Помощники палача практически на себе втащили Максима на эшафот.
Ему стоило большого труда удержать голову, не дать ей безжизненно свеситься. Пуля, раздробившая челюсть едва не снесла половину лица, разбила кость и вызвала обильное кровотечение.
И, хотя, рану обработал хирург, даже перевязал, сильная слабость и резкая боль при всяком движении не оставляли Максима уже несколько часов.
Он попробовал оглядеться, но перед глазами стелился серый туман и людская масса, заполнившая площадь Революции сегодня 28 июля 1794 года казалась призрачной. Вообще все происходящее он видел отстраненно, словно со стороны.
Его притащили сюда, чтобы убить.
Отрубить голову.
Без суда.
Максим инстинктивно потянул взгляд вверх, к высоко задранному ножу гильотины, но режущая боль едва не лишила его сознания. Он застонал и остался в прежнем положении.
Сейчас… скоро… уже скоро все это кончится…
Кончится для него.
Перестанет, наконец, болеть рана.
Он ухмыльнулся про себя, представив, как палач показывает его отрубленную голову народу. Болеть она точно уже не будет. Максим тяжело и облегченно вздохнул. Но в эту самую секунду новое, во много крат более сильное чувство родилось в груди и быстро наполнило тело, прервав и без того тяжелое его дыхание: «Революция! Что же будет с ней?»
Максим дернулся в руках помощников палача. Те, приняв это движение за попытку сопротивления, сильнее ухватили жертву и суетливо стали прилаживать к доске гильотины.
Максим не сопротивлялся.
Он и признаков жизни бы больше не подал. Так казалось всем.
Но палач, этот бездушный механизм террора сделал вдруг злобное движение и сорвал с головы раненного повязку. Все решили, что сильная боль пронзила тело Максима, потому что именно в эту секунду он издал страшный вопль.
Еще не одно столетие историки и беллетристы будут рассказывать, что от боли Робеспьер закричал перед смертью.
Но, они ошибаются.
Максим не чувствовал боли. Его волновало иное.
Он вдруг ясно увидел, что ждет родину и революцию после его гибели.
Перед глазами обреченного ярким фейерверком пронеслись картины недалекого будущего.
Вот, не пройдет и недели после его смерти, как на улицах городов, словно из-под земли, появятся богатые экипажи с блестяще одетыми господами, которые станут сорить тысячами золотых монет в дорогих ресторанах. Откроются закрытые во время революции театры. Они резко сменят репертуар. Блудливые похождения, амурные интриги и неизбывная страсть к наживе хлынут нескончаемым потоком со сцен и подмостков. Расцветет буйным цветом торговля предметами роскоши и богачи станут снова кичиться друг перед другом своим достатком. Газеты навсегда забудут о революционной риторике. Революционеры предстанут в произведениях искусства чудовищами, кровожадными и лживыми, наделенными всеми мыслимыми пороками.
А в рабочих кварталах поселится нужда, холод и голод. Потому что никто уже и не подумает ограничить аппетиты спекулянтов задирающих цены на самое необходимое до небес. Никому не будет дела до того, что женщинам нечем кормит детей, а безработные мужчины будут проклинать весь мир от безысходности.
Чтобы треклятые санкюлоты и не подумали вспоминать о славных деньках взятия Бастилии, новые жизненные правила им станут разъяснять банды «золотой» молодежи.
Эти богатые подонки, сбившись в стаи, разодетые, воняющие столь популярным когда- то при дворе короля муском, вооруженные дубинами, которые они насмешливо называют «право человека» станут бросаться на любого, кто покажется им революционером. Их будет так много, что они уже вместе с полицией будут участвовать в разгоне уличных демонстраций бедноты из предместий.
Лоснящиеся от сытости и праздности богатеи начнут развлекаться, устраивая «балы жертв» на кладбищах или местах революционных событий. Они станут носить прически, словно их волосы обрезали для казни, наденут на шеи красные шнурки, изображая след от ножа гильотины, они превратят саму память о революции в уродливый карнавал. И найдут для себя защитника, коронуют его, а еще позже с удовлетворением примут реставрацию монархии…
«Пр-р-р-рочь!» - Зарычал в бешенстве Максим как раз в ту секунду, когда палач рванул на себя его повязку.
Робеспьера быстро опрокинули под нож гильотины, закрепили голову, и палач привел механизм в движение.