(Из семейных тетрадей. 1) До и после.
13 июля 1944 года, после штурма последних очагов сопротивления, Вильнюс был отвоёван и полностью освобождён от остатков германского Вермахта. После этого в город стали возвращаться оказавшиеся за пределами родины вильнюсские горожане и уцелевшие жители бывших еврейских местечек Литвы, потерявшие там свой кров и родню. В конце августа 1944 года вернулись в Литву и мои родители, которые после посещения родных мест были, как и многие евреи, вынуждены искать новое жильё в Вильнюсе.
Мой будущий папа – Элиягу Лейбовичюс получил эту большую квартиру, возвратившись в Литву с войны. Залечив своё четвёртое ранение в английском госпитале под г. Калинином и, будучи уволен в запас, они с медсестрой того же госпиталя моей будущей мамой - Шейне-Нехамой Шнейдерите приехали в только что отвоёванный у немцев Вильнюс и без шума и свадебной пыли зарегистрировали брачный союз. Никаких друзей, знакомых и родственников тогда в Вильнюсе не было; на свадьбу им некого было приглашать. Но перед этим Шейне-Нехама побывала в родном Таураге, где обнаружила, что небольшой двухэтажный дом, в котором до войны жила их семья Шнейдер, оказался занятым незнакомыми людьми. Новые жильцы не пускались в разговоры и даже не пустили войти в дом. Элиягу отправился в городок своего детства - Обяляй. Родительское гнездо и имущество было экспроприировано соседями по улице, которые стали владельцами их семейного скарба и двухэтажного дома в центре местечка, в котором цепочка поколений рода Лейбовичюс известно проживали по крйней мере с начала 18 столетия. Многочисленная семья Хоны Лейбовичюса-старшего – отца Элиягу и деда ещё не появившегося на свет маленького Хоны (будущий Хона – это я) была полностью уничтожена литовскими белоповязочниками1 в первый же месяц после начала наступления гитлеровцев. Патриархальная еврейская семья в составе восьми детей, их родителей и деда с бабкой погибла, и осталась о них весьма призрачная память; ни документов, ни фотографий. Родной брат тех восьми детей, убитых в Обяляй, двадцатиоднолетний Элиягу (мой будущий папа) жил, работал, учился в Каунасе и с первого дня войны ушёл добровольцем на фронт. Полуразрушенный войной, полностью потерявший своё еврейское население и многие десятки тысяч других убитых и репрессированных горожан, Вильнюс в первые месяцы после его взятия Красной армией оставался полупуст, и послевоенные власти дали Элиягу пустовавшую просторную квартиру в уцелевшем доме на улице Komjaunimo. Через какой-то год в Вильнюс прибыли Изя Шаевич – однополчанин и приятель Элиягу по 16-й Литовской дивизии и жена его Гита, совершившие с таким же «успехом» поездку в свой родной Шяуляй. Ко времени прибытия Шаевичей весь уцелевший жилой фонд уже был распределён и истощён. Ну, что ж тут делать? Друзей приняли к себе, разделив четырёхкомнатную квартиру с кухней фанерной стенкой в большой комнате, превратив её в две спальни в двух отдельных двухкомнатных. Тут и родители Гиты - Ривця и Юдл Бенгисы подоспели, а за ними вернулись из Молотовской области Перец и Дора.
