Дедушка, a потом папа, были старостами в соборе, они обновили и расширили большей частью на жертвованные средства. Простой народ шел туда и с радостью, и с горем. Свою глубокую веру в Бога они привили и нам.
В Соборе была чудотворная икона Шуйской Смоленской Божьей матери. В праздник её 28 июля был громадный крестный ход. Издалека на него собирались богомольцы. За день до праздника у нас дом, сараи, сеновал, людская и баня наполнялись народом, пришедшим пешком на праздник. Часто верст за 40 и больше.
Три дня была ярмарка в городе. Только на богомолье и можно было вырваться бабам. В строгих семьях жили. Путешествие в город освобождало на время от суеты повседневной, встряхивало их, давало новые впечатления, сталкивало с новыми людьми. Попутно с душевными запросами они удовлетворяли и материальные нужды.
Папочка был видным гласным в городе. Придёт иногда с собрания взволнованный, скажет: «Опять себе врагов нажил». А мамочка и ответит: «А ты бы «моя изба с краю, ничего не знаю», и не было бы неприятностей». «Это по-твоему так, а я должен защищать городские интересы». Годы шли, кончила гимназию и Маня, и иногда стала сменять меня в лавке, мне уже минуло 20 лет, Катя в это время yжe хорошо жила со своим Александрушком. Я уже стала на положении невесты, появились женихи. Потребность в друге была сильная. Я любила детей и не могла равнодушно пройти мимо чужих, захотелось иметь своих, и я стала не противиться знакомству с женихами. «Вот кто не побоится прокатить меня в беговых санках на Статном, за того и пойду», – шутила я. Вышла я все-таки не через сваху.
По хлебной торговле были у папы знакомые братья Шемякины из Кинешмы – 4 холостяка. Третий, Василий Иванович, задумал жениться и приехал со старшим братом Иваном Ивановичем познакомиться со мной и с дочерью трактирщика Малуниной, красивой девушкой, которую рекомендовал ему дядя по матери, живущий в Шуе. Первое впечатление от него было: серьезный, не франт пустой, послуживший в солдатах, поездивший по Руси, простой, молчаливый, более слушающий других и наблюдающий, он не показался мне красивым, но здоровым, сильным и симпатичным. Я ему понравилась больше других невест, посещения повторились, мы стали становиться ближе друг к другу. Он оказался, между прочим, и любителем лошадей, и на Статном меня покатал на беговых санках. На меня, может глупо, но действовало это. Сватал меня жених из Мурома, красивый, статный парень, но с темными от табаку зубами и табачным запахом изо рта, мне он был неприятен физически.
Был и в Шуе один хлебный торговец, который сватался ко мне, но не нравился. Мама стала подзадоривать на счет Шемякина: «He больно зазнавайся, не мало невест то, может другие понравятся, и не приедет больше». Я уже стала его поджидать. После четырех посещений, он мне сделал предложение, пригласили папу с мамой посмотреть дом, как это прежде было принято. Папе с мамой понравилось в Кинешме, и дело сделалось. Помолились богу, устроили вечер, на который приехали и его родные, были мои подруги: Прокофьева, Толчевские, Саша Серебренников и наши родственники. Затем Василий Иванович уехал на покупку хлеба в Самарскую губернию, на юг, кажется. Братья торговали в Кинешме, а его главным делом было закупать товар. Чуть было он не погиб в степи, попали с извозчиком в сильную метель и заблудились. От этого времени у меня сохранилось несколько писем, они лучше расскажут о моем тогдашнем настроении.
