Бабочка сердца

      
        Одна молодая, относительно недавно разведенная женщина, по имени Марина, а по фамилии Куземина, собиралась на рынок ранним утром выходного дня. Она надела темно-красную блестящую мини-юбку из материала «под кожу», черную кружевную прозрачную блузку, а сверху, внакидку, украсилась черным длинным плащом. Довершила Марина Куземина свой туалет для ведения домашних дел красными туфлями на высоких каблуках.
        Развелась Марина около двух лет назад, после четырех лет замужества, и у нее от бывшего мужа Вадима Николаевича ничего  не осталось: ни ребенка, ни имущества, ни родни, – и даже адреса его она теперь  не знала. Так и жила одна в квартире в свои неполные тридцать лет. Когда они познакомились, Вадим уже был военным пенсионером и обитал с незамужней престарелой сестрой, тоже пенсионеркой,  в маленькой однокомнатной «хрущовке», в новом когда-то, а ныне превратившемся в выставку советской нищеты  микрорайоне. Существовал он на свою пенсию и нигде не работал, исключая те редкие моменты, когда – несколько раз в год – его приглашали по старой памяти подработать   в архив воинской части.  В представлении 24-летней Марины он был солидным и, в силу своего богатого опыта, романтичным. Он – а это бросалось в глаза сразу – был аккуратистом, брезгливо хмурившимся от одного только вида пушинки, севшей на рукав безупречно вычищенного, чуть поношенного, многолетней давности пиджака. Военная выправка его молодила. Выглядел он неразговорчивым, будто каждому своему слову знал цену, и во время Марининой доверчивой болтовни только задирал кверху чисто выбритый подбородок и поджимал губы. Ухаживал Вадим старомодно, дарил цветы, многозначительно давил при прощании локоть. Марине его молчаливость представлялась  свидетельством глубокого непритворного чувства и большого  опыта. Простой и добрый человек, понимающий в не претендующем на всеобщее внимание молчании все с полуслова, надежная в жизни опора – вот кем считала его Марина.
          Он въехал в Маринину квартиру, как въезжают в гостиницу – с одним чемоданчиком, и сразу обосновался на диване в гостиной. Уходя на работу в  банк, где она работала консультантом, Марина по утрам видела, как он завтракает, сидя на диване с газетой в руках перед включенным телевизором, а вечером заставала его там же, поглощенного уже вечерней программой. В первые дни брака  она как будто бы  летела домой на крыльях. Ожидалось чего-то  радостного, а чего – она и сама толком не знала, ей смутно представлялась радость долгожданной встречи. Однако Вадим был  словно окружен непроницаемой невидимой стеной, о которую разбивались не только все Маринины ожидания, но и сама возможность понимания, проникновения в чужие чувства и мысли -- все тонуло в его немногословной отстраненности.  Слышала когда-то Марина от своей прабабки, давно похороненной, странное выражение: «Муж до порога», означавшее, что как только мужчине удается вырваться «за порог»,  его зависимость от супруги полностью кончается. У Марины муж начинался за порогом: стоило ей остаться одной, и оживали все ее представления, ничем не подтверждающиеся, и начинал существовать тот, другой  Вадим, с которым она общалась в своих мыслях и за которого на самом деле вышла замуж. Со своим реальным мужем она чувствовала себя школьницей, взятой на воспитание строгим, требовательным опекуном, считающим недопустимым баловством любую нежность. Когда, набравшись храбрости, Марина спросила, почему он развелся с первой женой, ответ прозвучал коротко:  «Потому что дура». И чувствовалось: продолжать расспросы – ненужная бестактность. Конечно, у Марины было огромное количество слабостей, и она сама это знала. Прежде всего, она была инфантильной, а также нехозяйственной,   недальновидной, излишне эмоциональной и неаккуратной. Сам Вадим был безупречен всегда и во всем. Он имел то преимущество возраста, которое оправдывает и объясняет недостатки в характере и душе человека, и Марина терялась перед ним. У него был прекрасный послужной список. Принципиальность и требовательность отличали его как основные качества. Обладая такими несомненными достоинствами, муж Марины не имел обыкновения перед кем-нибудь отчитываться. Если он задерживался и не звонил, только идиотка – законченная идиотка, заметьте! – могла не спать до полуночи и мучить его вопросами. В конце концов, он мужчина! Когда, уже в последние дни их брака, Марине случалось побить в сердцах посуду, не было более уравновешенного и праведного человека, чем ее муж: нужно было видеть, как терпеливо, с видом скорбящего мученика сметает он веничком осколки на совочек для мусора. Он никогда не повышал голос, не выходил из себя, и только один раз, когда Марина забрала у него ключи от машины, он, слова не говоря, поймал ее руку и так вывернул кисть, что пальцы сами собой разжались и ключ упал на стоявшее рядом кресло. Маринино запястье распухло и болело неделю, муж при этом вел себя как ни в чем не бывало. Он где-то имел на стороне некоторую прибыль от коммерческой деятельности, и вместе с пенсией и заработной платой она составляла его собственный отдельный бюджет, из которого он временами выделял Марине тщательно просчитанные суммы, поясняя при этом: «Мы же купили мне костюм»  или «Ты же подарила мне рубашку».
