*1*
Эта невероятная история произошла почти двадцать лет назад. Я еще учился в институте, когда из армии вернулся славный десантник Серега, бывший наш собрат-студент. Призвали же его в связи с хронической неуспеваемостью, вызванной стойкой тягой к спиртным напиткам.
И все бы ничего, но в голове у Сереги засела одна маниакальная мысль. Он посчитал, что его девушка Галя не сильно скучала, дожидаясь бойца из армии. То есть, по мнению воина, она его, конечно, ждала, но в тоску при этом не впадала, руки в отчаянии не заламывала и в аскетизме замечена не была.
Мысль эта пришла Сереге потому, что, по его мнению, Галя за время его отсутствия весьма преуспела в искусстве, мягко говоря, любви и демонстрировала Сереге такие номера, которые он до этого только по порновидео наблюдал. Ему бы, дураку, тихо радоваться своему дембельскому счастью, так нет: - убью нахрен! И весь разговор.
Его подозрение пало на восьмерых ребят, Галиных одногруппников. И, как ни объясняли ему, что все это – следствие физиологических процессов, взросление организма и т. д., он только кивал и, вроде бы, соглашаясь, бормотал: «Процессы, процессы, конечно я понимаю, не дурак…» Потом медленно поднимал голову, и, нехорошо улыбаясь, тихо добавлял: «А этих сук я всех перережу…»
Естественно, в списке «а этих сук» оказался и я, студент пятого курса Женя Рыжов. И, поэтому, не сильно задумываясь над обоснованностью его претензий, я рванул на преддипломную практику в Узбекистан, на химкомбинат по обработке хлопка.
Кстати, чтобы больше не возвращаться к этой теме, скажу, что Галю никто никогда не уговаривал, и даже наоборот, предложение всегда сильно превышало спрос.
*2*
В Узбекистане мне неожиданно понравилось. Хотя, конечно, врать не стану, первая неделя ушла на адаптацию желудка к местной пище. Даже простая вода вызывала бурную реакцию неокрепшего молодого организма. Но, сделав нехилый оборот местной аптеке, и, истратив с пол тонны бумаги, я пришел в норму и огляделся вокруг.
Химкомбинат успешно справлялся с работой и без моего участия. Материалы для диплома я собрал в первые же два дня. Немолодая работница конструкторского бюро выдала мне чертежи и регламенты в обмен на помощь в перетаскивании мебели при переезде ее семьи на новую квартиру.
Новоселье было шумным и веселым. Я на пару с каким-то жилистым стариком-узбеком пер комод, в котором легко могла бы разместиться банда басмачей. Дедушка ковылял впереди и постоянно падал. Комод накрывал его сверху, старик долго и мучительно вылезал из-под завала, снова впрягался в лямку, взвизгивал: - Ай, Шайтан! И продолжал движение. Затем все повторялось. Я тихо матерился, но недовольства не выказывал.
Потом ели плов и пили какую-то самогонку мутно-желтого цвета. Вкус у нее был нестерпимо жгучий, а привкус такой, как будто в ней швабру замачивали. А, может, и в самом деле замачивали. Местный колорит для меня навсегда остался тайной за семью печатями.
Изрядно захмелев, я попытался выяснить у старика - узбека из чего, собственно, сие зелье изготовлено. Он стал живо что-то объяснять, но, так как тамошний русский язык давался мне с большим трудом, я понял только, что это «нечто» растет высоко на дереве.
Позже все от души повеселились, когда я попытался освоить некий музыкальный инструмент, названия которого уже не помню. Что-то вроде сушеной тыквы, из которой торчала длинная палка с натянутыми струнами. Поняв, что гитарные аккорды там не проходят, я изобразил мелодию на одной струне, весело проорав:
- Вот новый поворот, и мотор ревет, что он нам несет…
- Ты - настоящий музыкант из Петербурга - сказал, смеясь, изрядно поддатый парень по имени Садык. Мы познакомились. Он оказался веселым и добродушным комбинатовским электриком, превыше всего в жизни ценящим вкус чистого технического спирта, льющегося из граненого стакана.
Узнав, что я студент – практикант, живущий в местной общаге, Садык предложил мне комнату в его частном доме. Я охотно согласился, т.к. условия жизни в обшежитии не отвечали моим представлениям о санитарии.
