Я вздыхаю. Тёплое плечо, уютное... Родное. Я чувствую щекой гладкость обнажённой кожи. Глаза у меня закрыты, но я знаю, что оно ещё хранит летний загар. Летом оно было бронзовым, это плечо, а сейчас просто смуглое. У людей здесь, наверное, не успевает за зиму восстановиться естественный цвет кожи. В сентябре-октябре ещё загорают, а в марте уже опять можно вылезать на солнышко... Господи, о чём я думаю? Как всегда: в кольце твоих рук – ни о чём...
Как же странно это: две недели – и человек тебе родной...
И я опять вздыхаю, глубоко и облегчённо. Хорошо, когда есть плечо, в которое можно уткнуться. Просто уткнуться, чтобы ни о чём не думать. Или что-то пошептать, неразборчивое даже для себя самой. Или попричитать. Или поплакать... да, поплакать... это так хорошо и правильно – поплакать, когда тебе мешают всякие хвостики кончиков и кончики хвостиков, подозрительные и насмешливые...
И я вдруг всхлипываю и роняю сладкие горячие слёзы на твоё плечо.
- У-у, - сокрушаешься ты тихонько, - совсем моя белочка разгорюнилась...
- Кончики хвостиков, - жалуюсь я и плачу, совсем уже не таясь.
- Кончики хвостиков... - повторяешь ты, смеясь, - да, у белочек так бывает...
- Я не Белка, я, вот именно, что не Белка, - говорю я горестно и рыдаю уже навзрыд про свою печаль, мне и правда, горько и обидно, что это не я встретила тебя на пороге в телогрейке поверх синего платья, что это не я мчалась с тобой через лес к разорённому хутору, что это не я попадала в тревожное пространство дольмена и потом уходила в неизвестность, уходила в бессмертие, сжимая в руках холодный ствол оружия... Всё не я, не я... всё это другая девушка, а я – никчемная, неумелая... неважная, незначительная... Я рыдаю, а ты смеёшься и целуешь меня нежно в разные места, и от этого мне ещё сильнее хочется плакать, и я судорожно подвываю, а ты смеёшься ещё больше, и я в конце концов не выдерживаю твоего смеха и тоже начинаю смеяться сквозь слёзы, и горечь моя тает, и опять легко...
Как хорошо, что есть родное плечо. И как же странно это: две недели – и человек тебе родной...
Хотя нет, вру я. Это ещё там случилось, летом. Случилось в один миг. И я это помню, потому что так было со мной впервые. И я до сих пор не поняла, как такое возможно: чтобы перед тобой был один человек, а через малое время он вдруг – совсем другой, твой... Ну, не может так быть: ушла в дом одна девушка, а вышла – другая. Тогда возле подъезда остался меня ждать просто полузнакомый мальчик, я немножко подшучивала над ним и немножко посмеивалась над собой. Но когда я вышла снова – тут и случилось это. Я подошла к нему другим человеком... Я уже была с ним одним целым... Я даже с Милкой об этом не говорила. А как? Это же невозможно рассказать, какими словами это опишешь?..
- Князь... Помнишь, как ты ждал меня тогда под нашим балконом?
- Конечно. – кивнул он. - Я боялся, что ты ко мне не выйдешь.
- Помнишь, как я вышла к тебе в белом платье? И мы сразу обнялись, словно не виделись сто лет?
- Конечно. Я был счастлив.
- Что такое произошло за это время? Мы же были чужими – и в один миг вдруг стали близкими.
- А как надо?
- Ну... надо же долго узнавать, дружить сначала.... Подкрадываться потихоньку друг к другу, изучать мелочи, всякие чёрточки... На это нужно время, это долго... Ты привыкаешь, присматриваешься... Человек медленно роднеет. А у нас что было? Один миг – и ты понимаешь: это близкий человек. Что такое случилось за эти пятнадцать минут, пока я была в доме? Что? Так не должно быть. Я, наверное, просто испорченная...
