Начало
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее
http://www.proza.ru/2019/04/10/1878
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ
КРЕПОСТЬ
"Не войдёт он в этот город и не бросит туда стрелы, и не приступит к нему со щитом, и не насыплет против него вала».
Книга Пророка Исаии. Глава 37.
Абсолютная тишина – миф даже в пустом пространстве. Кругом ходят, проезжают, отголосок движения и там звучит, где предполагается обитель покоя. Площадь на вершине холма отгорожена с двух сторон фасадами домиков, с третьей обрывается к ручью, статична вплоть до песчинок. Даже ветер спит, прислонившись к нагретому дереву.
Ганса одолела дрёма. Гневное озлобление Дитера сменила тоска, маетная и долгая, как растянутое бездельем время. Боль в ноге притаилась, готовая в некую минуту взыграть с новой силой, или вообще прошла, владелец ощущения не знает. Кто же в таком случае чей? Она, конечно, владеет человеком, который лишь является носителем, паразитируемой особью, хоть и говорит: «моя боль».
Неужели этот ужасный бандит (Дитер не сомневается в бандитизме и ужасности) не почувствовал удара! Вон - зовёт из двери напротив, велит подойти обоим. Отчего Ганса так заботит мешок? Ладно. Пусть тешится. Тем более что вещи Хорста Дитер уложил в свой. Поднялись на крыльцо. Там застеклённая терраса, выход в сад. Велел руки вымыть и – направо.
Стандартная для здешних домов комната. Вдоль окон скамья. Стол выдвинут. В дальнем конце трое: Валерка, Борис, Ларион. Дитер с Гансом имена - ни сном, ни духом, Гришка же глянул и, молча, выругался. «Заползли, гадёныши, опередили». Придётся к свету спиной сидеть, в проходе кувыркаться.
Малые под занавесью гоняют по полку скатанный из бумаги шарик. Тяжёл чугун на такую ораву, а и не один. Надо бы мамке помочь, да не положено. Эх, глянуть бы в глаза тому, кто полагал! Гришка уж вынес свиньям. Почему их на волю не пускают, как раньше? Чужих-то нет, чтоб украсть. Конечно: из-за всюду разбросанных культурных растений. От прочей живности посадки берегут сторожбой да пугалами. Порсука не усмотришь. Было дело – лесные свиньи набежали, изловить пришлось и на мясо вопреки природоохранному закону. Кабан как медведь: приблизился к человеку – опасен стал.
А жаль, всё-таки, Мишу! Матёрый, лютой, через край избыток сил! Интересно, как у них с медведицами: стабильная пара или всех подряд? Гришка, хоть вырос в лесном крае, жизнью нацелен на тропление * людей больше, нежели животных.
Хорош Топтыгин, без страха и упрёка шёл. Впервые довелось зверюгу разглядеть близко и в ясном свете. Ночью – медвежий час. Встреча днём - показатель нестандартной ситуации такой, например, как зимнее шатунство или осенний гон.
«Медведи очень осторожны, сказано в справочнике, - редко попадаются людям на глаза. Во время гона злобны, раздражительны, способны к неспровоцированным агрессивным действиям, готовы атаковать любой крупный движущийся объект. Обычно молчаливые, звери начинают издавать громкий рёв. Между самцами возникают жестокие схватки, иногда кончающиеся гибелью одного из соперников, которого победитель может даже съесть.
Когда пара сходится вместе, то обнюхивает друг друга, играет, резвится несколько дней до соития. Борьба бывает агрессивной - с выдиранием клочков шерсти и кожи. Больше страдает при этом медведица». Конечно! Лапища там ещё та, и весовые категории не совпадают.
Буканинские отпрыски видом и повадками далеки до ангелочков, но сегодня смирные как вздох. Сели. Мамка благословила от порога. Пусто в «Красном» углу. Гришка с Валеркой через промежуток. До войны не было того. Теперь место занимать не смеют, ждут отца. Должно с вечера ему приехать, да замешкались, так это называется. Чего на самом деле с дозорами, до срока не скажут, с постов не оповестят. Без горестей минута, и спасибочки.
В кухне сухотень. Часы металлические, а щёлкают деревянным. Не последний ли раз по-тёплому распахнуты двери, ветерок овевает лица, занавески покачивает, ластится к ногам. Тишина, и пташек не слыхать.
Только что там с улицы? Неужели! Своя телега, ни с чем не спутаешь. Зудёжно малым подскочить, да Прохор не любит суеты, «Беда, - говорит, - сама настигнет, а счастье от Господа положено, нечего свистать».