В этот же день я переехал к нему, и впервые увидел ее.
*3*
Она была его женой. Ее звали Гюлли. Она была прекрасна.
Изумительно красивая восемнадцатилетняя женщина с едва заметной печалью, спрятанной в темных глазах.
Лицо ее, имея все национальные особенности, просто завораживало своей привлекательностью. Восточный разрез глаз, изогнутые длинные ресницы, изящный нос и, наконец, рот с такой изысканно-сексуальной линией губ, что становилось стыдно от собственных мыслей.
Фигура ее была идеальна. Под одеждой чувствовалось гибкое, упругое тело, двигающееся с кошачьей грацией, характерной для восточных женщин .
Она молча смотрела на меня, но казалось, что каждая клеточка ее тела кричала: «Я женщина! Я прекрасная женщина!»
Она улыбнулась, в моей голове что-то щелкнуло и начало медленно вращаться. Я мысленно упал к ее ногам.
*4*
Садык довольно оригинально представил меня жене.
- Это Женя Рыжов, музыкант из Петербурга. Поживет у нас, пока не закончится его практика на комбинате.
- Очень приятно - сказала Гюлли без особого интереса.
- Мне тоже приятно - вякнул я и почувствовал, что краснею, как пятнадцатилетний юнец.
Потом было продолжение банкета, на котором я попытался завязать ну хоть какой-нибудь разговор с хозяйкой дома.
- Знаете, Гюлли, Садык, конечно, пошутил. Я не музыкант, и не из Петербурга.
- И не Рыжов?
- Рыжов - ответил я, и, почему-то, мне стало неловко. Диалога не получилось.
Садык быстро набрал привычную токсодозу, и, перед тем, как вместе со своей королевой удалиться в опочивальню, показал мои апартаменты. Это была маленькая комната с большим не занавешенным окном, выходящим в сад. По углам валялись какие-то узлы. Вдоль стены стоял диван, на котором мирно посапывала пожилая пуделиха Куня, а в центре стоял непонятно как здесь оказавшийся большой бильярдный стол с полуобгоревшим сукном.
- Тесть подарил - сказал Садык, увидев мой удивленный взгляд. Завхоз он в клубе. Списали, как сгоревший. А на нем только сукно попорчено.
- Хорошая вещь - изрек я, чтобы хоть что-нибудь сказать, понимая, что в этой клетушке использовать бильярдный стол по прямому назначению невозможно.
- А вот здесь спать будешь - объявил Садык, сгоняя недовольную Куню. Ну, располагайся, а я пошел, пока.
Прошло три дня. Я думал только о Гюлли. За столом нарочито улыбался, делал пьяненькому Садыку комплименты по поводу его красавицы жены.
В общем, вел себя как последний идиот.
Она никак не реагировала на мои слова и даже не смотрела в мою сторону. Тоска!
Садык смеялся, щурил и без того узкие глазки, выливал контрольный стакан в голову и шел на покой.
А я брел в свои апартаменты, сгонял огрызающуюся Куню, заваливался на диван и уходил в бездну жутких эротических сновидений.
*5*
На четвертый день я решился. Стояла полуденная жара. Садык трудился на работе, Гюлли что-то готовила на кухне. Выпив для храбрости стакан водки, я подошел к ней.
- Гюлли - сказал я и громко икнул - извини, я хочу поговорить с тобой.
Она молча подняла глаза. От ее взгляда у меня закружилась голова.
- Я не должен говорить тебе этого, но… Что «НО» я не знал. Долго пытался подобрать какие-то слова, но кроме коровьего мычания ничего не выходило.
- Может мне лучше уехать? - наконец промямлил я.
- Как хочешь, мне все равно - ответила она.
И тут я взорвался.
- Но ведь я тебя люблю!!! И ты прекрасно это знаешь! Нельзя же так с живым человеком!
Краска залила ее лицо, она помолчала, а потом сказала чуть дрогнувшим голосом:
- У нас с Садыком нет чувств, но я никогда не буду с другим мужчиной. Я так воспитана.
- А я не мужчина!!! - заорал я и неожиданно спокойно подумал, что фраза явно удалась, но интересно, что орать дальше?
