В мае писали мне из Шуи, чтобы я приехала; маме хотелось съездить в Судогду к замужней уже, моей сестре Мане, я еще у ней не бывала, мне и предлагали съездить вместе о мамой.
Приезжаю в Шую и первым, кто меня встретил, была Люда (жена Саши): «Забирайте папу с мамой и отправляйтесь назад в Кинешму». Я ничего не могла сообразить, что такое случилось. Оказалось, что накануне громадная толпа народу собралась на базарной площади, ходила по лавкам, искала хлебных запасов. Привалила и к нашему дому. Толпа была возбужденная, много неладного говорилось. Про одних купцов кричали: «Задушим их, убьем...», – про папу: «Ему только глаза выколем, у него сын убит на войне». Другие кричали, что не его хоронили, он в плену, что обман был. Рассказывали мне, что папа вышел к народу на […] при лавке и сказал, чтобы выбрали человек 5, всем же нельзя идти обыскивать, и чтобы они осмотрели всё. Из толпы выступил один из вожаков. Ему папа объяснил положение, показал остатки, счета и телеграммы, объяснил, что в Кинешме было куплено два вагона муки, но запоздали с приходом: не отправляла железная дорога. Это не наша вина. Внимательно выслушав папу, вожак объявил об этом народу. Толпа поуспокоилась.
Ворвались только бабы, лазали в подвалы, на сеновалы, в конюшни, от складов дали им ключи, были в саду, где протыкали землю. Ну, конечно, ничего не нашли, потому что нечего было найти. Папа сам указал оставшуюся муку в лавке, высыпана была для себя и служащих, и ту обещал давать по 10 фунт. Папа говорил про баб, что их неволя заставила бунтовать: «Пойдешь, как жрать то нечего станет!». Другая семья только черным хлебом и жила. Он заявлял в Городской Управе, что уже немного остается муки, ему не верили, толкался туда-сюда, но вагонов не давали. Папу возмутил при обыске один полицейский, который сам орал, что «у них припрятано не бойсь». Хотел папа составить на него протокол, да уж не до этого было, да и подумал, что он сам верит в то, что говорит. Ходила толпа обыскивать двор у помещика и у родителей Люды и всё с угрозами. Слушала я эти рассказы, и мне вспоминалось, как хоронили Сашу, какая масса народу была (боялись, что мост провалится) когда несли его тело с вокзала. А теперь его отцу угрожают выколоть глаза, горько было. Ждали и в этот день после смены на фабриках, что опять придут; народ кое-где собирался кучками, прислуга пугала маму рассказами, но всё обошлось благополучно. К вечеру мы с папой отправились в закрытой пролетке на вокзал. На углах улиц встречались угрюмые темные лица слесарей. На вокзале я усадила папу за печкой в углу и загородила его собой. Чувство подымалось, не было у меня страху, хотя и в угол заглянул один с усмешечкой в глазах. Уже после нас пошли по улицам солдаты в боевом порядке, и всё затихло.
Папа говорил, что вожди лучше толпы, и будто один сказал ему: «Я знаю, что вы честный человек, Иван Иванович!» У нас связывают это с именем Фрунзе, но так ли это, не знаю. Но нет дыма без огня. Видит Бог, что я не из своей головы это выдумываю. [М.В. Фрунзе с конца августа 1917 года был председателем Шуйского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, председателем уездной земской управы и городской думы. - От Г.В. Панченко] Сестра Анюта прежде участвовала в каких-то сходках, полицейский доносил об этом папе, но тот ответил, что молода еще, вырастет и образумится. Анюта уже училась в Ленинграде на медицинском факультете и в войну была сестрой милосердия в госпитале. Закончить университет ей не пришлось.