Оно и правда. Честью отец выбрался, на своих ногах, вошёл и крест по всем с поклоном. Мамка головой ответ, будто согласна. Так всегда у них – без щебета.
Осень. Вывоз урожая. Всяко-разно доводится забирать немецкие обозы, и в первую голову дело по Буканиным. Любимый! Подойти бы, обнять! Прежде Гришка не затевался с переживаниями, на сей же раз, как никогда. Розовый мост – предлог галимый, а на самом деле в заботе об отце ночь промучился, вздрагивал с каждого шороха, хоть эдак и нельзя.
- Батенька! – Не удержал возгласа маленький Коля и бросился бы Прохору на шею, но перед ним чужой мальчик лет десяти двенадцати, глядящий как все беженцы попервам – будто в мире лишь пустота без смысла.
- Что это, грязный какой! – Люба остановила шаг к столу
- Покорми, потом уж… - Возразил Прохор.
- С экого перепугу потом? Не хватало ещё, чтоб война здесь порядки наводила! Как ты считаешь, умница? Зовут тебя?
- Алик.
- Вот видишь, Алик, больше нет опасности, позади осталась. Умыться надо, поганую одёжу снять и волосы со вшами. Ступай уж, прошенька, на двор, делов – одной минутой. Сам, небось, переоделся на заставе. Штаны – ладно бы, а рубаху выбрось: и в жлукта не годится – сито краше. Что у тебя? Свёрточек! Пусть полежит, дождётся.
Прохор поднял и вынес мальчика за опояску. Борис, схватив из-за божницы склянку с керосином, нырнул чрез под стол. Люба бросила ему на плечо пару: должна подойти.
Дитеру с Гансом в окошко видно: бандит развернул мальчишку, будто деталь на конвейере, опрокинул и «оскальпировал» мановением невесть откуда взявшегося ножа. Волосы упали в круг кострища, обнажив испещрённую укусами насекомых голову. Одежда, тем же порядком срезанная, легла поверх и тотчас вспыхнула, политая из пузырька.
Бандит перекинул тело, осматривая, подбрил шею, клочки за ушами, кончиком лезвия с невероятной ловкостью удалил «траурную кайму» двадцати ногтей, вставил ноги в штаны, будто на куклёнка, надел рубаху.
«Вот так навык! Избавь, Господи, оказаться в этих руках! И ассистент соответствующий! Все они тут… Все до одного».
Минуту спустя мальчик не своими ногами водрузился за стол, а женщина обмотала ему голову мокрым полотенцем.
- Значит, ладно, вот и ряд. Теперь твоя задача сберечь человеческое достоинство. Голоден – не спеши. Видали такое, знаем, как выхаживать. Запомни: чрезмерно глотать опасно для души и для здоровья. На всей жизни отпечатлеться может. Сколь дней без еды? Забыл? И заботу о том забудь. Ты попал туда, где позаботятся. Твоё дело – брать лишь что дадено, чайной ложечкой и тщательно разжёвывать. Зубами размеряй минутки на вдох, на выдох. Понятно?
Мальчик утвердительно кивнул, и, будто с нажатия «рыльца» рукомойника, из глаз упали слёзы. Люба обмахнула их платком.
- Ничего, пусть текут. Должно бывать тому. Вообще всё пускай кроме размеренности приёма пищи. Медленней и меньше, как можно меньше за один глоток.
При появлении доходяжки хлеб, мясо и огурцы отодвинули на дальний край. Люба отдала ему остывшее для малых. Миски с горячим шаркнули по столу, как от щелбанца в «Чапаева». * И без того тихие Буканыши превратились в контуры теней. Борька шмыгнул на место. Прохор уселся меж Гришкой и Валеркой, почал обед.
Сытых с голодными не садят. Гришке страх глядеть. Малому небо с овчинку. Более изощрённого издевательства трудно придумать: вроде бы ешь, а вроде нету. Хочется – имей и удерживай. Вокруг же почём попало трескают, за оба уха наворачивают. Совсем не смешно, да что там! Смеётся средний братец? Быть беде.
Ларька за время перед тем колоски шелушил, на сухость проверяя, и влезла ему в горло, в самый уголок остина малая. Притаилась, видишь ты, а есть начал, и затеяла колоться.