        После очередного скандала она в сердцах сказала Вадиму: «Уходи!» – и хотя их отношения были основательно испорчены, поняла, что Вадим этого не ожидал. Однако его растерянность и досада не помешали ему и не задержали надолго, он ушел, не считая достойным сожалеть, вечером прислал за вещами паренька на автомобиле – своего сослуживца, а Марина не бросилась вслед, рыдая и умоляя вернуться.
 Родители Марины жили в маленьком курортном городке на своем клочке земли, и каждый раз, когда Марина приезжала в дом своего детства, проходила мимо теплички, потом, пройдя через палисадничек, поднималась по ступенькам на веранду, сердце ее учащенно билось от предвкушения праздника – возвращения в детство. Но праздника не получалось: родители были будто и рады тому, что дочь устроена, счастлива, но заранее уверились в том, что она не нуждается больше в них. «Ты теперь вон какая, самостоятельная! -- говорила ей мать, воспитательница детского сада. – За такого мужика, как твой, обеими руками держаться надо, а то смотри, уведут». И Марине последнее время казалось, что люди, которые называются близкими, идут в жизни мимо нее, как прохожие по улице.
        Марина осталась одна в квартире умершей прабабки, тоже одинокой и жившей отчужденно даже от родственников. И хотя на сердце у Марины  временами было очень тяжело, в тот день осенняя погода раззолотила улицу такими необыкновенными листьями и рассияла небо такой синей эмалью, что хотелось смотреть на мир радостными глазами. Поэтому, оглядывая себя напоследок в зеркало и укладывая сумочку, Марина вдруг подумала: не слишком ли строга она к памяти бывшего мужа Вадима Николаевича. Конечно, Вадим был требователен и брюзглив и отчитывал Марину за каждую мелочь: неаккуратно выдавленный тюбик зубной пасты, не тем и не так вытертое пятно на скатерти, не так произнесенное слово… Но может быть, он относился к тем людям, которых, как некоторые книги, надо читать между строк? Может быть, она его не понимала? Может быть, сорокасемилетний Вадим  (он был старше ее на семнадцать лет почти) раскаивается, переживает, мучается от одино- чества? Ведь если поверхностно читать, например,  стихи Маяковского, что прежде всего бросается в глаза? Резкость и самоуверенность: «Все вы на бабочку поэтиного сердца взгромоздились грязные, в калошах и без калош…» Ну и так далее. Уберите из этой строки слово «поэтиного», и останется бабочка. Хрупкая бабочка сердца. Мы все порой потребительски обращаемся с этим ранимым предметом: похищаем, дарим, иногда умудряемся использовать как плевательницу… Марине представился посыльный, похожий лицом немного на людоеда, а немного – на соседку из квартиры напротив: «Бандероль от бывшего супруга: ваше сердце. Уже использованное, но еще в хорошем состоянии. Примите и распишитесь».