- Наверное, - легко соглашается князь. - Так же, как и я. Но вот сейчас ты ещё и уставшая. Я прямо руками чувствую твою усталость. Пойдём-ка спать... – он легко поднимает меня. - Я тебя замучил совсем своими рассказами...
- Может, сегодня какой-то сложный день... – бормочу я виновато, и шмыгаю носом, и утыкаюсь в подушки, на которые меня кладут осторожно...
- Ещё какой сложный. Ты лазила под диван... искала солдатиков...
- Знакомилась с Норой...
- А знакомство с Норой равносильно смене в горячем цеху, - причитает князь. - Понравилась она тебе?
- Сначала нет. Я испугалась, она вошла такая самоуверенная, снисходительная, насмешливая. Так разодета. Всё дорогое, шикарное. А я лохматая, в твоей футболке линялой...
- Ты всё равно самая красивая, - вставил князь.
- В общем, мне было не по себе, - созналась я. - Я вся сжалась и всё время думала – быстрей бы ты пришёл...
- А потом?
- А потом она стала такой простой, прямо как Милка.
- Она, зараза такая, специально пришла...
- Это понятно, всегда же хочется посмотреть на новую девочку... В общем, потом было хорошо, она меня напоила коньяком...
- Это она умеет...
- Я бы хотела с ней подружиться...
- Она хороший друг.
- А что она говорила обо мне?
- В основном, она меня ругала.
- За что?
- Ну... за тебя, за всё... она всегда меня ругает... Спи, милая, спи...
Я обнимаю тебя, улыбаюсь облегчённо. Да, я, пожалуй, буду спать... Ещё один день рядом с тобой, непутёвый, но битком-набитый всяким, битком-набитый тобой. Как же уютно рядом с тобой… как за каменной стеной…
…За каменной стеной цвели розовые цветы. Крупные, похожие на мальвы. Я подошла к стене – по мере приближения стена уменьшалась, я вдруг легко её перепрыгнула и ступила в траву и в цветы…
Зной окутал меня. От стены, от нагретой солнцем травы, тянуло жаром, цветы пахли миндально и густо. Я оглянулась – за мной никто не шёл – и пошла через заросли цветов. Моё серое платье с коричневым кружевом усеялось сотнями белых пушинок. Тяжёлые золотистые косы в несколько рядов обвивали мою голову. Куда я шла? Что-то гнало меня вперёд, я должна была успеть. Жарко, но хорошо, легко, воздух, голубое небо, розовые цветы, белый пух от цветов под ногами, белый пух облаков в небе... Они там? Надо успеть...
Я выше подхватила юбки – не только серый подол платья, но и нижнюю юбку из полотна, вышитую белым по белому, побежала бегом. Людей не было видно издалека. Я перепрыгнула ещё одну ограду, на этот раз лёгкий плетень.
И остановилась, замерев. Я сюда спешила? Это здесь?
Здесь белые кони ходят по кругу. Медленно и сомнамбулически, почти не передвигая ногами, а ног и не видно, они погружены в белые облака. Только морды длинные, белые, с белыми ресницами… Каждую лошадь ведёт под узцы высокий человек с длинным лицом, с длинными белыми волосами, в белой крестьянской рубахе...
Я вглядываюсь в лица, в каждое лицо, но нет тебя! Нет тебя, все чужие. А камень всё ближе. И сердце моё холодеет без надежды.
Жертвоприношение.
Это слово перехватывает горло.
Медленно плывут по кругу белые лошадиные морды, похожие друг на друга. Медленно проходят по кругу похожие друг на друга мужчины с белыми волосами и неподвижными лицами.
Мне нужно, чтобы ты увидел, что сейчас будет, мне нужно, чтобы ты уклонился, просто уклонился, и тогда ты будешь спасён. И я кричу тебе изо всех сил. Мне надо успеть. Это страшные секунды.
- Ясень!
- Что? Что?
- Ясень!!!
- Что? Что ты? Белка?