Вот они:
«Дорогой Василий, уж как я рада, что получила хорошее письмо от тебя. Часа полтора прошло, как получила, а и теперь еще сердце бьется, а сама так и расплываюсь улыбкой. Правда, я даже и не думала, что так рада буду. За что только Господь послал такое счастье? что было 6ы, если кто-нибудь другой; недаром я почувствовала так хорошо с тобой во второй уже приезд. А уж как я боялась, думаю, как в женихе будут такие черты, за которые нельзя ни любить, ни уважать, я умерла бы. Случалось, что показывали мне свою любовь некоторые, словно бы и хорошие, но не по душе были, не лежало к ним сердце. Только бы поменьше стыдиться, не так бы страшно было. Когда получила твое письмо, шила пелену к иконе Шуйской Смоленской Божьей матери, теперь вот нужно было бы убираться к празднику в своей комнате, да и в других помогать, а я не могла бы, пока не напишу тебе и немного поуспокоюсь. Хороший ты какой на карточке и очень похож, я теперь всем показываю; один братишка посмотрел, а и говорит: «Эхма усачи гренадеры!» Вообще все радуются, глядя на меня, все просят письмо почитать, а я не даю. Вообще я не податлива была на такие чувства и горда. Очень я рада была, что остался ты на другой день, я привыкла, ближе стали мы друг к другу, только боялась, что не особенно тебе нравлюсь. Господи, вот любовь уж начинается, кабы она выросла, окрепла, я о таком счастье и подумать не смею. Очень я рада была, что вокруг нас собралась вся семья, я всё смотрела, как слушают тебя мальчонки наши. Словно уж ты вошел в нашу семью, а не я ухожу из неё. Ведь жалко очень своих оставлять. Мой большой поклон Ивану Ивановичу, он мне кажется добрым и мягким; ты будь ко мне поснисходительней, я бываю иногда и не осторожна на словах; я рада, когда меня останавливают, хотя и не понимаю отчего. Желаю тебе доброго здоровья, поздравляю с наступающим праздником, жду тебя. Я позабыла сначала сказать от тебя поклон папе, а он спросил: «А дедушке!» Я только тут заметила, что дедушке ты не кланяешься, конечно, позабыл, смотри, на Рождество не забудь поздравить. Наши все тебе кланяются. Мама меня уговаривала на Рождество написать, а я уже не могу ждать. До свидания. Целую в лоб, чтобы не морщился. 21 дек. 1900 г. Твоя Дуня».
А вот ответная.
«Милая Дуня!
Поздравляю тебя с праздником Рождества Христова, желаю тебе от души всего лучшего. Твое письмо получил, прочитал раза четыре, дабы глубже понять твое душевное состояние, когда ты писала. Я очень рад видеть, что ты меня поняла так, какой на самом деле я есть; в свою очередь, что я искал, то и нашел. Я раньше вообще относился к женщинам с критической точки зрения и вообще не дружелюбно. Мне не верилось в их искреннюю любовь, благодаря чему с ними близко не знакомился. Но теперь, зная тебя и предвидя будущность, со мной вышел большой переворот, хотя откровенно сказать, я боюсь только что-то сознаться себе, что я влюблен, но достаточно и того, что я люблю и любим, в этом я не сомневаюсь. Да, Дуня, мне очень приятно было читать и перечитывать твое письмо, наедине вспоминать о тебе, с нетерпением ждать скорого свидания. Всё это факты на лицо, факты не подкупные, но льстивые, а особенно последнего я страшно боюсь, чтобы меня в этом не заподозрили, в особенности ты.
Умалчивание мое и сдержанность ты и поняла немножко не так, т.е. тебе показалось, что мне ты не особенно нравишься, а это совершенно наоборот. Я боялся льстить тебе даже в мелочах, да при том и взгляд у меня серьезен не по годам, а особенно к слову любовь. Это письмо писать мне и не время бы, так как сегодня сочельник, да и письмо специально поздравительное, а вышло любовное. Должно быть, я еще никого не любил, что слишком сильно предаюсь этому чувству. Я раньше думал, что совсем не гожусь к составлению любовных писем, а выходит, что листок весь исписываю без затруднений. Послал тоже поздравление твоим родителям, дедушке, уже не забыл, очень рад, что ты мне напомнила. К тебе приеду, вероятно, в первый день праздника, дабы второй провести вместе, в виду того, что я должен обязательно съездить в Симбирск, а так как вы тоже собираетесь в среду, то есть днем позже меня, в Москву и побудете там дней 5-6, то и я проезжу в Симбирск не более 7 дней, так что мы вместе можем съехаться домой. Поездка эта для меня неотложная, тем более что, служа своему делу, я его ставлю выше своего наслаждения. Да об этом поговорю лично. Как жаль, что придется расстаться на целую неделю. Прости. Крепко целую тебя в уста. 24 дек. 1900 г. Кинешма. Твой Василий».
«Сижу сейчас за чтением, дорогой Василий и говорю: «Вот кабы нечаянно приехал», – мама только головой качает, а тётя спрашивает: «Что рада бы была?» – «Конечно, рада». Ты правду сказал, что я устала в те дни оттого, что много перечувствовала. Меня так глубоко задевает всё. Не хочу я тебе писать о своих чувствах, сама скажу и не тогда, когда ты будешь меня спрашивать, вырвется само собой. Вот память у меня плохая, а твои слова, как начну передавать, так без всяких изменений, даже с твоим выговором… А пошла к знакомой белошвейке, зашла совсем в другой переулок и ищу, конечно, потом сообразила и нашла. Вот ведь всё какую чепуху тебе пишу. Прости уж. Будет. Вот ты как себя чувствуешь? Знаешь, ты никогда меня так не будешь любить, как я тебя, а может быть!..
