Начну с того: две недели, как приехал в Москву. Хотел устроиться в милицию, постовым на Красной площади или в соседнем подразделении вневедомственной охраны. Но это оказалось не так просто. Надо было сначала комиссию пройти предварительно, спецпроверку.
Заполнил анкету, надо ждать месяца два, потом только вызов пришлют. В отделе кадров предложили сходить на ЗИЛ, временно устроиться рабочим на конвейер.
В этом году как раз закрыли лимит в столице. Инспектор по кадрам завода посмотрела вкладыш военного билета:
-У вас родители пенсионного возраста.
-Ну и что? – искренне удивился я.
-Мы вас не возьмём, у вас могут появиться претензии на жилплощадь в связи с возрастом родителей.
-Да вы что? Зачем мне это?
-Все так говорят, а потом… Нет, вы нам не подходите.
Странная система. Вышел, как оплёванный, на улицу. Встал возле проходной. Подошёл парень-кавказец, на вид постарше года на три-четыре:
-Что работу ищешь?
-Ну да, работу?
-Что сказали?
-Да что… Родители пенсионного возраста, не приняли.
Парень ещё раз повнимательнее присмотрелся ко мне прищуренным взглядом:
-Хочешь пойти работать в следственное управление?
-???
-Работа не бей лежачего. В тепле, без оружия. А людей будешь по затылку узнавать, кто есть кто. Едем прямо сейчас в управление, сразу трудоустройство и жильё? Ты где остановился? Что приезжий, сразу видно, - он хитро ухмыльнулся.
-Ясное дело. Местный сюда вряд ли пришёл бы, пожалуй, да ещё с такими глазами, - отпарировал я. Ты тоже не особо на местного смахиваешь.
-Понятное дело. Ладно. Так что, поехали?
-Ладно, поехали.
Выбора у меня больно-то и не было. Я проживал у знакомых на квартире в Щербинке, пора было или устраиваться уже на работу и переезжать в общежитие, или уезжать домой. А тут тебе сразу и трудоустройство, и проживание. Все проблемы решались в один момент.
Чуть позже я узнал, что так вертухаи зарабатывали себе отгулы, ходили в свободное время по известным местам, типа проходных крупнейших заводов, и агитировали приезжих ротозеев для работы в местных СИЗО. Несколько человек привёл – заработал отгул.
ППСники пьяных в выходные собирали, а эти – новых сотрудников. В системе МВД столицы был недобор кадров.
Приехали на Новослободскую, немного прошли пешком. Вот оно и управление. Большое современное здание в семь этажей. Крупными буквами написано: «Главное следственное управление при УВД города Москвы». Ничего себе, не обманул. Я давно мечтал работать в МУРе. Хотя это был и не МУР.
Прошли через КПП на второй этаж. Длинные коридоры, множество дверей, обшитых шикарным дерматином. Никакого шума. Чистота. Современная отделка стен. Супер просто.
Зашли в отдел кадров, встретил какой-то очкарик с погонами младшего лейтенанта.
-Вот, бойца привёл, - отрапортовал мой опекун.
-А, хорошо. Проходите, проходите. -В кабинете уже сидел один такой же, как я, что-то писал.- Повезло вам. Последние из Могикан, как говорится. Вакансии закончились у нас.
Он протянул мне анкету, уже третью для меня за эти две недели:
-В общем так. Заполняете анкету и едете к себе домой проходить комиссию. По месту жительства и в областном центре. У нас не как в милиции, это там вы бы проходили комиссию в Москве только, да ещё и не прошли бы, возможно, очень жёсткие требования. А тут сегодня заселяем в общежитие, с сегодняшнего дня и трудоустроены будете, билеты за проезд сохраните, дорогу вам оплатят. Согласитесь, это же здорово!
-Конечно, здорово,- мы согласились.
-А в чём состоит работа? - спросил я.
-Работать будете в следственном изоляторе №2 контролёрами.
-А где он?
-Как где, вы в нём находитесь, прямо из коридора дверь в корпуса. График отличный: день, ночь, отсыпной, выходной. Очень удобно, особенно для такого города, как Москва. В тепле – тоже очень важно.
Это я уже слышал, что в тепле. Далось им это тепло, хотя сопли морозить приходилось на морозе, знаю, что это не сладко. А вообще-то я хотел на улицах любимой столицы работать, а не в помещениях. Но зато следственное управление… Сразу жильё, домой дают съездить и уже жильё предоставлено.
Сказали, что уже трудоустроен. А трудовую не взяли, осталась на руках, как и все остальные бумаги.
На следующий день уехал домой, проходить комиссию. Приехал через неделю.
С поезда - сразу в управление. Сдал все документы.
В этот же день заселился в общежитии в Бескудниково. От работы не близко, но и не далеко по московским меркам. Условия отличные. Обычная девятиэтажка с кухней, ванной и туалетом, только комнаты в квартирах рассчитаны на проживание нескольких человек. Сначала заселили на седьмой этаж, вечер провёл один, перекусив молоком из пакета да колбасой с хлебом, в раздумьях, а на следующий день – на работу.
Утром попал сразу на развод. Всё, как положено. Представили. Со мной первый раз на разводе оказался и Сергей из Салавата, почти земляк, парень старше меня года на четыре. Запомнились слова начальника смены:
-Сейчас требования стали намного жёстче. Время того требует. Перестройка…
До этого так официально это слово я слышал лишь по телевизору. Слова насторожили. Перестройка?.. А зачем она нужна-то? Неужели надо всё перестраивать? Не вру, впервые эти слова почему-то насторожили. Был месяц март 1986 года.
Развод проходил на первом этаже среди раздевалок, после оного вышли к двери, открыли… и, как будто оказались в другом мире. Только тут я понял, куда попал. Сразу в нос садануло затхлым, спёртым воздухом, бросился в глаза длинный высокий коридор с камерными дверьми по бокам, обшарпанные серо-зелёные стены и полукруглый потолок. Следственное управление? Да это же тюрьма. Что ж я сразу-то не попросил провести на рабочее место, не посмотрел, где придётся работать?..
Первой из заключённых увидел женщину, которую завели в корпус и сразу же закрыли в крохотную камеру, где-то метр на метр. «Стакан», как мне объяснили, предназначался для тех, кого надо было поместить на час-другой, пока не будет решено, куда или к кому направлять дальше.
Определили в отделение, познакомили с командиром и сослуживцами. Ребята попались нормальные, не злобные. Среди них одна девушка, старше меня на пару лет, несла службу, как оказалось, в корпусе женской больнички.
Прежде всего предстояла стажировка, за которую надо было пройти по всем корпусам СИЗО №2, в народе именуемого просто «Бутыркой».
Да, насчёт оплаты проезда и трудоустройства с первого дня, до прохождения медицинской комиссии меня, конечно, обманули, как фраера. Рабочий стаж контролёра официально начался лишь с того дня, когда я вошёл в корпуса тюрьмы в качестве стажёра, с того дня и вышел приказ о зачислении меня в ряды доблестных сотрудников следственного изолятора. А служебный – вообще после стажировки. Этого и следовало ведь ожидать так-то.
В первый день всю смену провёл в корпусе своего отделения. Командир нормальный, простой, как и большинство сотрудников, из соседней с Московской области. Москвичей мало, почти все иногородние, есть и такие, как я, из Свердловской, Оренбургской области, Башкирии, даже из Казахстана и других республик, но большинство из Рязанской, Тульской да Калужской и прочих областей, куда ходит длинная зелёная электричка с запахом копчёной колбасы.
Наш начальник смены оказался из Калужской области, соответственно пол смены были оттуда же, включая его родную племянницу и ДПНСИ (дежурного помощника начальника следственного изолятора) – её жениха.
А вот Иринка, единственная девушка именно нашего отделения, была коренной москвичкой, причём очень типичной. Общительной и без комплексов, несколько развязной на первый взгляд, но совершенно не высокомерной.
Камеры в корпусах, находящихся под охраной нашего отделения, были многоместные в основном, точнее, двадцатиместные, в которых содержалось по тридцать-сорок пять человек.
Основной корпус - самый длинный, к нему примыкал чуть поменьше, дальше женская больничка. Женские корпуса СИЗО находились отдельно, в современном многоэтажном здании, его название в обиходе:"Кошкин дом".
Несколько корпусов в учреждении были оснащены видеокамерами. Они были крупные, во время включения загоралась традиционная красная лампочка, а в остальное время можно было не обращать на них внимание. В нашем корпусе видеокамер не было.
Двери, обшитые жестью, листовым железом или железные, с двумя сувальдными накладными замками, «кормушками» (окошками для передачи пищи) да смотровыми глазками, напротив камер - коридорные окна, довольно большие, зарешёченные.
Здание следственного изолятора было построено при Екатерине второй, этим всё сказано. Когда-то оно принадлежало Бутырскому полку и лишь потом стало тюрьмой. Историческое, одним словом.
Известное на всю страну и внешними формами со стенами, похожими на Кремлёвские, и самими помещениями: от Пугачёвской башни до камер, где снималось множество фильмов, включая «Семнадцать мгновений весны» и «Джентльмены удач». А уж сколько исторических личностей и просто выдающихся людей в ней побывало… Как положено столь серьёзному заведению, имелся и свой собственный музей.