Я глубоко мучительно вздыхаю. Сумрак вокруг, твоё тёплое тело, боже, это лишь сон…
- Ты что, Белка?
Твои глаза, тёмные от расширенных зрачков, волосы взлохмачены, ты жмуришься, ты милый, сонный… какой счастье, что на самом деле всё не так…
- Какое счастье… ты жив…
- Приснилось что-то?
- Да…
Я обнимаю тебя обеими руками, ты рядом, родной, живой… как хорошо… Но сон ещё клубится во мне, ещё живы его цвета, его тяжесть и власть. Он не исчез, он всё равно существует где-то. Розовые цветы, белый пух, белые лошади... Всё это в глубине меня, оно живо, оно просто скрылось на время.
И это от него я прячусь в твоём объятии, таком глубоком, и нежном, и надёжном…
- Ты так боишься, бедняжка моя… что там стряслось-то во сне?
- Я хотела тебя спасти…
- Ты меня и спасла… Ещё там, на танцах… Я тебя увидел, и понял, что спасён, не бойся, всё хорошо…
- Что с нами, князь?
- Всё хорошо...
- Тебя звали Ясень.
- Во сне?
- Да. Я тебя звала: Ясень! Я тебе кричала…
- Я думал, ты кричала «князь»…
- Да, похоже звучит… Нет, ты был Ясень, боже, это так мучительно… И цветы были розовые… знаешь, такие красивые…вот такие большие, розовые цветы… цветной сон был…
- Цветные сны – симптом шизофрении, – сонно мурлычешь ты мне в волосы.
Мне так нравятся эти твои мурлыкающие интонации, в них что-то умоляющее и одновременно властное, я растворяюсь в этом мурлыканье и чувствую защиту и покой…
- Ещё что-нибудь скажи мне... пожалуйста...
- А… м-м… можно неприличное?
- Да…
- Серьёзно, можно? – ты даже голову поднял. - Меня даже не убьют?
- Нет… да, можно… что угодно, только не молчи… пожалуйста… я должна забыть этот сон, пожалуйста, забудь мне его...
И ты мне мурлычешь на ухо всякие совершенно невозможные неприличности, такие, за которые в другое время я бы прибила тебя на месте подушками, но сейчас мне это нужно слышать, нужно, нужно, чтобы забыть, - я должна забыть эту бездну, этот страх, этот безнадёжный холод, боже, как летел этот камень, так высоко и страшно, с высоты, с самого неба… и он ударил, и полетели осколки, и это были мы...
И я слушаю твои неприличности без всяких чувств, они меня словно не касаются, не трогают, я всё ещё во власти розовых цветов - вот почему я хотела твоих слов - вытеснить ими страх… Вот почему, оказывается, уходит страх, его изгоняет любовь. И я хочу уйти из того мира, я хочу быть здесь, с тобой, я прижимаюсь к тебе плотнее и судорожнее, я хочу превратиться в тебя...
Твоё мурлыканье теряет характерную южную мягкость, становится прерывистым, руки становятся твёрдыми, ты замираешь, как зверь перед прыжком, нас захватывает кружение: желание - безрассудство - нежность, желание - безрассудство - нежность, желание - безрассудство - а потом нежность уходит. Ты словно понимаешь, чем нужно выгнать из меня этот холодящий, страшный маразм, и ты делаешь это со всей неумолимостью, жёстко, даже почти больно, но я на всё согласна, даже на боль, лишь бы выгнать из души ужас…
И только длинные-длинные минуты спустя, плавно твоими руками спущенная с вершины, куда меня занесло волной, я, наконец, освобождаюсь от страха, вот теперь я далека от бездны, теперь она ушла, а ты рядом… а ты здесь… будь здесь...
- Не уходи… пожалуйста, только не уходи.
- Я здесь… я не уйду никуда...
- Не уходи…
- Я здесь…
- Не уходи...
продолжение следует http://www.proza.ru/2019/06/29/1198