А.С.Пушкин женился на московской барышне Н.Н.Гончаровой тихой, скромной и молчаливой.
В кругу молодежи сестер Ушаковых её в насмешку прозвали Царство Небесное,
насмехались над подслушанным разговором Натали с кавалером, где она сказала только два слова :"да-с" и "нет-с", когда Пушкин за ней ухаживал, называли её Карс.Здесь не без некоторой доли зависти - сестер Ушаковых не приглашали к участию в "живых картинах".
К её свадьбе в Москве относились по-разному, так Муханов писал брату, чтобы он пожалел о красавице московской, Гончаровой, которая идет за Пушкина.
А С.Д.Киселев писал:"Пушкин женился на Гончаровой, между нами сказать, на бездушной красавице."
Посетив Пушкина после свадьбы, поэт Туманский отметил, что особенной красоты нет, что нет вкуса, потому что на ней безобразный наряд, и даже отметил наличие пятна на скатерти.
Всего через несколько месяцев Пушкины переехали в Петербург и поселились в Царском Селе. И случайно встретившись с царской четой, Наташа понравилась Николаю Павловичу и Александре Федоровне.
Что за странная метаморфоза произошла с Натальей Николаевной? Ничего особенного - вкус Александра Сергеевича, старания тетки фрейлины Загряжской сделали своё дело, но без внутренней работы самой Натальи Николаевны, вряд ли что изменилось бы в облике московской барышни.
"Жена Пушкина появилась в большом свете, где её приняли очень хорошо, она понравилась всем и своими манерами, и своею фигурою, в которой находят что-то трогательное" - барон Сердобин.
Это Пушкин потребовал от неё холодности, благопристойности и важности, таким образом, он привил ей самую убойную разновидность кокетства - отсутствие всякого кокетства вообще, потому что высший свет не терпит кокетства , кокетливая красавица смешна, ведь кокетство для менее красивых...
Вот что получилось : "Вдруг,- никогда этого не забуду - входит дама, стройная, как пальма,в платье из черного атласа, доходящем до горла ( в это время был придворный траур). Это была жена Пушкина, первая красавица того времени. Такого роста, такой осанки я никогда не видывал!Благородные, античные черты её лица напоминали мне Евтерпу... Князь Григорий подошел ко мне и шепнул на ухо:"Не годиться слишком на неё засматриваться". Я собрался с духом и сел около Пушкина"-В.В.Ленц. Где же здесь кокетство? - его и быть не может...Мужики сворачивали шеи до хруста... или столбенели, вылупив глаза, пока кто-нибудь дернет за рукав.
И толпа поклонников была, и дипломаты отписывали о красоте Пушкиной Н.Н. - это какая политическая новость?... Все были очарованы обаянием женщины , прелестней которой никого не может быть - по словам генерала Ермолова.
Пушкин создал богиню. Вывозил её сам, любуясь и гордясь её успехами в свете,
потом она выезжала одна или с сестрами. В письмах к жене поэт неоднократно остерегал ее от кокетства и направлял ее поведение, он боялся, что под влиянием волокитства может измениться ее простой, аристократический тон, надо отметить, что в письмах Александр Сергеевич не стеснялся - тут и кобели с поднятыми трубочкой хвостами и селедка, которой не надо кормить, если не собираешься давать пить... Его письма выполнили своё воспитательное значение - в 36 году эмоциональных филиппик о кокетстве он ей больше не писал, но пушкинисты всяких родов и толков этот факт не принимают, упорно отсылая к ранним письмам.
Эмма Герштейн высказывала подозрения, основываясь на записях императрицы в дневнике и письмах к графине Бобринской, что Наталья Николаевна принадлежала к очень узкому кругу дам, составлявших близкое окружение Александры Федоровны, но Герштейн считала, что для утверждения недостаточно материалов.
Густав Фризенгоф писал брату в июне 1839 года о Пушкиной : "...Она прекрасна, хотя и меньше нежели я предполагал, ее лицо не меняет выражения, но мне кажется, что я в этом не ошибаюсь, мне кажется - она добросердечный человек" и потом - "Пушкиных видим каждый день; я привык к ним и полюбил их"...
Ни о каком кокетстве и бестактном поведении Натальи Николаевны в высшем свете и намека не было. В кокетстве её обвинят князь Вяземский, Вяземские-Карамзины, Фикельмон и последующие пушкинисты...даже барон Геккерн не обвинял её в кокетстве.