      Так или примерно так мыслила Марина, закрывая дверь на четыре замка повышенной сложности и спускаясь по лестнице. Навстречу ей поднималась соседка из квартиры напротив – та самая, похожая на людоеда, и лицо ее пылало священной ненавистью к красным мини-юбкам и черным гипюровым блузкам. «Здравствуйте, Мариночка!» -- сказала соседка вежливо и фальшиво. «Здравствуйте!» – скромно ответствовала Марина. Глядя на них со стороны, никто бы не подумал, что это людоед и его  потенциальная жертва. Зло в нашей жизни носит маску.
       На улице торжественно царил золотой, розовый, оранжевый, переходящий в коричневое листопад. В такую погоду в выходной день по улице не стоит идти торопясь и тем более мчаться в автомобиле. Надо наслаждаться не спеша, вдыхая воздух, как гурман, вглядываться и запоминать каждый оттенок и отблеск, прятать в душу на будущее, про запас. Общение с природой ее (душу) обогащает – надо этим пользоваться.
Марина решила идти на рынок пешком. В скверике умолкший на зиму фонтан усыпали желтые кленовые листья. Бронзовые листья платана были жесткими и, казалось, должны бы звенеть, как изваянные из металла, а черный шершавый ствол вьющегося винограда  изгибался змеей – темные маленькие сладкие гроздья остались кое-где на тоненьких веточках. Когда Марина шла через сквер, в ларьке «Звукозапись» кто-то включил негромкую  эстрадную музыку – и сразу все изменилось. Все-таки удивительное воздействие оказывает уличная музыка на ум и чувства человека. Старый добрый «Милый Августин», репертуар старинной уличной шарманки! Ты давно утратил прежнее значение,  из явления действительности превратился в обозначение, в штамп языка, но в своей сути  ты поистине бессмертен. Листья плавно срывались с кленовых веток, ветви кустов и деревьев раскачивались под легким ветерком, и Марина двигалась – в такт музыкальным фразам. Все вокруг стало кадром из кинофильма и существовало под музыкальное сопровождение. А режиссером была осень.
       Люди недавнего прошлого склонны были видеть нечто роковое в карточной игре. «Вся наша жизнь – игра!» -- любили при этом говорить они. Или: «Что наша жизнь? – Игра!» Люди прошлого были наивны. Вся наша жизнь – торговля. Продавщицы на рынке смотрели на Марину неодобрительно. А она медленно ходила между рядами и выбирала что-нибудь вкусненькое и не очень дорогое. Продавщицы думали, что она нарочно так оделась и нарочно так медленно ходит без дела здесь, где они зарабатывают деньги. Не объяснишь незнакомым людям, что маленькие радости  иногда  необходимы, как  психотерапия. И Марина продолжала демонстрировать свое благополучное, красивое «Я» – в черном плаще, ярко-красной юбке, черной гипюровой блузке и красных туфлях. Без малой дозы счастья можно умереть, как без лекарства во время сердечного приступа. В самом конце рынка за  пирамидой из сияющих апельсинов сидела продавщица в черном байковом халате и вязаном красном шерстяном берете. Интересно, как можно выдержать шерстяной берет на голове в такую теплую погоду? А она еще и курила при этом: все ей было нипочем! Марина купила у нее пару целебных апельсинов.
     Медленно-медленно, наслаждаясь погодой, шла она мимо троллейбусной остановки, и вдруг ее внимание привлекло свежее, только что наклеенное объявление: «Помогите! Пропал человек!!» Что-то смутно знакомое было в этом объявлении.  Марина подошла поближе. С уличного столба смотрел на нее с памятной ей старой фотографии  бывший муж Вадим Николаевич. На фото его широкое бритое лицо отставного офицера выглядело усталым и как будто бы тоже просило о помощи. Ниже шел традиционный текст: «3 марта ушел из дома и не вернулся… Особые приметы… Просим сообщить по адресу… » От неожиданности Марина вдруг потеряла все свое спокойствие и почувствовала необыкновенную потребность в немедленном действии. Она сорвала объявление, стараясь не испачкаться в не засохшем до конца клее и сохранить неповрежденным адрес.  Автор объявления жил далеко: на самой окраине, в новом микрорайоне, где еще недавно располагался пригородный поселок. В очереди на маршрутное такси Марина представляла комнату, затемненную шторами, печальную даму в кресле и то, как она, Марина, протягивает руку для изысканного приветствия: кисть руки узкой лодочкой, из-под черного кружевного рукава скользит тонкий золотой браслетик в виде плоской  цепочки. Романтичная, еще любимая бывшая жена и пожилая коварная любовница, от которой вынужденно скрывается несчастный Вадим. Такие картины занимали ее всю дорогу, и Марина уже не видела ни чарующей осени, ни мелькавших за окном лесополос, ни людей, которые входили на остановках и выходили из маршрутного такси. Нет в этой жизни покоя беззащитной легкокрылой бабочке сердца, не дают ей вольно порхать и радоваться.
