Думаю о боли, потому что ни о чем другом не могу, сжимаю зубы, медленно, с беззвучным стоном делаю вдох. Больно до скрежета, до головокружения и пятен под веками. Выдыхаю. Неспешно, наслаждаясь передышкой спадающей боли и готовлюсь снова к ней. Не могу двигаться, разрывает от каждого жеста, и в моменты когда боль просто не слишком сильная даже кажется ничего, по сравнению с болью лютой.
Из багрового сумрака проступают очертания фигур: плечи переходят сразу в заостренную и приплюснутую голову. В плащах до пят похоже на гигантские пальцы. Я хриплю, с трудом вдыхая. Они переглядываются, неспешно. Потом один наклоняется, действительно как палец, и из под плаща, раздвинув золоченые полы появляются руки. Черные от чего то, зависают над моей грудью, движутся к животу, и я чувствую как горячо от них. Другой расстегивает, раскрывает на мне влажную от плохо пахнущего пота рубашку. Я закрываю глаза и все равно вижу как болезненно отливает моя кожа, бугрится, вздувается, как к животу прикасаются острые и горячие ладони. Узоры с них стекают на меня, просачиваются в немеющее тело. Я даже могу нормально сделать вздох, закашляться и не уплыть в холодное небытие от боли. Меня оплетают узоры, ползут по мне тонкими червями, оставляя блестящие дорожки и точки, подбираются к горлу, вползают, множась цветами и стрелами в ноздри, в рот, в уши и под веки. Пальцы становятся ледяными, мнут мне грудь, ощупывают живот, проникают посередине, в солнечное сплетение, вспарывая кожу, но я ничего не чувствую. Черная кровь течет густо, много, натекает под меня, ею пропитывается одежда. Меня обхватывает сотня рук, держит за ноги, за стопы и колени, за бедра, за пальцы на руках, локти и плечи, за горло. Вплетаются пальцы во влажные волосы. Руки раздвигают мои внутренности в которых уже змеятся нарисованные татуировки нитей, обездвиживая. Пальцы трогают внутри, ощупывают, тянут, словно в запутавшихся водорослях обломок. Он цепляется, не хочет выходить, ранит еще сильнее, тянет за собой спутанную алую, гниющую паутину. Я кричу пока из меня вытаскивают обломок разбившегося когда - то внутри меня меча.
Это был долгий бой, очень давно. Бой, с которого многое началось и точно многое изменилось. Я не победил, но и не проиграл, приобретя все взамен на все то, что у меня было. Было холодно, воняло кровью, гарью, ужасом, я совсем выбился из сил и понимал что не выйду из этой схватки. Просто остервенело бился, пока в меня не вошел меч противника и я не оступился, упав с моста в бурный поток реки, вытекающий в водопад, о камни которого я разбился. Как и меч. Только мое тело восстановилось, а он нет. Когда я выбрался из воды и сидел на осыпавшихся, коричневых еловых иглах на берегу, сложив рядом обломки - не хватало скола по середине. Обломок меча остался во мне и словно растворился. Затаился, заснул. А потом ожил и начал меня убивать.
Много времени прошло, много дел совершилось, но что то его зацепило почти год назад. Разбудило, дало сил. Меня слегка укололо, но я не обратил внимания: был в походе, долгой красивой дороге среди виноградных лоз и смертей. Потом, зимой, вернувшись из обязательной дани снежной деве, схватился за грудь, внезапно онемевшую от боли.
- я же ничего не чувствую. Не чувствовал. И это было привычно, прохлада равнодушия над остротой восприятия всего вокруг, притупленные ощущения моральные и физические.
Я даже обрадовался, удивившись новым чувствам и забыл. Потом это случилось еще, и еще. Все хуже, сильнее. Я чувствовал этот клубок, ворочающийся во мне и свою беспомощность, потому что он был частью меня.
Ничего не помогало. Я терпел и искал способ. В последние же перед новолунием дни стало больно все. Есть, пить, говорить, дышать, двигаться. Я начертил на себе кровью василиска узоры, дугами сжавшие тело и стиснув в зубах ремень, седлал коня.
С одной стороны была потрескавшаяся рыжая глина до горизонта, русло высохшей реки со скелетами рыб и ящеров, обглоданными костями скота, суховеем, остовами обмотанными тряпками. Рассыпавшиеся лодки, ветки торчащие из безжизненной земли.