Гюлли уставилась на меня, и ее суженные восточные глаза превратились в ближневосточные, расширенные и слегка на выкате.
- А кто ты?
- Я… ну… Вариантов не было. Ничего приличного в голову не приходило. Я с тоской подумал, что, если бы не выпил ту бурду, не было бы и этого позора.
И, вдруг, где-то, высоко-высоко в небе дробно затрещали боевые барабаны, высокий, прозрачный голос горна объявил общевойсковое построение, рухнули невидимые миру цепи, и меня понесло.
- Ты хочешь знать кто я? Хорошо! Я скажу, только чуть позже. Сначала послушай.
- Дело в том, Гюлли, что эпохи не следуют одна из другой. Люди так приняли для простоты понимания. На самом деле, время развивается по спирали, и в определенные моменты, витки этой спирали могут сближаться до минимума или даже пересекаться.
(Мама дорогая, что я несу этой девочке? Из чего они гнали это пойло?)
Сейчас, Гюлли, именно такой момент. Между нашей эпохой и соседней лишь тонкая перегородка из уплотненной временной структуры. И есть много тех, кто способен преодолевать эту перегородку и переходить в соседнее поле времени. Я - один из них!
(А вот сейчас, батенька, Вам всенепременнейше будет отгружено чугунной сковородкой по хлебалу.)
- Мне продолжать?
- Продолжай.
*6*
- Так вот, (фантастика! никакой агрессии!) соседняя с нами эпоха протекала, по традиционным понятиям, 25 веков назад, и ее центр находился на территории Греции, Турции, Болгарии и Сербии.
Время жесточайших войн, называемых Персидскими.
Ты спрашиваешь, кто я? Я - потомок очень древнего рода. Считается, что наш род произошел от античного бога Геракла и Иорданской рабыни Эсфири. Их первенец по имени Алкей…
И, вдруг, сюжет начал сам разворачиваться передо мной. Я почувствовал себя кем-то другим. Даже голос несколько изменился, став более твердым.
Последнего царственного представителя нашего рода звали Кандавл. Он правил Сардами пять поколений назад, но был свергнут.
Его молодой, красивой жене приглянулся копьеносец мужа по имени Гиг. Однажды она вызвала его к себе, и, когда он пришел, предстала перед ним нагая. Он бросился на пол и закрыл лицо руками, а она сказала ему: «Ты видел свою госпожу нагой, и теперь у тебя есть выбор. Либо умереть, либо убить моего мужа и владеть царством и мной».
Гиг выбрал второе. Она спрятала его в спальне, и ночью он кинжалом убил Кандавла. Так он стал правителем лидийцев и занял трон и ложе своего бывшего господина.
Сторонники Кандавла хотели сразу же свергнуть его, но перед этим они обратились к Дельфийской прорицательнице. Священная пифия сказала, что Гигу предначертано быть царем в Сардах. А искупление за его грех ляжет на его потомка в пятом колене.
Видя, что Гюлли изумленно слушает меня, я продолжил:
- Так вот, сейчас в Сардах правит потомок Гига именно в пятом колене. Имя его Крез. А я один из его приближенных, один из шести его сотрапезников. Ближе нас у него никого нет.
Крез дьявольски удачлив и покорил все земли к западу от реки Галиса. Даже фракийцы склонили перед ним голову. Я был с ним во всех походах. Но последний на Персию, это совсем другое.
- Тебе интересно?
- Как тебя зовут? - спросила она.
- Сац.
- Сац?
- Да, Сац.
- Рассказывай дальше, Сац. И ее глаза сверкнули.
Персы - бедные люди, и им нечего терять. Эллинская роскошь им неведома. Все мальчики у них с пяти и до двадцати лет обучаются только трем наукам: верховой езде, владению оружием и говорить только правду. Сражаются персы как звери. Почти никогда не проводят разведки боем. Так же, как и эллины, они движутся на врага стеною, начиная с медленного шага, и, постепенно переходя на стремительный бег. И, хотя наша конница по безрассудству не имеет равных, а латники гораздо лучше организованы, но лучники персов все-таки точнее, и отваги у них не меньше.
Правит в Персии царь по имени Кир, и у меня очень плохие предчувствия. Не его ли рукой свершится возмездие пятому потомку Гига, лидийскому царю Крезу, моему господину? Я понимаю, что если падет Крез, все лидийцы будут порабощены. И, поэтому, сейчас мне не до древних обид.