И конечно же, свои легенды, вроде той, что единственный человек, который смог совершить побег из столь суровых стен был Дзержинский, да и того, якобы, провели вертухаи (надзиратели), а по другой версии – вывезли в мусорном баке. Но, похоже, обе – выдумки. Никакого побега Феликс Эдмундович из «Бутырки» не совершал, зато потом, в девяностые, из неё бежали столько раз, сколько не бежали триста лет.
...
Вечером в общежитии меня перевели на второй этаж, где бурлила жизнь, все квартиры и комнаты заняты, в одной из квартир ППСники, в соседней контролёры, в нашей комнате нас заселили троих, а в соседней жил милиционер, следователь-криминалист из Тимирязевского РОВД, старший лейтенант с сержантами. Как потом оказалось, его это очень сильно не устраивало. Но я оказался в одной комнате с Сергеем, моим земляком. Это уже было хорошо, потому что он был единственным человеком из моей смены.
...
Потом были камеры ОК на первом этаже. Ничего особенного, хотя назывались «особыми», потому что в них содержались склонники разного рода, в первую очередь – к побегу, да больные-шизофреники, психи, одним словом. Камеры-маломерки, на двоих, троих, а то и одиночки. Подопечные, в них содержащиеся, - ребята разговорчивые, любители порассуждать, на вид совершенно спокойные и даже равнодушные. Один, видимо, шнырь с удовольствием вышел подмести коридор, при этом с удовольствием начал разговор о том, что есть виды сознания и способы мышления в непростом мире хомо сапиенс, и чем они отличаются от сознания и мышления, например, мышей из подвала, нет-нет появляющихся у него в камере невесть откуда, ведь не видно было ни щелей, ни дыр. Ещё он хотел поговорить о тараканах, но его быстренько опять закрыли в камеру, поскольку подметать небольшой коридор он уже закончил, а слушать его умозаключения больно-то никто не собирался, да и тараканов в камере и в коридоре не было.
В одну из смен меня направили на третий этаж. Между этажами – сетка-рабица. Тех, кто ходит ниже хорошо видно, можно переговариваться. В камерах находятся разные люди, и подследственные, и осуждённые, причём разных режимов.
В одной - полосатики, особый режим, одетые в специальные робы с широкими серыми и чёрными полосами, в другой – строгий режим, в третьей – общий, дальше – усиленный, а за углом – вообще малолетки, несовершеннолетние.
Среди осуждённых в камерах, в основном, те, кто приехал на пересмотр приговора по кассационной или надзорной жалобе, ну и по другим причинам тоже. Ниже ходит парень из Казахстана, его так и прозвали – Чимкент, по названию города, из которого он приехал. Я с ним уже познакомился.
Лампочки над камерами то и дело загораются. Лампочки встроены для того, чтобы осуждённые и подследственные с их помощью вызывали надзирателя (контролёра) в случае необходимости. А разных необходимостей всегда было предостаточно.
Вот Чимкент подошёл к одной, к другой, склонился над кормушкой. Потом слышу:
-Я тебе сказал уже, что иголки сейчас не положены, что ты пристал, перестань нажимать на кнопку! – начал кричать он.
Ему что-то говорят в ответ, но мне не слышно.
Он с силой захлопнул кормушку.
Загорелась и у меня одна из лампочек. Тоже периодически загораются то там, то тут. Подхожу, к окошку не наклоняюсь, мне сразу объяснили, что этого делать не следует, во-первых, в целях безопасности, во-вторых, это непрофессионально. В окошке появилось лицо осуждённого:
-Командир, дай иголку с ниткой, рубашку зашить надо
-Не положено же. Есть определённое время, когда иголки и нитки выдаются.
-Да там времени мало, и тому надо, и этому.
Почему-то иголки и нитки спрашивают часто, то ли для шитья, то ли для других целей, скорее всего и для шитья, и для других…
-Ладно, сейчас принесу.
Пошёл, взял в комнате у корпусного иголку и нитки, хотя и не положено в это время, знаю, что мелочиться в таких бытовых мелочах не серьёзно, они не будут подводить, было бы глупо, а они не дураки вовсе. Через полчаса он вернул:
-Спасибо, старшой, уважаю, - выразительно поблагодарил зэк.
II
Я уже познакомился со многими сослуживцами. Один из них частенько показывал фокусы на катах, азербайджанец по национальности. Он первым и назвал меня Серёжкой. В общаге с едой было не густо, я поначалу, естественно, ничего не приносил с собой. А в ночную смену столовая не работала, покушать все принесли с собой.
Когда пришло время ужина, ребята расположились в комнате корпусного (старшего по корпусу). Там располагался стол и единственная табуретка, сидеть контролёрам во время дежурства запрещалось. Только ходить и наблюдать через смотровые отверстия за подследственными и осуждёнными.
Я, конечно, видел, что они собрались есть, но застенчиво ходил возле камер, не приближаясь к ним.
-Эй, Серёжка!- услышал я.- Идём с нами ужинать.
Я ничего не ответил, толком и не понял, если честно.
-Серёжка! – крикнул опять тот контролёр-фокусник.
-Я не Серёжка, - ответил я ему.
-Как не Серёжка, вы, новенькие, все здесь Серёжки. Не знал что ли?
-Нет, не знал.
Я отслужил срочную службу во внутренних войсках, охранял зону строгого режима в далёкой тайге, чего там только не было, пришёл, по моим понятиям, как с фронта невидимой гражданской войны, в звании старшего сержанта, с должности заместителя командира взвода, а тут – Серёжка. Это конечно резануло по моему самолюбию, но я переборол себя. Я ж понимал, что для них являлся никем, просто пацанёнком-новичком. Понимал, но мне это не нравилось.
Я подошёл и скромно присоединился к трапезе на халяву.
Этот корпус был пересылкой. Камеры были небольшие. В них содержались не подследственные, а осуждённые, ехавшие по этапу из одной колонии в другую.
III
Третьим в нашей комнате оказался парень из Тульской области. Мой ровесник. Тоже из нашей смены. Деревенский, как и большинство моих теперешних сослуживцев, довольно наивный и простоватый. Его сразу прозвали Колокольчиком.
Он и в отделении оказался вместе со мной. Я с ним как-то не сошёлся характером, причём по причине моего высокомерия относительно его. Он был не конфликтный, но меня раздражал своей, как мне казалось, тупостью и неопытностью. Я считал, что он больше прикидывается дурачком. Так, готовили больше мы с Сергеем, когда же я настоял, чтобы приготовил он, то он просто-напросто так пересолил картошку, которую пожарил на сковородке, что её просто выбросили.
Для общаги, где мы большей частью ходили полуголодные, это было непозволительной роскошью. И я на него накричал довольно грубо, обозвал и обматерил. На работе он тоже не блистал. Тормозил и не догонял, как принято говорить о таких. Поэтому часть его работы приходилось делать, например, мне.
Хотя работа-то заключалась в самых простых действиях: ходи-броди по коридору, заглядывай в смотровые глазки, выводи-заводи подследственных или осуждённых на прогулки, обыскивай - и всё остальное в этом плане, одним словом, работай надзирателем. Что может быть проще, если не учитывать, что всю смену надо ходить на ногах, а сидеть на посту просто нельзя, не положено.
Вот это-то и показалось мне в работе контролёра невыносимым. Тупизм и однообразие, страшная, монотонная рутина. Приходишь на работу и двенадцать часов ходишь по коридору, заглядываешь в камеры. Как сказал Василий Алибабаевич в «Джентльменах удачи»: «Мы будем прятать, а он дырка смотреть».
Камеру открывать одному сотруднику запрещено, необходимо, чтобы присутствовало минимум двое. Не важно, выводятся ли заключённые на прогулку или это делается в других целях. Однако на практике это практически невозможно. Обязанностей всё же довольно много у всех, и чтобы контролёры постоянно находились рядом, возле определённой камеры, добиться сложно, да никто и не старался выполнять это правило, разве что при проверяющих или своём же начальстве.
Поэтому я быстро научился открывать двери камер в одиночку, одновременно работая двумя большими ключами. А дневные смены проходили намного быстрее ночных, одних на прогулку вывел, завёл, других, а если камеры большие, то пока все зайдут или выйдут, пока все камеры отгуляют свои положенные часы, полсмены и пройдёт. Да ещё и на обед в управление сходишь в столовую. Тоже, какое-никакое разнообразие. Ещё и на людей там посмотришь. Хотя готовили обеды в столовой для сотрудников тоже женщины-осуждённые из хозобслуги. Готовили довольно хорошо.
Вообще, несмотря на название СИЗО, не зря российские, а тогда советские следственные, изоляторы назывались и называются тюрьмами. По большому счёту таковыми они и являются. И мало того, что режим в них тюремный, так и подследственные – только часть контингента.
Ведь помимо них, в сизо размещены и осуждённые, как находящиеся в застенках временно, так и отбывающие там наказание, получившие тюремные сроки, а ещё – осуждённые хозяйственной обслуги, те, кто помогают поддерживать жизнедеятельность учреждения: повара, прачки, слесари, баландёры, доставляющие пищу по камерам, слесари в гараже, сантехники, электрики и многие другие осуждённые, которые просто отбывают в СИЗО срок, чаще всего они остаются для этого после вынесения им приговора по собственному желанию. В «Бутырке», конечно же, среди них много москвичей.