Сиди где-нибудь сбоку, оно бы ничего бы, только прям напротив отца, да при такой оказии!!! Белков же у голодного вовсе нет, будто от болей, и весь прост-таки прозрачно-синеватый. Ларион, получается, как бы подмигивает, рожу корчит шутовскую. Отец глянул раз, глянул два, да и закатил с ногтя ложкой в лоб так, что балдуля звякнула. Ребятам бы прыснуть, ан, при этих обстоятельствах самим недолга в получении. Дух утаили, не то, чтоб гоготать.
- Ну, - обратился Прохор к Филимону, пятому сыну от старшинства, - готов ли в школу? Читать умеешь ли?
Да, и очень. Ларьке даже завидно. Вспомнил, с каким трудом ему достался навык. Этот же – как дышит, годов с четырёх уж в мастерах.
- Покажи нам. – Летит через стол листок. Из-под машинки Деменковской оттиск. Ни с чем не спутаешь: правая ножка заглавной «Д» чуть смещена.
Филька разворачивает строки, хоть и вверх тормашками прочёл бы.
Мне рассказывал смоленский
Паренёк:
- В нашей школе деревенской
Шёл урок.
Проходили мы частицы
"Не" и "ни".
А в селе стояли фрицы
В эти дни.
Обобрали наши школы
И дома.
Наша школа стала голой,
Как тюрьма.
Из ворот избы соседской
Угловой
К нам в окно глядел немецкий
Часовой.
И сказал учитель: "Фразу
Дайте мне,
Чтобы в ней встречались сразу
"Ни" и "не"».
Мы взглянули на солдата
У ворот
И сказали: "От расплаты
НИ один фашист проклятый
НЕ уйдёт!"
- Надо же! – Плеснул ладошками Валерка. - Взяли где-то к началу учебного года, подсуетились, роздали.
- Не правильный лист, - сказал Борис, - опасно распространять.
- Ты чо! Воще здорово написано! – Возразил Филимон.
- Чего здорового. Подумай сам: прочтут и станут подобные школы гнобить за сопротивление «новому порядку». А у них какая защита? Всюду не поспеть. Хуже Стомола получится
- Нечто, есть такие школы? *
- Конечно.
- Вот это вот да! И не боятся!
- Не боится столб – он уж высох. Дерево, и то с опаской живёт. А ты вот чего, - развернулся Прохор к Лариону, - уходим теперь же вплоть до Бориса. За старшего остаёшься. Не моргай. Всё правильно. Ложку надо подавать вот так, чтоб бумерангом. А ну покаж на мне! Умеешь? Молодец.
Ребята засмеялись. Ларька же сделался бледнее полотенца, прошептал окоченевшими губами:
- Вы, этого, только вертайтесь, пожалуйста. Не хочу я старшим довеку.
- Что значит, не хочу! – Возмутился отец. – Будешь. Деваться-то куда? Женишься, и без смены старший.
- То своей волей, а это… Полегче там, а?
- Ладно, уговорил, - поднялся Прохор из-за стола. – Так уж и быть, воротимся без печалей.
- - Его куда? – Кивнул на Алика Ларион.
- Христя или кто ещё разберутся. За тобой четверо, вы же – каждый, чтоб не в срам. Поняли? Хныкать будем завтра, Николушка. Согласен ли?
Коля радостно мигнул: «не стоит хныкать!»
Вольно же восторгаться сопляку! Ларька с весны в дозорах, до периметра, конечно, стоял, только и того довольно, чтоб понять смысл сказанного отцом: если Бориса берут, серьёзная затея. На каждого бойца нужен связчик, причём, свой, доморощенный, дабы с полнамёка понимал.
Аликом займётся Христя? Значит, мамка тоже идёт! Бывало эдак прежде, и справлялись, только те отлучки простенькие: двое поверх Лариона – в разы спокойней.
Прохор, обойдя вокруг стола, наловил полные руки малышей.
- Милые, - сказал, слушайтесь Ларьку. Почему не доедаешь, Мишенька? Подожди, остынет и остыло уж. Вот так, умница. Теперь чего надо? Правильно: во имя Отца и Сына и Святого Духа. Нельзя при иных-то креститься, сердцем выговори. Господь, Он и намерения целует, без чванливости. Мы? Пойдём, теперь же пойдём. А вот и Саша, учётчица наша. Да, моя хорошая, дело есть. А вы ступайте, только не вертитесь под коней.
Хозяин велел, следует покинуть кухню. Ганс и Дитер вышли с прочими. Не хочется на солнцепёк, в тени переднее крылечко, можно сесть. Нога основательно болит. Зачем по велению чувства травмировал? Спрашивай, ответит!