Наш первый поход в Персию окончился ничем. Мы собрали тридцатитысячное войско, и, дождавшись начала лета…
Я прервался, чтобы зажечь сигарету, затянулся и почувствовал, что мое горло сдавило как клещами. Я чуть не потерял сознание. Кашель разбил меня и вернул к действительности. Я не мог отдышаться.
Гюлли дала мне стакан воды и сказала, чтобы я немедленно прилег. Содрогаясь от кашля, я ушел с кухни, успев все-таки заметить как совсем по-другому блестят ее глаза.
Добравшись до дивана, согнал свою извечную конкурентку Куню, лег и забылся тяжелым сном.
*7*
Проснулся я уже поздно вечером. Ужинать не пошел, сославшись на головную боль. А голове действительно было от чего болеть. Невеселые мысли крутились в моей голове. «Экую же хренотень, ты уважаемый, сотворил. Напился, признался хозяйской жене в любви, наплел бог весть что и отвалил в апартаменты. Какой же ты, Женя, после этого чудак.
И не простой ты, Женя, чудак, а на букву М. И не на простую букву М, а на заглавную, жирную букву М, украшенную затейливыми вензелями. Вот такой ты, Женя, чудак!»
С такими мыслями я встретил ночь и задремал.
Вскоре я проснулся от скрипа двери. В комнату вошла Гюлли. Она была в длинном халате, а в руке держала фарфоровую чашечку, в которой дымились какие-то благовония. Запах напоминал ладан, только был несколько мягче и сладковатый.
Поставив чашечку на подоконник, она села на бильярдный стол, свесив босые ноги.
- Расскажи, что было дальше - попросила она тихим голосом.
От волнения я не сразу понял о чем идет речь. Встав напротив нее, я растеряно забормотал: «Дальше, а что было дальше…»
Но, видно, не простые были эти благовония, стоявшие на подоконнике... Я почувствовал, что снова, где-то наверху раздалась барабанная дробь, и чистый, ни с чем не сравнимый, голос горна возвестил о скором начале военных действий.
Я стал Сацем и уверенно продолжил рассказ:
- Мы собрали тридцатитысячное войско, и, дождавшись начала лета, подошли к реке Галиса, переправились через нее, и ступили на землю персов. Крез рассчитывал освободить из Кирова плена своего родственника Астиага, а, также, вновь вернуть себе часть Каппадокии, захваченной персами. В обмен на это, он даже готов был уйти без боя.
Войско Кира ожидало нас на птерийской равнине, на расстоянии двух дневных переходов. Персы с негодованием отвергли наши предложения, и стало ясно, что битвы не избежать. Войска вышли на рубеж атаки.
Десятки тысяч греческих латников застыли в ожидании приказа. Если бы ты видела, как это красиво! Идеально ровные колонны бойцов в бронзовых шлемах и пунцовых хитонах, вооруженные короткими мечами и легкими блестящими щитами. Армия, сверкающая на солнце миллирдами огней. Мощь и красота Эллады!
Прозвучала команда «К бою!», и в следующее мгновение…
И в следующее мгновение Гюлли сбросила халат с плеч. В лунном свете передо мной мягко качнулись остроконечные купола ее груди. Она в упор смотрела на меня. Не отводя глаз, я осторожно, едва касаясь пальцами нежной кожи провел по ее щеке, опускаясь все ниже: шея, плечо, грудь, живот… Она задрожала, и я почувствовал, как носок ее голой ноги осторожно скользнул между моих коленей, и, на миг застыв, медленно двинулся вверх…
…прозвучала команда «К бою!», и в следующее мгновение греки двинулись вперед. Сначала медленным шагом, потом постепенно ускоряясь, и, наконец, переходя на бег такими же ровными рядами, как и стояли в строю.
Персы вели себя аналогично. Армии стремительно сближались. Когда оставалось совсем немного, греческие латники расступились, вперед вылетел передовой отряд эллинской конницы, и, на всем скаку, как нож в масло, вошел в самый центр персов. Армия персов содрогнулась, остро ощутив неприятеля глубоко внутри себя, и стала судорожно сжимать фланги.