С другой стороны заболоченная местность, рой мух и слепней, гудящих над гниющей жижой с торчащими трупами животных и шевелящимися в них жирными червями, больше похожими на слепых угрей. Хищные болотные цветы, текущие ядовитым нектаром своего желудочного сока, тусклые от зеленоватого висящего смрада испарений, неясные тени, шатающиеся по верхушкам низких скрюченных деревьев.
Долина смерти кончающаяся пустыня с торчащими из земли белыми руками. Их тьма, они замершие, шевелящиеся, мертвые, живые, со своим сознанием. От локтя и выше, кистями в багровое небо, с расслабленными пальцами античных статуй, готовых сомкнуться мертвой хваткой.
Мы так привыкаем к своим рукам, что не слишком обращаем внимание, занимая их привычными делами: руки царей, не знающих холода и жара, в шелковых перчатках и тонкой вышивке. С тяжелыми перстнями, сдавливающими со временем полнеющие пальцы, обхватывающие ножки кубков. Руки праздные и холеные, с отросшими ногтями, белые, с голубыми венами под тонкой кожей. Руки, которые ласкают руки наложниц. И руки наложниц, привыкших к тонким жестам и крепкой хватке. К прикосновениям, омовениям, струящимся тканям, секретам и страшным делам.
Руки воинов, сильные, крепкие, опасные, способные донести умирающего и убить врага. Пальцы, привыкшие стрелять, держать мечи и копья, быть закованными в железо доспехов.
Руки мастеров, кующих доспехи, режущих кожу и делающих кувшины. С сухой, грубой, потрескавшейся кожей привыкшей к жару печи и ветру. Руки пахарей, садовников, фермеров. Руки торговцев, продающих овощи и пряную зелень, ровняющие на прилавках товар, считающие деньги, взвешивающие и поглаживающие свои толстые животы. Руки воров, ловко подрезающие тяжелые кошели у торговцев и покупателей, хватающиеся за карнизы и крыши руки - инструмент.
Руки прислуги, с разбухшими суставами и пятнами пигментации. Привыкшие быть в воде, отмывая и отстирывая, отскабливая, наглаживая и готовя.
Руки лекарей, которые всех спасают. Руки в крови, точные пальцы, точные жесты, сила, способность чувствовать, забирать боль, исправлять.
Жестом можно убить, помочь, воссоздать, обмануть, пытать и ласкать. Мы прикасаемся к себе, к посуде, к одежде, разговариваем, жестикулируя, выражаем одобрение или недовольство. Получаем информацию - холодно, тепло, опасно, мягко, есть сила или есть боль.
Боль. Про это мы словно забыли, что в каждом пальце, в сплетении нитей ладони огромная сила, и теперь те, кто это помнил, наконец то вытащили из меня медленного, немого убийцу, ждавшего своего времени.
Я просыпаюсь лежа на боку, вздыхаю свободно, ощущая как же хорошо просто было выспаться, не уплывая в болезненную дремоту, вскрываемую приступами. Думаю о том, что в оплату они часто забирают руку и потом ее используют: полководца-если будет война, любовницы-если нужно доставить наслаждение а после подсыпать яд. Моя же рука им врят ли пригодиться, поэтому я оставляю им обломок меча, который из меня достали. Я смотрю на него, стоя в темном зале, где под хрустальными колпаками в мягком сиянии лежат руки, кисти, иногда просто пальцы. Обломок отмыли, он блестит ярко, зло. Живой кусок древнего металла как часть тела убийцы, которому принадлежал меч. Наверное, местные поняли, что можно ограничиваться не только руками. Да, это самый действенный инструмент, но из головы, например, можно тоже вынести кое какую пользу. Задумываюсь о том, что на будущее вполне возможно перенять такой опыт и законсервировать себе пару конечностей врагов и голов для хорошего времяпрепровождения. Машинально, привыкнув за последние дни, прикасаюсь ладонью к свежему шраму и киваю обломку как старому знакомому. Много ты узнал обо мне? Запомнил, впитал, научился, высосал?
Я уезжаю из этой долины, размышляя, что может, сжечь ее к черту? А потом нахожу в этом иронию, вспомнив сказку про смерть в яйце, которое в утке, которая в зайце. Моя, уже не действительная, теперь будет хранится здесь, в городе за полями из алчных рук, за болотами и пустыней, в конце красной дороги усыпанной ногтями и за проезд по этим землям нужно отдать свою руку. Вполне надежно.