Красота

– Красота это страшная сила, – внезапно, не отрываясь от своих любимых солёных орешков, изрёк Мишка, обращаясь, по-видимому, к угасающему костру. Именно так – без выражения, без пауз, тире и прочих дефисов. Сказано было негромко, но все моментально притихли, даже возившийся с очередной бутылкой Кардан оторвался от своего увлекательного занятия и поднял голову. Когда Мишка открывал рот, все обыкновенно захлопывали свои. Нет, Мишка не был авторитетом вроде хитроглазого узбека Султана или наёмником типа угрюмого нелюдима Джо-Джо. Не был он ни сумасшедшим как бедный Ной, ни блаженным как Болотный Доктор.
Мишка просто был.
И все сталкеры давным-давно приняли это как есть и поставили сей факт рядышком с вереницей других необъяснимых, но таких обыкновенных в Зоне вещей. Тем более, что болтуном Мишка не был, а вещи говорил разумные и не по годам мудрые.
– Знаете, откуда это выражение? – спросил парень у костра, внимательно всматриваясь в его мерцающую глубину, похожую на сумеречный мегаполис. – Все думают, что это из фильма. «Весна» называется. Там Фаина Раневская – глядится в зеркало и… говорит. Но это не её выражение.
Мишка говорил немного в нос и чуть заикался, даже не заикался, а как бы на мгновение задумывался, чтобы сказать так, чтобы поменьше сказать. Вдобавок он неотрывно жевал свои любимые солёные орешки, умудряясь делать это, не снимая расписанной иероглифами маски-намордника.
– Фаина Георгиевна цитировала стих Надсона. Он называется «Дурнушка»:

Бедный ребёнок – она некрасива!
То-то и в школе, и дома она
Так несмела, так всегда молчалива,
Так не по-детски тиха и грустна!
Зло над тобою судьба подшутила:
Острою мыслью и чуткой душой
Щедро дурнушку она наделила –
Не наделила одним – красотой…
Ах, красота – это страшная сила!..

Мишка снова замолчал и меланхолично захрустел сухариками. Кардан, выпучив глаза и стараясь не дышать, свернул-таки головку несчастной бутылке. Раздался невежливый треск. Мишка поднял голову.

– А ещё песня такая у «Аквариума» есть, – тихо добавил он.
– У Гребенщикова, а не у «Аквариума», – не выдержал Кайрос и раздражённо дёрнул плечом. – Вот раньше был «Аквариум». А теперь – это Гребень и кучка послушных рабов-лабухов, которые только и могут, что…
– А я вот историю расскажу, хорошую, про красоту! – перебил его Кардан, сжимая обеими руками свою знаменитую кружку с заветным содержимым.
Кайрос поджал губы и демонстративно перевернулся на другой бок.
– Это ещё до Зоны было, я тогда на «Юпитере» работал, – продолжал Кардан. – Пошёл я как-то на рынок, уж не помню зачем…
– Да понятно зачем, – буркнул Петруха и прыснул в кулак.
– … и вдруг смотрю – на площади перед павильоном толпа собралась, а в центре девчушка стоит, слезами заливается. Потерялась, говорит. Мама, говорит, сказала стой здесь, а меня затолкали, и… вот. Её спрашивают – а как мама-то твоя выглядит? А девчушка маленькая, годочков семь-восемь – самая красивая моя мама, говорит. Вот как-то оно так. И тут через толпу протискивается особа такая, знаете – худая как… вот как ты, Скелет, только ещё хуже… худее… волосья как у кикиморы, глаза заплыли, одета чёрте во что, и тащит от неё – бр-р-р!
– Какой кошмар, – громким шёпотом снова добавил Петруха.
– Толпа, ясное дело, бомжиху оттирать начала, а девчушка та возьми и завопи – вот моя мама! Вот она! Я же вам говорила – самая красивая она, самая красивая мама на свете! Вот как-то оно так.