В ту же секунду сошлись греческие латники и персидская пехота. Началась битва. Безумное биение тел, сдавленные стоны, дикое напряжение мышц и удары, ритмично следующие один за другим. Тяжкий труд и сладкая радость предвкушения победы. Пот смешивался с потом, кровь с кровью, и сердца стучали в запредельном режиме.
Но, всему свой срок, и по истечении его все было кончено…
Два бездыханных тела рухнули на прожженное сукно бильярдного стола.
Через некоторое время Гюлли сказала:
- Знаешь, Сац, я верю всему, что ты рассказал. И про перегородки между эпохами, и про потомков Геракла, и про Креза с Киром и про все остальное. Я даже поверю, если ты скажешь, что являешься личным представителем Зевса в республике Узбекистан. Знаю, что всего этого не может быть, а все равно верю. Я, наверное, дура, да?
- Ты самая умная, хорошая и красивая. Но мне кажется, что мы слишком много болтаем, звезда моя, сказал я, нежно притягивая ее к себе.
Ближе к рассвету она ушла, а я перебрался на диван, в темноте едва не раздавив перепуганную псину.
*8*
Утром я проснулся от того, что на улице что-то взрывалось. Оказалось, Садык решил отправиться на работу на авто. Но ушастый Запорожец роскошного ярко - красного цвета упорно не желал заводиться. Наконец, внутри его нехитрого мотора что-то с чем-то срослось, и, стеная и ахая, агрегат начал прогреваться. Оконные стекла дребезжали в такт детонации, собака Куня жалобно скулила в углу.
Вскоре раздался рев турбин, и Боинг – 968 стал медленно выруливать на взлетную полосу. Звук удаляющегося Садыка был слышен еще минут пятнадцать. Затем все стихло. Мысленно пожелав ему счастливого пути и добрых гаишников, я снова уснул.
Проснувшись, я кинулся к ней.
- Гюлли! - пропел я, подлетая к ней с раскрытыми объятиями.
- Не надо. - Она холодно отстранилась.
- Не понял.
- Не понял. - подтвердила она.
- Что случилось? Какая муха тебя… Нам же было так хорошо.
- Мне было хорошо с Сацем. А ты - Рыжов. Теперь понял?
- Но Сац - это я!
- Если Сац - это ты - сказала она с ироничной улыбкой, тогда скажи, что было потом, после вашей первой битвы с персами?
- Да хрен его знает, что было потом. Спроси у Саца, - довольно грубо ответил я.
- Обязательно спрошу - сказала она и глаза ее на миг утонули в мечтательной дымке.
А ты, Женя, не обижайся, и подожди до ночи…
Ситуация требовала немедленного осмысления. Я закурил и сел на крыльцо. Соседский ишак доброжелательно смотрел на меня.
Мне даже показалось, что он улыбается.
- Своего что ли почуял? - злобно процедил я и плюнул в его сторону. Ишак не обиделся, по крайней мере вида не подал.
Итак, что мы имеем. Красавица Гюлли отвергает мою любовь.
В то же время, она любит Саца, который тоже я.
Но я-то знаю точно, что я - Рыжов, а никакой не Сац!
И Гюлли знает, что я - Рыжов, и любит меня, но при этом считает, что любит Саца, а меня, Рыжова не любит совершенно. Хотя, и ежику понятно, что любит она, все-таки меня! …или нет?
Вдруг, откуда-то извне, чей-то тихий вкрадчивый голос вежливо осведомился: « А, может, все-таки, в Кащенко?». И, тут же раздался хор из мужских и женских голосов, которые наперебой кричали:
- В Кащенко, в Кащенко, конечно же, в Кащенко!
- В Кащенко! - каркала ворона на дереве.
- В Кащенко! - лаял цепной пес Шурик.
- В Кащенко! - утвердительно кивал соседский ишак. - Конечно, же, в Кащенко, друг мой. Только туда!
- Молчать, суки! - заорал я, и все стихло.
Я стал рассуждать дальше. Ну, хорошо, был бы этот Сац каким- нибудь духом из гнилого подземелья, тогда ладно. Наркотические благовония, вызов духов, крыша набекрень, это бы я еще понял.