       Марина вышла на остановке Опытное хозяйство и огляделась. По правую руку, за обочиной дороги, тянулась бесконечная лесополоса, состоявшая из  обнажившихся старых тополей. За ней сквозили распаханные поля. Прямо напротив Марины, среди толстого слоя сухих листьев, в гуще спутанной рыжей и зеленой травы, торчал пенек, окруженный целой гроздью бурых грибов на тонких нежных ножках, в длинных шляпках – грибов, явно несъедобных. По другую сторону дороги разделяла пространство надвое старая, осыпающаяся  кирпичная стена с металлическими решетками. В середине каждой решетки красовался круглый вензель с надписью: «Опытное хозяйство хладокомбината». (Интересно, зачем хладокомбинату опытное хозяйство?). «Опытное хозяйство № 1» – уточнял огромный плакат над воротами из красного, изъеденного временем кирпича. Рядом с воротами  сделанная из когда-то белого материала колхозница держала на плече корзину с искусственными, тоже припачканными   дарами природы, у ее ног поднимали мордочки кверху два потрескавшихся  за давностью лет козленка.
         Марина храбро перешла дорогу и ступила под кирпичную арку. Перед ней лежала аллея, покрытая ужасным, растрескавшимся, горбатым асфальтом. Она вела к огромной круглой клумбе, где за бордюром из догоравших алых сальвий и превращающихся в сухие семена поздних георгинов, среди пылающих канов, возвышаясь на узком постаменте, протягивал руку в необозримые дали тщательно покрытый серебряной краской Владимир Ильич. Вокруг не было ни души. Марина обогнула клумбу и оказалась перед серым зданием с колоннами. Над колоннами в камне было выбито навечно: Дворец культуры ОПХ № 1, и ниже: 1956 год. Через все здание тянулась желтая полоса ткани с огромными  черными буквами: «Сдается в аренду».  Почти над каждым окном  красовалась рекламная вывеска: «Парикмахерская», «Педикюрный кабинет», «Стриптiz бар», «Кафе «Малышок». Это напоминало теремок,  в котором вся сказочная домовитая живность – Мышка-норушка, Лягушка-квакушка, Петушок Золотой гребешок, Ежик-ни-головы-ни-ножек – решила заняться коммерческой деятельностью совместно с Медведем. С торцевой стороны здания в маленьком зарешеченном  окошечке на первом этаже прикрепили написанную от руки бумажку: «АО "Заготовитель" – прием и реализация стеклотары».
       Марина шла мимо заброшенных теплиц с  выставленными стеклами, мимо кособоких домиков во двориках с виноградными беседками и водонапорными колонками, мимо обыкновенных пятиэтажек. Здесь все было усыпано опавшей листвой, как в лесу: видимо, подметать не считалось обязательным. Марина порадовалась, что каблуки ее туфель больше не будут касаться ужасного разбитого асфальта.
      Колхозная, дом шесть, квартира восемь. Вот он, пятиэтажный дом, где живут люди, последний раз видевшие ее бывшего мужа Вадима Николаевича. Марина поднялась на второй этаж. Все четыре двери, выходившие на площадку, не имели номеров. Ближайшая к ступенькам дверь налево была приоткрыта, и оттуда доносился запах кухонного чада и слышалось неясно какое-то движение. Судя по расположению квартир, именно эта дверь имела номер восемь.  Марина напрасно нажимала звонок: он не работал. Она постучала тихонько, потом погромче. Кто-то зашаркал, закашлялся, и в приоткрытую дверь выглянула согнутая старушка, закутанная в теплый халат, в серой вязаной детской шапке с помпоном, плотно надвинутой на уши. «Заходи»,-- сказала она Марине и, не дожидаясь ответа, заковыляла потихоньку по прихожей, опираясь на палку. «Стоять не могу!» -- закричала она откуда-то, по-видимому, из кухни.