IV
В Москве жизнь интересная, что и говорить. Это другой мир, не то, что в провинции. А вот в общежитии интересного мало. Несмотря на то, что в продуктовых магазинах всего полно, много и полуфабрикатов, с рационом у нас не густо.
Я, да и не только я, быстро затосковал и по дому, и по уюту, и по домашней кухне. А уж с тем, что надо ещё и в ночные смены что-то брать, так я уже говорил, это стало своего рода бичом. Есть на халяву некрасиво, приносить с собой получалось редко. То закупить некогда, то закупить почти не на что.
Хорошо ещё что в сменах все это понимали. Семейные и местные всегда приносили еду, а вот общежицкие, коих было предостаточно, это делали редко.
Иногда бегали в зэковскую столовую, приносили оттуда, например, варёную морскую рыбу, остатки. Корпуса все закрывались. Из корпуса в корпус просто так не пройти, нужен ключ специальный. Один раз мне дали такой ключ и отправили в столовую, чтобы я принёс что-нибудь оттуда. Я тогда ещё по гражданке ходил. Возвращаясь из столовой с небольшой кастрюлей, в одном корпусе я услышал, как меня окликнул рыжий, вредноватый старшина:
-А ну иди сюда.
-Пошёл на х…, - ответил я ему и открыв ключом дверь, покинул корпус, в котором он нёс службу.
Старшина был уже в годах, имел большой стаж, и хотя меня он знал, а окликнул грубо, так поступить с ним было опрометчиво.
Принесенную в кастрюле варёную, почти безвкусную рыбу мы с парой таких же, как я, лимитчиков-надзирателей быстренько съели и в этот момент мало чем отличались от своих подопечных. Надо было нас видеть со стороны.
V
Иринка оказалась девушкой свойской. После прохождения стажировки я основался в корпусе со своим отделением. Корпус был большой, и нас было в нём помимо корпусного и Иринки ещё трое. Потому что с нами был ещё и Колокольчик, можно сказать, бесплатным приложением. Всё-таки у меня за плечами была служба в ВВ, а он в этой системе был абсолютным новичком, и что-то самостоятельное, кроме наблюдения в глазки и неполного обыска вновь прибывших в присутствии коллег ему тогда не доверяли.
Камеры между нами были поделены, в одном секторе он, в другом я, в третьем ещё один, более опытный контролёр. Мой сектор подходил вплотную к женской больничке, дальше к камерам, в которых жили женщины из хозобслуги, и я всё свободное время проводил на стыке моего и Иринкиного постов, болтая и флиртуя с ней. И сам того не заметил, как в ночные смены мы стали с ней целоваться.
Не знаю, то ли от безделия и однообразия, то ли от скучной рутины и серой обстановки, но целоваться мы начали довольно быстро, да так увлеклись, что делали это подолгу и с большим азартом. Ну и гормоны играли, конечно. Мало того, мы почти это не скрывали ни от кого. В нашем отделении сразу об этом все узнали.
Это очень скрашивало монотонность службы. А если учесть, что она была ещё и довольно болтливой, и с ней всегда находились темы для разговора, работать с ней было одно удовольствие.
Она не была красавицей. В то же время что-то такое в ней было, особенно как раз большой рот и пухлые, чувственные губы. Это сейчас дуры накачивают губы и ходят, как полоумные, шлёпают силиконом, похожие на рыб, а тогда у всех всё было родное, натуральное. Тем более, что она позволяла мне и щупать её вдосталь. Вот так и зависали мы с ней в тёмном уголке между секторами. Правда, это происходило только в ночные смены и не в ущерб работе. Мне даже было лестно, когда меня ставили в пример Колокольчику, говоря:
-И целоваться успевает, и на прогулки один днём выводит, и в работе по надзору к нему никаких вопросов нет.
По разговорам я понял, что у неё были шуры-муры с парнем из другого отделения. Жил он в Подмосковье с какой-то женщиной, то ли женат был, то ли сожительствовал, что с Иринкой было, не совсем ясно. Он частенько заходил к нам, знал, что мы с ней не совсем ровно дышим в отношении друг друга, но больно-то вида не показывал, что его это задевает.
Возможно, таким образом она хотела ему досадить и заставить его предпринять какие-то шаги, я не знаю. Меня это не особо волновало. Мне вполне хватало того, что я получал от неё так не хватавшие мне женские утехи, хотя хотелось, конечно, большего. Но и это было своего рода подарком для такой-то работы.
Опыта у меня было мало, я, по сути, был не целованным, мы вообще были в те времена довольно целомудренными, но ведь и молодыми были. Конечно, я вёл себя не достаточно настойчиво.
Однажды я проводил её до дома. Жила она за станцией «Сокол» в пятиэтажке. Когда проходили возле её дома, на балконе стоял её отец, она ему помахала, мы прошли за дом, сели на скамейке под деревьями, начало темнеть, мы начали целоваться, потом стемнело совсем, но я не совсем понимал, что мне в такой ситуации делать, потому что целоваться больше часа надоело, а попытаться предпринять что-то большее я тогда не счёл возможным. Тогда было другое время всё же.
Целовались, курили сигареты, болтали, опять целовались, потом мне пришлось убраться восвояси в свою общагу.
Именно от неё, кстати, я впервые услышал такие слова, как «замётано», «кому сейчас легко», хотя второе вообще было уже популярным в Москве, и лишь потом они стали звучать повсюду. Во всяком случае, я этих слов раньше не слышал.
Ирина мне привезла крем для загара с юга, куда ездила во время отпуска, пластинку на нос, чтобы не сгорал, с её же помощью я познакомился с врачом из нашего учреждения, который свёл меня с местным рукодельником-портным, промышлявшим в своём ателье тем, что шил джинсы с фирменными наклейками (лейблами).
Тогда в Москве уже свободно можно было купить фирменные джинсы, какие-нибудь индийские или финские, рублей за сто, сто двадцать. Это было не дёшево, конечно. Хотя в моду уже стабильно вошли широкие бананы из плащёвки с накладными карманами-конвертами. Но по старинке многим хотелось иметь именно джинсы классические: «Монтану», «Вранглер», «Левистраус».
Я заказал себе прибананеные «Супер пэрис», ща сто рублей. Он сшил за неделю, но из материала «Орбита», прохвост. Лимиту же, колхозника сразу видно. Меня аж в пот прошибло, когда я их увидел. Да такие аккуратненькие, прямо как на мне шитые вышли.
-Мне нужны нормальные джинсы, из катона, - чуть ли ни дрожащим голосом заявил ему я.
-Да ты что, это же отличный материал, новый, практичный, скоро в нём все ходить будут, -возразил он.
Я-то знал, какой он перспективный, искусственный, капрон и синтетика, у меня уже были такие джинсы, разлезлись по шву через месяц.
Главное, москвичу, тоже врачу из наших, сшил классические «Райфл», хлопковые, индиго, а меня решил кинуть чмошник.
-Мне нужны катоновые,- настойчиво потребовал я.
Он не стал спорить, понял, что бесполезно, а фирма-то подпольная:
-Хорошо,- сказал, - приходи через неделю.
Всё же сшил в итоге хорошие джинсы, точно по размеру, качественно отделанные, основной материал, не для лохов, у них был очень качественный. И тогда могли делать, если хотели.
VI
Попал на дежурство в корпус, где располагались камеры смертников, приговорённых к высшей мере. Такие же камеры, только ещё отгороженные решёткой. Мне рассказали историю, произошедшую не так давно в этих стенах. Взломали дверь одной из камер и, вооружившись заточками, кинулись на контролёра, который оказался как раз один в корпусе. Но он с перепуга пулей занёсся в комнату корпусного, и самое главное, успел нажать на КТС (кнопку тревожной сигнализации).
Пока они пытались ворваться к нему, открыть дверь, которую он каким-то образом забаррикадировал, разбить окна, подоспела тревожная группа. А так ему бы не поздоровилось, терять им было нечего.
Тревожная группа всегда была наготове, работали они очень быстро. Я видел однажды, как они выдвинулись в камеру, где лезвием вскрылся осуждённый. В тот раз он не успел себя сильно покалечить.
Бутырка была одной из немногих советских тюрем, где приговор о высшей мере наказания приводили в исполнение.
Я спросил у надзирателя одного:
-А кто расстреливает?
-Здесь не принято об этом говорить, - сказал он,- кто-то из наиболее опытных сотрудников, может, даже и из нашей смены.
А в нашей смене было несколько надзирателей с большим стажем, одному было, пожалуй, под пятьдесят, весь седой ходил. Первым делом подумал на него и на рыжего. Один высокий, худощавый, как Кощей, другой помоложе лет на десять, маленький, рыжий и слегка толстоватый. Хотя эти бедолаги, не исключено, и стрелять-то из пистолета не умели или крови боялись, мало ли. Просто так подумалось.
Сергей однажды попал на суд к смертнику. Видимо, это было связано с прошением о помиловании. Он сам мало, что понял. Ему сказали присутствовать, а в каком качестве, то ли понятым, то ли ещё кем… Впечатление у него было от того мероприятия далеко не приятное.
Через много лет я встречал одного осуждённого в колонии строгого режима в Башкортостане, которому ранее высшую меру наказания заменили пятнадцатью годами особого, а затем и на особом режиме сделали перережим на строгий. Он был послушным, серьёзным, работал в отряде хозобслуги. На вопросы, касающиеся того, как пережил такое, отвечал сдержанно, мол, словами не объяснить.