- Ешь, не стесняйся, - Велел Прохор Алику. – Твоя задача теперь: тихо и правильно кушать, отсыпаться, выполнять работу, полоть например. Медленно, как жуёшь, надо полоть, по одной травинке выдирая, складывать в кучечку. С этого измученное тело успокаивается, в себя приходит и душу следом восстанавливает.
Попал ты в колхоз. Здесь по военному времени всё-всё обобществлено, вплоть до ниточки. Башмак порвётся, сдай учётчику, где пришлось. Получишь новую пару, а те ошмётки, если годны, в перекрой или починку для кого-нибудь другого. Так поставлено. Иначе – не выжить. Слишком много сюда бедолаг набежало, и всем надо уцелеть.
Дальше по логике предполагалась бы инструкция о том, что бывает за ослушание, но Прохор проводить её не стал.
- Я, - сказал, - вознамерился уже посадить тебя на своё иждивение, но догадываюсь: есть деньги. Там завёрнуты. Показывай. Очень хорошо. Обычно у беженцев лишь пара рук (если вообще способны работать). Кто мал или болен, берём за себя лично и по обществу. Ты вступаешь в колхоз своими деньгами. Сможешь работать – сумма прибавится; Не сможешь – отымется; по окончании школы захочешь отойти – вернём остаток; захочешь остаться колхозником – будет стипендия на учёбу, тоже хорошо. Деньги, они ведь сами по себе работают, потому что являются эквивалентом труда. Прибыль зависит от ежегодного дохода колхоза. Ты, следовательно, как вкладчик в предприятие, заинтересован, обеспечивать доход. Плату получаешь и за свой труд, и за вклад денег. Расход на содержание тебя в минус считается. Так устроено, и нет обмана, потому что обманщику руки оторвём к едрени матери.
У Алика, видать, был повод убедиться, что действительно оторвут, и мать, которой отрыв адресован, весьма правильная. Он кивнул.
- Если ты не согласен остаться здесь на таких условиях, - продолжил освещать положение Прохор, - опоминайся от бедствия и ступай, куда знаешь. Только идти тебе, сколь можно понять, некуда, совсем некуда. Значит, вносим в учётный бланк фамилию, имя, отчество.
«Лаак Сандер Прийтович», вывел химическим карандашом на линованном листе Алик.
- Эстонец? Хорошо. Далее: родители (должность, профессия на случай, если будут тебя искать); возраст; адрес, где жили до войны; номер школы; класс, который полностью закончил; вступаешь в колхоз «Восход» суммой… Немецкие деньги – марка к десяти рублям.
- Что с ними делать? – Спросила Люба.
- В Москву для исследования на предмет подлинности. Нам же, то есть ему, в рублях безналичный счёт. Мало ихних-то, смотри кА! Едва хватит на пяток кастрюль по довоенным ценам.
- Наши могут быть фальшивыми?
- Могут. В сельсовете проглядеть есть кому и на чём.
- Завтра, - сказала Санька, - поверим подлинность денег в твоём присутствии. Пока забирай. Карман с пуговицей, да и терять их негде.
Алик отрицательно кивнул, указав пальцем на ухо и глаз.
- Чего такое? Болит у тебя? Деется? Оно и правда. – Люба открыла ящичек иконостаса. – Тут пусть будут. Опамятуешься, сдадите в сельсовет. Теперь сядь на воздухе тихонечко. Врачи сейчас приехать обещали. Эк попал ты, Господи Правый!
- До тех степеней, должно быть, только в Ленинграде голодают, - подтвердила догад Санька. – И потеря сознания возможна, и слечь даже. У тебя хорошо получается терпеть, без психовства. Знаешь, как с иными бывало! Глаза бешеные, в бой на котелок шли! Связывать приходилось. А ты должен ровно выбраться, по всему видать.
***
Не буди лихо, пока оно тихо; не звучи слово от всякого дурного. Упомянул Прохор попадение под коней, то и сталось: зазвенел, грянул заполошный, будто перед краем, топот, на малом пяточке бессмысленный галоп. Что её заставило? Муха под хвост, иль сон пригрептился, а выскочила рыжая с пегой каплей на боках кобылица, промчалась круг, вбивая копыта до центра земли.
Всё, кроме курицы, которая не успела, шарахнулось к стенам. Дитер шлёпнулся на задницу. Ганс прижался под окном, мигая не от сора, но от странного видения: на третьем круге с крыльца дальнего домика, с перил с неистовым визгом отлетел серенький комочек, вцепился в буйно развевающуюся гриву
- А тебя! – Ультразвуком завибрировал разогретый воздух. – Иди, собака такая!