      В кухне на плите кипела огромная выварка, и старушка, сидя перед плитой на табуретке, помешивала что-то длинной ручкой от алюминиевого ковшика. На полу всюду валялась детская одежда: колготки, маленькие ботиночки, рубашонка и шортики. Марина споткнулась о резиновый мячик и села на подставленный старушкой стул. «Два байструка,-- сказала старушка и подняла кверху два пальца для выразительности. – Два! За два года». «А есть-то надо!» -- прибавила она  и показала рукой на выварку. На четырехногом столе, покрытом липкой клеенкой, валялись в куче мясные обрезки и кости на выброс. Марине послышалось какое-то урчание, она посмотрела под стол. Там, уткнув морду в передние лапы, глодала косточку черная с рыжими подпалинами собака.
         «Ты у себя в собесе так и скажи, -- продолжала старушка,-- есть-то надо! Мясо-то, мясо сколько стоит!» «Я не из собеса, я по поводу Куземина Вадима Николаевича»,-- с достоинством сказала Марина. Имя это произвело на мирную до тех пор старушку неожиданное и странное впечатление. Длинную ручку от алюминиевого ковшика, которой она помешивала в выварке, старушка забыла в поднятой руке, и на пол капала горячая вода. Лицо ее под серой шапкой медленно наливалось кровью, и Марина испугалась, что  престарелую женщину хватит удар. «Кого тебе? По поводу кого?» -- тонким голосом спросила старушка и, когда Марина снова назвала имя бывшего супруга, развела руками: «А нетути! Ушел твой Вадим Николаевич незнаемо куда! И слава богу! Избавилися! Глаза бы мои его не видели!» Ясно было, что старушка не давала объявление о пропаже Вадима. «А ты никак Аньку снова с пути сбить хочешь?» – вдруг подозрительно спросила старушка. И разъярилась: «Брешешь, что Вадима тебе? Николаича тебе? Сводница! Вот тебе  Вадима! Вот тебе  Николаича!» И старушка внезапно сунула Марине в лицо маленький костистый кукиш. «Я ей говорила: не связывайся со всякими! Ты и ему так передай, Николаичу-то! У меня Анька несовершеннолетняя, порядочная! Два байструка за два года! Она у меня ни в чем не повинная!» -- кричала старушка, поднимаясь со стула, размахивая ручкой от ковшика и наступая на Марину. Марина пятилась к кухонной двери. Собака под столом заворчала и залаяла.
       Тремя большими шагами Марина прошла узкую, темную, совершенно пустую прихожую с ободранными обоями и, очутившись на безопасном расстоянии на площадке между вторым и первым этажом, обернулась и подняла голову. Старушка выглядывала в полуоткрытую дверь и молча смотрела на Марину. «Я на тебя милицию вызову, – пообещала она кротко. – За неуважение старших и растление несовершенно- летних. Устроила погром в чужой квартире!»
      В таких случаях, когда при слове «скандал» или «погром», которого вы не устраивали, расчетливо повышают голос, срабатывает правило: «Все сказанное Вами будет использовано против Вас». Но даже если до встречи с предполагаемым условным адвокатом («Я буду говорить только в присутствии моего адвоката!») вы не произнесете ни одного слова и будете немы и неподвижны, как Эйфелева башня,  вам все равно не поверят. Это наша народная, коренная, присущая только нам специфика, и не надо с ней спорить! Просто не доводите дело до адвоката. Пусть адвокаты зараба- тывают на ком-нибудь другом.
