Мой неизвестный собеседник – здравствуй, мой неведомый молчаливый читатель – привет тебе, и да будет Зона к тебе милостива, и да будут все дороги твои прямыми, как линия жизни на твоей ладони, и да будет мир вокруг тебя – и внутри тебя!
Меня зовут… а, впрочем, неважно. Когда ты прочитаешь эту запись, моё имя уже ничего не будет значить…, да оно и сейчас уже не значит ничего из того, что я себе напридумывал, когда выбирал его. И – если это важно и интересно тебе – на момент начала этой записи мне было 42 года.
Жизнь моя сложилась не совсем обычно – с детства меня завораживали колокольные звоны, запахи ладана, смирны и сладкого свечного дымка буквально погружал в удивительный океан ощущений… наверное, такое испытывает человек при глубокой медитации. В самой маленькой, скромной и бедной церквушке я мог подолгу стоять у какой-нибудь старой выцветшей иконы и часами вести безмолвный разговор со святыми. Слова молитв, литургий, псалмов и акафистов сами собой ложились в мою память и по первому же требованию вставали стройными сверкающими рядами; сильным не по годам голосом я выводил чудные старославянские напевы; прихожане… да что там прихожане – сам батюшка удивлённо качал головой и прочил мне будущее, которое и мне самому было предельно ясно: достигнув совершеннолетия, я постригусь в монахи – и вскоре очень быстро поднимусь по этой лестнице до самого верха. В этом мире Бог сподобил меня стать его самым верным слугой – и я был рад этому.
Совершеннолетие наступило, надо сказать, неожиданно. Вот ты ещё мальчик и, хотя и знаешь о своём грядущем великом пути, всё же ещё гоняешь кошек, играешь с друзьями «в камешки», с гиканьем прыгаешь со старого моста в речку Уляйку и совершенно не понимаешь, на кой вообще нужны девчонки окромя того, чтобы дёргать их за худосочные косички.
И вот ты – мужчина. Переступаю порог храма, как во сне плыву через долгие ритуалы и, наконец, это свершается – ныне аз есмь служитель Святой Церкви. Забегая вперёд скажу, что моей истовой, бескорыстной и упорной службой все были чрезвычайно довольны – батюшка – потому что я делал всё, что он велел, не прекословил и «поперёд батьки не лез», други-монахи – потому что я был с ними ласков, делился немногим что имел, всегда и во всём старался угодить и помочь, а главное – в любой час дня и ночи был готов слушать их, о чём бы они не говорили – о том ли, что в этом году необыкновенно уродилась картошка, о том ли, что там, в миру, у кого-то осталась девушка – да прелестная! – или о том, что вот рука болит, а завтра спозаранку надобно мешки с мукой разгружать. Не хвалясь, хочу сказать, что роль исповедника мне было совершенно не в тягость, только потом, уже к вечеру, чуть мутило и пошатывало. Ну… видимо, я действительно хорошо слушал братьев и впитывал их – как бы сказал ты, мирянин – «проблемы», а не просто сидел и кивал. В общем-то, предложи мне батюшка стать исповедником – я бы согласился, не раздумывая…
Безмятежное настоящее и радужное будущее сгорели во мгновение ока. У меня заболела мама. Врачи разводили руками, качали головами, требовали денег и пожимали плечами – «науке этот недуг неизвестен». Братья – дай Бог им здоровья – помогали мне кто чем мог, но случилось то, что должно было случиться – средства мои иссякли, а вместе с ними иссякли и силы – и надежда. Мама угасала на глазах, и никто не знал, сколько ей ещё отпущено. Господь Бог, наверное, знал – но тут почему-то упорно молчал. Молчали и знакомые святые, такие разговорчивые и отзывчивые в прошлом.
Не буду утомлять тебя, читатель, описанием моих мытарств и страданий, метаний, срывов и прочая, и прочая. Каждый испытал нечто подобное хотя бы раз в жизни, так что не стоит тут расписывать эту дрянь. Ничего здесь нету такого, не «как у всех», и ничего здесь и особо интересного. Мама, кстати, не мучилась – но все дни напролёт молчала, лежала неподвижно как статуя, и только глаза жили на исхудавшем бледно-сером лице. Глаза всё понимали, глаза говорили мне – не рвись, не бойся, всё будет как будет. Глаза убеждали меня, что нет ничего страшного в той чёрной пропасти, которая надвигалась неотвратимо как цунами. Глаза моей умирающей мамы – успокаивали меня.