Вот письмо Василия Ивановича из Москвы 18 марта. «Милая, дорогая, мамок, я уже из Нижнего приехал сегодня, муки и там не оказалось, завтра посылают в Ярославль, там у Салазкина есть мельница, может, даст. Съездить если не далеко, не тяжело и разнообразие большое. В Нижнем виделся с Гуровым, Колесниковым и Петровых Ав. Сам., доверенные хлебных фирм, время прошло там хорошо, народ все был знакомый. Сегодня здесь ходил к Лёне, посмотрел на молодых, полюбовался ими и пошел в хорошем настроении к себе в казармы. Здесь нового нет ничего, жизнь новая в батарее полегоньку налаживается, думается, что пройдет по-хорошему и дисциплины будет достаточно. Только офицерству плоховато перевоспитывать себя, им трудно на товарищескую ногу стать с солдатами, что-то у них не выходит. Вы как живете? Я не получал от тебя писем со времени отъезда. Здоровы ли? Ведь скоро Пасха и не видать, как время проходит. На воле тепло, сильно тает, весна в разгаре, в городе уже снега нет. А у тебя забота, надо погреб набивать, воду со двора проводить, а мне и подсобить нельзя. Ребятишкам шлю привет и пожелание расти и веселиться. А тебя крепко целую и обнимаю. Твой Василий».
Солдат стали распускать домой, пришел и Василий Иванович. Мы не все понимали, что творится. Вот передо мной Ваничкин дневник.
«30 сент. Сегодня к нам приходили солдаты, милиционер и техник, искали муки, были в подвале, погребе, бане, в сарае, на чердаке, но ничего не нашли. Сегодня у меня вечером было жару 37,8.
8 октября. Я прочитал первый роман: «Из Парижа в Бразилию» из той книжки, которую принесла Аня из гимназии; мне очень понравилось. В воскресенье вечером к нам приходил дядя Яша, играл с нами в жмурки. Когда ему приходилось ловить, он опускался на колени, чтобы мы не подлезали у него под руки. Перед уходом он пел песню, аккомпанируя себе на пианино, а мы слушали. Теперь я начал учить французский язык и уже немного слов выучил. Температура у меня теперь всё нормальная, уж видно конец пришел моей хвори. Сегодня вечером мы с папой разговаривали про пули, шрапнель и другие снаряды. Папа нам рассказал, что когда он был в том доме (у братьев), солдат выстрелил нехорошо и попал в оконную раму, в столовую, где сидел папа и дядя Паша; пуля попала в стену, отскочила и разбила стул.
7 ноября. Сегодня ночью нанесло много снегу, на улице было холодно и по Волге шли льдины. После чаю Наташа, Володя и Дуня с мамой пошли гулять, мне тоже очень хотелось, но мама велела подождать недельку. Я всё смотрел на них из окна, как они катали друг друга на санках. Сегодня Аня, Люба и Наташа не учились. В гимназии был молебен, Люба уходила на урок музыки. Наташа гуляла, а на молебен не ходила, только Аня. Вечером приходили Настя и Наташа Альтовские, и мы поиграли с ними.
13 ноября. Сегодня наступила оттепель, лил дождь и снег стаял много. Вчера мама с папой ходили подавать списки и подали за кадетов. Я, Аня, Наташа и Дуня играли в карты: в пятки, мельники и др. игры. Я много раз оставался в дураках. Мне что-то не везло. Вечером я всё старался выпрямить у папы согнутую руку, а папа не давал, и вдруг опустил, и я кувырком полетел на пол, ушибся, ушел в зало и там поревел.
19 ноября. Сегодня утром я кончил делать стенные часы из бумаги, такие, что каждая стрелка переводится отдельно, и показывал маме с папой. После обеда папа с другими пошел гулять на Волгу. Там по льду уже ходили люди. Я даже совсем и не думал, что меня сегодня отпустят погулять. А мама пошла со мной, только не на Волгу. Я надел вторые чулки, теплый лиф и шапку с ушами, сперва как-то было боязно идти, вдруг, как опять простужусь и опять придется лежать. Но когда вышел на двор, у меня весь страх прошел, было сухо и тепло. Сначала я сходил в сад, осмотрел на дворе гору, а потом пошел с мамой на бульвар. Оттуда мы увидели на Волге папу с другими, и маме показалось, что лёд их не сдержит, и она замахала им руками, чтобы они вернулись, а они не послушались и пошли дальше. Градусник вечером у меня показывал нормально.