Верещащий предмет влип, будто ошмёток грязи. Коняга вовсе не заметила добавки, мчалась, подбрасывая зад, словно досаждаемая оводами.
Ремесло, говорят, за плечами не виснет. Навряд в мельтешении световых бликов разглядишь всадника, но куда надо ему свернула непокорница, ошеломлённая дерзким рывком, прянула, боком задев штакет… А дальше! Брошенный умелой рукой недоуздок свился в петлю, охватившую стоян, узел нырнул под низ и, затянутый, впаялся намертво.
Чрезвычайный тормоз! Крылечко перед мордой, куда ни кинь! Кобыле тут ни на дыбы вознестись, ни чрез голову ковырнуться. Шею сломать – самый раз, да счастлив конский бог: крутанувшись вокруг столбика, смяла кусты, порванной кожей отделалась.
Лошадиная сила, остановленная под самый размах, отозвалась хрустом стропил, звоном кровельной жести, но, без единого гвоздя связанная, выдержала конструкция. Виновник же торжества, джигит всех времён и народов как влетел с одного крыльца, так на другое вылетел, умудрившись ударом ног не доконать ошалевшего Дитера.
- И что же тут за фортеля! – Подхватил малыша на руки Прохор. – Откуда взялся! Чей молодец?
- Сулимов. – Выдохнул инерцию Володя.
- Яблоня от яблоки, что ли! «Ноги выдерну» это называется!
- Так точно. Бегают разные тут!
- И прыгают, между прочим. Как отчаялся-то?
- Молча.
- Теперь молва раздует кадило! Пред матерью-то какими глазами собираешься светить?
- Родила, имеет, и вообще, сама такая же. А ты, огнемёт волосатый, не гляди, не гляди! Кончилась твоя власть. Вы это, дяденька! Что смотрите? Героем записали, да! Без привычки не стал бы я, честное слово, не стал. С шести лет вольтижировкой * занимаюсь.
- Как с шести!
- Это сознательно, по науке. А до тех пор, сколь помню, стоя между рук отец возил.
- Ах ты пружинка резиновая! – Прохор откровенно исследовал Володю: вглядывался, растирая меж пальцев, лапчишки теребил (из чего сделаны), Только на зуб не рискнул попробовать.
- Вот так выучка! И до того крохотный, на ладони помещаешься! Ужо достанется от деда!
- Пусть бы. Он милый.
Есть разница меж раскрытием и профилактикой деяний. Где домохозяева были, когда лошадь отвязалась, вот вопрос. Теперь повыныривали все отовсюду. И как много: глядят, таращатся! Даже из-под откоса поднялись упавшие туда собаки. А с дальнего конца: будто сайгак в брачном упоении, мчится Данилыч (куда девался предынфаркт); козлёнком подскакивает Федос; раскрылатившись, серой уткой летит Даната.
– Что детёнок! Живой! – Спрашивает одними губами.
- Более чем, штуковина такая! – Не в силах выпустить с рук Володю бормочет Прохор. – Вот что значит, фирма! – Показывает, будто изделие, Лариону. – Каков заяц, а! Не в срам фамилию назвать. Кстати, занятная фамилия. Откуль бы это?
«Выгораживает, - отметил Гришка, - чтоб не сразу по балде за подвиг».
- О! Да! – Выдохнул, уловив идею, Генерал. – Весьма интересно. Люблю до сути названий докапываться, тут же лежит на поверхности. Сейчас расскажу, отдышаться только дайте.
«В точку батя угадал, - обрадовался Гришка, - миновала гроза. Видно, самому не хочется шуметь».
Отдышался Данилыч скоро. – Да, так получилось, - сказал. – Из политических соображений в канун Троицына дня 1452 года Князь Борис (Тверской) выдал малолетнюю дочь Марию за Ивана, малолетнего же, наследника Московского правителя Василия Тёмного. Это все знают.
Множество Тверичей с её «лёгкой руки» пополнило состав двора московских государей. Приехали на Москву два Степана - родные братья, будто у Васюты кузнеца. Один обычный, а другой химией увлекался: крашение, взрывчатые вещества… Вот и сталось ему прозвище «Сулема» - Хлорид ртути, ужасный какой-то яд.
Больше в роду исследователей не было, одни обормоты. Что до фамилии, грамота есть от Великого Князя Ивана третьего Васильича: повеление боярскому сыну Стёпке Сулиме собрать артель мастеров в помощь Аристотелю Фьораванти, архитектору Успенского собора.
