- Вот верующие всё говорят: чудеса, чудеса. Они-де веру и поддерживают. А спроси кого: ты сам-то чудеса эти видел? – так и сказать им нечего. В лучшем случае примутся за сказку о воскрешении Лазаря. В твоей, к примеру, жизни хоть раз что-нибудь чудесное, или просто необъяснимое случалось?
Дело было на Троицу, мы с подругой сидели за праздничным чаем с пирогами. Разговор как-то сам собой прикатил к религиозной теме, и я пристала к Валентине с вопросом о небывальщине. Не рассчитывая ни на какие особые философии, думала, что она поддержит мой трёп в самом тривиальном ключе.
Однако неожиданно Валентина посерьёзнела, задумалась, а потом вдруг начала взволнованно говорить о таком, что надолго засело в моей голове…
Один, два, три, четыре…десять… двадцать…Сто! Сто один, сто два… Сто пятьдесят…
Боже, ещё остаётся шагов четыреста, не меньше. Спина совсем отвалилась, и ковыляет Валентина к своему круизнику невесть каким паром (бесстыжая подружка Наташка сказала бы – пердячим).
Поглядев накануне, как благоверная Валентина Николаевна, неожиданно и жестоко разбитая радикулитом, ползёт по стенке в санузел, муж забарабанил по столу пальцами:
- И что, в этаком виде ты намереваешься ехать на свой…как его… Валаам?
Точно: она намеревалась. Но в данный момент сил для объяснений у неё не было. Да и как, согнувшись буквой зю, доходчиво рассказать этому заядлому противнику всяческих экскурсий, что не поехать ей мешает целый веер важных причин?
Дело упиралось не только в стойкое, с годами не увядающее кошачье любопытство, когда Валентину трубно звали в разные концы света Блоковские пылинки дальних стран. Сын её важной клиентки, хотя ещё мальчик, но уже целый директор турагентства, божился, что с ног сбился, дабы в разгар сезона найти путёвку, подходящую по времени, и, конечно же, по цене. Благодаря этому она оказалась в долгу сразу у двух человек. Не поехать – обидеть обоих. К тому же Валентина в благодарность за хлопоты пообещала малолетнему директору обязательно написать слова восхищения в книге отзывов агентства. А о чём она будет писать, если вместо тура проваляется дома с замотанной в шаль пятой точкой?
Допустим, с мамами и мальчиками она, коли совсем уж припрёт, как-нибудь разберётся. Но перенести поездку на другой срок точно не удастся. Посещение Валаама, Кижей, Ладоги с Онегой для петербуржцев и гостей города более чем привлекательно. Конкурс на место в каюте любого речного транспорта, следующего в данном направлении, как в самый престижный вуз. Значит, в случае отказа придётся в этом сезоне забыть о давних планах на желанный вояж. Не помогут никакие знакомства и связи.
Но даже если и помогут, то писулькой в мальчиковом кондуите не отделаешься, цена поднимется в разы.
А главное, главное!
Будут упущены три драгоценные июльские недели, в которые их СМИ делает короткий перерыв между выпусками. А кто в другое время отпустит с работы такую-разэтакую всем позарез нужную Валентину?
Словом, как в старом еврейском анекдоте: тушкой, чучелом, а ехать нужно. Поэтому основной вопрос накануне круиза заключался лишь в том, в какой из этих двух ипостасей некстати расхворавшаяся путешественница поднимется на борт теплохода.
Ну как растолковать этакое хитросплетение непонятливому прагматичному мужичку?
Спину у Валентины хватало и прежде. И она обязана была смикитить, что нынешние затяжные холодные дожди и беспросветная питерская хмарь могут сыграть с ней злую шутку. Но в угаре предотпускных хлопот было не до мыслей о гипотетических недугах. И вот тебе пожалуйста!
Хорошо хоть, что бороться с подлой болячкой она умела. С вечера закинула в организм горсть подобающих случаю таблеток, как говаривают у неё на родине - густо музями намузюкалась. Перед самой отправкой из дома супруг недовольно вкатил ей врачующий укол. И, согнувшись под не прекращающейся моросью в три погибели, кособоко поволокла себя Валентина наслаждаться экскурсионным счастьем.
Сто пятьдесят один, сто пятьдесят два…
Последние четыреста шагов по пристани она промеряла почти в полуобморочном состоянии.
- Где у вас тут медик? – был первый вопрос, который она задала администратору своей обшарпанной речной Голгофы.
Медика на судне в данный момент не оказалось (как позже выяснилось - и в продолжение всего круиза). Кое-как скатившись в пропахшую соляркой дешёвую трюмную каюту, Валентина рухнула на узкую коечку и впала в полузабытьё. Лезть наверх по крутым ступенькам к ужину она не смогла.