5-е декабря. Сегодня после занятий французским стал читать книгу Чарской «Лесовичка». Она мне очень понравилась. Я так зачитался, что до обеда уж всю прочитал. В воскресенье я, Наташа, Дуня и Володя с мамой ходили на гору, около нашего дома, которая спускалась на Волгу, и там катались на санках. Кататься было очень хорошо, особенно на железных, они ехали дальше рельс.
7 декабря. Утром Люба, Аня и Наташа возили со двора снег на нашу гору, откуда на одних старых больших санках, на которых был поставлен ящик, скатывались вниз, причем я, Дуня и Володя садились в ящик, а папа назади ящика. Кататься было очень хорошо, маме и то понравилось, как мы катались.
11 декабря. Вчера после обеда к нам приходила Шура Градовцева и Ваня Погодин. Мы катались с горы задом, сперва было страшно, а потом весь страх прошел. К папе кто-то приходил и говорил, что большевики будут обыскивать.
17 декабря, воскресенье.
Наташу, Аню и Любу распустили в пятницу, я и Дуня тоже не стали заниматься. Теперь мы всё катаемся с горы. Недавно Наташа и я заметили в снегу отверстие под досками, мы его расширили и влезли туда, иногда вход закрывали досками, у нас стала потайная пещера,
24 декаб. Сочельник.
Мама с Аней и папой уходили в церковь. Потом мы пели «Рождество твое Христе Боже наш...». Володя тоже пел: у него выходило смешно: «Рождество Христе Божия нашая», – и мы все смеялись на него. Сейчас пишу дневник, так и хочется, чтобы время скорее прошло, и наступила ночь, чтобы положить под подушки всем подарки.
17 января. Теперь я и Аня часто делаем крепость, погода стояла теплая, и снег хорошо ложился. Недавно папа нам к снегурочкам приладил дощечки, и мы стали их привязывать к валенкам. После обеда Аня уходила учиться во вторую смену. Я из-за болезни не учусь, доктор велел год пропустить. А я бы теперь учился во втором классе реального. Хоть гулять и хорошо, но очень не хочется отставать от товарищей».
Вот Ваничкино сочинение «Как мы проводили зимние вечера»: «Часто мы с папой в зимние вечера плетем лесы для нашего перемёта. Мы хотим сделать перемёт уд на четыреста.
Я, Аня и Наташа недавно научились плести лесы и привязывать к ним крючки. Сначала у нас волос никак не крутился, но потом мы научились. Когда плели лесы, мама нам читала «Фрегат Палладу» Гончарова. Плести и слушать очень хорошо. Мама читала о том, как путешествовал Гончаров на парусном судне по морю. Как был он на мысе Доброй Надежды, какие там горы, как был на острове Сингапур и как там жарко. А еще бывает – папа ляжет на Анину кровать, а мы все вокруг него расположимся и начнем разговаривать. Как мы весной и летом станем ловить рыбу, да вдруг поймаем стерлядку или леща фунтов в 5. Какое наслаждение разговаривать с папой. Бывает, очень не хочется идти спать».
«7 февраля. Перед обедом я с Аней пошли кататься на лыжах. Я два раза полетел, раз тихонько, зато второй раз здорово, Аня говорит – очень смешно, прямо лицом в снег. Аня тоже два раза упала и обо что-то коленку расшибла. После обеда я и дедушка ходили гулять на Волгу, я опять на лыжах. Там было очень много куч льда, в них воткнуты палочки и около каждой лежит камень с навязанной веревкой, а веревка спускается под лёд. Только дырки не видать. Видно тут рыбу, что ли, ловят. В одном месте дедушка разговорился с каким-то мужиком. Он стоял около проруби и давал проезжающим лошадям пить воду. За это ему давали кто полено, кто клочок сена, кто пятачок, а кто и ничего.