Но приходит совершенно реальный человек, живой, с какими-то греко-персидскими заботами и проблемами. Человек, который как и все люди, не знает, что с ним будет завтра. И даже не приходит, а просто становится мной, или я становлюсь им… или…
И, что самое обидное, Гюлли его обожает, а я для нее - лишь недостойный внимания Рыжов. Я стал заводиться. А, между прочим, я еще и Сац! И, между прочим, если бы не я…
И, между прочим… может, действительно, в Кащенко? Полежу, попью таблеточек, подлечусь…
Короче, неслабый компот замутился, подытожил я, погасил окурок и с ненавистью бросил его в ишака.
*9*
Ночью Гюлли была прекрасна, но я не смог скрыть от нее своей тревоги.
- Я так ждала тебя, Сац, - Сказала она, обвивая руки вокруг моей шеи. - Весь день считала минуты, оставшиеся до полночи. Думала, не доживу. И вот, ты пришел, но, кажется, ты чем-то расстроен.
- От тебя ничего не скроешь. Душа моя рвется к тебе, а дела и тревоги всячески этому препятствуют.
- Расскажи мне все.
- Ты правда этого хочешь?
Она кивнула.
- Первый наш поход в Персию закончился ничем. Мы потеряли много людей, но не смогли одолеть персов. Впрочем, и им было нечем гордиться. Но мы были злы на самих себя. Ведь в походе не были задействованы наши союзники. Выступи мы большими силами, мы бы победили. Возвратясь в Сарды, мы решили привлечь в качестве союзников египтян, вавилонцев и тех, кого вы называете спартанцами.
- А как их называете вы?
- Лакедемонянами.
- Мне никогда это не выговорить.
- Тебе и не надо, любовь моя, сказал я, осторожно целуя ее в ухо.
Крез поручил мне обеспечить союзничество именно спартанцев. За два дня я добрался до них. И что я вижу? Спартанцы сами только что вышли из кровавой битвы. И с кем?! С ближайшими соседями - аргивянами, с которыми жили в мире и согласии много лет. А сейчас у них вышел спор из-за пяди бросовой земли. На принцип пошли.
И те и другие. В результате побоища, победили, все же, спартанцы. Но, половину армии своей они потеряли, а оставшаяся половина находится в плачевном состоянии. И, хотя в помощи они не отказали, то, что они дадут - лишь малая доля того, на что мы рассчитывали. Крез еще не знает об этом.
- Сац, я так хочу тебе помочь - сказала Гюлли. - Но разве могу я чем-то облегчить твои заботы?
- Конечно, можешь - сказал я, развязывая пояс ее халата.
Эта ночь прошла. И было еще много таких же ночей. И каждый раз все было как в первый раз. Как в первый раз она смотрела на меня в упор. Как в первый раз, ускоряясь, сближались войска. Как в первый раз вздрагивала персидская армия и судорожно сжимала фланги. Как в первый раз билась насмерть пехота и обессиленные тела падали на прожженное сукно бильярдного стола.
Гюлли не знала стыда, стремясь отдать мне всю себя без остатка, чувствуя, что наше счастье не будет долгим.
Однажды она спросила:
- Сац, что с нами будет дальше?
Я сделал вид, что не услышал ее вопроса. А она сделала вид, что его не задавала.
Что я мог ей ответить? Если бы это было ТАМ, я поступил бы очень просто. Приехав, засыпал бы Садыку эту комнату золотом, взял бы Гюлли на руки и увез с собой. А что я могу сделать здесь?
Да и там сегодня очень тревожно.
В воздухе витает призрак Второй Персидской войны, которая, я уже не сомневаюсь, станет тем самым отмщением, предсказанным пифией.
*10*
Но все случилось гораздо быстрее чем я думал.
Кир перехватил инициативу и сам двинул войска на Сарды. Сказать, что мы были к этому не готовы, значит не сказать ничего. Я никогда еще не видел Креза в таком смятении. Персы двигались, даже не разоряя селений на своем пути. Они торопились. Им нужны были Сарды и Крез. Время сражения стремительно приближалось.
И настала ночь, последняя для меня и Гюлли. Она, конечно же, сразу все поняла, но боялась спросить и услышать убийственный ответ.
А я боялся причинить ей боль своими словами. И зачем ей знать, что при нынешних обстоятельствах, мой шанс выжить в грядущей войне крайне мал.