Не сильно предки уважали орфографию. Замена - обычное дело: удобней говорить. Второй Степан стал писаться Торопецким по месту, откуда родом. А мы – Сулимовы, чтоб вопросы задавать. За столько лет я уж и к Чингизидам возведён, и к польскому восстанию! Да при моей службе то и надо: «Хоть горшком назови!» С любой печи соскочим.
***
- Иди, – сказал ассистент офтальмолога. Именно этот немец (сколь понял Витька из разговора) пристраивал Судзиловских в овраг. - Иди. – Повторил он ещё раз, и холод дохнул в лицо, будто бы у ног расплескались воды подземной реки Стикс, за которой лежит царство мёртвых. Следует шагнуть, и нет руки страхующей.
Морская богиня Фетида, дабы судьбу перехитрить, сунула сына мордой в это самое, а пяточку ополоснуть забыла. * Вот он прокол всяко-разных опек: недогляд, и лети стрела Париса. * Так и надо, нефиг божеств прогневлять! *
Витька поднялся, оторвал от пола незащищённую пяту. Один шаг, второй, третий – нету реки. А может, и не будет? Врёшь, есть. Давно сталась, и надо пройти для бессмертия, потому что дважды нельзя в одну и ту же.
Как по этим речкам ходят? Да, очень просто: минуту лови, вот и не утонет твоё время. Спасибо за отсутствие боли, каждым вздохом благодарить надобно, каждым биением крови, столько мигов делать так следует, столько годов, сколь понадобиться, без перерыва, без отсрочек. Кому благодарность, Витька знает, имя сердцем постиг, присутствие плотью выверил, как Апостол Фома, эмпирическим путём. Только не отвернись, только не передай бразды правления идущей по водам душой мирскому опыту, из сомнений состоящему, и всё.
Вышел за порог. Не холод, а жар нестерпимый от камней. Далеко за полдень, должно быть. Ступеньки были тут. Руки бессмысленно протягивать вперёд, ногой придётся шарить. Неустойчивое положение, полный финал.
Немец взял за пояс, развернул к солнышку спиной.
- Вот ваш пациент, Господин гауптштурмфюрер. - На крыльце окулист. Говорит медленно, будто с усталости, на самом же деле, чтоб и Витька понял.
- Видите, каков? Усилий для отправки его к праотцам совсем не требуется: оставь где-нибудь в безлюдном месте, и достаточно. Вознамерились играть, имейте в виду: игрушка чрезвычайно хрупкая, методов убеждения и принуждения может не выдержать с первой попытки, то есть, с самой первой. Даже намёка на попытку может не выдержать. Черепно-мозговая травма, знаете ли. Кости срослись, а прочее… Кто бы этим занимался. Следовательно, если нужен для чего-то, Обращайтесь бережно: бить категорически нельзя, пугать – тоже.
- Пылинки сдувать прикажете! – Возмущённо подвизгнул Финк.
- Вы отдаёте приказ, Гер гауптштурмфюрер. – Не смутился Гамулка. - Я ставлю в известность, чтоб удался ваш замысел.
- Хорошо. В машину. Вы сопровождаете.
Раскалённое сиденье тотчас схолодало. Дверцы хлопнули, мотор чихнул. Витька эхом отозвался – одолела пыль.
Выехали за ворота. «Стукнуть по башке! – Мюллер почувствовал, как множество иголочек сбежалось к пальцам. – Пустынное место. Поменяться? Никто не обратит внимания. Никто не остановит, нигде. Малый (Мюллер вообще не сомневается) знает, куда ехать. Амалия, девочки? Нет, перебежчиком нельзя. Надо вытащить его, дохлого, якобы, скинули обоих. Это возможно, вполне возможно!»
Прекрасная идея, будто в кино, только почему-то Мюллер медлит, нарочито медлит, осознавая неисполнение через пятьсот, триста, двести, сто метров. Вот и всё.
1. Тропление - отыскивание животных по следам.
2. Шашки Чапаева (Щелчки) - советская настольная игра, названная по фамилии красного командира времён Гражданской войны.
3. Самуил Маршак.
4. В такой школе учился мой отец.
5. Вольтижировка - гимнастические и акробатические упражнения на лошади.
6. Миф об Ахиллесовой пяте.
7. Парис - предводитель Троянцев.
8. Ахилл прогневал Аполлона.
9. Апостол Фома (неверующий)
Продолжение:
http://www.proza.ru/2019/08/19/1339