Негромко потрескивал почти неразличимый в густеющей темноте костёр. Стены старого ангара казались сводами древней пещеры, где отважные первобытные охотники укрылись от близящейся непогоды и коротают время за разговором и только им понятными байками и историями.
Некоторое время пили молча.
– А у меня история не история, а, так сказать… м-м-м… мысли кое-какие, – смущённо затараторил Грек.
– Тебе в очках не темно ночью? – проскрипел Кайрос.
– Они с ПНВ, старик, так что… что я хотел-то… да, красота. Вот смотрите – играет наш Панк на гитаре, песню новую поёт, да? Хорошо поёт, хорошо играет. Но ведь это не просто слова в рифму, не какой-то там стишок, не просто два-три-четыре блатных аккорда – «лесенка», «звёздочка», «баррэ». Нет, братцы, это я вот подумал, что не просто, а что-то другое, да.
– Греческому больше не наливать! – радостно вставил Петруха и ослепительно улыбнулся. Обижаться на него было решительно невозможно.
– Не просто так, – повторил бывший бандит и подставил кружку Кардану. – Это… красота.
Сталкеры замерли – настолько не вязалось с Греком это слово, что каждый невольно почувствовал неприятную неловкость.
– М-м-м… ну… не совсем красота, – извиняющимся тоном забубнил Грек. – Скорее… часть красоты. Ну… как это сказать-то… ну, вот та часть, которую Панк видит. То есть красота – она как бы большая и многогранная. И непостижимая. И каждый человек… ну, ты, Кайрос, не в счёт… каждый человек видит какую-то частичку этой непостижимости – Раневская в зеркале, Надсон вон твой, Мишка, в стихах, Гребенщиков – в буддийской зауми, Панчура наш – в песнях. Клякса, царствие ему небесное, упокой душу раба твоего грешнаго, в картинках… то есть картинах… кто-то ещё – в чём-то ещё…
Кайрос сел на своём матрасе и хрустнул пальцами.
– Да поняли уже, – процедил он, разминая сигарету. – Фигня это всё.
Вокруг костра снова развесило уши молчание. Снаружи «пещеры» клокотала, вопила, каркала и визжала Зона, забиваясь в норы перед надвигающимся Выбросом. Кардан аккуратно поставил пустую бутылку у стены и потянулся за новой.
– Красота…
Оперный бас Зулуса всколыхнул темноту как брошенный в озеро камень.
– Я вот на небо люблю смотреть, – толстяк был пьян, но дикцию на удивление не терял. – Оно всегда разное, всегда. На Большой земле с фотаком постоянно ходил, небо щёлкал. Здесь тоже. Каждое утро смотрю из башни – небо, небо, небо.
Зулус опрокинул в себя водку, вытер подбородок и грустно закончил:
– Красота.
– Неоригинально, – старик снова отвернулся к стене.
Зулус начал было подниматься, но тут у Мишки вдруг ожил КПК, радостно и неуместно заиграв тему из «Кровавого Дракона».
– ПРИВЕТ, МИШКА! ЭТО СЕНЬКА, ПОМНИШЬ ТАКОГО? ТЫ МЕНЯ ЕЩЁ ОТ СОБАК У «БЕТОННОЙ ВАННЫ» СПАС!
– Помни, конечно, – тихо ответил Мишка.
– НЕ ПОМНИШЬ? А… А Я ДО «ЮПИТЕРА» ВСЁ-ТАКИ ДОШЁЛ, АГА! ТОЛЬКО… НУ, КОРОЧЕ… ЗАПОРОЛ Я ЗАДАНИЕ АЗОТА, ОН МНЕ ДАЛ… ОТНЕСТИ… ТЫ ЭТО… ПЕРЕДАЙ ЕМУ, ЧТО ПОСЫЛКУ Я НЕ КРАЛ, ПРОСТО… НЕ ПОВЕЗЛО МНЕ…
Пол ангара вздрогнул, и одновременно бетонным пластом рухнула нереальная тишина – начался Выброс.