Он говорил, что мука на базаре продается сегодня по 50 руб. за пуд. До чего дорого, это выходит по 2 руб. за фунт. Дедушка спросил его про Челнокова, мужик сказал, что Челноков живет на даче один одинешенек, и прислуги нет никакой, и корову сам доит. Потом мы видели около той стороны ямы какие-то во льду и оттуда мужики лопатами выгребали песок в кучу; сказали они, на фабрику возят по 80 коп. за воз. Потом пошли домой. Недавно папа сказал, что с мельницы записались в красноармейцы 16 человек. Им должна и мельница платить, да и в совет солдатских и рабочих депутатов. Их позвали учиться на межаки, а им не захотелось туда ходить. Положили все ружья в склад и не стали красноармейцами! А один даже после этого исповедовался».
Наступило тяжелое время в России: пошли забастовки, поиски хлеба, на фабриках выступали большевики. Но Ваня, слава Богу, поправился. Прошли выборы в Государственную Думу. Ваничка уже стал кататься на санках и коньках не только на дворе, но и с горы на Волгу. А я с радостью глядела на его разрумянившееся личико. Володя растет крепкий и забавный. А внутренняя борьба идёт, одолевают большевики. Дети спрашивают Володю: «Володя, ты большевик?» – «Нет». «Кадет?» – «Нет» – «Кто же ты?» – «Я Володя Шемякин». Ему уже 4 года. Он дразнит Дуню: «Дуня, ты пролетарий, у тебя 3 копейки, а у меня полтора рубля». Это ему сказали, а он повторяет. По вечерам стало страшно ходить по городу. Ожидаем обысков.
У Вани в дневнике записано: «Ночью грабили ларьки, 4 человека убито, несколько ранено, страсти-то ведь какие. А мы сердешные всю ночь спали – ничего не слыхали. Утром узнали, что к нам в 4 часа ночи сторож стучался. «Вы», – говорит, – «спите, а там стреляют». А хорошо, что мы не очень волнуемся, мама говорит: «Жить – будем жить, а умереть – так умрём».
9 февраля. Сегодня вечером, когда мы читали, кто-то позвонил в парадное, мы все побежали наверх. Видим, идут 5 чел. большевиков, трое с винтовками. Они спросили папу (а он был в комитете). Мама за ним послала, он пришел. Большевики потребовали, чтобы мы еще дали денег в совет. Папа сказал, что уже отдал четыре тысячи куда-то. Говорят: «Деньги должны внести в совет». Один уж больно нехорош был. В конце концов, ушли. И так чуть папу не арестовали. Ох уж эти большевики. Как им не стыдно. Вчера хотели взять тот дом (дядин) под солдат, да не взяли, не понравился. А сегодня наш взяли. Уж лучше бы там брали, мы бы пустили дядю Пашу и дядю Яшу к себе.
Сегодня утром часов в 11 пришли к нам трое и сказали, что будут осматривать дом. Осмотрели и ушли. Я пошел на мельницу, мне папа велел отнести туда уделать чайник. Отдал, посмотрел на машину и пошел домой. Гляжу, у ворот стоят те же трое и звонят. А звонок-то в дворницкую, а там Николай теперь не живет. Я и отворил им комнату, она была не заперта, только они не сумели отворить щеколду, надо было опустить, а не поднимать, у нас особенная. Они прошли, я за ними и погрозил им кулаком. Наверное, какое-нибудь несчастье принесли. Так и есть. Большевики сказали маме, чтобы к трем часам верх был опростан для солдат, а потом и низ. Мы с Аней заплакали. Мама побежала за папой. Он пришел, дядя Паша, дядя Яша, рабочие с мельницы и стали таскать всё сверху вниз. Мы тоже таскали. Обедать мы стали на кухне: столовая, кабинет, были завалены всяким добром. После обеда приехали лошади, и рабочие стали возить мебель и сундуки в тот дом к братьям в палатку (один небольшой сундучок с приданым бельем мама отправила в контору при мельнице). Часа в 4 пришли солдаты и заняли верх. Стали там колотить, шуметь. Мы легли спать в папином кабинете».