Вообще, в тюрьме многое давило на психику. Замкнутое пространство, вид камер, серость и мрачность, коридоры, наглухо закрытые железными дверями, решётки, железные лестницы, – всё это не вселяло праздность.
Я уж не говорю о том, как неприглядно выглядели камеры изнутри, особенно те, в которых находилось, например, вместо двадцати человек сорок.
Баланду(пищу для спецконтингента), которую развозили, а потом раздавали заключённым и осуждённым, баландёры (раздатчики пищи), можно было бы назвать ещё лишь такими синонимами, как брандахлыст или бурда. Другие слова на ум не приходят.
Один вид только чего стоил: мутная, желтоватая или сероватая жижа, чаще из гороха, реже из какой-либо крупы, суп – тоже жижа с рыбой или без таковой, небольшая пайка чёрного хлеба и напиток, внешне похожий на компот или чай.
Тогда умели сделать так, чтобы одно соответствовало другому: форма - содержанию, содержание – смыслу, а форма и содержание – цели.
О камерах тоже больно-то особенного сказать нечего, всё сказано самим названием.
Все камеры, по сути, одинаковые: стены, одноярусные или двухъярусные кровати (нары, «шконки»), зарешёченное горизонтальными пластинами окно, причём так, что снаружи не видно, что внутри, а изнутри толком не видно, что снаружи, железный или деревянный, неподвижный стол и возле него с двух сторон - пара скамеек, тоже намертво прикреплённых к полу, открытый санузел в углу, состоящий из раковины и чаши Генуя.
Различие лишь в том, на сколько арестантов она предназначена.
И, если в исправительных колониях в помещениях для проживания зэков стоят обычные тоже двухъярусные или одноярусные кровати, но армейского типа, то в камерах – специальные, где вместо сеток и пружин – доски или железные пластины.
Ещё, соответственно, дверь с «кормушкой» и глазком да никогда не гаснущая лампочка, разве что днём, если хватает естественного освещения.
А запахи – это отдельная тема. Как мне сказал мой сосед по общежитию, милиционер-криминалист, когда мы разговорились с ним о работе в СИЗО и высказался о ней нелицеприятно, он безоговорочно согласился, добавив: «От одного запаха убежишь».
Среди сотрудников у нас было много девушек, особенно выводных, тех, что приводили осуждённых или подследственных в камеры, выводили их на допросы, на свидания, на этапы, к адвокатам. Они шагали с ними по корпусам, в этом заключалась их работа.
Работали в одну смену, это уже прекрасно. Среди них были очень даже красивые девушки-сотрудницы, они себя держали с достоинством, не позволяли фамильярности. Тоже все, в основном, приезжие.
С одной я как-то разговорился, когда ещё в гражданке ходил, стажировался. Она обратила внимание на одежду тогда и сказала, что следует получить форму:
-Одежда же здесь полностью пропитывается этими запахами, я сразу снимаю всю с себя, как только выхожу с работы, - сказала она.
Я же, когда приходил на работу, прежде всего думал: «Двенадцать часов ходить и заглядывать в глазки, это же идиотизм».
На вышках здесь стояли не солдаты, а тоже наши же сотрудники, мы - внутренняя служба, не внутренние войска. Тоже стояли с «калашом» всю смену, менялись только на обед. Благо – вышки были застеклённые уже тогда, не то что в тайге, где я служил срочную службу, обдувались всеми сибирскими ветрами, которых, правда, было не так много в особо сильные морозы, но всё же они были.
Но я бы лучше на вышке стоял, хотя вышкарём не был даже в армии. Спросил, когда можно будет нести службу на вышке, ответили, что оружие доверяют только тем, кто проработал в учреждении больше года.
-Да я в армии два года с автоматом не расставался, был заместителем командира взвода, а командира взвода не было, кстати, у меня звание «старший сержант», начальником караула за двадцать километров от батальона ездил, - всерьёз удивлялся я.
-Это нас не волнует, - отвечали мне, в армии одно, у нас совсем другое. Мы для них были просто «Серёжками», получается.
VII
Показали, когда проходили мимо по коридору, камеру, в которой Штирлиц размышлял, бросая горстки спичек, о том, как объяснить свои отпечатки пальцев на чемодане радистки Кэт. Ничего особенного. Серая, невзрачная, немного в стороне от других как-то построена, надо даже по лестнице ещё слегка подняться в закуток. Никакой романтики. В реальности всё выглядит не так эпично, как в кино.
А один из офицеров, который входил на крик: «Помогите, хулиганы зрения лишают!» в «Джентльменах», лейтенант, был взят для съёмок этого эпизода из сотрудников изолятора, он был уже в звании майора.
Что ещё интересного бросалось в глаза в «Бутырке», по корпусам ходили подследственные в халатах среднеазиатских. Мне разъяснили, что это фигуранты «Хлопкового дела», нашумевшего тогда.
Арестанты, как и в других зонах и тюрьмах, здесь тоже делали разные поделки, прежде всего из хлеба. На третьем этаже были камеры для иностранцев, не то что обычные, с холодильниками, довольно благоустроенные. Говорят, в некоторых и телевизоры были, но это всё по слухам. Показали им игрушку: поднимаешь за рясу попа, а у него оттуда выползает и поднимается большой член. Они чуть со смеху не попадали. Зэки же тогда тоже по большей части были безбожниками. На религиозные темы у них какой только пошлятины не было. На платочках всякую ерунду рисовали, разукрашивали пахабными рисунками, предлагали и вертухаям-молодняку. Серёге тоже подарили.
-Зачем ты взял эту дребедень? - спросил я у него.
-Да, подарили, из уважения сказали.
-На крючок они тебя цепляют.
Через несколько дней они же попросили у него принести им в камеру карты. Тут он понял, в чём заключается их уважение.
Поехали на стрельбище. Ехали долго, в Подмосковье. Приехали на базу ОМСДОНа, в то время отдельной мотострелковой дивизии особого назначения, той самой, имени Дзержинского. Самолёты для тренировок штурмовых групп стоят, щитовые казармы, плац, спортгородок и огромное стрельбище.
Несколько поодаль приехали солдаты внутренних войск на бронетранспортёрах. Всё по- взрослому. Офицеры там в полевой форме чуть ли ни строевым вышагивают. Форма-то у нас одинаковая совершенно с ними, и полевая тоже есть, только здесь её редко носят почему-то, даже на стрельбище приехали в повседневке все, но они военнослужащие МВД, напрямую подчинены министру, а мы сотрудники ОВД, у них воинские звания, а у нас специальные.
Дали три патрона.
-Всего, - удивился я?
-Достаточно, стрелять будете одиночными.
Даже без пристрелки. Встали заряжать. Подошёл какой-то подполковник наш:
-Так, магазины держите от себя, чтобы патроны были направлены вперёд.
Что за идиотизм ещё? Я с закрытыми глазами заряжал рожки, автоматически, не от себя, а на себя, меня так научили.
-Почему от себя-то? Спросил я, так же неправильно.
-Патроны старые…
Хороший аргумент, лучше не придумаешь.
Хотел было по-своему, но подполковник стоял рядом, взял у меня из рук магазин, и подал именно так, как считал нужным. Возможно, его кто-то так проинструктировал.
Я не без труда снарядил магазин, один патрон чуть не выскользнул. Потому что его пришлось большим пальцем направлять назад, а не вперёд.
Стали стрелять. Без упора. Я выстрелил непонятно куда. В армии стрелял и по грудным, и по ростовым, и по бегущим, лёжа, в движении с колена, с вышки.
Пошли проверять. Вообще мимо, даже не в «молоко». У Сергея то же самое.
Подошёл ещё какой-то полковник:
-Ребята, как автоматы, пристрелянные?
-Да какой там, мы ничего не попали, - ответил я.
-Да?.. А, ладно, давай.
Он взял у меня автомат. Пошёл, отстрелялся. Через некоторое время я спросил у него:
-Как отстрелялись, товарищ полковник?
-Отлично, все в мишень, пятёрка.
«Ничего себе. Похоже, стрелять-то уже и разучился», - немного разочаровался я.
Когда пришло время фотографироваться на удостоверение, я в гражданской одежде работал, не получил ещё форму. Подошла женщина, старший сержант и отвела к фотографу. Дали рубашку, галстук и китель:
-На, надевай, фотографируйся.
Я посмотрел, на погонах две лычки:
-Но я старший сержант, а не младший.
-Ладно уж, какая тебе разница, на зарплату всё равно не влияет… - сказала эта сотрудница.
-Как какая, мне его в армии присвоили, я его заслужил. Почему здесь должен ходить младшим сержантом…
-На мой тогда, он мужской.
Я надел её китель, он оказался по размеру в плечах, и в нём сфотографировался.
Потом при встрече она постоянно надо мной подтрунивала, типа: «Здравствуй, старший сержант», «Как служба, старший сержант». Меня это задевало, будто я высокомерный тип, и потребовал в отношении себя привилегий, хотя просто хотел, чтобы в удостоверении было написано то звание, которое у меня есть. Прав-то я был в любом случае: удостоверение должно соответствовать написанному в приказе. Но в этом учреждении, как я понял, на такое внимание не обращали, зато обращали на многое другое, где не надо.