Перед войной Дора и Перец с дочкой Нехамой (обычно её звали так) и на четыре года младшим сыном Ициком жили в самом центре Таураге рядом с евангелистской реформаторской церковью. Нехамке окончила еврейскую гимназию, работала в дамском салоне - ей ещё не было двадцати одного года, мама была домохозяйкой, папа работал жестянщиком, шестнадцатилетний Ицик ещё был гимназистом, когда началась война. Таураге находился менее чем в 15 км от германской границы, всего в четверти часа езды автомобилем, и невозможно вообразить и достоверно представить себе суматоху, происходившую в этом маленьком 11-тысячном городке при стремительном бегстве хвалёной Красной Армии. Часть евреев, составлявших более 40% численности города, сломя голову, как и в чём были, когда их застало известие о наступлении немцев, побежали на восток в Россию, ибо понимали - промедление смерти подобно. Те тысячи три, кто не смог, не успел, в силу каких-то причин задержался или думал, что всё как-нибудь обойдётся, были подвергнуты немедленному целенаправленному уничтожению местными активистами с момента вступления гитлеровцев в город. Cоветское руководство тщательно скрывало информацию о приближающейся войне. Об этом не знали рядовые офицеры и даже средний офицерский состав советских войск, расположенных на территории Литвы. Откуда уж было это знать простым, далёким от политики людям в провинциальном Таураге. Те же, кто живо интересовались международным положением, читали советские газеты, пребывали в «знании» и уверенности, что находятся за «надёжным щитом» мощного государства, и мир ему гарантирован «дружественным Пактом Молотова-Рибентропа». Люди слышали о том, что в Европе бушует война ... Проникавшие на территорию аннексированной Советским Союзом Литвы, еврейские беженцы из Польши рассказывали, что немцы «вытворяют» с евреями. Об этом ползли неподтверждённые противоречивые слухи, да и воспринимались они неоднозначно. Старики вспоминали, что двадцать пять лет назад немцы вели себя вполне прилично и по-человечески, что нельзя было сказать о русских.
Немалая часть беженцев погибла в пути от рук литовских «патриотов». Остальным, в их числе семье Шнейдер, удалось достичь «русской границы». Здесь ожидал их сюрприз. Несмотря на то, что балтийские страны были инкорпорированы в состав СССР, беженцев дальше не пустили; граница с Россией оказалась на замке. В который раз многострадальные евреи тщетно понадеялись на благоразумие и помощь русских - в ожидании спасительного для себя решения, застряли на границе. Пока евреи ждали, а русские решали «пущать яво, али нет», беженцев настигли литовские убийцы и наступавшие немецкие айнзац и зондеркоманды. Значительная часть беженцев ждать не стала, а сразу же устремилась на север и через латвийско-советскую границу им удалось прорваться в Псковскую область России. Успели не все; через пару часов границу закрыли. Часть из них рассеялась по российским городам и весям, и вскоре была успешно ограблена и уничтожена местным населением этих областей. Остальные погибли от рук немцев, в которые они были переданы местными «доброжелателями». Были такие, которые не медля пробирались дальше, вглубь России самостоятельно. Скопившийся на границе еврейский люд из Литвы был согласно составляемым на месте спискам, так сказать, эвакуирован на Урал и в Предуралье.
Семья мамы была вывезена в Кировскую область, и недолго прожив там в нищем голодном колхозе, вместе с другими перевезена в Молотовскую область в не менее нищий и голодный совхоз. Дора, Перец, и ещё несколько литовских евреев работали в совхозе, где и дожили до конца войны, и выжили благодаря помощи и поддержке двух семей тамошних татар. Сначала вся семья держалась вместе, но потом Нехаму разыскал литовский уполномоченный Мешкаускас и предложил курсы медсестёр. Таким образом, она закончила курсы, прошла через фронт, затем была назначена в новый (английский) военный госпиталь под Калинином. Несовершеннолетний, без знания русского языка, Ицик рвался на фронт - воевать, как он говорил, с «нацистскими ублюдками». Для начала его направили в трудармию. Когда ему исполнилось восемьнадцать, он ушёл на фронт. Теперь, награждённый орденами и медалями, покоится сержант Ицикас Шнейдерис в братской могиле на воинском кладбище Гинкунай под г. Шяуляй. На могиле начертано: «Самоотверженно исполняя воинский долг, геройски погиб в бою, освобождая г. Шяуляй.» Нехама и Дора многие годы разыскивали Ицика. Нашли его через сорок пять лет. Место захоронения нашла и указала историк, работавшая над книгой о 16-й Литовской Дивизии. Мы с мамой сразу же туда поехали, не без труда нашли место, возложили цветы и прибрали ряд запущенных захоронений. Впоследствии, дважды посещая кладбище, я находил могилы в удовлетворительном состоянии. В последний, третий раз кладбище представляло из себя печальное зрелище: заброшено и загажено, все металлические буквы с надгробий сорваны. Прочесть надписи можно лишь кое-где по оставленным сорванными буквами нечётким исчезающим следам. Но место я запомнил.
