* * *
В ноябре похоронили старенькую соседку из семьдесят седьмой — Полину Ивановну. На поминки готовили у нас и в шестьдесят девятой. Ирина принимала во всём самое деятельное участие: до позднего вечера закупала продукты с зятьями Полины Ивановны, утешала и обнимала её младшую дочь Лену, приехавшую с семьёй из Ростова. Мне успела шепнуть, что Наташа ходит на подготовительные курсы, а работает всё в том же ателье за те же самые гроши, но Наталья Ивановна так рада, что внучка наконец-то поступит в институт, что из своей пенсии выделяет деньги на оплату курсов.
Накануне похорон жарили рыбу. Ближе к полуночи пришла старшая дочь Полины Ивановны, тихо переговорила с мамой, и они ушли. Минут через пять мама вернулась сердитая. Рассказала, что Ира принесла посуду для поминок, а тарелки снаружи будто отродясь не мытые, Валя и Лена пытаются их оттереть, но не получается: надо надолго замачивать, а времени нет. Мама осталась следить за жарившейся рыбой, а я в несколько приёмов перенесла на пятый этаж наш большой столовый сервиз.
В маленькой кухне стопки Ирининых тарелок мешали. Мы с Валей решили, что вернуть их сейчас — обидеть Иру: она ведь хотела как лучше. Нашли место на подоконнике в спальне, там, за занавеской, тарелки никому не бросятся в глаза, а после поминок можно будет отнести. Чистыми они, действительно, были только изнутри, снаружи все в серых разводах, в жёлтых каплях окаменевшего жира, отвратительно липкие. Очень хотелось много всего высказать Ирине о её хозяйственности и чистоплотности. Только ведь бесполезно. И мама, и Анна Михайловна, и покойная Полина Ивановна пробовали воспитывать — Ира либо злилась и ругалась, либо сводила на шутку и смеялась, но чище в её доме не становилось.
Я принесла в семьдесят седьмую последнюю стопку тарелок и присела у гроба, попрощалась с Полиной Ивановной: на похороны соседки не станешь отпрашиваться с работы, у нас этого не поймут.
Так и встречались с Ирой на поминках: девять и сорок дней Полине Ивановне, год папе — готовили, накрывали на столы, мыли посуду. Ира рассказала, что Нинка, заходя изредка к ним и видя разложенные и развешенные Наташины рисунки, натянутые на подрамники холсты, кисти, краски, выходит из себя, начинает ругаться, чуть ли не требовать, чтобы Наташа не поступала в институт. «Нинка с моей дочерью стали цапаться как кошка с собакой», — горько заметила Ира. Я спросила, как дела с учёбой у старшего сына Нины. Ира вздохнула: не было семестра, чтобы ей не приходилось выпрашивать Лёше зачёт или хоть какое-нибудь «удовлетворительно» за экзамен.
В мае Наташа поступила на заочное отделение художественно-графического факультета пединститута. На бюджет баллов не хватило, так что шесть лет теперь платить за учёбу. Ира говорила, что на бюджет принимают только «своих», только по блату, а она — всего лишь секретарь деканата исторического факультета и на худграфе никому не «своя». Заплатить за первый курс деньги дал Николай, но предупредил, чтобы больше на него не рассчитывали: на работе начались задержки зарплаты. Ира в панике: на что же им жить и чем платить потом, а ведь краски, холст тоже весьма недёшевы.
В сентябре получили печальную весть: у свекрови тяжёлый инсульт. Помчались с Иваном к Костику и Свете: они врачи, они разъяснят и посоветуют. Костик — окулист, поэтому обзвонил знакомых терапевтов, записал их рекомендации. Шёл 2001 год, в больницах родственникам выдавали списки лекарств, которые нужны, плюс капельницы, шприцы. В ночной аптеке Иван купил всё, что смог, и в начале пятого утра они с Костиком выехали в Бутурлиновку. Костик решил, что ему самому надо переговорить с лечащим врачом, представившись племянником Лидии Ивановны: родственник медработника в больнице «свой», к нему относятся лучше, чем к другим.
Никаких утешительных известий из Бутурлиновки не привезли: инсульт тяжёлый, а дальше будет то, что будет. Костик познакомился с лечащим врачом свекрови, тёща которого больна глаукомой. Так что помощь Костика - кандидата медицинских наук и заведующего офтальмологическим отделением - этому врачу понадобится. Они обменялись телефонами, и в скором времени тёщу привезут в Воронеж. А к Лидии Ивановне отношение будет особое.
