Домодедово мое – это край земляничный. Земляника – ягода маленькая, да цепкая. Увидишь одну под узорами зелени, да за другой вдруг рука потянется. Бывало, приподнимешь ласково шелковый лист, а там – красота алая, неземная! Клонится гроздями земляника, ягодка к ягодке, будто гостей привечает, зазывает в свое царство зеленое, березовое, белоствольное.
Мы ходили за земляникой рано утром. Просыпались засветло, лишь только серебрилось небо. Еще солнышко в росе не умылось, и сквозь ветвистые заросли молодняка шелестели мягкие розовые блики, а мы выходили из подъезда, осторожно прикрывая за собой скрипучую дверь. На улице было свежо и прохладно.
Мы тихо брели по сонному городку до автобусной остановки. На жил-поселке царила благодатная тишина, даже первые птицы молчали, укутанные зеленой листвой. Рабочий люд отдыхал после долгой трудовой недели.
Труженик – автобус катил по волнистой дороге. В салоне сидели молчаливые жители, спешили: кто на работу, а кто на железнодорожную станцию – местные жители по выходным, бывало, ездили в Москву за нужными товарами.
А мы по выходным спешили в лес за земляникой…
На конечной остановке автобус высадил последних пассажиров и вздохнул.
И мы пошли тогда через поле по бетонной дороге. Она упиралась в темноту леса. Мы шли первые, самые первые в этот сказочный лес.
В Москве не было настоящего леса, только парки, истоптанные, исхоженные, изведанные, где не росла земляника. Тусклые, мелкие земляничные листья иногда пробивались из-под земли, но не приносили плодов.
Москвичи бродили мимо аккуратных кустарников по протоптанным дорожкам, и боялись наступить на нехоженую землю, забраться в какую-нибудь самую колючую грязную чащу или мокрый безлюдный овраг. Коренные москвичи укрывали себя зонтиками от солнечного света, выгуливали породистых собачек, вели светские разговоры или сидели на лавочках, кушали мороженое и большие толстые бутерброды.
В московских парках все были друг у друга на виду: смотрели, оценивали, кто как одет, кто с кем гуляет.
А я любила настоящий Домодедовский лес, где не было лавочек и ларьков с мороженым и бутербродами, но можно было набрать полную трехлитровую банку земляники, или ведро сыроежек, лисичек или опят, где можно было даже заблудиться, а потом петлять по лесу и бродить до позднего вечера по самой непроходимой колючей чаще.
Я любила эту лесную земляничную свободу…
До первой сладкой ягоды по бетонной дороге два километра пешком. Ничего – я любила гулять. Боялась другого - а вдруг уже кто-то проснулся раньше нас и собрал на поляне всю нашу землянику. И очень торопилась пройти быстрее эту скучную бетонную дорогу.
Какой-то мужчина шел нам навстречу. Он был одет по-лесному: высокие сапоги, плотная куртка, штаны болотного цвета, широкая поношенная шляпа. Он держал в одной руке пузатую плетеную корзину, а другой рукой опирался на толстую палку. Корзина была прикрыта огромными листьями лопуха.
«В такую-то корзину всю лесную землянику собрать можно, - подумала я. - В лес, называется, пришли. Что же мы теперь собирать-то будем?»
Мама успокоила меня. Она сказала, что это грибник. В такую корзину обычно грибы собирают… А папа сказал: «Анюта, не бойся, в моем лесу грибов и ягод хватит на все Домодедово. А знаешь почему?»
Я не знала и покачала головой.
- А как речка наша называется? Помнишь?
- Конечно, помню - Рожайка.
- То-то и оно - Рожайка, а там где Рожайка течет, все рожается и растет. Потому что речка такая. Поняла теперь?»
Я любила, когда папа шутил. И мама любила…
А лес вдруг неожиданно приблизился к нам, ожил, зашелестел, заговорил на ветвистом языке. Раскрыл перед нами березовые шторы, одурманил, заманил в свое зеленое земляничное царство.
Мы шли осторожно вдоль опушки леса, заглядывая под каждую травинку и бугорок. И вдруг папа замер, как будто еще не верил себе и даже лесу не верил, как будто раскрылось вдруг перед ним чудо несказанное, красота неземная - земляничная: «Ух, ты, ребята! Земляники-то сколько!» Поднимая земляничные листья, словно крышечки малахитовых шкатулок, папа и ахал, и охал, и восклицал. И удивлялся мой папа на всю земляничную поляну, и радовался лесной щедрости, которая вдруг свалилась на него так просто, так искренне, по-доброму, по-лесному.
Вот оно, счастье земляничное! Собирай, не хочу. Глаза разбегаются, рук не хватает. Подставляйте, люди добрые, свои ладошки и лукошки, и корзины, и бидоны. И сердце радуется и душа ликует, потому что нет ничего вкуснее самой сладкой и самой душистой подмосковной домодедовской земляники.
Мы срывали ягоду за ягодой, и мы не могли оторваться, пока не набрали полный бидон. В лесу слышны были, как эхо, незнакомые голоса. Грибники окликали друг друга, чтобы не потеряться, не разойтись. Мама тоже нас окликала: «Анюта, ау-у, Саша-ша, ау-у»! Ребята, Вы где, отзовитесь!!! Анюта-а, Саша-а, ау-у!!!» «Да, здесь мы, здесь, - кричал ей в ответ папа, поднимая голову. «Саша, а где Анюта!?» «Да, здесь она, здесь, со мной, твоя Анюта!» А я махала тогда маме рукой и кричала: « Мама! Не волнуйся, я тут!»
По небу бродили дождевые облака. Высоко над лесом они нагуливали темные могучие грозовые силы, пихали друг друга, закрывая толстыми боками золотое солнце.
Гроза не любила шутить. Над речкой сверкнула молния. Загрохотало. Во время грозы в лесу лучше не прятаться. Мы торопились домой. Гроза нас поймала под крышей автобусной остановки. Первые капли застучали настырно по козырьку. Я прижимала к себе земляничный бидон и смотрела, счастливая, на полотно летнего дождя. За тучами уже проглядывали солнечные лучи.
Автобус ехал по реке, расплескивая волны воды. А над березами в лесу сверкала, изогнутая в дугу, семицветная дорога – радуга.