Пошли форму получать. Склады расположены во дворе на улице, больше похожие на сараи, чем на склады. Старшина, я его раньше не видел, стал выискивать нужные размеры, ничего подходящего не мог найти. Мы с Сергеем были, как обычно, пришли-то ведь тоже в одно время почти, и ещё пара новичков. У меня рост метр восемьдесят, у него – метр восемьдесят пять. В итоге нашлись каждому только по кителю, рубашке да галстуку и фуражке.
-Я не буду получать половину, - отказался я, - зачем мне китель без брюк…
Остальные получили.
Но самое для меня удивительное было в том, что их заставили это надеть. Новичков много было, а в таких учреждениях форма имеет большое значение. Для жуликов она, как подтверждение в праве со стороны администрации, на неё у них было что-то вроде рефлекса, если в форме, надо подчиняться, если без – не факт. Вот чтобы поддерживать режим на уровне, и ходили они по корпусам, как клоуны, в гражданских брюках, ладно были у них более-менее подходящие по цвету, и в кителях. Ну, как подходящие, тоже… Сергей, например, ходил в светло-коричневых расклешенных брюках при защитного цвета кителе и зелёной рубашке с галстуком. Было забавно на это смотреть, особенно с его ростом. Для меня такое было неприемлемо.
VIII
Однажды во время дежурства меня в начале смены сняли с поста и на весь день отправили сопровождать заключённых при конвоировании на автозаке и, как оказалось в дальнейшем, это был не единственный случай.
Работа была совсем не пыльной. Нужно было просто ездить, сопровождать этапы от изолятора по другим изоляторам Москвы и обратно. Без оружия, без спецсредств. Автозак был на базе ГАЗ-53. Ключ-ручка от двери был у офицера, который ездил в кабине с водителем, я же находился с зэками в будке на сиденье, обшитом дерматином, отделённый от них решёткой. На улице стояло лето, поэтому окошко на двери было полностью выдвинуто.
В первый раз с самого начала попал на женщин. Их было не меньше двадцати. Ожидая их в будке, я услышал, как первая подошедшая арестантка крикнула:
-Федька, давай быстрее, что ты там возишься!..
Я удивился, какой ещё Федька, кругом одни женщины.
Но Федька быстро подошёл и женским, низким голосом ответил:
-Да, здесь я уже, - и полез-ла в кузов, им оказалась невысокого роста женщина с мужиковатым, слегка усатым, но всё же по-женски, круглым лицом и толстым задом.
Они быстро расселись на двух длинных скамьях по краям будки. Поехали.
-Ой, какой у нас охранник молодой да симпатичный, - начали заигрывать со мной сидящие спереди.
Я скромно молчал.
-Дай закурить, начальник.
Я достал пачку «Стюардессы», подал той, что спрашивала.
-Ой, и мне, и мне, - стали просить другие. Я дал и им по сигарете. Сам тоже закурил.
-Что вы там курите, и так дышать нечем, духота! – стали ругаться те, кто оказались в конце, им не повезло с местами. Женщины, есть женщины, разве они могут без перебранок, им не угодишь.
Приехали в «Матросскую тишину», женщин там оставили, оттуда взяли мужчин. Те тоже первым делом попросили закурить. Закурили:
-Давно служишь? – спросили.
-Да нет, недавно.
-Бросай это дело, а то испортишься здесь.
-Два года служил в ВВ, не испортился же, - ответил я.
-А где служил?
-В Красноярском крае, зону строгого режима охранял.
Всё, больше спрашивать и говорить ничего не стали.
Так, сопровождать этапы мне пришлось несколько раз с небольшими перерывами. Мне эта работа очень нравилась. Не то, что по душным, длинным и унылым коридорам ходить. Вот так-то работать я б согласился здесь.
Объездили почти все изоляторы, побывал помимо «Матросской тишины» в «Лефортово», на «Пресне», в «Сокольниках». Заодно и на улицы столицы чуть посмотрел в окошко, хотя что там смотреть. Из СИЗО чуть по улице, потом в длинный туннель да потом ещё чуть по городу, «Площадь трёх вокзалов», в «Сокольниках», правда, возле парка ещё проехали. Останавливались, когда ехали без спецконтингента, пили холодный, сладкий квас.
Ещё запомнилась одна женщина лет тридцати пяти. Её тоже посадили в автозак в «Бутырке», повезли в «Лефортово». Мы оказались с ней вдвоём. Она, после того, как закурила сигарету, которой я её угостил, села на корточки поближе ко мне, держась за решётчатую дверь, и начала рассказывать, хотя я её и не просил:
-Вот, дали семь лет за воровство.
-Первая ходка? – спросил я.
-Не а, вторая. А что мне. Ну, отсижу я эти семь лет, зато я наворовала себе на всю жизнь, во, - она провела ладонью возле шеи, - мне хватит, а главное, я дочь свою всем, что нужно обеспечила, ей уже четырнадцать лет.
Симпатичная, уверенная в себе, ничего не боится, надо же. Таким море по колено, похоже. Что ей было сказать:
-Ну да, - согласился я, а про себя подумал: «И стоило ли ей из-за денег выбрасывать семь лет жизни. Это на словах легко». Ну, да каждый сам выбирает, как жить, хотя, может, она просто хорохорилась, таким образом хотела и себя убедить, что поступила правильно. Дочка-то в четырнадцать лет на столько времени одна осталась, в таком-то возрасте.
А один раз меня послали осуществлять надзор за осуждёнными хозяйственной обслуги в гараже, который располагался на территории слева от тюремного замка. Что меня удивило, так это кирпичный забор, который в этом месте был очень невысоким по сравнению с другими участками.
В этом следственном изоляторе ведь не было ни КСП, ни других инженерных сооружений, помимо забора, являющегося основным ограждением. Про технические средства я не говорю, конечно, все они имелись.
Видимо, в связи с этим и следили за работой осуждённых, работающих на открытой уличной территории, такие сотрудники, как я.
-Откуда будешь, командир? – спросили один из них у меня, лет тридцати.
-Из Орска, - ответил я.
-А, знаю такой город. Какое там население?
-Триста тысяч где-то.
-Как один район у нас.
-Ну да.
-Была у меня девушка оттуда.
Дальше он начал рассказывать про свою девушку и непродолжительные отношения с ней.
Очень распространённый приём, чтобы разговориться. Но я и сам был не прочь поболтать. Что ещё делать-то… Стоять что ли истуканом, хотя работа такая.
Потом они принялись обедать, я стоял рядом. Приглашать меня к обеду они не стали, это было не принято, да и не положено. Я стоял несколько в стороне.
Этот бокс был небольшой, вмещались два УАЗика. Один из них они ремонтировали.
-Умеешь на машине ездить? – спросил он у меня.
-Да, умею.
-Хочешь покататься на УАЗике?
-Да можно.
-На ключи, заводи, выезжай, катайся.
Я завёл УАЗик и резко, задним ходом, выехал из гаража. Места для катания было очень мало, разве что покружиться на участке двадцать на тридцать метров, а то и меньше. А если учесть, что последний раз ездил лишь пару раз, когда из армии пришёл два года назад, да и то очень недолго, то можно представить каким я был ездоком.
Я, пригазовывая, дал несколько кругов вперёд-назад, а потом с визгом, впритирку с боковой частью проёма влетел в бокс.
-Не знал, что ты так ездишь, – сказал тот парень.
-Давно не ездил,- ответил я.
-Да, в случае чего сделали бы.
-Ну да, я понимаю.
IX
Однажды Ира ушла на больничный. А кому её замещать, народу не хватало, как обычно. Поручили мне помимо своего корпуса ещё и её больничку, камеры женской хозобслуги.
Эти шельмы откуда узнали сразу, что не Иринка в глазки заглядывает. Не успел я подойти к первой женской камере в больничке, открыть глазок, как тут же нарисовалась одна молодая шмара и при ярком, как мне тогда показалось, свете от тусклой камерной лампочки, встав перед дверью, распахнула халат и обнажила полностью голое тело, продемонстрировав большие и аппетитные, наливные груди:
-Ну, на, смотри!
Я не стал отбегать, посмотрел спокойно и отошёл дальше. Издержки работы, такими выходками меня не напугаешь, но было неприятно. Будто я сволочь, а не мужик. Хотя ничего плохого я ей не сделал. В другом месте бы показала, дура…
Ночью, когда я в очередной раз подошёл к их камере, подошла женщина в годах, попросила:
- Сынок, не закрывай окошко в двери, пожалуйста, хоть проветриваться будет, а-то прямо духота в камере.
Была жаркая июньская ночь:
-Хорошо,- согласился я.
Всю ночь окошечко это было открыто, в результате помещение всё же хоть как-то проветривалось, зарешеченное окно на улицу тоже было открыто.
Совсем под утро с обходом проходила сотрудница-офицер, увидела открытую «кормушку», подозвала меня:
-Почему окошко открытое оставил? – спокойным, но командным тоном спросила она.
-Душно же, женщины всё-таки.
-Не положено, знаешь же, – без зла, по-доброму, но с укором сказала она, - нельзя идти у них на поводу.
-Понятно, - ответил я.
-Не нарушай больше.
-Хорошо.
Ночью так хотелось спать всегда, особенно под утро. Да ещё и сидеть нельзя. Хорошо в корпусах, где есть окна в коридорах, закоулки какие-нибудь. Мы старались в таких местах прикорнуть, как только хлопала дверь в корпус, вскакивали.