Ну, а если судьба, вдруг, улыбнется, я найду способ вернуться к ней вновь.
В предрассветный час она поцеловала меня и ушла не оглянувшись.
Я оделся и быстро сложил вещи. Все. Последнее, что оставалось - срочно увезти отсюда этого мальчишку Рыжова.
Ему здесь больше нечего делать, и ничего хорошего его здесь больше не ждет.
Вокзал был рядом, и проходящий поезд уже стоял на перроне. Я забрался на верхнюю полку, прошептал: «Прощай, Гюлли» и закрыл глаза.
*11*
Когда я проснулся, солнце уже вовсю светило, и за окном чахлые пейзажи лениво сменяли друг друга. Я ехал домой, и это было правильно. Без Саца мне нечего было там делать. И я был даже рад, что он так решительно и внезапно выдернул меня оттуда.
- Дорогой Евгеша - говорил я себе - Эта лав стори могла бы закончиться только одним - разрушением семейной мебели об твою глупую голову. Садык - парень здоровый и заводной, и табуретка в его руке - грозное оружие. Отделал бы тебя, как бог черепаху, и вникать бы не стал, где там Рыжов, а где не Рыжов. И Гюлли бы досталось.
Гюлли!!! Я, вдруг, понял, что больше никогда ее не увижу. Мне стало плохо и я ткнулся в гадкие пейзажи за грязными вагонными окнами.
Между тем, внизу ехала веселая компания людей, возвращавшихся с какой-то стройки. Денег у них было, как у дурака махорки, они пили и гуляли. Радушно угостив меня водкой, они стали расспрашивать, кто я и откуда. Захмелев, я, бестолково и косноязычно, принялся излагать.
Удивительно, но мою историю они восприняли как похабный анекдот. Когда я рассказывал о ее красоте, они нехорошо кривили губы и заговорщицки подмигивали. Мол, знаем, знаем, друг, есть такое дело.
Когда я рассказывал, как неожиданно для самого себя стал говорить о жизни в древней Греции, они начали весело смеяться. А, когда дошел до того места, где Гюлли объявила, что у нее была близость не со мной а с Сацем, они просто покатились со смеху. Заливисто ржа, они хлопали меня по спине и приговаривали: «Ну, ты даешь! Ну, ты молодец! Ну, ты уделал эту сучку!» И чей-то женский голос визгливо кричал в проходе:
- Серый, Серый! Иди к нам. У нас тут такой комик едет! Уссышься!
Я уже понял, какую совершил ошибку, но чтобы не портить людям праздник, начал подробно живописать благодарным слушателям выдуманные картины постельных сцен.
И вот, уже я смеюсь вместе со всеми, пью водку, рассказываю, и все меня любят, и я всех люблю, и, вроде, мне легче.
В этот вечер я был любимцем публики и королем манежа. Я превзошел самого себя. Мне было весело и хмельно. Я рассказывал и смеялся, смеялся и рассказывал, рассказывал, рассказывал…
А когда погасили свет и все уснули, я вцепился зубами в подушку, но не смог сдержать слез и расплакался навзрыд.
Прощай, Гюлли!
Поезд следовал по накатанному маршруту. Колеса деловито стучали, говоря: что бы ни случилось в этой жизни, особого значения, честно говоря, не имеет. Все пустое. Все уже было. Абсолютно все. И все, что случится, также, очень скоро окажется в прошлом. И даже, если произойдет нечто совсем уж необычное, то через короткое время все возвратится на свои рельсы. И, как ни в чем не бывало, скрипя и громыхая, не спеша покатится по привычному кругу.
*12*
Прошло уже много лет, а этот поезд все еще движется меж печальных лесов и степей. Тяжело стучат его колеса, увозящие, но так до конца и не увезшие слегка свихнувшегося Женьку Рыжова из очень грустной восточной сказки.
А время этой сказки, увы, давно закончилось. Навсегда остались в прошлом изумительно красивая женщина Гюлли с едва заметной печалью в темных глазах, и тот, с кем на обгоревшем сукне бильярдного стола она разделила недолгое счастье - потомок античного бога Геракла и Иорданской рабыни Эсфири, сотрапезник лидийского царя, Сац, погибший во Второй Персидской войне две с половиной тысячи лет назад.