     Марина безмолвно и почти отрешенно, как загипнотизированная, спустилась по лестнице, нащупывая каблуками ступеньки и все время глядя вверх, на старушку. На улице все так же ярко светило солнце, шелестели золотые листья клена и плыли в синем небе белесые рассеянные облачка. Навстречу Марине катила по слежавшемуся слою опавшей листвы детскую коляску толстая  высокая девочка, причем возраст ее трудно было определить: по комплекции и уверенной манере управляться с коляской и двигаться ей можно было дать не меньше 20 лет, а по выражению лица – и 14, и 16, а можно  было бы – и 12. До самых бровей она натянула толстую шерстяную шапку красного цвета; глаза у нее были накрашены так сильно, что тушь на огромных жестких ресницах лежала хлопьями. Казалось, что на круглые розовые щеки опустились две большие мохнатые бабочки, которые смотрят теперь из-под шапки сердитыми голубыми глазами. Зачем люди в такую жару натягивают теплые шапки? Может быть, для того, чтобы потом, когда наступят настоящие холода и все наденут головные уборы, можно было сказать: «Ага! Теперь вы видите, что мы были правы!» -- и с облегчением раздеться до нового летнего сезона?
       Что-то заставило Марину шагнуть навстречу девочке и, почти не сомневаясь в ответе, спросить: «Простите, вы из квартиры восемь?» Девочка кивнула и приостановилась.  Марина  достала из кармана плаща объявление с кусками засохшего клея на обтрепанных краях: «Я по поводу Куземина Вадима Николаевича…» «А вы кто ему?» -- спросила девочка. «Родственница,-- храбро соврала Марина. – По материнской линии. Из другого города». «И вы, значит, тоже его ищите?», -- спросила девочка с большим интересом. «Нет, мы даже не знали, что он пропал, – видимся редко». «НУ! Давайте знакомиться тогда!» – сказала толстая девочка. «Марина Ивановна», -- вежливо представилась Марина и  протянула руку, сверкнула ногтями, нечаянно повторяя изысканный жест, который она представляла себе по дороге: ладонь узкой лодочкой, золотая цепочка браслета, черный кружевной рукав…  Надо же было случиться, что как раз в этот момент девочка поднесла руку к носу и высморкалась. Маринина ладонь повисла в воздухе. «А меня так можно просто Аня»,-- сообщила девочка и  тщательно вытерла пальцы о спортивные штаны. Марина убрала руку в карман, счастливо избежав негигиеничного пожатия.
         -- А что случилось с Вадимом Николаевичем?
         -- Сказано ведь: ушел из дома и не вернулся.
         -- А почему он ушел, при каких обстоятельствах? 
        -- Какие там «обстоятельства», сказано ведь: ушел – и не вернулся. Сказал: за хлебом. А булочная у нас в соседнем доме. Секешь, Маринка?
            «И давно?» -- посочувствовала Марина.  «Шестой месяц», -- многозначительно сказала Аня, подняла тоненькие бровки под самую шапку и даже хрипловатый голос понизила, как бы говоря: «Представляете, что на свете делается!» «Вы хорошо жили? Счастливо?» --  не выдержав, спросила Марина как можно равнодушнее. Она боялась, что интонация ее выдаст.
        -- А чего не жить! Не пьющий, не курит. Много сейчас таких? 
          Сказанное могло означать, что с Вадимом случилось действительно нечто серьезное, но вполне вероятно, что он мирно проживал по своему прежнему адресу в квартире сестры. «Мы и к сестре его обращались, нашли ее через милицию, -- сказала Аня. – Но как в воду, как в воду канул!» Марина побледнела.   «Не тушуйся, Марин- ка!» -- посоветовала Аня. --  Не такое переживали! У меня вон от Вадима двое деток остались, есть просят!» -- при этих словах бездетная Марина почувствовала укол ревности.  «Не ври!» --  сипло сказал кто-то совсем рядом, за спиной Марины.  Марина вздрогнула и обернулась. Позади, затылком к подъезду, стоял Некто, кого она сразу прозвала мужичком-с-ноготок:  росточком он ей доходил едва до плеча, --  с испитым лицом, лет, наверное, под тридцать. Небритый. В длинном, до самой земли,  расстегнутом плаще из искусственной кожи. В теплой вязаной шапке, плотно натянутой на самые уши. (По-видимому, существует неизвестное науке племя аборигенов, которые  используют головные уборы в ритуальных целях).