Иногда до того надоедало, что начинал просто петь. Не нравилось, наверное, это заключённым, но молчали, не высказывали, не жаловались. А может, и не так слышно было у них.
До того, как отобьются, достанут. То над одной камерой лампочка загорится (так они вызывали надзирателя по каким-либо вопросам), то над другой. Подойдешь, откроешь окошко, начинается:
-Командир, дай «тифушечку» (теофедрин).
-Да где я тебе возьму, нету у меня.
-Ну, ладно дай, есть же.
-Да нету, откуда…
Дальше пройдёшь, то же самое:
-Дай таблетку.
-Какую таблетку, откуда?
-Какую хочешь, от головы.
-Знаешь же, что таблетки у медиков.
-Вызови лепилу.
Но вызывать врача без особой надобности тоже не положено было, нужно было веское основание. Там все прожжённые, что те, что эти. Врачи тоже много чего повидавшие работали, их за понюх табака не проведёшь.
Но иногда доставали некоторые, хотя видно, что не больные, приходилось вызывать.
Один раз меня конкретно достал заключённый, надоедливый и наглый попался, вызови да вызови. И помимо этого всякой ерундой доставал, всё время на кнопку вызова нажимал.
Я вызвал врача. Тот подошёл, а я в это время с зэком слега на повышенных тонах разговаривал. Врач послушал немного, мне сказал:
-Не стоит нервничать, надо спокойно с ними разговаривать, - вежливо так посоветовал он мне и вежливо же спросил у заключённого, мол, что случилось и т.д.
Тот, естественно, начал жаловаться, требовать лекарства.
-Да ты же не больной, у тебя нет даже температуры.
-Причём здесь температура, если голова болит, сердце.
-И голова, и сердце, на градусник.
-Да не надо мне градусник.
-А что тебе тогда надо?
-Дай теофедрин.
-Да с какой стати?
-Да с такой.
Постепенно они всё больше и больше распалялись, а через пять минут я уже отошёл в сторону:
-Да ты баран, какое тебе лекарство? – кричал доктор.
-Не кричи, сам ты олух! - кричал зэк.
-Да ты обнаглел, я тебя в карцер закрою! Симулянт!
-Это ты лепила безграмотный, дай таблетку!
И в таком духе ещё минут пять.
Я уже еле смех сдерживал. В итоге врач с силой захлопнул кормушку и удалился восвояси, а зэк больше не нажимал на кнопку до утра.
X
Баландёры в этой тюрьме, да и вообще многие осуждённые из хозобслуги, здоровались за руку с нами, сотрудниками. Меня это поначалу удивило. Я такого раньше не видел. Но это Москва, наверное, поэтому. Сроки у них были вроде небольшие, но всё же у некоторых больше пяти лет.
Один из них частенько останавливался поболтать, рассказывал о себе, расспрашивал про свободу:
-Ну, что, погнали наши городских, - любил повторять он, до него я тоже не слышал это выражение.
-А я в морфлоте служил, на военном катере, - говорил, он был ещё молод, лет двадцати пяти.
-А где?
-На Каспийском море, Аральский дивизион.
-А там есть флот?
О, а как же, конечно. Ещё какой! Вот было время!
-А за что сел-то?
-Да как за что, валютой торговал. Нарушение валютных операций.
- А…
-Москва ведь, «как много в этом звуке для сердца русского слилось».
-А ты москвич?
-Да, коренной.
Не знаю, как москвичи зарабатывали, но на таких работах, как мы, лимита, они мало работали. Милиционеры, рабочие на больших заводах, водители автобусов, строители – всё больше иногородние. Нельзя сказать, чтобы они открыто презирали нас, я таких не встречал, но всё-таки пресловутый «московский шовинизм» слегка чувствовался. Знали бы тогда, какой станет Москва через, буквально, несколько лет. Да что там Москва, вся страна. Тогда зарплаты в Москве наоборот низкие были по сравнению со многими другими областями, точнее, не выше, чем в других областях. Зависело, как и везде, от отрасли. Мы получали по сто пятьдесят пять рублей, контролёры со стажем побольше – сто семьдесят, максимум - сто восемьдесят, офицеры – уже за двести, конечно, двести пятьдесят.
Как раз фильм ещё в 1985 году вышел: «Самая обаятельная и привлекательная», а там фраза, ставшая популярной: «Она что, с Урала». Правда, её использовали в шутку. Я как раз и был с Урала. Но, в целом, о москвичах у меня осталось хорошее мнение. Особенно о коренных, они отличались даже говором, то ли шепелявили слегка, то ли гласные звуки произносили по-своему и говорили быстро.
Я вот до того, как устроиться на работу, жил у знакомой женщины, формальной родственницы, мужа моей тёти какой-то тоже тёти, короче. Она проживала с сыном, снохой, внуком в Щербинке, в небольшой трёхкомнатной квартире в двухэтажке.
Перед этим я с мамой и тётей лишь однажды был у неё в гостях. Две недели я у них жил потом, как уже говорил, они с меня даже копейки не взяли. Предлагали устроиться у них в совхозе в Подмосковье, немного удивлялись, что я всё в органы рвался. Но мне хотелось в Москву, в Москву, « как много
в этом звуке…»
XI
Офицерских должностей в «Бутырке» было мало. Перспективы как таковой не было. Направления на учёбу давали крайне редко, разве что во Владимирское училище двухгодичное, но единицам. Это мне не понравилось сразу. В милиции с этим было проще. А я ведь две анкеты написал там. Позвонил, сообщил, что устроиться на ЗИЛ не смог, пошёл служить в СИЗО.
Они посетовали, сказали, мол, как же ты так оплошал-то, но всё же предложили мне поступить следующим образом:
-Ты работай пока, а как стажировка закончится, не соглашайся подписывать приказ о зачислении в ряды аттестованных сотрудников, - хотели перетащить меня к себе как раз после спецпроверок. А вообще «с лимита на лимит» перейти было не просто, как мне говорили.
Но я этот момент прохлопал, меня вместе с ещё несколькими товарищами завели к начальнику и в скромно-торжественной обстановке спросили, готовы ли мы к выполнению почётной обязанности по охране СИЗО в структурах исполнения наказания при органах внутренних дел, и я быстренько согласился стать старшим сержантом внутренней службы.
К нам в корпус частенько заходил один парень, тоже контролёр, чуть постарше меня, он был с рацией всегда. В то время среди прочих были радиостанции с длинными антеннами, довольно габаритные по сравнению с нынешними, портативными и миниатюрными. Носились на ремне через плечо, со сложной комплектацией. Батареи у них легко отсоединялись.
Он почему-то считался простоватым, слыл не особо продвинутым что ли, глуповатым. Непонятно, почему. Он очень хорошо пел и играл на гитаре. Забегая вперёд, скажу, когда в 1989 году я был проездом в Москве, уже учась в пединституте, и зашёл в семнадцатиэтажную общагу, в которой проживали бывшие мои коллеги, расположенную во дворе позади Бутырки, то из всех своих знакомых встретил только его, остальные все поувольнялись.
Не знаю, что на меня нашло тогда, тем более, что я ещё был стажёром. Шутки ради я снял с его рации батареи, а он не заметил. Глупее в той ситуации мало что можно было придумать. Он долго не замечал, ходил так, хотя радиостанция стала намного легче. А через некоторое время стал в грубой форме требовать их у меня. Меня задел тон с которым он это делал, и я не сдал отдавать их ему. Он психанул и ушёл.
На следующий день меня жёстко отчитали за это, а начальство на совещании высказалось, как мне потом передали, следующим образом: «Что за безобразие и разгильдяйство, докатились, стажёры у аттестованных сотрудников уже рации на ходу снимают».
Так, за короткое время у меня уже было два «косяка» (нарушения дисциплины), одного послал на три буквы, у другого батареи от радиостанции снял.
XII
Среди осуждённых хозобслуги были две арестантки, очень симпатичные, они всегда держались вместе. Одна была совсем молодая, старше меня на год, вторая – старше лет на семь. Молодая, будучи студенткой, украла у какого-то порядочного гражданина японский переносной магнитофон, дорогой и престижный в то время, получила за это четыре года, а вторая совершила что-то посерьёзнее, отбывала наказание по статье мошенничество, имела семилетний срок.
Я время от времени разговаривал с ними, когда они шли на работу или обратно, или просто находились возле своей камеры, которая никогда не закрывалась, они ведь были не подследственными, и камера выполняла роль жилой секции, камерная система на осуждённых хозяйственной обслуги не распространялась.
Мне было забавно, когда они неподдельно удивились, узнав, что я служил до этого в глухой тайге и охранял зону строгого режима, мол, ничего себе, там же свирепые рецидивисты. А сами при этом находились чуть ли не в пасти у дьявола, в одной из самых суровых советских тюрем, к тому же со всеми режимами, вместе взятыми.
Однажды молодая, не помню её имя, прошла мимо меня и у неё из кармана выпали две шоколадные конфеты. Я сказал ей об этом, несколько раз окликнув. Но она сделала вид, что не слышит меня.
Имея определённый опыт работы в местах не столь отдалённых, я по наивности не знал, что поднимать с пола упавшие продукты, сигареты, столовые приборы по тюремному этикету категорически нельзя.
К тому же её угощали время от времени сладостями сотрудники, и она, возможно, не захотела это афишировать.
