья по поэтическому цеху строгали и поучали, объясняли ему, что так писать, как он, нельзя, что его стихи – фигня, попросту говоря.
Посмотрим, что за «фигня».
Осыпаны зеленой бахромой
Чуть порыжевшие разбросанные сопки.
И в отраженьи неба над водой
Всех облаков колеблет ветер лодки.
А в небе пасмурном тоска осенних дум
Разверзлась неожиданным рыданьем,
И по воде пошел дождливый шум,
Вверяющий мне грусть своим сказаньем.
Это о природе. А вот социальная тематика, отрывки из цикла стихов «Нарконет»:
Поплачь о нас, мама,
Мы сегодня уходим в закат…
Без этого грамма
Душа превращается в ад.
Молись о нас, слышишь!
Нервы напряжены
Мы пока еще дышим
Надеждой бескрайней страны.
Но мосты сожжены,
От себя нас тропа увела.
Мы как блики луны.
Колдовская в вене игла.
х х х
Я ангел, я опийный ангел,
С кадилом из конопли,
Мой дым вне законов и правил,
Мой край – до зеленой сопли.
Я где-то среди караванов
Затерян в торговых путях,
Я – часть министерских карманов,
И где-то почти у руля.
х х х
Заразные мысли, как немочь,
Льют серым дождем по стеклу.
Подруга безносая напрочь
Меняет косу на иглу.
Автор обошелся без дидактики, обязательного для такой темы пафоса, без ложных обращений и восклицаний по неведомым адресам.
А вот «про любовь»:
Я сегодня ходил по потолку
и смотрел, как капают слезы с крыш,
чуть ниже плыли облака,
а с крыш мне плакала весна,
улыбаясь сквозь слезы…
Глупая девчонка в зеленом пальтишке
с облаками в своих волосах,
распущенных по ветру страсти, -
она всегда смеется сквозь слезы, как вечный ребенок…
Я люблю ее.
А она – прошла сквозь меня.
Остался лишь вкус и запах горького меда.
Она прошла, словно дымка,
через дома и людей, с улыбкой солнца в слезах,
отражаясь в лужах и окнах…
Черный кот пьет слезы ее на асфальте…
Ну и где вы такое видели? Особенно, черного кота, который пьет чьи-то слезы, да еще с асфальта? Может, вы это видели у Пушкина, у Есенина? Нет, такого вы нигде не видели, потому что это не Пушкин, не Есенин, не Блок, а Александр Арыков.
Я считаю, что Александр Арыков – очень мощный поэт не местного масштаба, не в обиду всем нам, в том числе и автору этих строк, будь сказано.
Вот мы и дошли до главного. Поэт пишет так, как никто до него не писал, и он не боится так писать.
Еще один малоизвестный поэт от Бога – Николай Глазков, он так высказался о правилах стихосложения:
Как следует писать стихи?
Есть много правил неплохих
И много дельных указаний
По поводу стихописаний.
Однако, чтоб поэтом быть,
Все это надо позабыть:
В стихах лишь тот себя прославил,
Кто не придерживался правил.
ИСТОЧНИК ПОЭЗИИ
Источник поэзии – это подлинные переживания, а не измышления по поводу чего угодно. В наше время писать совсем трудно, потому что все поэтические ценности уже растасканы у великих и непоправимо затасканы, изобрести новое – почти невозможно. Вот люди и пишут так называемые стихи, где ничего нет своего, оторванного от сердца с кровью. Свое слово может сказать, не сообразуясь даже с великими, только одаренный человек. Может быть, даже, это не его заслуга, это дар, полученный свыше, от природы? От Бога? Но заслуга поэта в том, что он этот дар не разменивает на популярность, на повседневное мелькание, на мирские блага и, несмотря ни на что, остается «в стране лирически больных».
Мандельштам когда-то писал: «Любое слово является пучком, и смысл торчит из него в разные стороны, а не устремляется в одну официальную точку». Он же однажды заметил: «Где можно пересказать, там поэзия не ночевала».
Можно заметить, что, измученные диктатом формы, новые поэты начинают писать смысловыми иероглифами, это хорошо заметно в творчестве Л.Губанова и А.Арыкова. Это значит, что образ берется в непредсказуемом сочетании слов, где господствует уже высшая грамматика смысла, как высшая математика стоит над арифметикой. Могут быть непонятные сочетания слов, немыслимый синтаксис. Это – как штрих у живописца-импрессиониста, ключ - впечатление, его невозможно расчленить. В природе это выражается в многообразии форм камня. Изобретатель филологической прозы Александр Генис так легко бросил знаменательную фразу: не может быть камня неправильной формы (это по поводу Бродского)!
И, конечно же, все решает масштаб личности поэта, его внутренний мир, его колоссальные (или ничтожные) познания в человековедении, его умение воспринимать не поверхность, а глубину, существо происходящего, причем, свежим взглядом, а не стереотипно.
Беспомощность в поэзии, как и в любом искусстве, идет от того, что человек просто не видит потока жизни, ее источников, ее многообразных проявлений, воспринимает окружающее линейно и полагает обойтись комбинацией слов. Мощь творческого дара – в точечном, голографическом видении мира. А потом уже – в воспроизведении увиденного.
19 марта 2013 года. Лора ЭКИМЧАН.