- Вот кой чёрт не послушала мужа?! Как теперь пять дней коротать в этом гробу?!- ругала она себя, выплывая из болезненного сна. Между тем, потрёпанный теплоходишко, весело гугукнув стайке таких же, как он, речных старичков, уже бодро шлёпал по невской волне в сторону Ладоги.
Поутру вчерашнее лечение немного расслабило позвоночные защемления, и проклявшая всю российскую туриндустрию путешественница смогла без посторонней помощи одеться, умыться и даже вскарабкаться по а-ля цирковаму трапу к столовой. Но позавтракать с чувством не удалось, групповод поторапливал на автобусы, уже поджидающие экскурсантов: от Свирьстроя предстояла поездка в какой-то монастырь.
- Хорошо хоть не пёхом – радовалась Валентина, ещё не чувствующая себя способной к стайерским дистанциям. Однако радовалась рано: от места, где из высадили автобусы, до белостенной монастырской ограды пришлось ковылять с полкилометра, опять считая трудно дающиеся шаги. К счастью, небесная влага перестала кропить зонты туристов, хотя утро всё ещё хмурилось сизыми тучами. Группа давно ускакала вперёд, вслед за резвым местным экскурсоводом, соловьем разливающимся о жизни в осматриваемой обители. Но Валентина этих вводных не слышала, и притащилась, когда все уже обступили стеклянный стол не стол, гроб не гроб – раку по-церковному. Внутри раки лежала сухая мумия с надвинутым на лицо капюшоном и открытой маленькой рукой. Не верилось, что такие почти детские останки принадлежат взрослому мужчине. Рука же была как у очень давно живущих людей – сухой и землисто-жёлтой. На немой кивок Валентины – мол, чьи это мощи? – соседка, возмущённо округлив глаза, прошипела:
- Он самый, святой Александр Свирский!!!
И в который уже раз истово перекрестилась. Многие из группы тоже крестились, а когда экскурсовод дал отмашку, стали наперебой лезть в раку, чтобы поцеловать почернелую усохшую кисть.
Валентина делать этого не стала. Она хотя и была крещена, но не считала себя настолько воцерковлённой, чтобы прикладываться к замусоленным многими губами иконам, пусть и чудотворным, пить святую воду из общих кружек или, как сейчас вот, лобызать мёртвое тело. Она отодвинулась назад, пропуская к мощам особо нетерпеливых. Потом и вовсе ушла от раки и неспешно стала разгуливать по приземистому обширному монастырскому храму, разглядывая иконы. Здешние иконы ей понравились: в основном это были лики своих, русских святых. Особенно долго стояла она у изображения Петра и Февронии, покровителей влюблённых. Такие светлые и радостные письмена она видела едва ли не впервые. Впрочем, в иконописи она не была сильна.
Вернулась к раке, когда из придела, где та стояла, густо повалили сотоварищи по экскурсии. Снова подошла к хрустальному хранилищу, но не для того, чтобы без чужих взглядов прикоснуться к святыне. Ей хотелось внимательнее разглядеть икону, что висела над телом. Большая такая, не меньше двух метров в ширину, и вся как будто прозрачная, залитая невидимо откуда идущим светом. Стоят три одинаковых небожителя с нимбами, посохами и крылами за плечами, все в белых одеждах. И чудится, что знакомы они и с вечностью, и с тем, о чём наивные земляне даже помыслить не могут. А перед ослепительными этими созданиями преклонил колена обычный седой человек. Протягивает старик руку к одному из троих, и тот ему тоже свою руку ласково и спокойно подает.
Спросить о том, что означает эта икона, было не у кого: все подались к месту, где набирают освящённый Свирским песок и цедят в бутыли святую воду из местного источника. Бутылку Валентина не припасла – никто не надоумил взять тару с собой. Да и песок запасать не стала. Куда она с этим песком? В семье всё больше атеисты, начнут подсмеиваться: мол, мать наша совсем в Бога ударилась. Будто это и в самом деле смешно или как-то неприлично. И она старалась свой интерес к религии особо не выпячивать, дом разными не совсем понятными церковными атрибутами не загружать и иконостасы по углам не устраивать. Надо ей к Богу обратиться – сходит в храм, а то и просто по-своему, как с отцом, побеседует с Господом.
Так стояла Валентина, глядя на дивным светом пронизанную икону, и вдруг поймала себя на мысли, что ей как-то по-особенному уютно и в этом храме со старорусскими святыми, и возле этой троицы, и даже возле древних останков. То ли подняло настроение солнце, выглянувшее после нескольких дождливых сумрачных дней, то ли осознание короткой отпускной свободы. Или предчувствие новых неожиданных впечатлений?