Однажды мы стояли в корпусе возле камеры, к которой подошла выводная, и назвав фамилию подследственного, после команды:
-Казёнку снять, с вещами, - сказала нам, что его оправдали и освобождают.
Трудно описать выражение его лица: и радость, и горечь, и сожаление, и восторг. Всё дело в том, что он пробыл в камере целый год. Других подобных случаев я лично больше не встречал.
XIII
Небольшую зарплату мы тратили быстро, питались так себе, в магазине больше набирали полуфабрикаты, картошку жарили, макароны отваривали. На кухне был холодильник, но там наших продуктов почти не бывало, зато он был забит продуктами нашего криминалиста: колбаса сервелат, сыры копчёные, твёрдые и полутвёрдые, сгущённое молоко и какао, кофе, конфеты – всё из дефицитов больше.
Продукты мы брать не решались, чужое же. Но вот на кофе быстрорастворимый Сергей глаз положил быстро, несколько раз насыпал себе и даже мне как-то сыпанул ложечку.
В очередной раз утром собрались на работу, ни чая, ни сахара, ни хлеба тем более. А, что там, Сергей насыпал себе кофе из баночки в шкафу, мне предложил, я отказался.
Вечером, после работы, меня подозвал к себе в комнату милиционер, она у него, кстати, запиралась на ключ. Вообще, закрывался он всегда, но не на ключ, часто печатал на машинке допоздна.
-Ты не против, если я проведу один эксперимент? – спросил он.
-Какой? – насторожился я.
-Я хочу посмотреть на кисти твоих рук под ультрафиолетовыми лучами. – У меня пропадают продукты на кухне, но если ты их не брал, то тебе бояться ведь нечего.
-Да пожалуйста, - ответил я, несколько безразлично-брезгливым тоном.
Он включил лампу, я пододвинул под неё свои руки. Он внимательно их осмотрел, ничего не увидел:
-Ну, собственно я и думал, что это не ты, был уверен, что это Сергей, так, чтобы убедиться наверняка, решил и тебя проверить.
Однако я маленькое фиолетовое пятнышко на своей руке всё же узрел. Об этом я рассказал Сергею:
-Ах, он, сучонок, следственные эксперименты тут проводит, гад – возмутился он не на шутку, - а я-то думаю, в чём это у меня руки испачканы и не отмываются. Я посмотрел, руки его действительно были в тёмно-коричневых пятнах, это было видно и без ультрафиолета. Но Сергея подвергать проверке под лучами чудо-лампы следователь не стал. Хотя ему и так ведь всё было ясно.
XIV
Жить в Москве было интересно. Только отсыпной и выходной пролетали быстро, а там опять эти нудные двенадцать часов в тюрьме.
Лишь только началась весна, 1 апреля на одной из площадок, недалеко от Красной площади, устроили большой концерт. Народу собралось очень много. Когда мы подошли, милиция никого не пропускала к месту представления. У нас тогда были ещё временные удостоверения, мы их показали, и это помогло, нас пропустили.
Я впервые тогда увидел Пугачёву и Кузьмина, да ещё и вместе, перед ними выступали разные группы, в том числе и «Динамик», а потом они спели «Две звезды». Впечатление было – неописуемый восторг!
У меня одноклассница училась на пятом курсе в МИСИ. Я познакомил её с Сергеем, она меня познакомила со своей подругой из Фрунзе, вот вместе с ними мы и проводили частенько свободное время.
Как-то купили билеты на дневной концерт с участием Кобзона, Толкуновой и прочих знаменитостей, ещё группа «Бим-Бом», «Самоцветы» с песней «Алладин». Ещё опаздывали тогда, таксиста попросили, чтобы ехал побыстрее, тот понёсся, как чёрт на метле с шутками да прибаутками и прямо на гаишника за углом одной улочки выскочил.
Сергей, по нашему общему желанию, подошёл к милиционеру, показал корочку, походатайствовал, но тот посмотрел на него, как на дурака ещё и сказал: «У тебя своя работа, у меня своя», - и штрафанул водителя, после чего тот ехал грустно и молчаливо.
Концерт оказался довольно посредственным, несмотря на громкие фамилии, и что интересно, зал был полупустым.
А вот концерт в «Олимпийском» мне очень понравился. Тоже сначала всё довольно блекло было, под фонограмму, включая тех же «Самоцветов», катающихся в повозке по сцене с песней «Мы бродячие артисты» и бегающего слона, популярного в том году, но вот когда вышел Розенбаум и запел под гитару, все рты, как говорится, пораскрывали от умиления.
Ещё вышел так, один микрофон к гитаре, второй для голоса да как затянул. Я просто не ожидал, слушая до этого песенки про Сэмэна, что у него такой голос.
Не удержался я, чтобы не сходить и на чемпионат мира по хоккею, хотя мою идею никто не поддержал. Билеты смог купить только на Чехию-США, но нисколько не пожалел, посмотрев любимую игру на таком уровне, хотя и не с нашими.
В тот год как раз и «Игры доброй воли» проводились в Москве, тоже сходили, поглазели разок.
XV
Да в Москве разве заскучаешь… Даже ночные прогулки по Садовому кольцу от Автозаводской до Новослободской были в радость, хотя утром на работу, на Курском вокзале покупали пакеты с колбасой, варёными яйцами и булочками и наворачивали с большим аппетитом, и фанту пили холодную, она тогда только появилась, наверно, натуральная апельсиновая.
Пиво пили с жареными над раскалёнными спиралями сосисками на Таганке в баре, в полуподвальчике, где, якобы, Высоцкий любил бывать. Тогда ещё не так много было таких баров, с музыкальным оформлением, как в ресторане. Не столько пива хотелось, сколько сосисок с такими же булочками, как на вокзале.
Один раз зашли в «Жигули» на Новом Арбате пивка попить. В очереди простояли. Набрали пива с креветками, а не разобрались с ценами. В итоге денег не хватило.
-И что? – спросил официант.
-Ну, вот часы возьми хотя бы.
-Да что мне делать с вашими часами, кому они нужны?
Потом всё же взял у Сергея часы, они ему покруче показались. А мои «Олимпийские», юбилейные, с красным циферблатом, позолоченные посчитал не такими ценными, сейчас бы он по-другому на них посмотрел. На следующий день Сергей выкупил свои часы.
Вообще пиво с креветками там в обычных барах продавалось, даже в автоматах было пиво. Бросишь пятнадцать копеек – полкружки нальётся, ещё пятнадцать копеек – ещё полкружки. Никаких очередей.
А какое вкусное мороженое было в Москве. Торты фирменные. Да чего там только не было.
Черёмуха цвела, потом сирень (может, наоборот), я, помню, бестолочь наломал как-то прямо с куста и подарил девушке, она мне уже нравилась тогда, хотя у неё был другой парень. Как-то всё так было, бесшабашно. Она и со мной гуляла, и с ним, похоже. Когда только успевала. Зато сколько было впечатлений.
Потом она вроде с ним поругалась, со мной-то больше времени проводила, а потом и вовсе собралась уезжать домой, бросила институт. Тут и что-то загоревал, хотя видел, что сердце её занято, скорее, не мной, но ведь и с ней мы сколько раз целовались, да так увлечённо тоже.
Сергей понравился моей однокласснице, а она ему нет. Он вообще приехал в Москву из-за своей девушки, которую называл женой.
Там у него такая история произошла. Он жил с родителями в Салавате, а она приехала на практику из Москвы после медучилища. Подружились они и стали жить у него дома, как муж с женой. Потом практика у неё закончилась, и она уехала, толком не разъяснив ему, совсем или как бы на время без него-то.
Он, долго не думая отправился вслед за ней, но отец её, военный, отставной майор признавать новоявленного зятя из провинции не захотел, она заняла позицию и да, и нет, короче. Вот он и устроился на работу в «Бутырку», чтобы ещё раз покорить сердце своей любимой и преодолеть сопротивление своего немного тестя.
А с моей одноклассницей так, время проводил, чтобы хоть как-то его коротать, наверное, ещё и меня попросил, чтобы я ей не говорил ничего про его дела семейно-житейские, а потом сам же ей и рассказал, слегка разбив ей сердце. И ходил к девчонкам в общежитие на Автозаводской больше из-за того, что я его звал, но потом и мои уговоры перестали на него действовать. Я ходил уже один к ним, компания расстроилась, а тут ещё и моя чуть-чуть пассия собралась уезжать до дому-до хаты.
Женщина, у которой я проживал перед тем, как устроиться в органы, когда приехала моя двоюродная сестра в гости к ней, она была её больше родственница, хотя тоже дальняя очень, решила познакомить меня с соседской девчонкой, моей ровесницей. Сказала приехать, назначила дату. И зачем-то сказала: «Она девчонка хорошая, правда, толстоватая». И сразу смазала всё моё о ней представление.
А тут ещё с нашими девушками какое-то мероприятие наметилось, и я не поехал, погуляли они без меня. А я потом об этом долго сожалел, что так поступил. А если честно, то до сих пор вспоминаю об этом с сожалением. Вообще, о многих вещах я сожалею, и не только связанных с моими московскими поступками. Много накуролесил. Эх, молодость, молодость… «Как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок».