(Из семейных тетрадей. 2) На Кейверовес.
Осенью, перед праздником Йом Кипур2 евреи всех бывших мест проживания – деревень, местечек и городов Литвы обычно готовились в поездку на «Кейверовес»3. Тайба и другие выходцы из семей, до войны проживавших в местечках Рокишксого района, составляли списки, вскладчину заказывали большой автобус, и в течение одного дня первого воскресенья сентября объезжали леса, не пропуская опушек, ям и оврагов, где были убиты их родные и близкие, друзья и возлюбленные, знакомые и коллеги, соседи и одноклассники, «киндер унд эйниклах», «ингалах мит мейдалах»4. Вся Литва усыпана этими могилами. В местах этих массовых убийств они молились, читали Кадиш5, орошали землю слезами и ехали дальше. Тайба Флаксманайте - двоюродная сестра Элиягу Лейбовичюса (мой папа) через свою маму Лотту Флаксман, которая в свою очередь приходилась ему тёткой. Его мама Хане-Фрейдл и Лотта были родными сёстрами. Лотта являлась женой Мендла Флаксмана и бабушкой Люси Цодиксон. Хане-Фрейдл замужем за Хоной Лейбовичюсом-старшим, моим дедом, а стало быть и моей бабушкой по отцовской линии. Семьи Тайбы и моего папы до войны жили рядом в маленьком Обяляй.
Часам к трём автобус остановился в живописном месте на берегу одного из озёр, окружавших Обяляй. Пассажиры высыпали из автобуса, размяли затёкшие конечности, некоторые закурили. Тут же на ровной площадке стали накрывать на столы, кем-то заботливо сколоченные для отдыхающих и туристов, расстелили небольшие скатёрки, салфетки, газеты. Каждый что-то прихватил из дому для себя и для спутников. Разбились на группки, хлебнули водки, закусили, и потекла беседа, состоявшая, разумеется, из воспоминаний далёких довоенных и военных лет. В небольшой группке, в основном молодёжной, где были сын рассказчицы и я, Тайбу раскрутили на разговоры. Рюмка, другая - она расчувствовалась и в слезах стала вспоминать, как работала в продуктовом магазине Хармаца в Рокишкисе и ежедневно утром отправлялась туда на работу в районный центр за двадцать километров от дома.
Ещё перед началом войны её родители уехали в Мариямполе к родившей дитя Тайбиной сестре. Она вспоминала, как в день, когда грянула война, когда разнеслось известие о её начале и нападении немцев, Тайбу чуть ли не силком с улицы знакомые евреи втащили в пожарную машину, и они нигде ни на секунду не останавливаясь помчались из Рокишкиса к латвийско-русской границе. Сначала Тайба пыталась сопротивляться. Ей втолковывали, что промедление смерти подобно, что возвращаться в Обяляй ни в коем случае нельзя. Главным, убедившим её аргументом, явились обычные для еврейских погромов «атмосферные» признаки - летевшие отовсюду, носимые ветерком пух и перья вспоротых соседями еврейских перин и подушек. Литовский плебс искал, жаждал еврейского золота, денег и крови.