Из маленького уголка, где помещалась рака, Валентина уходила, беспричинно улыбаясь. День совсем разгулялся, на широких деревянных половицах церкви шаловливыми зайчиками прыгали солнечные блики. Ещё раз взглянув на красавицу Февронию, вышла на монастырский двор, окинула взглядом внутреннюю площадь обители. Двухэтажное каре зданий, белых, как мел, украшено яркими пятнами: на зелёных подоконниках красными шапками ровно и пышно цветёт герань. Эта белизна, нарушаемая лишь алым, как капли крови, цветом, будто напоминает о какой-то давней, но не избытой трагедии, что когда-то разыгралась здесь.
Позже, уже на теплоходе, Валентина узнает из купленной в монастыре книги, что Александр Свирский является самым великим из православных святых. Из всех людей, живших до сих пор на нашей планете, лишь ветхозаветному Аврааму да лесному отшельнику-вепсу, нёсшему крест своей веры в этих диких местах, являлась Святая Троица. До революции выстроенный над его прахом монастырь был местом непрерываемого паломничества. Люди со всех уголков страны стекались сюда, чтобы приложиться к мощам Богом отмеченного старца, попросить у Всевышнего исцеления.
О чудотворной силе мощей было известно и большевистскому правительству – люди в него входили хотя и сволочные, но образованные и много знающие. Именно поэтому репрессии против священников и веры начались как раз с Александро-Свирского монастыря. Приехали кожаны, перестреляли всех, кого нашли в этих стенах. Что успели – разорили, увезли в Петроград четырёхсотлетние мощи. Там святыня на долгие годы и пропала. Нашлась (священники говорят: была обретена) только в конце прошлого века, после падения богоборческого режима. Но прежде Луначарский велел самым известным учёным того времени – химикам, врачам, физикам, физиологам – дать заключение, почему косточки столько веков не тлеют. Ученые и дали: науке, написали, неизвестен состав вещества этих удивительных останков. Да и останков ли?
Монастырь с возвращением мощей Александра Свирского отстроили, посреди двора выгородили братскую могилу с большим каменным крестом, и каждое лето в память о пролитой крови высаживают на подоконниках алую герань.
…А пока Валентина стояла, любуясь лаконичной скорбной красотой монастыря. Туч как не бывало, жаркое июльское солнце пригревало лицо и плечи. Экскурсовод начал сгонять в кучку разбредшихся по двору туристов, пора было возвращаться к автобусам.
Опять пешком? – расстроилась было Валентина. И тут на ум пришло другое, неожиданное: она больше не боится этого длинного перехода. Она и не заметила, как куда-то делась кривобокость, позвоночник расправился, освободив ноги для быстрого лёгкого шага. Как дождевая чернота с небосвода, из тела ушла боль. Валентина вся незаметно наполнилась недоумённо радостной благодарностью: в самом деле болезнь прошла, здоровье вернулось!
По пути на теплоход, за обедом, после порхающе легких преодолений трапика в свой трюм Валентина всё задавалась и задавалась вопросом, почему отступил её старый враг-радикулит? Сначала решила, что так сработали таблетки и укол. Хотя, судя по описанию, их действие давно должно было закончиться, а боль - вернуться. Ведь утром перед поездкой в монастырь она чувствовала себя несравненно хуже, чем по возвращении.
И тут ей будто кто-то на ухо шепнул: Святая Троица, Святой преподобный Александр Свирский. Персонажи солнцем залитой иконы!
Быть того не может! – спорила сама с собой Валентина. – Я ведь не то что руку поцеловать – даже к одежде древней мумии не прикасалась! Я для Всевышнего человек маленький, не слишком и набожный. Зачем ему о моей кривой заднице заботиться?
Однозначного ответа, который бы развеял её сомнения, Валентина так и не нашла. Но как бы там ни было, всю пятидневку Валаамского тура она провела в добром здравии тела и духа. Спина, будто кто рукой по ней провёл, больше не свербела. Радикулит не мучил и после, до самого Нового года.
Дома она никому ничего не рассказывала ни о стоянии у мощей, ни о волшебном своём исцелении: всё равно приняли бы за сказку. Не так-то просто поверить в чудо современному продвинутому человеку, принимающему Святое писание за красивую поучительную, но всего лишь легенду. Ещё сложнее заставить маловеров всерьёз отнестись к рассказу о нём. Вот и помалкивала Валентина, только поставила среди книг рядом с фотографией родителей привезённый из монастыря список троичной иконы. Но глубоко в душе хранила память о редком необычном случае. Удивлённо думала о нём, думала… И лишь спустя годы поведала историю о чудодейственной силе Александра Свирского и прекрасной Святой Троицы с божественно озарённой иконы своему выросшему сыну.
А однажды на Троицу – мне.