И я не выдержал. В одну совсем не прекрасную ночь я запер свою келью, оставив все вещи – зачем они мне теперь? – и, не попрощавшись ни с кем, ушёл из своей церкви. Только маленькую свечку зачем-то прихватил. Верно, хотел что-то унести с собой… а может, боялся и не хотел уходить… Бог знает.
Периметр я пересек как преступник – поминутно оглядываясь, от малейшего шороха застывая на месте и обливаясь липким холодным потом. Здесь даже луна другая – большая, багровая, ухмыляющаяся… Издалека слышался вой то ли собак, то ли волков, то ли кого ещё. Вот, треща искрами, взмыла сигнальная ракета – и я от неожиданности грохнулся на колени. Откуда-то сзади донёсся сухой щелчок выстрела, потом ещё и ещё. И всё снова затихло.
Зона. Сколько я слышал о тебе, да и читать приходилось, каюсь – но увиденное воочию не шло ни в какое сравнение с сухими фактами новостных статеек и «сенсационных» публикаций «жёлтых» репортёров. Бугристая степь, рассечённая узеньким оврагом, в котором по еле слышному плеску угадывается хилый ручей. На горизонте – тёмная громадина леса. Тихо, ни дуновения ветерка, ни шороха – вообще ничего. Ночь. Луна. Зона.
Спешу ответить на мучающий тебя вопрос, читатель. Какого лешего ты, служитель церкви, попёрся в Зону? Ты должен был остаться рядом с мамой и хотя бы своим присутствием скрасить последние дни её несчастной жизни, если уж не в силах помочь! И, коли уж никак иначе – молиться, молиться, молиться денно и нощно, ибо чёрным по белому сказано в Писании – «ищите и обрящете, просите – и воздастся вам»!
Ты прав, читатель. Возможно, стоило поступить именно так. Но здесь, в Зоне, у меня была крошечная надежда на благополучный исход, маленький шанс уйти от беды, почти схватившей за горло. И имя этому шансу – Монолит, Исполнитель желаний.
Не спеши скептически кривить усмешку, я тоже не верю в сказки, хотя мистики за свою недолгую жизнь повидал изрядно – взять тех же святых, некогда говоривших со мной с древних потемневших икон. Но сидеть и смотреть, как сквозь пальцы – мои пальцы! – уходит жизнь самого близкого мне человека… нет, я так не мог, прости. И пусть мой поступок нерационален, нелогичен и откровенно безумен – что ж, лучше я буду безумцем, но использую даже безумную возможность, нежели останусь благочинным и трезвомыслящим бездельником. Осуждай меня, читатель, я заслужил это. Однако – я отвлёкся.
Следующий год моей жизни – как вычеркнут из памяти. Я пробивался к центру этой проклятой Зоны, я видел считавшийся мифом «Оазис», этот совершенно пустой крошечный бункер под вентиляционным комплексом неподалёку от негостеприимного «Юпитера». Видел тот самый «Клондайк артефактов», где ничегошеньки не нашёл, даже сраной «пирамидки», которой в Зоне как грязи. Я научился выживать там, где не выжил бы бродячий пёс, я научился оставаться на ногах трое суток подряд – не евши, не пивши, с кровоточащей раной в боку, на одном только желании – дойти, дойти, дойти! Я научился отличать болотных выползней от снорков, научился не бояться стай тушканов, научился даже лечить несложные переломы. Я научился ценить дружбу с теми, от кого отказался мир и кого завтра может разорвать аномалия, научился ненавидеть тех, кто называет тебя своим другом – и обворовывает твои схроны, научился по малейшему изменению полёта ворон предугадывать силу надвигающегося Выброса, научился по запаху ветра определять, в какой из нор притаилась химера, научился отличать «трамплины» от «обманок», научился спорить и доказывать, что этот арт стоит именно столько, сколько я за него прошу, научился рисовать карты и ставить путевые вешки, научился распознавать настоящих сталкеров и глупых обречённых «отмычек».
И ещё – я научился убивать.