Расстояние до границы через Даугавпилс более сотни километров, и дело было днём. Они успели пересечь границу, а к вечеру граница закрылась. Оттуда успевших прорваться беженцев спустя какое-то время развезли кого куда, и Тайба попала в городок Вязники Владимирской области. Там, питаясь неочищенной мёрзлой («в мундире») картошкой и живя в тяжелейших условиях, работала в совхозе, обморозила пальцы, сломала ногу. Ей повезло в том, что вместе с травмированными курсантами Вязниковской военной авиашколы её отправили в Загорск в военный госпиталь для легкораненых. Она ковыляла на костылях, однако травма не помешала ей пройти курсы киномехаников. Госпиталь подлечил её и, когда она достаточно окрепла, оставил её в штате. Она служила санитаркой и заодно крутила фильмы контингенту сформированных в Загорске госпиталей, готовых к отправке по фронтам гремевшей войны. Военные госпитали продвигались на запад вслед за наступающими частями Красной Армии, и Тайба дошла со своим госпиталем, следовавшим вплотную за линией фронта до г. Тильзита в Восточной Пруссии. Летом 1945 года вместе с частями советских войск госпиталь был передислоцирован на Дальний Восток. Там среди сопок Маньчжурии, живя в развёрнутом в палатках госпитале, ухаживая за ранеными и время от времени разъезжая с кинопередвижкой по армейским частям, Тайба заболела малярией. В одной из воинских частей подполковник политотдела Серёгин познакомил её с сапёром, рядовым Семёном Цодиксоном из Орши. Семёна комиссовали из армии из-за тяжёлой астмы, но оставшись вольнонаёмным в своей дивизии, он работал столяром-плотником. Они приглянулись друг другу и виделись почти ежедневно, пока Тайба лежала в другом прифронтовом госпитале, где её свалила болезнь. Так вот война свела две «идише нешомес»6, которые полюбили друг друга и стали мужем и женой. В этом счастливом и радостном Гименее двух добрых любящих сердец родились замечательные дети: девочка Люся после возвращения из Маньчжурии и спустя четыре года мальчик Нотл. Тайба вспоминала, что в поезде, когда они с Семёном возвращались из Маньчжурии, было несколько вагонов поляков - беженцев и сосланных с семьями. Они все ехали домой в Польшу и, вместе проделав оттуда настолько дальний и долгий путь, польские соседи по вагону сблизились с Цодиксонами и настойчиво уговаривали ехать с ними. Однако, Тайба говорила им, что должна ехать в родной Обяляй, хотя в то время не составляло сложности запросто уехать с поляками. Немало людей, которых ничто от такого шага не удерживало, этим воспользовались.
Примечания:
1. Белоповязочники – белые повязки, как знаки отличия, носили участники восстания, вспыхнувшего 23 июня 1941 года с началом отступления и бегства Красной Армии и советской администрации под ударами гитлеровских войск. Литовский активистский фронт (LAF) сопротивления издал воззвание «Навсегда освободим Литву от еврейского ига» потому, что евреев обвиняли в распространении коммунистической идеологии, в захвате экономики Литвы, в колонизации городов и т.д. Белоповязочники активизировались в первые же дни нацистско-советской войны, и в первую очередь занялись массовыми преследованиямм, грабежами и резнёй мирного еврейского насееления. Их обычно называют белоповязочниками из-за того, что они носили белые повязки. Этот термин приобрел негативный политический оттенок.
2. Йом-Кипур – самый важный из праздников, день поста, покаяния и отпущения грехов в иудаизме. Отмечается в десятый день месяца тишрей, завершая Десять дней покаяния. Согласно Талмуду, в этот день Бог выносит свой вердикт, оценивая деятельность человека за весь прошедший год. Традиционно в этот день верующие иудеи соблюдают почти 25-часовое воздержание от приёма пищи, проводя большую часть дня в усиленных молитвах и в обязательном порядке посещая синагогу.
3. Кейверовес – (от «кевер»-могила), ежегодные поездки посещения мест массовых убийств еврейского населения в годы Холокоста и их захоронений.
4. Кадиш – Кадиш – поминальная молитва за недавно умершего. оминальную молитву Кадиш читают 11 месяцев после смерти. После этого поминальную молитву Кадиш читают каждый год в йорцайт – годовщину смерти по еврейскому календарю.
5. «киндер унд эйниклах», «ингалах мит мейдалах» (идиш) – дети и внуки, мальчики с девочками.
6. «идише нешомес» (идиш) – еврейские души.