Что вспоминают братья твои о Шуе, какое впечатление они вынесли от посещения нас. Пока пишу это письмо, все меня отрывают. Хлопот много. Вчера были подруги, метили моё белье, а на твоём белье меточки я никому не дам метить, все сама, а мама смеётся, наверное, и ты посмеешься. Не показывай моего письма никому, а то рассержусь. Передай мой поклон братьям, Ивану Ивановичу побольше. Я сейчас хотела бы увидеть тебя в Кинешме, где ты теперь и что делаешь... До свидания. Твоя Дуня».
«Милая Дуня, желаю тебе доброго здоровья. Дай бог провести последнюю неделю благополучно. Она будет для тебя чувствительна. Только себя веди твердо, крепко, в особенности в день прощания и отъезда, не плачь, как это делают многие, ведь переход из твоей жизни в другую, не худшую жизнь, a может быть и лучшую, так о чем же будешь реветь. Чему быть, того не миновать, повинуйся судьбе и будь довольна ею. У нас здесь нет особенных приготовлений, какие будут, оставили на пятницу и субботу. Так что я, какой был, такой и есть, только нахожусь под впечатлением проведенного с тобой дня, и теперь кровь еще не успокаивается от твоего пожатия руки и моего несмелого поцелуя. Я чувствую, что ещё не имел права, потихоньку от родителей прижать тебя так, как мне хотелось, поцеловать с чувством, и почему у нас в этот промежуток времени даже не находилось слов, приятно было сидеть, молчать и чувствовать... Нам с тобой наедине приходилось быть очень мало, при людях же не могу, ни одного сокровенного чувства выдать, такая уже натура. Но загляни поглубже в мою душу, так увидишь, насколько я, с виду холодный человек, оставил для твоего теплого чувства места. Много думаю о тебе и о переходе в новую жизнь мечтаю с лучшей стороны, черные же думы не удерживаются в уме. Счастлив, что ты такая, какую я воображал, и надеюсь, что мы с тобой прекрасно заживем. Душевные качества выше всего ставлю; у тебя душа прекрасная, тем более в твоей любви не сомневаюсь, это еще больше мне льстит в будущей жизни. Будем надеяться на бога, без его воли ничто не свершится. Прощай! будь здорова, бодра, крепко обнимаю и целую. 16 января 1901 г. Твой Василий. Пишу урывками в лавке. Жду тебя в субботу. Кинешма».
Сначала отправили мое приданое 3 сундука, один с подушками и два с одеждой и бельем, затем мебель по железной дороге в сопровождении Никифора Игошина. Когда он сдал в Кинешме все благополучно, Вася дал ему золотой в 10 рублей, Никифор всё вспоминал впоследствии, что никогда он не был так счастлив, как получивши эти деньги. 0н еще был мальчишкой. После, когда он отслужил в солдатах где-то в Польше, Вася взял его к себе в бухгалтера.
_____________
21 января 1901 г. совершено было наше бракосочетание в Кинешме, в Благовещенской церкви.
Потом был обед и танцевальный вечер, на котором мы оставались недолго и отправились в Москву дней на десять. Остановились мы в номерах Елисеева на Лубянке. Провели время, как и все новобрачные. На предложение Васи купить мне что-нибудь на память, я попросила купить полное собрание сочинений графа Алексея Константиновича Толстого, Вася лежал на кушетке, я сидела рядом и читала ему вслух стихотворения, былины и поэмы Толстого, в промежутках целовались, ходили гулять и в театры. Эти книжки мне остались на память, в них я находила родственное моей душе. Во второй день нашего пребывания в Москве пошли в новые ряды. Вася оставил меня ненадолго погулять в них, а сам отправился покупать всем рабочим и служащим в память нашего бракосочетания по брюкам. Ходила я по рядам, как потерянная, боясь увидеть кого-нибудь из шуйских, но вот пришел Вася, подхватил под руку, и чувство это прошло.