Сундучок с приданым бельем сохранился, и всё в нём осталось цело, хотя было не заперто. А в палатке все конфисковали. Приданную мою лисью шубку и ротонду, ильковую шубу, которую завещал Ване Иван Иванович и пианино отправили на сохранение к Лакомниным (они приходились Васе с родни, за его двоюродным братом была Лакомнина). Пианино нам было возвращено, а про шубы сказали, что украдены.
«25 февраля. Вот мы уже в Плесе. Вчера вечером приехали на двух лошадях. На одной багаж, на другой – мы. Ехали – я, Володя, Дуня и няня Лида. Папа на козлах правил. Это была первая поездка в Плёс зимой. Дорога была очень плоха, всё рытвины, того гляди, перекувырнемся. Был ветер очень сильный, особенно в поле. Но мама нас закутала хорошо. На мне так всего было много, что нельзя было повернуться. За нами ехала лошадь с багажом, чесала свою морду о нашу кошеву. Дуня все боялась её и кричала Лиде, чтобы она отогнала лошадь. Володюшку скоро укачало, и он уснул у Лиды на руках и проспал часа два. Во время дороги у меня очень озябли ноги, хотя на них были трое чулок. Я два раза по совету папы вылезал из кошевы и шел за ней, чтобы согреться. Один раз в деревне Погорельцы, где поили лошадей, другой раз в поле. Чтобы сократить путь мы переехали через Волгу. Деревни Антропиха, Яришкино, Горки, Приезжевка, Ватаги, Погорельцы, Заболотье, Сторожево проезжали мы. Видели издали села: Новлянское и Семеновское. Наконец и Плёс, въехали во двор, вылезли и дома. Там всё бегали, чтобы согреть ноги. У меня скоро согрелись, а Дуне их растирали, она плакала, видно очень ей было больно. Мы попили чаю с мёдом, я съел пять пирожков, которые мама дала на дорогу, а затем легли спать, не поужинав. Когда легли, Володя сказал Лиде: «Ты, Лида, скажи, когда уснешь». Мы посмеялись. Сегодня папа уехал за мамой. А Люба, Аня и Наташа пока будут жить у дядей в том доме, им надо учиться. Сегодня мы сходили к Бакакину, купили фунт зерен за 80 коп. (в Кинешме 100 к.) и две маленьких шоколадных плиточки по рублю. Они очень вкусные, а в Кинешме совсем говённые».
Я до последнего времени все надеялась, что нас не выгонят из дома, а только уплотнят. «Ленин не выгонит шестерых малых детей из дома, а только уплотнит», – говорила я. «Это все местная власть», – сколько я спорила с другими, говоря: «Владимир Ленин не поедет в запломбированном вагоне». (Это писал Чириков). Я всё крепилась, не плакала, когда нас согнали вниз, но, когда на другой день пришел к нам Иван Дмитриевич (муж Надежды Ивановны) и заявил, что лошадь не дадут из того дома (лошади были общие, только стояли на том дворе), так как Павел Иванович сам поедет в Плёс к невесте, я не выдержала и раскричалась: «Родные-то хуже чужих!» И вот, проводив Василия Ивановича с маленькими детьми в Плёс, а Аню с Любой и Наташей в тот дом, я осталась одна в дворницкой с кухаркой Катей. При мне были иконы, которыми благословляли меня родители, и еще кое-что. Здесь навестил меня и благословил владыка Василий, он и прежде бывал у нас раза два, всё говорил: «Торопитесь делать добро». В сарае оставался ящик с любимыми книгами, которые я еще надеялась взять с собой. Дом был полон солдат. Мы сидели, запершись на крючок. Вдруг начали колотить в дверь, что есть мочи: «Отворяй, подлая», – голос пьяный; рвали дверь, чуть было крючок не сорвался с петли, но кто-то подошел и уговорил солдата уйти.
Фото из фондов Плесского музея-заповедника