       «Не ври! – повторил мужичок-с-ноготок. – Первый сынок от  меня». «Вернется Вадим, он тебе покажет!» -- пообещала Аня. «В том-то и дело, в том-то и дело, что не вернется, никогда он не вернется… Порешил я его,-- грустно и сипло сказал мужичок. – В землю закопал и на камне написал: «У попа была собака». Порешил я его, вот этим самым ножичком». Он откуда-то достал довольно большой нож, который ярко заблестел на солнце, и принялся вертеть его в руках. Аня нагнулась, пошарила в коляске,  достала толстую пачку объявлений «Пропал человек»: «На, Маринка, поработай. Мы уже поработали, а теперь ты поработай, расклей». Марина послушно спрятала твердую, как кирпич, пачку в карман плаща и сделала шаг от подъезда. «И следов от твоего Николаича не осталось, -- раздавалось сзади. – Все его косточки уже обглоданы. Убили его и съели, а остатки в землю закопали». «Слышь, Анька, сына-то отдай. Отдай, говорю!» -- запричитал внезапно мужичок дурным голосом. «Ща! – сказала Аня,-- Разбежался! В лоб давно не получал!» «Отдай!» – хрипел мужичок. «А в лоб ?!» -- грозно спросила Аня. Последнее, что слышала Марина, был звук затрещины.
      В голове у нее  хаотически вертелись детский резиновый мячик и собака с рыжими подпалинами, вязаные шапки, нож с большим лезвием – будто кто-то помешивал их длинной ручкой от алюминиевого ковшика. Стояла такая  тишина, как в лесу. Сверху, с березового дерева, посыпалась прямо на Марину кора: маленькая белка в серо-голубом зимнем наряде сидела и смотрела на Марину. Махнула пушистым рыжим хвостом, побежала с ветки на ветку… «Не уходи!» -- запоздало попросила  белку усталая Маринина душа.
       Марина  бесцельно шла среди роняющих листья берез и кленов. Вокруг было безлюдно и жутковато. Налево тянулся огромный пустырь, покрытый совсем не осенней, зеленой до голубизны, высокой травой. На таком пустыре вполне можно было бы закопать тело, прикрыв свежевскопанное место кустами пересаженной травы. Невдалеке начинался лесок или, скорее всего, опять лесополоса. За лесополосой опускался небольшой овражек, в котором, механически отметила Марина, спрятать труп было бы еще легче. Все вокруг дышало грустным умиротворением последних теплых дней. Марина вдыхала сладковатый запах земли и умирающих листьев и брела наугад.
      Теперь самое время сказать несколько слов о случайностях и призраках, о воле господина Случая и немного о теории вероятности. Нам в силу какого-то упрямого свойства ума хочется видеть во всем закономерность и почти осмысленную волю судьбы. Есть ли место непредсказуемому и необъяснимому в нашей жизни? Случай ли это, что затонул «Титаник»? Или роковая неизбежность? И что было бы,  если бы. Нет, современный цивилизованный человек не верит ни в случай, ни в привидения. И «Титаник» затонул не из-за стечения обстоятельств, а по вине карьериста капитана, мы теперь это хорошо знаем. Однако же, когда происходит событие, вероятность которого близка к нулю, нам приходится нехотя признавать, что случай как явление существует. И на этот раз господину Случаю было угодно, чтобы поиски прошлого разрешились странно и зло.
      Вдоль лесополосы, по краю овражка,  тянулись следы автомобильных колес, две колеи среди желтеющей травы. Марина прошла по колесной колее и остановилась на самом краю спуска. За оврагом зарастали сорняками огороды, а далее виднелись гаражи и, в заасфальтированном обычном дворе, -- старомодная блочная пятиэтажка с деревянными скамеечками и виноградными беседками у подъездов и ухоженными клумбами. Ничего особенного пейзаж собой не представлял, но внезапно внутри у Марины все напряглось, и она вздрогнула от неожиданности: перед ржавой коробкой гаража стояли жигули светлого кофейного цвета -- машина Вадима. Внутренний голос говорил ей, что она не ошиблась. И если предположить, что труп можно было безнаказанно спрятать поблизости, то и автомобиль  убийца мог продать или присвоить, не особенно заботясь о последствиях. Действительно ли это был автомобиль Вадима? Марина спустилась в овражек, утопая каблуками в глине и, тяжело дыша, поднялась по тропинке на другую сторону, остановилась на краю огородной гряды, убрала со лба потную прядь. У ее ног тянулась вверх картофельная ботва, а чуть дальше, у гаража, сиротливо мостился хорошо ей памятный автомобиль с открытым багажником. Рядом кто-то разложил на газете инструменты; колеса и номера с машины были сняты. Запустение царило вокруг, и то, что дом стоял на отшибе, наводило на мысли о чем-то зловещем: именно в таких местах и совершаются преступления.