Через пару дней, выходя с Вадиком от мамы, встретила Ирину. У неё была новость: у Нинки опухоль головного мозга.
- Представляешь, — тараторила Ира, — Нинка ничем серьёзней насморка не болела. Она и в больнице-то никогда не лежала, только в роддоме, и мальчишек своих рожала легко. А тут вдруг такое! Это у Виктора постоянно проблемы с позвоночником: ворочает в деревне, как вол, надрывается.
Я попыталась сказать о своём горе — болезни свекрови, но Ира, бросив: «А, ну да», продолжала говорить. Это её обычное «а, ну да» означающее, что она не хочет ничего слышать, а хочет, чтобы слушали её, в этот раз сильно обидело, я позвала Вадика и свернула разговор. Нинку, конечно, по-человечески жаль, но Ира сказала, что опухоль доброкачественная, так что вылечить можно. Тем более, что Нинка с Виктором на днях едут на консультацию в Москву.
Иван каждый выходной бывал в Бутурлиновке, я два раза проведывала свекровь, ездила к ней и моя мама. Никаких улучшений в состоянии Лидии Ивановны не случилось, несмотря на дорогие лекарства, купленные сыном Гали Кириллом и двоюродными сёстрами свекрови. Даже посадить её не получалось: позвоночник совсем не держал. Узнавала она не всех родственников. Очень обрадовалась своим сёстрам, а у Кирилла каждый раз спрашивала, кто он и откуда её знает. Галю часто принимала за санитарку, а её мужа Валеру называла «сынок». Благодаря помощи Костика - он положил в своё отделение тёщу лечащего врача Лидии Ивановны, познакомился с другими бутурлиновскими врачами — свекровь провела в больнице полтора месяца. Наступило время выписки, я взяла две недели в счёт отпуска, чтобы первое время помогать Гале. К двум неделям прибавились выходные и ноябрьские праздники, так что в Бутурлиновке задержалась на восемнадцать дней.
Галя рассчиталась из библиотеки, где проработала без малого тридцать лет. Вдвоём у нас с ней всё получалось неплохо: помыть свекровь, переменить бельё, растереть затёкшие мышцы. Но как справиться со всем этим одной? Тем более, что у Лидии Ивановны начались проблемы со сном. Она могла не сомкнуть глаз ночью: жаловаться на боли, плакать, стонать — а потом проспать почти сутки кряду. Проснувшись и не увидев никого рядом, пугалась, звала на помощь. Мы с Галей по очереди спали на раскладушке возле неё, днём сменяли друг друга у постели, так что могли и погулять, и вздремнуть. После меня приедет Ольга — двоюродная сестра Лидии Ивановны, недавно вышедшая на пенсию. Но сколько она сможет пробыть в Бутурлиновке? Месяц — максимум, ведь в Ростове у неё муж, сыновья, внуки.
Кирилл нанял хорошего массажиста — немолодого, солидного дядечку. Массаж начали делать в больнице, но знающие люди говорили, что без денег это не массаж: погладят и всё. Массажист приходил поздно вечером, занимался со свекровью по полчаса, показывал нам с Галей упражнения, которые надо делать. Подоспел день рожденья Лидии Ивановны, и Валера подарил тёще маленький телевизор, установил на табуретке возле постели, учил пользоваться пультом, но запомнить кнопки у неё не получалось, нажимала наугад. Валеру она называла сынком, Галю считала медработником, очень хвалила и собиралась, как только встанет, написать благодарность за хороший уход. На меня, проснувшись, смотрела с недоумением и тревогой, и каждый раз приходилось объяснять, что я жена Вани. Услышав имя сына, свекровь успокаивалась, похлопывала здоровой рукой по кровати: звала сесть поближе. Я рассказывала о нашей с Иваном жизни, о его и моей работе, о детях, передавала приветы от моей мамы (свекровь кивала: «сваха»), и эти рассказы она готова была слушать часами. Потом мы надумали показывать ей фотографии. Галя листала альбомы, говорила про родственников. Лидия Ивановна слушала напряжённо, иногда переспрашивая: а это кто? а это? Но вспоминала ли она что-нибудь, запоминала что-то из рассказанного — Бог ведает.