– ТЫ ПЕРЕДАЙ АЗОТУ, ОБЯЗАТЕЛЬНО ПЕРЕДАЙ! ПУСТЬ ПРИШЛЁТ КОГО-НИБУДЬ ПОНАДЁЖНЕЕ МУДАКА СЕНЬКИ – С ПОСЫЛКОЙ ОТ ВЫБРОСА НИЧЕГО НЕ СЛУЧИТСЯ, ТАМ ЖЕ…
Помехи располосовали и так неразборчивую речь обречённого сталкера.
– … НЕ УСПЕЮ, ТАК ЧТО… МИШКА… ОЧЕНЬ КРАСИВО! ПОХОЖЕ НА БОЛЬШОГО ОГНЕННОГО КАЛЬМАРА… МНЕ ТАКОГО ОДНАЖДЫ МАМА В ДЕТСТВЕ НА ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ПРИГОТОВИЛА … ИЛИ, ЗНАЕШЬ, ЦВЕТОК ЕЩЁ ТАКОЙ ЕСТЬ, НАЗЫВАЕТСЯ… НИКТО НЕ НАБЛЮДАЛ ВЫБРОС ПОД ОТКРЫТЫМ НЕБОМ… МУДАК СЕНЬКА… КРАСИВО… КРАСИВО… ГОВОРЯТ, В ЦЕНТРЕ БУРИ… НИКОГДА… А ТЕПЕРЬ ГЛАЗ ОТОРВАТЬ НЕ МОГУ, СЕЙЧАС СФОТАЮ, ПОГЛЯДИШЬ, ПАРНЯМ НАШИМ ПОКАЖЕШЬ, НА ЕБЕЕ ПРОДАШЬ, ХА-ХА-ХА… ВЕТЕР ПОДНИМАЕТСЯ… МИШКА… Я ТУТ ПОНЯЛ ОДНУ ВЕЩЬ… ЗОНА… ОНА КРАСОТА… ТОЛЬКО НАДО УМЕТЬ СМОТРЕТЬ… НАДО ХОТЕТЬ ВИДЕТЬ… А МЫ ТОЛЬКО НЕНАВИДИМ ИЛИ БОИМСЯ ЕЁ… КРАСОТА… СТРАШНАЯ СИЛА… ДА, ЧУТЬ НЕ ЗАБЫЛ…
«Пещера» дёрнулась в последний раз и замерла. Выброс закончился. Бродяги какое-то время сидели молча, потом так же не говоря ни слова, стали укладываться спать. Кардан, поправляя сползающий рюкзак, затаптывал костёр. Мишка с отсутствующим видом жевал сухарики. Снова появилась связь. Пара сталкеров потянулась к выходу – ночь не ночь, а важные дела ждать не могут.
Кайрос, кряхтя, поднялся и вышел наружу. Не снимая руки с пистолета, некоторое время стоял, внимательно вглядываясь в темноту. Потом вытащил пачку «Киева» и самодельную зажигалку – да так и замер в неловкой позе. Незажжённая сигарета выскользнула из пальцев, и её тут же радостно схватил лёгкий зябкий ветерок.
В чёрном-чёрном небе, в холодном ночном воздухе, безмолвно и величественно висела огромная ослепительно-белая луна. Вокруг сверкающего молочного диска серебрились обрывки успокоившихся после Выброса фиолетовых облаков, а дальше разливалось бескрайнее манящее звёздное море. И от застрявшего на одной тоскливой ноте далёкого собачьего воя сжималось сердце и становилось нечем дышать.
Старик сморгнул странное жжение, выудил новую сигарету, растерянно покатал её пальцами и кое-как затолкал обратно. В голове безостановочно крутилась строчка из этого дурацкого Мишкиного стиха:
Зло над тобою судьба подшутила…
Зло над тобою судьба подшутила…
Зло над тобою судьба подшутила…
Зло над тобою судьба подшутила…