Возвратившись в Кинешму, Вася стал заниматься в лавке, а я привыкать к хозяйству. Раз зажгла лампу-молнию с круглой светильней, стоявшую в зале, да ненадолго и отошла, она разгорелась и сильно накоптила. Иван Иванович набросился на меня, а Вася сказал: «Заведи свою жену, да и кричи на нее». Он и притих. На другой день с утра я с горничной начала убираться в зале, я разрезала французскую булку вдоль пополам, протерла весь потолок, отмыла все листочки цветов, а их было много: фикусы, пальмы, латании. Стала поворачивать мокрый цветок, да задела за стену, на ней пятна оставила. Сильно расстроилась, была я очень робка. На первой неделе великого поста я уехала погостить в Шую, так полагалось.
Вот мое письмо из Шуи от 14 февраля 1901 г.:
«Милый Вася, сейчас сидела я в кругу своих в бывшей моей комнате. Папа лежал на печке и прогревал живот. Мы перекидывались словами. Я задумалась о тебе. Ты вот меня спрашивал, за что я тебя полюбила. Да вот, хотя бы за то, как ты пожалел меня в истории с лампой, как-то по-своему, а немногие бы так пожалели. Полюбила тебя я за то, что считаю yмнee других, за то, что ты относишься хорошо к людям, стоящим ниже тебя. Твое отношение ко мне возбуждает любовь, я не могу еще объяснить, почему. Ты теперь ведь так близок мне. Я уже не делюсь ни с мамой, ни с подругами своей внутренней жизнью. Не могу уже ничего передать, мне, кажется, что меня бы не поняли и мыслями своими оскорбили бы меня. Раз только я на тебя обиделась, горько мне стало, что ты при других сказал, что я соображаю, как деревянный столб. Я знала, что ты шутишь, да уж так как-то. Теперь уж у меня ровно никакого следа не осталось на сердце, вот я и пишу. Я поняла, что ты просто грубо выразил свою мысль. Сейчас ты, наверное, уже спишь. Только что читала я «Записки из мертвого дома» Достоевского – меня очень они интересуют. Дуня Шемякина. (Дописываю на другой день). Сейчас пришла из лавки, есть там покупатели, приехали за пшенами, папа занимается с ними, только он чувствует себя плохо, наелся постного и уже хочет переходить на рыбу. Я, наверное, прогощу и вторую неделю, так уж нужно. Денек стоит какой хороший, совсем не постный и на душе по-весеннему. Схожу сегодня в гости к Мухиным, считаю надо, а то обидятся. Прощай милый – хороший мой Васек».
______________
«Милая Дуня, сейчас только переставил кровать и перенес гардероб в прихожую, лично таскал из последнего твою шубу и платья, которые мне напомнили, что я женат, а то эта прошедшая неделя так прошла долго, как целый год. Ты и все пережитое с тобой кажется как в тумане, и я будто не женился, потому что жизнь идет так, как и раньше – вечером разливая чай, читаю газеты, говорим все на ранее известные темы, ложимся спать ранее обычного и при том, к слову сказать, спится очень крепко.
В лавке усиленная торговля разбивает мысли о тебе, да ведь я еще мало жил с тобой, всего только 3 недели, да и то не настоящей домашней жизнью, а какой-то особенной, чуждой мне. Твои письма, полные любви, напоминали мне, что я их получал не от жены, a от невесты, потому что в моем воображении казалось, что жена без доказательств должна любить мужа, да при том первая неделя поста действовала на меня как-то особенно религиозно. Да, действительно, должно быть мы с тобой еще мало пожили вдвоем, не так привыкли друг к другу, как следовало, потому что я не ощущаю большой тоски в одиночестве или может быть у меня такой холодный рассудок, который ко всему велит относиться равнодушно. Твои письма всё-таки получал с удовольствием. Прости меня за откровенность, но что есть, то и пишу. Передай папаше прилагаемый счет, а также скажи, что я в Лысково теперь пока не поеду, отложил на неопределенное время вследствие покупки здесь в Кинешме 30000 пуд. овса по 51 коп. за пуд с Спасской пристани. Паша уехал в Плес в пятницу и пробудет там до завтрашнего дня. Нахожусь в доме только с Яшей. Сегодня обещал вечером к нам прийти Крылов и ветеринарный врач Золотов, а также с сегодняшнего дня разрешается играть на музыкальных инструментах, однако будет невесело. Если папаша не уедет в Лысково, то постарайся приехать поскорей сюда, а если он уедет, то поработай для них, здесь особенной нужды в тебе нет. Да, женился для того, чтобы была хозяйка в доме, а её и в помине нет, но прости и за это. Прощай! будь здорова, кланяйся папаше, мамаше, дедушке и всему семейству. 13 февр. 1901 года. Твой Василий».