Прости, батюшка… ты меня, без сомнения, проклял бы, увидев, кем я стал… но не стоит трудов, отче – меня уже проклял Бог. Меня неумолимо подгоняет жестокое Время, и мне плевать на всех и вся. Будет нужно – пройду всю Зону «от» и «до», пройду через все блокпосты, сквозь толпы мутантов всех мастей. Будет нужно – пожертвую жизнями тех, кто рядом – и своей. Потому как на кону – твоя жизнь, мама. Ты, главное, держись… ты, главное, дождись… я уже близко… я это чувствую.
Мой путь не мог не привести меня к этой группировке, самой загадочной – и самой жестокой из всех. Даже наёмники опасаются связываться с… этими… хотя уж им-то, кажется, сам чёрт не брат. А я не боялся. Страха не было – в голове лишь стучал хронометр – «быстрее, быстрее, быстрее». И я, образно говоря, спустился в подземное царство Харона.
Надо сказать, фанатики не слишком удивились моему желанию вступить в «Монолит». Ах да, их же не очень много, а пушечного мяса Зона требует каждый день всё больше и больше. Меня не особо проверяли, да и был я чист как слеза – провели какой-то глупый ритуал, посидели кружочком, покрутили головами, сунули старую форму – и всё. Сам Харон выдал мне первое задание – презрительно глядя на новобранца, низким хриплым голосом приказал «новому брату» добыть на территории ЧАЭС «кольцо Нибелунгов»… ну и пару десятков хвостов псевдособак прихватить – для изготовления медикаментов.
Рассказ мой, читатель, близится к концу. Конечно, «Монолит» для меня был лишь средством добраться до моей цели – самого Монолита. Ты спросишь – зачем же ты вступил в ряды этих отмороженных фанатиков, если мог просто хотя бы попытаться отыскать этот Исполнитель?
Просто – да не просто. Вся информация об этом странном артефакте, как правило, оказывалась слухами, байками, откровенным враньём – словом, пустышкой. Каждый считал своим долгом с умным и значительным видом эдак небрежно обронить – да видел я этот Исполнитель, он же находится в… тут сталкеры принимались фантазировать кто во что горазд. Измучившись выслушивать тонны лжи, потратив кучу денег на информаторов, устав от постоянных разочарований, однажды я не выдержал и натуральным образом избил одного такого умника, ляпнувшего, что Монолит спрятан в том самом «Оазисе».
Монолит надёжно хранил свою тайну. И только «Монолит» мог её знать.
Финал моего рассказа уже брезжит впереди, как знаменитая полосатая вентиляционная труба ЧАЭС. Конечно, я не собирался выполнять приказы моего нового начальства. Более того, я и задерживаться-то в этой группировке не собирался. Как и в Зоне, собственно говоря.
Проплутав по Саркофагу, где местами до сих весьма ощутимо била радиация, я таки вышел к заветному залу. Странно, но свою главную святыню монолитовцы никак не охраняли. Видимо, считали, что сунуться сюда никому и в голову не придёт. И они были правы. Повинуясь какому-то порыву, я выключил фонарик, достал из кармана невесть как там оказавшуюся маленькую церковную свечку, зажёг её – и вошёл в гигантский полуразрушенный зал с теряющимся в темноте потолком…
(записи за несколько дней отсутствуют)
… Монолит, почему ты оставил нас? Почему ты оставил – меня? Где ты, Монолит? Я шёл к тебе, и путь мой был долог и труден, и во славу твою я убил много неверных, и да будь милостив ко мне, ибо я убил много неразумных тварей твоих – но они мешали мне идти к тебе, Монолит – почему же ты не встретил меня? Где ты, Монолит? Неужели легенды и небылицы про уничтожившего тебя сталкера Стрелка – реальность? Я не верю этому, Монолит! Скажи мне, что это неправда! Яви мне свой свет и своё благословение! Ответь мне, Монолит! Припадаю к ногам твоим, и отрекаюсь от жизни на Большой земле… на Большой земле… а что у меня там было, на Большой земле? Не вспомнить… вроде кто-то… кто-то ждал меня… нет, не может этого быть, я один в мире – я и ты, Монолит! Отчего же ты молчишь, Монолит? Может быть, я недостоин твоей милости? Тогда покарай меня, Монолит, и пусть я стану ещё одной искоркой в твоём божественном сиянии! Ибо служу тебе, Монолит, верой и правдой, и жизнь моя – у твоих ног! Монолит, я…
(здесь запись обрывается)