После ноябрьских праздников вернулась в Воронеж. От мамы узнала страшные новости: умерла Нина из семьдесят восьмой, а на девятый день после её смерти погиб Паша. Соседей на поминки не звали, но все пожилые спускались к выносу, прощались, никто Шикиным ничего не припоминает, все сочувствуют, говорят, что мать забрала с собой младшего сына, а старшего оставила отцу.
На следующий день от Иры узнала подробности произошедшего.
Опухоль, от которой умерла Нина, хоть и доброкачественная, но малоизученная и растёт необыкновенно быстро, покрывает поверхность мозга, превращая человека в овощ. В Москве поставили окончательный диагноз, а операцию делали в Воронеже. На второй день после операции Нина умерла, не приходя в сознание: отёк мозга. Виктор знал, что надежды никакой, а Нине ничего не говорили, и она надеялась на операцию.
- Я у них последнее время стала как член семьи, — рассказывала Ира, — все поминки на мне и на сестре Виктора, помогала ещё Алина — Лёшина девушка. Были люди с работы Виктора, его родственники, друзья и подруги Лёши и Паши. Соседей Майя Петровна не хотела звать категорически. Я сначала не могла понять почему. Потом поняла.
Оказывается, Лёшу, Пашу и их приятеля — Пашиного одноклассника - подозревали в торговле поддельными проездными для студентов. Через день после похорон вечером пришли с обыском, понятыми были Ира и Гена — новый сосед из восьмидесятой. Ире показалось, что обыск не стал неожиданностью ни для Витьки, ни для Лёши. Нашли в морозилке в пластиковом заиндевевшем контейнере поддельные студенческие проездные, солидную пачку, на вид не отличить от настоящих.
- Как так? — удивилась я. — Знали, что их подозревают, и хранили дома? Мало похоже на правду. Можно же было отдать кому-то из знакомых, да хоть тебе. Но лучше, конечно, всё сжечь, и концы в воду.
- Чистая правда, — покачала головой Ира. — Ты ведь, если честно, мало знаешь их семью. У них принято считать, что они самые умные. А если кто возражает против этого, то просто завидует. Я наблюдала за Лёшей: он почти весь обыск улыбался. Роются в шкафах — улыбается, простукивают плитки в ванной — улыбается. Перестал улыбаться, только когда в холодильник полезли.
- А то, что у Лёши в институте дела никакие, без твоей помощи уж десять раз бы отчислили, тоже признак его большого ума?
- В институте, по их мнению, все дураки.
- И профессора тоже?
- Ну... — замялась Ира, — если честно, то преподавателей они считают поголовно взяточниками. Если Лёшу проводили с экзамена, значит, хотят денег. То, что он ничего не учит, нормально: все студенты ничего не учат, только блатным и за деньги ставят хорошие оценки.
На девятый день после смерти Нины ночью Паша с приятелем ехали по трассе Дон, точнее — мчались. Навстречу мчались такие же нетрезвые молодые люди, которые и врезались в машину Пашиного приятеля. Паша и водитель врезавшейся машины — насмерть, Пашин приятель, вцепившийся в руль, пострадал несильно, как и пассажиры второй машины: переломы рёбер, ушибы, ссадины.
А между тем дело с фальшивыми проездными уже раскручивалось полным ходом. Приятель Паши Миша, тот с которым попали в аварию, — третий подозреваемый. Его родители — весьма влиятельные в Воронеже люди — предложили Виктору и Лёше всю вину переложить на погибшего Пашу. Виктор подавлен пережитым, плачет, не может смириться со смертью сына и согласен на всё. Ира через знакомых своих знакомых вышла на какого-то милицейского чина, Володя Белых тоже помогает: свёл Виктора с полковником из УВД. Вместе с родителями Миши, у которых большие связи в органах, надеются, что уголовное дело будет закрыто. Лёша уже изменил показания: он живёт у своей девушки Алины (она и её родители подтвердили) и о делах брата ничего не знал. Ирина считает, что верховодил как раз Лёша и фальшивые билеты распечатывал на цветном принтере у себя на работе, поэтому с работы он недавно рассчитался.
Только в конце долгого разговора Ира спросила, как дела у моей свекрови. Я не обиделась: выглядела подруга совсем замотанной, серые тени под глазами, явно обозначившиеся морщины. «Я дома ничего не успеваю делать, все вечера и выходные провожу с Витькой и Майей Петровной, — пожаловалась она. — Наташа сварит картошки или каши, я наскоро поем и валюсь на кровать».