        Чувствуя, как замирает сердце, Марина медленно прошла мимо гаража и двинулась вдоль дома по асфальтированной дорожке. Вблизи дом казался совсем износившимся, старым. Ветер раскачивал белье, развешенное прямо во дворе  на  протянутых проволоках, и трепал газету в пустой песочнице. Страшная, ни с чем конкретным не связанная тоска давила сердце Марины.
         И вот здесь,  у самого последнего подъезда, на скамеечке, под сенью поредевшей виноградной беседки, она увидела привидение. В аккуратной фланелевой пижамке, ноги в полосатых носочках покоятся на снятых шлепанцах – сидел ее бывший муж Вадим Николаевич и внимательно изучал Рекламную газету. Он был розов, безмятежен и самодоволен, как удачно нашкодивший и только что вымытый поросенок. Марине почему-то неотвязно вспоминалось в этот момент, как Вадим оттаскал ее за волосы из-за пятнадцатиминутного опоздания. И то, как придирчиво он заставлял ее предо- храняться от так и  не родившихся у них детей, чтобы они, эти не родившиеся дети, не нарушили, не дай бог, покой военного пенсионера Вадима Николаевича. В этот момент открылось зарешеченное, в белоснежной пластиковой раме окно на первом этаже. Под окном, на подоконнике белизны и чистоты необыкновенной, в чистеньком деревянном ящике пышно цвели бледные лиловые петунии, сверху окно затенял не до конца облетевший виноград. В окно выглянула желтая химическая завивка с розовыми напудренными щеками и пронзительно закричала: «Вади-имчик! Обедать!» Причем пронзительность голоса, и желтизна прически, и розовость пудры явно предполагали завистливых зрителей.
     Вадим Николаевич удовлетворенно вздохнул, сложил газетку вчетверо, сунул ножки в полосатых носочках в шлепанцы,  вытер очочки фланелевой тряпочкой, положил их в футлярчик, а футлярчик – в карманчик пижамной курточки и бодро направился обедать.
     Когда Марина вышла к шоссе, был уже пятый час.
     Прежде всего она положила к ногам цементной.. нет, не цементной… (господи! Ну из чего же делались такие статуи?) к ногам изваянной колхозницы пачку объявлений «Пропал человек» -- как цветы к памятнику,  и посмотрела вправо и влево на шоссе: ее удивило и насторожило, что дорога была совершенно пуста, не было машин,  ни иду- щих в город, ни идущих из города. Марина прождала несколько минут. Вдалеке показалась женщина в платочке, погонявшая двух козочек. Козочки норовили сойти на  обочину и пощипать травку, и каждый раз женщина возвращала их на место длинным прутиком: «А! Чтоб тебя!» «Извините! – крикнула Марина, когда они несколько приблизились,-- где здесь останавливается транспорт в сторону города?» «Не ходит здесь транспорт, -- сказала сошедшая с постамента колхозница. --  Дорога эта объездная.  Марщрутки заезжают, до обеда только».  «А далеко до остановки?» «Не-а,-- сказала колхозница. – Километров пять, может». И махнула  прутиком по направлению к городу.
       Марина вздохнула, откинула за спину длинные спутавшиеся волосы, посмотрела с сожалением на новые утром красные туфли и зашагала по безупречно гладкому (областная программа « Новострой») шоссе навстречу низкому, предзакатному солнцу.
      Возле подъезда на лавочке сидела в новом шерстяном берете, сколотом брошью с блестящими камешками, соседка из квартиры напротив. «Добрый вечер», -- понуро сказала измученная Марина. «Добрый вечер», -- снисходительно уронила соседка и поправила на голове берет. Племя людоедов готовилось к зиме.
   
                04. 2009 год.