XVI
Квартиру получить в Москве, даже комнату в коммуналке – событие века. Но среди наших нашёлся один такой, как раз из нашей смены, он проработал в учреждении лет семнадцать-двадцать, пожалуй. И вот ему выделили комнату. Перевозить его пожитки с квартиры, которую снимал, он пригласил и Сергея. Я как-то не попал на это мероприятие. Вещей было не так много, но отметили они это дело потом от всей души, поляну он накрыл шикарную, хотя слово «поляна» тогда ещё не использовалось. В общем, получилось так, что Серёга потерялся.
В общагу пришёл только на следующий день, на работу не успел, прогулял. Как он потом рассказывал, очнулся где-то на стройке возле башенного крана, среди гравия, бетона, песка и недостроенного здания какого-то. Кое-как потом сориентировался, кое-как добрался до места обетованного. Палёнки тогда не было, водка в Москве была отличная, как и всё остальное, много фирменной, типа «Золотого кольца».
Вообще, на слово перестройка там я лишь однажды обратил внимание, на разводе, о котором уже рассказывал. В остальном, никакой перестройкой нигде совсем не пахло, разве что изредка разговорами о политике на работе в междусобойчике.
Так что Сергей просто перебрал по молодости. Но ему это легко сошло с рук, так, пожурили и всё. Я тогда ему посочувствовал и не знал, что нечто подобное произойдёт в ближайшее время со мной и куда в более трагической для меня форме.
XII
Одноклассница моя защитила диплом и решила отметить это событие в ресторане. Пригласила, конечно, и меня с Сергеем. Но Сергей наотрез отказался, как я его ни уговаривал. Пришлось мне пойти одному.
Походили, повыбирали ресторан втроём: я, одноклассница и подруга, специально не называю их имена, кстати. Нашли какой-то с изображением парусника, морского направления, а закуски – больше рыбные. Зато выпивка самая настоящая, под мясо - самое то было бы.
Заказали всего, наверное, на пятерых, особенно выпивки, при том, что со мной были две девушки, а я это не учёл. Разве девушки много могли выпить… Так что в итоге задача по уничтожению зелёного ворога выпала на мою грудь. Даже то, что я потом начал угощать гостей с соседних столиков мне не помогло. Расплатился за торжественный ужин тоже я, по-джентльменски.
Набрался я окончательно, до чёртиков. Девушки поехали меня провожать. Кое-как выбрались из автобуса, я раз пять упал на клумбе и на тротуаре потом, они, как две курицы, возле меня там бегали, поднимали, пытались вести, я снова падал.
Добрались до общаги. Возле соседнего подъезда сидела молодёжь, тоже наши же, менты, парни, девчонки, ещё светло было. И что-то шутливое сказали в мою сторону. Я счёл это жестоким оскорблением, подковылял и съездил по лицу, как потом оказалось, самому спокойному и скромному парнишке из всех, после чего он сразу ушёл, а остальные начали меня малость бить.
Но что там было меня бить, когда я еле на ногах стоял. В общем, длилось это совсем недолго, но резонанс имело большой, к тому же в этом подъезде жил председатель месткома или домкома, офицер. Но даже и не это главное.
Каким-то образом я оказался в своём подъезде. К Сергею приехала сестра с мужем, они уже дней десять жили в нашей комнате, иногда она готовила и для нас, очень вкусно, кстати, но большую часть времени мы проводили в соседней квартире, с другой сменой, там и ночевали. Это стало для меня роковым.
Когда меня туда притащили, я начал буянить, и меня связали. Но когда очнулся я, ещё пьяный, то начал требовать, чтобы развязали, естественно, толком ничего не поняв, для меня это было какой-то жутью. Меня развязали.
И я опять-таки ударил одного из них, парня, моего же ровесника, из другой смены, Славку-Бульбаша. Так, не сильно.
Он сказал:
-Что ты здесь-то бьешь, пошли в прихожую.
Вышли мы в прихожую, и он начал наносить мне удары, как кувалдой, от которых я упал и вырубился. Потом встал, он меня вытолкал. Парень был спортсменом, и совсем не пил, между прочим. Он вытолкал меня из квартиры. Я стал опять стучаться и возить по двери руками, рисуя кровью изображения. Он открыл дверь и, вновь увидев меня, сказал:
-Нет, всё, хватит, - и закрыл дверь.
Я остался на лестничной площадке, сел на ступеньках. Вахтёрша позвонила на работу. Приехал дежурный офицер, капитан. Спросил меня:
-Ты что здесь сидишь пьяный, иди домой.
-Ты кто такой? – спросил я у него
-Зайди в комнату, – повторил он.
-Ты кто такой?- опять спросил я.
-Ну, ты подними голову и посмотри, кто я такой.
Я поднял голову и, увидев офицера, воскликнул:
-О, товарищ капитан, я уважаю ваши погоны!
Тут появился Сергей, меня завели в комнату и уложили спать.
XVIII
Утром надо было идти на работу. Я подошёл к зеркалу, посмотрел и увидел в нём странное, опухшее создание с синяками под глазами, распухшим носом и толстенными губами. Идти на работу было не реально.
Я пошёл к телефонному автомату и оттуда позвонил, что на работу прийти не смогу.
Постучался к пацанам-соседям, открыл Бульбаш:
-Слава, ты зачем меня избил вчера? – спросил я.
-Ой, извини, я сам не понимаю, как это произошло, ты стал драться, - начал объяснять он, явно с сожалением и опаской глядя на моё неузнаваемое лицо.
Вышли другие пацаны, начали объяснять мне, насколько я был неправ. Хотя мне и без них всё было понятно.
На следующую смену опухоль немного спала на лице, я пришёл на работу и продолжил нести службу. Правда, со мной провели несколько профилактических бесед, включая и оперативно-режимный аппарат.
Вызвал меня к себе подполковник и начал допытываться:
-Где ты пил?
-Одноклассница диплом защитила, в ресторане.
Ну и так далее, рассказал всё, как было.
-Кто тебя избил?
-Да, не знаю я, пьяный был.
-Нет, так не пойдёт. Тебя же свои избили, расскажи кто.
-Не знаю я, я пьяный был.
Ничего он от меня не добился.
Потом начал говорить, что собираюсь ли я дальше работать с таким-то отношением.
-Я ещё поработаю, - сказал я.
В той смене тоже устроили разборки, начали допытываться, кто меня избил, но никто ничего не сказал, никто ничего не видел, и никто из коллег из-за меня не пострадал.
Шум поднял милиционер-месткомовец ещё, позвонил, нажаловался. Требовал, чтобы приняли меры в отношении меня.
Оказывается, я ещё и обзывал его СВПшником, а СВПшники - это члены самодеятельных организаций в исправительных колониях тех лет, секций внутреннего порядка, помогающих администрации поддерживать режим, к ним относились с презрением не только осуждённые, но подчас и сотрудники.
Я продолжал работать, но предстояло пройти ещё одно воспитательно-профилактическое и даже одно из главных мероприятие, суд чести. На суде чести собираются коллеги, члены суда, так называемые, и отчитывают, потом выносят вердикт: «казнить нельзя помиловать», а во время оного решают, где поставить запятую, и записываю в протокол. Чаще всего, если вышестоящее начальство приняло какое-либо решение, это мероприятие носило формальный характер.
Мы как раз разговорились с одним парнем в корпусе по поводу правильного досуга, он рассказал, что можно заняться рукопашным боем, как раз недавно организовали новую структуру, ОМОН, и он сними тренировался в спортзале, пригласил и меня. Я согласился.
Тут меня вызвали. Прихожу, сидят все важные лица, среди них много моих знакомых: и женщина-старший сержант, и сухожилый Кощей, и рыжий толстячок, ещё некоторые женщины из нашей смены.
Начали меня отчитывать, прорабатывать. Стали слышаться такие слова: «Вёл себя вызывающе, посылал старших сотрудников на три буквы, батареи с рации снял у сотрудника во время дежурства, зато старший сержант, высокомерный не по годам и всё остальное в этом духе».
-Ты почему так себя ведёшь? – спросил начальник смены.
-Характер такой, - ответил я.
-Характер, да тут у всех такие характеры, ой, ёй, ёй. И всё же держат себя в руках.
-А что ему, он надел очки чёрные, и плевать ему на нас, он нас и видеть-то не хочет.
Я снял очки, открыв синяки под глазами.
-Как ты дальше собираешься работать? – спросил начальник смены.
И вот тут на меня нашло непоправимое, состояние ступора, произошёл щелчок. После всех этих слов, после того, что было, произнести слова в свою защиту у меня не хватило ума. Надо было всего-навсего сказать: «Без замечаний», «Хорошо» или «Буду стараться». Но они не приходили мне на ум. Я не знал, что сказать в этой ситуации, любые слова мне казались унизительными.
-Как ты собираешься работать? – громко и требовательно повторил майор.
Я предательски молчал.
-Ты что молчишь? - чуть ли не крикнул, спросил худой и седой старшина?
Это ещё больше меня смутило. Я молчал.
-Да что с него взять, он даже разговаривать с нами не хочет, - сказал кто-то из них. И они, разочарованные, в грустном молчании разошлись.
-А мне что делать? - спросил я у своего начальника смены.
-Мы тебя уволим, - ответил он.
Смена ещё не закончилась, было раннее, раннее утро. Но я ушёл с работы. Вышел из корпусов СИЗО на улицу, утреннее солнышко ласково светило, мимо по-деловому проезжали первые машины, так хорошо на улице-то. Свобода! Москва-красавица. Эх, жизнь продолжается, господа!